Азия на халяву (Азиатская часть СССР, 1986-97 гг)

      Переселившись в тайгу из степей Прибайкалья, этот тюркский народ удивительным образом сохранил многое из прежнего образа жизни - все так же пасет коней на обширных лугах. В августе питание здесь не проблема - прямо на обочине можно за пять минут наесться до отвала крупноплодной голубикой.
      Денег осталось мало, поэтому теперь я либо договаривался с машинистами товарных поездов, либо забирался в укромные места вагонов. Так удалось добраться до Забайкалья, где я чуть не умер с голоду - в магазинах не было ничего, кроме огурцов по тридцать рублей за килограмм. В конце концов, не выдержав, я купил один огурец. Естественно, он оказался горьким. В общем, путешествие по цветущим степям Даурии, черневой тайге Хамар-Дабана, Саянам, Туве, Хакассии, Шории и Кузнецкому Алатау получилось скомканным, хотя и интересным. В Новосибирск я приехал, имея деньги только на самолет до Москвы. Но билетов, как всегда, не было, и вылететь удалось лишь в Уфу. На самолет Уфа-Москва мне уже не хватало, только на поезд, а его, как нарочно, не оказалось, и пришлось ехать в Пензу.
      Теперь не хватало и на поезд - взял билет до Рязани, а выcадили меня в Коломне.
      В электричке невезуха продолжалась. Сначала какие-то менты пытались выяснить, из какой зоны я освободился, потом появился контролер и грозно спросил, откуда еду.
      Я уже плохо соображал от голода и усталости, поэтому машинально ответил "с Чукотки". В конце концов до Москвы доехал, но на метро денег не было пополз пешком.
      "Сейчас приду домой, - думал я, - съем все, что есть в холодильнике, а потом залезу в ванну. Все, больше никаких приключений. Надоело! Ближайшую неделю вообще из дому не выйду. Кровать, ванна, кухня. И никто меня не заставит нос на улицу высунуть!"
      Когда я добрел до дома, уже светало. Было 19 августа 1991 года.
      Аэрофлота.
      Книга третья
      ПРОЩАЙ, МОЯ ИМПЕРИЯ!
      Чтоб тебе жить в историческое время!
      Марк Твен. Письмо критику
      1992-97
      Мороз-Черный нос,
      история девятая,
      в которой автор возвращается в ледниковый период.
      Холод страшнее голода.
      В. Шаламов. Колымские рассказы
      Августовский путч 1991 года был веселым, но до обидного скоротечным. Пострелять в коммунистов так и не дали, а на четвертый день уже пришлось выходить на работу. Где вы, студенческие деньки... Во время учебы в институте мне каждый год удавалось с сентября по май съездить по три-четыре раза в Среднюю Азию или на Кавказ, не говоря уже о вылазках по Европейской части, от Урала до Карпат. А теперь я лишь сумел осуществить свою давнюю мечту - прокатиться по заповедникам Приморья и Приамурья в разгар золотой осени. Но это настолько подорвало мое финансовое положение, что до февраля пришлось торчать в Москве. Но вот, наконец, набралась некоторая сумма денег, и я сразу же отправился туда, куда мечтал попасть всю зиму - на Колымский тракт. Моих сбережений как раз хватало на билеты Москва - Магадан и Якутск - Москва, но в тех краях еще не закрылась Великая Халява, безвозвратно исчезнувшая в центральных областях.
      Уходили в историю застойные времена, когда натуралист-одиночка путешествовал по стране на зарплату, взламывая бюрократические преграды мощью интеллекта. Такие понятия, как "автостоп", "попутный рейс", "письмо в исполком о содействии" стали достоянием легенд и мифов. Отныне все решалось исключительно деньгами или не решалось вообще. Смешно вспомнить, что все многочисленные экспедиции по шестой части суши за семь лет обошлись мне (даже по искусственно завышенному курсу) в три тысячи долларов. Сейчас большинство маршрутов неосуществимо в принципе, а если они когда-нибудь вновь станут реальными, стоить это будет раз в десять дороже.
      И все же в 1992 году всеобщая меркантильность еще не испортила некоторые наиболее глухие уголки, такие, как Колыма. От утонувшего в ледяных туманах, засыпанного первой пургой Магадана меня везли по тракту совершенно бесплатно и еще выдавали за ученика шофера, чтобы я мог питаться в столовых автоуправления.
      В колымской долине было -60оС, и все затянул густой туман из ледяных кристаллов.
      Но ближе к Усть-Нере вышло солнце, и мне открылись пейзажи такой сказочной красоты, что дух захватывало. Более роскошного зимнего великолепия, наверное, не увидишь нигде на свете. В Усть-Нерской, Оймяконской и Верхоянской котловинах зима всегда сухая и солнечная. На склонах гор снега много, и деревья превращаются в высокие сугробы, так что издали лес напоминает толпу куклусклановцев. Но плоские днища долин едва прикрыты скрипучим снежком, из-под которого местами виднеется сухая трава. В ярком свете горы кажутся ярко-голубыми, а воздух наполнен ослепительным сверканием мельчайших ледяных иголочек. Температура меняется в пределах от -50 до -70оС, и к концу зимы на ветвях лиственниц, скалах, торчащих травинках нарастает "шуба" искрящегося инея, словно белый коралл. Такие же кристаллы инея толстым (до четверти метра) слоем покрывают притолоки дверей, потолки сеновалов, упряжь оленей. Конечно, гулять по такому морозу непросто, хотя в сухом воздухе он переносится легче, чем во влажном. Когда выходишь на улицу, ощущение такое, словно в лицо попал снежок.
      Через несколько секунд на брови и ресницы начинает оседать иней, и веки смерзаются. Еще трудней приходится грузовикам: все семь-десять дней пути по тракту они проходят с включенным мотором, который не глушится даже на ночь.
      После одного зимнего сезона в таком режиме приходится списывать почти весь парк машин.
      Усть-нерские летчики покатали меня над Хребтом Черского, показав с воздуха его достопримечательности: узкий, глубокий, весь в наледях каньон Индигирки и вулкан Балаган-Тас, извергавшийся всего 400 лет назад. Потом я доехал на попутке до Оймякона (зимой машины идут сюда прямо из Усть-Неры, а не через Тарыннахский перевал, как летом). Тут и случилась история, в результате которой я едва не стал самым большим из ледяных кристаллов, украшавших местные пейзажи.
      Завтракая в поселковой столовой, я заметил за соседним столиком двоих вертолетчиков и завел с ними беседу, надеясь на халяву. Узнав, что я биолог, они радостно закричали: "Слушай, давай мы тебя забросим в зимовьё на Хэрдэннах-Хоргор! Там столько зверья - прямо Африка! А через три дня полетим обратно, заберем." Я никогда не слышал такого названия, но ребята пояснили, что речь идет о небольшой долинке в ста километрах от тракта, где стоит удобная избушка с печкой и запасом дров. Было бы глупо упустить такую возможность. Мы сели в вертолет и через три часа приземлились метрах в двухстах от избушки.
      Помахав мне на прощание, пилоты умчались в поселок Депутатский, лежащий в трех часах лета к северу.
      Я остался в залитой солнцем котловине, плоской, как блюдце, равномерно утыканной кривыми лиственницами. Деревья были, видимо, очень старые невысокие, но необычной для этих мест полуметровой толщины. Иней покрывал их такими длинными иголками, что они напоминали сделанные из фольги новогодние елки в витринах магазинов. Казалось, что равнина посыпана снегом, но в основном это был тот же иней, слегка измельченный ветром. Вымороженный до предела воздух стал сухим, как сублимированный в вакууме цыпленок. Долинку тесным кольцом окружали горы, казавшиеся гигантскими кристаллами синего стекла. Красота этого места привела меня в такое отличное настроение, что до зимовья я добежал вприпрыжку. Увидев его вблизи, я сначала от души расхохотался, хотя радоваться было нечему.
      Отсмеявшись, я сел на рюкзак и уставился на зимовьё, понемногу понимая, в какую ситуацию влип.
      Дело в том, что у избушки не было одной стены. С того места, где сел вертолет, как раз эта сторона сруба была не видна, а теперь оказалось, что она давно обвалилась. Северные ветры надули в домик столько снега, что заполнили по самую крышу. Под смерзшейся толщей оказались и печка, и запас дров.
      Я разом почувствовал весь страшный холод окружающих меня мертвых пространств. В этих котловинах природа практически не изменилась с ледникового периода. Под ногами на полкилометра вглубь земли уходил слой вечной мерзлоты. Над головой поблескивали, как осенняя паутина, кристаллики инея, витая в убийственно холодном воздухе. В конце февраля дневная температура редко падает ниже минус шестидесяти пяти, но под утро будет за семьдесят. На таком морозе достаточно часа, чтобы в буквальном смысле промерзнуть до костей, и пяти минут, чтобы серьезно обморозиться. Сотни километров равнодушных гор вокруг, и нет даже топора, чтобы развести костер. А холод уже просачивается под одежду, стягивает кожу лица, пробует на вкус пальцы, забирается в легкие...
      Я был совершенно уверен, что живым не выберусь. Дожидаться вертолета смешно - я бы и часа не выдержал. Лыж, чтоб дойти до тракта, не было. Развести костер с помощью спичек при температуре -60 и ниже невозможно. Но было бы просто позором сдаться просто так, да и умирать на ходу мне нравилось больше. Поэтому я зашагал на юг, в сторону дороги, стараясь идти как можно быстрее и избегать мест с более глубоким снегом.
      Все равно было очень холодно, но некоторого равновесия со средой достичь удалось. В принципе, одет я был неплохо, если не считать ботинок; снег практически не мешал, и ветра не было. К сожалению, закрыть лицо полностью я не мог - сразу образовалась бы ледяная маска - поэтому оставил узкую щель между шарфом и шапкой. Солнце светило вовсю, и тихо убивавший меня мир вовсе не выглядел враждебным. Летчики не соврали: в котловине было полно зверья. Стада диких северных оленей в сотни голов собрались сюда, привлеченные доступностью корма, и оставляли на снегу раскопанные полосы, словно танковая колонна. Они, вероятно, никогда не видели человека: подойти к ним можно было шагов на пятьдесят. Стайки волков лежали под деревьями, зарывшись в снег и осматривая окрестности. Из трех встретившихся мне групп в двух волки были белыми - скорее всего, прикочевали вслед за оленями из тундры. Там, где лес рос погуще, перебежками носились зайцы-беляки, а один раз путь мне пересек след росомахи. Но самого зверя я в котловине не видел - среди разреженных лиственниц соседство с волками, наверное, показалось ему слишком опасным. Время от времени из-под ног, словно гигантские снежки, взлетали стайки белых куропаток. Когда они поднимаются в воздух, бросаются в глаза черные пятна на хвостах, но, если следить за пятнами взглядом, то обязательно потеряешь куропаток, едва стая снова опустится. Смешные рыже-коричневые кукши тяжело перепархивали с дерева на дерево. В середине дня вспугнул рябчика, но позже их не видел - в такой мороз они почти круглые сутки прячутся под снегом, лишь на час-другой вылетая перекусить. Я шагал весь день, и в голове появилась сумасшедшая надежда дойти до тракта. Но к вечеру стало холодать, а я подустал и не был уверен, что смогу всю ночь идти в том же темпе.
      Стоило сбавить шаг хоть на минуту, сразу начинали отчаянно мерзнуть ноги.
      Разморозил за пазухой и съел плитку шоколада - после этого в рюкзачке остался лишь маленький фотоаппарат.
      Не знаю, как я выдержал до рассвета. Близилось полнолуние, и выбирать путь не составило труда, но мороз был такой, что, казалось, вокруг открытый космос. Мне удалось ни разу не сбиться с темпа, но щеки все-таки обморозились. Несколько раз начинали покрываться ледяной корочкой глаза, и приходилось идти, закрыв их ладонями, а потом греть руки под мышками. Но к утру я был все еще жив, чем страшно горжусь. Когда стало светать, я увидел, что котловина кончилась. Река вытекала из нее сквозь узкий каньон в невысоком хребте. Теперь в спину дул легкий ветерок, но хуже было другое: снег постепенно становился глубже. Вскоре пришлось сойти на лед и идти по реке. Кое-где ее перегораживали пронзительно-синие наледи, и я с тревогой думал о том, что будет, если очередной прорыв воды случится прямо сейчас. Но река скрытно струила под толщей льда свои невидимые воды, пробираясь тайком к далекому Северному Океану.
      Когда рассвет залил склоны неправдоподобно ярким розовым сиянием, я попал в "сад глухарей". В одном месте бронзовые скалы каньона расступились, и на берегу реки рос молодой лиственничник, укрытый здесь от ветров. Уютный лесок выбрали для себя каменные глухари. Целая стая только что выбралась из-под снега и копошилась в кронах. До весны было еще далеко, но некоторые из угольно-черных с белыми пятнами самцов уже пощелкивали, готовясь к апрельскому токованию. Серые глухарки первыми заметили меня, однако не взлетели, а проводили удивленным взглядом. До чего же они все-таки красивые! Эти огромные птицы, заменяющие в Восточной Сибири обычного глухаря, очень редки. Их разрозненные популяции разделены десятками, а иногда сотнями километров тайги, почему-то для них не подходящей. Зимой они питаются почками лиственниц. Большинство почек расположены на концах тонких веточек - тяжелому глухарю трудно до них дотянуться. Поэтому птица, словно садовник, заранее обкусывает почки с концов веток, так что крона становится густой и компактной, и глухарю удобней кормиться на таком дереве.
      Со скал за мной следили снежные бараны, а на одной лиственнице маячило гнездо воронов, но самих птиц не было видно. Может быть, именно эту пару я встретил в котловине - они клевали скелет оленя, задранного волками. Обычно вороны зимой улетают отсюда или держатся у поселков.
      Каньон вывел меня на холмистую равнину, полого спускавшуюся к югу. Вдали темной ниточкой вился тракт. Поначалу я воспользовался тропинкой, протоптанной снежными баранами, но они не отходили далеко от скал, и пришлось идти по снегу, а его здесь было достаточно, чтобы изредка просачиваться в ботинки. Когда я вышел к тракту, то уже не чувствовал ног и был уверен, что без ампутации не обойтись.
      Только ступив на дорогу, я понял, что действительно дошел до нее, и, может быть, останусь в живых. Но пришлось прошагать еще несколько километров, прежде чем появилась машина. В одном месте на обочине виднелись остатки сгоревшей избушки - вот было обидно!
      Никогда в жизни я так не радовался попутке. В жаркой кабине просидел весь день, не раздеваясь, но только к вечеру немного согрелся. Однако стоило мне хоть на секунду выйти на улицу, как начинало трясти, словно сунул пальцы в розетку. Ноги обморожены не были, зато пятна на щеках проступают в холодную погоду и сейчас.
      Между тем машина нырнула в каньоны Сунтар-Хаяты, и началась такая красота, что не опишешь. Снежные бараны торчали на высоченных скалах, конусы выноса лавин перегораживали дорогу. Реки превратились в цепочки наледей, окруженных замерзшими водопадами. Здесь было теплее - градусов 50, но зато снег до метра глубиной, а кое-где и больше.
      В одном месте дорога была срезана обвалом. Напрасно надеялся я отсидеться в кабине, не выходя на улицу. Дорожников ждали только на следующий день, а сколько займет выгрызание в скале уступа - вообще непонятно. До поселка оставалось пять километров - рискнул рвануть пешком. Это была ошибка. Буквально через полчаса меня трясло в ознобе так, что я почти не мог идти. Если бы не случайный трактор, не знаю, что бы еще пришлось отморозить на этом позорно коротком маршруте. Зато встретил росомаху - она пересекла шоссе и широкими шагами умчалась в боковое ущелье. Когда подошел ближе, увидел, что шла она по свежему следу рыси, наверное, рассчитывая отобрать добычу. Добычи в этот год у рысей было много - зайцы-беляки попадались на каждом шагу (в другие годы их почти нет).
      Голубовато-серая, невероятно пушистая якутская рысь мне тоже встретилась - на следующий день, перед самым выездом на равнину. Между Сунтар-Хаятой и низменной Центральной Якутией лежат еще два небольших хребта: Сетте-Дабан и Улахан-Бом, они тянутся всего на пятьсот километров к югу, и на них нет ни одного постоянного селения. Здесь сравнительно теплый микроклимат - попадаются отдельные ели, много следов полевок, мы видели горностая, кедровок и великолепного белого ястреба. Один раз удалось наблюдать прорыв наледи: лед на реке вдруг буквально взорвался, заставив скалы вздрогнуть от грохота, и пенный вал розоватой воды покатился вниз, окутанный паром. Но самая удивительная встреча ожидала нас у выхода из гор, почти в самом конце пути. В этом месте есть незамерзающий ручей, единственный на весь район - небольшая, в тридцать шагов, проталина, которую окрестные жители называют "Теплый Ключ" (в честь такой редкости назван и поселок в часе езды к западу). Конечно, "теплый" - это натяжка, почти все дно ручья покрыто ледяными наплывами. Тем не менее на этой луже зимует птичка-оляпка. В шестидесятиградусный мороз она бесстрашно ныряет в ручей за кормом и весело носится по берегам. Прежде никто не находил оляпку в Северо-Восточной Якутии. Вероятно, летом она гнездится в глубине гор - там есть участки по нескольку сотен километров, где не ступала нога исследователя.
      Из поселка Теплый Ключ открывается вид на Верхоянский хребет тысячекилометровую белую стену, ровной дугой тянущуюся до самого океана. Дальше до самого Якутска ничего интересного нет, разве что перебежит дорогу лось, лиса или соболь. В городе было -52, но после тракта показалось прямо-таки тепло.
      Билетов на самолет не продавали ни в каком направлении, но мне удалось буквально чудом просочиться на "борт", который возит в Москву обогащенную алмазную руду.
      Загрузившись в Мирном и Удачном, забросили почту в Оленек и Кемпендяй, а потом еще три дня тарахтели на запад через Олекминск, Бодайбо, Иркутск и Омск.
      Если не считать знаменитых Кемпендяйских Соляных Куполов, Западная Якутия мне не понравилась. Сотни километров поразительно однообразного ландшафта, развороченная тайга вокруг алмазных трубок, морозы такие же, как в Якутске, но влажность выше и не всегда солнечно. К этому времени мой организм окончательно отказался поддерживать постоянную температуру, и меня начинало трясти, едва вокруг становилось не совсем жарко. Но это быстро прошло, и через две недели я снова оказался на Севере в результате самой фантастической халявы из всех, какие только выпадали мне в жизни.
      Полюс секретности,
      история десятая,
      в которой автор сам до сих пор ничего не понял.
      Щупальца ЦРУ опутывают страну, проникая в самые сокровенные места.
      В. Жириновский. Последний бросок на юг
      Академический институт, где я работал в 1992 году, был местом тихим и уютным.
      Из-за недостатка средств научная работа шла довольно вяло, зато организационная деятельность поглощала все наше время. Мне, в частности, приходилось периодически ездить в Ленинград - там находился наш филиал. Начальник отдела, интеллигент "старой школы", по доброте душевной оплачивал мне купейный вагон, а я ехал в сидячем, потом покупал у проводника билет в купе и разницу заначивал.
      Поскольку на обеих работах платили все меньше и меньше, приходилось считать каждый рубль.
      Филиал занимал один этаж в здании почтенного полярного института с чучелами антарктических птиц в вестибюле и бюстами челюскинцев вдоль парадной лестницы. В этот раз мой поезд пришел слишком рано, и пришлось досыпать в будке вахтера под сенью альбатроса. Когда я проснулся, то увидел, что у меня появился сосед: на соседнем диване прикорнул седой бородатый мужик в куртке с надписью "полярная авиация" на рукаве. Он открыл глаза, подозрительно поглядел на меня и быстрым движением одел темные очки.
      - Ты что тут делаешь? - спросил мужик.
      - Командировочный.
      - Откуда?
      Я назвал институт.
      - Так ты биолог?
      - Вроде того.
      - А что на диване спишь? Никого тут знакомых нет, что ли?
      - Никого.
      - Это хорошо!
      - Что ж тут хорошего?
      - А ты зверей-птиц знаешь? - спросил он, хитро прищурившись.
      - Более-менее, а что?
      - Чем отличается серый тюлень от гренландского?
      Я объяснил. Такие вещи знает любой юннат в школьном кружке.
      - А со зрением как? - продолжал он допрос.
      - Не жалуюсь. В чем дело, гражданин начальник?
      - Хочешь на Северный полюс?
      - В общем, да, а подробнее можно?
      - Нельзя. - В продолжение всей беседы он нервно оглядывался по сторонам. - Там увидишь.
      - Ну, а все таки?
      - Ладно, слушай, но больше ни о чем не спрашивай. В пятницу летим на Баренцево море, считать тюленей. Нужен учетчик. Питание оплатим, дорогу нет. Если кому-нибудь ляпнешь, куда и зачем летишь, пеняй на себя. Сейчас дашь мне расписку о неразглашении, и что в случае чего мы не отвечаем. Понял?
      - Кто это - мы?
      - Все, до свидания. Ты меня не знаешь, я тебя не знаю. Сказал же никаких вопросов.
      Но тут уже я уцепился за этого типа и вытянул из него описание маршрута.
      Маршрутик планировался такой, что я полетел бы даже на ранцевом вертолете. Они собирались облететь тюленьи залежки Белого моря, Землю Франца-Иосифа и Новую Землю - самую "закрытую" часть бывшего Союза, "полюс недоступности" Страны Погранзоны. Хотя выглядело все крайне подозрительно, я решил рискнуть и спросил, когда вылет.
      - В следующую пятницу вечером, из Пулково.
      - Во сколько?
      - Там узнаешь.
      - Ладно, давай телефон.
      Он даже подпрыгнул.
      - Никакого телефона! Я тебе сам позвоню!
      Так мы и расстались. Вернувшись в Москву, я забыл про странного мужика, поскольку был уверен, что никогда больше о нем не услышу. В то время дикие идеи и безумные проекты стаями носились в воздухе и исчезали, оставив единицы со сказочными выигрышами, а всех остальных в дураках. Каково же было мое удивление, когда через день он позвонил.
      - Вылет в пятницу в пять утра. Возьми теплую одежду, паек на неделю, бинокль и паспорт.
      Звучало достаточно серьезно, но я не стал бы рисковать, если бы за день до "дня Х" меня снова не отправили в командировку. Теперь, когда дорогу мне оплатили, оставалось просто заехать на ночь в аэропорт. В четыре утра появился мой знакомый в сопровождении двух молодых людей хиппового вида. Один из них говорил с сильным акцентом, похожим на французкий.
      Мы погрузились в "Аннушку" и взяли курс на Ладогу. В течение часа самолет кружил над замерзшим озером, высматривая нерп. Ладожская нерпа обычно скрывается в подснежных логовах с выходом под воду через прорубь, но сейчас мартовское солнце уже немного растопило снег, и одного тюленя мы нашли. Я все время вслушивался в разговоры, пытаясь понять, что это за компания. Но за всю экспедицию мне не удалось даже выяснить, как кого зовут. Кем финансируется полет, почему нас пускают в абсолютно закрытые зоны, зачем такая секретность и что предполагается делать с результатами исследований - ничего этого я не узнал тогда и не знаю до сих пор. Больше всего меня смущало, что все трое отлично знали зоологию. То ли ЦРУ завербовало несколько биологов, то ли им удалось закосить под КГБ никаких правдоподобных гипотез на сей счет у меня нет. И уж вовсе не было предела моему удивлению, когда на дозаправке в Архангельске я познакомился с пилотами.
      Командиром экипажа был знаменитый летчик с огромным стажем и правом водить самолет практически в любую погоду (на профессиональном жаргоне это называется "большой допуск"). Таких асов на всю Арктику несколько человек, и разные организации готовы платить им зарплату в золотых слитках, лишь бы переманить к себе. Урвать нашего кэпа даже на один рейс могла только очень богатая фирма, каковых среди научных организаций давно не осталось. "Вояки" в 1992 году еще располагали деньгами, но они взяли бы своего человека (у них было два-три настоящих мастера), а не штатского.
      В течение часа мы крутились над знаменитыми залежками гренландского тюленя в Горле Белого Моря. Этот вид собирается ранней весной в трех местах Арктики, по нескольку сот тысяч в каждом. Естественно, произвести подсчет такого огромного скопления на глаз невозможно, а оборудования для аэросъемки у нас не было, поэтому цель облета осталась для меня загадкой. На одном ледяном поле с сотнями тюленят-бельков мы решили высадиться, и тут оказалось, что посадки будут по методике "прыгающих экспедиций". Делается это так: самолет приземляется на лед, но не останавливается, а только снижает скорость настолько, чтобы можно было соскочить на ходу. Кто-то один спрыгивает, проверяет состояние льда, и, если он достаточно надежный, машина останавливается. Если же лед плохой, "Аннушка"
      делает второй заход и подбирает "разведчика", снова притормозив до 15-20 километров в час. Это довольно нервный спорт, поскольку всегда могут случиться разные неприятности.
      Белых с черными головами и "крыльями" на спинах самцов гренландского тюленя нам удалось увидеть только с воздуха, поскольку они располагались на отдельных залежках. Самки при нашем приближении удрали под воду, а очаровательные пушистые бельки остались, и даже давали себя погладить. К сожалению, мы очень торопились, так что на льду провели всего минут пять. Потом мы прошли вдоль восточного берега Кольского полуострова - места очень красивые, но из фауны попался только один обыкновенный тюлень и несколько морских зайцев. Снова заправившись в Иоканге (тоже суперсекретное место - база подводных лодок), мы взяли курс на север. Эта часть Баренцева моря не замерзает благодаря Гольфстриму, и тут зимует кое-кто из птиц, летом гнездящихся в других частях Арктики. С идущего на бреющем полете "АНа" было видно множество чаек (в основном моевок), стайки гаг, кайр, чистиков и буревестников-глупышей. Один раз мы встретили косатку и дважды - семьи белух.
      В течение всего полета мы сидели по двое у каждого борта, подсчитывая фауну.
      После того, как я углядел в волнах парочку дельфинов (обычно зимой они не заходят так далеко к северу) шеф проникся ко мне доверием и даже проговорился, что данные учета пойдут во Всемирный Фонд Охраны Тюленей (насколько мне удалось потом выяснить, такой организации не существует).
      Ближе к вечеру начались льды. На разводьях живности почему-то было гораздо больше, чем в открытом море. Повсюду лежали тюлени - крупные морские зайцы и маленькие кольчатые нерпы. Кайр и больших морских чаек мы тут уже не видели, но бургомистры, моевки, глупыши, чистики и малютки-люрики летали десятками. Пару раз мы встретили даже китов - малых полосатиков. Трижды мы высаживались на лед, чтобы взять пробы снега. Наконец в очередной полынье мелькнула голова моржа, обитателя мелководий, и вскоре мы увидели впереди сверкающий купол острова Виктория.
      Остров невелик и весь накрыт ледяной шапкой, только с одной стороны осталась узкая полоска галечного пляжа. Там стояла полярная станция, уже закрытая. Теперь станцию занимает колония белых чаек, которые летом живут прямо в домиках. В марте их здесь не было, зато перед самой высадкой на остров мы увидели в разводьях четверку нарвалов - пестрых китов с хвостами в форме якоря. Почему-то в этой группе были только лишенные бивней самки. Нарвал питается в основном полярными каракатицами, которых больше в Канадской Арктике и водах Гренландии, поэтому он очень редок в нашей части Ледовитого Океана.
      От Виктории одинаково далеко до Шпицбергена и Земли Франца-Иосифа. Мы взяли курс на ЗФИ и добрались туда уже в сумерках. На таком небольшом отрезке пути насчитали 32 нерпы (притом, что многие из них остались неучтенными в своих подснежных пещерках), зато птиц было гораздо меньше. Разок встретился медведь в сопровождении пары белых чаек, и однажды компания очень редких в нашей части Арктики тюленей-хохлачей. Могучий самец с хоботом на носу грозно заревел и сделал несколько скачков навстречу самолету, а обе его самки даже не подняли головы. Хохлачи, в отличие от других тюленей, предпочитают поля многолетнего льда с торосами. Эта троица не была исключением, поэтому сесть поблизости нам не удалось.
      Мы приземлились у полярной станции Нагурская на острове Земля Александры. Как ни странно, для нас здесь нашелся бензин, не говоря уже об ужине и ночлеге. Тут меня ждал приятный сюрприз: я встретил троих ребят из Свердловского турклуба, с которыми когда-то просачивался в Долину Гейзеров.
      Удивительное совпадение: и на сей раз мы очень пригодились друг другу. Ребята прилетели на ЗФИ, чтобы понырять с аквалангами. Но их единственный фонарик из-за холода стал пропускать воду и вконец испортился. На станции, естественно, были фонарики, но отдавать их никто не собирался. Поэтому бедные уральцы, с таким трудом за огромные деньги добравшиеся в Арктику, могли плавать только в радиусе нескольких метров от полыньи.
      Естественно, я отдал им свой фонарик. Мы запаяли его в полиэтилен, и он светил целых полтора часа, прежде чем потекли батарейки. Поскольку самолет не мог ждать, мне удалось провести под водой только двадцать минут. Конечно, в этих широтах не так много подводной живности, как дальше к югу, но все же контраст с царством льда и снега на суше поразительный. Под разводьями в столбах света серым туманом висел планктон, со дна поднимались заросли мягких кораллов, губок, гидроидных полипов. Рыб, правда, было на удивление мало.
      Едва взлетев с Нагурской, мы увидели в полынье пару самцов-нарвалов. На этот раз совсем рядом было ровное ледяное поле, и мы шлепнулись на него, даже не высадив "разведчика". Нарвалы выясняли отношения, медленно и как бы лениво фехтуя высунутыми из воды бивнями. Каждый удар этих витых пик сопровождался громким треском. Насколько я знаю, мне довелось стать вторым человеком, снявшим турнир "единорогов".
      Почти весь этот день мы посвятили прочесыванию архипелага, изредка присаживаясь за пробами снега или просто в понравившихся местах. То и дело попадались тюлени, моржи и белые медведи, а изредка - белые чайки, самые "северные" из птиц, никогда не гнездящиеся южнее северной границы тундры.
      На юге и западе архипелага среди ледниковых шапок встречаются обширные пространства свободной ото льда земли - оазисы. Они, естественно, были под снегом, только на прибрежных скалах можно было найти лишайники, осоки и другую растительность. Тут мне снова повезло: удалось раскрыть тайну живущих на архипелаге тундряных куропаток.
      Этот вид крайне редок на ЗФИ: куропатки обитают только на двух-трех островах из сотни, да и здесь их совсем мало. До сих пор никто не знал, каким образом им удается пережить полярную ночь. Ведь зимой землю покрывает толстый слой утрамбованного ветрами снега, из-под которого не торчит ни одной веточки.