При таком положении дел обычные церемонии проходят довольно вяло и без всякого одушевления, и даже великолепный свадебный пирог, разрезанный прелестными ручками невесты, кажется неудобоваримым. Тем не менее уже сказано все, что полагается говорить, и проделано все, что полагается проделать (сюда же относятся зевки, неожиданное погружение в сон и пробуждение леди Типпинз); теперь идут спешные приготовления к свадебной поездке на остров Уайт *, и под окнами сотрясают воздух духовые оркестры и крики собравшихся зрителей. Но так уже было предназначено злою судьбой Химика, чтобы на глазах этих зрителей ему довелось претерпеть осмеяние и муки. Ибо, выйдя на порог, чтобы оказать честь отъезжающим, он вдруг получает препорядочный гостинец в висок - это Буфер, подогревшись шампанским и целясь наугад, запустил, как полагается, на счастье, вслед новобрачным тяжелым башмаком, взятым у рассыльного из кондитерской.
      Итак, все снова идут наверх, в пышно убранные гостиные; все раскраснелись после завтрака, как будто все сообща схватили скарлатину, и там убогие незнакомцы вытирают сапоги о турецкие диваны и соединенными силами стараются нанести как можно больше урона великолепной хозяйской обстановке. За сим леди Типпинз, будучи не в состоянии разобраться, что именно сегодня: позавчера, послезавтра или какой-то день на будущей неделе, исчезает незаметно; исчезают и Мортимер Лайтвуд вместо с Юджином; исчезает и Твемлоу, уезжает домой и твердокаменная тетушка - она отказывается незаметно исчезнуть, оставаясь твердокаменной до самого конца, - даже убогих незнакомцев удается мало-помалу выжить из дома, - и все кончено.
      Все кончено, то есть на данное время. Но должно наступить и другое время - оно наступает недели через две, и для супругов Лэмл это время наступает на острове Уайт, на песчаном пляже у Шэнклина *.
      Мистер и миссис Лэмл довольно давно прогуливаются по пляжу Шэнклина, и по их следам можно видеть, что они гуляют не под руку, и что идут они не по прямой линии, и что оба они не в духе, потому что жена, тыча перед собой зонтиком, оставляет в сыром песке полные воды ямки, а муж волочит за собой трость. Словно он и в самом деле родственник Мефистофелю и гуляет, волоча по песку хвост.
      - Не хотите ли вы сказать мне, Софрония... Так начинает он после долгого молчания, и Софрония, сверкнув глазами, круто поворачивается к нему.
      - Не сваливайте на меня, сударь. Это я вас должна спросить, не хотите ли вы сказать мне?..
      Мистер Лэмл снова умолкает, и они идут дальше тем же порядком. Миссис Лэмл, прикусив нижнюю губу, раздувает ноздри. Мистер Лэмл забирает в левую руку обе рыжеватые бакенбарды и, соединив их вместе, бросает на свою возлюбленную косой взгляд из-за рыжих зарослей.
      - Не хочу ли я? - негодующе повторяет миссис Лэмл после некоторого молчания. - Сваливать все на меня! Какая трусость, какая низость!
      Мистер Лэмл останавливается, расправляет бакенбарды и вопросительно смотрит на нее.
      - Какая... что?
      Не останавливаясь и не оглядываясь на него, миссис Лэмл высокомерно повторяет:
      - Какая... нечестность!
      Догнав ее в два шага, он резко возражает:
      - Вы не то сказали. Вы сказали "низость".
      - Что же, если и сказала?
      - Никакого "если" тут нет. Вы это сказали!
      - Да, сказала. Так что же из этого?
      - Что из этого? - повторяет мистер Лэмл. - Вы посмели бросить мне в лицо такое слово?
      - Еще бы не посмела! - отвечает миссис Лэмл, глядя на него с холодным презрением. - Нет, как вы смеете говорить мне такие слова?
      - Я никаких не говорил.
      Это правда, и миссис Лэмл остается только прибегнуть к вечному женскому ресурсу, сказав:
      - Какое мне дело, говорили вы или нет!
      Прогулка возобновляется; некоторое время они идут молча, затем мистер Лэмл нарушает молчание.
      - Пускай будет как вам угодно. Вы считаете себя вправе спрашивать, не хочу ли я сказать вам. Что именно я должен был сказать?
      - Что вы человек с состоянием.
      - Нет.
      - Значит, вы женились на мне обманом?
      - Пусть будет так. Теперь ваша очередь. Уж не хотите ли вы сказать, что вы состоятельная женщина?
      - Нет, не хочу.
      - Значит, вы обманом вышли за меня замуж.
      - Если вы так неудачно охотились за приданым и сами себя обманули; если по своей алчности вы слишком легко поверили внешнему блеску, то чем же я виновата, - вы, авантюрист? - очень резким тоном говорит жена.
      - Я спросил Вениринга, и он сказал мне, что вы богаты.
      - Вениринга! (очень презрительно). - А что знает обо мне Вениринг?
      - Разве он не опекун ваш?
      - Нет. Моего опекуна вы видели в тот день, когда обманом женились на мне, и никакого другого опекуна у меня нет. И денег у него немного - это всего-навсего рента, сто пятнадцать фунтов в год. Есть еще сколько-то шиллингов и пенсов, если вы гонитесь за точностью.
      Мистер Лэмл бросает отнюдь не любящий взгляд на подругу своих радостей и печалей и что-то ворчит сквозь зубы, но тут же спохватывается.
      - Вопрос за вопрос. Теперь опять моя очередь, миссис Лэмл. Кто это вам внушил мысль, что я человек состоятельный?
      - Вы сами. Не станете же вы отрицать, что всегда выступали передо мной в этой роли.
      - Но вы тоже кого-нибудь спрашивали. Ну, миссис Лэмл, откровенность за откровенность. Кого вы спрашивали?
      - Я спросила Вениринга.
      - А Вениринг знает обо мне не больше, чем о вас, и не больше, чем другие знают о нем.
      Прогулка снова продолжается в молчании, затем новобрачная резко останавливается и гневно восклицает:
      - Никогда не прощу этого Венирингу!
      - Я тоже, - отзывается новобрачный.
      После этого они опять гуляют: она все так же сердито тычет зонтиком в песок, оставляя в нем ямки, он все так же волочит за собой уныло опущенный хвост. Наступил отлив, и кажется, что море оставило их вдвоем на оголенном берегу. Чайка проносится над самыми их головами и хохочет над ними. Только что эти темные валуны покрывала золотистая гладь, а теперь они всего-навсего скользкие камни. Насмешливый рев доносится с моря, и волны вдали громоздятся одна на другую, спеша взглянуть на попавшихся в ловушку обманщиков, и снова пуститься плясать в дьявольски-злобном веселье.
      - Когда вы говорите, что я вышла за вас по расчету, - сурово начинает миссис Лэмл, - для чего вы делаете вид, будто была какая-нибудь возможность выйти за вас по любви?
      - И опять-таки этот вопрос можно рассматривать с двух сторон, миссис Лэмл. А для чего притворяетесь вы?
      - Сначала вы обманули меня, а теперь оскорбляете! - восклицает миссис Лэмл, и грудь ее волнуется.
      - Вовсе нет! Начал не я. Вы сами задали такой двусмысленный вопрос.
      - Я сама! - повторяет новобрачная, и зонтик ломается в ее разгневанной руке.
      Его лицо становится мертвенно-бледным, на носу проступают зловещие пятна, словно пальцы самого дьявола касаются его то тут, то там. Но он умеет сдерживаться, а она нет.
      - Бросьте зонтик, - советует он спокойно, - он больше никуда не годится и только делает вас смешной.
      Тогда она в ярости называет мистера Лэмла "наглым негодяем" и с такой силой отшвыривает обломки зонтика, что они попадают в Лэмла. Следы пальцев на мгновение проступают сильней, но он по-прежнему идет рядом с ней.
      Миссис Лэмл разражается слезами и говорит, что она самая несчастная женщина, обманутая и обиженная, как никто на свете. Потом говорит, что покончила бы с собой, если б у нее хватило на это духу. Потом называет его низким обманщиком. Потом спрашивает, почему, если эта гнусная авантюра не удалась, он не убьет ее своими руками теперь, когда все обстоятельства ему благоприятствуют? Потом снова плачет. Потом снова приходит в ярость и поминает каких-то мошенников. В конце концов она садится на камень, обуреваемая всеми страстями, ведомыми и неведомыми женскому полу. В то время как с ней происходят такие перемены, на его носу то выступают, то пропадают белые пятна, словно клапаны флейты, на которой играет дьявольская рука. И под конец его бледные губы слегка раскрываются, словно ему не хватает дыхания после быстрого бега. Но он стоит неподвижно.
      - Вставайте же, миссис Лэмл, и давайте поговорим разумно.
      Она, не обращая на него внимания, сидит на своем камне.
      - Вставайте, я вам говорю!
      Подняв голову, она презрительно смотрит ему прямо в глаза и повторяет:
      - Вы мне говорите! Вы?
      Она снова опускает голову, будто не замечая, что он пристально смотрит на нее, но по всей ее позе видно, что она это чувствует и что ей не по себе.
      - Довольно, идемте! Вы слышите меня? Вставайте! Она встает, повинуясь ему, и они снова идут, но теперь уже к дому.
      - Миссис Лэмл, оба мы обманывали, и оба обманулись. Оба кусались, и оба попались в ловушку. Таково в двух словах положение дел.
      - Вы сами искали моей руки...
      - Тс! Довольно об этом! Мы оба очень хорошо знаем, как было дело. Что толку разговаривать, когда истины все равно не скроешь. Дальше! Я обманулся в своих надеждах и сыграл жалкую роль.
      - Разве я ничего не значу?
      - Кое-что значите... речь зашла бы и о вас, если б вы подождали минутку. Вы тоже обманулись в своих надеждах и сыграли жалкую роль.
      - Роль обиженной!
      - Теперь вы достаточно успокоились, Софрония, и сами можете видеть, что если вы обижены, то и я обижен не меньше, и потому одни слова здесь не годятся. Когда я думаю о прошлом, мне удивительно, как я мог быть таким дураком, что поверил вам на слово.
      - А когда я думаю о прошлом... - прерывая его, вскрикивает новобрачная.
      - А когда вы думаете о прошлом, вам удивительно, как вы могли быть... вы извините меня за слово?
      - Конечно, если это за дело.
      - ...такой дурой, чтобы поверить мне на слово. Но глупость уже сделана и мной и вами. Я не могу избавиться от вас, вы не можете избавиться от меня. Что же из этого следует?
      - Позор и нищета, - горько отвечает новобрачная.
      - Не думаю. Следует взаимное понимание, и, по-моему, оно может нас вывезти. Тут я разделяю мою речь (дайте мне вашу руку, Софрония) на три пункта, для краткости и ясности. Во-первых, довольно с нас и того, что произошло; к чему еще унижать себя оглаской? Так что давайте условимся молчать на этот счет. Хорошо?
      - Хорошо, если это возможно.
      - Почему же нет? Ведь мы отлично притворялись друг перед другом. Неужели же мы, сговорившись между собой, не сможем притворяться перед обществом? Решено. Во-вторых, нам надо отплатить Венирингам, нам надо отплатить и всем другим; пускай они обманутся так же, как обманулись мы. Вы согласны?
      - Да. Согласна.
      - Вот мы, не споря, дошли и до третьего. Софрония, вы назвали меня авантюристом. Да, я авантюрист. Говоря прямо, без комплиментов, я авантюрист. И вы авантюристка, дорогая моя. И многие другие. Условимся не выдавать нашей тайны и действовать заодно для осуществления наших планов.
      - Каких планов?
      - Любых, какие могут принести нам деньги. Под нашими планами я подразумеваю наши общие интересы. Вы согласны?
      После недолгого колебания она отвечает:
      - Пожалуй, да. Согласна.
      - Вот видите, мы сразу договорились. Теперь, Софрония, еще два слова. Мы прекрасно знаем друг друга. Не поддавайтесь искушению попрекать меня тем, что вы обо мне знаете, потому что и я знаю о вас не меньше, и вы, попрекая меня, будете попрекать самое себя, а я не желаю этого слышать. Теперь, когда между нами установилось взаимное понимание, лучше этого не делать. В заключение скажу: вы сегодня показали ваш характер, Софрония. Постарайтесь на будущее время держать себя в руках, потому что у меня самого дьявольский характер.
      Таким образом, многообещающий брачный договор заключен и подписан, и счастливая чета отправляется домой. Если следы дьявольских пальцев на бледной, лишенной дыхания физиономии Альфреда Лэмла, эсквайра, были указанием на то, что он поставил себе целью укротить свою любезную супругу, миссис Лэмл, раз навсегда отняв у нее возможность уважать самое себя, то этой цели ему удалось достичь очень скоро. Сейчас, когда супруг, при свете заходящего солнца, ведет ее под руку к чертогу блаженства, пожилой молодой особе совсем не нужно пудрить свое склоненное лицо - оно бледно и без пудры.
      ГЛАВА XI - Подснепы
      Мистер Подснеп был человек состоятельный и пользовался большим уважением со стороны мистера Подснепа. Он начал с того, что получил большое наследство, потом взял большое наследство жены в виде приданого, потом весьма удачно занимался страхованием судов - и был как нельзя более доволен всем на свете. Он не мог понять, почему бы и остальным лицам не быть совершенно довольными всем на свете, зато прекрасно понимал, что подает блестящий пример обществу, будучи совершенно доволен всем на свете, а всего более - самим собой.
      Вполне отдавая себе отчет в собственных заслугах и значении, мистер Подснеп решил считать как бы несуществующим все то, к чему он повернется спиной. В такой манере отделываться от неприятностей была особая внушительность (не говоря уже о большом удобстве), которая много способствовала возвышению мистера Подснепа в его собственных глазах. "Я не желаю об этом знать; не считаю нужным обсуждать это; я этого просто не допускаю!" Мистер Подснеп даже выработал себе особый жест: правой рукой он отмахивался от самых сложных мировых вопросов (н тем совершенно их устранял) - с этими самыми словами и краской возмущения в лице. Ибо все это его оскорбляло.
      Мир мистера Подснепа был не слишком обширен в моральном отношении и даже в географическом; и хотя его фирма существовала торговлей с другими странами, он считал все другие страны, с одной только немаловажной оговоркой насчет торговли, просто недоразумением, а по поводу их обычаев и нравов замечал внушительно, с краской в лице: "Все это - не наше!", и фьюить! - прочие страны уничтожались одним мановением руки. Кроме них, весь мир вставал в восемь, брился начисто в четверть девятого, завтракал в девять часов, уезжал в Сити в десять, возвращался домой в половине шестого и обедал в семь. Понятия мистера Подснепа об искусстве можно изложить следующим образом. Литература: крупная печать, соответственным манером описывающая вставание в восемь, бритье начисто в четверть девятого, завтрак в девять, отъезд в Сити в десять часов, возвращение домой в половине шестого и обед в семь. Живопись и скульптура: статуи и портреты приверженцев вставания в восемь, бритья в четверть девятого, завтрака в девять часов, отъезда в Сити в десять, возвращения домой в половине шестого и обеда в семь. Музыка: пристойное исполнение (без вариаций) на струнных и духовых инструментах, успокоительным образом изображающее вставание в восемь, бритье в четверть девятого, отъезд на биржу в десять, возвращение домой в половине шестого и обед в семь. Ничего другого не дозволялось этим праздношатающимся Искусствам под страхом отлучения. Ничему другому не должно быть места под луной!
      Будучи столь выдающимся человеком по своей респектабельности, мистер Подснеп сознавал, что на него возложена обязанность покровительствовать и самому Провидению. Поэтому ему всегда было точно известно, чего именно хочет Провидение. Другие, ниже стоящие на общественной лестнице и менее респектабельные люди, возможно, не справились бы с этой задачей, но мистер Подснен всегда был на высоте. И весьма замечательно (а также, должно быть, весьма удобно) было то, что Провидению неизменно хотелось того же, чего хотелось и самому мистеру Подснепу!
      Это были, если можно так выразиться, догматы веры и основы того учения, которое мы в настоящей главе позволим себе назвать подснепизмом, по имени их представителя. Они были втиснуты в узкие рамки, как голова самого мистера Подснепа - в узкие воротнички, и провозглашались торжественно и звучно, напоминая скрип сапог мистера Подснепа.
      Существовала также и мисс Подснеп. Эта молодая лошадка-качалка уже обучалась искусству своей матушки: величественно галопировать, не подвигаясь ни на шаг вперед. Но высокое мастерство родительницы еще не передалось ей, и, сказать по правде, это была пока что худосочная барышня, всегда унылая, узкоплечая, с гусиной кожей на локтях и шероховатым носом, который время от времени робко высовывался из детства в девичество и снова прятался, пасуя перед грандиозной прической мамаши и величественной позой отца, придавленный не чем иным, как мертвым грузом подснеповских традиций.
      Надо полагать, что в лице мисс Подснеп, дочери мистера Подснепа, воплощалось некое явление, именуемое "молодой особой" и существовавшее в уме мистера Подснепа. Это было весьма неудобное и негибкое установление, поскольку оно требовало, чтобы все на свете к нему подгонялось и приспосабливалось. О чем бы ни говорили, всегда возникал вопрос: не вызовет ли это краску на щеках молодой особы? А неудобство, по мнению мистера Подснепа, состояло в том, что молодая особа была готова краснеть ежеминутно и без всякой видимой причины. По-видимому, не было никакой возможности провести границу между крайней невинностью молодой особы и греховной осведомленностью всех прочих. Если верить на слово мистеру Подснепу, самые тусклые оттенки бурого, лилового, серого и белого цветов представлялись молодой особе огненно-красными, точно так же как бешеному быку.
      Подснепы жили на теневой стороне улицы, на углу Портмен-сквера. Это были такого сорта люди, которые всегда живут в тени, где бы ни поселились. С минуты вступления на нашу планету, жизнь мисс Подснеп была отнюдь не из светлых, так как "молодой особе" мистера Подснепа вряд ли могло оказаться полезным общение с другими молодыми особами, а потому она всегда находилась среди мало для нее подходящих пожилых людей и тяжеловесной, строгой мебели. Первые представления о жизни, составленные мисс Подснеп по отражениям в лаковых сапогах мистера Подснепа и в ореховых и палисандровых столах гостиных миссис Подснеп и в гигантских темных зеркалах, были довольно мрачного свойства, и потому не удивительно, что теперь, когда ее почти каждый день видели в парке рядом с мамашей в высоком фаэтоне кремового цвета, она в испуге поглядывала на все окружающее из-под кожаного фартука, словно из-под одеяла, видимо испытывая сильнейшее желание снова закутаться с головой.
      Однажды мистер Подснеп сообщил миссис Подснеп:
      - Джорджиане скоро исполнится восемнадцать.
      - Да, скоро, - согласилась с ним миссис Подснеп. Тогда мистер Подснеп сказал миссис Подснеп:
      - Право, надо бы позвать кое-кого на день рождения Джорджианы.
      На что миссис Подснеп ответила ему:
      - Это нам поможет разделаться со всеми, кого давно пора было бы пригласить.
      Вот каким образом произошло, что мистер и миссис Подснеп имели честь пригласить на обед семнадцать человек своих самых близких друзей и что вторая партия близких людей заменила тех из первых семнадцати, которые выразили свое глубокое сожаление по поводу того, что они не могут воспользоваться любезным приглашением мистера и миссис Подснеп, будучи уже приглашены в другое место; обо всех этих глубоко огорченных личностях миссис Подснеп выразилась следующим образом, вычеркивая их золотым карандашиком из списка:
      - Во всяком случае, мы их приглашали, значит с рук долой. - Так Подснепы весьма удачно распорядились очень многими из самых близких своих друзей, после чего почувствовали себя значительно легче.
      Были у них и еще близкие друзья, которые не заслуживали приглашения к обеду, но имели право быть приглашенными к половине десятого дышать парами бараньей ноги. Чтобы разделаться с этими достойными людьми, миссис Подснеп добавила к обеду небольшой семейный вечерок и, заехав в нотный магазин, заказала автомат с приличными манерами, который играл бы танцы на семейных вечерах.
      Вениринги вместе со своими протеже - молодоженами Лэмлами - были тоже приглашены к обеду, но порядки в доме Подснепов были совершенно иные, чем у Венирингов. Мистер Подснеп мог еще терпеть вкус у выскочки, которому нельзя без этого обойтись, но сам был выше того, чтобы иметь какой-нибудь вкус. Серебро Подснепов отличалось своим массивным безобразием. Все было сработано так, чтобы казаться как можно тяжеловеснее и занимать как можно больше места. Каждая вещь говорила хвастливо: "Вот она я, такая громоздкая и безобразная, словно вылита просто из свинца, а ведь во мне столько-то унций драгоценного металла, по столько-то за унцию; не угодно ли сделать из меня слиток?" А толстая, растопыренная ваза посредине стола, вся покрытая какими-то болячками вместо резьбы, произносила эту речь с весьма неказистой серебряной подставки. Четыре серебряных ведерка для шампанского, украшенные четырьмя пучеглазыми головами с толстыми серебряными кольцами, назойливо торчащими в каждом ухе, передавали эту мысль на оба конца обеденного стола, делясь ею с пузатыми серебряными солонками. Большие серебряные ложки и вилки будто нарочно раздирали рты гостям, с каждым куском пропихивая рту мысль им в горло.
      Большинство гостей было сродни хозяйскому серебру и насчитывало между собою несколько предметов с весом, ценившихся во столько-то и столько-то фунтов. Кроме того, среди них находился один иностранец, которого мистер Подснеп пригласил после долгих дебатов с самим собой (полагая, что весь европейский материк состоит в заговоре против молодой особы); и не только сам мистер Подснеп, но и все присутствующие проявляли забавную склонность разговаривать с этим иностранцем так, как будто он ребенок, и притом тугой на ухо.
      Деликатно снисходя к гостю, имевшему несчастье родиться иностранцем, мистер Подснеп представил ему свою супругу, как "мадам Подснеп", а дочь как "мадемуазель Подснеп", причем ему очень хотелось добавить "ma fille", но он все же воздержался от такой рискованной попытки. Из гостей в это время приехали одни только Вениринги, и потому он прибавил снисходительно-поясняющим топом: "М-сье Вей-не-ринг" - и только после этого перешел уже исключительно на английский язык.
      - Как вам нравится Лондон? - осведомился мистер Подснеп со своего хозяйского места, словно потчуя тугоухого младенца лекарством каким-нибудь порошком или микстурой. - Лондон, Londres, Лондон?
      Иностранный гость был в восторге от Лондона.
      - Не находите ли вы, что он очень велик? - с расстановкой продолжал мистер Подснеп.
      Иностранный гость согласился, что Лондон очень велик.
      - И очень богат?
      Иностранный гость согласился, что он очень богат, без сомнения, enormemen riche.
      - Мы говорим по-другому, - пояснил мистер Подснеп снисходительным тоном. - Наши наречия не оканчиваются на "ман", и произносим мы не так, как французы. Мы говорим: "богат".
      - Бо-га-атт, - повторил за ним иностранный гость.
      - А как вам нравятся, сэр, - с достоинством продолжал мистер Подснеп, - те черты нашей британской конституции, которые поражают ваше внимание на улицах мировой столицы - Лондона, Londres, Лондона?
      Иностранный гость попросил извинения - вопрос ему не совсем понятен.
      - Британская конституция, - втолковывал ему мистер Подснеп, словно наставляя целый класс малолетних учеников. - Мы говорим, британская, а вы "britanniqe", знаете ли, - снисходительно разъяснил он - ведь не гость же в этом виноват. - Конституция, сэр.
      Иностранный гость ответил:
      - Mais oi. Я его знает.
      Моложавый джентльмен в очках, с шишковатым лбом и желтым цветом лица, сидевший на дополнительном стуле на углу стола, произвел немалую сенсацию: он начал было, повысив голос: "Эс-ке"... - но тут же осекся.
      - Mais oi, - сказал иностранный гость, оборачиваясь к нему. - Est ce qe? Qi donc?
      Но джентльмен с шишковатым лбом, очевидно выложив в данную минуту все, что скрывалось за этими шишками, не произнес больше ни слова.
      - Я спрашивал вас, - продолжал мистер Подснеп, перехватив нить разговора, - не заметили ли вы на наших улицах, как говорят у нас, или па нашем "pave", как сказали бы у вас, каких-либо признаков...
      Иностранный гость, вооружившись терпением, вежливо извинился:
      - Но что такое "признаки"?
      - Знаки! - объяснил мистер Подснеп. - Указания, понимаете ли. Видимые следы.
      - Ах, так! Следи уошади? - осведомился иностранный гость.
      - Мы произносим "лошадь", - снисходительно сказал мистер Подснеп. - У нас в Англии, в Angleterre, в Англии, мы произносим "л" и говорим "лошадь". Одни только низшие классы произносят неправильно.
      - Pardon, - сказал иностранный гость, - я всегда ошибаюсь.
      - Наш язык, - милостиво произнес мистер Подснеп, сознавая, что сам он никогда не ошибается, - очень сложен. У нас богатый язык, он очень труден для иностранцев. Я не настаиваю на своем вопросе.
      Но тут джентльмен с шишковатым лбом, желая довести дело до конца, опять начал, словно одержимый: "Эс-ке?.." - и опять замолчал.
      - Мой вопрос относится к нашей конституции, сэр, - объяснил мистер Подснеп с достоинством, подобающим хозяину страны. - Мы, англичане, гордимся нашей конституцией, сэр. Конституция нам дана самим Провидением. Ни одна страна не пользуется таким покровительством свыше, как Англия.
      - А как же други стран? - начал было гость, но тут мистер Подснеп опять его поправил.
      - Мы не говорим "други", мы говорим "другие"; буква "е" у нас произносится, знаете ли (все еще благосклонно). И не "стран", а "страны".
      - А други... а другие страны? - спросил гость. - Как же они?
      - Они устраиваются как могут, - возразил мистер Подснеп, важно качая головой, - устраиваются как могут, должен вам заметить, к величайшему моему прискорбию.
      - Провидение поступило довольно пристрастно, - с улыбкой заметил иностранный гость, - ведь расстояние между нашими странами совсем не так велико.
      - Без сомнения, - согласился мистер Подснеп. - Но что делать. Такова Судьба Страны. Этот остров благословен свыше, сэр; он составляет исключение среди других стран, как, например... ну, мало ли какие есть страны. Если бы тут присутствовали одни только англичане, - прибавил мистер Подснеп и, оглянувшись на своих компатриотов, продолжал торжественно развивать свою мысль насчет того, что "в характере англичанина скромность, независимость, чувство ответственности, невозмутимость сочетаются с отсутствием всего того, что могло бы вызвать краску на щеках молодой особы, и что такого сочетания мы напрасно будем искать у других народов земного шара".
      После этого коротенького резюме краска бросилась в лицо мистеру Подснепу при одной мысли об отдаленной возможности, что в какой бы то ни было стране может найтись гражданин, претендующий на все эти достоинства, и привычным взмахом правой руки он отбросил в небытие всю остальную Европу, а за нею и всю Азию, Африку и Америку.
      Для слушателей был весьма поучителен этот словесный поединок, а мистер Подснеп, почувствовав, что он сегодня в ударе, как никогда, просиял улыбкой и сделался крайне словоохотлив.
      - Вениринг, не слыхали ли вы чего-нибудь новенького о счастливом наследнике? - спросил он.
      - Только то, что он уже вступил во владение наследством, - ответил Вениринг. - Я слышал, что теперь его называют "Золотым Мусорщиком". Кажется, я уже говорил вам, что та молодая особа, жених которой погиб, приходится дочерью одному из моих служащих?
      - Да, говорили, - и, кстати, я был бы вам весьма признателен, если бы вы нам еще раз все это рассказали; это очень и очень любопытное совпадение: любопытно то, что первое сообщение о мертвом теле было принесено прямо к вашему столу (за которым сидел и я), но любопытно и то, что ваш служащий имеет к этому такое близкое отношение. Просто расскажите нам, что знаете, вот и все!
      Вениринг не только согласен, но даже рад, - он так преуспел и возвысился в общественном мнении благодаря делу об убийстве Гармона, что приобрел себе не менее десятка новых закадычных друзей. Действительно, еще одна такая удача - и ему, пожалуй, не останется ничего более желать в этом отношении. И вот, обращаясь к тому из соседей по столу, которого наиболее желательно завербовать, в то время как миссис Вениринг старается около следующего по порядку, Вениринг нырнул в воды повествования и минут через двадцать вынырнул на поверхность, держа в объятиях директора банка. Миссис Вениринг тоже успела нырнуть, охотясь за богатым судовым маклером, и благополучно вытащила его на берег за волосы. После чего миссис Вениринг пришлось рассказать более широкому кругу слушателей, что она виделась с этой девушкой и что девушка, в самом деле, недурна собой и даже вполне презентабельна (если, конечно, принять во внимание, из какого она круга). Миссис Вениринг, рассказывая, так успешно манипулирует всеми восемью орлиными пальцами и всеми надетыми на них перстнями, чnо подцепляет плывущего по течению генерала с семейством (женой и дочерью) и не только успевает разжечь угасшее в них оживление, но и завязать с ними тесную дружбу - и все это за один только час.
      Хотя мистер Подснеп, вообще говоря, отнесся бы весьма неодобрительно к разговорам о выловленных из реки трупах, как совершенно неподходящим для ушей "молодой особы", на этот раз он, если можно так выразиться, участвует в деле и пользуется прибылью на правах пайщика. А так как дивиденды выплачиваются немедленно, - иными словами, гости уже не взирают уныло и безмолвно на ведерки с шампанским, - то мистер Подснеп совершенно доволен.
      И вот, паровая ванна из бараньей ноги совсем готова и отзывается слегка дичью, и кофе и даже пирожным, а там являются и купальщики, однако не прежде, чем за нотным пюпитром утверждается почти незаметный автомат, весьма похожий на узника, заключенного в темницу розового дерева. И кто еще так очарователен и больше подходит друг к другу, как не супруги Лэмл: он сплошной блеск, она - сплошная грация и томность, - оба блистают в разговоре, время от времени обмениваясь взглядами, словно партнеры за карточным столом, вдвоем ведущие игру против всей Англии.
      Среди купальщиков очень немного молодежи, но ее совсем нет (за исключением молодой особы) в ассортименте Подснепов. Лысые купальщики, скрестив руки, беседуют с мистером Подснепом на предкаминном ковре; купальщики с бакенбардами, держа шляпу в руке, гоняют на корде вокруг миссис Подснеп, после чего удаляются вспять; бродячие купальщики разгуливают по комнатам, заглядывая в декоративные шкатулки и вазы, словно подозревают Подснепов в воровстве и надеются найти свою пропажу на дне какой-нибудь вазы; прекрасные купальщицы сидят по стенам, поглядывая одна на другую и демонстрируя мраморные плечи.