Я закрыл глаза настолько, чтобы из-под ресниц мог видеть, и стиснул зубы. Кажется, пальцы рук мелко дрожали. Я умер, мысленно внушал я себе, я покойник…

Крышка поехала вверх, и на меня упал красноватый слабый свет. В первое мгновение я почувствовал себя рыцарем без лат, кольчуги и щита. А потом – каким-то ужасным, омерзительным монстром из фильма ужасов, и, признаться, это было приятно.

Оба мужика издали возглас ужаса. На фоне ламп я не видел выражения их лиц, но вполне мог это представить. Состояние шока, в котором они пребывали, длилось несколько мгновений. Крышка с грохотом вернулась на прежнее место.

– Покойник!! Чтоб их всех перевернуло!! – заорал первый и стал плеваться. – Что они нам подсунули?

– Вот это дело! – более сдержанно сказал второй и неожиданно расхохотался. – Слушай, этот дебил получил не тот гроб! Нет, я сейчас умру от смеха! А порошок, значит, тю-тю? Его закопают вместо покойника?

– Сначала водилу закопают. Ему на этом свете уже не жить. Хозяин такие шутки не прощает, – мрачным тоном отозвался первый. – Давай выйдем отсюда, меня от вони уже тошнит.

– Надо доложить хозяину. И чем быстрее, тем лучше для нас.

Я слышал, как они пошли к выходу, и бетонный пол гудел под их тяжелыми ботинками. Потом все стихло.

Глава 24

Они прикрыли крышку неплотно, и я без проблем приподнял ее край, сдвинул к ногам и вышел из гроба. Если бы не дикая боль во всех суставах, отчего движения мои напоминали танец паралитика, то глухим красным стенам я продемонстрировал бы классическое, не уступающее библейскому, воскрешение. К счастью, оно было первым в моей судьбе, и, к несчастью, последнее.

Первым делом я кинулся по углам и сразу же нашел чайник, наполовину заполненный водой. Не в силах сдержать блаженный стон, я мгновенно опустошил его содержимое, вытряхнул на лицо последнюю каплю и поставил чайник на прежнее место. Желудок был уже полным, но жажда еще не прошла, и я поискал еще. Ничего интересного мне больше не попалось, если не считать нескольких запечатанных бутылок с зеленоватой жидкостью внутри, пить которую я не решился, и телефонного аппарата без наборного диска, провода от которого тянулись к выходу.

Жизнь полноводной волной возвращалась ко мне. Я снова был готов к риску, опасности и приключениям. Тяжелый «магнум» в руке придавал уверенности в своих силах. Странное, почти мальчишеское веселье вдруг охватило меня. Невероятно, но факт – то, что я задумал, сбылось. То, что еще месяц назад казалось совершенно несбыточной мечтой, стало реальностью. Я сумел проследить путь наркотиков от Афгана до этого гаража-мастерской, находящегося либо в Москве, либо где-то недалеко от нее. Я все еще жив, несмотря на то, что уже долгое время стою на самом краю пропасти, и черная бездна все сильнее и сильнее притягивает меня.

Однако, сказал я себе, хватит упиваться собственными достижениями. Недолго совершить какую-нибудь маленькую ошибку, и тогда придется снова лечь в гроб, на этот раз – навсегда.

Я подошел к своей недавней камере, в которой пробыл почти восемь часов. Что делать дальше, как поступить? Оставить гроб открытым, чтобы на несколько минут ввергнуть мужиков и хозяина в транс суеверного страха? Но что это мне даст? Через минуту-другую, если они не полные идиоты, им все станет ясно, и на меня начнется дикая охота с очень тяжелыми для меня последствиями. Если я закрою крышку, результат будет почти тот же – наверняка хозяин захочет лично взглянуть на «труп».

Я не стал прикасаться к крышке и, неслышно ступая, пошел к ступеням, ведущим наверх. Массивная металлическая дверь была приоткрыта, черная полоса ночи заполняла щель. Над дверью разливала молочный свет лампочка, окруженная мошкарой, как Сатурн кольцами. Этот подвальчик, если сюда регулярно привозят гробы, доверху набитые героином, должен очень хорошо охраняться, подумал я. У двери я буду освещен как актер на сцене – слепой увидит.

Приподнялся на цыпочках, дотянулся до матового плафона, снял его с крепежных болтов и, обжигая пальцы, на пол-оборота отвернул лампочку. Стало темно, перед глазами поплыли зеленые пятна. Я поставил плафон на место, сел на ступеньку, дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте, и тотчас услышал шаги. Мне больше ничего не оставалось, как вскочить на ноги и прижаться к стене, подняв к лицу стволом вверх «магнум».

Дверь со скрипом отворилась, и я увидел на пороге темный силуэт. Мгновение он закрывал собой весь проход, потом шаркнула обувь, зашелестела одежда. Я с опозданием понял, что человек на ощупь проверяет, цела ли лампочка, и приставил ствол к его спине в ту же секунду, когда свет вспыхнул снова.

Он стоял на две ступени выше меня и потому показался особенно высоким. Ствол пистолета, соответственно, пришелся не в спину, как мне показалось, а на поясницу, перетянутую толстым кожаным ремнем с подвешенной к ней укороченной кобурой.

– Не оборачивайся, – предупредил я и совершил первую ошибку. Вместо того чтобы развернуть громилу лицом к подвалу и подняться выше его, я стал снимать с его плеча «калашников» с укороченным стволом. Ремень зацепился за лямку амуниции, и я переключил все внимание на нее. Громила, не видя меня, легко определил мои габариты и, стремительно развернувшись, отбил мою руку с пистолетом в сторону. Он ударил плафоном, который все еще держал в руке. Раздался звон битого стекла, острая боль обожгла запястье, но пистолет я удержал. Второй удар ногой сбросил меня вниз. Я грохнулся спиной на ступени, поехал вниз, с ужасом глядя, как громила поднимает автомат и передергивает затвор. Я опередил его на долю секунды. Стрелять было неудобно – пулю пришлось посылать между собственных ног, и промах стоил бы мне жизни. Я даже не обратил внимания на тихий хлопок и не был бы уверен в том, что выстрелил, если бы громила не согнулся пополам. Автомат выпал из его рук и заскользил ко мне. Я вскочил на ноги, не опуская пистолета, поднялся на несколько ступенек, готовый добить бандита, но человек лежал лицом вниз на осколках плафона уже без движения.

Плохая работа, сказал я себе мысленно, так нельзя. Он едва не отправил меня на тот свет. Наверное, от долгого лежания в гробу мозги стали неважно соображать.

Я попытался вытащить тело наверх, но это было непросто сделать, и на это ушла бы уйма времени. Отволочь его вниз было намного проще, к тому же у меня появилась идея.

Я затащил громилу в подвал, снял с него ремень и портупею, после чего неимоверными усилиями взвалил его на себя, выпрямился и опустил труп в гроб. Еще минута у меня ушла на то, чтобы выровнять его ноги, сложить руки на груди и зачесать челку на лоб, как делал я перед «воскрешением». Большое красное пятно на груди несколько портило антураж, но в целом, если не присматриваться, этот покойник вполне мог заменить меня. Пакет с наркотиком, который я прихватил с собой, я затолкал в штаны охраннику. Теперь труп вместе с порошком представлял из себя уже не просто улику, а бомбу замедленного действия. Прикрыл гроб крышкой, перекрестился и надел на себя амуницию.

Надо было уходить отсюда, и чем быстрее, тем лучше. Я сгреб ногой осколки стекла, чтобы они не хрустели под ногами и не привлекали внимания, и опять вывернул лампочку. Будет лучше, если лужу крови заметят только утром.

Дверь пришлось открывать медленно, чтобы она не скрипнула. Вдохнул всей грудью, и меня повело от чистого воздуха, пахнущего мокрой свежей травой и цветами. По листьям близлежащего кустарника тарабанил тихий дождь. В белом свете фонаря, стоящего под разлапистой елью, они отливали серебром. Стояла глубокая теплая ночь.

Я ушел в тень кустов и от прикосновения к мокрым ветвям вздрогнул. Несколько капель попало мне за ворот куртки. Я сидел на корточках и смотрел во все стороны. От гаража, в подвале которого я только что был, в глубь парка вела асфальтовая дорожка, в лужах отражались фонари, стоящие по обе стороны. Чуть подальше от гаража стояла «Газель« с выключенными фонарями и темной кабиной. Было совершенно тихо, и мне казалось, что поблизости от меня никого нет.

Не выпрямляясь, я перешел под дерево. Мокрая трава газона засвистела под подошвами моих ботинок. Пришлось идти, высоко поднимая ноги.

Из-под дерева я видел дальнее окончание асфальтовой дорожки. Она, полого опускаясь, упиралась в узкий, взмывающий вверх подобно ракете трехэтажный особняк. Окна на всех этажах светились разноцветными пятнами. С фасадной стороны под полукруглым окном, закрытым витражным стеклом с изображением черного цветка, прилепился маленький балкончик, украшенный витиеватыми перилами из чугунной ковки. Вход в особняк находился в глубокой овальной нише, которую предваряли многогранные колонны, украшенные сверху крупными цветками из черного металла. У самых дверей, на мраморном полу, лежали два черных ротвейлера, положив тяжелые тупоносые головы на передние лапы. Дождь загнал псов в укрытие, и они предпочли нести службу в сухом месте.

Краем глаза я заметил слабое движение. Перед особняком, посреди цветочной клумбы, возвышался металлический шест, напоминающий флагшток. Метрах в четырех над землей к шесту была приварена полочка, на ней – телекамера. Аппарат, сверкая оптикой, медленно крутился на оси из стороны в сторону. Все ясно, со стороны фасада к особняку незамеченным не подойдешь. Впрочем, такие же штучки наверняка установлены с торцов и тыла дома, и кто-то из охранки сидит сейчас перед мониторами и не сводит глаз с экранов.

Я потуже затянул на груди ремень автомата, прижимая оружие к спине. Теперь он не будет бить по позвоночнику и звякать карабинами, если придется немного побегать. А побегать, видимо, придется.

Посмотрел на гараж. Дверь оставалась в том же положении, в каком я ее оставил: косая тень все так же рубила ее по диагонали. Доклад хозяину о покойнике вместо порошка, надо понимать, затянулся.

Дождь пошел сильнее, зашумел по листве, вздулся пузырями на асфальте. Я машинально поднял уже намокший воротник куртки, привстал и, делая большие шаги, устремился к «Газели». Скошенная кабина быстро надвигалась на меня. Я не сводил глаз с темных стекол. На сиденьях мог спать водитель.

Я заглянул в кабину, убедившись, что она пуста, присел у колес машины и потянул ручку двери. С щелчком она открылась, и на меня пахнуло теплым запахом бензина, смазки и металла. Перевести рычаг передач в нейтральное положение и отпустить стояночный тормоз – дело трех секунд.

Прикрыл дверь. Захлопывать ее на замок не стал – от этого звука стекла бы в особняке задрожали. Положил ладони на левую фару, поднатужился, и «Газель» беззвучно тронулась с места. Главное теперь – не перестараться, не разогнать ее до такой скорости, какая показалась бы неестественной.

Необходимости толкать машину больше не было. Теперь она сама катилась под уклон, приближаясь к особняку. Фургон закрывал меня от стеклянного глаза телекамеры. Маленькие колеса в резиновой обувке слегка вспенивали воду в лужах. Капли дождя, разбиваясь о крышу кабины, брызгали мне в лицо. От моего дыхания запотело боковое окошко, и я перестал видеть то, что находилось по другую сторону машины. Вдобавок к этому неуправляемая машина постепенно скатывалась на обочину, и оба правых колеса уже шуршали по траве. Скорость стала падать. Верхний край фургона задел низкую ветвь вяза, и «Газель» непременно остановилась бы под деревом, если бы я снова не приналег на нее. Ботинки скользили по мокрому асфальту, машина уже почти наполовину съехала с дорожного полотна, с каждым метром толкать ее было все труднее, но маневрировать рулем я не мог, присутствие человека сразу стало бы заметно со стороны.

Я хрипел, как загнанная лошадь, упираясь в передок «Газели» плечом. Пот вперемешку с дождевой водой заливал глаза, но мне нечем было вытереть лоб, и я тряс головой, сдувал капельки с кончика носа и прижимал мокрую голову, от которой валил пар, к холодному лобовому стеклу.

Машина выкатилась на площадку с цветочным островом посредине. Камера теперь находилась левее, и я, продолжая толкать машину, сдвигался к правому борту. Наконец машина наехала задними колесами на бордюр клумбы, качнулась и замерла. Я услышал, как лениво тявкнули псы и открылась входная дверь.

– Э-эй, чучело, – услышал я негромкий мужской голос. – Ты машину на тормоз ставил?

– Естественно, – ответил ему второй голос.

Я сидел у заднего колеса и, содрогаясь от озноба, осторожно выглядывал из-за края фургона. Под балкончиком стояли двое мужчин. Один из них был дебелый, в расстегнутой до пупа черной рубашке. Брюки на его вздутом животе держались при помощи подтяжек. Он зевнул, посмотрел по сторонам, высунул руку из-под навеса, поймал тонкую струйку воды, падающую с балкончика. Второй – молодой, тощий, с копной кучерявых волос, надевал джинсовую куртку, и в этом одеянии я узнал в нем водителя «Газели», Волзова Игната Юрьевича, несчастного получателя гроба, на голову которого теперь посыплются все шишки, причем свинцовые, с мощной убойной силой.

– Тебя убить мало, – устало сказал дебелый. – Столько проколов за один день.

– Мамой клянусь, ставил на тормоз! – неуверенно, с вялостью обреченного ответил Волзов.

– Отгоняй ее отсюда к чертовой матери!

– Сейчас, за зонтиком схожу.

Псы крутились вокруг дебелого. Он, не опуская круглого, хорошо выбритого лица, трепал их обеими руками.

– Какой, к черту, зонтик?! – вспылил дебелый. – Беги к машине, чучело! Не растаешь!

И толкнул кучерявого в спину. Волзов накрыл голову курткой и зашлепал кроссовками по лужам. У меня осталось несколько секунд. Дебелый смотрел в сторону, псы впали в экстаз и облизывали ему руки, Волзов топтался на раскисшей клумбе, подбираясь к дверце кабины, камера продолжала осматривать дальние подступы к особняку.

Улучив момент, я метнулся в тень, падающую от высокой березы, растущей перед торцовой стеной, в пять прыжков добежал до ее ствола, обнял его, ухватился за нижнюю ветку и змеей скользнул в пышную крону. Здесь я перевел дух.

Для лазания береза не очень подходит. Дерево хрупкое, мягкое, становиться можно только на самое основание ветви. К тому же подошвы скользили по гладкой бересте, и я поднимался вверх практически на одних руках. Я слышал, как завелась машина, потом увидел ее бегущей вверх по асфальтовой дороге. Ветки легко сотрясались от моих движений, и с листьев сыпалась роса. На одежде не осталось ни одного сухого места. Меня трясло сильней с каждой минутой, подбородок прыгал, как игла швейной машинки, и зубы выбивали дробь.

Я заглянул в окно первого этажа. Полусумрак. С карниза на подоконник волнами спадает тюль. От пола до потолка – стеллажи с книгами. По полу бегают красные блики. Наверное, в комнате горел камин.

Я прижался к стволу и замер, потому что из дома вышли люди и быстро двинулись по дорожке наверх. Первым шел высокий человек в черном длинном плаще-накидке, напоминающем монашескую рясу. Собственно, я больше ничего не видел, кроме этого плаща, но, судя по походке, это был мужчина. За ним, сунув руки в карманы черных курток и подняв плечи, плелись двое. Навстречу им спускался Волзов, только что поставивший машину на прежнее место. Где-то на середине дорожки они сравнялись и остановились. Человек в плаще говорил лающим голосом, Волзов, все время размахивая руками, визгливо отвечал. Я разобрал не все, о чем они говорили.

– …что это тот самый номер?.. Копия… посмотреть, для этого окошко имеется…

– …слепой, что ли? Всегда все было нормально.. сличил… напутали сами…

– …дерьмом делать буду? Назад везти? Сотни вопросов…

Человек в плаще пошел дальше нервной походкой. Два дебила в куртках последовали за ним. Я следил за троицей до тех пор, пока они не дошли до гаража и не исчезли за железными дверями. Наружу они вышли очень скоро – намного скорее, чем я предполагал. Видимо, человеку в плаще достаточно было всего лишь взглянуть на труп, лежащий в гробу. Оттягивая ветку в сторону, я всматривался в фигуры людей. Заметили ли они подмену?.. Не похоже. Слишком неторопливы, почти спокойны. Идут медленно, человек в капюшоне показывает куда-то в сторону, в заросли кустов, дебилы кивают головами, отстают и возвращаются в гараж. «Монах» остался один. Остановился посреди дорожки, кинул в рот сигарету, поднес к ней голубое пламя зажигалки, затянулся и, подняв лицо к черному мокрому небу, выпустил тонкую струйку дыма. Кто он? Человек, который отвечает за транспортировку порошка на своем участке, или же главный скупщик? И главное – куда отсюда ушли пять гробов из Таджикистана, заполненных героином? Их продали мелкими партиями в Москве или погнали дальше? Если погнали, то куда?

Я начал увязать в вопросах, тряхнул головой, которая болела все сильнее, и переключил внимание на окна. Поднимемся еще выше. Ветка за веткой, плавно, бесшумно, не делая резких движений. Я опустил голову и посмотрел вниз. Земли уже не видно, ее закрыла листва. Верхушка раскачивалась на слабом ветру, кидающем дождевые брызги в окно второго этажа. Я чувствовал себя матросом на мачте в штормовую погоду. Надо высмотреть землю в этом плотном тумане, во что бы то ни стало надо увидеть землю. В ней – спасение, смысл всех потуг, лишений и испытаний, выпавших на мою долю.

Взялся за ветку, закрывающую обзор, и оттянул ее в сторону. Окно было черным, в нем отражался фонарь и скользили темные силуэты ветвей березы. Я, переступая с места на место, вглядывался в стекло, но ничего не мог рассмотреть. Между рамой и подоконником – тонкая щель. Похоже, окно открывается, как в вагонах, только снизу вверх. Я еще сильнее оттянул ветвь в сторону. Листья скользнули по стеклу, как мокрая швабра. Пара зеленых сердец прилипла к нему.

Я поднял голову. Тонкая верхушка, освещенная окном третьего этажа, раскачивалась, как, в самом деле, стеньга в трехбалльный шторм. До нее я не доберусь, на этом прутике воробей не удержится. Куда в таком случае дальше?

Снова посмотрел на черное окно. Опасно, черт возьми. В детстве не раз падал с деревьев вместе с обломанной веткой в руках. Здесь же ушибом или переломом дело не ограничится. Сначала со мной побалуются псы, потом присоединится охранка. Ну а дальше… О том, что будет дальше, лучше не думать. И все же…

Я встал удобнее, упираясь подошвой в ствол, постучал ногами по суку, проверяя его на прочность. В принципе, такой прыжок – не самый смертельный номер, а упражнение для начинающего каскадера. На высоте десяти метров прыгнуть с дерева и ухватиться руками за подоконник. Остальное – пустяки.

Я приучил себя не раздумывать на краю пропасти – будь то рампа летящего самолета, прыжковый мостик над бассейном или скала над морем. Чем больше готовишься к прыжку, тем труднее потом прыгнуть. Сказал: раз, два, три – и полетел.

Перекреститься не успел. Только поправил быстрым движением автомат за спиной и сильно оттолкнулся от ветки. Крона березы зашелестела уже сзади меня. Окно надвинулось на меня слепым гигантским глазом. Я вцепился мертвой хваткой в горизонтальный деревянный брус, под которым крепился лист подоконника. Лакированное мокрое дерево сразу же стало уходить из-под ладони, и я впился в него ногтями. Хуже всего пришлось коленям, которые я выставил вперед, чтобы смягчить удар о стену. Потом от страха похолодела спина.

Я висел на руках, держась за ненадежную опору, и медленно, без рывков, подтягивался, приближаясь головой к стеклу. Оттуда, с березы, этот трюк выглядел более простым. Но я не подумал, как буду поднимать оконную раму, когда обе руки заняты.

Я коснулся грудью подоконника, закинул локоть за брус и перенес на него вес тела. Теперь можно было на мгновение отнять одну руку и приподнять окно. Коротким толчком просунул пальцы в щель и потянул вверх. Рама была страшно тяжелой и не фиксировалась. Я просунул руку глубже, ухватился за внутренний подоконник. Теперь я чувствовал себя более уверенным. Я уже наполовину пролез в окно, как неожиданно за подоконник зацепился поясной ремень. Несколько минут, держась на одной руке, я боролся с этим непредвиденным капканом и наконец, сбросив ремень вместе с кобурой и пистолетом вниз, тихо ввалился внутрь темной комнаты.

Окно за мной опустилось, и я окунулся в мир тишины. Дождь приглушенно барабанил в стекло, за ним черным флагом развевалась на ветру ветка. Я, сидя на корточках, всматривался в очертания предметов. Запах мастики и табака висел в воздухе. Я различил высокие напольные вазы, стулья и большой диван с цилиндрическими подушками; в противоположной стене комнаты тускло светились два окна с полукруглым верхом, разделенным рейками, как паутинка. С потолка свешивались светлые шторы, закрепленные на полукруглом карнизе, отчего они напоминали массивные колонны.

Что-то очень знакомое показалось мне в этих шторах, хотя, я был уверен, раньше никогда их не видел. Поднялся на ноги, осторожно, чтобы не скрипнули половицы, вышел на середину комнаты. Почти всю боковую стену занимала темная картина в тяжелой золоченой раме.

Я опустил руку в карман. Спичечный коробок промок почти насквозь, но все же я смог зажечь одну спичку. Она лишь на мгновение вырвала из темноты гигантское полотно и тотчас погасла, но я успел увидеть то, что ожидал.

Худой, изможденный Иисус с израненной терновыми ветками головой смотрел на розовое лицо Пилата по-собачьи, снизу вверх, и в глазах полубога не осталось ничего, кроме сломленной воли, страха и готовности отдать за жизнь все, что у него было…

Это была комната, в которой жила Анна.

Глава 25

За окнами шарахнула молния, череда вспышек осветила раскачивающуюся под резкими порывами ветра березу, ее дрожащие, переливающиеся тусклым серебром листья. На подоконник с бешеной силой посыпались крупные градины. Они катались по оцинкованному листу, как жемчужины, и, слипаясь, с потоками воды срывались вниз. Эпицентр грозового фронта находился где-то над особняком, и вспышки молний сразу же сопровождались мощным треском. Мистический свет от разрядов разгулявшейся стихии освещал комнату короткими эпизодами, словно перед моими глазами медленно прокручивали киноленту, и я улавливал каждый кадр, высвечивающийся на экране. Сейчас гроза стала моим союзником. Я мог без опаски ходить по паркетному полу, не боясь, что скрип половиц привлечет внимание хозяев особняка.

Почему комната пуста? – думал я, внимательно рассматривая диван, будто Анна могла затеряться в его складках. Она писала мне, что будет жить в офисе, то есть здесь, довольно долго, вплоть до отправки партии товара за рубеж. О какой партии шла речь? Не о той ли, которую поставляли сюда в цинковых гробах?

Я подошел к трюмо. Из зеркала на меня надвинулось какое-то мокрое, небритое чудовище с мрачным лицом и горящими глазами. Я с каким-то мазохистским наслаждением рассматривал себя. Низко же ты опустился, Кирилл Андреевич, сказал я себе, касаясь щеки рукой. На кого похож? Глаза ввалились, щеки впалые, и складки на них – словно глубокие сабельные шрамы. Это хорошо, что Анны не оказалось здесь. У нее наверняка бы помутился рассудок при виде такого красавца, пришедшего из грозы. Фильм ужасов, да и только!

Выдвижные ящички трюмо скользили по полозьям легко и без скрипа, что было верным признаком хорошей и дорогой мебели. Нижний был пуст, в среднем лежали цветные полиэтиленовые пакеты, мягкие на ощупь. Я не стал проверять их содержимое – наверняка это было белье Анны. Верхний был заполнен косметикой. Горьковатый запах французских духов, смешанный почему-то с резким запахом ликера, пощекотал мне ноздри, и перед глазами сразу всплыло милое лицо моей отважной разведчицы. Крым. Моя дача. Крыша, утонувшая в зарослях виноградника и вишни. Анна, одетая в короткий сарафан и пляжные тапочки… Как давно это было, как мало я ценил то время, когда она была рядом и, казалось, ничто не омрачает наш союз…

Я сдвинул в сторону пудреницу, коробочку с набором теней, и под ладонью оказался овальный бархатный валик. А-а, заколка для волос, моя старая знакомая! Помню, помню, как ты лежала на заднем сиденье темно-синей «Вольво», выдав свою хозяйку, как говорится, с головой.

Я взял заколку, поднес ее к лицу. Бархатная сторона ее была непривычно жесткой, будто в чем-то выпачкана. Я повернулся к окну. Снарядом разорвалась над особняком очередная молния, и я успел увидеть, что заколка выпачкана в засохшей крови.

Тревога заполнила мою душу намного быстрее, чем я успел придумать какое-нибудь банальное объяснение этому. Я бросил заколку на трюмо и снова полез в ящичек. Флакон духов, шпильки, стянутые резинкой, шелковый платок, который Анна повязывала себе на шею… Стоп! И здесь кровь. Много крови.

Развернул его, поднес к окну. Нет, никаких сомнений быть не может. Это кровь. Эти бурые пятна я никогда ни с чем не спутаю.

Я скомкал платок и затолкал его себе в карман. Нехорошо, думал я, снимая автомат из-за спины. Нехорошо получается. Нельзя так обращаться с девушкой, чтобы ее вещи вдруг ни с того ни с сего оказались выпачканными в крови. За каждую капельку будем наказывать. Будем жестоко наказывать…

Подошел к двери, надавил на ручку. Дверь была заперта, но автоматический замок, естественно, находился изнутри. Красивый, позолоченный, сработал надежно и бесшумно. Сверкающий никелем засов скользнул вправо, дверь приоткрылась. Узкий изогнутый коридор со стенами, обитыми рейками красного дерева, на них – макраме и пеньковая плетенка, изображающая дракона с тряпочным языком, зеленая ковровая дорожка… Обо всем этом Анна подробно писала в письме, почему же я так невнимательно читал!

Я медленно пошел по коридору. Не пригибаясь, не озираясь по сторонам. Прятаться есть смысл там, где есть за чем укрыться. Здесь же всевозможные телодвижения были бессмысленны. Узкий коридор, две стены. Если кто-то появится впереди меня, достаточно будет лишь поднять автомат к бедру и нажать на спусковой крючок. И потому я шел по самой середине коридора, как бродил из угла в угол своей судакской квартиры в часы одиночества и тоски. Мои жизненные цели почти всегда определяло чувство к женщине. Всякий раз оно становилось первопричиной моих авантюр, хотя я усердно убеждал себя в том, что это не так. Еще полчаса назад я играл в лазутчика, проникшего в глубокий тыл врага, и казалось, нет цели более достойной, чем узнать, кто крутит этими героиновыми делами и куда перепродают порошок. Теперь все это казалось мне глупой мышиной возней, на которую не стоило тратить столько усилий, и все мысли уже были заняты судьбой Анны.

Дошел до деревянной лестницы, спиралью уходящей вверх, на третий этаж, и вниз. Перегнулся через перила. Снизу доносился негромкий разговор. Если только они сделали с ней что-нибудь плохое, думал я, медленно, шаг за шагом, спускаясь вниз, если только они посмели причинить ей вред, я разнесу этот офис в щепки. Я устрою им здесь такой фейерверк, о котором преступные кланы будут с содроганием вспоминать десятки лет.

Я накручивал себя. Только слепая злость способна подавить страх. Ковровая дорожка приглушала мои шаги. Я спустился настолько, что через фигурные стойки перильных ограждений увидел ярко освещенный широкий холл. Зеркала на четырехугольных колоннах отражали все, что в нем находилось. Уже знакомый мне дебелый мужчина, разделенный пополам зеркальным стыком, сидел в глубоком кресле перед светящимися экранами мониторов, положив ноги на стол. В его рту дымилась сигарета, в безвольно висящей руке покачивалась маленькая бутылочка пива. Мужчина таращил сонные глаза на экраны и постоянно делал маленькие и частые затяжки, отчего его волосы насквозь пропитались дымом и, казалось, дымились сами по себе. Рядом с ним, на журнальном столике, в кофейной лужице стоял транзисторный приемник и с трудом воспроизводил голос диктора. В противоположной стороне холла, за колоннами, виднелись распахнутые настежь стеклянные двери. За ними – большое темное помещение, при вспышках молний там на миг проявлялись белые колонны, похожие на гигантских шахматных ферзей. Между колонн стоял большой стол с аспидно-черной поверхностью. Кажется, это был тот самый зал, где принимали гостей на поминках Новоторова.

На столе перед дебелым дежурным загудел зуммер телефона. Тот вздрогнул, с грохотом сбросил ноги на пол и поднял трубку.

– А-а, – невнятно промычал он. – Понял… Сейчас сделаем, шеф… Эй, чучело! – крикнул дебелый, опустив трубку. – Поднимись к хозяину.

Я не заметил, что в холле, кроме дежурного, был еще и водитель «Газели» Волзов. Наверное, он дремал, сидя на диване. До меня донесся тяжкий вздох. Похоже, Волзову предстояла очередная взбучка. Я бесшумно поднялся на второй этаж, свернул в коридор и прижался к стене. Волзов поднимался медленно – не за премией шел человек, понять можно. Достигнув второго этажа, он остановился, пробормотал что-то насчет того, чтобы все гробы сгорели синим пламенем, и стал подниматься выше. Я дождался, пока водитель не поднимется на пролет выше, и, синхронно с его шагами, тоже стал подниматься наверх.

На третьем этаже не было узкого коридора. Лестничная площадка оканчивалась маленьким холлом, даже площадкой, на которой была одна-единственная дверь. Он встал перед ней, поднял кулак, но сразу постучать не решился, подумал, покачал головой, потоптался и, наконец, несильно стукнул в дверь два раза, уставившись на «глазок» маленькой телекамеры, встроенной в стену. Клацнул тяжелый автоматический замок. Волзов взялся за ручку, открыл дверь и вошел в кабинет. Дверь тотчас захлопнулась за ним.

Я, переступая через ступени, поднялся к двери хозяина, стараясь как можно плотнее прижиматься к стене, чтобы не попасть в поле зрения камеры, хотя именно сейчас шеф вряд ли смотрел на монитор – перед ним стоял провинившийся подчиненный, и Князь наверняка уже обрушил на него весь свой гнев. Приблизившись к двери почти вплотную, я стал прислушиваться, но из-за двери не доносилось ни звука – изоляция была полной.

Я едва успел вернуться на второй этаж, как дверь наверху открылась и захлопнулась вновь. Уж слишком театрально вздыхая, Волзов загремел по ступеням. Он прошел в метре от меня, и мне не понадобилось даже выходить из своего укрытия – достаточно было выставить вперед руку и ладонью, как крюком, закрыть ему рот, откинуть к стене и показать ему дульную воронку автомата.

На Волзове можно было демонстрировать студентам мединститута объективные проявления стресса. Зрачки его стремительно расширились, превращая глаза в две темные капли, на лбу выступил пот, словно голова его была мочалочной, и, выжимая воду, я сдавил ее за затылок, и розовое лицо в одно мгновение побелело до синевы.

– Веди себя хорошо, малыш, ладно? И я тебя не обижу, – шепнул я ему на ухо и, опасаясь, что для этого слабонервного наркодела встреча со мной может стать последней каплей и он грохнется в обморок, поспешил затолкать его в узкую дверь с рисунком джентльмена в цилиндре и с тросточкой.