Азия на халяву (Азиатская часть СССР, 1986-97 гг)

      Мы пристали к берегу в поселке Ключи, откуда начинается "Транскамчатское шоссе", ведущее в Петрик. Собственно, на картах оно идет в Усть-Камчатск. Этот участок дороги строят каждый год, и каждый год он тонет в болоте. За поселком уходил ввысь громадный, идеально правильный конус Ключевской сопки, слегка дымившийся.
      Весь день я шел к нему, и вершина, сиявшая в небе, была так отточенно прекрасна, что от нее невозможно было оторвать взгляд. Местность постепенно повышалась.
      Березняки, где ветер гнал тучи черного вулканического песка, сменились синеватыми зарослями ольхового стланика. Перейдя несколько глубоких оврагов, я вступил в Бомбежную Тундру - усыпанное камнями пространство, среди которого возвышалось множество крошечных вулканчиков - боковые кратеры. Все они были разных цветов - красные, черные, желтые, с воронками на макушках. Подъем становился все круче, появились грязные снежники и застывшие лавовые потоки.
      Переночевал я в маленькой избушке вулканологов на склоне. Гора ночью дрожала, из ее макушки в небо бил огненный факел, и мимо с грохотом катились камни.
      Утром вершина была залита розовым светом, внизу сверкали бесчисленные озера поймы Камчатки. Я карабкался вверх по леднику, покрытому маленькими снеговыми "грибками", потом по гладкому льду, где валялись расколотые морозом вулканические бомбы, потом по свежему серому пеплу и к вечеру оказался на краю кратера. За два дня я набрал 4800 м высоты и чувствовал себя, как после марафонского бега. В кратере за последние пять лет вырос внутренний конус, из его вершины шел густой серый дым. Я поднялся туда и заглянул в жерло, но ничего, кроме дыма, не увидел. Вокруг лежала ровная поверхность облаков. Между склоном внутреннего конуса и стеной старого кратера было довольно тепло. Нашел место, где не было упавших камней, и приготовился к ночевке. Взошла луна, облака внизу разошлись, и стали видны сверкающие ледники соседних вулканов, далекие хребты и отблеск на глади Охотского моря в 200 километрах к западу. На востоке виднелись огни Усть-Камчатска, а у подножия - искорки Ключей. Морозный ветер нес снежную крупу, по усыпанному звездами небу проносились метеоры. Я уже почти уснул, когда гора качнулась и облако дыма над вершиной осветил красный отблеск.
      Послышался гул, и я, помня бомбежку на Эбеко, приготовился к худшему. Из жерла ударил вверх ярко светящийся фонтан жидкой лавы. Камни посыпались по склону, воздух наполнился пеплом и сернистым газом, а затем новый фонтан брызнул в небо, освещая клубящуюся тучу пепла. Багровый отсвет заплясал на остром клыке соседнего вулкана Камень. Узкий ручеек лавы побежал вниз, пузырясь и застывая на ходу. Потом все стихло. В течение ночи вулкан "стрелял" еще несколько раз и будил меня грохотом. Я подходил к краю лавового ручья, глядел на завораживающее движение огненной реки. Иногда синяя молния вспыхивала в черных тучах, и игра красок становилась просто фантастической.
      К утру гора успокоилась. Застывший лавовый поток затерялся среди десятков таких же, родившихся в другие ночи, и лишь дымок над трещинами говорил о том, что этим черным камням всего нескольько часов от роду. Дымящееся жерло едва виднелось в тумане. Сквозь серую пелену я сбежал вниз по гладкому склону, прыгая через узкие ледниковые трещины. В избушке забрал свои вещи и на негнущихся ногах сустился в Бомбежную Тундру, где меня громким свистом приветствовали сурки.
      Пронзительно-свежий, но мертвый воздух высокогорья, резкие тени камней и темно-синее небо сменились ароматом пойменных лугов. Уже в сумерках, когда вокруг замелькали ночные птицы-козодои, я ступил на тридцатикилометровую грунтовку, по которой к двум ночи добрел в Ключи, устав, как никогда в жизни.
      (Только через день я сообразил, что до меня козодоев на Камчатке никто не видел - пришлось писать об этом статью в "Орнитологию"). Еще час я блуждал по поселку, разыскивая станцию Института Вулканологии. Наконец, падая от усталости и подпрыгивая на каждом шагу от боли в мышцах ног, я вполз на второй этаж, упал на какие-то ящики, закрыл глаза, спустя миг открыл их и увидел, что уже утро.
      Позавтракав с вулканологами (никто из них так и не смог мне объяснить, почему Ключевская сопка "работает" только по ночам), я выполз на шоссе. Через несколько часов попутный грузовик доставил меня в Эссо - маленький поселок, окруженный лиственничной тайгой. По-прежнему хромая на обе ноги, добрел до бассейна местного горячего источника. Меня покрывал слой грязи и пыли, песок скрипел во всех карманах, в ботинках, за шиворотом и даже в ушах. Раздевшись, я плюхнулся в горячую воду. Местные жители - коряки, ительмены и эвенки - тут же выскочили на берег. Я удивленно огляделся и увидел, что по воде расплывается серая клякса пепла.
      Попутки не всегда попадаются вовремя, и вечер застал меня на огромной гари, заросшей брусникой, с редкими стволами уцелевших лиственниц. Дорога была пуста.
      Я брел по шоссе, поглядывая на далекий купол вулкана Толбачик. Большое облако подплыло к нему, встало над вершиной, обволокло ее белой мантией, а затем двинулось дальше, по-прежнему сохраняя форму вулкана. Солнце село, тучи мошек поднялись из брусничного ковра. Над Толбачиком появилось облако в форме зонтика.
      Темнело. Над первым "зонтиком" из воздуха возник второй, третий, и вскоре над вулканом висела стопка из семи "блинов". Я понуро тащился по дороге, преследуемый тысячами кровожадных мошек. Только глубокой ночью меня догнали "Жигули".
      Через пару дней, добравшись, наконец, до города, я снова пришел в управление заповедника и начал переговоры насчет Долины Гейзеров. После двух часов размахивания документами, шатания по коридорам и подробного объяснения чрезвычайной важности для науки моего туда визита, мне посоветовали обратиться в Институт Вулканологии, от которого летали вертолеты в заповедник. Я поспешил за тридцать километров в Петропавловск, где после долгого проталкивания сквозь бесчисленные "Нет!", "Никаких вертолетов!", "Все рейсы забиты" и "Много вас здесь таких ходит!" меня отправили в заповедник за пропуском. Тут кончился рабочий день. Я пошел к знакомому по одному из теплоходных рейсов Сереже Соловьеву и стал дожидаться многообещающего утра.
      Увы, и назавтра, и на третий день мне пришлось все также курсировать между заповедником и институтом. Кроме меня, по этому хитрому кругу вращались несколько туристских групп, журналисты трех газет и множество прочих желающих. Я затратил кучу денег на автобус Елизово-Петропавловск, но так ничего и не добился. Поняв, что рискую весь остаток лета проездить по тому же маршруту, я плюнул на все и поехал на турбазу, расположенную между Корякским и Авачинским вулканами.
      Погода была прекрасная. Внизу сверкала Авачинская бухта, солнце освещало разноцветные склоны, между палатками бегали суслики, подбирая хлебные крошки. Но наутро все оказалось затянутым туманом. Под дождем и ветром несколько сот человек длинной цепочкой брели вверх, к кратеру Авачи. Мы дошли до уступа, бывшей вершины горы. Здесь уже шел снег. Ветер дул с такой силой, что стоять было невозможно. Но туристы оказались упорными, и вскоре мы, взобравшись наверх, лежали на краю огромной желтой чаши, из которой бесчисленные струи пара несли острый едкий запах сернистого газа.
      А на следующий день начался третий раунд атаки на Долину. Теперь я сосредоточился на вертолетном аэродроме Халактырка и фешенебельной гостинице "Гейзер", где надеялся поймать каких-нибудь "спецтуристов" и прорваться за ними в Долину, как пехотинец за танком. Тут мне повезло: я встретил ребят из Свердловского турклуба, а у них были две тысячи наличных денег, оформленных, как безналичные. Теперь мы могли одновременно давить на заповедник, институт и авиацию, при необходимости устраивая им по телефону "очные ставки". Все же первые два дня ничего не дали. Мы взяли тайм-аут и уехали в поселок Мутновский.
      Поселок состоял из двух бараков, окруженных чудовищными струями ревущего пара.
      Пар бил из разведочных скважин: здесь готовилось строительство геотермальной электростанции. Рядом текла речка, по берегам которой шипели и клокотали разноцветные горячие источники. Чуть ниже на речке был водопад с теплой водой.
      Мы сходили вниз по ручью до бухты Волчьей - узкого фьорда, окруженного зубчатыми скалистыми хребтами - чтобы полакомиться фиолетовой горбушей, полосатой кетой и сладкой малиной. В поселковой столовой висел плакат "Собак и туристов не кормить!", но моя "красная книжечка" Члена-корреспондента решила проблему.
      Вечером я отправился на Мутновский вулкан. Тропа долго поднималась к перевалу, потом шла поперек склона, во впадинах которого лежали серые ледники. Я рассчитывал добраться до кратера засветло - батарейки в моем фонарике совсем сели. Но за час до захода солнца наполз густой туман. Стало совершенно темно, тропа куда-то подевалась, я долго бродил в темноте среди камней и подмытых ручьями ледников, потом забрался под большой валун и, дрожа от холода, стал ждать рассвета.
      В три часа ночи туман исчез, луна осветила склон, и я нашел тропу. Заполненный ледником каньон вывел меня к кратеру. В слабеющем свете луны я бродил среди невидимых в темноте горячих источников, то и дело попадая ногами в кипяток, пока не остановился на краю огромной ямы, на дне которой слабо светилось красноватое дымящееся нечто. Все вокруг было наполнено запахом сернистого газа, который всегда сопровождает любую вулканическую деятельность.
      Рассвет озарил самую фантастическую картину, какую я когда-либо видел. Кратер был полкилометра в ширину и столько же в глубину. На дне его цепочкой располагались три внутренних кратера, связанных горячей речкой. В первом из них били мощные струи пара. Вокруг каждой струи вырос двухметровый конус самородной серы, ярко-желтый снаружи и зеленый внутри. Во втором кратере булькали зеленые кипящие озера и молочно-белые лужи кислоты в золотисто-желтых серных берегах. В третьем бурлила огромная воронка с горячей грязью, та самая, которая светилась ночью. Грязь вздувалась пузырями и выбрасывала фонтаны, как живой океан Соляриса. Со стены большого (внешнего) кратера языками-ледопадами стекал глетчер. Сквозь него били газовые струи, и языки были окрашены: один в красный цвет, другой в желтый, а третий - в голубой.
      До поселка я еле добрел. Пальцы одной ноги были обморожены, другой обожжены.
      На дребезжащей машине-вахтовке мы двинулись в город по пылевому плато между вулканами Горелым с его девятью кратерами и стройным черно-зеленым красавцем Вилючиком. Это плато местные жители называют "Музей стихийных бедствий" (здесь случаются извержения, сели, лавины, бураны, лахары, смерчи, ураганы, пыльные бури, землетрясения, наводнения и лесные пожары).
      Вернувшись в город, мы начали четвертый раунд великой битвы за Долину Гейзеров.
      Раунд длился два дня. Потом ребята пошли на Авачу, а я съездил на западный берег полуострова. Странные галечные дюны отделяют его заболоченные тундры от мрачного Охотского моря. Тысячи куликов летели вдоль берега на юг. В этот день на горы вокруг Петропавловска лег свежий снег - лето подходило к концу.
      Еще пара дней прошла в напряженной борьбе. За деньги Свердловского турклуба мы арендовали на двое суток вертолет от имени Института Вулканологии, оборудование которого нам пришлось везти. За пропуск в заповедник пришлось взять двух его сотрудников. В смертельной схватке с бюрократией моя красная книжечка порятком потрепалась, а расходы на автобус достигли угрожающих размеров.
      И мы победили! В шесть утра этого великого дня мы стояли у чудесного красного вертолетика, окруженные толпой туристов, которым мы ухитрились продать лишние места. Зеленые холмы и скалы с прыгающими по ним снежными баранами проплыли внизу, и мы приземлились на берегу огромного темно-синего Кроноцкого озера. На той стороне возвышался изумительно совершенный конус вулкана Кроноцкий с правильными вертикальными полосами ледников. Выгрузив представителей заповедника, мы покружились над удивительным вулканом Крашенинникова (огромный кратер, в нем двойной конус с двумя кратерными воронками, в одной из них еще один конус, а в его кратере - еще один, совсем крошечный, с маленьким кратерочком). Потом вертолет высадил нас на склон Долины Смерти и улетел. Долина с таким зловещим названием представляла собой желтый каменистый овраг со слоем сероводорода на дне. У ручья валялись кости медведей и росомах. Мы прошли вниз и оказались в Долине Гейзеров.
      Об этом месте написано много, и я не буду вдаваться в детали - скажу лишь, что оно стоило затраченного времени, денег и нервов. Весь день мы гуляли среди "Фонтанов", "Печек", "Котлов", "Великанов", горячих водопадов и разноцветных драпировок. Переночевав в избушке, мы наутро поднялись обратно в Долину Смерти - ждать вертолет. Пилот попался неопытный и сел прямо на берег ручья. Поток воздуха от винта поднял слой ядовитого газа, и маленькая дочка одного из туристов потеряла сознание. Но свежий ветер в кабине вертолета быстро привел ее в чувство, а мы уже снижались над кальдерой Узон - огромным кратером с плоским дном, покрытым озерами, горячими источниками и зарослями вкуснейшей ягоды-княженики. Потом мы от души полетали над окрестными вулканами - аккуратным разноцветным конусом Карымского, Мылым Семлячиком с зеленым озером в кратере и Большим Семлячиком с черной лужей асфальта на золотом от серы склоне. Я понимал, что такой полет вряд ли удастся когда-нибудь повторить, поэтому спустился на тросе за борт и снимал всю эту фантастику, болтаясь на внешней подвеске.
      В город мы вернулись уже ночью. Я переночевал у доброго Сережи и на следующий день на последние деньги вылетел на самый юг Камчатки, в поселок Озерная.
      Оттуда, перейдя со второй попытки глубокую быструю речку, дошел по покрытым двухметровой травой лугам до Курильского озера. Оно лежит в огромном кратере среди четырех красивых вулканов и считается крупнейшим в мире нерестилищем лосося. Десятки огромных отъевшихся медведей бродили по берегу. Стоило такому увальню войти в воду и намокнуть, как он превращался в поджарого зверя с могучими буграми мускулов. Длинными прыжками они обрушивались на рыбу, глушили ее ударами лап и мгновенно выбрасывали на берег.
      Появление перистых облаков в этом районе считается надежным признаком приближения циклона. Я чудом успел вернуться в поселок до начала проливных дождей, но пришлось просидеть два дня в ожидании летной погоды. Поскольку деньги уже кончились, мне пришлось питаться фирменным блюдом местного заводика - консервированной неркой с рисом, которую я воровал через дырку в заборе. Ночевал я c другими бичами в пустом бараке, где всю ночь поддерживал огонь в печи (топилась она мотками нейлона за неимением лучшего). В Петрик удалось вернуться за двадцать минут до рейса в Москву.
      Семь часов я глядел в окно на хребты и заболоченные тундры, но прилетел всего на полчаса позже, чем вылетел - такова разница во времени. Моя одежда и рюкзак были прожжены во многих местах и разъедены вулканическими газами. Из вещей остались только кое-какие научные сборы, несколько красивых камней и банка икры. Денег едва хватило на автобус из аэропорта до Москвы, а похудел я на десять кило из шестидесяти имевшихся. Но эти два месяца были сказочно интересными и невероятно длинными, а длинная и интересная жизнь - это ведь совсем неплохо.
      Книга вторая
      ПУТЕШЕСТВИЕ ВСЮДУ
      И едва он ступил на Великую Дорогу, как она поглотила его, эта серая лента, вьющаяся между знойными равнинами Юга и заснеженными горами Севера.
      Р. Киплинг. Ким
      1989-91
      Попутка на крышу,
      история пятая,
      в которой автор поднимается на самый верх и режет правду-матку.
      Эту историю передал нам Абу-Омар-Ахмед ибн-Мухаммед со слов Мухаммеда ибн-Али Рифаа, ссылавшегося на Али ибн-Абд-аль-Азиза, который ссылался на Абу-Убейда аль-Хасима ибн-Селяма, говорившего со слов своих наставников, а последний из них опирается на Омара ибн-аль-Хаттаба и учителя его Абд-Аллаха, да будет доволен Аллах ими обоими!
      Ибн-Хазм.
      Ожерелье голубки
      - Ура! Сегодня летим! - радостно сообщил наш босс, входя в заваленный дынями и персиками гостиничный номер.
      Вот уже пятый день наша маленькая экспедиция торчала в Душанбе. Мы выучили наизусть ассортимент книжных магазинов, сбили цены на городском базаре и успели отужинать у всех знакомых. Но договориться насчет вертолета не удавалось. И вот, кажется, удача!
      Я уже говорил, что не люблю возвращаться в город. Города Средней Азии приятное исключение. Правда, по количеству людей на улицах, выхлопных газов и пыли они не уступают всем прочим. Однако есть в среднеазиатских городах одна деталь, напоминание о которой заставит чаще биться сердце самого сурового путешественника. Даже в самом слове, кажется, собралась вся экзотика Востока.
      Попробуйте произнести его по-арабски, протянув последнюю гласную: "эль базаар..."
      ...Мы приехали на порог Памира, в Алайскую долину, в конце июня. В горах было еще холодно, особенно ночью. Забравшись в одно из ущелий Заалайского хребта, мы две недели изучали редкостное чудо природы, одно из самых удивительных, с какими приходится сталкиваться зоологу в Центральной Азии - высокогорных бабочек.
      Представьте себе, что вы поднимаетесь вверх от долины одной из памирских рек.
      Все выше и выше по склону, час за часом. Река петляет далеко внизу, давно уже не видны сверху юрты пастухов и ваша палатка. Трава постепенно становится ниже, забивается под камни или тонкими ковриками стелется по земле. Вот вы поднялись над уровнем соседних хребтов, и их изогнутые спины медленно уплывают вниз, а из-за них выглядывают другие. Время идет, солнце уже почти над вами - злое, иссиня-белое в темном провале неба. Наконец вы на гребне. Здесь ничего не растет, кроме лишайников и крошечных подушечек зелени в трещинах скалы. Ледник, зарождаясь на соседних снеговых склонах, стекает вниз и серой лентой уходит за дальний отрог - там, внизу. За широкой пропастью долины сияют залитые светом снежные стены дальних пиков. Ледяной клык семитысячника вздымается над ними, и белый "флаг" сдуваемого ветром снега тянется вбок от его вершины. Обжигающе холодный ветер свищет среди промерзших скал, облизывает снег, резкими толчками пытается сбросить вас с гребня. Ничто, кроме ветра, не движется здесь. Лишь изредка гриф-бородач вынырнет из-за склона, проплывет мимо, кося на вас красным глазом - так близко, что слышен скрип маховых перьев - и заскользит под уклон вниз, в долину. А если вы точно рассчитали дату, время, высоту и точку на склоне, вы можете увидеть чудо.
      Огромная белая бабочка вдруг возникнет из хаоса черных скал, торчащих над снеговым откосом, промчится на почти неподвижных крыльях вдоль их подножия, повторяя профиль склона, пройдет над вами, непостижимым образом паря против ветра - вы успеете разглядеть яркие красные и синие пятна - и унесется дальше, то укрываясь от порывов шквала за гранитным утесом, то прижимаясь к скальным стенам. Маленькое облачко закроет солнце - она сложит крылья, камнем упадет на осыпь и исчезнет. Вы ждете, ежась на ледяном ветру, но облачко, видимо, застряло между двумя воздушными потоками и все крутится на месте - точно между вами и солнцем. Вот оно, наконец, растаяло, проходит минута-другая, камни чуть нагрелись - бабочка вспархивает над осыпью и улетает прочь. И уже кажется невероятным, что может она существовать тут, среди разорванных морозом скал и тяжелого серого льда.
      Спустившись в Алайскую долину, мы долго ловили попутку в Таджикистан. Из сообщений "Голоса Америки", единственной радиостанции, которую принимал наш "Альпинист", мы знали, что на киргизско-таджикской границе, проходившей дальше к западу, "имели место вооруженные столкновения". Конфликт оказался для нас весьма полезным. Местный колхоз отправил делегацию аксакалов в соседнюю республику с "миссией мира", а мы на их автобусе добрались до первого таджикского кишлака и назавтра были уже в Душанбе, где после атаки на местных бюрократов просочились в вертолет, вылетавший на знаменитое Сарезское озеро. Известно оно по многим причинам. Образовалось озеро в 1911 году, когда при сильнейшем землетрясении грандиозный обвал перегородил каньон реки Бартанг, засыпав кишлак Усой со всеми жителями. За несколько лет выше "плотины" возник водоем длиной в семьдесят километров. Утверждают, что Усойский завал может разрушиться, и вся масса воды хлынет вниз. На самом деле это маловероятно, но кое-кому подобные слухи весьма выгодны, как мы увидим ниже. Однако Сарез знаменит не только опасностью, которую якобы представляет - это еще и самое красивое озеро мира.
      И одновременно одно из самых труднодоступных. Даже вертолетный путь сюда не так прост. Почти час "вертушка" крутится среди изгибов узкого коридора Бартангской теснины. Бешеный поток прыгает по камням на дне гигантской трещины глубиной в три тысячи метров. На крошечных пятачках земли внизу едва видны редкие маленькие кишлаки. Вечные памирские сквозняки мотают машину туда-сюда, грозя ударить о скалы, крокодильими челюстями огородившие бездонное ущелье. Серые ледники и острые гребни совсем рядом - видно, как взлетают испуганные треском двигателя горные жаворонки. Вот проплыл слева "сугроб" пика Октябрьской Революции, появляется Усойский завал - высокое нагромождение камней, покрытое белой паутиной пробивающихся струй, а за ним, извиваясь, уходит вдаль голубая змея озера. У горных озер всегда красивый цвет воды, но нигде я не видел такого оттенка, как у Сареза - словно небо на каком-нибудь северном побережье в конце марта, когда прозрачный холодный воздух сладок, как талая вода, и цепочки лебедей проплывают над мокрыми пятнами освободившейся из-под снега земли.
      На берегу залива Ирхт стоит метеостанция и несколько уютных пустых домиков.
      Домики построил Минводхоз, чтобы выполнить план по освоению средств. Осваивать средства на Сарезе очень легко, ведь все грузы и рабочих приходится везти вертолетом, платить за высоту, за сухость, лавиноопасность, сейсмичность и т.д.
      Спекулируя на опасности, которую якобы представляет озеро, многие организации использовали его как мусорный ящик для денег. После постройки про домики, конечно, забыли, а нам они очень пригодились. Несколько дней мы исследовали фауну окрестных гор. Поднимешься на километр по склону - и сине-бирюзовый ромб залива сверкает внизу, за ним светится само озеро, а на том берегу горят на солнце нависшие над водой горы-шеститысячники. Сарез активно размывает берега, и во многих местах к воде стекают длинные, очень крутые осыпи. По ним можно за десять минут сбросить высоту, которую полдня с таким трудом набирал. Мчишься вниз в облаке пыли, петляя, как на трассе слалома, и подъезжаешь прямо к дому.
      Этот район - один из самых диких на Памире. Здесь множество интересных птиц, стада горных козлов пасутся на склонах, звеня копытами о камни, а у берегов бродят косяки рыбы. В неуютных, продуваемых ледяными ветрами Бадахшанских горах Сарез кажется курортом.
      На обратном пути мы едва не разбились при взлете, но все же благополучно добрались до поселка Рушан и по Памирскому тракту двинулись на восток. После полутора дней выбивания бензина для двух наших попуток и нудной болтовни с шоферами перед нами открылось Восточно-Памирское плато. Это ровное нагорье лежит на высоте около четырех километров, а горные кряжи поднимаются до пяти-шести. На Западном Памире горы примерно такие же, но долины "проваливаются" гораздо глубже, и потому ландшафты резко отличаются. Например, на "западе" растут целые леса по берегам рек, а на "востоке" есть только три дерева - перед райкомом партии.
      Тот год выдался в Средней Азии довольно прохладным. В долинах это было очень приятно, но на плато означало порядочный холод. В первую же ночь на нашу палатку обрушилась редкая в тех местах гроза, и через несколько минут прямо через нас бежал ручей. Хорошо, что благодаря исключительно низкой влажности воздуха здесь все сохнет прямо на глазах. Повесишь на ветру мокрую рубашку, потом рядом куртку - а рубашка уже сухая, можно снимать. Проведя неделю среди загадочно уходящих вдаль скалистых гор-останцев, мы поспешили обратно в Душанбе. Высокогорные бабочки летают в течение очень коротокого времени, а многие виды - раз в два года, поэтому в подобных экспедициях всегда каждый день на счету. Два дня гонки по Памирскому тракту, и мы с холодного нагорья попадаем в знойный зеленый город с фонтанами, мороженым, роскошными книжными магазинами и, конечно, базаром!
      Клубника, черешня, абрикосы уже отошли, но зато на базаре высились дынные горы, персиковые хребты, яблочные кряжи, миндальные холмы и помидорные плато. Знаете ли вы помидоры "бычье сердце", величиной с голову ребенка? А "инжирные персики", такой формы, чтобы удобнее было откусывать? А дыни "кельмес-керчи", что в переводе с бактрийского означает "умри, но попробуй"? А теплые душанбинские вечера, когда лежишь на кровати перед телевизором после прохладного душа, читая Киплинга, чинары шумят за окном, а на столе высится натюрморт в стиле Рабле, увенчанный розовой долькой дыни по копейке за кило? О, города Средней Азии!
      Но прошло пять дней, и город все же стал нам потихоньку надоедать. Нет, дыни, конечно, надоесть не могут, но автомобильный дым под окнами стал как-то заметнее, и при мысли о горах уже не сводило судорогой мышцы ног. А вертолет все никак не удавалось организовать, несмотря на героические усилия нашего босса. Он уже много сезонов провел в этих психологически сложных краях, восточную специфику знал не хуже Киплинга. Однако есть одна вещь, которую не только приезжий ученый, но даже самый знатный партбай не может себе позволить. Здесь нельзя спешить. А нам приходилось спешить, ведь "объект" ждать не будет - еще несколько дней, и незачем лезть в горы.
      За пять лет до описываемых событий Виктор, третий член нашей экспедиции, участвовал в поисках "снежного человека". К сожалению, поиски имели мало шансов на успех - ведь снежного человека не существует. Но Виктору неожиданно повезло.
      Вместо грязного волосатого гоминоида с гнусной рожей и свинскими манерами он поймал большую красивую бабочку, вдобавок неизвестную науке. Что ни говори, одно из приятных свойств природы - любовь к сюрпризам. Увы, описать новую находку по одному экземпляру нельзя, да и биологию ее желательно было выяснить хотя бы в общих чертах. Пришлось ехать на то же место в следующий сезон. Но бабочек не было. Стало ясно, что из-за короткого горного лета они проходят стадии гусеницы и куколки в течение двух лет и появляются только через год. Но на третье лето из-за плохой погоды в местах предполагаемого лёта до осени лежал снег. Бабочек, видимо, было очень мало и держались они в неприступных скалах. Во всяком случае, отважные исследователи не видели ни одной. На четвертое лето - тоже. Пятый год был последней надеждой. А вертолета все нет... Мы уже готовились идти пешком, что заняло бы еще пять-шесть драгоценных дней, но тут все же повезло. В четыре утра мы стоим на аэродроме, волнуясь, как отличники перед экзаменом. Если вдуматься, никто никуда не обязан нас везти. Рейс почему-то оплачивает НИИ Этнографии. По документам "борт" летит совсем не туда. Впрочем, в этих краях с помощью знакомств можно провернуть любую авантюру. Как говорил Киплинг:
      Там, к востоку от Суэца, злу с добром цена одна, Божьих заповедей нету, и кто жаждет - пьет до дна...
      И вот мы плывем над скалами Анзобского перевала, над загадочной Ягнобской долиной, где живет маленький народ, говорящий на древнем языке Согдианы, над Кухи-Маликом, где тысячи лет горят под землей угольные пласты. Прошла внизу голубая пиала озера Искандеркуль, вот уже рядом причудливые глыбы Фанских гор - но тут вертолет круто разворачивается, сбрасывает высоту, и мы садимся на заросшем картошкой аэродроме кишлака Айни, смертельно напугав пасущихся там коров. Мы с тревогой смотрим друг на друга. Кажется, уже почти прилетели - и вдруг разворот. Дверь открылась, и в машину внесли замотанного окровавлеными бинтами человека с выбитыми зубами и в простреленном мелкими дырочками пиджаке.
      Неужели опять конфликт? Но оказалось, что это геолог, у которого в руках взорвался динамитный патрон. Мы вернулись в Душанбе и два часа ждали приезда "Скорой помощи", по очереди бегая за газировкой для раненого. Наконец беднягу увезли в больницу, снова полет - и мы в верховьях одной из речек Гиссарского хребта.
      День за днем мы прочесывали ледники и осыпи в истоках реки, подолгу стояли на маленьких травянистых лужайках среди снега, переворачивали тонны камней в поисках гусениц. Вокруг летало множество живых существ, но только не тех. Горные индейки-улары паслись среди щебня, скалистые голуби с диким свистом проносились над склоном в долину. Индийские орланы, прилетевшие на сухой сезон из Северной Индии, кружились над нами, высматривая что-нибудь мясное. Когда облака закрывали солнце, мы отдыхали, прячась от ветра за камнями, и тогда орланы и грифы начинали ненавязчиво пролетать мимо, поглядывая на нас. Подманить их ближе не удавалось - по малейшему движению век грифы за несколько десятков метров определяли, что ты еще живой.
      С этими птичками у меня однажды приключился забавный случай. Дело было в туркменском поселке Кушка, который широко известен у орнитологов страны благодаря огромной свалке местного мясокомбината, привлекавшей сотни грифов, орлов, бородачей и других любителей падали. Мне очень хотелось сфотографировать некоторых из них, и как-то утром я, приехав на свалку в машине с потрохами, спрятался в большой куче лошадиных, верблюжьих и бараньих внутренностей. Солнце поднималось все выше, от нагретой земли стали струиться к небу потоки теплого воздуха, и вот из-за холмов появились силуэты планирующих птиц. Первый десяток грифов расселся по кучам мусора. Я сидел неподвижно, окруженный тучами мух.
      Птицы прибывали и все ближе подходили ко мне. Вот уже можно снимать... но тут откуда-то возникли два оборванных типа с большими мешками и стали рыться в отбросах, подбирая тряпки и ржавые железки. Тяжело хлопая огромными крыльями, взлетели осторожные орлы, а за ними вся компания снялась и начала кругами подниматься в воздух. Я вылез из кучи и, скрежеща зубами, пошел прямо на помоечных старателей. Дико поглядев на мою увешанную кишками фигуру, они бросили мешки и с воплями умчались по дороге в поселок. Охота была испорчена...