Чувство

Luchiel Samour Dianel
 
Чувство

THE STAR

 
      Если вы не читали "Au revoir" то вы наверянка не знаете что такое "малия".
      Возможно не зная что это будет сложнее понять этот текст. Ведь весь рассказ об этом большом слове – "МАЛИЯ".
      Чувство. (С) di'Anel Luchiel Samour
      For
      Subaru Sumeragi
      Zetsuai
      Saikai
      Meethos
      Ryudo
      А. Гарридо
      А. Воронцова
      Amistiel
      Zirakaji
      Ибрин И многим, многим другим, кто знает, что это за чувство.
      В благодарность от меня за все. (С) di'Anel Luchiel Samour "Listen to your heart before you tell him good bye…" (С) Roxette "Я подарю тебе музыку. Ты как меня ее люби…" (С) Origa Kapitel 2.
      Смотрю вниз. Мелькают туфельки. Черные туфельки. Правая. Левая. Правая. Левая. Я иду.
      – Какой красивый закат… – говорю я в пустоту. Вокруг никого нет. Люблю, когда город пуст. И на улицах ни-ко-го… Тогда вдруг становится так просторно. Как будто весь город принадлежит мне одной. Царица.
      Весь город – мой большой кукольный домик. Весь город принадлежит мне. Этот умирающий день вижу только я. Полнеба в красно-рыжих оттенках рябины. Полнеба темнеет, и синий цвет тлеет, перерастая в цвет ночи. И где-то между ними невидимая грань. Грань между ночью и днем, где закат становится ночью, где синий и красный смешиваются. Где частички ночи и дня становятся серо-буро-малиновым, жутким, несуществующим цветом.
      И снова туфельки. Правая. Левая. Правая. Левая. Город, где так просторно без людей. Где так легко дышится на пустых улицах.
      День умирает в прекрасной кровавой агонии заката.
      Здесь можно все. И никто не увидит. Никто не узнает.
      Правая. Левая. Правая. Левая. Небо. Улицы.
      Поворот.
      Я тихо и поспешно снова прячусь за угол. Посреди улицы стоит человек. Кажется, он прижимает к уху трубку телефона. Кажется, улыбается, закрыв глаза. Я подглядываю. Выглядываю из-за угла. Наверное, это плохо. Но слишком красиво.
      Человек с телефонной трубкой на фоне ярости погибающего дня.
      Я выхожу. Он не видит меня. Я подхожу ближе. Совсем близко. Правая. Левая.
      Правая. Левая.
      Он открывает глаза. Протягивает мне трубку. Так всегда. Когда ты затянут в бессловесную трясину волшебства, удивления и необычности, ты не можешь противостоять. Тебе не страшно. Ты не думаешь о том, что будет. Ты не думаешь.
      Я беру трубку из его рук. Прикладываю к уху.
      На меня обрушивается шум города. Машины, гудки, разговоры, шаги, чьи-то крики, шепот, шуршание, полное жизни, смех, плач ребенка, чей-то мат и даже, кажется, перестук копыт. Адское зелье городского гула.
      Я закрываю глаза. Странно. Слушать здесь, на пустой улице, голос другого города.
      Этот голос зовет. Зовет, как никто меня раньше не звал. Зовет мои туфельки – сначала правая вперед, потом левая… Это похоже на то, как будто мать зовет меня домой. Домой.
      Наверное, тот город мой дом. Мой Дом.
      Как это все странно. Я всегда любила пустые улицы. Тишину. Пустоту. Но почему-то именно этот шум, именно сейчас позвал меня. Разворошил старое гнездо ностальгии.
      Старую тоску по несуществующему месту – по дому. Старая рана раскрывается снова.
      Должно быть в мире место, где я нужна. Место, которому я принадлежу. Место, откуда меня никто не посмеет выгнать. Место, где меня будут ждать. Место, которое без меня будет не полным, ибо я часть его…
      Я открываю глаза. Выпутываюсь из сетей солнечного буднего дня. Возвращаюсь в пустую, уже ночную улицу, наполненную ветром.
      Я одна. Черт. Он ушел. Черт. Но я не могу положить трубку. Или оставить телефон на асфальте, еще горячем от едва зашедшего солнца. Не могу. В этом просто нет смысла. В конце концов, он знает, что телефон у меня. Он может позвонить, ведь так? Но я почему-то знаю, что он не позвонит…
      Я приду сюда завтра…
      Перед глазами вдруг встает цепочка… Я приду сюда завтра и передам трубку кому-нибудь еще. Как тысячи раз до меня…
      Надо повесить трубку. Но я не могу. Мои ноги несут меня "домой". Туда, где я живу. Живу сейчас. Живу пока. Но я внимаю голосу города в трубке. Завтра я позвоню по этому номеру снова. Не знаю куда. Не знаю, что меня встретит там – на том конце провода. У меня есть деньги. Конечно, есть. Если что – я заплачу. Я расплачусь за это волшебство. Если что. Конечно…
      Kapitel 3.
      – Ты опять кому-то отдал телефон?
      – Аххаа.
      – Я не понимаю… Это же бред! Взять мобильник у незнакомого человека! На улице!
      – Аххаа.
      – Ты сумасшедший! Тебе опять придет огромный счет… Позвони и попроси вернуть!
      – Не волнуйся. Она сама вернет. Эрик обо всем позаботится.
      – Она? Так это еще и девушка?!
      – Аххаа.
      Я открыл новую пачку "Lucky Strike". Медленно вытянул сигарету, перевернул и засунул обратно. Потом вытянул другую, щелкнул зажигалкой и закурил. Такой банальный процесс – а сколько счастья. Джеки взирал на меня как на опасного преступника. Потом тяжело вздохнул и печально закурил вместе со мной.
      – Ну почему ты все время делаешь что-то непонятное?
      – Просто ты не понимаешь то, что я делаю, – спокойно возразил я.
      – Так ты не позвонишь ей?
      – Нет.
      – А что Эрик?
      – А что он? – так и хотелось сказать ему, чтобы он не упоминал это имя всуе.
      – Что он-то будет делать? Зачем ты над ним издеваешься?
      – Я не издеваюсь. И не знаю, что он собирается делать.
      – Не издеваешься? А что будет, когда он захочет тебе позвонить?
      – Он все поймет. – Я продолжал курить, уверенный в своих словах. Джеки никогда не понимал меня. И никогда не поймет. – Понимаешь, этой девочке было просто необходимо услышать Париж.
      – Что?
      – Услышать Париж. Одна, в пустом городе, как и я. Она шла в поисках. Она сама не знала что ищет. Я услышал ее шаги. И я подумал, что может быть это то, что ей надо… – спокойным, равнодушным голосом. Я знаю, что объяснять бесполезно.
      Наверное, я просто целенаправленно пытаюсь вывести его из себя. Просто так. – И я дал ей это. И когда она слушала голос Парижа, она закрыла глаза… И я просто решил оставить их наедине…
      – Кого "их"?
      – Её и Париж.
      – Слушать Париж… – задумчиво повторил Джеки. -Это маразм. Ты ведь не первый раз отдаешь телефон… И всегда возвращают…
      – Аххаа… Эрик им говорит, кому и когда вернуть…
      – Но зачем? Зачем?! – Джеки со злостью потушил сигарету.
      – Джеки успокойся. Ты все равно не поймешь. Просто забудь.
      – Да пошел ты! – Джеки поднялся и вышел, не забыв хлопнуть дверью.
      Я улыбнулся. Сделал последнюю затяжку и аккуратно затушил сигарету. На ладони.
      Сжал зубы. Чертовски больно.
      Настроение – странная минусовая постоянная. И еще – усталость. Так всегда. Так всегда, за исключением Эрика.
      Сжимаю и разжимаю ладонь. Чертовски больно. Не думать. Не вспоминать. Опять хочу в Париж. Что, только вчера вернулись? Нет, вчера тоже хотел. Хочу к Эрику. Хочу туда, где не спрашивают "Зачем?".
      Kapitel 1.
      – Ало. Здравствуйте. Можно Франса к телефону?
      – Здравствуйте. Я слушаю.
      – Говорит Эрик.
      – Простите? Какой Эрик?
      – Просто Эрик. Мы с вами еще не знакомы… Постойте, не вешайте трубку.
      – Я не вешаю.
      – Я просто хотел поговорить.
      – О чем? Почему со мной? Вы знаете, сколько сейчас времени?
      – Можно на "ты". Просто Эрик. А что со временем не так – солнце еще высоко!
      – Солнце уже село. Здесь.
      – О… я могу перезвонить.
      – Уже поздно в любом случае. Вы… Ты так и не ответил, почему именно этот телефон?
      – Я искал человека с именем Франс.
      – Почему?
      – Это название страны, где я живу. Франция. Это мой дом.
      – Хм…
      – Это мой дом, но мне здесь одиноко. Я хочу разделить этот дом с вами.
      – Можно на "ты". Франс. Просто Франс.
      – Франс, ты хочешь услышать Францию? Париж?
      – Я…
      Я выкинул трубку в окно. Внизу раздались возмущенные и удивленные крики. Я, смеясь, выглянул следом. Солнце сияло. Трубка на длинном проводе покачивалась прямо над головами прохожих. Многие поднимали головы и грозили мне кулаками, что-то ворча на милом сердцу французском.
      Интересно – это и его дом тоже? Он приедет? Он приедет ко мне? Он вернется сюда, домой? Его назвали Франс. Почему же он еще не здесь? С другой стороны… это все так естественно, так понятно… Но… я ничего не знаю… но все действительно слишком понятно, хотя я ничего не понимаю.
      Он будет слушать? Слушать голос моего города? Или не будет? Или положит трубку?
      Их надо оставить наедине.
      Я встаю и выхожу на улицу. Проходя под трубкой, подпрыгиваю высоко-высоко и задеваю ее кончиками пальцев. Трубка раскачивается вдоль дома. Туда-сюда. Сюда-туда.
      Я смеюсь. Мне всегда говорили, что я второе солнце на этом небе. Может верить этому немножко самонадеянно, однако очень хотелось бы. Хотелось бы верить, что моя улыбка действительно светит. Светит кому-то. Освещает что-то. Кого-то греет.
      Согревает.
      Хотелось бы верить.
      Kapitel 4.
      – Ало… Ало?? Не молчите пожа…
      Но в трубке только снова голос города. Третий день подряд я жду вечера. Жду новой встречи с городом, название которого я даже не знаю. Третий день я звоню в неизвестность. Может быть, на другой конец света. Может быть даже дальше.
      Мне никто не отвечает. Через пару секунд все срывается с чужого молчания на родной ностальгически знакомый голос Города.
      Я рассеяна, растеряна, развеяна по кусочкам, размазана по всему расстоянию от этого города до того Города.
      Я не расстаюсь с телефонной трубкой. Может, кто-то позвонит мне? Может мне позвонит мой Город? Я готова говорить с ним в любое время дня.
      Я сижу ночами на кровати у самого окна. Я смотрю в окно и слушаю Голос. Я смотрю в окно, но я вижу совсем не пустую безлюдную улицу. Я вижу живое бьющееся сердце Города с пульсирующими венами дорог и клетками людей. Город – тело. Маленькие люди – маленькие клетки, из которых состоит это тело. И дома разделяют их на органы. И где-то там, в утробе этого Города родилась моя душа. Чем ее привлекли сюда? Чем? Хотела бы я знать, почему моя душа не осталась дома. С Городом-матерью.
      А может быть моя душа должна найти свою дорогу назад? Может быть это испытание?
      Испытание, чтобы быть достойной дочерью моего города?
      Может быть. Так бывает. Так тоже случается…
      И что за несуразная пытка – молчание в телефонной трубке. Жгучей лавой прожигает сердце один вопрос – НАЗВАНИЕ. Название Города. НАЗВАНИЕ. Скажите мне его…
      Скажите мне, как зовется этот Город?!
      Но в трубке тишина, а потом снова голос Города.
      И день проходит за днем в непонятном мне тумане. В вихре событий, которых нет.
      Голова кружится. И этот секрет так давит на душу. Но так влечет. Иногда случаются в жизни такие коллизии. Надо выбирать, что дороже тебе. О, я знала себя слишком плохо. Я думала я испугаюсь. Но даже сквозь этот страх, желание, эта яростная страсть с горечью ностальгии по Дому, где я никогда не была, прорывается и заполняет меня, заставляя забыть страх и отставить его в сторону.
      И я слушаю. Набираю этот номер снова и снова, страшась момента, когда все кончится. Страшась того, что случится, если мне никто не скажет НАЗВАНИЕ. Я вижу…
      Вижу себя вечным странником. Странником в поисках столько знакомого голоска, нежного как материнский шепот, пьянящего, как ночной ветер, незабываемого, как сама жизнь.
      Я чувствую этот Город. Даже когда не слышу его. Чувствую, как пульсирует его жизнь в моем кулаке, будто я сжимаю его артерию. Бу-бум-бу-бум. Колеса поездов.
      Чьи-то шаги. Я все слышу. Я все вижу. Но я ничего не знаю.
      – Ало… Ало?? Не молчите пожа…
      Город.
      – Ало… Ало?? Не молчите пожа…
      Снова Город. Снова мой дом.
      – Ало… Ало?? Не молчите пожа…
      – Завтра в три на месте встречи.
      Снова Город.
      Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что со мной заговорил мой благотворитель, мой бог, мой путь домой.
      О, этот голос…! Милее нет на свете. Солнечный, ярко-оранжевый бархат… сухой песок пустыни… белый песок песочных часов… легкое шуршание уходящего времени… шуршание песка и гладкость бархата…
      Завтра в три! Да…
      Kapitel 5.
      О, Джеки! О, мой горький Джеки! Мой маленький горький Джеки!
      – Мне звонил Эрик.
      – О… – чего он ждет? Что я, брызгая слюной, облобызаю его ноги с мольбой рассказать мне, что же Эрик сказал? О, мой горький Джеки. Как будто Эрик звонит ему в первый раз…
      – "О" – это все что ты можешь сказать? – открываю пачку "Lucky Strike". Осталось две сигареты. Одна из них – перевернута. Я выбираю другую. Достаю. Закуриваю.
      Выпускаю дым.
      – Что я должен сказать?
      – Не знаю. – Джеки все еще злился на меня. Он не сел. – Он просил передать тебе кое-что.
      О, это, безусловно, уже интересно. Эрик никогда не передавал мне что-либо через Джеки. Он ведь знал, что Джеки… не из нас.
      Однако я молчу. Джеки скажет все, что должен сказать. Мои вопросы ни к чему.
      – Он просил передать, что он сказал девушке "Завтра в три на месте встречи".
      Я медленно киваю. Это странно. Это действительно странно. В сердце появилась не уютность. Раньше Эрик просто сразу направлял "гостей" ко мне. Почему теперь он…?
      Я киваю еще раз.
      – Спасибо, Джеки.
      – Франс…?
      Вопросительный взгляд.
      – Можно я пойду с тобой?
      Я думаю секунду. Он может все испортить. Но все же он… Пусть будет дань старой дружбе. Старой, устарелой и просроченной.
      Я бегу по лабиринту вперед, а Джеки все еще на распутье. Я так не люблю оглядываться назад. И мне уже совершенно не интересно как там, где стоит Джеки.
      Но дружба маленькой цепью сковала сердца. И сколь бы не были слабы звенья, я все еще готов отдать жизнь за этого человека. О, мой миндальный Джеки…
      Я опять медленно киваю. Вспоминаю про сигарету в руке и снова затягиваюсь.
      – Только если ты скажешь хоть одно лишнее слово…
      – Да. – Он даже не дал мне договорить. С интересом смотрю на него. Что это с ним сегодня?
      Болезненный интерес острым клыком в самое сердце. Все-таки, что случилось с Эриком? Может это юное заблудшее создание скажет мне?
      Курю. Поднимаюсь. У меня сегодня выходной. Можно пойти прямо сейчас, хотя еще только пол одиннадцатого -Тогда идем.
      Зажимаю сигарету зубами. Поднимаюсь. Ключи. Запираю дверь. Мы уходим.
      У Джеки есть запасные ключи. Я не помню, сколько лет назад дал их ему. Я уже не понимаю зачем. Иногда мне хочется сменить замки, чтобы он больше не приходил вот так вот – без моего ведома. Как серая надоедливая тень, которая без спросу врывается в твою жизнь. Раньше (когда?) он был частью некоего внутреннего круга.
      В этом кругу все такое яркое… теплое… нежное… Я просто не уловил момент, когда Джеки пересек заветную линию и слился с тысячами серых силуэтов, которые мне так безразличны.
      Мой горький миндаль, мой милый Джеки… Знаешь, что мне это напоминает? Нежность какую бессмертный испытывает к смертному. Нежность какую испытываешь к сорванному цветку – он скоро увянет, а ты будешь жить дальше. Однако цветок был прекрасен для тебя, пусть и недолго. И ты отдаешь дань цветку. Сушишь и хранишь…
      Так и ты, Джеки. Ты радовал меня своей красотой. А теперь я засушил тебя и храню в память о том, как все было раньше.
      Боже, не подозревал, что я такой романтик и поэт… Я не перестаю себя удивлять.
      Я усмехаюсь, но Джеки не видит.
      И мы идем.
      Улица полна людьми. Ярко светит солнце. Как не похоже это место на то, где я был той ночью…
      Спешат, спешат, суетливые животные. Потные, грязные, безынтересные. Противные мне. О, моя эгоистичная, высокомерная натура. Я ужасен.
      А вот и ангел. Странно. Чистота некоторых людей написана у них на лице. Как будто тела для невинных душ рисуют особой техникой. Той же самой что и иконы.
      Девушка (девочка?) в красных туфельках и в платье, какие бывают у кукол. Такое старомодное платье. Вся она выглядела как кукла. Как Парижская фарфоровая кукла…
      Париж ее дом. Это видно. Платье – небесно голубое с пышной юбкой до колен. С кружевным воротником. Волосы красновато-каштановые, аккуратные локоны перевязаны ленточкой под цвет платью.
      Она заметила меня и ускорила шаги. Даже среди шума толпы я мог слышать, как стучат каблучки ее красных туфелек.
      С ходу она протянула мне телефон. Лицо ее осунулось. Под глазами залегли тени.
      Она слушала Париж ночью. Я вижу.
      Я принял телефон из ее рук, и тут же меня оглушила усталая тирада. -…я оплачу ваш счет… все что угодно, только скажите мне, как…
      – Париж, – тихо перебиваю я ее и она смотрит на меня с восторгом. -…я оплачу… -…не надо. Копи деньги на билет. – Я улыбнулся. – Он стоит не мало. А я поеду туда еще не скоро… потому пока оплачу телефонный счет. Идите, ма шери.
      Я подхватываю ее руку и целую кончики пальцев. Она даже не видит Джеки. Он будто не с нами. Он в другом мире.
      – Да. – Парижская куколка в красных туфельках и голубом платье кивает. Я даже не знаю ее имени. Как печально.
      Ангел покидает меня и уплывает прочь гулким перестуком шагов.
      Смотрю на Джеки.
      Он очарован. Он смотрит ей вслед.
      О, мой горький Джеки, ты ей не интересен. Она никогда не будет твоей, и ты никогда не встретишь ее снова. Ты тень, проскользнувшая по краю ее сознания. Я не лучше. Я лишь ее маленькое волшебное воспоминание. Тень этого города.
      Она принадлежит Парижу.
      Забудь о ней.
      Kapitel 6.
      Осторожно зазвонил телефон. Именно осторожно. Я не знаю, как я понял это. Как я почувствовал. Я знал, кто звонит. И я знал, что этот человек обеспокоен. Так нежно обеспокоен моей судьбой.
      Франс.
      Я скучал по тебе.
      О… нет человека, кто поймет то, что произошло лучше, чем я… Нет. Но я не могу бороться с этим ностальгическим чувством. Это странная веревка, которая тянется от меня к тебе, которая тянет меня к тебе, а тебя ко мне. Она покрыта тончайшим слоем страсти, легкими перьями грусти, несколькими каплями печали и пустоты. Веревка, которая стягивает вместе два материка, которые когда-то были одним. Ибо тут мы и есть – разделенные океаном на разных материках.
      Я медлю.
      Мне хочется схватить эту трубку и, задыхаясь, выкрикнуть в трубку "ФРАНС!".
      Но я медлю.
      Я наслаждаюсь этой сладкой пустотой в груди, которая как маленький вакуум всасывает в себя окружающее. Сейчас я подниму трубку, и пустота заполнится ИМ.
      Я улыбаюсь, беру трубку и прижимаю к уху.
      Я улыбаюсь и в комнате становиться теплее. Ранняя весна уже полностью воцарилась здесь, в Париже. Ветер еще холодный, но солнце уже согревает ранних пташек. Дети бегают в красных шарфах – в этом сезоне это модно – и щеки у них краснеют от холодного ветра под цвет их шарфам.
      Дети – они милы, когда выходят из того возраста, во время которого могут объясняться только криками и слезами и еще не входят в ту фазу, когда их начинают мучить проблемы этого мира и проблемы взросления. В такие моменты они молчаливы, прекрасны и невинны. Исключительно в эти юные годы во истину можно их назвать цветами жизни.
      – Эрик? – не высказанный вопрос.
      – Франс… не волнуйся. Все хорошо.
      – Эрик… – Легкий вздох волной через спутники, через провода, от тебя ко мне.
      – Знаю, хочешь спросить про Джеки…?
      – Ну да.
      – Честно?
      – Ты хотел, чтобы я беспокоился? Решил отомстить? – в голосе смешок.
      Смеюсь в ответ. О, мой Франс. Мой замечательный Франс. Ты отрицаешь все правила, что существуют в моей жизни. Потому что ты исключение из всех правил, а если есть исключение – не существует правила. Я сам не знаю, почему позволяю тебе то, что позволяю и почему впускаю тебя в свою жизнь так безропотно и безоговорочно.
      Но ты мне необходим, сколько бы сильно меня это не пугало.
      – Да, хотел… я волновался за тебя. Почему-то вдруг. Не знаю. Тебе было плохо?
      – Неуютно.
      Я улыбаюсь и молчу. Ты знаешь, что я улыбаюсь. И ты улыбаешься в ответ. И я знаю, что ты улыбаешься. Мы некоторое время молчим.
      – Ты сказал ей, что это был Париж?
      – О да! Это Французская куколка, просто ангел – она хотела оплатить мой счет!
      Однако, как видишь, мой милый друг, я нашел в себе завалявшиеся черствые остатки благородства и отказался от ее столь привлекательной услуги. Я сказал ей копить на билет! Надо было дать ей твой адрес… – ты смеешься. Я знаю тебя с другой стороны… когда ты не со мной. Ты угрюм, молчалив и неприветлив. И я горжусь тем, что со мной ты так невообразимо меняешься. В этом я вижу проявление высшей Божественной нежности. В этом я вижу силу своего сердца – растопить твое. Я знаю, что это пугает тебя, так же как и меня. Но мы оба уверены – пока мы вместе – будь что будет.
      – Франс… я хочу, чтобы ты взял отпуск и приехал ко мне.
      – Эрик, у меня нет денег.
      – Франс, позаботься о себе…в смысле, обо мне! Перестань оплачивать эти треклятые счета! И приезжай. Я жду. Я уже не могу. Франс, я на исходе… на грани.. я устал. Меня держит только весна и ты. Приди ко мне. Ты же знаешь, что я пока не могу. Я бы уже был с тобой…
      Ты вздыхаешь.
      – Я понимаю. Я тоже хочу, но мне…
      – Не бойся, Франс. Не бойся, мой замечательный Франс! Поселись сначала в отеле.
      Пока мы не узнаем друг друга. Пока ты не убедишься в том, что я это я!
      Ты благодарно молчишь.
      – Да… Да, Эрик. Хорошо. Ты же знаешь, что я хочу не меньше… Просто я трус.
      И в этом простом заявлении – все. Все твои страхи, переживания и страдания. В этом простом тезисе так много, что я захлебываюсь твоей откровенностью, твоей маленькой правдой для меня из самой глубины твоего сокровенного неприкасаемого сердца.
      – Я с тобой.
      И ты понимаешь как много в этом маленьком узком однородном предложении. И ты с облегчением смеешься.
      – Не трать деньги, Эрик. Ты потратил их на меня достаточно… Я приеду.
      Обязательно.
      – Да, да. Сладких снов, Франс.
      – Ночи, Эрик.
      – Пока…
      – Пока…
      Мы еще некоторое время молчим в трубки. Улыбаемся и мысленно желаем друг другу ночи еще раз. Потом одновременно кладем трубки.
      Kapitel 7.
      Париж весной, надо сказать, очень странное место. Здесь прекрасное и романтическое смешивается с приземленным и банальным. Узкие улочки и широкие проспекты, грязные и чистые, с запахом роз и с запахом навоза, с шумом машин и стуком лошадиных копыт, с музыкой аккордеонов и голосами попрошаек. Вроде бы, как любой обычный город по весне. Но для меня Париж обладает неодолимым шармом.
      Старые домики и новые здания, витиеватые фасады и строгие линии современности.
      Париж – город, где сливаются в единое целое прелесть восемнадцатого и двадцать первого века.
      Теплые солнечные лучи отражаются от луж растаявшего снега. Шумная певучая речь слышится изо всех кафе, чьи двери открыты нараспашку. Этот язык так не склонен описывать что-то печальное! О! Он так невыносимо звонок и каждая интонация, существующая в нем, так прекрасна, что обречена на произношение с улыбкой!
      Толпы нетерпеливых туристов щелкают фотокамерами, глядя через их сверкающие объективы на Триумфальную Арку, Эйфелеву Башню и Собор Парижской Богоматери. Идя мимо них, я чувствую себя хозяином города. Я живу здесь. А они приехали в гости.
      Здесь мой дом. А их дом где-то далеко, быть может, за тысячи миль отсюда.
      И я безошибочно отличаю приезжих от тех, кто делит мой дом со мной. По уверенности походки. По уверенности взгляда. По улыбке. По тому, как целенаправленно люди куда-то спешат.
      Кидаю монетку к ногам слепого аккордеониста. Улыбаюсь ему и иду дальше.
      Дети. Юноши. Девушки. Мужчины. Женщины.
      И когда быстрым шагом прогуливаешься вдоль по набережной, или замираешь на середине моста – можно втянуть носом воздух и почувствовать свежий влажный запах Сены, которая уже сломала лед и теперь несется куда-то в никуда.
      Тонкая улочка. Да-да. Здесь еще сохранились такие узкие улочки, что из окна можно поздороваться за руку с соседом из дома напротив. Я люблю такие улочки. Их почти не осталось и от того они еще прекрасней и заманчивей.
      Распахнутое окно. Теплый весенний ветер пытается сорвать занавеску глубокого синего цвета. Она вырывается из окна, будто хочет улететь в небо.
      Из окна льется музыка. Божественная музыка. Кто-то играет на фортепьяно.
      Фредерик Шопен. Fantasie-Impromptu No. 4 C-sharp minor opus 66.
      Эти звонкие переливы мелодии. Этот сильный прекрасный звук, наполненный чем-то неоспоримо весенним. Взлеты и падения. Быстрый и медленный. Нежный и яркий.
      Прекрасный ноктюрн.
      Я останавливаюсь, чтобы послушать, надеясь, что музыка не прекратится никогда.
      И она продолжалась… Я закрываю глаза и вижу, как нежные пальцы обтекают клавиши словно вода… Нежные, плавные, сильные пальцы…
      Я слушаю, и я вижу… я закрываю глаза и я вижу… кто-то кружится в вальсе.. дети в красных шарфах бегут куда-то… снег на Елисейских полях… В воздухе кружится снег…кто-то сидит на подоконнике, свесив ноги в пустоту… кто-то плетет венки… кто-то танцует среди цветов… Далекие яркие страны… огромные замки в скалах над бушующим морем… ровный оранжевый закат, отраженный в волнах… зеленые-зеленые леса… стаи птицы летящих на Юг… и я… я лечу вместе с ними… лечу… лечу… лечу туда, где ты… туда, где ты, Франс… лечу… лечу… быстрее… быстрее… выше.. выше… твой город… твоя улица… твой дом… твое окно… оно тоже распахнуто… у вас уже совсем тепло… и…
      Последняя щемящая нота тает в шуме мотора проехавшей мимо переулка машины.
      Я продолжаю стоять в тишине. Милая жуткая тишина. Она длится с минуту. Потом я отчетливо слышу шаги, хотя они такие тихие, что их легко можно спутать с капелью.
      Я открываю глаза и смотрю на окно с синей занавеской.
      Сначала руки. Голые руки. Тонкие руки, сильные запястья, нежные пальцы, которые я видел ранее в своем странном видении. Они пытаются схватить створки, но не достают. Тогда пианист показывается из окна и, прежде чем его пальцы смыкаются на створках окна, прежде чем он захлопывает их, прежде чем он пленит синюю занавеску, наши глаза встречаются.
      О… эти глаза так бесконечно печальны. Нежные, фиалковые. Нежные, как пальцы, как сама музыка. Другого слова не подобрать. Светлые волосы. Русые волосы, выгоревшие на солнце почти до белизны. Они спускаются ниже плеч. Они свешиваются прямо надо мной. Пианист смотрит вниз. Угрюмо сжатые губы. Грустные, грустные глаза. Кажется, он плакал… он еще совсем молодой. Еще совсем мальчик…
      Сколько ему? 15? 16?
      Что-то капает мне прямо на щеку. Значит, он все-таки плакал.
      Створки зло и резко захлопываются. Между ними в знак протеста застревает занавеска. Створки вновь приоткрываются, едва-едва, занавеска исчезает, и они снова захлопываются. Еще секунду я ловлю силуэт сквозь грязное стекло, но потом синяя занавеска скрывает от меня все.
      На полном автомате пробую каплю на вкус. Нет, это определенно была не капель.
      Чего же ты плакал, мой молодой воздыхатель Шопена?
      Kapitel 8.
      Я играю. Я играю… но не так… не так как я хочу…
      Клавиши кажутся слишком твердыми. Я не знаю, почему я обращаю внимание на клавиши. Может быть потому, что моя музыка пуста. Я играю Шопена…
      Я играю, а потом плачу. Плачу от бессилия…
      Я бессилен сыграть это так, чтобы мои чувства выливались из моих пальцев вместе с музыкой… Мои чувства выливаются только вместе со слезами… уже после…
      У меня нет таланта. У меня есть просто техника. Мои пальцы длинны. У меня большие ладони… мне легко играть. Я легко читаю ноты. Но рядом с фортепьяно я чувствую себя абсолютно бессильным. Бесполезным.
      Желание СЫГРАТЬ, сыграть по-настоящему рвет меня изнутри. И невозможность этого заставляет меня горько плакать.
      Иногда я захлопываю крышку своего пианино и убегаю прочь. Иногда сразу начинаю по новой, надеясь что, может, мне просто не хватает практики. Хотя глубоко внутри я знаю – дело не в практике. Дело во мне.
      Может быть, мама права – я еще слишком мал, чтобы понять и вложить в музыку целое нечто, доступное только взрослым. А может быть прав отец – и у меня действительно нет таланта.
      Я люблю своих родителей. Это правда, хотя и с долей горечи. Они заботятся обо мне, но… топчут меня. Им так безразличен мой роман с фортепьяно. Им важно совсем другое. Они уже… взрослые. Они забыли как это – быть детьми… Они отказываются понимать меня.
      Я чувствую себя выброшенным в этот мир. Беззащитным. Бесцельным. Одиноким.
      Я такой, каким меня хотят видеть родители. Просто потому что мне больше некем быть.
      Я бы хотел быть пианистом. Но у меня не получается.
      У меня есть двое друзей. Они заставляют меня улыбаться. Они хорошие друзья. Но даже они не понимают какую-то маленькую… почти незаметную частичку меня, которая сильнее всего в этом нуждается… Фортепьяно… оно понимает. Но и оно не может помочь.
      И я безнадежно ищу то, чего мне не хватает. И не могу найти. И плачу от бессилия над прекрасной пустой мелодией, которая для меня совершенно ничего не значит.
      Вчера отец видел, как я плакал. Мне было стыдно.
      Я не хотел, чтобы он видел. Думал он не поймет. Но он, кажется, понял. Он предложил мне пойти на дополнительные курсы… сказал, что может у меня просто неправильный учитель…
      Я, конечно, пойду, но я уверен, что Мсье Лякон тут совершенно не причем… Но я пойду. Я хочу верить в чудеса, хотя всё старательно указывает на то, что для меня чуда не будет.
      Я боюсь думать о будущем… Я боюсь кому-то сказать о своем страхе… Кажется, что надо мной посмеются… кажется, что меня не воспримут всерьез.
      Мне страшно, что я никогда не найду то, что ищу. Что я никогда не пойму, чего я хочу.
      Но на следующей неделе я пойду на курсы. С надеждой. С новой надеждой.
      Мама, как будто назло, решила поиздеваться. Хочет чтобы я играл на Седьмом Фортепьянном Конкурсе Милоша Мажена. Покушается на приз, исчисляемый в тысячах…