Щекочу нервы. Дорого (№3) - Раб

– Конечно, знаю, – не стал витийствовать Варыкин. – Кабанов. Точнее, бывший Кабанов. А теперь ты лишь его жалкое подражание. Пойми, чувак, твой поезд ушел. Тебя похоронили. В землю закопали! И ни у кого нет по этому поводу сомнений! И назад уже ничего не вернешь!

– Почему же? – шепотом возразил Кабанов, дрожащей рукой залезая себе за пазуху, где был припрятан дисковод с диском.

– Что у тебя там? – усмехнулся Варыкин. – Компромат на меня?

– Доказательство… Неопровержимое…

– Доказательство того, что я как-то заглянул под днище твоего «мерса»? – догадался Варыкин. – Так туда моя монетка закатилась, вот я за ней и полез. А у тебя есть доказательства, что ты – Артем Кабанов?

– Найду, – неуверенно пообещал Кабанов и скрипнул зубами.

– Валяй! Ищи! – великодушно позволил Варыкин. – Вот только зачем тебе эти доказательства? Тебе сюда уже дороги нет! Все уже переместилось, переехало, сдвинулось. Твое место занято, чувак. Оно засажено деревьями, и они пустили корни, и не выкорчуешь, как ни старайся! Мой тебе совет: поищи себе другую полянку. Зря, что ли, мы тебя с такими почестями хоронили? Зря столько денег вбухали?

– Моих денег, – мертвенным голосом произнес Кабанов.

– Моих, твоих – какая разница? – поморщился Варыкин и несильно толкнул Кабанова в грудь. – Дуй отсюда, чувак! По-хорошему тебя прошу!

Тут за спиной Варыкина раздался светлый, звонкий, как весенний ручеек, голос жены:

– Гришуня! С кем это ты там так долго?

– Да снова этот твой придурок пришел!

«Твой придурок» резанул слух Кабанова. Варыкин проболтался! Кабанов, не владея собой, ринулся вперед, но наткнулся на жесткий кулак Варыкина.

– Стой, чувак! Куда прешь!

Из-за плеча Варыкина выглянуло смазанное кремом личико Ольги. Увидев Кабанова, она тотчас уставилась в потолок, словно по нему полз необыкновенно жирный, двухголовый и трехглазый клоп.

– Как же так, Олюшка! Это же я! – взмолился Кабанов. – Ты же узнала меня! Я же твой муж!

– Нет-нет, – торопливо заговорила Ольга, продолжая следить за клопом. – Мой муж погиб и похоронен на Литейном кладбище. А теперь у меня другой муж. А вас я не знаю. И уходите, пожалуйста. И не смейте снова появляться здесь. Мы не хотим вас видеть и знать…

– Не хочешь знать?! Не хочешь знать?! – закричал Кабанов. У него вдруг прорезался голос. – Неужели у тебя сердце не дрогнуло?! Я же к тебе как блудный сын, как Одиссей, а этот негодяй Варыкин… Да! Да! Моя рожа изорвана в клочья, и моя человеческая судьба, но я, Артем Кабанов, вернулся с твердостью, но короткими волосами… и я смерть попрал в своей могиле! И пусть мои волосы и мои щеки потухли, и все равно, все равно… облик, любовь…

– Он бредит, – констатировал Варыкин.

– Убери его, – попросила Ольга. Клоп все еще притягивал ее внимание. – Он оскверняет память моего покойного мужа…

Тяжелая, антивандальная дверь подъезда с лязгом захлопнулась за его спиной. Кабанов стоял в сугробе. Метель бесновалась вокруг, словно кофейные крошки в кофемолке. Из окон на снежные заструги падали желтые пятна света. Кабанов вынул из-под кофты дисковод и кинул его в мусорную урну, наполовину заполненную снегом.

«Я убью его! – подумал он. – Жить на этом свете будет либо он, либо я».

Он прошел мимо занесенной снегом автобусной остановки. Несколько человек, подняв воротники, стояли неподвижно, как ледяные скульптуры, безотрывно глядя в одну сторону. Перемалывая огромными колесами снежную кашу, мимо проехал джип. Кабанов успел заметить внутри его малиновые, словно тлеющие угольки, цифры спидометра. Отряхнув ботинки на скользкой ступеньке, он зашел в продуктовый магазин. Две продавщицы сидели где-то под прилавком, громко и по очереди смеялись. Кабанов видел только их белые накрахмаленные кокошники. Он подошел к весам с засаленной чашей, глянул на потемневшую от колбасного жира разделочную доску, на большой нож с черным длинным лезвием.

– Вам что, молодой человек? – не показываясь из-за прилавка, будто кукловод, спросила одна из продавщиц.

– Выбираю, – ответил Кабанов.

– Выбирайте быстрей, а то мы скоро закрываемся.

Он вышел на улицу, крепко прижимая нож к груди. От него ядовито-вкусно пахло копченой колбасой, и у Кабанова рот наполнялся слюной. «Я убью его!» – подумал он.

Город остался позади. Кабанов уверенно шел по обочине дороги в непроглядный мрак, туда, откуда нескончаемыми эшелонами двигалась метель. Нож он держал в руке, и свет автомобильных фар отражался на узкой полоске стали. «Я его убью. Я перережу ему горло».

Перед указателем «Кукушкино» он сошел с дороги и побрел по полю. Ноги увязали в снегу. Несколько раз Кабанов едва не потерял ботинки. Где-то вдали сквозь матовую завесу снежинок пробивался тусклый свет. Холод опять обосновался в теле Кабанова, мерзлым комком осел в желудке, обжег легкие, растворился в крови и по артериям двинулся покорять последний теплый плацдарм – сердце… Кабанов обо что-то споткнулся, упал лицом в снег, выронил нож. Лежал долго, чувствуя, что начинает засыпать. «Нет-нет! – мысленно сказал он, заставляя себя встать. – Я должен его убить!»

Конец пути уже был близок. Кабанов приближался к тусклым огням. Он уже видел скелет строящегося здания, неровный строй гаражей с торчащими кверху коленчатыми трубами от «буржуек». Где-то тявкали собаки. Пахло углем, едой… Кабанов почувствовал прилив сил. Конец пути был близок. Конец долгого-долгого пути, и он, многострадальный путник, выбирал последние метры… «Я всажу ему нож в сердце…»

Еще немного. Последнее усилие – и он придет… Но какое спокойствие в душе! Какое умиротворение! Вот только грудь выстужена, и уж слишком жесток этот секущий ветер… Стиснуть зубы и идти! Когда остается последняя сотня шагов, дойти до конца пути можно даже мертвым.

Кабанов поправил нож в руке. Кулак онемел и не чувствовал рукоятки. Не выронить бы! Он пошел медленнее, вглядываясь в мрачные, наглухо закрытые коробки гаражей… Никогда не подумаешь, что где-то здесь – вход в иной мир, Рубикон, черта, разделяющая свет и тень… Но вот и он! Кабанов остановился напротив тяжелых гаражных створок. Маленькая дверь, врезанная в середину, была приоткрыта, за ней горел свет. Кабанов оглянулся, посмотрел на черное небо, в эту страшную, ледяную бездну, откуда на землю низвергался мертвенный холод. Он содрогнулся. Невыносимо было видеть и чувствовать над собой бездну. Она так и тянет, тянет к себе, и кажется, что вот-вот оторвешься и понесешься вверх, сквозь метель и тучи…

Кабанов отворил дверь и зашел. Плешивый человек в армейском бушлате сидел на табурете спиной к нему и ртом продувал замасленный карбюратор. Обернулся на скрип двери, положил карбюратор на железный стол, заваленный инструментами, вытер черные руки о тряпку.

– Вернулся, – произнес он тихо и устало, и трудно было понять, вопрос это или утверждение.

Нож выпал из занемевшей руки и воткнулся в песок. Кабанов, превозмогая себя, медленно приблизился к человеку в армейском бушлате, недолго постоял перед ним, сдерживая наплыв чувств, похожих на тонкую пленку мазута поверх чистого родника, – и опустился на колени.