– Заткнись, – оборвал меня «бык» и негромко приказал «синяку»: – Двинь его лопатой!

– Я? – просипел «синяк» и стал пятиться назад. – Мы так не договаривались.

– Давай я, – проявил инициативу второй дебил и схватился за лопату.

– У тебя ж, ублюдок, руки дрожат, – прохрипел я. – С первого удара не убьешь, мучиться заставишь.

– Заткнись, – повторил «бык», но уже другим голосом. Похоже, и у него нервы не выдерживали.

– Бей по сонной артерии, – добавил я, леденея от своих же слов, и попытался поднять подбородок повыше. – Так, чтоб одним ударом ее насквозь перерубить. Только не стой близко. Кровь фонтаном пойдет…

«Бык» поморщился и отвернулся. Дебил стал топтаться на краю ямы с поднятой вверх лопатой.

– Землю очисти! – страшным голосом закричал я. – Чистая лопата легче войдет…

Дебил пробормотал что-то, опустил лопату и стал возить ею по траве. «Синяка» вдруг прорвало, и он скороговоркой засипел:

– Ну вас на хер, я у такие игры не граю, сказали яму выкопать, а шо делать заставляете, сами тут лопатой по живым людям махайте, а я сваливаю к херам собачим…

– Хайло прикрой, скотина! – крикнул «бык». – Не то сейчас рядом с ним ляжешь… Высыпай известь, урод!

«Синяк» взялся за ведро, но тотчас выронил его, и известь рассыпалась на краю ямы.

– Цыть! – крикнул «бык», повернувшись к яме спиной.

Я различил чей-то отдаленный крик. Потом я почувствовал, как земля содрогается от тяжелых шагов. Кто-то подбежал к месту казни и, задыхаясь, сказал:

– Давай его назад, в генераторную!

– Кто сказал? – спросил «бык» с явным облегчением.

– Князь.

Они меня разыграли, подумал я со странным чувством – полуоблегчения, полуразочарования. Они запугивают меня, они не станут убивать, это всего лишь психологическая пытка. Но, надо признать, мастерски сыграли, продрало до самых нервов, чуть заикой не сделали, мать вашу за ногу!..

Я напрасно пытался успокоить себя, потому что не верил тому, о чем мысленно говорил.

«Быки» вытащили меня из могилы и попытались поставить на ноги, но тело не слушалось меня, и я, словно лишенный костей, мягко осел на их руки.

– А с ямой шо робить? – спросил «синяк».

– Посадить в нее свою задницу и ждать, когда прорастет! – рявкнул «бык».

Меня снова втащили в фойе, оттуда, по лестнице, на второй этаж и по коридору в торец. Я повалился на бетонный пол. За мной грохнула железная дверь. И стало тихо.

Не успел я осмыслить того, что произошло, как дверь снова открылась, вошли уже хорошо знакомые «быки» и, орудуя ножами, стали быстро отвязывать веревку на руках и ногах.

– Сам идти сможешь? – спросил один.

– Это смотря куда, – ответил я и попытался встать.

– В баню, – усмехнулся другой.

Они вели себя удивительно миролюбиво, и этого нельзя было сразу не заметить.

Один из «быков» подставил мне свое плечо, но я не унизился до такой степени и пошел к выходу сам. Я никак не мог понять, что еще задумал Князь, на какую хитрость он пошел, да и вообще, к чему ему эта хитрость по отношению к человеку, от которого уже вряд ли можно было извлечь какую-нибудь выгоду.

Выйдя из генераторной, я остановился.

– Куда?

– Прямо, прямо, – ласковым голосом ответил «бык».

У лестницы я нос к носу столкнулся с Князем. Он как-то странно взглянул на меня, потом развел руки в стороны, пожал плечами и сказал:

– Нет слов! Нет слов!

И пошел вверх по лестнице, все еще пожимая плечами.

Мы спустились в фойе, свернули под лестницу. «Бык» подвел меня к двери и, к моему величайшему изумлению, обратился ко мне на «вы»:

– Там шампунь, мыло, мочалка, новое белье – все вам приготовлено.

Я повернулся, чтобы посмотреть в лицо человеку, который еще несколько минут назад был готов закопать меня живьем, но «бык» молниеносно повернулся ко мне спиной и быстро пошел к лестнице. Я взялся за ручку двери, все еще интуитивно ожидая какой-нибудь пакости – автоматной очереди в спину, удара арматурным прутом по голове или короткого, приглушенного выстрела из пистолета в затылок. Но за дверью в самом деле оказалась душевая, с чистым, обшитым деревом предбанником, с зеркальным полом из черного кафеля, с зеркалами, журнальным столиком, на котором стояли запотевшие банки с пивом и лежали пестрые целлофановые упаковки с новыми носками, трусами, майкой. Увидев пиво, я сразу почувствовал нестерпимую жажду и залпом выпил две банки. Потом вытер ладонью губы, сел в кожаное кресло и задумался. Попытка найти всему этому логическое объяснение провалилась с треском, и, пробормотав: «Бляха-муха!», я стал с остервенением стаскивать с себя влажные, выпачканные в глине и собственной крови куртку, брюки, швырнул их в угол и, на ходу снимая то, что еще было на мне, встал под лейку и опустил вниз никелированный рычаг.

Нет, душевая не стала заполняться ядовитым газом, и на меня не обрушился поток серной кислоты. Я стоял под упругими тонкими струями теплой воды, чувствуя себя обманутым. «Черт знает что!» – пробормотал я и вылил себе на голову полбутылки зеленого, как изумруд, шампуня.

В дверь постучали. Я не успел промыть глаза и, страдая от жгучей рези, смотрел, как в предбанник вошел незнакомый мне «бык», извинился, повесил на крюк светлый костюм под полиэтиленовой накидкой и поставил на пол пару белых лакированных туфель.

– Черт знает что! – повторил я. – Неужели меня решили закопать в землю вымытым и в белом костюме? Мафия! – развел я руками, кривляясь перед зеркалом. – Во всем должен быть шик. Так-то, Кирюша.

Только некоторая доля юмора могла сохранить мой рассудок в здравом состоянии. Думать серьезно обо всем, что сейчас происходило, – лишь себе во вред. Напевая какую-то легкомысленную мелодию, я с наслаждением помылся, чувствуя, как силы быстро возвращаются ко мне, опорожнил еще одну банку пива, причесался, с некоторым содроганием рассматривая свое побитое, в ссадинах, лицо, щеки, покрытые, как черной дымкой, щетиной, раздумывая, стоит ли ее сбривать. Когда же я надел смоляную шелковую рубашку и белый двубортный пиджак, то увидел, что небритость прекрасно довершает имидж этакого излишне самоуверенного, хоть и побитого, пижона, и невольно рассмеялся, но бриться не стал, лишь сполоснул лицо французской туалетной водой.

Перед тем как выйти, я проверил карманы куртки и брюк, брошенных в угол предбанника. Пистолета, как и следовало ожидать, уже не было, как, собственно говоря, других вещей – складного ножа, записной книжки, авторучки. Я словно начинал жизнь сначала, выходил из душевой, как из крестильни – чистым, бедным и почти безгрешным.

Молоденький «бычок», сидевший в кресле напротив, вскочил при моем появлении, изобразил на лице какую-то искусственную, совершенно омерзительную улыбку, похожую на гримасу, с которой тужатся, и знаком предложил мне пройти за ним по коридору. Он взялся за ручку двери и открыл ее.

Яркий свет, ослепительная улыбка девушки в ярко-синем бархатном платье, едва прикрывающем трусики.

– Прошу вас! – сказала девушка, показывая рукой на кресло, стоящее перед макияжным столиком с овальным зеркалом, оснащенным подсветкой.

Я сел в кресло, изо всех сил борясь с выражением недоумения, парализовавшим мою физиономию. Девушка надела на меня фартук, взяла фен, расческу и за минуту сотворила на моей голове пышную прическу. Отключила фен и придвинула к себе коробочку с косметикой.

– Не волнуйтесь, – шепнула она и мазнула у меня под глазом мягкой беличьей кисточкой. Высунув от усердия кончик языка, она дышала на меня запахом мяты и старательно реставрировала мое лицо, закрашивала синяки, тонировала ссадины, а когда наконец отошла в сторону, я увидел свое отражение и не узнал себя. Киноартист! Бельмондо, черт возьми!

– Ничего? – спросила девушка.

– Вообще-то в жизни я немного не такой, – признался я.

– Это не страшно, – с легким придыхом ответила девушка, глядя на меня томным взглядом. – Все мы в жизни другие. Вы думаете, я на самом деле такая? – И она медленно провела ладонью по своему бархатному платью, плотно облегающему ее рельефное тело. – Это все внешняя оболочка. Человек становится самим собой, когда раздевается…

Она положила кисточку на столик и коснулась пальцами моего подбородка.

– Голову немножко повыше. Не надо напрягать губы. Не морщите лоб… Так, хорошо. А руку, – визажист взяла мою ладонь и прижала ее к своей гладкой атласной ляжке, – руку настоящий мужчина должен класть сюда…

– Боюсь, – признался я, отдергивая руку и приподнимаясь с кресла.

– Чего? – Тонкие брови девушки взметнулись вверх, ярко-красные губы слегка приоткрылись, обнажая край неестественно белых зубов.

– Боюсь размазать вам макияж и выпачкать свой белый пиджак, – ответил я. – А вообще, конечно, вы страшно сексуальная.

– Так что же вы… – томно простонала девушка.

– Я от природы очень нетерпелив, – объяснил я, пятясь спиной к двери, – не хватает, так сказать, усидчивости пройти всю вашу программу. Бьют по морде, хоронят, моют, причесывают, учат, куда руку надо класть… Долго, очень долго! А хочется узнать, чем весь этот дурацкий спектакль кончится. Свой телефончик разве что оставьте на всякий случай.

Визажист усмехнулась и ответила уже другим тоном:

– Телефонов не будет.

– Тогда считайте, что вы меня потеряли навеки.

– Придурок! – услышал я прощальное слово уже за своей спиной.

«Бычок» словно вырос из-под земли.

– Прошу на выход!

Он распахнул передо мной дверь, у колонн обогнал, подскочил к стоящему у клумбы белому «Мерседесу» и открыл заднюю дверь. Я сел на мягкий кожаный диван и словно утонул в нем. Машина бесшумно тронулась с места и сразу набрала большую скорость. Кроме меня и водителя, в салоне больше никого не было.

– Далеко едем? – спросил я водителя.

Тот оказался на редкость немногословным и никак не отреагировал на мой вопрос.

Мы доехали до Кольцевой дороги, вырулили на нее и понеслись по третьей полосе, обгоняя все машины подряд. Водитель явно лихачил, рисковал, хотя я не видел причин для этого. Он вез относительно здорового человека, который не умирал, никуда не опаздывал и вовсю радовался жизни, и я, недавно вытащенный из могилы, не надеющийся даже на быструю и легкую смерть, теперь мысленно обкладывал водителя матом за его неосторожность на трассе. Что было и что будет – меркнет перед тем, что есть сейчас. Хорошо сказал поэт: жизнь – это миг между прошлым и будущим.

Через четверть часа мы свернули с кольцевой, проехали с километр, затем еще один поворот под «кирпич» – и машина остановилась перед воротами, за которыми, среди пышных сосновых крон, проглядывала остроугольная черепичная крыша белого особняка с массивной вывеской из рубленых золоченых букв: «Банк «Эспаньо».

Охранник проверил ксиву водителя, мельком взглянул на меня и открыл ворота. «Мерседес» припарковался между сверкающих иномарок. Я не успел взяться за дверную ручку, как к машине подскочил юноша в костюме, открыл дверь и спросил:

– Кирилл Андреевич?.. Прошу за мной. Вас ждут.

Наберись терпения, сказал я сам себе, едва подавляя в себе желание схватить клерка за ворот, прижать к стене и выпытать у него, кто и для какой цели меня ждет. С невозмутимым видом, насколько невозмутимым смог казаться, я зашел в здание, прошел через фойе к лифту. Двери бесшумно открылись. Мы зашли в зеркальную кабину. Несколько Вацур в белых костюмах и черных рубашках со смуглыми, местами припудренными лицами, окружили меня. Нас много, сотворил я в уме заклинание, мы сильны и выносливы, мы отважны и умны, мы готовы к бою…

Ожидание чего-то загадочного, неизвестного становилось почти невыносимым. Я чувствовал, как меня начинает колотить дрожь. Куда меня ведут? К чему весь этот маскарад? Если это очередной розыгрыш – то какой в нем смысл?

Мы вышли из кабины, клерк довел меня до двери, обитой коричневой кожей, взялся за золоченую ручку.

– Прошу!

Дверь открылась. Я вошел в комнату, показавшуюся мне в первое мгновение складом мягкой мебели. Тяжелые бархатные шторы на окнах, широкий диван с замшевой обивкой в складках, множество кресел с высокими спинками, полированными деревянными завитушками, ковры на полу и стенах. Дверь за мной тихо закрылась.

Напротив меня за детским столиком сидела маленькая смуглая девочка в белом пышном платье, напоминающем подвенечное, украшенным матерчатыми розами, алыми лентами, кружевами на рукавах и вороте, пронзительно пищала и, ударяя зажатым в кулачке карандашом о поверхность стола, пыталась сломать грифель.

Я не мог узнать ее, но я догадался. Это была Клементина, моя дочь.

Глава 33

Хорошо, что сзади меня оказалось кресло. Я медленно опустился в него, словно в голодном обмороке, не сводя глаз с дочери. Девочка все-таки доломала грифель, швырнула карандаш на пол, и тот подкатился ко мне. Я поднял, протянул ей. Клементина посмотрела на меня, голубые глазки ее хитро сузились, она открыла ротик, блеснув крохотными передними зубками, рассмеялась и тотчас заехала мне ладошкой по носу.

– Вот это правильно, – прошептал я. – Это папочка твой заслужил… А где же мама?

Я почувствовал на себе взгляд и поднял голову. Валери смотрела на меня из полуоткрытой двери, ведущей во вторую комнату. Белый брючный костюм с золоченым пояском, черные как смоль волосы, спадающие тонкими стружками на плечи, изящные губы, покрытые перламутровой помадой, тонкие ниточки бровей, черные виноградины глаз, полные слез…

Не помню, как мы кинулись друг к другу и Валери оказалась в моих объятиях. Я неистово целовал ее лицо, волосы, шею, прижимая ее к себе, и чувствовал, как она дрожит, как ногти вонзаются мне в спину.

– Проклятый! – сдавленно шептала она. – Ты убиваешь меня… Ты медленно разрываешь мое сердце… Зачем тебе все это?.. Что ты с собой делаешь?..

– К черту, Валери, к черту все проблемы! – прорычал я, не отпуская ее. – Не хочу говорить об этом. Пусть все горит синим пламенем. Есть ты, есть я, есть наша дочь…

Она кивала, соглашаясь со мной, потом отстранилась, взглянула на меня, провела ладонью по лицу.

– Бровь разбита… И здесь, и здесь… Ты попался в руки к людоедам. Я сердцем чувствовала, что с тобой беда. Кирилл, это чудо, что ты остался жив. Если бы… если бы с тобой что-нибудь случилось, я бы сошла с ума. Я бы не пережила…

Я коснулся пальцами ее губ. Валери замолчала.

– Не надо. Расскажи лучше о дочери. Сколько ей?

– Год и два.

– Совсем большая. Говорить умеет?

– Говорить? – Валери улыбнулась. – Еще рано… Ну подожди, дай посмотреть на тебя.

Она усадила меня в кресло, а сама села напротив, спиной к окну. Яркий свет мешал мне отчетливо видеть ее глаза.

– Ты совсем не изменилась, – сказал я. – Стройная, красивая, женственная. Как была.

Она отрицательно покачала головой.

– Нет, я изменилась. Я постарела, поправилась. Я совсем не слежу за собой… Все больше за тобой.

– Валери, ну как же вы живете? Клементина не болеет?

– Она болела зимой. Схватилась ручкой за ядовитого ежа. Была высокая температура, пришлось отвозить ее в Ла-Пас… Ты помнишь Ла-Пас, Кирилл? А испанский еще не забыл? Ты можешь устроиться на хорошую работу, у тебя есть все данные для этого. Но зачем ты полез на завод, где делают героин? Чего ты добиваешься?

– Валери, а ты научишь ее разговаривать по-русски? Интересно, в Южной Америке дают отчества? Она у нас Клементина Кирилловна?

Каждый из нас гнул свою тему. А девочка тем временем принялась пробовать карандаши на вкус, и ее губки выкрасились во все цвета радуги. Потом в комнату зашла пожилая женщина, улыбнувшись, поздоровалась со мной, и я мысленно отметил, что она немного похожа на увядающую Софи Лорен. Женщина повернулась к Валери, сказала по-испански, что девочку пора кормить, и взяла Клементину на руки. Валери кивком головы показала на меня и сказала также по-испански:

– Кстати, познакомьтесь. Это Кирилл, отец Клементины.

Мы остались вдвоем. Валери подошла к входной двери и заперла ее на ключ. Сняла с меня пиджак, кинула его на кресло. Расстегнула несколько пуговиц на рубашке. Потом медленно легла на ковер.

– Иди ко мне, – прошептала она.

* * *

Мы лежали на мягком ковре с длинным пружинистым ворсом, накрывшись пледом. Валери дремала, положив голову на мою руку. Я рассматривал ее лицо. Солнечные блики пробивались через щель между шторами и скользили по комнате.

Жена моя, думал я, глядя, как подрагивают ее ресницы. Такая чужая и такая родная. Вечная загадка, бездна тайн. Удивительное сочетание лукавства и естественности, отваги и женственности, пороков и святости. Кто же ты на самом деле? Ангел или сатана? Падший ангел?

– Мне горячо от твоего взгляда, – пробормотала Валери, не открывая глаз. – О чем ты думаешь?

– О том, что это все уже когда-то было.

– Два года назад? На даче в Таджикистане?.. – Она вздохнула и открыла глаза. – Славные добрые времена!

– Ты считаешь, что те времена были добрыми? При одной мысли о твоем бывшем муже у меня мурашки бегут по коже.

– А ты не думай о нем. Тогда перед нами была какая-то авантюрная цель, была тайна, интрига, риск. Чего стоит только наш переход через Пяндж и заснеженный перевал!

– Мне не хочется вспоминать об этом.

– Давай поговорим о будущем.

– И будущее пока в тумане. И вообще, о чьем будущем ты хочешь поговорить? О своем? Моем?

– О нашем.

– Ты считаешь, что у нас одно будущее?

– Я уверена в этом. У нас с тобой уже давно единая судьба. И будущее одно. Рассказать, что нас ждет?

– Не надо. Это будет очень мрачный рассказ.

– Ты меня по-прежнему любишь, Кирилл?

– Я предпочитаю не говорить о любви, когда меня о ней спрашивают.

– Ты не изменился. Ты все тот же.

– Ты тоже. Что ты делаешь в России?

– Разыскиваю тебя.

– И для этого ты сюда приехала?

– Нет, не только для этого. Я строю дом для Клементины. Когда она вырастет, она сможет приезжать сюда. Здесь наша с тобой родина, и дочь должна знать эту землю… Сейчас покажу.

Валери встала, беззвучно ступая босыми ногами по ворсу, подошла к столику, вытряхнула из сумочки конверт и достала из него небольшую пачку полароидных фотографий.

– Вот, – сказала она, садясь рядом со мной и протягивая один снимок.

Клементина в зеленом костюмчике, украшенном большим розовым бегемотом на груди, стояла рядом с маленькой голубой елкой, а на заднем плане возвышался красивый особняк, похожий на миниатюрный замок – с башенками, увенчанными лазурными конусами, с зубчатой верхней каймой, с овальными окнами, застекленными цветными витражами и серыми крепкими стенами.

– Как красиво, – произнес я. – Где это находится?

– Недалеко отсюда, – уклончиво ответила Валери. – Тебе в самом деле нравится?

– Я в восторге! Такого чуда я не видел ни в Южной Америке, ни тем более в России.

– Я рада, что тебе понравился дом нашей девочки.

– Ты купила уже готовый?

– Нет. Его построили всего за четыре месяца. Первые два этажа уже отделаны, остался третий и мансарда.

– Подари мне этот снимок, – попросил я.

– Зачем он тебе? – Валери осторожно потянула карточку на себя.

– У меня нет ни одной фотографии дочери, – сопротивлялся я.

– Есть снимки и получше.

– Но я хочу этот.

– Ладно, – уступила Валери. – Забирай.

Я спрятал снимок в нагрудный карман пиджака. Валери подошла к холодильнику, вынула оттуда бутылку мартини, пакет с соком и бананы, расставила все это на нашем ложе.

– За тебя, любимый, – сказала она, поднимая рюмку.

Я одобрительно промычал и залпом выпил. Валери проследила за мной, пригубила свою рюмку и поставила ее на пол.

– Ты мне изменял? – спросила она.

Я чуть не поперхнулся бананом.

– Как тебе сказать…

– Хватит, не продолжай! – перебила она меня. Лицо ее стало жестоким, взгляд – потуплен. – Ты все время ждешь какого-то подвоха, ты совсем не веришь мне и только делаешь вид, что принимаешь и меня, и каждое мое слово, но я вижу, что ты играешь!

Я тщательно пережевывал банан и запивал мартини, как компотом.

– Ответь мне, у тебя есть другая женщина? Ты не ждал меня?

Я отчаянно крутил головой, работая челюстями. Проклятый банан залепил все горло, и я не мог ответить.

– Видишь ли… – наконец произнес я, – мы с тобой… собственно говоря… ничего не обещали друг другу, и наше последнее расставание… как бы точнее выразиться…

– Ну? Не мычи! Что ты хочешь сказать про наше последнее расставание? Ты думаешь, это я стреляла в тебя из окна?

Она горько усмехнулась.

– Господи! – воскликнула Валери со слезами в голосе. – Неужели ты думаешь, что та белокурая кошка, которая села за руль джипа, смогла вывезти тебя с территории виллы, окруженной тремя кольцами охраны? Да это я дала команду всем постам пропустить машину! Я, понимаешь?! Я! А тот, кто стрелял в тебя, уже давно пребывает в мире ином.

Она коснулась платком кончика носа.

– Я звонила в госпиталь, предупреждала врачей. Они клялись сделать все возможное, чтобы спасти тебя. Я снова ссорилась из-за тебя с отцом, ставила ему ультиматум: он должен оставить тебя в покое. – Она сделала паузу, снова пригубила рюмку. – Растила дочь, думала о тебе, ждала встречи…

Во мне шевельнулось чувство жалости. Я взял Валери за плечи, приблизил к себе.

– Валери, – сказал я, заглядывая ей в глаза. – Ты богатая, красивая, молодая. У тебя в руках безграничные возможности. Твое окружение – люди влиятельные, сильные…

– Ну хватит! – прервала она меня. – Я знаю, что ты хочешь сказать. Как это я такая распрекрасная миллионерша могла полюбить и сохранить чувство к бедному русскому авантюристу… Ты меня еще плохо знаешь, Кирилл! Если я дала слово – то выполню его во что бы то ни стало. Если я поставила перед собой цель – то обязательно добьюсь ее. Если я полюбила – то навеки.

Она улыбнулась, провела рукой по моей голове.

– Ты говоришь о моем окружении? Золотоискатели, плантаторы – те злые, грубые и жестокие. Клерки, работающие на нас, – холеные мальчики, любящие в жизни только богатство и себя. Они могут упасть у моих ног, завалить розами, читать до полуночи стихи. Но все это лицемерно, потому что обращено не ко мне, не к моему телу, характеру, душе, а к моему состоянию, наследству, к моим возможностям. С этими людьми я не страдала, не радовалась, у меня нет ничего общего с ними. Они мне надоели. Единственно, кого я по-настоящему люблю – это своего отца. Он – бог, и мне очень жаль, что вы с ним враги.

– Ты давно в России?

– С июля. Я хотела приехать к тебе в Крым, но у меня были важные дела в Стокгольме, а потом я узнала, что ты уехал в Таджикистан. На некоторое время я потеряла твои следы и очень беспокоилась за тебя. На границе постоянно стреляют, по телевидению сообщают о жертвах среди пограничников.

– И как же ты меня нашла?

– Когда ты сунулся на героиновый завод! – зло ответила Валери. – Ну скажи мне, зачем ты это сделал? Ради любопытства? Сказал бы мне, и я тебе устроила бы туда экскурсию.

Я почувствовал, как испарина выступила у меня на лбу.

– Ты и этим заводом владеешь?

– Ну что ты! – улыбнулась Валери. – Зачем мне этот подпольный химкомбинат, к тому же еще на территории Таджикистана? Мы лишь покупаем его продукцию, а владеют им какие-то крупные военные чиновники из России и Таджикистана. Клянусь, я не знаю ни фамилий, ни имен. Это меня вообще не интересует. Сожги ты его синим пламенем – мы быстро найдем другие источники сырья и готового порошка.

– Неужели это так просто, Валери?

– Теперь просто. У России дырявые границы, совершенно продажные таможни и государственные чиновники, которые отвечают за ввоз и вывоз товара. Россия – это уже не страна, а экономическое пространство, где за короткий срок можно добыть невероятно огромные деньги. Насколько уж мой отец был увлечен Приамазонией, считал ее неисчерпаемым кладом, но и он переключился на Россию.

– Валери, ты понимаешь, что говоришь о моей родине?

– О нашей родине, – поправила она меня. – Только не надо сейчас устраивать сцен и закатывать патриотическую истерику. Мой отец, как и сотни других иностранцев, – рабочая пчелка. Он профессиональный бизнесмен. У него отработанный рефлекс на выгодные сделки, и он следует этому рефлексу, не очень-то задумываясь о политике, национальной гордости и какой-то морали. Пчелы ведь не виноваты, что где-то недалеко от их пасеки вылили на землю бочку сахарного сиропа? И они, что вполне справедливо, летят туда и работают. Не их надо проклинать и наказывать, а тех, кто так расточительно вылил сироп на землю. Разве нам насильно навязали нынешнюю власть? Нет, мы ее сами избрали, сами, своими руками разлили сироп по земле. И нечего теперь обижаться, что природа, экономика и законы общества берут свое. Свято место пусто не бывает. Так ведь, милый?

– Как ты меня нашла потом? – мрачным голосом спросил я.

– Когда я узнала о ночной суматохе и пожаре на заводе, я догадалась, чьих рук это дело. Но ты пропал. Наши агенты утверждали, что тебя нет ни среди убитых, ни среди раненых, а вырвавшийся на волю грузовик ушел в пропасть. И вдруг – чудо! Даже я была удивлена твоей находчивостью и смелостью: ты объявляешься в офисе у Князя, прибыв туда вместо очередной партии порошка. И опять у меня конфликт с отцом – он не захотел усложнять отношения с Князем из-за тебя. Но ты меня знаешь, у меня хватка мертвая. Отец позвонил Князю и попросил отпустить тебя.

– Меня буквально из могилы вытащили, – сказал я.

– О, ты не знаешь этого Князя! – Валери разговорилась, ее понесло. Прикурила сигарету, налила себе вторую рюмку. – Князь вдруг начал подозревать отца в измене. Приплел твою белокурую кошку, которая случайно встретилась с отцом на каком-то банкете…

– На поминках, – поправил я.

– Или на поминках – неважно. «Ты подсунул мне шпионку!» – сказал он отцу. Тот – всегда спокойный, интеллигентный, вдруг как рявкнет в трубку: «У тебя начался маразм, старина!» А Князь: «Вацура с ней заодно! Ты хочешь убрать меня, как убрал Новоторова, и засылаешь ко мне своих людей!» Этот разговор я слышала краем уха, но ясно одно: отношения отца с Князем из-за тебя сильно осложнились. Они перестали доверять друг другу.

– Как же теперь твой отец будет без компаньона?

Валери махнула рукой.

– Не на одном Князе все держится. Он без отца – ничто. Максимум, на что он способен, – это перебросить порошок или сырье из Афгана в Москву. А Москва наркотиками уже насыщена под завязку, большую партию героина здесь не продашь, несмотря на то, что есть богатые люди, владеющие ночными барами и клубами, где порошок обычно и распространяется. Князь не может выйти на европейский рынок и тем более «отмыть» баксы – это ему не под силу.

– Этим занимается Августино?

– Да, это его область.

– А твоя?

– Моя? – Валери часто заморгала, глядя на меня невинными глазками. Артистка! – А я шью детские платьица, покупаю памперсы, варю кашку.

– Не можешь признаться?

– Не хочу признаваться, – поправила меня Валери. – Ты ведь сразу все перевернешь с ног на голову. В наших отношениях и без того много проблем. Зачем тебе знать, чем я занимаюсь? Я не убийца, не проститутка – этого, кажется, мужчины боятся больше всего? Рядовой сотрудник фирмы «Гринперос» – достаточно?

Мы снова лежали на полу под пледом, глядя, как по потолку медленно растекается оранжевый отблеск заката. – Валери, скажи, что впереди?

– Все будет хорошо.

– Что такое – хорошо? Новая партия порошка, новый рынок сбыта, новые «окна» на таможне?

Она коснулась пальцами моих губ.

– Нет. Не то. Остался один маленький последний штрих, и я умываю руки. Мы уедем с тобой во Францию или Италию, заживем нормальной жизнью и никогда больше не будем говорить о наркотиках. Будем растить дочь, путешествовать, кататься на лошадях, плавать под парусом… Помнишь, как ты катал меня на яхте в Крыму?

– А на что будем жить, Валери?

– Об этом мы никогда не будем говорить. Деньги есть, и не думай об этом, милый.

– Эта жизнь – она наступит скоро?

Валери приподнялась, встряхнула головой, стянула волосы на затылке тугим узлом.

– Я съезжу на несколько дней к брату в Прибалтику, – сказала она, протягивая руку к креслу, где лежало ее белье, и стала одеваться. – А ты пока побудешь здесь. Тут много книг, тебя будут поить и кормить. Отсыпайся, залечивай раны. А завтра вечером тебя выпустят.

– Но почему я должен сидеть здесь до завтрашнего дня?

– Потому что завтра вечером ты уже не будешь опасен. Я, конечно, не думаю, что ты захочешь помешать мне, и все же… Мало ли что взбредет в твою горячую голову, так ведь?

– А Клементина?

– Клементина поедет в свой маленький замок. И мы поставим точку на всей нашей долгой и грустной истории. И начнем с тобой новую жизнь.

Я смотрел, как она одевается.

– Валери, а зачем тебе была нужна эта встреча? Завершила бы все свои дела, потом приехала бы ко мне в Крым…

– Я хотела еще раз убедиться, – сказала она, надевая белую туфельку и морщась, словно ноге было тесно. – Я хотела убедиться, что не потеряла власть над тобой.

– Убедилась?

Вместо ответа Валери склонилась надо мной, поцеловала, затем взяла со стола радиотелефон, нажала на его панели кнопку и сказала:

– Машину!

На моих глазах она превратилась в деловую жесткую женщину, на лице которой не осталось и намека на сентиментальность. Она вышла из комнаты не обернувшись, словно меня здесь не было.

Глава 34

Сутки я провел в диванном плену. Большую часть времени я лежал, глядя на потолок, пил мартини, гонял по всем программам телевизор и думал о Валери. Точнее, я просто мысленно рисовал ее образ, даже не делая попытки найти логическое объяснение ее последним словам. На душе моей было пусто и уныло. Я чувствовал себя в роли спортсмена, который из кожи вон лезет, чтобы прийти к финишу первым, а когда наконец пересек заветную черту, то увидел, что судьи и зрители давно разошлись, соревнования отменили, и все результаты и достижения уже никому не нужны. И я, обессиленный, ходил вокруг развевающихся на холодном ветру знамен, пустых пьедесталов, сваленных в кучу барьеров и лавровых венков, пиная ногами брошенные на битум нагрудные номера и листы ведомостей.

Поздно вечером следующего дня дверь отворилась, незнакомый молодой господин, вооруженный радиоаппаратурой, молча пригласил меня на выход, проводил вниз и показал на стоящую у парадного входа иномарку.