Рахмаэль бен Аппельбаум сказал юной симпатичной и весьма одарённой в смысле бюста секретарше:
      — Моё имя Стюарт Трент. Сегодня была телепортирована моя жена, и мне ужасно хочется проскользнуть за ней следом. Я понимаю, что вы уже собираетесь закрываться.
      Он уделил своему замыслу достаточно времени. Это было его козырем, которому предстояло послужить для всех сюрпризом в игре.
      Девушка устремила на него проницательный взгляд:
      — Вы уверены, мистер Трент, что желаете…
      — Моя жена, — решительно повторил он, — уже там. Она отправилась в пять часов. — После краткой паузы он добавил: — У меня два чемодана. Их несёт мой слуга. — В офис «Тропы Хоффмана» уверенно вошёл робот с парой пухлых чемоданов из искусственной воловьей кожи.
      — Пожалуйста, заполните эти формуляры, мистер Трент, — произнесла в сексапильная секретарша. — Я попрошу техников «Телпора», чтобы они приняли ещё одного пассажира, поскольку, как вы сказали, мы действительно закрываемся.
      Вообще-то, входные ворота были уже заперты.
      Он заполнил бумаги, объятый холодным и безрассудным страхом. Господи, как он боялся! По сути в эту последнюю минуту, когда Фрея уже была перенесена на Китовую Пасть, он почувствовал, как его нервная система выбрасывает гормоны паники, и ему хотелось отступить.
      Но план был слишком хорош. Если они кого-то и ожидают, то это будет Мэтсон Глазер-Холлидей. Никто не ждёт его, Рахмаэля.
      Впрочем, несмотря на панику, он сумел заполнить формуляры. Потому что над его нервной системой довлело осознание лобной долей большого мозга безвозвратности развития событий после телепортации Фреи.
      Её следовало отправить заранее именно потому, что он знал о собственной нерешительности. Фрея сделала из его нерешительности изящную западню — отправив её первой, он вынужден был завершить план. Что ж, это и к лучшему; в жизни необходимо находить способы преодоления самих себя… нет врага хуже, чем ты сам.
      — Уколы, мистер Трент — Рядом встала медсестра из ТХЛ со шприцами. — Я попрошу вас снять верхнюю одежду. — Сестра указала на заднюю комнатку, он вошёл в неё и начал снимать одежду.
      Вскоре уколы были сделаны, у него болели предплечья, и он вяло гадал, не ввели ли ему нечто смертельное под видом профилактических уколов.
      Появились два пожилых техника-немца, оба лысые как бильярдные шары, и в специальных очках, положенных операторам «Телпора». При долгосрочном наблюдении после вызывало необратимое разрушение сетчатки глаза.
      — Будьте любезны сэр, снимите всю остальную одежду, — произнёс первый техник. — Sie sollen ganz unbedeckt sein. Мы не хотим, чтобы материя любого типа препятствовала силовому полю. Все предметы, включая ваш багаж, последуют за вами через несколько минут.
      Рахмаэль полностью разделся и в страхе последовал за ними по отделанному плиткой коридору в неожиданно огромное и почти пустое помещение. Он не увидел в нём ни рядов разнокалиберных реторт в духе доктора Франкенштейна, ни кипящих котлов — только пару одинаковых столпов, под стать бетонным стенам хорошего теннисного корта, накрытых сферическими чашами терминалов.
      Между этими столпами ему предстояло встать, словно покорному волу, после чего энергия поля устремится от полюса к полюсу, окутывая пассажира. И тогда он умрёт (если они знают, кто он такой) либо исчезнет с Терры с риском потерять жизнь или как минимум тридцать шесть лет.
      «Боже мой, — подумал он. — Надеюсь, Фрея добралась благополучно. Во всяком случае, от неё прибыло краткое закодированное сообщение, из которого он знал, что у неё всё в порядке».
      Об этом сказал ему Авва. Возрождённый в мозгу у Рахмаэля Авва, бессмертный и бестелесный, готовый слиться с одним из верующих.
      — Мистер Трент, — сказал один из техников (он не мог определить, который; они казались ему одинаковыми), прилаживая на глаза очки. — Bitte, пожалуйста, смотрите вниз, чтобы ваши глаза не подверглись излучению поля; Sie versteh’n опасность для сетчатки.
      — Ладно, — кивнул он и почти застенчиво склонил голову. Затем поднял руку и прикоснулся к обнажённой груди, словно прячась или защищая себя от внезапного оглушающего и слепящего таранного удара, поразившего его одновременно с двух сторон.
      Абсолютно равные силы заставили его застыть на месте, словно облитого полиэфирным волокном. Любой наблюдатель сказал бы, что он может двигаться. Но он был надёжно пойман в ловушку летящего от анода к катоду потока, представляя собой — ионное кольцо? Его тело влекло к себе поле, он чувствовал, как оно напитывает его словно растворителем. Вдруг поток слева прекратился. Он пошатнулся и непроизвольно глянул вверх. И подумал: «Авва, ты со мной?»
      Но в его сознание не прозвучало ответа.
      Два лысых очкастых «рейх-техника» исчезли. Он находился в значительно меньшей камере, где за старомодным столом сидел пожилой человек, тщательно заполняющий журнал соответственно нумерованным ярлыкам на огромной груде чемоданов и перевязанных бандеролей.
      — Ваша одежде, — произнёс чиновник, — находится в металлической корзине под номером 121628 справа от вас. И если вас мутит, вы можете прилечь сюда, на кушетку.
      — Со мной… всё в порядке, — сказал Рахмаэль. «Авва! — мысленно воззвал он в панике. — Неужели они уничтожили тебя во мне? Ты ушёл? Неужели мне предстоит пройти это испытание одному?»
      Внутри него царило молчание.
      Он нетвёрдой походкой направился к своей одежде. Одевшись трясущимися руками, неуверенно замер на месте.
      — Вот ваш багаж, — проговорил бюрократ за стеклом, не поднимая глаз. Он походил на древнего кивающего божка, дремлющего за своими ритуалами. — Номера 39485 и 39486. Прошу забрать их с собой из помещения. — Он извлёк старинные золотые карманные часы, щёлкнул крышкой и взглянул на циферблат. — Нет, прошу прощения. Никто не следует за вами из новоньюйоркских филиалов. Можете не торопиться.
      — Спасибо. — Рахмаэль поднял тяжёлые чемоданы и пошёл к большой двустворчатой двери. — Мне сюда? — спросил он.
      — Вы выйдете прямо на авеню Смеющейся Ивы, — сообщил ему служащий.
      — Мне нужна гостиница или мотель.
      — Любой наземный транспорт подвезёт вас.
      Служащий вернулся к своей работе, прекратив разговор. У него не было дополнительной информации.
      Распахнув дверь, Рахмаэль вышел на тротуар. И застыл на месте как вкопанный.
      * * *
      Вокруг него кружился, обжигая ноздри, едкий дым. Он машинально пригнулся, слегка согнув ноги. Затем Рахмаэль бен Аппельбаум, находившийся отныне здесь, на Девятой планете системы Фомальгаут, нащупал в кармане брюк плоскую жестяную банку — оружие-икс, которым его снабдил на прощание Архив усовершенствованного оружия, замаскированное столь радикально, что оно не походило ни на один образчик стандартного вооружения из арсеналов ООН. Когда он увидел его впервые, маскировка этого сверхминиатюрного искажающего время устройства показалась ему непременным свойством для такого рода обманчивых предметов — оружие выглядело контрабандной жестянкой генотропического профоза с Юкатана, полностью автоматизированного, с питанием от гелиевой батарейки (гарантированный пятилетний срок службы).
      Прячась у стены, в тени, он быстро извлёк уместившееся в ладони оружие. На нём был даже скопирован красочно выполненный полоумный девиз центрально-американского завода. Теперь, на незнакомой планете, в другой системе он перечёл знакомые ему с подростковых лет слова:
      КОНЧИЛ ДЕЛО — ГУЛЯЙ СМЕЛО!
      «И с помощью этой штуки я собираюсь вернуть Фрею», — подумал он. Замаскированная дебильно яркой эмблемой коробочка с оружием казалась ему оскорблением или чем-то вроде непристойного комментария к ситуации, с которой ему придётся столкнуться. Как бы то ни было, он сунул её в карман и, распрямившись, вновь уставился на туманные волны взвешенных частиц — облачные массы, возникающие в ходе молекулярного преобразования ближайших зданий. Он увидел также силуэты людей, движущиеся с нелепой быстротой, каждый в собственном направлении, словно в это опасное время когда столь многое поставлено на карту, вдруг отключился надёжный механизм управление, предоставляя каждую из бегущих фигурок самой себе.
      Тем не менее их действия казались не случайными, а подчинёнными командам. Справа от Рахмаэля собралась группа людей для монтажа сложного оружия; они ловко и грамотно собирали его компоненты. Они были профессионалами, и он гадал (не видя в блуждающем освещении их униформы), к какой фракции они принадлежали. По-видимому, решил он, лучше приписать их к ТХЛ — так оно безопасней. Пока ему не докажут обратное, он склонен отнести к той же организации и всех остальных, встреченных здесь, на этой стороне, на Неоколонизированной территории, которая никоим образом…
      Прямо перед ним появился солдат с огромными немигающими глазами совы, уставившись на него, словно не намерен был отныне отводить взора от пойманной добычи. Бросившись на землю, Рахмаэль машинально потянулся к жестянке с профозом. Всё случилось слишком быстро и внезапно, он даже не успел подготовить оружие, доставленное сюда для спасения Фреи, не говоря уже о собственной защите. Он дотронулся до жестянки, спрятанной глубоко в кармане брюк… и в тот же миг у его лица что-то приглушенно хлопнуло, а стоявший над ним солдат ТХЛ изогнулся, чтобы прицелиться и повторить выстрел.
      Высокоскоростной дротик, покачивая стабилизаторами устремился к нему. Рахмаэль догадался по виду, что дротик был снабжён ЛСД-наконечником. Галлюциногенный алкалоид спорыньи со времени своего внедрения в военную сферу превратился в уникальный инструмент полной нейтрализации противника. Вместо того чтобы уничтожить самого человека, введённый внутривенно с помощью дротика ЛСД уничтожал его вселенную.
      Острая боль на мгновение вспыхнула у него в предплечье, дротик вонзился и прочно застрял в теле. ЛСД проник в его систему кровообращения. Теперь у него оставалось лишь несколько минут, и обычно в этих обстоятельствах человек терялся — ему хватило осознания неминуемого крушения защитных механизмов и структуры личности, формировавшейся постепенно годами, начиная с самого рождения…
      Поток мыслей прекратился. ЛСД достиг коры лобной доли мозга, и абстрактные мыслительные процессы немедленно отключились. Он продолжал видеть окружающий мир, видел солдата, лениво перезаряжающего стреляющий дротиками пистолет, клубящегося облака из заражённого взрывом ядерного заряда пепла, полуразрушенные здания и суетившихся там и сям по-муравьиному людей. Он узнавал все эти составляющие и мог понять суть каждой из них. Но — не более того.
      Лицо солдата изменилось у него на глазах, и Рахмаэль понял, что наступила стадия трансформации цвета. Наркотик усиливал своё губительное действие; находясь в кровотоке, он подталкивал его к концу существования в этом многообразном мире. Он сознавал происходящее, но не мог размышлять о нём, поднимаясь по ступеням логической мысли. Осведомлённость оставалась при нём, наряду с пониманием происходящего. Он увидел, как губы солдата ТХЛ приобрели яркость и засветились ярко-розовым сиянием, образуя идеальную дугу, после чего плавно отделились от лица, оставляя вместо себя обычные блеклые губы — одно полушарие мозга Рахмаэля приняло ЛСД и подчинилось (несомненно правое, поскольку он был правшой). Левое всё ещё держалось, и он продолжал видеть обычный мир даже сейчас, лишённый абстрактного мышления и не способный к мозговым процессам зрелого человека. Высшие центры левого полушария его мозга пытались стабилизировать картину мира, каким он его знал; они боролись, зная, что эта картина через секунды рассыплется и уступит потоку необработанной информации — неконтролируемой, неупорядоченной и не имеющей смысла. И тогда часть его мозга, налагающая систему пространства и времени на поступающие данные, не сможет справляться со своей задачей, и в тот же миг его отбросит назад на десятилетия. Отбросит к начальному интервалу после рождения — ко входу в абсолютно незнакомый и совершенно непостижимый мир.
      Он уже пережил это однажды. Как и любой человек в момент рождения. Но сейчас он обладал памятью, способный удерживать исчезающую повседневную реальность. Памятью и речью, а вдобавок осознанием того, во что превратятся вскоре его обычные ощущения. И как долго, в субъективном смысле, они будут длиться, прежде чем к нему вернётся (если это вообще произойдёт) его привычный мир.
      Перезарядив оружие, солдат ТХЛ пошёл прочь, подыскивая себе очередную цель, он больше не обращал внимания на Рахмаэля. И он тоже знал, что ожидает того. О Рахмаэле можно было забыть, отныне он не принадлежал к окружающему миру, он больше не существовал.
      Подстёгиваемый командой онемевшей, но продолжающей функционировать доли мозга, Рахмаэль машинально побежал за солдатом. Не теряя ни секунды, не заметив преодолённого расстояния, он схватил его, оттащил в сторону и завладел длинным метательным ножом, висевшим на поясе солдата. Стискивая ему горло левой рукой, Рахмаэль широко размахнулся — прочертив воображаемую дугу, лезвие устремилось в живот жертве, проследившей движение взглядом. Удерживаемый Рахмаэлем солдат дёрнулся всем телом, его глаза вдруг потускнели и высохли, словно влага из них испарилась тысячу лет назад. А нож в руке Рахмаэля вдруг стал чем-то незнакомым.
      Существо, которое он держал в руке, прекратило горизонтальное движение. Оно перемещалась теперь в ином направлении — ни вверх, ни вперёд. Рахмаэль никогда не видывал такого направления и испугался, ибо оно двигалось, но и оставалось на месте, поэтому не было необходимости изменять фокусировку глаз. У него на глазах сияющее, хрупкое и прозрачное существо украшало себя, извлекая из собственного главного ствола тонкие ветки, напоминающие стеклянные сталагмиты. Перемещаясь судорожными рывками и прыжками во внепространственное измерение, существо-дерево развивалось до тех пор, пока его совершенство не ужаснуло Рахмаэля. Теперь оно заполняло собой весь мир; выйдя из его руки и пройдя через ряд изменений, оно оказалось повсюду, не оставив места ничему иному и вытеснив из пространства прежнюю реальность.
      И оно продолжало развиваться.
      Тогда Рахмаэль решил отвести от него взгляд Мучительно сосредоточась, он представил себе во всех подробностях солдата ТХЛ и засёк то место относительно гигантского, заполняющего мир существа-дерева, где мог находиться этот солдат. Затем он с усилием повернул голову и устремил туда взгляд.
      Маленький круг, словно дальний конец опускающейся трубы, открыл перед ним крошечную частицу прежней реальности. Внутри этого круга он различил лицо солдата ТХЛ, сохранившее обычную свежесть и форму. Одновременно в бесконечном пространстве вне далёкого круга с реальностью замигала и заискрилась такая масса нестерпимо ярких форм, что даже не сосредоточиваясь на них, он почувствовал боль. Они привели в смятение оптический сегмент его сенсорной системы, хотя и не оставляли в ней своих отпечатков. Невыносимо яркие формы продолжали вливаться в него, и он знал, что они останутся надолго. Вернее, навсегда. Они не уйдут никогда.
      Он осмелился на кратчайший миг взглянуть на одну из световых фигур, притягивающую взгляд своей бешеной активностью. Находящийся под ней круг с прежней реальностью изменился. Рахмаэль торопливо отвёл от фигуры взгляд. Слишком поздно?
      Лицо солдата ТХЛ. С опухшими глазами. Бледное. Он ответил на взгляд Рахмаэля, их глаза встретились, они увидели друг друга, и после этого физиономические качества пейзажа реальности быстро рассыпались новым изменением: глаза превратились в скалы, которые мгновенно поглотил леденящий ветер, засыпавший их снежным покровом. Скулы, щёки, рот и подбородок, даже нос исчезли, обратясь в голые валуны меньшей величины, также уступившие снежной буре. Остался торчать лишь кончик носа — одинокая вершина над раскинувшейся на десятки тысяч миль пустошью, губительной для всего живого. На глазах у Рахмаэля прошли годы, отмеченные внутренними часами его разума, он ощущал ход времени и осознавал причину упорного нежелания пейзажа ожить. Он понял, где находится, увидев знакомое зрелище, не узнать которое было ему не просто под силу.
      Это был ландшафт ада.
      «Нет, — подумал он. — Это должно прекратиться». Потому что он увидел возникшие повсюду крошечные фигурки, они оживляли ад своими лихорадочными приплясываниями, привычными для них — и для него, как будто он снова видел знакомое зрелище и знал наверняка, что вынужден будет созерцать его ближайшую тысячу лет.
      Его сосредоточившийся на этой единственной мысли страх навалился на ад обжигающим лучом и отбросил снежный покров, испаряя его тысячелетнюю глубину. Скалы появились опять, затем отступили во времени, чтобы снова оказаться чертами лица. Ад с пугающим послушанием обратился в прежнее состояние, словно вытолкнуть его из занятой им крепости реальности не составляло никакого труда. И это напугало Рахмаэля больше всего, ибо сулило ужасные неприятности. Чтобы обратить вспять процесс возникновения извечного адского пейзажа, достаточно было ничтожно малой частицы жизни, хотя бы капли воли, желания и намерения. А значит, во время недавнего появления перед ним ада в Рахмаэле отсутствовали какие бы то ни былопризнаки жизни. Ему отнюдь не противостояли мощные внешние силы. У него не было противника. Ужасные трансмутации окружающего мира во всех направлениях появились стихийно по мере затухания его собственной жизни и (хотя бы на миг) перекрыли ему реальность.
      Он умер.
      Но сейчас он снова ожил.
      Спрашивается, где? Не там, где он жил прежде.
      Обычное естественное лицо солдата ТХЛ маячило в съёжившемся отверстии, сквозь которое проглядывала реальность, — лицо, не запятнанное никакими адскими признаками. Всё будет в порядке пока он, Рахмаэль, удерживает это лицо перед собой. И пока он говорит. Это поможет ему преодолеть испытания.
      «Но солдат не ответит, — подумал Рахмаэль. — Ведь он пытался убить меня, хотел, чтобы я умер. Он действительно убил меня. Этот парень — единственная внешняя связь — не кто иной, как мой убийца». Он вгляделся в лицо солдата и встретился с ответным взором немигающих совиных глаз, в них были жестокость и отвращение, желание убить его, причинить страдания. Солдат ТХЛ смолчал; Рахмаэль ожидал долгие десятилетия, но так и не услышал ни единого слова. Или он не смог их расслышать?
      — Чёрт тебя побери, — не выдержал Рахмаэль. Собственный голос не дошёл до него, он ощущал в своей гортани дрожь звука, но слух его не воспринимал внешних изменений — ничего. — Сделай хоть что-нибудь, — сказал Рахмаэль. — Пожалуйста.
      Солдат улыбнулся.
      — Значит, ты меня слышишь, — закончил Рахмаэль. Ему показалось удивительным, что этот парень продолжал жить по прошествии стольких столетий. Но он не собирался сосредотачиваться на этом, для него имела значение лишь реальность маячившего перед ним лица. — Скажи что-нибудь, или я сломаю тебя, — произнёс Рахмаэль, осознавая ущербность своих слов. Они несли в себе значение, но почему-то звучали неверно, и это поразило его. — Как железный брусок, — добавил он. — Я разнесу тебя на куски, как сосуд горшечника. Ибо я есмь огнь очищающий. — Он в ужасе пытался постичь смысл собственной искажённой речи, гадая, куда делся привычный повседневный…
      Внутри него исчезли все слова, составляющие речь. Анализирующий участок мозга, некое органическое поисковое устройство просмотрело многие мили пустоты, не находя в кладовых ни единого слова; он чувствовал, как оно расширяет зону поиска до каждого тёмного уголка, не пропуская ничего — в отчаянии, оно готово было принять сейчас что угодно. Но год за годом поиски обнаруживали лишь пустые ячейки, где были когда-то залежи слов, но где их не было теперь.
      — Tremens factus sum ego et timeo, — произнёс он тогда и увидел периферийным зрением, как перед ним беззвучно развёртывается сверкающее драматическое зрелище на основе света. — Libere me, — сказал он и принялся повторять эту фразу раз за разом. — Libere me Domini. — Он смолк и целое столетие прислушивался, наблюдая за беззвучно проецируемой перед ним чередой событий.
      — Отпусти меня, ублюдок, — произнёс солдат ТХЛ. Он схватил Рахмаэля за шею, причиняя невыносимую боль. Рахмаэль отпустил его — и физиономия солдата исказилась в злобной ухмылке. — И наслаждайся своим расширенным сознанием, — добавил солдат с такой всепоглощающей ненавистью, что Рахмаэль испытал приступ физической боли, поселившейся в нём надолго.
      — Mors scribitum, — воззвал Рахмаэль к солдату ТХЛ. Он повторил фразу, но ответа не было. — Misere me, — сказал он, не находя в своём запасе других слов. — Dies Irae, — он пытался объяснить происходящее внутри него. — Dies Illa.? — Он с надеждой прождал ответа годы, но не дождался. И понял, что не дождётся. Время остановилось. Ответа нет.