– Приходи в мою смену. Не обижу…

И подмигнул. А фантазия понесла Кабанова в далекий и несовершенный подземный мир. Лежа на необыкновенно мягкой койке и глядя в темный потолок, он мечтал, как проведет в подземелье свет, установит обогреватели, вентиляторы, лифты, которые будут поднимать и опускать груз на различные ярусы; и там появятся кинотеатры, спортивные залы, бассейны с солярием, библиотеки и даже театр. Кабанову вдруг нестерпимо захотелось самому написать пьесу о борьбе за должность Командора и поставить спектакль, в котором примут участие обитатели подземелья… И только когда рядом кто-то зашелся в туберкулезном кашле, Кабанов вырвался из плена сладостных грез и пристыдил себя: «С ума сошел? О чем я мечтаю? Да пропади он пропадом, этот подвал! Дивизия Дзержинского его с землей сровняет и поставит камень с надписью: «Здесь мучились в неволе рабы XXI века!»

13

Кабанова разбудили раньше остальных обитателей приюта и велели идти в столовую на раздачу. Кабанов хоть и не выспался, но все же за общественное поручение взялся с удовольствием. В то время как он расставлял на столах тарелки с пшенной кашей, стаканы с чаем и раскладывал хлеб, в столовую в сопровождении начальника приюта зашел милиционер. Стуча заснеженными ботинками по полу, отряхивая от снега шапку, он громко говорил, что здесь, как всегда, воняет, и пол скользкий, и ни к черту поставлен контроль за посетителями.

– Филиппов! – гремел милиционер, излучая вокруг себя уличный холод и свежесть. – Как я учил тебя вести журнал регистрации?

Начальник приюта, с бледным и рыхлым, как отварные свиные ножки, лицом, вздыхал, разводил руками и сетовал на скромные бюджетные вливания. Милиционер его объяснения не принимал и шлепал большой, как теннисная ракетка, ладонью по учетному журналу.

– Возьмем только вчерашний приход! Глянь сюда, Филиппов! – Милиционер стал тыкать пальцем в неряшливо написанные слова, похожие на заграждение из колючей проволоки. – Это что такое? Бердуплыев Хамадрил Приогрович…

– Но он так представился, – начал оправдываться начальник приюта. – А паспорта у него нет, говорит, украли.

– Да и без паспорта понятно, что фамилия придуманная. Где ты видел, чтоб такие фамилии были? Пердублы… тьфу! Язык поломаешь! А это вот что – Хатакура. Японцы у тебя ночуют?

– Бог с вами, Михал Сергеевич! Японцев у нас отродясь не было.

– А фамилия-то японская! Ты мне хоть одного узкоглазого покажи! Или вот – Кабанов Артем Анатольевич (услышав свою фамилию, Кабанов вздрогнул, поставил тарелку на стол и невольно, бочком-бочком, стал продвигаться к выходу). Почему я должен выяснять, реальная это фамилия или придуманная?

– Я сделаю запрос, – пожал плечами начальник.

– Да я без тебя уже сделал! И выяснил, что гражданин Кабанов Артем Анатольевич погиб минувшей осенью и похоронен на Литейном кладбище. А у тебя, значит, кто-то ночует под его фамилией. И не исключено, что это преступник, скрывающийся от правосудия. Давай, Филиппов, объявляй подъем и строй здесь всех в одну шеренгу!

Кабанов незаметно вывалился из столовой и на несгибающихся ногах пошел к выходу. Дежурный санитар, который хвалил Кабанова за усердие, ничего не заподозрил и приветственно махнул рукой.

– Пошел уже? Ну, будь здоров, до завтра!

На улице лютовала метель, ветер раскачивал фонари и срывал снежную фату с сугробов. Глубоко страдая от холода, Кабанов бежал к себе домой. Если кофточка еще кое-как согревала тело, то вот лысую голову мороз кусал нещадно. «Ничего, немного потерпеть осталось!» – успокаивал себя Кабанов, не сомневаясь, что теперь-то Ольга его узнает. Он не сомневался потому, что просто не имел права сомневаться. Рассчитывать на ночлег в приютах Кабанов больше не мог. Там его в любом случае примут за самозванца, назовись он своим именем или вымышленным. И, без сомнения, зафутболят в отделение милиции. А там, чем черт не шутит, могут пришить убийство самого себя. В милицию Кабанову все же придется прийти, но сделает это он по своей воле… Нет, даже не в милицию, а в прокуратуру, причем вместе с женой и Гришей Варыкиным, которые подтвердят, что он и есть тот самый Кабанов Артем Анатольевич. А сейчас всего-то нужно, чтобы его признала собственная жена.

Мороз оказался настоящим садистом. Кабанов, должно быть, посинел от холода. Его руки и ноги потеряли чувствительность, лицо окаменело, а кофточка, нашпигованная снежинками, превратилась в ледяной панцирь. Кабанов забегал в молочные и хлебные магазинчики, которые уже открылись, становился в очередь и, медленно продвигаясь к прилавку, немного отогревался. Когда продавщица спрашивала, что ему нужно, Кабанов делал вид, что ошибся магазином, что ему нужен пуховик и ватные штаны, и выбегал на улицу. Но так повезло ему всего дважды, а в остальных случаях продавщицы, едва завидев его в дверях, начинали громко кричать, издавая звук, похожий на паровозный гудок, и Кабанов, подобно забитой дворняге, пулей вылетал наружу. Несколько раз он отогревался в чужих подъездах, под лестницами, где крепко пахло мочой, и этот запах вызывал в душе Кабанова какие-то смутные теплые ассоциации. Чтобы как-то отвлечься от парализующего холода, Кабанов стал размышлять над тем, какой механизм положен в основу теплорегуляции и вентиляции воздушных масс в подземелье. Ведь там, несмотря на свирепствующие наверху морозы, было тепло. После детального рассмотрения нескольких шатких версий Кабанов пришел к выводу, что подвал был вырыт между каких-то мощных коммуникационных магистралей, возможно, в непосредственной близости от канализационных труб. «Какое простое и гениальное решение! – думал Кабанов, увязая в сугробе, из которого торчали худые, осыпавшиеся елки с остатками мишуры и серпантина на ветках. – Канализационные трубы обогревают подземные помещения! Тепло, выработанное человеческим организмом, возвращается к человеку и обогревает его жилище! Получается своеобразный круговорот тепла в природе!»

Инженерная мысль понесла Кабанова в мир высоких технологий, и он придумал просверлить в канализационной трубе несколько небольших отверстий, вставить туда конусовидные приспособления, обнести каждое такое приспособление кабинкой, в результате чего получится прекрасная уборная, гигиеничная и удобная. Кабанов уже вплотную приблизился к изобретению кроватей, подогревающихся за счет канализационной трубы, но это ноу-хау не удалось обстряпать окончательно, потому как он уже подошел к своему дому.

На сей раз Кабанов не стал дразнить своим видом консьержку. Затаившись под дверью в подъезде, он выждал, когда соседская девочка Ариша выведет своего перекормленного спаниеля на прогулку, и незаметно прошмыгнул внутрь дома. «Зоюшка, Зоюшка…» – бормотал он, с трудом сдерживая прыгающую челюсть и, рассеивая вокруг себя морозный пар, поднимался по лестнице на третий этаж. (Опять назвал жену Зоей и опять же не заметил этого!)

Второе свидание с женой получилось намного более коротким.

– Это снова ты? – змеиным шепотом произнесла Олюшка, запахивая на груди смягченный ленором махровый халат. – Никак не уймешься? Ну, хорошо…

Что означает это «хорошо», Кабанов понял мгновением позже. Олюшка захлопнула перед его носом дверь, а вслед за этим Кабанов услышал ее голос:

– Алло! Милиция?.. Вот уже второй день меня преследует маньяк!

Когда-то давно, в далеком детстве, у Кабанова было развлечение: он звонил в чью-нибудь квартиру, а потом быстро сбегал вниз. Сейчас он несся по ступенькам значительно быстрее, чем в детстве, уподобляясь горному барану, спугнутому сорвавшейся лавиной. «Будь проклята эта лысина!! – панически думал Кабанов, выбегая на мороз. – Олюшка не узнает меня потому, что я лысый!»

Если вся проблема была только в прическе (Кабанову очень хотелось в это верить!), то разрешиться она могла не раньше, чем через месяц-полтора, когда длина волос достигнет прежних, привычных показателей. Но ждать полтора месяца!!! Будь у Кабанова хоть какие-то волосы на голове, они непременно встали бы дыбом от столь ужасающей перспективы. Дрожа от холода, он пробрался на детскую площадку и залез в избушку на курьих ножках. Здесь было не менее холодно, но хотя бы не сыпал на голову колючий снег. «Может, Варыкин меня узнает?» – думал Кабанов, дуя на закоченевшие ладони, но выяснять этот вопрос путем прямого эксперимента на самом себе ему не хотелось. Память еще хранила крепкий варыкинский кулак и обжигающую кишки боль… Как холодно! Как одиноко! От дрожи, которая сотрясала истощенное тело Кабанова, резонировала избушка. Кабанов мысленно перечислял своих сотрудников, соседей, просто знакомых, по известным причинам исключив Варыкина. Список получился внушительным, но, как ни странно, ни у кого из них Кабанов не мог попросить приюта. Сотрудники его ненавидели за скупость и унижения. С соседями он вел себя высокомерно, называл их быдлом, а если давал взаймы, то под бешеные проценты, которые потом выуживал через суд. Друзей в нормальном смысле этого слова у Кабанова не было. Общение со знакомыми предпринимателями сводилось лишь к совместным походам в сауны и казино, где с пеной у рта они доказывали друг другу свою крутизну и превосходство. Даже к родному брату, который жил в деревне под Муромом, Кабанов не мог поехать. Отношения с братом сложились скверные, особенно после того, как жена Ольга не пустила его на порог квартиры: «Извини, Игорек, но принять тебя мы не можем». И братишка с чемоданами, набитыми гостинцами – салом и самогонкой, – поехал на вокзал.

Кабанов, вспомнив об этом, облизнулся и вздохнул. Он не мог понять, почему так поступил по отношению к брату. Тогда Ольга говорила, что брезгует впускать его в дом. А что такое брезговать? Кабанов уже забыл, когда в последний раз испытывал это чувство. Никакое это не чувство, а так, химера, предрассудок. Все люди одинаковые, а кажущаяся грязь – это тот самый прах земной, из которого бог слепил человека, он из нас исходит, следовательно, это наша природа, наша среда обитания. Все мы амебы и в одном бульоне плаваем…

Так, философствуя и примерзая остывшей задницей к заледенелой скамейке избушки, Кабанов пришел к неожиданному выводу, что поторопился с побегом из подземелья. Конечно же, бежать надо было весной, когда тепло. Сколько бы проблем сразу отпало! Кабанову не надо было бы думать о том, где согреться, где переночевать – под любым кустом в парке ложись и спи! А когда не думаешь о холоде, насколько легче восстановить себя в этом мире, занять свое законное место!

Когда кровь в венах и артериях стала замерзать, словно некачественный омыватель для стекол в патрубках автомобиля, Кабанов со скрипом встал и ледяной глыбой вывалился из избушки. С низкого неба нисходил тяжелый рассвет. Город дымил трубами ТЭЦ, автомобильными выхлопами и паром людских ртов. Город жил своими проблемами и запросто обходился без Кабанова. Кабанов вспоминал, как когда-то давно, в другой жизни, он рассекал по этим улицам на своем шикарном авто и его бесило, что ржавые, как прохудившиеся тазы, «Москвичи», «запоры», «Жигули» и прочая колесная рухлядь не уступают ему место, смеют ехать по той же полосе, по которой ехал он. Его раздражали пешеходы, норовящие перебежать дорогу перед его машиной. Он материл выбоины на дорогах, из-за которых возрастала нагрузка на нежные амортизаторы его «мерса»… Город служил ему, но служил плохо, что-то делал не так, в чем-то ошибался, где-то путался, хоть и старался в меру своих возможностей. А теперь город ослеп для Кабанова. Город не видел насквозь продрогшего, глубоко несчастного человечка, который пробирался сквозь сугробы из последних сил. Где мог, Кабанов грелся – в магазинах, в домо-управлениях, в поликлиниках, библиотеках. Но – странное дело! – чем больше Кабанов замерзал, чем более несчастным выглядел, тем с большей злобой его выставляли вон. И чего только не услышал Кабанов о себе: и что он сифилитик поганый, и что тварь обгаженная, и что урод заблеванный. А ведь неправда, неправда это все!

Мозги его окончательно промерзли, и Кабанов уже ни о чем другом не мог думать, как о тепле и еде. В темном подземном переходе он пытался пристроиться между попрошаек, но его оттуда прогнали. Тогда он встал подле пивного ларька и стал клянчить у подростков мелочь, но к Кабанову подвалил красномордый мужлан и потребовал двести рублей за право стоять здесь. Кабанов поковылял во дворы, к мусорным бакам, но оказалось, что все баки уже пусты, мусор вывезли. Положение становилось просто отчаянным. У него не было денег, у него не было имени, у него не было ничего, что бы подтверждало его право на достойную жизнь в этом мире. Кабанов распоряжался лишь изнуренным, замерзающим телом, которое раздражало обитателей города и вызывало у них чувство отвращения. «Что я сделал им плохого? – думал Кабанов, пролезая через крохотное окошко в подвал жилого дома. – Почему меня все ненавидят?»

В темноте подвала, пахнущей болотом и кошками, Кабанов нащупал пучок теплых труб, обернутых стекловатой, прижался к ним всем телом и медленно, по капельке, впитывал в себя скупое тепло. Кажется, он впал в забытье, а пришел в себя от чувствительного удара в лицо.

– Пошел на фиг отсюда! – услышал он чей-то сиплый голос.

Несколько рук стащили его с труб на промерзший земляной пол. Ничего не соображая, испытывая только страх, Кабанов ринулся к серому квадрату окошка, пролез через него, разрывая кофту о ржавые шляпки гвоздей, и вывалился в сугроб. Холод, словно стая голодных крыс, с радостью ринулся на него, заполз под кофту, бесцеремонно пошарил в штанах, да там и остался – большой, комковатый, колючий. А день все не наступал, все таким же серым и темным было небо, все так же дымился и мерцал огнями город, и крепчал мороз, и сыпались сверху ледяные опилки. «Надо идти к Варыкину! – решил Кабанов. – Пусть ударит еще раз, пусть даже десять раз, да хоть тридцать! Но я все-таки докажу, что я не урод заблеванный, не сифилитик обгаженный, а живой Артем Кабанов, владелец сети ремонтных мастерских, его начальник, коллега, ближайший сподвижник и товарищ!»

В угасающем мозгу Кабанова зародилась подчиняющая себе все цель, и как птица наперекор стихии летит на юг, так и Кабанов сквозь леденящий ветер и снег двинулся на встречу с Варыкиным, единственным человеком, который должен был его узнать и протянуть ему крепкую руку помощи… Прежде чем выйти на многолюдную улицу, Кабанов сделал еще круг по дворам, жадно выискивая зеленые мусорные баки, и вдруг увидел между домов веселое многоцветье огней, неоновые звезды и сверкающую, как тысяча фотовспышек, вывеску казино.

Ноги Кабанова помимо его воли двинулись к этим слепящим огням. Восторг и трепет начали забавляться его выстуженной душой. Здесь, в этом мерцающем хаосе, начало всех его бед. Отсюда начался его путь в подвал, из которого он до сих пор не может выбраться… Кабанов пересек дорогу и, не спуская глаз с белых колонн, с тяжелой двери парадного входа, пошел по выскобленной плитке автостоянки. Где-то здесь стоял его «мерс». Была сырая туманная ночь. На Кабанове был костюм. Во внутреннем кармане пиджака лежали баксы. В «мерсе» было тепло, уютно, звучала магнитола. В баре стояла бутылка кампари. В бардачке лежала кожаная сумка с портмоне, мобильным телефоном, водительскими правами, паспортом, ключами от квартиры… В одной небольшой сумочке – все необходимое, чтобы твердо стоять на земле, стоять мертво, влитую, как гвоздь, вбитый по шляпку в ствол дуба. Но сумочки не стало, и все рухнуло, и вмиг испарились все качественные ценности Кабанова, которые позволяли ему чувствовать себя хозяином жизни, погонять ею, словно тройкой гнедых лошадей. Какой абсурд – вся суть личности, ее определяющий стержень – в маленькой сумочке, называемой «барсетка»…

– А я вас сразу узнал! – услышал Кабанов крепкий рокочущий голос. Он вздрогнул, обернулся, готовый поскакать по сугробам прочь, но швейцар в темном пальто с золотистыми завитками в петлицах и сверкающими галунами смотрел на него приветливо и даже подобострастно.

– Говорю, сразу узнал вас! – громче повторил швейцар, вытирая перчаткой красный, покрытый сизой паутинкой капилляров нос. – У меня зрительная память – ого-го какая! Я ж прапорщиком тридцать лет в органах прослужил, а там, доложу вам, сноровка нужна – о-е-ей! Всех начальников знать в лицо, безошибочно распознавать, кто входит, кто выходит, кто подозреваемый, кто свидетель, кто осведомитель… Документ – это, знаете, второе дело. А вот зрительная память – это основа. Ни разу за все тридцать лет она меня не подвела…

Ах да! Это же тот самый швейцар, которому Кабанов когда-то давно, в другой жизни, дал на чай сто баксов… Кабанов на всякий случай держал небольшую дистанцию – вдруг хитрит старый служака, заболтает, запудрит мозги, а сам как врежет дубинкой по горбу! Но швейцар выглядел миролюбиво, лишь притоптывал, согревая ноги.

– Давно вы не появлялись у нас, – продолжал он. – Я все жду, жду – где наш уважаемый клиент? Не слишком легко вы одеты? Сегодня морозец о-ё-ёй!

– Вы меня правда узнали? – не верил в такое счастье Кабанов.

– А то стал бы я к вам подходить! – хмыкнул швейцар. – Такие щедрые люди, знаете ли, не забываются… Вы, конечно, изменились. Похудели, посвежели. На диете?

Кабанов кивнул.

– Заглянете к нам? – заваливал вопросами швейцар. – Сейчас, правда, народу мало. А к вечеру яблоку негде будет упасть.

– Я… я на службе… – брякнул Кабанов.

– А я, знаете, так сразу и понял, – признался швейцар вполголоса. – Тех, кто при исполнении, я за версту чую. И вид у вас такой… необычный… хрен догадаешься. И сорите вы деньгами уж слишком щедро. Явно, что не своими кровными швыряетесь, а, так сказать, служебными, для спецрасходов… – Он мельком глянул куда-то вверх, как показалось Кабанову, на окно второго этажа. – Позвольте вас немного осведомить, – заговорщицким шепотом произнес швейцар, хлопая перчаткой в перчатку. – Вы стоите как раз в середине кадра.

– Какого кадра? – обеспокоенно уточнил Кабанов и посмотрел себе под ноги.

– Там, наверху, камера… Только не поднимайте голову! И она как раз нацелена на вас. Круглосуточное наблюдение. У наших секьюрити, доложу вам, глаз наметан, с ходу просчитывают и налоговую, и обэповцев, и обноновцев… Так что вы лучше встаньте ближе ко мне, под козырек. Здесь «мертвая зона»…

Кабанов не знал, кто такие обэповцы и обноновцы, но решил, что так называют бомжей, и послушался швейцара.

– Неужели круглые сутки наблюдают? – спросил Кабанов, прижимаясь спиной к теплой двери.

– Круглейшие! – заверил швейцар, бегая глазками по сторонам. – Подставы могут быть днем и ночью. В прошлом году, докладываю вам, у нас в джекпот одновременно пять налоговых инспекторов играли. Все аферы крупье просчитали… С тех пор подходы к казино просматриваются и записываются на видео… А вы тут, если не секрет, по какому случаю?

– Теракт расследую, – придерживая рукой челюсть, которая продолжала строчить, словно швейная машинка, ответил Кабанов.

– А-а-а, – с пониманием и заметным облегчением ответил швейцар. – Это правильно. Мы с терроризмом тоже боремся. К нам, доложу вам, ни оружие, ни взрывчатку не пронесешь. Глухой номер! Круче, чем спецконтроль в аэропорту… Так, может, чайку? Другого не предлагаю, раз вы при исполнении…

О, Кабанов едва не прослезился от благодарности за столь щедрое и великодушное предложение! Задним умом он понимал, что швейцар старается вовсе не из простой симпатии к Кабанову, а ради новых, еще более щедрых чаевых из пухлой служебной пачки для «спецрасходов». Но какая разница, какие корыстные планы вынашивал швейцар! Предложение было сделано, и отказаться от него мог только безумец.

Швейцар завел Кабанова в тамбур и тотчас направил его к низенькой, обитой железом двери. В старину, когда этот дом принадлежал купцу, здесь находилась комнатка кого-то из прислуги – привратника или конюха. Теперь здесь отогревались, упивались чаем и раскладывали компьютерный пасьянс швейцары.

– Садитесь, – предложил швейцар, кивая на топчан. – А я сейчас чай поставлю.

«Я отсюда теперь до конца своей жизни не выйду! – подумал Кабанов, прижимая фиолетовые от холода руки к батарее парового отопления. – Как тут хорошо! Какое блаженство!»

– Вот, компьютер нам поставили, – похвастал швейцар, смахивая тряпочкой пыль с выгоревшего монитора. – Игры тут всякие… Можно в «лягушки», можно в «домино»… Вам сколько сахара ложить? Пять? О-е-ей, какой вы, оказывается, сластена! Я, знаете, тоже, когда прапорщиком в органах служил, любил чаек послаще… Значит, в тот раз вы тоже сюда по служебным делам? Я так и понял, когда вас увидел. И знаете, на чем я вас раскусил? Вы за один вечер четыре раза в ресторан заходили и что-то там заказывали. Разве нормальный человек будет так обжираться? Не иначе как контрольная закупка. Я прав? Хе-хе! Доложу вам, у меня память цепкая, как вошь… Я вам шесть ложек положу, не возражаете? Если хотите погорячее, то я кипяточка подолью… Как сейчас помню, что это была ночь с шестого на седьмое сентября. Я прав? И «Мерседес» у вас был. Вот только номер запамятовал. Но это легко установить…

И швейцар со значением потряс в руке стопкой зеркальных компьютерных дисков.

– Не желаете на себя глянуть, нет? А то внуку отнесу. Мне эти штуковины секьюрити приносят. Три месяца они их у себя хранят, а потом – в утиль, то есть мне. А внук эти тарелочки с крыши дома запускает. Летают, я вам скажу, как бумеранги. Только черепушку береги, чтобы без скальпа не остаться! Хе-хе! Или бабушку разыгрывает. Один раз наклеил диск на днище сковородки. Бабушка у нас подслеповатая, не заметила и поставила на огонь. Ну и вонища была, я вам доложу! Внук хохочет, а бабушку от страха чуть кондрашка не хватил. Или как-то соединил два диска проволочкой и говорит: вот, мол, бабушка, специальные очки купил тебе в аптеке, американские, восстанавливают зрение за три дня. Вот наша бабушка три дня эти, так сказать, очки и носила. Весь район к нам во двор пришел, чтоб на эту идиотку посмотреть…

Швейцар еще много рассказывал веселых историй о проделках своего внука, но Кабанов его не слушал. Его мозг оттаял настолько, что начал воспринимать и даже сопоставлять некоторые чрезвычайно важные факты.

– А что значит – глянуть на себя? – спросил он, жадно хлебая горячий, одурманивающе сладкий и пахучий чай. – Вы имеете в виду видеозапись?

– Точно так! – отрапортовал бывший прапорщик. – Здесь записано все, что попадает в поле зрения наших видеокамер. Кто в казино заходит, кто мимо него прохаживается, кто высматривает или вынюхивает что-либо…

– И что ж, запись за седьмое сентября осталась? – вымолвил Кабанов, чувствуя себя рыбаком, который ухватил за хвост рыбу размером с дирижабль.

– Должно быть, осталась, – ответил швейцар, рассматривая пометки на дисках. – Ага, вот он! Тут целая неделя. Желаете посмотреть? – С этими словами бывший прапорщик поставил диск в приемное устройство на компьютере и нажал кнопку. – Доложу вам, что качество записи оставляет желать лучшего. Но при желании… Ага, это вот пятое. Сейчас перемотаем вперед… Вот внизу экрана бегут циферки – это, значит, день, месяц и время с точностью до секунды. Как видите, все у нас схвачено, все под контролем, тут не только терроризм, тут… Ну, конечно, проститутки шлындают, не без этого, но это грех не бог весть какой… Ить! Ить! Как она ножками выписывает! – Швейцар тыкал пальцем в смутный контур фигуристой дамы. – А вот рядом с ней, видите, стоит такой плечистый? Докладываю вам, это я собственной персоной! Хе-хе! Вот она ко мне, голубушка, подходит… Чего это ей надо?.. Дает что-то… Нет-нет, это не деньги! Это зажигалка, наверное… А вот и ваш «Мерседес» подруливает! Так, парковочка, фары выключили, дверь открыли… Выходите из машины… Обратите внимание, как внимательно я смотрю на вас! Докладываю вам, что уже тогда я просек, что вы за гусь… Вот вы подходите к дверям казино… Ага, я кланяюсь… Обратите внимание, с каким почтением я вам поклонился – чувствовал же, что коллега пришел, а не какой-то там толстосум… Вот вы зашли… Ну, собственно, и все. Желаете взять себе этот диск?

– Подождите! – крикнул Кабанов. Он едва ли не вплотную придвинулся к монитору. Там продолжалось все то же скучное действо. Люди двигались короткими толчками, как шахматные фигуры, подъезжали и отъезжали машины, хаотично мерцал огнями светофор. И вдруг какой-то человек припал к земле рядом с «мерсом» Кабанова, потом вскочил, как ванька-встанька, нырнул в «Ауди», врубил фары и дал задний ход.

– Люди приезжают, отъезжают, – бравым голосом комментировал швейцар, мысленно прикидывая, сколько отвалит ему Кабанов за этот диск.

– Стоп! – крикнул Кабанов. Он дрожал, но уже не от холода, а от страшного предчувствия. – Перемотайте назад! Еще раз этот кусок!

– Сделаем, сделаем! Сколько угодно раз повторим. Доложу вам, что мы тоже на этот светофор обратили внимание. Уж слишком бестолково мигает: красный, желтый, зеленый, а потом снова желтый. Это получается, что желтый выпадает в два раза чаще, чем другие цвета. Не случайно ли это сделано, чтобы увеличить число аварий в непосредственной близости от нашего казино? Я, знаете ли, все подмечаю! От меня, доложу вам, ничто не ускользнет…

Но Кабанов смотрел вовсе не на светофор. «Ауди»! Какой ужас, «Ауди!» Вот она едет по дороге, останавливается, стоит некоторое время, а потом медленно заруливает за стоянку рядом с казино. Номер разглядеть невозможно – по нему скользят блики от неоновых ламп. А вот лицо водителя… Он в темных очках, в темном костюме, фигура тонкая и стройная. Вот он вышел. В руке сверток, похожий на книгу. Подходит к «Мерседесу» Кабанова и опускается перед ним на корточки. Не видно, что он там делает, так как мешают стоящие рядом автомобили. Но вот его лицо! Его лицо!!

– А-а-а!! – страшным голосом закричал Кабанов. – Это Варыкин!!

Швейцар охотно согласился с этим утверждением. Он только собрался спросить у Кабанова, на какое материальное поощрение может рассчитывать за свою бескорыстную и бдительную службу, как Кабанов вырвал диск вместе с дисководом и проводами и кинулся на выход. Швейцар не успел доложить, что поведение водителя «Ауди» ему тоже показалось подозрительным, как Кабанов исчез во мраке ночи.

14

Эта чудовищная новость, доставшаяся Кабанову так легко, исключительно тяжело усваивалась его сознанием. Эта титаническая умственно-нравственная работа была сродни тому, как если пытаться проглотить противотанковый снаряд, да еще бить по нему кувалдой, чтобы быстрее зашел. Кабанов давился страшной истиной. Варыкин, ближайший сподвижник, товарищ и заместитель, собственноручно примагнитил к его «мерсу» бомбу. Красавец Варыкин, которого Кабанов считал самым безупречным сотрудником, самым умным, самым порядочным, самым добросовестным, пытался отобрать у Кабанова его драгоценную жизнь. Пижон Варыкин его подло предал и взял на душу тягчайший грех – вырвал Кабанова из этой жизни, заставил его страдать, мерзнуть, голодать… Ах, ах, ах!

Кабанов плакал, неистово жалея себя. Так кому же верить на этой земле, если даже самые близкие люди предают? Он бежал на другой конец города, к Зойке… тьфу, проклятое имя! К Ольге, к Олюшке, к единственной на свете женщине, которая поймет и пожалеет его. Он придет к ней, встанет перед ней на колени и скажет: «Вызывай милицию, я уже ее не боюсь! Но прежде возьми и просмотри этот диск. Ты увидишь человека, который подложил бомбу под машину твоего мужа. Имя его тебе известно: это негодяй Варыкин! Его судьба – в твоих руках! И я, Артем Кабанов, тоже вверяю свою судьбу в твои руки. Я вернулся к тебе, смерть поправ! Я восстал из могилы! Я прошел тягчайшие испытания! И пусть мои волосы короче, нежели были прежде; пусть мои щеки запали, взгляд потух, а моя одежда изорвалась в клочья. Все равно я сохранил человеческий облик, твердость духа и любовь к тебе!»

От этих высоких слов, которые выплеснулись из самой души, Кабанов зарыдал пуще прежнего. Он уже не обращал внимания на ледяной ветер, на колючий снег, секущий лицо, на озирающихся прохожих. Он восходил к своему трону, к высочайшей нравственной точке, чтобы оттуда снизойти в любимый им мир… «Родная моя! – бормотал Кабанов, стараясь не упоминать в своих мыслях имя жены, дабы не оговориться снова. – Я иду к тебе! Как Одиссей к своей Пенелопе! Как блудный сын к своему отцу! Как… как, блин… как…»

Кабанову очень хотелось подобрать какой-нибудь исторический или библейский эпизод к текущему моменту и тем самым насытить его драматизмом до предела, но все же ограничился Пенелопой и блудным сыном, потому как ничего подходящего больше не вспомнил. Но, собственно, уже приблизился кульминационный момент, Кабанов прокрался в собственный подъезд, и не лишним было еще разок мысленно прогнать заготовленную речь.

Остановившись напротив двери из роскошного красного дерева, Кабанов отдышался, стряхнул капельки растаявшего снега с лысины и опустился на колени. Поразмыслив, он решил сделать это позже, после того как вручит Ольге диск, и встал на ноги.

«Блим-блим!» – пропел звонок внутри квартиры. Кабанов напрягся, поставил брови домиком, надломил губы, вытянул кверху шею в волевом стремлении вырваться из сдавливающей его несвободы – точь-в-точь как тот памятник из красного гранита.

Дверь на удивление распахнулась во всю ширь. «Сейчас кинется мне на шею!» – успел подумать Кабанов.

На пороге стоял Варыкин. Он был гол, если не считать повязанного на манер туземной тростниковой повязки полотенца. Челюсть его ритмично двигалась, издавая сочные чавкающие звуки. Широкий, гладко выбритый подбородок лоснился от жира.

– Гы… – произнес Кабанов, сделал шаг назад и подавился слюной.

– Чувак, – сказал Варыкин, чуть прикрывая за собой дверь. – Ты мне надоел.

Кабанов стоял ни жив ни мертв.

– Где… Зоя… – едва слышно произнес он.

– Кто? – уточнил Варыкин.

– В смысле Оля, – поправился Кабанов.

– Оля? Оля в душе.

– Да нет же! – раздался звонкий голос жены из коридора. – Я уже вышла!

Кабанов пытался встать на цыпочки, чтобы увидеть жену и потребовать от нее каких-нибудь объяснений, но Варыкин закрывал своими широкими плечами весь дверной проем.

– Ты подложил бомбу… – прошептал Кабанов. Он утратил способность говорить громко и отчетливо. – Под «мерс»…

– Ну я, – вдруг признался Варыкин. – И что теперь делать, чувак? Что теперь прикажешь делать? Свершилось! Все! Нет тебя! Понимаешь? Нет тебя! Тебя нету! Ты – никто! Пустое место! Ноль!

– А-а-а, – протянул Кабанов и погрозил Варыкину пальцем. – Значит, ты знаешь, кто я!