Черный тюльпан

– Господи, прости меня, грешную… – молилась Анна. Я тряхнул ее за руку.

– Возвращайся назад через лес. Выйдешь на Кольцевую дорогу. Встань на обочине и останавливай любую машину – грузовую, легковую, – неважно, только не иномарку. Скажешь водителю, что поедем на Казанский вокзал, только, дескать, сейчас муж с дочерью придут. И ждите меня. Все поняла?

– Господи, господи… – шептала Анна. Пришлось снова ее встряхнуть, как бутылку с кефиром. – Да поняла я, поняла, не тряси меня, голова отваливается…

Минуту я провожал ее взглядом, потом повернулся и пошел к особняку.

Глава 38

Ворота были распахнуты настежь, на поверхности большой лужи, разлитой на въезде, еще кружились пузырьки, взбитые колесами автомобилей. Никто меня не остановил, не окликнул, и я спокойно вошел во дворик, где гармонично уживались чистые дорожки, ухоженные газоны с клумбами и штабеля стройматериалов, мусора, пакеты с облицовочными плитками и ящики с сантехникой. Главные входные двери в центральной башне были крест-накрест заколочены досками, к тому же заставлены коробками с цементом или побелкой, и я пошел вдоль «крепостной стены», отыскивая другой вход.

Со стороны леса особняк ничем не отличался от фасада, только к дверям в овальном проеме вел маленький декоративный, перекинутый через узкий водосток, мост, который можно было поднять при помощи цепей.

Я подошел к двери, сколоченной из крепкого бруса, стянутого медными поясами, взялся за отполированное многочисленными руками кольцо, которое держала в зубах тигровая голова, и два раза постучал им по двери.

Открыл мне невысокий, зрелого возраста мужчина в синем халате, которого я мысленно окрестил «садовником», и я сразу шагнул на него, вынуждая его отступить в сторону, приветственно вскинул руку и сказал по-испански:

– Здравствуйте! А где юная хозяйка?

«Садовник» испанского не знал, но не понятая им фраза подействовала как пароль. Он что-то забормотал, стыдясь своей беспомощности, сказал «Пройдите» и сам провел меня к винтовой лестнице, ведущей на второй этаж. Я уверенным шагом поднялся по лестнице, успев заметить, что зеркала на стенах закрыты черной тканью, очутился на втором этаже, кольцевая стена которого была сплошным окном, и потому комната была светла, словно сцена, освещенная множеством юпитеров, и сразу же увидел седовласую женщину, «Софи Лорен», с которой встретился у Валери. Она, одетая в черное, с легким черным платком на голове, сразу узнала меня, сняла очки, встала с кресла, и я прочел в ее глазах сострадание мне.

– Это ужасная беда, – сказала она, по-мужски пожимая руку и глядя на меня уставшими от слез глазами. – Какое горе! За что бог наказал нас?

Я уже успел утратить навыки беглой испанской речи, потому потратил, как мне показалось, слишком много времени, чтобы понять женщину и объяснить ей, что мне нужно. Ошарашить и закрутить голову няне, как садовнику, не удалось.

– Я должен срочно увезти Клементину в Шереметьево, – говорил я. – Мы сегодня же вылетаем в Таллинн. На опознание, понимаете? Девочка должна быть со мной…

Няня кивала головой, показывая, что понимает меня, но, выслушав, развела руками, забеспокоилась.

– Я не знаю, – ответила она неуверенно. – Мне не давали такой команды. Клементина не готова к отъезду… Поймите меня правильно, но я должна связаться с Августино.

Я был уверен, что в доме, кроме девочки, няни и «садовника», больше никого нет. Мне не составило бы большого труда затолкнуть женщину в какую-нибудь комнату, связать ей руки и заткнуть рот кляпом. Но я не мог сделать этого по отношению к ней. У меня не поднималась рука на женщину, которая во многом заменила Клементине мать.

– Конечно, конечно, – кивнул я. – Немедленно звоните Августино, я подожду. А где, кстати, Клементина?

– В правом крыле, в детской комнате.

Она хотела меня проводить, но я остановил ее:

– Не тратьте времени. Идите и звоните! – И пошел по коридору, попутно открывая все двери, которые попадались на моем пути, уперся в торцевую дверь, ведущую в правую башню, свернул в боковое крыло, пересек роскошную залу, оттуда спустился на пол-этажа вниз и, когда понял, что начинаю блуждать в незнакомом доме, неожиданно наткнулся на детскую.

У открытого настежь окна стояла розовая колыбель, прикрытая сверху полувоздушной шелковой накидкой. В комнате было прохладно, и я подумал, что ребенка в таких условиях можно запросто простудить, но девочки не было ни за столиком, на котором лежала смятая и изорванная бумага и обломки карандашей, ни у белого стеллажа, на котором всеми цветами радуги пестрели игрушки, и тогда я понял, что она спит. Стараясь ступать неслышно, подошел к колыбели, убрал накидку. Ребенок глубоко спал, и я, забыв о том, что время бежит с бешеной скоростью, минуту рассматривал смуглые щечки, длинные черные ресницы, маленький ротик, точно скопировавший тонкие губы Валери. Девочка была одета и, кроме того, упакована в теплый спальный конверт – это была удача, мне не надо было тратить время на ее одевание. Я осторожно взял ее на руки. Клементина проснулась, внимательно посмотрела на меня и тотчас заснула снова.

Насколько мог быстро, я шел по коридору, прижимая ребенка к груди, переводя взгляд то на нее, то себе под ноги, неслышно проскочил мимо комнаты, откуда доносился голос няни, говорившей с кем-то по телефону, возможно, с Августино, спустился по винтовой лестнице, кивком головы поблагодарил «садовника», услужливо открывшего передо мной дверь, и вышел во двор. Через минуту я уже хлюпал ногами по мокрому лесу, быстро удаляясь от особняка, и очертания башен и крепостной стены все больше терялись между деревьев, пока не исчезли совсем.

– Ну что, папаша, сбылась мечта идиота? – с горькой иронией встретила меня Анна, принимая ребенка из моих рук и усаживаясь удобнее на заднем сиденье «Жигулей».

Я сел рядом с водителем. Мы ехали молча. Время от времени я оборачивался, глядя, как Анна осторожно поправляет на голове спящей девочки шапочку, рассматривает ее лицо и улыбается своим мыслям.

Я заскочил в ближайший универсам, купил там две пачки памперсов, набрал сумку детского питания и сложил все в багажник. Ничего, думал я, отгоняя нахлынувший вдруг на меня страх за жизнь ребенка. Все обойдется. Клементина уже взрослая, а Анна умница, каких еще поискать надо. Пусть набирается опыта. Когда-нибудь и она станет матерью.

…Я купил два билета до Рязани в вагоне «СВ» – поезд отходил с минуты на минуту. Клементина проснулась, начала было скандалить, но Анна быстро успокоила ее, дав ей бутылочку с фруктовым соком. Мы стояли у газетного киоска в зале ожидания. Мимо нас плыла толпа. Я всматривался в лица. Нервы были напряжены до предела. Каждая мужская физиономия казалась мне подозрительной. Милиционеры, кидая на нас взгляды, прохаживались по залу из конца в конец.

– Пора на платформу, – сказал я.

Мы вошли в тоннель. Я готовился сказать Анне то, что наверняка шокирует ее.

– Какой у нас вагон? – спросила Анна. У нее устали руки, но я не взял ребенка.

Мы поднялись на платформу, подошли к вагону. Я протянул билеты проводнице. Она долго крутила их в руках, потом оглядела нас с ног до головы. Мне казалось, что Анна сейчас не выдержит и наговорит ей гадостей.

– Вот до чего уже доходят, – услышал я ворчливый голос проводницы за своей спиной, когда мы наконец зашли в вагон. – До Рязани три часа ехать, а они «СВ» берут.

Мы зашли в купе. Анна тотчас положила девочку на диван и принялась ее раздевать. Я поставил пакеты с питанием и памперсами на столик.

– Анна, – сказал я. – В деревню ты поедешь сама.

Она повернула ко мне лицо. Клементина, воспользовавшись ее замешательством, потянулась к пакету и вывалила его содержимое на диван.

– Что значит – сама?

– Я должен еще немного побыть в Москве.

– Но почему?

– Есть важные дела.

– Ты измучил меня своей непредсказуемостью, – голос Анны становился более резким. – Я не могу понять тебя. Кто ты? Чего ты добиваешься?

– Я давно предлагал тебе порвать со мной отношения.

– О чем ты говоришь, Вацура!.. – Она помолчала, пожала плечами, продолжая машинально снимать с девочки кофты и ползунки. – Как я поеду одна? Что скажу бабушке?

– Из Рязани до деревни возьмешь такси. А бабушке скажешь, что ребенка тебе на время дала подружка.

– Бред какой-то, – шептала Анна, качая головой.

Поезд дернулся. Перрон за окном медленно поплыл.

– Я приеду за вами! – крикнул я уже из прохода и, вежливо оттолкнув проводницу, выскочил из вагона.

Глава 39

У нее железное терпение, думал я, глядя, как подруга Анны открывает дверь, вздыхает и впускает меня в квартиру.

– Нет, я тащусь от Нюрки, – сказала она, раскидывая ногами обувь, которой прихожая была буквально завалена.

– Я поживу у тебя еще пару дней, – сказал я.

– Да живите, чего уж там, – ответила подруга, стараясь не смотреть мне в глаза и не выдать своей печали по этому поводу. – А Нюра где?

– В деревню уехала.

– Я балдею…

Я вынул из кармана несколько крупных купюр.

– Возьми! За моральные издержки.

– Да вы что! – возмутилась подруга, но по ее глазам было видно, что мое внимание доставило ей удовольствие. – На фига мне бабки? Если бы вы, скажем, шампанского мне предложили и культурный досуг…

Она начала кокетничать, увидев в недалекой перспективе что-то заманчивое.

– Нет, девочка, – ответил я, кладя деньги на столик под зеркалом. – Ни шампанского, ни досуга не будет. – И прошел в комнату, где жили мы с Анной.

Скоро, очень скоро, думал я, ходя по комнате из угла в угол. Сколько им понадобится времени, чтобы выяснить, где я могу остановиться? Час, от силы два… Еще немного, еще самую малость потерпеть…

У меня в самом прямом смысле чесались кулаки. Нервное возбуждение охватило всего. Я предчувствовал огромное удовольствие, которое может получить только человек, которого долго и несправедливо унижали, но пришел час торжества справедливости. Ахилл опустил ноги на землю и снова стал неуязвимым. Я вновь был сильным и смелым человеком.

Несколько часов подряд, ожидая «гостей», я думал только о себе и ни разу не вспомнил об Анне и Клементине.

…Около шести часов вечера в дверь позвонили. Хозяйка, одевшаяся по случаю отсутствия Анны весьма фривольно, первой подошла к двери, но я перехватил ее руку, не позволив ей открыть замок.

– Послушай меня, девочка, – сказал я ей шепотом. – Это наверняка пришли ко мне. Посиди немножко в своей комнате и ничего не бойся, что бы ты ни услышала. Хорошо?

Потом я открыл дверь.

На пороге, привалившись к косяку, стоял рослый мужчина в спортивном костюме и с весьма недоброжелательным лицом. Перекатывая из одного угла рта в другой спичку, он оскалил стальные зубы, резко контрастирующие с его темным от щетины лицом, и выдал:

– Приве-ет! Дома сидишь? Макароны жуешь? Щас я тебе настроение испорчу.

Сначала я хотел завести его в прихожую, но в последний момент передумал, вышел на лестничную площадку, прикрыл за собой дверь.

– Что так поздно? – спросил я, чем привел «спортсмена» в некоторое недоумение.

– Прости, – ответил он, снова расплываясь в улыбке. – Больше не буду… Девчонку ты увел?

– Конечно.

«Спортсмен» хмыкнул, покачал головой.

– А не боишься стать инвалидом первой группы?

– Нет.

Он перестал улыбаться и сказал уже другим тоном:

– Короче, через полчаса ты приносишь девчонку к метро «Пражская», правый выход на Варшавку. Это первое и последнее предупреждение.

– Все? – уточнил я.

– Достаточно, – ответил «спортсмен» и, оттолкнув меня, шагнул к ступеням.

Я рывком развернул его к себе и дважды, наотмашь, ударил кулаком по лицу, чувствуя, как в костяшки пальцев врезаются его зубы, как хрустит перегородка его носа; с чавкающим звуком из-под кулака брызнула во все стороны кровь, «спортсмен» отлетел к противоположной стене, попытался выставить навстречу мне колено, но я заехал ему ногой в пах, заставив согнуться. Он, должно быть, был уверен, что я не посмею поднять на него руку, и потому не успел вовремя прикрыться и приготовиться к драке.

Размазывая по стене кровь, он сполз вниз, на площадке поднялся на ноги, поднял изукрашенное лицо и сказал:

– Теперь можешь рыть себе могилу.

– Бегу за лопатой, – ответил я и вернулся в квартиру. Дверь в комнату хозяйки приоткрылась, и оттуда высунулось перепуганное личико. – Послушай, подруга, – сказал я ей. – А нет ли у тебя куска арматуры или хорошей дубинки?

– Может, лучше вызвать милицию? – предложила она.

– Ты что! – схватился я за голову. – Меня же сразу упрячут за решетку за… как это называется, черт возьми?! – за киднеппинг.

– За что?! – ужаснулась подруга, наверняка неправильно поняв меня.

– Время, девочка! Время! – махнул я рукой и пошел на кухню. Там стал открывать все шкафы подряд и исследовать их содержимое. Нашел кусок бельевой веревки, деревянный молоток для отбивки мяса и эротическую газету годичной давности. – Не волнуйся, – сказал я, вернувшись в прихожую и погладив девушку по пухленькой щеке. – Сегодня звонков в дверь мы больше не допустим.

Я снова вышел на лестничную площадку, поднялся на несколько ступенек, сел и развернул газету. Мне пришлось прочитать ее от корки до корки, когда наконец я услышал, как разъехались дверки лифта, и на лестничную площадку вышли двое незнакомцев, одетые, как и предыдущий «гость«, в спортивные костюмы. Они, не заметив меня, подошли к двери, взглянули на номер. Один из «гостей» потянулся рукой к кнопке звонка.

– А там никого нет, – сказал я.

Незнакомцы повернули головы.

– Вам кто нужен, ребята? – спросил я.

«Гости» замялись.

– Вацура, что ли? – подсказал я. – Так он переехал этажом выше.

Один из незнакомцев развернул скомканную в руке бумажку.

– А у нас сто шестидесятая обозначена.

– Правильно. Была сто шестидесятая. А теперь сто шестьдесят пятая.

– Вот как, – произнес «гость» и переглянулся со своим коллегой. Они не знали, что делать. «Засветились», и достаточно отчетливо – а это спутало карты. Теперь не удастся тихо и без свидетелей отбить Кириллу Андреевичу почки.

– Проводить? – предложил я.

«Гости» уже с раздражением посмотрели на меня. – Обойдемся, – ответил один. – В следующий раз. – И нажал кнопку лифта.

Я поднялся и встал за их спинами.

Открылись дверки лифта. Я с силой обрушил деревянную колотушку на голову стоящего впереди меня. Второй незнакомец, услышав знакомый звук и почувствовав, что его коллега оседает на пол, повернулся ко мне и в то же мгновение получил удар кулаком по носу. Я добавил левой, потом ногой – уже куда придется, зверея от легкой победы, от ненависти к этим людям, словно возвращал долги, наверстывал упущенное, спешил сделать то, чего не мог сделать раньше, когда били и хоронили меня.

Лифт бережно опустил два тела со связанными руками вниз, а я, испытывая какое-то гадливое чувство к самому себе, вернулся в квартиру. Храбрый, ничего не скажешь, думал я. Прикрылся девочкой – теперь можно кулаками махать и челюсти ломать. Подруга мыла полы, протирала от пыли стол, подоконник, полки на кухне, а потом взялась чистить картошку. Обуреваемая сексуальным возбуждением, многократно усиленным страхом, она, как могла, сбрасывала излишки энергии и нервного напряжения. Я посоветовал ей заняться аэробикой, положил на место колотушку и уединился в отведенной мне комнате.

Я дал понять Августино, что не боюсь ни его наемников, ни его самого, что ни на какие переговоры ни с кем не пойду, что буду стоять до последнего. Что он предпримет? Убить меня он не может – тогда он навсегда потеряет внучку. Вытащить меня из квартиры, увезти на какую-нибудь садистскую квартиру, а там пытать меня паяльником, утюгом, противогазом – тоже маловероятно. Августино хорошо знает меня. Я думаю, он не забыл, как я прошел приамазонскую сельву в поисках его виллы, он наверняка знает, что я катался в цинковом гробу, что меня опускали в могилу. Он должен понимать, что никакие пытки не сломают меня.

Наверное, я испытывал очень похожее чувство, какое пережил Наполеон, ожидая подношения ключа от Москвы. Но скорее всего я глубоко заблуждался – в первую очередь в самом себе.

Глава 40

Около полуночи, когда я дремал в кресле, зазвенел телефон. Я поднял трубку и, не успев сказать «алло», услышал короткую фразу на испанском. Человек, который позвонил мне, произнес ее настолько быстро, что я не понял его.

– Пардон, – ответил я, зевнув. – Можно еще раз, но только по-русски?

Возникла пауза. В трубке раздавался треск, шумы, затем связь оборвалась. Через минуту – второй звонок.

– Кирилл, добрый вечер!

Этот голос, этот низкий тембр я различил бы в многоголосом хоре. Волк Августино собственной персоной! К тому же говорит по-русски!

– Здравствуйте, Августино, – ответил я.

– Говорите ваши условия!

– Не понимаю, о чем вы.

Снова пауза. Затем:

– Мне очень трудно говорить… Зачем вы делаете вид, что не понимаете? Где Клементина? Что вы хотите от нее?

– Августино, мне приходится напомнить вам, что она моя дочь. И еще хочу сказать, что никаких переговоров с вами вести не намерен. Прощайте!

Я кинул трубку в гнездо и отключил вилку из сети.

До утра я спал спокойно, никто не ломился в квартиру, не кричал под окнами, лишь подруга зачем-то дважды заходила в мою комнату в неглиже и что-то искала в полной темноте.

* * *

Утром, когда я брился, она постучала в дверь ванной комнаты, заглянула ко мне и сказала каким-то странным голосом, пряча при этом глаза:

– Вас там какая-то дама спрашивает.

Я не стал смывать пену и с белой бородой вышел в прихожую. Вот это шляпа! Огромная, ярко-красная, украшенная черными бархатными тюльпанчиками, с широкими, изогнутыми плавной линией полями. Шляпа качнулась, и из-под полей я увидел лицо зрелой и в меру красивой женщины. Она подняла на меня глаза, протянула руку в черной перчатке – слишком высоко для обычного рукопожатия, но я не стал ее целовать, лишь слегка поклонился. Дама, кажется, была разочарована. Она не увидела в моих глазах восторга, переступила с ноги на ногу, посмотрела через мое плечо на дверь, словно подсказывая: пригласите же меня в комнату!

Я часто заморгал своими невинными глазами и сказал:

– Простите, я не успел побриться. Вы подождете или зайдете в другой раз?

– У меня слишком срочное дело, Кирилл Андреевич, – произнесла дама низким грудным голосом. – И ждать, разумеется, я не буду. Я прощаю вам вашу небритость. Одевайтесь, машина внизу.

Они прислали даму, понял я, чтобы на этот раз обошлось без мордобития.

– А вы, простите, кто?

– Я секретарь Августино Карлоса, – сказала она таким тоном, будто была секретарем президента. – Может быть, вы мне предложите сесть?

– Видите ли, в чем проблема, – сказал я, почесывая грудь, на которую медленно сползала мыльная пена, – здесь не я хозяин. А потому могу предложить вам сесть только на пол.

Я откровенно хамил, и у секретарши стали раздуваться ноздри от гнева.

– Августино ждет вас, – повторила она требовательно. – Если вы не цените свое время, то уважайте хотя бы его.

Я протянул руку над ее плечом, слегка задев поля шляпы, открыл замок и отворил дверь.

– Прошу извинить меня, мадам! Я никуда не поеду. Мне надо бриться, завтракать и совершать массу других важных дел.

– Ну что ж, – прошептала женщина, но не закончила фразу, круто повернулась и, щелкая каблуками, пошла к лифту. Закрывая дверь, я заметил, как на верхней площадке из-за выступа высунулась и тотчас исчезла чья-то физиономия. Дама, естественно, пришла не одна.

Подруга накормила меня яичницей с помидорами и салом. Я поинтересовался, почему она не уходит на работу.

– Сегодня суббота, – ответила она. – У меня выходной.

Я, оказывается, потерял счет дням и забыл о том, что люди могут позволить себе отдых.

Ближе к обеду в дверь снова позвонили. Опять какая-нибудь дама, посыльный или суровый «бычок», подумал я. Надоели!

На пороге стоял седой старик, ссутулившийся под тяжестью своего возраста и житейских передряг. На нем было темное пальто, под воротником – белый шарф, оттеняющий смуглое лицо. Старик снял шляпу, судорожно сглотнул, словно у него под языком лежала таблетка валидола, и стал стаскивать с руки лайковую перчатку.

Я не сразу узнал его. Это был Августино Карлос.

Глава 41

Я не был готов к визиту столь высокого гостя и несколько мгновений стоял перед ним, не зная, что сказать, затем, опомнившись, отошел в сторону, пропуская Августино в квартиру. Он снял пальто, повесил его на вешалку, причесал седые волосы. Это был не тот Волк Августино, с которым я встречался в Приамазонии, – пышущий здоровьем красавец с ослепительной улыбкой и железным спокойствием. Передо мной стоял глубоко несчастный человек, одетый в черный костюм, черную рубашку и белый галстук. Но не только черная одежда старила его. Если бы мне довелось встретиться с миллиардером, в одно мгновение потерявшим весь свой капитал, то, думаю, он был бы очень похож на Августино, каким он сейчас предстал передо мной. Создавалось впечатление, что в этом человеке обломался, раскрошился или расплавился стержень, который надежно поддерживал его всю жизнь, делал его сильным и всегда уверенным в себе. Неподдельная скорбь от тяжести утраты, которая в чудовищно короткий срок состарила Августино, передалась мне. Желание злоречиво шутить и говорить гадости сразу пропало.

Я провел Августино в комнату. Он сел в кресло напротив меня и долго молчал, не сводя с меня своих черных глубоких глаз, которые так тонко и изящно скопировала Валери и в которых – я не мог в это поверить! – блестели слезы.

И вдруг мне стало его жалко. Я не мог распалить в себе огонь ненависти к нему, даже перечисляя в уме все самое отвратительное, что пришлось мне пережить по прямой или косвенной вине этого человека.

Мы с ним мучились от одной боли. Гибель Валери сделала нас едва ли не родными. Судьба стегала нас одной плетью, и каждый из нас, даже скрывая страдание, очень хорошо понимал другого.

Августино молчал, и я не находил слов. В дверь заглянула подруга. Она успела привыкнуть, что мое общение с посетителями сопровождается шумом и руганью, и тишина, царившая в комнате, насторожила ее.

– Вам кофе приготовить? – спросила она.

Августино едва заметно покачал головой:

– Не надо ничего…

Я с трудом разжал зубы. Язык отказывался проговаривать эти слова:

– Ее… тело… Валери нашли?

Лицо Августино дрогнуло, по нему пробежала судорога боли. Он прикрыл глаза, скрипнул зубами.

– Нет… Водолазы начали работу только сегодня. Я нанял команду глубинных ныряльщиков, но яхту не подпустили к месту гибели парома… Ждать невыносимо.

Мы снова замолчали. Августино не сводил с меня глаз. Желваки бегали по его небритым щекам, и седая щетина напоминала иней. Я подумал, что если прикоснусь к нему, то не почувствую тепла.

– Скажите, Кирилл, – произнес Августино. – Вы любили Валери?

Я склонил голову перед этим вопросом.

– Да.

– А Клементину?

Я не мог больше сидеть, вскочил с кресла и стал ходить по комнате. Окно, стена. Окно, стена. Августино с каждой минутой, с каждым словом обезоруживал меня все сильнее и сильнее. Он, как мне казалось, с легкостью лишал меня воли, упорства, жажды борьбы. Я не мог уже взять себя в руки. Все теряло смысл.

Он прав. Он прав! – мысленно кричал я и словно хлестал словами себя по лицу. Вся беда в том, что он любит Клементину больше, чем я. Любовь к детям – это нечто иное, чем любовь к женщине… Она не дается в придачу к родственным отношениям. С ребенком надо жить от его рождения, надо болеть его болезнями, надо сострадать ему и радоваться вместе с ним. Разве я люблю Клементину? Просто мне нестерпимо хотелось схватить Августино за ухо. Хотелось видеть его униженным, ощутить себя победителем. А отцовскую любовь я придумал, я просто внушил ее себе… И он это понял. Сейчас он искреннее, чем я, честнее и сильнее меня, несмотря на дикую боль…

– Сколько вы хотите? – спросил он.

– Что? – не понял я и остановился.

– Я могу дать вам пятьдесят миллионов долларов. Только не уверен, что вы сумеете правильно распорядиться этими деньгами. В России с такой суммой трудно долго остаться живым.

– Пятьдесят миллионов?.. – до меня начал доходить смысл его слов. – Вы хотите, чтобы я…

– В вашем положении, – перебил он меня, – лучше приобрести недвижимость в Европе. Я предлагаю вам дом в Париже. Его когда-то купила Валери. Кажется, она собиралась жить в нем с вами.

Он покупал у меня Клементину. Собственно, а чему я удивлялся? Чем еще можно было объяснить похищение Клементины? Какие еще мотивы этого поступка, кроме личной выгоды, мог предположить Августино, прекрасно понимая, что не отцовские чувства владели мной? Естественно, что в его глазах я выглядел человеком, способным продать дочь.

– Прекратите! – крикнул я и встал лицом к окну, чтобы не видеть его бездонных, как ночное тропическое небо, глаз.

– Но что вы тогда хотите?

– Вы думаете обо мне… Не знаю, но, может быть, я в самом деле заслужил этого. Но поверьте, Августино, вы ошибались во мне. Я не собираюсь продавать свою дочь. Не для этого я забрал ее…

– Вы хотите оставить ее у себя? Будете всю жизнь прятать от меня в гнилых деревнях девочку? А какое, простите, вы сможете дать ей образование? Какое будущее ожидает ее под вашей опекой? Вы хотите, чтобы Клементина осталась жить в этой дикой стране, в которой нет ни одного честного банка, ни одного закона, который бы свято выполнялся, где как минимум еще пятьдесят лет будет продолжаться драка за власть? Где всякий преступник или авантюрист, дорвавшийся до президентского кресла, станет переписывать конституцию «под себя»? Где начинается эпоха междуусобных войн на политической и религиозной почве? Вы хотите наполнить ее жизнь этим кошмаром? Вы искренне желаете своей дочери такой судьбы?.. Поймите, после Валери у меня не осталось более дорогого и близкого человека. Все, что у меня есть, будет принадлежать ей.

– Августино! – взмолился я. – Ну ответьте мне! Есть бог на свете или нет его?

– Бог есть.

– Тогда почему он терпит все это? Почему вы, преступник, мафиози, становитесь в итоге носителем добра, а я, положивший свою жизнь на то, чтобы раздавить вас, не могу сделать счастливым даже одного человека на всей земле – свою дочь? Так бог – это добро или зло?

– А вы точно знаете, что такое добро, а что – зло? – спросил Августино.

Я покачал головой.

– Уже нет. Уже нет… Августино! – добавил я твердо. – Я отдам вам Клементину.

– Вы согласны на дом в Париже?

– Нет, Августино. Мне надо намного больше.

– Что же вы хотите?

– Я хочу, чтобы вы дали мне слово, чтобы вы поклялись своей честью, чтобы вы поклялись жизнью Клементины…

– Что вы хотите? – прервал он меня.

– Поклянитесь, что вы воспитаете Клементину так, чтобы она никогда не знала о ваших темных делах, не соприкасалась с наркобизнесом, чтобы подробности жизни и гибели ее матери для нее всегда остались тайной, чтобы девочка никогда не знала той грязи, в которой вы, Августино, обитаете.

Августино опустил глаза, сцепил руки в замок. Некоторое время он молчал, словно прислушивался к своим ощущениям.

– А вы можете дать мне слово, что никогда не будете искать встречи с Клементиной?

– Нет, Августино. Не могу. Не забывайте, что сейчас я вам ставлю условия, а не вы мне.

– Когда-то давно, в сельве, на моей вилле, вы уже пытались ставить мне условия, – задумчиво произнес он, резко поднялся, подошел ко мне, протянул руку: – Кирилл! Я клянусь жизнью и здоровьем Клементины, я клянусь памятью Валери, что выполню вашу просьбу. И еще я клянусь, что оставлю вас в покое. Никто из моих людей никогда не причинит вам вреда.

Я пожал его руку. Кажется, впервые за все время нашей долгой и драматической борьбы.

Он ушел. Я следил за ним из окна. Августино, вопреки моим ожиданиям, не сопровождал кортеж автомобилей с охранниками. Седой Волк сел за руль одиноко стоящего во дворе «Мерседеса» и уехал.

Больше я его никогда не видел.

Послесловие

В начале ноября, когда в Крыму догорал бархатный сезон и отшумевший за лето Судак обезлюдел, меня вызвал в Москву Валера Нефедов.

– Садись, – сказал он мне, указывая на стул, положил передо мной чистый лист бумаги и ручку. – Пиши!

– Ага, пишу, – ответил я, склонившись над столом.

– «Начальнику…» Тут сделай пропуск, номер отдела я поставлю сам. «Начальнику отдела Федеральной службы безопасности». Точка. Ниже: «Прошу вас принять меня на службу в органы…»

Я отложил ручку и выпрямился.

– Валера, – произнес я, с удивлением глядя на бывшего сослуживца. – Но я не хочу служить у вас!

– Что значит – не хочешь? – удивился Нефедов.

Я пожал плечами.

– Зачем служить? Какой в этом смысл? Да и не смогу я.

– Ерунду говоришь! – нахмурился Нефедов. – Я о тебе уже доложил начальству. Никакие отговорки не принимаю! – Он склонился надо мной и громким шепотом сказал: – Чудак! В Москву переберешься, хату получишь. А делать будешь то же, что делал до этого. Ты же самородок, талантище! От твоих подвигов весь отдел тащится!

Но я вновь покачал головой, еще дальше отодвинул от себя ручку, а лист на всякий случай скомкал и сунул его в карман.

– Нет, Валера. Не хочу я служить у вас. Какой я самородок, что ты говоришь? Баб я люблю, вот в чем весь фокус. А вот форму и начальников над собой на дух не переношу… Так что прости, друг.

Валера закурил, с прищуром глядя на меня.

– А ты сильно рискуешь, старичок.

– Почему?

– А потому.

Он не договорил, но от его слов у меня пробежал холодок между лопаток.

– Слышал такое: меньше знаешь – дольше живешь? – спросил он.

– Ты считаешь, что я много знаю?

Нефедов опять не ответил, а я обозвал себя в уме за свою неумеренную болтливость. Как только мы с ним встретились, я тотчас понес:

– Валера, что творится у нас в стране? Ты слышал новость? Наш бывший начальник политотдела генерал Вольский создал свою партию! Человек рвется к власти так, что треск стоит. – И неудачно пошутил: – А вы до сих пор чешетесь, будто не знаете, что он замешан в делах Князя…

Нефедову, естественно, не понравились мои слова. Он нахмурился, ничего не ответил и переменил тему разговора.