Ковач понял, что попал на кухню. Спрятавшийся мужчина вовремя успел поднять руки и подняться из-за его плиты – как раз за мгновение до того, как десантники приготовились обойти ее, готовые без раздумий стрелять во все, что движется.
      – Встать! – приказал ему Ковач. – ВСТАТЬ!
      Мужчина оказался полным, запуганным и совершенно лысым, если не считать двух пышных кисточек седых усов, которые он поглаживал обеими руками несмотря на очевидные попытки контролировать свои движения.
      – Остальные, черт побери! – проревел Брэдли, направив ствол ружья на тот угол плиты, из-за которого по его разумения должны были появиться противники.
      – Здесь только я! – сквозь слезы пробормотал лысый человек. – Клянусь Богом только я, только Чарли-Повар.
      Сенкевич медленно подошла к кухонной плите.
      – Угу, – сухо промолвила она.
      Чарли заметно расслабился – пока не увидел, что Ковач взялся за ручку ближайшего холодильника.
      – Это не я! – отчаянно заорал повар. – Чарли только делал то, что ОН приказывал, клянусь Богом, Чарли…
      Когда Сенкевич увидела, чем был наполнен холодильник, она неожиданно спасла повару жизнь, двинув его что есть силы в зубы за мгновение до того, как ружье Брэдли чуть-было не восстановило справедливость более радикальным способом.
      Головы, руки, ноги – туши были разделаны мясником-профессионалом, но и так не оставалось никаких сомнений, что подвешенные на крючьях тела были человеческими.
      Ковач подошел к неуклюже застывшему человечку и приставил ствол ружья к его горлу.
      – Расскажи мне, что ты готовил для хорьков, – спокойно произнес он. – Просто скажи, и все.
      – Нет-нет-нет, – заверещал Чарли, сплевывая кровь. – Не для Хозяев, для Хозяев – никогда. Тем не нужно готовить. И не для себя, не для Чарли. Чарли просто…
      – Капитан? – произнес Брэдли, нахмурившись; он явно успел обдумать свой импульсивный поступок, чуть было не совершенный только что. Пристрелить безоружного, пленника… – Я… Э…
      Он легонько постучал по шлему – как раз в том месте, где находились записывающие устройства, фиксировавшие каждый его поступок и каждый звук, произнесенные в ходе операции.
      Ковач схватил пленника за горло и рывком поставил на ноги. Чарли мгновенно прекратил всхлипывать, но пальцы офицера-десантника не сжались еще крепче у него на шее. Вместо этого он втолкнул Чарли прямо в открытый холодильник.
      – Мы еще вернемся за тобой! – бросил он на прощанье.
      Возможно… когда-нибудь.
      Ковач содрогнулся, вытаскивая наполовину опустевшую обойму из ружья и вставляя взамен ее новую.
      – Сказал вчера одному парню, что видел, что делают с людьми хорьки, – пояснил он своим помощникам, и вот теперь вижу, что ошибался.
      В душе он, однако, отнюдь не был уверен, что вся вина за это лежит на халианах.
      – ЕЩЕ ОДИН! – громко выкрикнула Сенкевич; ее ноги с силой оттолкнулись от пола, и она вслед за Брэдли бросилась в коридор.
      У парней из второго взвода было слишком много работы, и они ограничились тем, что оставили в коридоре распыленное облако и заряды взрывчатки, а сами занялись спальными помещениями на другой стороне коридора. Кроме этого, они не сделали ничего, но приказ Ковача прикрыть их с тыла выполнялся. Возразить было нечего.
      Он со своими сержантами направился к третьей двери на своей стороне коридора. Именно эта дверь на мгновение приоткрывалась изнутри, когда они на миг ослабили бдительность.
      Огонь из ружей они не открывали. Возбужденный Брэдли выпустил заряд из короткоствольника параллельно коридору у самой двери.
      Заряд проделал широкую рваную брешь в толстой деревянной панели и выбитый фрагмент влетел в задымленную комнату.
      – НЕ СТРЕЛЯЙТЕ! – послышался изнутри отчаянный голос. – Я безоружен! Я пленник!
      Ковач пинком вышиб дверь, как будто входя внутрь, но сам остался снаружи. Комната была кабинетом – почти таким же большим, как и кухня. В ней стояли большие деревянные шкафы, деревянная картотека, стол… в который Сенкевич выпустила пол-обоймы, поскольку больше никаких звуков изнутри не раздавалось. Щепки полетели от стола, как испуганные птицы, однако крика боли не последовало.
      Хоть они и вышли в дальний космос, халиане оставались сравнительно примитивной по человеческим меркам расой. Люди уже много веков работали с компьютерными банками данных.
      Здесь-же под данными понимались знаки, записанные на бумаге. И сейчас эта бумага горела в открытых ящичках картотеки. Воздух был раскаленным и дымным, потому что для уничтожения данных, когда они записаны на бумаге, требуется немало времени.
      Полускрытый за дверью человек шагнул внутрь. Он закрывал лицо руками.
      На нем не было красного рукава-повязки, но в ящичке на самом верху догорал кусок ткани.
      Чего же этот мерзавец хотел добиться, уничтожая записи? Ковач решительно шагнул к человеку, но тот внезапно произнес:
      – Идиоты! Да вы хоть знаете, кто я такой?
      Он медленно убрал руки, и они сразу, без всяких голографических портретов опознали его – все трое. Если не считать более мясистых губ и красного жирного носа, достопочтенный Томас Форберри почти не изменился.
      – Пошли, – сказал Ковач.
      Форберри подумал, что офицер имел в виду его так же, как и сержантов, но Ковач остановил пленника ударом ствола в грудь, когда тот попытался отправиться за ними следом.
      – Сэр? – с сомнением произнес сержант.
      Ковач захлопнул за собой дверь. Она еще держалась на петлях, хотя дым сквозь многочисленные щели выходил наружу.
      – Они сотрут чипы, – пояснил Ковач.
      – Сэр, но мы не можем стереть регистраторы! – умоляюще произнес Брэдли. – Сэр, это невозможно!
      – А мы и не будем этого делать, – объяснил Ковач. Он кивнул Сенкевич, поднявшей плазменную пушку с единственным оставшимся зарядом. – Мы оставим их, чтобы прикрыть еще одно дельце.
      Они все вжались в противоположную стену, Сенкевич подняла гигантскую трубу плазменной пушки и направила ее ствол прямо в отверстие с рваными краями, проделанное в двери кабинета напротив.