– Что все это... То есть... – чуть ли не шепотом пробормотал Бобби.

– Помалкивай, – сказал пузатый. – Сымай, и все.

Тощий злобно ткнул в шею Бобби ружьем, его движение было таким быстрым, что мне показалось, что ружье выстрелило. Бобби расстегнул пряжку пояса, потом брюки; снял их и стал оглядываться в смехотворной попытке отыскать подходящее место, куда бы их положить.

– Трусишки, трусишки сымай тоже, – сказал пузатый.

Бобби снял трусы – он был похож на мальчика, который впервые, в присутствии других, раздевается на медосмотре. Выпрямился, толстенький, розовый, гладенький, почти без волос на теле, с трясущимися ляжками, с плотно стиснутыми ногами.

– Видишь то бревно? Иди к нему.

Осторожно ступая по земле босыми ногами и морщась всякий раз, когда наступал на что-то острое, Бобби медленно подошел к большому поваленному дереву и стал рядом с ним, склонив голову.

– Ложись брюхом на бревно.

Бобби, став на колени, перегнулся через бревно; при этом высокий все время держал ружье направленным в голову Бобби.

– Подтяни сзади рубашку вверх, толстожопенький.

Бобби одной рукой нащупал у себя на спине край рубашки и подтянул ее вверх, полностью оголив ягодицы. О чем он в этот момент думал, я и представить себе не мог.

– Я сказал, вверх! – Высокий дулом ружья подтолкнул рубашку, сдвигая ее вплоть до шеи Бобби; на спине остался длинный красный след оцарапанной кожи.

Когда я перевел взгляд на пузатого, с белой щетиной на щеках, я увидел, что тот тоже успел снять штаны. Пытаться понять, почему все это происходит, дать этому рациональное объяснение было бессмысленно – они сделают то, что намереваются, и все тут. Сражаясь за каждый вздох, дающий жизнь, я смотрел на неподвижное розовое тело Бобби, растопыренное на бревне в неприличной позе. Никто ничем ему уже сейчас не поможет. Высокий снова направил ружье в голову Бобби, а пузатый примостился сзади.

Вопль, который раздался, мог бы быть и моим, если бы у меня хватило на это воздуха в легких. В этом вопле были и боль, и ужас поругания; за ним последовали стоны чистой боли, для выражения которой не нужны слова. Потом Бобби издал еще один вопль, более высокий по тону, более громкий. Я выдавил из себя весь воздух и повернул голову так, чтобы видеть только реку. Ну где же они, спрашивала во мне каждая жилочка. В одном месте ветви кустов немного расходились и образовывали нечто вроде узкого и неровного прохода к реке – в какой-то момент я не был даже уверен, смотрю ли я на пятно воды или на подрагивающие листья, – и в этом проходе я увидел, как мелькнула байдарка. И Льюис и Дрю держали весла вытащенными из воды – ив следующее мгновение байдарка исчезла.

Седой человек, стоя на коленях, работал над Бобби ритмично и уверенно, время от времени устраиваясь поудобнее. Наконец, он поднял лицо вверх, будто для того, чтобы взвыть во всю силу своих легких, обращая этот свой вой к листьям и к небу, но когда его сильно передернуло, он не издал ни звука. Второй, державший ружье, наблюдал за ним с выражением, в котором странным образом смешивалось одобрение и сочувствие. Пузатый, вытащив себя из Бобби, отстранился от него, а высокий, убрав дуло ружья, упиравшееся в шею Бобби под правым ухом, отступил на шаг. Бобби отпустил бревно и упал на бок, закрыв лицо обеими руками.

Мы все вздохнули. Я смог вздохнуть немного глубже, но только совсем немного.

Высокий и пузатый повернулись ко мне. Я распрямился как можно ровнее и стал, прижатый к дереву, ждать, что они будут делать дальше. Я чувствовал присутствие своего ножа, торчавшего в коре дерева рядом с моей головой, и видел полопавшиеся сосуды в глазах высокого человека. Никаких других чувств во мне не было – я был совершенно опустошен.

Пузатый направился ко мне и исчез за деревом с другой стороны. Ствол дернулся, и я почувствовал, как благодатный воздух наполняет мои легкие. Я дернулся вперед и готов был упасть на землю, но высокий подставил мне ружье под нос. У меня возникло очень странное ощущение, в котором было нечто забавное, более забавное, чем можно было бы ожидать при таких обстоятельствах, – я представил себе свой мозг, который думает о Дине и Марте, а в следующее мгновение лежит, разбрызганный – как какая-то серая грязь – по листьям и веточкам.

– Ты вроде как лысенький и толстенький, а? – сказал высокий.

– Что ты хочешь, чтобы я сказал? Ну ладно, я лысый и толстый. Идет?

– Ты волосатый, как вшивая собака, а?

– Ну, наверно, есть такие собаки.

– Что он мелет? – Высокий обернулся к пузатому. Тот сказал:

– А у него в пасти волос нет, того и болтает всякую хуйню.

– И то правда, – согласился высокий. – На, возьми. Цель в башку.

Потом, протянув ружье пузатому, но не смотря в его сторону, повернулся ко мне. Ружье зависло в воздухе в его вытянутой руке.

– Становись на колени, парень, и молись, – сказал он мне. – И молись как следует.

Я стал опускаться на колени. Когда они коснулись земли, я услышал в лесу какой-то звук, щелчок или хлопок, похожий на тот, который производит лопающаяся резинка, или напоминавший звук косы, быстро срезающей твердый стебель. Пузатый стоял, держа в руке ружье за ствол; глупое самодовольное выражение на его лице совершенно не изменилось – а точно по центру из его груди торчала ярко-красная, полуметровая стрела. Она появилась так неожиданно, что, казалось, выскочила изнутри него.

В первое мгновение никто из нас не понял, что произошло. Все оставалось так, как и было секунду назад: высокий продолжал расстегивать штаны, я стоял на коленях, с полуприкрытыми веками, затемняющими лес; краем глаза я видел, что Бобби катается по засыпанной листвой земле. Ружье упало на землю, и я, как в замедленной съемке, потянулся к нему. Высокий, с животной прыткостью, прянул в том же направлении. Я ухватил ружье за приклад, и если бы смог подтащить его к себе достаточно быстро, я бы, не задумываясь, выстрелил. И проделал бы в высоком приличную дыру. Но тот, едва ухватившись за ствол, должно быть, почувствовал, что я собирался сделать – каждой своей клеточкой я жаждал дернуть спускающую веревку. И, отпрыгнув в сторону, он бросился в лес, в направлении, очевидно, противоположном тому, откуда прилетела стрела.

Я вскочил на ноги с ружьем в руках, словно налившись силой. И, обернув бечевку вокруг правой руки, стал поворачивать ствол во все стороны, угрожая всему вокруг – лесу, миру. Высокий исчез, а на полянке оставались только Бобби, подстреленный человек и я. Бобби все еще лежал на земле, но теперь поднял голову. Это я видел достаточно ясно, однако все вокруг мне казалось каким-то размытым – листья, река, Бобби, я сам. Человек со стрелой в груди продолжал стоять. Он казался нереальным, расплывающимся перед глазами, сдувающимся, как шарик, из которого выходит воздух. Я с изумлением наблюдал за ним. Он осторожно потрогал стрелу, торчавшую из него и спереди и сзади, потянул за нее, но я видел, что она сидит в нем очень плотно – стрела стала словно частью его костяка. Он взялся за нее обеими руками, но руки его были уже слабы, и слабели они прямо у меня на глазах – стрела отбирала у него силы. Он стал проседать, как тающий снег. Сначала он опустился на колени, потом завалился набок, поджав ноги. А потом стал кататься из стороны в сторону, как человек, из которого неожиданно вышибло воздух, производя при этом булькающий, скрежещущий звук. Его губы покрылись красной пеной, конвульсии, в которых было что-то комичное и одновременно невероятно отвратительное, казалось, придавали ему сил. Ему удалось подняться на одно колено, потом даже встать на ноги. Я смотрел на него, держа ружье по-военному, у груди. Он сделал пару шагов по направлению к чаще, потом повернулся, будто передумав, и пляшущей походкой направился назад ко мне, раскачиваясь, дергаясь, будто переступая через что-то невидимое и таинственное. Он протянул ко мне руку – такой жест, наверное, делают пророки, обращаясь к толпе, а я наставил ружье прямо в то место, откуда торчала стрела. Я чувствовал, как внутренний холод наполняет меня – даже зубы заныли. Я уже был готов одним движением перенестись за страшную черту: один рывок за веревку – и все.

Но этого не понадобилось. Он согнулся и упал лицом на мои белые теннисные тапочки; по его телу прошла дрожь, он дернулся и замер, с открытым ртом, полным крови, – будто оттуда выглядывало красное яблоко. На губах вздулся большой, красный, прозрачный пузырь и больше уже не опадал.

Я отступил на шаг и обвел глазами полянку, пытаясь оценить ситуацию. Бобби лежал на земле, приподнявшись на одном локте. Его глаза были такими же красными, как и пузырь во рту мертвеца. Бобби поднялся на ноги, посмотрел на меня. Я вдруг сообразил, что невольно наставил ружье на него – я направлял ружье туда, куда смотрели глаза. Смотрю. Опускаю ружье. Что сказать?

– Вот...

– Господи Боже мой, – проговорил Бобби, – Господи Боже...

– Ты в порядке? – спросил я. Хотя мне было очень неприятно задавать такой прямой вопрос, но я должен был знать. Лицо Бобби покраснело еще больше. Он покачал головой.

– Не знаю, – сказал он, – не знаю.

Я продолжал стоять на одном месте, а Бобби снова лег на землю, положив под голову ладонь. Мы оба смотрели прямо перед собой. Было очень тихо. Человек с проткнувшим его алюминиевым стержнем лежал, склонив голову на одно плечо; его правая рука бессильно сжимала наконечник стрелы; из его спины торчало серебристо-голубое оперение, которое выглядело совершенно чуждым элементом среди зелени.

Долгое время больше ничего не происходило. Вернется ли высокий? Интересно, что произойдет, если он вернется в тот самый момент, когда появится Льюис? Я начинал представлять себе: вот Льюис выходит с одной стороны полянки, в руках у него лук, а высокий появляется с другой... Но чем эта встреча завершится, я никак не мог представить. Я пытался вообразить, как все это произойдет между ними – и тут услышал какое-то движение. Мне показалось, что кора на одном из больших дубов, почти у самой земли, сдвинулась в сторону. Из-за дерева выступил Льюис, двигаясь боком, он вышел на полянку; на тетиве своего лука он держал еще одну из своих стрел с ярким оперением. За ним шел Дрю, держа весло как бейсбольную биту.

Льюис прошел между мной и Бобби, подошел к человеку, лежавшему на земле; опустил лук, потом поставил его одним концом на землю, попав прямо на листик, лежавший там. Дрю двинулся к Бобби. Я так долго держал ружье наизготовку, что возможность опустить его показалась странной, но я опустил его; дула смотрели вниз, и теперь я мог бы разрядить их только в землю. Мы с Льюисом, стоя над убитым, посмотрели друг другу в глаза. Глаза моего друга были живыми и ясными, он улыбался – легко, свободно, очень дружелюбно.

– Ну, и что теперь? А?.. Что теперь делать? А? – сказал я.

Я пошел по направлению к Бобби и Дрю, хотя и не имел никакого представления о том, что делать, когда я пойду к ним. Я видел все, что произошло с Бобби, слышал его крики и стоны, и хотел приободрить его, сказать ему, что, как только мы уйдем из леса или даже как только мы сядем в байдарки, все пройдет, позабудется. Но сказать это – просто язык не поворачивался. Не спросишь же его, в самом деле, как поживает его прямая кишка, или – не чувствует ли он, есть ли у него внутреннее кровотечение? Попытка осмотреть его была бы немыслимой, смехотворной, да и просто для него унизительной.

Но ни о чем подобном сейчас даже и речи быть не могло – Бобби спрятался в свою раковину и яростно пресек бы любую попытку даже просто утешить его. Он поднялся на ноги и отошел в сторону. Он был все еще на половину обнажен; его половые органы, казалось, ссохлись от боли. Я поднял с земли его штаны и трусы и подал ему. Он взял свои вещи, будто удивляясь чему-то. Вытащил платок и ушел в кусты.

Держа ружье наперевес – так же, как держал его тот высокий тощий человек, когда он только показался из лесу, я вернулся к Льюису, который стоял, опираясь на лук, и смотрел в сторону реки.

Не взглянув на меня, он сказал:

– Я думал, думал и потом решил, что ничего другого сделать нельзя.

– Ты правильно решил, – согласился я, хотя вовсе не был в этом уверен. – Я уже было подумал, что все – приехали, сейчас нас оприходуют.

Льюис быстро взглянул в ту сторону, куда ушел Бобби, и я понял, что выбрал весьма неудачное выражение.

– Я был уверен, что нас убьют.

– Наверное, так бы и было. Кстати, за содомию в нашем штате полагается смертная казнь. А если еще к этому принуждают, угрожая оружием... Нет, вас бы живыми не отпустили. Им бы это совсем ни к чему.

– А как вы догадались, что что-то не так?

– Мы услышали крик Бобби, но первая мысль, которая пришла в голову, была: кого-то из вас укусила змея. И мы сразу стали рулить к берегу. Но потом вдруг до меня дошло, что если действительно кто-то из вас напоролся на змею, другой мог бы принять какие-то меры – для этого не нужны три человека, по крайней мере, поначалу. Ну а если на вас напала не змея, а человек или несколько людей, то будет значительно лучше, если я подберусь к ним так, чтобы они меня не заметили. Об этом я и сказал Дрю. И он согласился.

– Ну, а дальше?

– Мы свернули, заплыли в тот маленький приток – помнишь? – и проплыли вверх по течению метров пятьдесят. Потом вылезли из лодки и затолкали ее в кусты. Я натянул тетиву, поставил стрелу, и мы тихонько двинулись в вашу сторону. Метрах в тридцати отсюда я увидел, что тут не два, а четыре человека. Тогда я стал выбирать позицию так, чтобы видеть, что тут происходит. Но листья все время мешали. Поначалу я никак не мог понять, что же все-таки творится, хотя, честно, я сразу подумал именно об... этом. Мне очень жаль, что я не смог ничем помочь Бобби, но – один неосторожный шаг, и они продырявили бы ему голову. По крайней мере, я рад, что этого не случилось. А как только тот тип встал с колен, я взял его на прицел и стал ждать подходящего момента.

– А как ты определил, когда нужно стрелять?

– Я выжидал момент, когда ружье не будет направлено на тебя, я был уверен, что, пока они не разберутся, Бобби они не тронут. Второй тип еще не был в деле, и я был уверен – он рано или поздно передаст свое ружье другому. Единственное, чего я опасался – что ты можешь оказаться между мной и тем типом. Но ни на одну секунду я не спускал с него прицела – смотрел на него все время вдоль стрелы. И стоял я вот так, с полностью оттянутой тетивой, наверное, не меньше минуты. Но даже если бы мне пришлось держать ее натянутой меньше, не могу сказать, что стрелять было бы легче... Но, в целом, все было достаточно просто. Я знал, что он сидит у меня на конце стрелы. Я старался попасть ему посередине спины и немного влево. В последний момент он сдвинулся, а иначе получил бы стрелу точно куда надо. Уже когда я спустил тетиву, я знал, что не промахнулся.

– Да, ты не промахнулся, – сказал я. – А что мы будем делать ним теперь?

Дрю подошел к нам и, наклонившись, взял с земли горстку пыли и стал оттирать ею руки. Потом похлопал руками об штанины, чтобы отряхнуть их.

– Мы можем сделать только одно, – сказал он. – Положить его в одну из байдарок, привезти в Эйнтри и передать полиции. Рассказать, как это все произошло.

– Рассказать что именно? – спросил Льюис.

– Ну, все, что произошло. – Дрю слегка повысил голос. – Это убийство – как это там называется – при смягчающих вину обстоятельствах. Вполне оправданное, если вообще убийство бывает оправданным. Они совершали половое насилие над двумя членами нашей... над двумя нашими товарищами. Угрожая им при этом оружием. И, по твоим же словам, нам ничего другого не оставалось.

– Ничего другого, кроме того, чтобы застрелить человека стрелой в спину? – спросил Льюис с наигранной вежливостью.

– Но это ты так сам решил, Льюис! – сказал Дрю.

– А как бы ты поступил?

– Сейчас не имеет никакого значения, как бы я поступил, – ответил Дрю твердо. – Но могу тебе сказать, что я не верю, что...

– Не веришь – что?

– Подождите, подождите, – вмешался я. – Это бы мы сделали, или не сделали, сейчас не имеет никакого отношения к делу. Он уже там, очень далеко – а мы тут. Не мы все это начали. Мы на это не напрашивались. Вопрос заключается в том, что нам делать теперь.

Что-то задвигалось у моих ног. Я взглянул вниз и увидел, что человек, лежащий на земле со стрелой в груди, покачал головой, будто удивляясь чему-то невероятному, потом издал горлом долгий свистящий звук и снова обмяк. Дрю и Льюис наклонились над ним.

– Он что, разве не умер? – спросил я. Я уже давно считал его мертвым и совершенно не мог понять, как он мог вообще еще двигаться и вздыхать.

– Вот теперь он мертв окончательно, – сказал Льюис, не поднимая головы. – Окончательно и бесповоротно. Но спасти его было бы все равно невозможно. Он прострелен насквозь, прямо по центру груди.

Льюис и Дрю распрямились, мы попытались вернуться к обсуждению того, что же нам делать.

– Давайте обмозгуем все, – заговорил Льюис. – Давайте успокоимся и хорошенько подумаем. Кто знает что-нибудь о законах?

– Я был в составе присяжных на суде. Но только один раз, – отозвался Дрю.

– Ну, это на один раз больше, чем я, – сказал я. – И я ничего не знаю о всяких там подразделениях убийства на предумышленное, непредумышленное и все прочее в таком духе. Ровным счетом ничего.

Мы все повернулись к Бобби, который как раз в это время подошел к нам. Но он отрицательно помотал головой. Лицо у него все еще было пунцовым.

– Не нужно много понимать в законе, чтобы догадаться, что если мы привезем этого типа и передадим его шерифу, будет назначено расследование, и можете не сомневаться – нам придется предстать перед судом, – сказал Льюис. – Я не знаю, какое против нас выдвинут обвинение, как это там будет называться технически, но могу вас заверить – нами будет заниматься суд присяжных.

– Ну и что из этого? – спросил Дрю.

– Что из этого? А вот что. – Льюис переступил с ноги на ногу. – Мы убили человека. Выстрелом в спину. И мы убили не просто вообще человека, а местного, жителя этих гор. И теперь давайте прикинем, чем это для нас чревато.

– Ладно, – сказал Дрю. – Прикидывай. Мы слушаем. Льюис вздохнул и почесал в затылке.

– Только нам не надо горячиться и изображать из себя бойскаутов Мы должны все сделать толково и правильно. А сделать мы можем только одно.

– Вот тут ты совершенно прав, – сказал Дрю. – Мы можем сделать только одну вещь...

Я пытался представить, что нас ожидает, и видел в будущем одни лишь неприятности, которые будут преследовать теперь меня до конца жизни. Меня всегда до смерти пугало все, что связано с полицией; от одного вида человека в полицейской форме я весь холодею – иногда мне кажется, что у меня даже слюна во рту замерзает... В наступившей тишине я почувствовал, что дыхание мое участилось; я снова стал различать тихие звуки, издаваемые рекой – будто что-то скребется за дверью.

– Прежде чем мы примем решение предстать перед судом присяжных в каком-нибудь городке среди этих гор, нам нужно очень хорошо все взвесить. Мы не знаем, кем был этот человек, но знаем, что жил он где-то неподалеку. Может быть, сбежавший из заключения преступник, или, может, он занимался незаконным изготовлением виски. И кто знает, чей он там отец, брат или близкий родственник. Я могу почти наверняка сказать, что у него родственников полно по всей округе. В этих местах все друг другу в той или иной степени родственники. И подумайте еще вот о чем: здесь все очень сильно настроены против дамбы. Придется переносить много кладбищ, чтобы не залило водой, ну и прочее в том же духе. Местным не нравится, что здесь болтаются всякие «пришлые». И мне совершенно не улыбается предстать здесь перед судом, на котором среди присяжных будут родственнички типа, которого я застрелил в спину. А может быть даже, среди присяжных будут его родители – здесь все возможно.

То, что Льюис говорил, имело смысл. Я стал прислушиваться к лесу, к реке – не дадут ли они мне ответа. И явственно представил себе, как все мы четверо гнием месяцами в какой-нибудь местной тюрьме, в одной камере с пьянчужками, питаясь кукурузным хлебом с солониной, салом, стараемся не думать о том, что нас ожидает, чтобы не умереть от беспокойства; ведем переговоры с адвокатами, оплачиваем их услуги из месяца в месяц; добиваемся того, чтобы нас освободили под залог или чтобы кто-нибудь взял нас на поруки... Но я не имею ни малейшего представления, позволено ли подобное вообще при разбирательстве такого дела, как наше... Я уже видел, как затягиваю свою семью все глубже в эту отвратительную передрягу, вылезти из которой уже невозможно; все более запутываюсь в обстоятельствах жизни, смерти и существования этого гнусного, бессмысленного человека, лежавшего передо мной и с задумчивым видом державшегося рукой за наконечник стрелы, убившей его, с лопнувшим красным пузырем на губах, превратившимся в маленькую тоненькую струйку крови, которая медленно собиралась в каплю под ухом... Да, среди всех нас Льюису грозили самые большие неприятности, но каждому из нас тоже было что терять. Крайне неприятно будет уже то, что пресса раструбит про случившееся, и наши имена будут как-то связываться с убийством, и пройдет очень много времени, прежде чем об этом позабудут... Нет, если есть возможность избежать всего этого, ею надо воспользоваться.

– Ну, а что ты думаешь, Бобби? – спросил Льюис, и в его голосе прозвучали нотки, которые давали понять, что решение Бобби будет для всех нас решающим.

Бобби сидел на том же бревне, на которое его заставили улечься; одной рукой он прикрывал глаза, другой подпирал подбородок. Он встал, постаревший лет на двадцать, подошел к мертвецу. Потом вдруг, в неконтролируемой вспышке гнева, которая была совершенно неожиданной, будто прорвавшейся откуда-то из другого мира, он ударил труп в лицо ногой, потом еще раз, и еще. Льюис, обхватив за плечи, оттащил его в сторону. Когда он отпустил Бобби, тот повернулся и отошел на несколько шагов.

– Ну, а что ты скажешь, Эд? – спросил меня Льюис.

– Боже, я не знаю, честное слово, не знаю!

Дрю обошел тело, стал с другой стороны и нарочито медленно протянул руку и показал на труп.

– Не знаю, что ты задумал, Льюис, – сказал он, – но если ты попытаешься скрыть это тело, ты сразу себя подставляешь под обвинение в предумышленном убийстве. В законах я разбираюсь мало, но это знаю наверняка. А учитывая то, что ты нам рассказал об условиях, в которых будет здесь проводиться суд, тебе это совсем не нужно. Хорошенько подумай, Льюис, если, конечно, мысль об электрическом стуле тебя не так уж беспокоит.

Льюис взглянул на него с выражением заинтересованности:

– А если... если тела нет? Нет тела, нет преступления. Что, не так?

– Ну, наверное, так. Но я в этом не уверен. – Дрю пристально взглянул на Льюиса, потом перевел взгляд на мертвеца. – А все-таки, что ты задумал, Льюис? Мы имеем право знать. И хватит нам уже стоять здесь и охать да ахать. Надо что-то предпринимать, и немедленно.

– Никто не охает и не ахает, – сказал Льюис. – Я как раз раздумывал, пока вы высказывали то, что можно было бы назвать «общепринятой точкой зрения».

– О чем раздумывал? – спросил я.

– О том, что делать с телом.

– Не будь дураком, Льюис, – сказал Дрю тихо. – Что ты собираешься делать с телом? Бросить в реку? Его начнут искать именно в реке.

– Ктоего начнет искать?

– Ну, все те, кто будет его разыскивать. Ты же сам сказал, что у него здесь наверняка полно всякой родни. Друзья будут искать, полиция. Тот тип, который был с ним и сбежал.

– Вовсе не обязательно бросать его в реку, – возразил Льюис.

– Льюис, – сказал Дрю, – брось свои штучки. Я говорю совершенно серьезно. Послушай, что мы тебе говорим. Это тебе не твои дурацкие игры. Ты убил человека. Вот он – лежит здесь.

– Да, убил, – согласился Льюис. – Но ты не прав, когда говоришь, что в том положении, в котором мы оказались, нет элемента игры. Может быть, это самая серьезная игра из всех существующих. Но если ты не видишь в этом игры, ты не видишь кое-чего очень важного.

– Ладно, Льюис, – вмешался я. – Давай сейчас не будем об этом.

Льюис развернулся ко мне.

– И ты, Эд, послушай, и послушай внимательно. Мне кажется, мы можем выбраться из этой истории. И сделать это так, что нам никто не будет задавать никаких вопросов, никаких не будет у нас неприятностей – если только мы возьмем себя в руки и сделаем все толково и быстро. Займет это у нас времени не больше часа. Если мы все хорошо обдумаем и все правильно сделаем и не совершим никаких ошибок – у нас потом не будет никаких проблем. Если же мы обратимся к представителям закона – мы не отвяжемся от этого человека, от этого тела до гроба... От него надо избавиться.

– Как? – сказал я. – Куда его засунуть?

Льюис повернул голову к реке, потом широко махнул рукой в сторону леса, обступающего нас со всех сторон, будто говорил этим жестом: вот вам сотни и сотни миль. В его глазах появилось особое выражение – забавная заговорщицкая хитринка, предвкушение удовольствия от хорошо обдуманного действия, спортивный азарт. Он опустил руку, а потом легко положил ее на свой лук – он предлагал мне и Дрю весь лес, всю дикую природу.

– Выбирайте, – сказал он. – Где угодно. В любом месте.

– Да, мы можем с ним что-нибудь сделать, – загорячился Дрю. – Мы можем бросить его в реку. Мы можем закопать его. Мы можем даже сжечь его! Но если его начнут искать, то все равно найдут. Его или какие-нибудь следы. А ты забыл про другого типа, того, кто был с ним? Он возьмет и приведет с собой...

– Приведет с собой кого? – спросил Льюис. – Сомневаюсь, что он захочет привлекать еще кого-нибудь. И уж конечно – он не обратится ни к шерифу, ни в полицию. Ему совсем не нужно, чтобы кто-нибудь узнал, чем он тут занимался, когда подстрелили его дружка. Он может кого-нибудь привести сюда с собой – хотя я очень сомневаюсь, что он это сделает, – но, уверяю вас, вернется он сюда не с полицией. А если вернется – что из этого?

Льюис концом лука коснулся трупа и в упор посмотрел на Дрю:

– Но он сюда никогда больше не возвратится.

– Это почему же? – сказал Дрю, упрямо выставив челюсть. – И откуда ты знаешь, что он не околачивается где-то рядом? Может, он наблюдает за нами? А если мы куда-нибудь потащим труп и попытаемся от него избавиться, то разве так трудно проследить за нами? А потом он приведет сюда кого надо. Посмотри по сторонам, Льюис. Он может прятаться где угодно!

Льюис не посмотрел по сторонам, зато я сделал это. Противоположный берег казался мирным и безопасным, но мне становилось все страшнее оставаться на этом берегу. Мне казалось, что со всех сторон – со стороны реки, со стороны леса – на нас наплывает чье-то невидимое, всепроникающее присутствие. Дрю был прав – тот тип мог быть где угодно. В сплошной массе деревьев и листьев взгляд не находил никакой опоры, терялся в прихотливом переплетении растений, доживающих свой век в затхлой темноте, – и среди них скрывается тощее тело глупого, хитрого человека, который может двигаться так же незаметно, как змея или лягушка, и неслышно следить за нами, следить за каждым нашим шагом. Но нашей единственной защитой от него был Льюис, хотя, когда я осознал, что возлагаю надежды на то, что мог бы с ним сделать Льюис, меня это неприятно поразило. Спокойствие и уверенность, с которыми Льюис убил человека, наполняли меня страхом и отчаянием, но одновременно эти же его качества успокаивали меня. И я стал бессознательно продвигаться к нему поближе. Мне бы очень хотелось прикоснуться к его спокойной, могучей руке; он стоял в грациозной позе, приподняв слегка одно бедро и согнув в колене одну ногу. Я бы последовал за ним куда угодно – и понял: все, что он предложит, я сделаю.

Все еще глядя на реку, Льюис сказал:

– Ладно, давайте прикинем, как дальше быть.

Бобби поднялся со своего бревна и подошел к нам. Мы трое стояли по одну сторону трупа, Льюис по другую. Я отодвинулся немного в сторону от Бобби – чтобы не видеть его красного лица. Он не был виноват в том, что произошло, но мне казалось, что он стал заразным. Я почему-то вспомнил, как он выглядел, перегнувшись через бревно, как пискляво звучал его голос, когда он закричал.

Льюис склонился над мертвецом, во рту он держал сухую травинку:

– Если мы повезем его в байдарке, нас будет видно со всех сторон. И если за нами кто-нибудь следит, то он легко увидит, где мы его оставим. К тому же, как правильно говорит Дрю, в реке будут искать прежде всего. Так что надо выбрать другое место.

– Вернуться назад или пойти дальше, вниз по течению.

– Или пойти в сторону, – сказал Льюис. – Или, может быть, и то и другое.

– Что значит «и то и другое»?

– Вернемся немного назад, как можно ближе к берегу. Проплывем. А потом углубимся в лес. Есть смысл закопать его или спрятать где-нибудь, и как можно скорее.

Я был согласен с Льюисом, хотя леса вверх по течению мне казались уже больше наполненными опасностью, чем вниз по течению – только там открывалось какое-то более или менее благополучное решение нашей проблемы, только там, вниз по течению, мы можем обезопасить себя...

– Итак... мы везем его назад, вверх по реке, а потом углубляемся в лес. Отвезем его к тому маленькому притоку, свернем в него и будем двигаться, пока не найдем подходящее место. Там мы его закопаем, вместе с его ружьем. И я совершенно уверен, что никто его не найдет. В этих лесах человечьих костей столько – не сосчитать. Тут постоянно исчезают люди, и никто не знает, что с ними. А через несколько недель долина реки будет затоплена, и все эти места окажутся под водой. Неужто вы думаете, что власти штата приостановят затопление, чтобы позволить полиции поискать исчезнувшего местного бродягу? Особенно если никто не знает точно, где он и был ли вообще в лесу? Бред абсолютный! А через полтора месяца... Вы когда-нибудь были у большого озера? В нем столько воды, что все, что было на дне, так и останется там на веки вечные.

Дрю покачал головой:

– Говорю вам – я не хочу в этом принимать никакого участия.

– Никакого участия? – спросил Льюис, резко повернувшись к Дрю. – Ты уже принимаешь во всем этом самое непосредственное участие! Ты хочешь быть честненьким, хочешь остаться в стороне?.. У тебя просто не хватает духу решиться! Поверь мне, если мы все сделаем, как следует, мы вернемся домой такими же, какими уехали. И все будет в порядке. Если, конечно, кто-нибудь не проболтается.