Избавление

Ничего не говоря, сжав одну руку другой, человек прошел между нами и направился к косой полосе света, обозначавшей вход. Я инстинктивно отстранился, давая ему пройти. На какое-то мгновение мне показалось, что Льюис сделал движение, будто хотел стать на его пути. Я весь внутри сжался, не понимая, но пугаясь того, что происходит, или того, что вот-вот может произойти. Движение Льюиса, который намеревался преградить ему путь, помешать ему пройти, было таким же инстинктивным, как мой шаг в сторону, чтобы пропустить человека. Но с уверенностью я сказать не могу – действительно ли Льюис попытался это сделать. Возможно, мне с того места, где я стоял, это просто померещилось в темноте. Мы вышли вслед за автомехаником.

Когда мы вынырнули в яркий солнечный свет, заливавший пыльный двор, кое-где поросший хилой травой, он стоял, широко расставив ноги, и глядел на свою руку. На тонкой перепонке между большим и указательным пальцами краснел свежий порез. Механик был большим, тяжелым человеком – килограммов на десять тяжелее, чем Льюис. На нем были комбинезон, майка, кепка, какую обычно носят машинисты-железнодорожники, и армейские сапоги с обрезанными голенищами. Он держал свою руку низко у пояса, и казалось, будто для этого ему приходится напрягать все мускулы второй руки и всего тела.

В такой ситуации непринужденно начать беседу очень трудно. Больше всего в тот момент мне хотелось просто исчезнуть, а не объяснять, что мы делаем у этой мастерской. Но Льюис подошел к человеку с порезанной рукой, и спросил – с удивительной для него вежливостью, – не мог бы ли он нам помочь.

– Нет, – ответил великан, пристально посмотрев при этом почему-то на меня, а не на Льюиса. – Не так страшно, как я думал.

Он вертел свою порезанную руку и так и сяк, все так же держа ее низко, у пояса. Потом вытащил из кармана серый платок и обернул им руку, затянув узел зубами.

Льюис подождал, пока не будет завязан второй узел, и сказал:

– Я вот хотел спросить: не могли бы вы или кто-нибудь еще, может быть, ваш брат, перегнать наши машины в Эйнтри? Мы готовы заплатить за это двадцать долларов. А если вы захотите взять с собой кого-нибудь третьего, который бы поехал с вами в какой-нибудь третьей машине, чтобы привезти вас назад, мы заплатим всем тридцать долларов, по десять долларов на каждого.

– А зачем, собственно", гнать машины в Эйнтри?

– Мы хотим проплыть по реке на байдарках до Эйнтри, и нам бы хотелось, чтобы машины ждали нас там. Мы предполагаем добраться до Эйнтри послезавтра.

– На байдарках? – спросил мужчина, переводя взгляд с Льюиса на меня и обратно на Льюиса.

– Да, на байдарках, – подтвердил Льюис, слегка прищурив глаза. – На байдарках вниз по реке.

– А вы там бывали раньше?

– Нет, а вы?

Гринер повернул свое тяжелое мясистое лицо к Льюису. Их взгляды столкнулись; кузнечики в траве вокруг мастерской трещали так громко и звонко, будто железом стучат о железо. Я видел, что Гринера оскорбили последние слова Льюиса, который сам мне когда-то говорил, что ни в коем случае нельзя жителей этих горных мест заставлять признать, что они чего-то не знают.

– Нет, не был, – ответил Гринер медленно. – В тех местах не бывал. А чего там делать? Нечего там делать. Рыбалка там плохая.

– А как охота?

– На охоту не хожу. Но на вашем месте я б туда не совался. И зачем вообще туда лезть?

– Да просто так. Просто потому, что есть такое место, – сказал Льюис, обращаясь к Гринеру, но явно предназначая свое замечание специально для меня.

– Ну, есть такое место, – проворчал Гринер. – А вот когда вы заберетесь туда и увидите, что выбраться не можете, вот тогда пожалеете, что вообще туда сунулись.

У меня в груди образовалась какая-то пустота, и в этой пустоте гулко бухало сердце. Мне хотелось поскорее убраться отсюда, вернуться домой и больше не рыпаться. То, что происходило, мне было очень неприятно.

– Послушай, Льюис, – сказал я. – Пошло оно все к черту. Поехали домой. Будем играть в гольф.

Льюис не обратил на мои слова никакого внимания.

– Ну что, сможете это сделать? – спросил он Гринера.

– Сколько, вы сказали, заплатите?

– Двадцать долларов двоим, тридцать – троим.

– Пятьдесят, – сказал Гринер.

– Ну да, держи карман шире, – сказал Льюис.

Господи Боже, ну почему он так себя ведет? Я был напуган и раздражен тем, что Льюис и меня делает невольным участником происходящего. Никто не заставлял тебя ехать, сказал я себе. Но это – в последний раз. Никогда больше! Никогда.

– Как насчет сорока? – спросил Гринер.

Льюис притопнул ногой по земле и повернулся ко мне:

– У тебя есть десятка?

Я вытащил деньги и вручил ему десятидолларовую бумажку.

– Сейчас получаете двадцать. – Льюис протянул Гринеру две десятидолларовые бумажки, свою и мою. – Остальное мы вам пришлем по почте. Не беспокойтесь, раз мы платим сейчас половину, то и вторую половину заплатим. Ну что, берете?

– Ладно, я вам верю, – сказал Гринер, но таким тоном, будто говорил гадость. Он взял протянутые деньги, рассмотрел их и засунул в карман. Потом пошел через двор к дому, а мы, обходя мастерскую, пошли к машине.

– Как ты считаешь, – спросил я Льюиса, – мы увидим свои машины снова? Рожа этого сукина сына никакого доверия мне не внушает. Он и его братец могут запросто угнать машины и продать!

– Он этого не сделает хотя бы по одной простой причине – мы же знаем, кто он и где его искать, – сказал Льюис спокойно. – А двадцать долларов ему заработать не так просто. Можешь быть уверен, машины нас будут ждать в Эйнтри, когда мы туда доберемся. Не беспокойся.

Через несколько минут Гринер вышел из дома в сопровождении своего брата, который был еще крупнее, чем он. Они напоминали двух бывших футболистов[7]в первый год после того, как те ушли из профессионального спорта, – они начинают оплывать жирком, устроившись на работу ночными сторожами. Мы даже не представились, а мысль о том, что можно было бы пожать им руки, просто не пришла мне тогда в голову – я подумал об этом много лет спустя. До сих пор мне интересно, что случилось бы, если бы мы попробовали это сделать.

Подъехали Дрю и Бобби. Мы рассказали им, о чем нам удалось договориться с братьями. В это время откуда-то появился третий человек, и братья и этот третий залезли в старенький пикап – во многих местах краска на нем облезла, обнажив голый металл, – и когда мы двинулись дальше, они поехали следом. Мне казалось, что более правильным было бы нам ехать заними, но той информации, которую удалось получить на бензоколонке – хоть и была она весьма расплывчатой, – Льюису, по всей видимости, было достаточно. Он знал, в каком направлении река, знал, что где-то дальше к северу берег сильно понижается и что где-то у реки производилась когда-то вырубка леса. И его совершенно не беспокоило, что все это могло совершенно не соответствовать действительности. Он просто ехал вперед, уверенный, что доедет куда надо.

Через некоторое время он свернул на проселочную дорогу. Льюис ехал слишком быстро, и за нами развивался шлейф охристой пыли, в котором полностью скрывался грузовик. Мы проехали мимо нескольких ферм, потом дорога пошла вниз и стала ровной, как длинная борозда в земле; по обеим сторонам ее стояли заросли сгнившей кукурузы. Затем дорога привела нас в сосновый лес, и местность действительно стала понижаться, притом значительно. Дорога становилась все хуже. Она поворачивала в том направлении, где проходило шоссе, и Льюис все время высовывался из окна, надеясь увидеть поворот, после которого дорога, наконец, повернет в ту сторону, где, по его представлению, протекала река. В какой-то момент он повернул машину так резко и неожиданно, что я решил – Льюис пытался избежать столкновения с чем-то, чего я не заметил. Но мы просто свернули с дороги и поехали вниз по довольно крутому склону.

Все вещи в машине сползли с мест, и позади нас что-то тарахтело. Льюис даже немного приподнялся на сиденье, высматривая, куда ехать. По машине с боков и снизу хлестали ветки кустов. Я оглянулся, но ни второй машины, ни грузовика не увидел. Если на повороте они отстали – Льюис вел машину очень быстро, – они все равно должны были бы видеть, где мы свернули. И им уже пора было бы и появиться. Но их позади нас не было.

Дорога, описав полукруг, вообще исчезла. На земле перед нами валялось несколько почерневших, полусгнивших досок; чуть подальше находилась каменистая расщелина, полностью заросшая бурьяном. По большому камню пробежала ящерица, остановилась, подняв голову. Поодаль, в углублении, одиноко стояли козлы для пилки дров.

– Похоже на то, – сказал Льюис, – что мы заехали не туда.

– Может быть, будет лучше, если мы все-таки попросим их показать нам, где река?..

– Посмотрим.

Льюис долго разворачивался туда и сюда, насилуя машину, пока ему не удалось вырулить на дорогу, которая привела нас вниз. И мы поехали обратно, вверх к развилке. Когда мы туда добрались, там нас ожидал грузовик; машина Дрю стояла позади него. Интересно, почему Дрю не поехал за нами? Но я догадывался, что пристроиться за грузовиком – было вполне в его духе. Если он не знал, куда едет, то всегда был готов следовать за тем, кто знал.

Один из братьев Гринеров – тот, с которым мы разговаривали, – высунулся из кабины.

– Ну, и куда ты едешь, парень? Это тебе не город.

Льюис вспыхнул:

– Ладно, поезжай, поезжай вперед!

– Не-а, – сказал Гринер. – Ты поезжай вперед. Найдешь. Эта речка – самая большая в штате.

Льюис снова помчался вперед. Дорога пошла вправо, потом, снова влево, а потом вниз. Неожиданно до меня дошло – по обеим сторонам между деревьев были видны пеньки!

– Слушай, вырубку леса, наверное, вели здесь, – сказал я.

Льюис кивнул:

– Да, похоже на то, что тут крепко поработали. Я думаю, теперь мы едем куда надо.

Дорога продолжала спускаться, местами весьма круто. Вскоре ее трудно было уже назвать дорогой. Трудно было даже поверить, что по ней когда-то ездили машины – она теперь мало чем отличалась от нетронутой почвы леса вокруг нас. В одном месте нам пришлось проехать над вымытой дождями ямой – машина едва ползла, колеса с обеих сторон шли по самым краям. Даже на джипе проехать там было бы трудно.

Потом дорога резко нырнула вниз и привела к краю оврага. Я подумал, что назад выехать будет очень сложно, может быть, даже невозможно.

– Держись, – сказал Льюис и повел машину вниз, к оврагу. По машине хлестали рододендроновые и лавровые кусты, сгибаясь и тут же распрямляясь, когда мы проезжали. Какая-то ветка запрыгнула в открытое окно и улеглась мне на грудь.

Мы остановились. Со всех сторон нас обступал лес. Я посмотрел на ветку, лежащую у меня на груди, и увидел, что она подпрыгивает в такт биению моего сердца.

Льюис раковиной приложил руку к своему уху:

– Прислушайся!

Я стал прислушиваться. Поначалу я ничего не услышал. Потом сквозь тишину я уловил какой-то невнятный шум – ровный, неутихающий, нескончаемый. Льюис снова завел мотор, и машина поползла вниз, шурша листьями. Я снял с себя ветку и выбросил ее в окно. Мы подъехали почти вплотную к оврагу. Я вылез из машины и посмотрел себе под ноги: не видно ли змей? Боже, ну зачем я здесь? Когда я повернулся, чтобы посмотреть, что делает Льюис, я заметил свое отражение в зеркале заднего обзора. Я был весь в светло-зеленом – высокий лесной человек, первооткрыватель, партизан, охотник. Должен признать, мне понравилось то, что я увидел; мне понравился тот образ, который возникал. Даже если это была всего лишь игра, развлечение, в которое меня втянули – я был в настоящем диком лесу, и мой вид вполне соответствовал обстановке. Нет, не так уж плохо, что я здесь! Я прикоснулся к рукоятке ножа, висящего на боку, и подумал о том, что ведь все мужчины были когда-то мальчиками, а мальчикам всегда хочется почувствовать себя мужчинами. И это не так уже сложно сделать: например, нужно просто быть довольным тем, что происходит – вот и все.

Льюис прошел мимо меня и перепрыгнул через узкий овраг. С другой стороны склон оврага вздымался довольно круто. Льюис забрался наверх и на мгновение замер – руки на поясе, высокий, уверенный в себе человек, завоевавший лес. Он посмотрел куда-то вниз, по другую сторону оврага. Мне захотелось увидеть то, что видел он, и я полез за ним. Когда я выбрался наверх, он уже спустился по склону вниз. Пока я карабкался, мне пришлось помогать себе руками, и впервые за много лет руки у меня оказались вымазаны в земле. Выбравшись наверх, я ничего особенного не увидел – кругом расстилался лес, сквозь который шел Льюис в своей австралийской шляпе и маскировочном костюме. Я несколькими прыжками спустился вниз.

После каждого прыжка я приземлялся мягко, глубоко приседая. В мои теннисные тапочки набился лиственный перегной. Внизу, на земле, стояла большая лужа; вокруг все густо поросло деревьями с узенькими, как у вербы, листьями, так что впереди себя, кроме них, я ничего не видел. Вода в луже еще не зацвела, по ней пробегала рябь. Я вдруг понял, что со всех сторон до меня доносится шум, в который мы незаметно вошли.

Льюис, подскакивая как ворона, перебежал лужу; я последовал за ним, раздвигая ветки и молоденькие деревца, что не всегда было легко. Льюис остановился, и я, подойдя к нему, остановился тоже. Он отвел в сторону ветки со стреловидными листьями. Я придвинулся к нему поближе и заглянул в окно с неровными краями пепельного цвета, которое он проделал в лиственной завесе.

Перед нами открылась река – и никуда уже больше не исчезала. Она была серо-зеленой, очень чистой, однако с примесью молочной белесости; казалось, что вода в реке тут же станет белой и пенящейся, как только на ее пути встретятся подводные камни, и произойдет это быстрее, чем с водой в любой другой реке. Река в этом месте была метров сорок в ширину, и, по всей видимости, очень неглубокой, не более полутора-двух метров в глубину. Через проем в листьях и ветках нам был виден лишь небольшой участок реки прямо перед нами. По воде ничего не плыло, даже маленьких веточек не было видно. Льюис отпустил листья; они изящно вернулись на место, скрыв от нас реку.

– Вот и наша речка, – сказал он, продолжая смотреть перед собой.

– Красивая, – отозвался я, – действительно красивая. ...Потом мы долго возились, снимая байдарки с крыши машин и перетаскивая их через овраг, а затем через крутой вал за ним. На ровном месте Льюис и Бобби тащили веревки, привязанные к носу байдарок, а мы с Дрю толкали их сзади. Наконец, мы вытащили лодки из ивовых зарослей.

Деревянную байдарку мы спустили на воду первой. Льюис залез в воду и, стоя по щиколотку в прибрежном иле, руководил посадкой. У обеих байдарок на дне были деревянные настилы, которые не были закреплены и держались на месте благодаря своему весу и сидениям, нависавшим над ними. Сначала мы сложили в лодки наши скоропортящиеся съестные припасы, потом все остальное, а сверху положили водостойкие палатки, закрепив их веревками. Дрю зашел в воду, за ним я. Льюис вылез на берег.

– Тащить твою гитару? – закричал Бобби с вала у оврага.

– Тащи! – крикнул в ответ Дрю. И потом добавил, обращаясь уже ко мне: – Если с ней что-нибудь и случится здесь, на реке, я не буду особенно переживать. Но мне совсем не хочется, чтобы ее утащили эти типы.

– Будем надеяться, что мы не очень повредим ее, если перевернемся.

– Не знаю, как ты, приятель, – сказал Дрю, подражая местному говору, – но я вовсе не собираюсь макать свою жопу в эту самую реку. Я сяду в байдарку вместе с тобой, а не с этим мистером Льюисом Медлоком. Я видел, как он гонял по тем дорогам, ни хрена не зная, куда едет.

– Идет, – сказал я. – Я не возражаю. Но должен тебе сказать, что он здорово умеет управляться с веслами в этой байдарке, а я – нет. К тому же, он силен, как черт, и сейчас в прекрасной форме. А я – нет.

– Я все равно рискну плыть с тобой, – ответил Дрю. – И жена моя это одобрила бы.

Льюис и Бобби продолжали носить из машин наши вещи, а мы с Дрю засовывали их под палатки, стараясь разместить их поудобнее. Но это у нас получалось не очень хорошо, и я подумал, что лучше бы этим делом занимался Льюис. У него бы это получалось намного лучше. Мы с Дрю топтались в иле, замарав ноги до колен.

Наконец Бобби, пробираясь сквозь ивняк, пришел с последним грузом:

– Ну, вроде все.

– А как насчет машин, обо всем договорились?

– Да вроде бы, – сказал Бобби. – Льюис обговаривает с ними последние детали. Ну и типчики! Я рад, что больше их не увижу.

Мы услышали, как вдалеке завелся мотор машины. Тут я подумал о том, что совершенно не знаю, кто же этот третий, взявшийся нам помочь. Я совсем не запомнил его лица.

– Я лично, – сказал Бобби, – весьма сомневаюсь, что им удастся вернуться назад по той дороге, по которой мы ехали сюда.

– Утешительная мысль, – отозвался Дрю. – А что, если они действительно не смогут выехать назад?

– Мы все равно сейчас уплывем, – сказал я. – А как им выбраться отсюда – это уже их проблема.

– Ничего себе ихпроблема! – возмутился Бобби. – Что мы будем делать, если не найдем своих машин в этом – как его – городке, куда мы должны приплыть?

Тут раздался голос Льюиса из-за ивовой завесы:

– Да не волнуйтесь ни о чем! Машины будут на месте, где положено.

Мы надели спасательные жилеты. Я удерживал деревянную байдарку на месте, чтобы в нее мог забраться Бобби. Он, пошатываясь, залез в байдарку и уселся на носовом сиденье. За ним последовал Льюис. Под их весом байдарка осела в воде и приобрела максимально возможную устойчивость.

– Ладно, – сказал Льюис. – Отпускай.

Я отпустил, и лодка поплыла, уже ничем не удерживаемая. Я стоял ц смотрел на них через плечо. Я так глубоко погрузился в ил, что даже подумал о том, что вылезать из него будет трудно. Стоя так, я ухватился за алюминиевую байдарку, в которой уже сидел Дрю, державший в руках весло.

– Я правильно держу эту штуку? – спросил он.

– Наверное, – сказал я. – Весло нужно держать... Ну, в общем так, как ты его держишь.

Я вытащил одну ногу из ила, но при этом вторая застряла в нем еще глубже. Я ухватился за длинную ветку и стал вытаскивать себя из трясины, которая не хотела отпускать мою левую ногу.

– Она меня держит! – сказал я.

– Кто «она»?

– Да эта пакость.

Я дергался и, не отпуская ветки, тянул себя из ила. Когда, наконец, мне удалось вытащить ногу, я, нащупав более твердое место, оттолкнулся и заскочил на корму. Деревянная байдарка, в которой плыли Льюис и Бобби, у кого-то была одолжена, а алюминиевая, в которой разместились мы с Дрю, принадлежала Льюису. Байдарка раскачивалась и прыгала. Мы веслами оттолкнулись от берега, и медленное течение властно подхватило нас. Берег стал удаляться. Я чувствовал, как тянет нас течение, состоящее из многих невидимых потоков, – как будто нас тащили несколько веревок, каждая немножко по-разному. У меня возникло ощущение, которое всегда охватывает меня, когда я проваливаюсь в сон, расставаясь с сознанием, – вроде бы я двигаюсь к чему-то неизвестному, встречи с которым мне не избежать, но откуда я все-таки вернусь.

Благодаря кинофильмам, спортивным передачам по телевидению и большим фотографиям индейцев, гребущих в своих каноэ, я имел некое общее представление, что мне нужно делать. И я погрузил весло в воду с левой стороны байдарки и провел его вдоль борта. Нос лодки, где сидел Дрю, – и я тут же понял, что, пожалуй, самой большой проблемой будет поворачивать нашу байдарку из стороны в сторону, имея такого пассажира, сидящего на переднем сиденье, – тяжело повернул к середине реки, где течение, подхватившее нас, было быстрее. Я испытывал блаженное ощущение полного, свободного скольжения, движения, для которого не применяешь никаких усилий. И это несмотря на то, что мы, собственно, довольно медленно дрейфовали, перегруженные большим количеством вещей и скованные неуверенностью. Я заметил, что у Льюиса и Бобби, которых уже отнесло от нас довольно далеко, пока тоже получалось не лучше, чем у нас с Дрю, хотя Льюис явно старался вовсю. Я подумал, что он, наверное, позволяет Бобби освоиться на воде и определить, с какой стороны байдарки ему удобнее грести. Я предложил Дрю грести справа от лодки, и мы попробовали сделать несколько совместных гребков. Мы проплыли над очень мелким местом, где течение усилилось, – вода вскипала, проносясь над серовато-коричневыми камушками на дне. Байдарка закачалась и днищем проскрипела по камням.

– Давай, попробуй грести сильнее, – сказал я. – Нам нужно найти способ, как перемещать эту штуку так, как нам нужно.

Он погрузил весло глубоко в воду, и я гребнул вместе с ним. Мы нашли свой ритм и стали довольно уверенно приближаться к первому повороту реки. Пару раз весло ударялось о каменистое дно, от чего у меня в руках возникало какое-то странное, противоречивое, сокровенное чувство. Мы стали входить в поворот как раз тогда, когда передняя байдарка уже почти прошла его. Я начал грести немного сильнее, чтобы удерживать нашу лодку точно по течению. Дрю оглянулся, сверкнув очками; при этом он повернул только голову, а тело его, облаченное в спасательный жилет, оставалось неподвижным. На половинке лица, обращенного ко мне, была видна широкая улыбка.

– Смотри, – сказал он, – у нас что-то получается!

– У нас все получается нормально.

Когда мы вышли из поворота, у меня, при взгляде на зеленую байдарку впереди, тут же возникло ощущение, что происходит нечто странное. Либо неправильным образом вела себя река, либо зеленая байдарка. Льюис и Бобби двигались поперек пока еще спокойной реки, и Льюис старался изо всех сил развернуть лодку. Бобби, насколько я мог видеть с такого расстояния, выглядел совершенно растерянным, хотя и он пытался помочь. Их байдарка развернулась и теперь плыла по реке задом наперед. Дрю закрыл лицо рукой. Я хотел уже было крикнуть что-нибудь Льюису, но не смог заставить себя сделать это. Иногда я позволял себе посмеяться над Льюисом, но почувствовал, что сейчас это было бы неуместно. Дрю и я перестали грести, не решаясь окликнуть Льюиса и Бобби. Течение несло нас вперед, и мы могли спокойно наблюдать за происходящим. Бобби оставил попытки управиться с веслом, а Льюису – казалось, лишь благодаря страстному желанию исправить положение, – удалось снова развернуть лодку боком. Но едва он этого добился, байдарка остановилась, зацепившись за подводные камни. Льюис стал отпихиваться от камней веслом и руками, потом попытался сдвинуть байдарку с места, раскачивая ее своим весом. Наконец, он вылез из лодки в воду и стал спихивать ее с камней руками. Мы с Дрю подплыли к ним и, табаня, остановились. Подчиняясь невольному порыву, я вылез из байдарки, чтобы помочь. Мы с Льюисом тащили и толкали лодку, а Бобби сидел на носу как мертвый груз с соответствующим такому грузу выражением на лице.

Загружая байдарки вещами и даже проплыв некоторое расстояние по реке, я не ощутил по-настоящему присутствия воды. Это ощущение пришло только тогда, когда я залез в воду, чтобы помочь стащить байдарку с камней. Это было какое-то глубинное ощущение ее природы – в течение тысяч лет вода приходила из недр земли, образуя эту реку многими притоками, впадавшими в нее на протяжении сотен миль, и стоять в этой воде было очень приятно. Вода была прохладной, неубывающей, постоянно меняющейся, живой, беззаботной. Она плескалась вокруг моих бедер, и мне очень не хотелось выходить из нее.

– Давай хлебнем пивка, – сказал я.

Льюис вытер пот со лба и стал шарить рукой под палатками. Он вытащил банки пива из полиэтиленового пакета, наполненного уже тающим льдом. Мы открыли банки. После нервной работы по загрузке лодок и первых усилий по управлению байдарками нам всем хотелось пить. А моя жажда началась еще в автомастерской братьев Гринеров, где из меня с потом, как мне казалось, вышло больше жидкости, чем вообще имелось в организме. Я выпил всю банку одним залпом, не отрываясь. Пил я медленно, не спеша, как пьют вино герои эпических сказаний.

Допив пиво, я осмотрелся. По обеим сторонам реки, на берегу, располагалась ферма – с одной она занимала большее пространство, чем с другой. Было такое впечатление, что ферма сражается с лесом за существование. Справа от меня, у воды, стояла корова и пила из речки. Несколько других коров лежали на небольшом пригорке, заросшем травой. Было тепло; на траве поблескивали кучи коровьего навоза, над которыми маленькими облачками роились насекомые в своем безумном воздушном танце.

Я опустил банку под воду – под водой она изменяла форму и играла новыми цветами, – и когда она наполнилась водой достаточно, чтобы уже не всплыть, я отпустил ее. Течение тут же утащило банку, и она поплыла мимо моих оттопыривающихся в воде нейлоновых штанин.

Мы с Льюисом, упершись в байдарку тремя руками – в одной руке Льюис все еще держал банку, – сильным толчком сдвинули ее с камней. Я залез в свою байдарку. Мы выгребли на середину реки, которая текла здесь без извивов и поворотов. Меня снова прошиб пот – от выпитого пива и от усилий, которые приходилось применять, чтобы не поворачиваться боком к течению.

Берега по обеим сторонам стали повышаться. Река уверенно и быстро тянула нас к серебристому автомобильному мосту. Когда мы проплывали под ним, над нами прогрохотал грузовик. По берегам снова показались следы цивилизации. На правом берегу какие-то жестяные хибарки подходили к самой воде; из ила у берега торчали ржавеющие куски металла, части моторов, отсвечивали голубым и зеленым разбитые бутылки. Но помимо всего этого, в глаза бросались яркие пятна того, что со временем не меняет цвета и не разлагается – куски и обрывки пластмассы. Дрю тоже обратил на это неприятное зрелище внимание.

– Пластмасса, – сказал он. – Не разлагается.

– Это значит, что от нее вообще нельзя избавиться?

– Она не распадается на составные элементы, – ответил Дрю таким тоном, будто это так и надо.

В угасающем свете дня поломанные пластмассовые бутылки и коробки вспыхивали разными цветами, будто в них были встроены лампочки с батарейками. Там оранжевое пятно, там – желтое, а там – голубое. Марта назвала бы такой цвет, если бы это касалось одежды, «электрик». Все эти пластмассовые отбросы стойко сохраняли свои ядовитые цвета, ярко выделяясь среди изломанных, гниющих досок, золотисто-коричневых ржавеющих жестянок, валяющихся в грязи с оттопыренными крышками. Но все это поглотит, растворит земля – а пластмасса останется.

Небо начала затягивать дымка приближающейся ночи – ночи полной, без всяких проблесков искусственного света. Я подумал, что именно из-за этих наступающих сумерек вода потеряла тот вид сверкающей чистоты – с примесью белесоватой молочности, не лишающей ее, однако, чистоты, – который имела, когда мы только отправились в плавание. Течение казалось уже не таким целенаправленным и цепким, каким воспринималось возле ивовых зарослей. В воде появилось еще нечто, чего раньше в ней не было.

Я вытащил весло из воды – к нему снизу прилипло белое перышко. Я стряхнул его и стал всматриваться в воду. Справа от меня двигалось пятно чего-то белого, неопределенных очертаний, уходящее под воду. Присмотревшись, я понял, что это бревно, полностью покрытое куриными перьями и пухом. Каждое перышко колебалось и раскачивалось – вот так должно выглядеть зримое воплощение тошноты. Когда тошнит по-настоящему, возникает ощущение, так вещественно представленное этим бревном с прилипшими к нему перьями.

– Наверное, где-то поблизости птицеферма, – сказал Дрю, полуобернувшись ко мне.

– Похоже на то.

Река вся заросла перьями. На прибрежных камнях собрались маленькие сугробики перьев, а вдоль них проплывали перья полосами и пятнами. Казалось, все под водой тоже покрыто болезненным белым налетом; вся поверхность воды вокруг нас была устлана чистенькими, чопорными перышками, свернувшимися наподобие корабликов, которые любят пускать по воде дети; они плыли приблизительно с той же скоростью, что и мы. Справа я заметил куриную голову, сопровождаемую несколькими перьями; ее полуоткрытый, остекленевший глаз смотрел прямо на меня и сквозь меня. Если бы таких голов было несколько, эта одна не была бы столь приметной. Но я видел только одну голову, плывущую рядом с нами; поворачивающую ко мне другой глаз (будто под головой разворачивалось уже не существующее, отнятое у нее тело), печально пьющую воду неподвижным полуоткрытым клювом, вертящуюся, переворачивающуюся, потом возвращающуюся в прежнее положение. Я хлопнул по ней лопастью весла, но она лишь отплыла немного в сторону и двинулась по течению дальше вместе с нами.

Так мы и плыли, в окружении перьевых островков, мимо необщипанных камней, над бревнами, затонувшими в глубокой, ленивой воде. И когда я уже смирился с тем, что придется еще некоторое время плыть сквозь все это безобразие, я обратил внимание на то, что звук текущей воды изменился – хотя специально и не прислушивался. Он стал как-то глубже и немного явственнее. Было такое впечатление, что у меня неожиданно улучшился слух. Я стал вслушиваться внимательнее. Впереди нас ожидал новый извив, и река будто напрягалась, чтобы пройти его и провести нас вместе с собой.

За поворотом я увидел источник нового звука – поперек реки во многих местах вода вспенивалась белым, все вокруг было наполнено каким-то весенним движением, пузырьками, живой рябью. Это все выглядело не опасно, просто оживленно и бойко. У меня не возникало ощущения того, что вода сердится на препятствие на ее пути – она просто казалась настороженно-игривой. Она рассекалась струями на торчащих камнях, слегка пенилась, вертелась, сжималась, вздыбливалась над гладкими камнями пузырями, напоминавшими шлемы, а затем убегала вдаль по длинным террасам – будто искусственным – на следующем повороте.

Я стал высматривать между камнями проход. Дрю показал рукой перед собой, и этот жест был понятнее, чем если бы он попытался объяснять словами. Я погрузил весло в воду. Главное течение раздваивалось перед нами буквой V, однако пока еще оно несло нас прямо; я видел, где течение самое быстрое и где быстрая вода ныряет в порогах.