Оказалось, что Льюис уже поднялся; когда я вернулся в лагерь, он пытался разжечь костер, сложенный из больших и малых сырых веток. Когда я снимал с лука тетиву, появились и остальные.

– Ну что, дружище? – спросил Льюис, глядя на колчан, в котором уже не хватало двух стрел.

– Стрелял.

– Неужели? – сказал Льюис, распрямляясь.

– Да. И великолепно промазал с пятнадцати метров.

– Как это ты умудрился? А то ели бы на завтрак свежатину.

– Наверное, в последний момент чуть дернул левую руку вверх. Нервишки подвели. Не знаю, почему. Олень стоял спокойно. Как огромная мишень. Стреляй как в комнате по стене. Но я промазал. Оплошал как раз в тот момент, когда уже отпускал тетиву. Будто внутри что-то сказало: подними немного руку. И я, дурак, поднял!

– Страшная штука эта психология, – сказал Бобби. – В лесу ведешь себя как-то по-особенному.

– Не огорчайся, еще будет возможность пострелять, – решил успокоить меня Дрю. – Нам ведь еще плыть и плыть.

– А может быть, это и хорошо, что я не попал, – сказал я. – Если в я его ранил, бегал бы сейчас по лесу за раненым оленем. И найти его в этом тумане было бы очень трудно. Кстати, и меня тоже.

– Но ты бы мог отметить как-нибудь место, с которого стрелял, потом вернуться и позвать нас, – возразил Льюис. – И все вместе мы б его отыскали.

– Да, найдешь его сейчас, – сказал я. – Он уже, наверное, за много миль отсюда.

– Да, наверное, – согласился Льюис. – Но все равно жаль, что ты его упустил. Куда подевалось спокойствие моего доброго друга?

– Спокойствие твоего старого друга улетучилось, – сказал я. – И стрелы летели высоко и мимо.

Льюис как-то по-особенному взглянул на меня.

– Я знаю, что ты не сплоховал бы, Льюис. Можешь меня не убеждать. И у нас было бы свежее мясо. И мы все бы жили вечно. И знаешь что? Жаль, все-таки, что тебя там не было. Мне хотелось бы, чтобы ты был на моем месте, а я был бы рядом с тобой. Я бы ослабил тетиву на своем луке и смотрел, как ты бы послал стрелу куда следует – прямо в сердце оленя. Прямо, так сказать, в главный котел. В главную шестеренку. С пятнадцати метров – это для тебя раз плюнуть. Когда я стоял и целился, я думал: как бы ладно все это сделал Льюис.

– Ну, в следующий раз думай не обо мне. Думай об олене.

Я, раздумывая над его словами, стал вынимать наши вещи из палаток. Льюису, наконец, удалось разжечь ленивый костер. Солнце, взобравшись достаточно высоко, сожгло туман за несколько минут. Его рассеивающиеся клочья обнажали реку, которая еще несколько минут назад едва просматривалась. А теперь мы видели не только ее поверхность, иссеченную течением, но даже камешки на дне у берега.

Мы позавтракали блинами с маслом и джемом. После того, как мы поели, Льюис отправился к реке помыть тарелки и сковородку. Я разложил все надувные матрасы на земле, отвинтил заглушки и улегся на матрасы, выдавливая из них воздух. Наконец, издав подо мной последний стон, матрасы сплющились так, что я стал ощущать под собой твердую землю. Мы скатали палатки, полотно которых было влажным и покрытым листьями и кусочками коры, и сложили в лодки, закрепив веревками. Я спросил, обращаясь ко всем сразу, не рассесться ли нам в лодках в этот раз по-другому. Я боялся, что Льюис, раздраженный неповоротливостью Бобби, мог сказать ему что-нибудь неприятное. И так как мне вдруг показалось, что Бобби уже готов горько пожалеть о том, что поехал с нами, я подумал, что будет лучше, если в байдарку вместе с ним сяду я. Дрю не смеялся бы – или смеялся бы не так, как надо, – шуткам Бобби, которые были для того единственным способом сохранять присутствие духа, и я решил, что предложение мое было правильным и нам с Бобби плыть вместе.

– Как насчет того, чтоб нам сесть в одну байдарку, а? – спросил Бобби.

– Ладно. А как ты думаешь, куда мы доберемся сегодня к вечеру?

– Понятия не имею, – сказал я. – Доплывем, куда доплывется. Все зависит от течения и от того, много ли будет попадаться нам таких мест, где придется вылезать из байдарок и тащить их руками. Все говорят, да и на картах это есть, что где-то там, ниже по реке, ущелье. И если честно, то меня это немного беспокоит. Но пока об этом думать рано.

Мы с Бобби забрались в байдарку и оттолкнулись от берега. И я тут же понял, что мне предстоят трудные испытания. Я и сам был не в очень хорошей форме, а Бобби стал пыхтеть и задыхаться после первых же сотен метров. У него совсем отсутствовала координация движений, и байдарка превратилась в неустойчивое, нервное суденышко, которое, казалось, было полно решимости делать все не так, как следует, и избавиться от своих ездоков. С Дрю, спокойным и серьезным, хорошо удерживающим баланс своим весом, все было иначе. Теперь я был уверен, что Льюиса Бобби бесил своей неповоротливостью. И чувствовал, что пройдет немного времени – и со мной случится то же самое.

– Осторожно, – сказал я, – поспокойнее. Ты напрягаешься слишком сильно. Нам нужно только держаться ровно, чтоб лодка не повернулась поперек течения. Вовсе не нужно выкладываться. Пускай река нас несет сама. Не мешай ей.

– Но она тащит нас слишком медленно! Я хочу побыстрее отсюда выбраться! Блядская река, и все остальное вместе с ней!

– Ну-ну, не надо так. Все идет не так уж плохо.

– Неплохо? Всю ночь меня жрали эти ебаные комары. Я весь искусан! От этого блядского спанья на земле у меня начинается простуда, ебись оно все в рот! Мне хочется чего-нибудь вкусненького. И не какого-нибудь там сраного джема!

– Греби поосторожнее, увереннее, и мы доплывем, куда надо... и когда надо. Мы доберемся на место... ну, тогда, когда доберемся. Могу тебя уверить, твоя простуда не уменьшится, если мы перевернемся и ты плюхнешься в воду.

– Да пошло оно все в жопу! – сказал Бобби. – Мне хочется поскорее отсюда выбраться. И лес этот вокруг мне остоебенил! Надоело срать под кустиком. Этим пускай индейцы занимаются.

Через некоторое время он немного успокоился и стал грести ровнее; его сердитый красный затылок побледнел. Река несла нас, и нам приходилось лишь изредка помогать ей веслами. Но я считал, что, учитывая нервозность Бобби и неудачное распределение груза в лодке, до вечера нам предоставится достаточно возможностей перевернуться, особенно если нам попадутся мелкие участки со множеством камней на дне. Под весом Бобби и наших вещей – а Бобби был на килограмм двадцать пять тяжелее, чем все наше барахло и я, вместе взятые, – лодка слишком глубоко сидела в воде. Она оказалась перегруженной после того, как место Дрю занял Бобби. Надо было часть груза переложить в другую байдарку. Я просигналил Льюису, который с Дрю плыл за нами, чтобы он пристал к берегу. Вскоре наши лодки покачивались рядом у берега. Мы вылезли из лодок и привязали их к кустам.

– Становится жарко, – сказал Льюис.

– Как в несмазанных петлях на двери, – отозвался я.

– А ты видел ту большую змею? На поваленном дереве.

– Нет. А где?

– Ты проплыл подней, где-то мили полторы выше по течению. Помнишь ствол старого дуба, который торчал над водой? Ты проплыл прямо под ним. Она лежала, свернувшись на развилке ветвей. Я заметил ее только когда ты уже был прямо под ней – она как раз подняла голову. Я не хотел кричать – не дай Бог потревожить! Я почти уверен – это была мокасиновая змея. Говорят, они иногда прыгают вот с таких деревьев в лодки.

– Ну ни хуя себе! – воскликнул Бобби. – Только этих блядских змей нам и не хватало!

– Ага, – сказал Льюис, – воображаю, что было бы, если бы она свалилась к вам в лодку.

– Льюис, ты не мог бы забрать кое-что из вещей в свою байдарку? – спросил я. – Из-за лишнего груза мы слишком глубоко сидим в воде, и байдарка стала очень неповоротливой.

– Конечно. Тащи всю нашу кухню и постели. Это распределит груз приблизительно поровну. И можешь нам подкинуть половину пива – из того, что осталось.

– С удовольствием! Сегодня так жарко, все время будет мучить жажда. А пивко прекрасно прохлаждает.

– Но почему обязательно пиво? – сказал Льюис, расстегивая рубашку. – Я окунусь.

Я перенес спальные мешки, матрасы, пиво, примус, кастрюли, сковородки и тарелки в байдарку Льюиса. Льюис, раздевшись, уже плыл в реке, высоко выбрасывая руки и демонстрируя свою могучую спину – он был похож на Джонни Вайсмюллера в старых фильмах о Тарзане. Льюис плавал так же хорошо, как делал и все остальное, легко преодолевал сопротивление течения. Когда он вернулся к берегу, его глаза сверкали от удовольствия и приятных усилий, затраченных на плавание; из воды торчала только его голова. Я стянул свой комбинезон и нырнул в воду. За мной тут же последовал Дрю.

Вода оказалась очень холодной, будто в ней только что растаял снег или лед. Но она была замечательно чистой, подвижной, так что казалось живой; при каждом взмахе руки она разбивалась как стекло, но потом сходилась снова как ни в чем не бывало. Я заплыл достаточно далеко от берега и почувствовал, как меня тянет течение. Подумал о том, что я бы с радостью прекратил сопротивляться ему, – я уже давно устал от всякой человеческой деятельности, от всяких усилий, особенно от моих собственных, – и позволил бы течению утащить меня, живого или мертвого, неважно куда. Но я поплыл назад к берегу, преодолевая мягкое, но настойчивое сопротивление. Подплыв к берегу, я остановился рядом с Льюисом, который стоял в воде по пояс. Вода плескалась вокруг него и расходилась рябью. Я рассматривал Льюиса, которого никогда раньше не видел полностью обнаженным.

Льюис не напрасно посвятил своему телу много лет. И когда он взглянул на меня, он увидел в моих глазах восхищение. Я никогда не видел раньше такого тела, даже на фотографиях культуристов, которые почему-то все кажутся небольшого роста, а их мускулы гипертрофированными. Рост Льюиса же был не меньше ста восьмидесяти пяти сантиметров, и весил он, я думаю, около девяноста килограммов; мускулы, пропорционально и гармонично развитые, плотно облегали его, а когда он совершал какое-нибудь движение, под кожей проступали вены. Он весь казался сложенным из отлично прилаженных друг к другу красно-коричневых кусков плоти, опутанных голубой проволокой. Вены проступали даже на его животе, и страшно было подумать, сколько приседаний и других соответствующих упражнений ему пришлось сделать, чтобы добиться таких результатов.

Он положил руку мне на плечо и пальцами взъерошил густые волосы, которые на спине у меня подступали прямо к плечам.

– Ну, что скажешь, Горилла Болгани?

– Мне казатся, Талзан говолить один, а думать длугой, – ответил я. – Мне казатся, Господин джунглей такой хитлый, как и Змей Гистах. Мне казатся, нам никогда не выблаться из лесу. Он пливодить нас сюда, чтобы основать новое цалство.

– Вот именно, – сказал Бобби, сидевший на берегу. – Царство Змей. К нам подплыл Дрю и стал на дно рядом с нами:

– Отличная водичка! Просто отличная! Никогда в жизни чувствовал себя так хорошо! Вода действительно освежает. Лучше и не опишешь это – освежает. Теперь я готов работать веслами хоть целый день. Бобби, ты тоже окунись.

– Нет уж, спасибо. Когда вы будете готовы, я и наш второй толстячок усядемся в байдарочку и поплывем себе. И будет она везти мытого и немытого.

Бобби сидел скрючившись, прижав колени к груди. Казалось, ему холодно только от того, что он смотрит на нас, покрытых гусиной кожей, и пытается сохранить тепло своего тела. Мои соски посинели и сжались, а мышцы живота стали подергиваться от холода, который взбирался из воды вверх по телу. Я вылез на берег и натянул свои комбинезон, еще влажный от пота. Голове было свежо и прохладно, а тело тут же нагрелось, и мне захотелось поскорее плыть на байдарке дальше, пока я снова не стал таять от жары.

Мы с Бобби подошли к нашей байдарке, и я стал раздумывать, что бы еще переложить в другую лодку. В конце концов, у нас остались шесть банок пива, мой лук, одна палатка и гитара Дрю – деревянная байдарка немножко протекала, а наша была более или менее сухой. Мы завернули гитару в палатку, залезли в лодку и оттолкнулись от берега.

Теперь байдарка вела себя на воде значительно лучше, и Бобби греб заметно увереннее. А может быть, он просто убедил себя, что чем меньше беспокойства он причиняет, тем быстрее нам удастся закончить путешествие по реке.

Довольно долго течение было относительно спокойным, и никаких проблем у нас не возникало. Мы делали поворот за поворотом, иногда прижимаясь к одному берегу, иногда к другому. Я старался держаться подальше от нависающих ветвей и склонившихся над водой деревьев. Река становилась шире, течение все замедлялось, и нам пришлось грести поактивнее, чем раньше. Вскоре течение настолько ослабло, что стало едва ощущаться, и когда мы переставали грести, чтобы передохнуть, мне казалось, что нас легонько тащит что-то невидимое. При этом поверхность воды оставалась совершенно неподвижной. Мы слышали какой-то отдаленный шум, приходящий откуда-то снизу по течению, но источник его постоянно отступал, и за каждым новым поворотом мы видели лишь еще один спокойный участок реки и лес, тянущийся вдоль берегов. Справа от меня мелькнула цапля; она летела впереди нас, поворачивая в воздухе то вправо, то влево, иногда нерешительно снижаясь к воде. Цапля исчезала за поворотом реки, а когда мы огибали его, она вылетала откуда-то из листьев и тяжело взмывала в воздух на своих длинных голубых крыльях, издавая хриплый крик; в нем не было ничего человеческого, но, казалось, присутствовала мука. Потом она делала в воздухе впереди нас величественный, красивый поворот и летела дальше, вниз по течению, редко и плавно взмахивая крыльями, концы которых почти касались воды, а под ними по воде бежала бесформенная и едва заметная тень. И так продолжалось довольно долго – мы успели пройти несколько поворотов по реке. И только потом, когда обогнули пятый или шестой, цапля уже больше не появлялась. Возможно, она улетела в лес, но я решил, что, скорее всего, она сидит тихо и незаметно где-то в кустах, готовая, если мы приблизимся слишком близко, снова взмыть, подавляя в своем длинном горле крик отчаяния. А потом, наверное, мы проплыли мимо, так и не заметив ее.

Без криков цапли тишина над рекой показалась еще более глубокой, а сама река тоже как будто становилась глубже. По мере того, как солнце взбиралось выше, зеленый цвет воды становился более темным. Скорость течения увеличилась, и каждый гребок посылал нас все дальше и дальше вперед. Я подумал, что если бы кто-нибудь бежал по берегу сквозь заросли, ему бы не удалось за нами угнаться.

Время от времени я поглядывал на лук, лежавший у моих ног, на две стрелы, вымазанные бытовой масляной краской. Лук, с мощной центральной частью, выглядел воплощением укрощенного напряжения; с одного конца стрелы спиралью опоясывали оранжевые оперения, а на другом заточенные на точиле наконечники поблескивали на солнце так, будто были сделаны из драгоценного металла. Я всматривался в лес, тянувшийся по обеим сторонам реки, надеясь увидеть оленя, большого самца, пришедшего к реке на водопой, и я был даже готов, если бы действительно увидел какого-нибудь зверя, совершить головоломный трюк, пытаясь натянуть лук и сохранить при этом равновесие. Надо же было хоть чем-то занимать себя, кроме гребли!

Мы проплыли по участку реки с глубокой, быстрой водой, а затем оказались на повороте реки, где река раздавалась вширь. По спокойной поверхности воды нас вынесло под сень каких-то огромных хвойных деревьев – я не знал, как они называются. Там стало темно и душно; казалось, плотно подступающие к воде деревья высасывают воздух из легких. Как будто по сигналу, мы с Бобби вытащили весла из воды и позволили реке нести нас туда, куда ей хочется. По ряби прыгали яркие, узкие как иголки пятна света – золотистые, жаркие, готовые вспыхнуть и выглядевшие настолько твердыми, что, казалось, эти золотые гвозди можно взять в руку и поднять с поверхности воды.

Когда деревья закончились, мы оказались между полями, заросшими очень высокой травой. Пятнистая узкая полоска берега прямо на моих глазах метрах в десяти от нас сползла в воду – и лишь мгновение спустя я осознал, что это была змея. Она поплыла через реку. Казалось, она не плывет, а ползет в воде, высоко подняв голову. Совершенно не меняя характер движения при переходе из воды на сушу, змея вылезла на противоположный берег; она выглядела как некое магическое существо, находящееся в вечном, однообразном движении, не знающее преград.

Мы плыли дальше, медленно гребя веслами и подолгу оставляя их в воде. Я старался подстроиться под Бобби и двигался, вторя его движениям, – и вскоре так приспособился, что мог погружать весло в воду и поднимать его точно в тот же момент, когда это делал он. Я подумал, что он, наверное, получает удовольствие от того, что гребет теперь значительно лучше, чем раньше. Но не похвалил его, боясь нарушить ритм гребли.

Через часа два после того, как цапля оставила нас и скрылась, мы выпили все оставшееся у нас пиво.

Солнце жгло мою лысую макушку; я весь взмок от пота, и мой комбинезон тоже. Язык во рту распух, а позвонки, казалось, вот-вот прорвут кожу на спине. Между гребками я проверял рукой, не сломалось ли у меня что-нибудь.

Край сидения врезался мне в правую ляжку – я сидел в неудобной позе, только в таком положении мне удавалось более или менее управляться с веслом. Все, что у меня болело по отдельности, стало сливаться в одну общую боль, и я ничего не мог поделать, чтобы облегчить ее.

Я оглянулся – байдарка с Льюисом и Дрю появилась из-за поворота. Я думаю, Льюис предпочитал плыть позади нас, чтобы иметь возможность все время наблюдать за нами и прийти на помощь, если дела у нас пойдут совсем худо. Как бы там ни было, они отставали от нас где-то на полмили, и когда мы вошли в следующий поворот реки, они исчезли из виду. Я помахал им на всякий случай веслом, показывая на левый берег, но не был уверен, успели ли они увидеть мои сигналы. Я решил, что буду махать им уже с берега, когда они будут проплывать мимо. Мне хотелось полежать в тени и немного отдохнуть. К тому же, я был голоден и совсем не отказался бы от пива. Мы с Бобби гребнули и развернули лодку к берегу.

Когда мы были уже совсем близко от берега, я расслышал звук льющейся воды; деревья и кусты подходили почти к кромке воды, и в одном месте я увидел, как листья подрагивают, как будто обдуваемые легким ветерком – небольшой приток вливался в реку свежим зелено-белым потоком, вспениваясь при встрече с речными струями. Мы проплыли мимо и пристали к берегу метрах в семидесяти ниже по течению. Нос байдарки уткнулся в берег, и я усиленно работал веслом, удерживая лодку на месте и позволяя Бобби вылезти из нее и привязать к кусту.

– Все это слишком похоже на обыкновенную работу, – сказал Бобби, протягивая мне руку, чтобы помочь выбраться из лодки.

– Ох, Боже, Боже! – простонал я. – Похоже, что я становлюсь слишком старым для таких путешествий. Наверное, это и называется «обучением через трудности».

Бобби сел на землю и развязал платок, которым у него была обвязана шея. Наклонился к реке, намочил платок и стал обтирать себе лицо и шею, особенно тщательно протирая вокруг носа. Я, сидя, вытянул ноги и сделал несколько упражнений, сгибаясь и касаясь носков тапочек кончиками пальцев. Я пытался освободиться от неприятных ощущений, вызванных тем, что мне приходилось сидеть в байдарке неудобно повернувшись. Эта поза насиловала мне спину. Потом взглянул вверх по течению, но байдарки с Льюисом и Дрю не увидел. Повернулся к Бобби, чтобы что-то сказать ему.

В этот момент из лесу вышли два человека; один из них держал ружье наперевес, ухватив за ствол.

Бобби не увидел их и не слышал их приближения. Только когда он взглянул на меня и увидел мое выражение, он резко повернул голову, чтобы посмотреть через плечо. Потом встал, отряхиваясь.

– Как дела? – сказал он.

Один из мужчин, тот, который был повыше ростом, прищурил глаза и скривился. Они направились в нашу сторону, но не прямо к нам, а полукругом, будто обходя что-то, лежащее на земле. У того, что был пониже и постарше, были белесые глаза, и белая щетина кустиками покрывала его щеки. Черты его лица, казалось, двигались каждая по отдельности. Одет он был в комбинезон, из которого выпирал большой живот, готовый, похоже, прорвать материю и вывалиться наружу. Высокий тощий мужчина смотрел на мир своими глазами с пожелтевшими белками так, будто выглядывал из пещеры или из какого-то укромного темного местечка. Он двигал челюстями, и нижняя поднималась неестественно высоко, так, будто у него не было во рту зубов. В моей голове как-то бочком пробежала мысль: «Сбежавшие заключенные». А с другого боку выползла другая: «Самогонщики». Но они вполне могли быть и просто местными, отправившимися на охоту.

Они подходили все ближе и остановились слишком близко. Неприятно близко. Я не сдвинулся с места – уступать или не уступать могло быть делом принципиальным.

Тот, что постарше, сказал, каким-то вращательным движением приблизив свое большое, болезненное лицо к моему:

– А какого хера вы тут делаете?

– Плывем по реке. Вот уже второй день.

Я надеялся, что раз мы, по крайней мере, заговорили друг с другом – это могло каким-то образом помочь.

Заговоривший взглянул на высокого – возможно, он что-то говорил своим взглядом, а может быть, и нет. У меня было такое ощущение, что Бобби исчез, и я остался один. Байдарки с Льюисом по-прежнему не было видно. Я внутренне ссохся до своих истинных размеров – такое со мной бывает, но объяснить это очень трудно, – и под ложечкой у меня защемило. Я сказал:

– Вчера, после обеда, мы отправились на лодке из Оури. Мы надеемся добраться до Эйнтри сегодня к вечеру. Или, может быть, завтра утром.

– До Эйн-три?

Тут в разговор вмешался Бобби, и я готов был убить его за это:

– А куда еще? Конечно, до Эйнтри. Эта река течет только в одном направлении, начальник. Ты что, разве не слышал об этом?

– Ни до какого Эйн-три вы никогда не доберетесь, – сказал человек в комбинезоне, не делая ударения ни на одном слове.

– Почему же не доберемся? – спросил я. Я был испуган, но одновременно во мне шевельнулось странное любопытство: непостижимо, но мне хотелось вызвать его на объяснения.

– А потому что эта река ни к какому Эйн-три не течет. Вы где-то повернули не туда. Эта вот река не проходит мимо Эйн-три.

– А куда ж она течет?

– Она течет... она течет...

– Она течет к Круглой Дыре, – заговорил высокий, раскрыв широко рот, в котором не хватало многих зубов, но это обстоятельство, судя по всему, его совершенно не заботило. – Отсюда до туда миль пятьдесят будет.

– Ну и ну, – сказал человек, заросший белой щетиной, – похоже, вы понятия не имеете, где вы, а?

– Ну, – ответил я, – мы плывем туда, куда течет река. Куда-то мы обязательно приплывем.

Высокий придвинулся поближе к Бобби.

– Послушайте, – сказал я. – Нам до вас нет никакого дела, мы не хотим ни во что ввязываться. Если у вас где-то тут поблизости стоит перегонный куб, нам-то что до этого? И никому об этом мы и рассказать не смогли бы, даже если б захотели. И знаете почему? Да потому что вы правы – мы толком не знаем, где мы.

– Чего? Какой еще куб? – откровенно удивился высокий.

– Ну, самогонный аппарат, – ответил я. – Если вы гоните виски, мы у вас с удовольствием купили бы немного. Виски нам бы очень пригодилось.

Человек с вываливающимся животом посмотрел на меня в упор:

– О чем это ты? Какой, в сраку, аппарат?

– Ну, тогда я не понимаю, что здесь такого непонятного.

– Ты чего-то там сказал про виски. Чего-то вроде того, что мы гоним виски, а? Ты думаешь, мы занимаемся таким делом, а? Так я говорю? Ну, так?

– Да мне до жопы, – сказал я, – чем вы тут занимаетесь – гоните виски, охотитесь, или просто живете в этом ебаном лесу. Я не знаю, чем вы тут занимаетесь, и знать не хочу. Это меня совершенно не касается.

Я взглянул на реку, но с того места, где был, байдарки с Льюисом не увидел. Вряд ли они уже могли проплыть мимо, не заметив нас. Но абсолютной уверенности в этом у меня не было. Мысль о том, что это все-таки могло случиться, была очень неприятна. Нет, скорее всего, мы слишком далеко уплыли вперед.

Колоссальным усилием воли я заставил себя посмотреть на белое, болезненное лицо, пытаясь, сообразить, как себя вести и что говорить. Он заметил, что я взглянул на реку как-то по особенному.

– Кто-то еще плывет с вами? – спросил он меня.

Я проглотил слюну, лихорадочно обдумывая возможности ответа. Если я скажу «да», а у этих личностей что-нибудь недоброе на уме, то Льюис и Дрю могут неожиданно для себя тоже оказаться в неприятной ситуации. Но с другой стороны, нас могут оставить в покое – с четырьмя им уже будет справиться слишком сложно. С другой стороны, если я скажу «нет», тогда Льюис и Дрю – особенно Льюис – могли бы, ну, сделать что-нибудь. Перед глазами встали мышцы Льюиса, на животе, на ногах... его вены, подпираемые снизу мускулами и проступающие сквозь кожу... его ноги в плещущейся вокруг них воде, сквозь которую видны узкие лодыжки и массивные икры – как столбы. Да, я скажу «нет».

– Нет, – сказал я и стал отступать подальше от реки, чтобы и этих двух типов увлечь за собой.

Тощий протянул руку и с неожиданной нежностью провел пальцами по руке Бобби выше локтя. Бобби дернулся в сторону – и тут же дуло ружья взметнулось вверх, будто ненароком, но уверенно.

– Ну, нам пора двигать дальше, – сказал я. – Нам еще далеко плыть. – И шагнул к байдарке.

– Никуда вы не поплывете, – сказал высокий и направил ружье прямо мне в грудь.

Сердце у меня в груди прыгнуло – я представил, как из обоих стволов вырывается огонь. Интересно, как все-таки эти отверстия будут выглядеть во время выстрела? Действительно ли из них вырвется огонь? Или просто серый бесформенный дымок? Успею ли я вообще заметить что-нибудь в то краткое мгновение между жизнью и смертью? С такого расстояния выстрел из обоих стволов разнесет меня надвое. Вместо курка была приспособлена бечевка, и человек, держащий ружье, натянул ее, обмотав вокруг руки.

– Пошли с нами, если не хотите, чтоб ваши кишки разнесло по всему лесу.

Я поднял руки вверх, как это делают в кино, – оставив ладони на уровне груди. Бобби умоляюще посмотрел на меня, но я был так же беззащитен, как и он. Я почувствовал, как сокращается мой мочевой пузырь. Я стал отходить в лес, продираясь сквозь большие кусты, которые видел, но не чувствовал. Они все шли позади меня.

Раздался голос одного из них:

– Стань спиной вон к тому деревцу.

Я глазами выбрал одно из тех деревьев, которое можно было назвать «деревцем».

– Вот это? – спросил я.

Ответа не последовало. Я прислонился спиной к дереву, которое себе выбрал.

Тощий подошел ко мне и снял с меня плетеный пояс, на котором висели нож и смотанная веревка. Затем, очень быстрыми движениями, отцепил веревку и снова надел на меня пояс – но так, что он обхватил и дерево. Пряжку он переместил на другую сторону ствола и затянул пояс так плотно, что мне стало трудно дышать. Когда он вернулся из-за дерева, в руках он держал мой нож. Мне пришло в голову, что, наверное, все это они проделывали не в первый раз – они действовали слишком уверенно, что вряд ли было бы возможно, если бы им пришлось все это делать впервые.

Тощий повертел нож перед глазами, и я ожидал, что сталь блеснет на солнце. Но туда, где мы стояли, лучи солнца не проникали. Даже в густой тени я видел, как хорошо мне удалось заточить лезвие – оно было покрыто едва заметной паутиной следов от точильного камня; станок был рассчитан на очень высокие обороты, и точильный круг съел лишний металл, оставив смертельно острый край.

– Ты посмотри на эту штуку, – сказал высокий, обращаясь к своему напарнику. – Этим можно бриться!

– Вот и попробуй на нем. Волос у него вроде бы хватает. Вот только на башке мало осталось.

Высокий, почему-то задерживая дыхание, ухватился за собачку на молнии моего комбинезона и потянул ее вниз, расстегнув молнию вплоть до пояса. Будто вскрыл меня.

– Милостивый и всемогущий Боже! – воскликнул пузатый. – Обезьяна, да и только! Я никогда такого не видел. А ты?

Тощий подсунул кончик ножа мне под подбородок, и мне пришлось задрать голову вверх.

– Тебе когда-нибудь отрезали яйца, ты, сучья обезьяна?

– Нет, в последнее время такой операции надо мной не производили, – сказал я подчеркнуто правильно, «по-городскому». – А зачем тебе мои яйца?

Он приложил нож плоскостью к моей груди и провел им немного в сторону. Потом отнял нож от груди. Лезвие было покрыто черными волосками и капельками крови.

– Острый, – сказал он. – Бывает острее, но и этот сойдет.

Я чувствовал, что с того места под подбородком, куда он ткнул кончиком ножа, стекает кровь. Никогда мне раньше не приходилось сталкиваться с таким грубым и пренебрежительным отношением к телу другого человека. И дело было не в том, что он тыкал в меня железом, водил стальным острием по груди, – если бы он тыкал в меня или царапал своим ногтем, это было бы не менее грубо и жестоко; нож лишь подчеркивал его пренебрежительное отношение к живому телу. Я тряхнул головой, пытаясь вернуть себе нормальное дыхание в этой серой пустоте, наполненной листьями. Я посмотрел прямо вверх над собой, на ветки молодого дерева, к которому был привязан. Потом перевел взгляд на Бобби.

Он, открыв рот, смотрел на то, как я судорожно хватаю воздух, один глоток жизни за другим. Он ничем не мог мне помочь, но судя по тому, как он смотрел на кровь на моей груди и под подбородком, его собственное положение ужасало его еще больше – в том, что его не привязали, был заключен какой-то пугающий неизвестностью смысл.

Они оба подошли к Бобби, тощий держал ружье. Пузатый, с белой щетиной, взял Бобби за плечи и развернул его спиной к себе.

– А теперь сымай штаны, – велел он.

Бобби нерешительно опустил руки и запинающимся голосом сказал:

– Снять?..

У меня внутри все сжалось, даже в заднице заныло. Господи Боже. Беззубый приставил ружье к шее Бобби под правым ухом, поте слегка подтолкнул его:

– Ну, давай, снимай, и все. Шевелись!