18

— Какого черта ты выделываешь такие штучки?

Констанс вздрогнула, выведенная из задумчиво-сосредоточенного состояния, в котором она находилась, обдумывая, куда положить очередной мазок. Какая досада — он ворвался в студию как раз в тот момент, когда портрет на ее картине начал оживать. Это было то самое лицо — пожилая женщина, образ которой часто встречался в ее «Набросках», но который во всей своей целостности как-то ускользал от нее, мучая ее своей незавершенностью. Еще секунда — и, как ей казалось, занавес, за которым таилось ее прошлое, рухнет…

Но вот она, отрезвляющая действительность: плечи болят, вся вспотела, в желудке сосущая пустота, — еще бы, уже солнце высоко, а она еще ничего не ела. Констанс со вздохом швырнула кисть в кувшин с пахучим льняным маслом, вытерла руки тряпкой и повернулась к мужу.

Взгляд ее был устало-холодным — как были их отношения со времени их последней ссоры, но, как всегда, от мощной мужской красоты мужа у нее перехватило дыхание; захотелось дотронуться до этого гордого лица архангела, почувствовать литую сталь его тела… Сегодня утром это как будто вернулось к ним, и хотя он встал и, не говоря ни слова, отправился на верфь с Дайланом еще до восхода, к ней пришла надежда, что их отчужденность проходит или хотя бы идет на убыль. Но вот сейчас опять — глядит как на преступницу какую-то.

— Что я опять сделала не так, Лохлен?

— Не строй из себя невинное дитя, принцесса! Виделась с Алексом, хотя я тебе это запретил!

Она пожала плечами, пытаясь в то же время стереть пятно красной охры с пальцев.

— Что с того?

На щеках у него задвигались желваки, он покраснел.

— Я не знаю, что ты ему наговорила, но он уже начал заметать следы. Тип вышел на одного матроса, Сэгвин его фамилия, любил с огоньком побаловаться, так оказалось, что он уже в море — и это сразу после того, как его видели с Алексом.

— Что? — Констанс быстро вздернула голову, мысли вихрем завертелись в ней. Она поверила, |когда ее дед сказал ей, что он не имеет ничего общего с поджогом «Винд-Уэста». Выходит, он теперь идет по следу, а это значит…

— Он мне верит! Боже, он мне поверил!

— Верит! Это, конечно, самое важное! — Лок в ярости подергал себя за волосы. — Влезла и все испортила! Этот Сэгвин мог стать нашей козырной картой. Она сорвала с себя фартук и швырнула его на спинку кресла.

— Мне надоела эта игра «око за око». Противно. Пора кончать с этим.

— Так ты, на чьей стороне? — загремел Лок.

— Почему это я должна быть на чьей-то стороне? — отрезала она.

— Потому что иначе нельзя. Я не хочу, чтобы моя жена меня предавала на каждом шагу! — Его пальцы угрожающе впились ей в плечи, лицо потемнело. — Выбирай, Констанс, или ты со мной на сто процентов, или нам не по пути.

Кровь отлила у нее от лица.

— Я говорила тебе, что я тебя люблю, Лок Мак-Кин, и я никогда не сделаю тебе ничего плохого.

Он потряс ее так, что голова ее откинулась назад.

— Выбирай!

Слезы навернулись ей на глаза.

— Между чем и чем? Между моей нормальностью и моей любовью?

— Между Латэмами и Мак-Кинами!

— Но мы же все связаны, неужели ты не понимаешь? Как я могу выбрать? Это невозможно!

— Ты или со мной или против меня, — сказал он с каменным лицом. — Это просто.

Она беспомощно покачала головой.

— Я не могу, и не буду участвовать в этой битве и не хочу такого будущего, которое полно горечи и тревоги.

— Ладно, пусть так! — Он так резко отпустил ее, что она пошатнулась.

— Нет! — Она в отчаянии схватила его за ворот рубашки. — Не думай, что так легко отделаешься от меня, Лок Мак-Кин! Это тебе не черно-белая картина, не какое-нибудь уравнение — пища для твоей проклятой логики! Ради Бога, ради меня, не будь таким прямолинейным, Железный Мак!

Лок попытался оторвать ее руку, она не поддавалась. Тяжело дыша, они смотрели друг другу в глаза.

— Почему ты не хочешь признать, что нет однозначных ответов на некоторые вопросы? Это же не значит признать поражение? Трагедия родителей — почему она должна стать нашей? — Она сказала это подчеркнуто мягко.

Он скривил губы.

— Хочешь, чтобы я все забыл? Чтобы на животе ползал и лизал Латэмам руки — как собака? Лучше смерть!

— Ну, при чем тут это? Прояви великодушие и к родителям, и к Алексу, и ко мне. Нет ничего позорного отказаться от чего-то, что уже потеряло всякий смысл и всякое значение. — В ее голосе послышались слезы. — Эта твоя гордыня — она тебя лишает свободы и никого другого, она тебе причиняет боль. Ведь в тебе столько добра, теплоты! А ты боишься показать это, боишься признаться, что ты совсем не тот, за кого себя выдаешь! Самозванец! Он дернулся.

— Это что еще за бред?!

— Ну, признайся. — Она обхватила его за шею, пытаясь прижать к себе его голову. — Ты же не Железный Мак, ты человек, со своими болями, своими потребностями, своей любовью… — Она прикоснулась своими губами к его. — … Как любой другой…

Она чувствовала, как он весь напрягся. Господи, хоть бы он понял и поверил! Но нет — он резко оттолкнул ее, и ее охватила волна горького разочарования.

— Будь ты проклята! — Ярость, желание, злость на свою собственную слабость — все это смешалось в нем и вызвало взрыв. Он ударил кулаком по ее незаконченному холсту, и тот полетел на пол. — Думаешь, затащишь меня к себе в постель и я обо всем забуду? О своей фамильной чести? Предательница, сумасшедшая!

Констанс ахнула. Ударил в ее самое уязвимое место! Старые страхи вновь нахлынули на нее. Ничего не изменилось с тех пор, как она сошла на берег с борта «Элизы». Придурковатая Лили никуда не делась, она просто пряталась.

Лок повернулся и вышел, хлопнув дверью. Как будто какая-то плотина рухнула у нее в душе, и слезы хлынули неудержимым потоком. Она бросилась в спальню, распахнула один шкаф, другой и начала лихорадочно выбрасывать из них свои платья, белье. Где ее старый мешок? Вот он! Она схватила его, стала набивать его, пока он не раздулся как воздушный шар.

Сумасшедшая? Ну-ну! Но не настолько, чтобы оставаться с этим холодным ублюдком! У нее есть немного денег, хватит, чтобы выбраться из Бостона. Этот ненавистный пуританский город, питомник снобов! А муженек: в голове только корабли, расчеты, извращенные понятия о чести и возмездии. Она действительно была сумасшедшая, если думала, что сможет его изменить своей любовью! Ее ждет Париж! Париж!

Констанс бессильно опустилась на край кровати, зарылась лицом в китайский халат Лока и зарыдала еще сильнее. От себя никуда не убежишь. Бежать — это выход для труса. Лок это когда-то говорил. Как она может оставить мужчину, которого любит, с которым только и может быть счастлива? Констанс подняла голову, высморкалась, вытерла глаза халатом.

— Ему не удастся от меня так легко избавиться! — пробормотала она. — Он меня любит! Я знаю, любит! Пусть грозится, как хочет, на этот раз я не сбегу!

Она собрала волосы в пучок и уже почти овладела собой, когда раздался стук в дверь. Она вскочила, с виноватым видом схватила мешок, заметалась с ним по комнате, потом сунула его под кровать. Только на лестнице она сообразила, что это не Лок — он вряд ли стал бы стучать в дверь собственного дома. Чувствуя себя дурочкой, она отворила дверь — на пороге стоял какой-то длинноносый мужчина, похожий на извозчика. Он снял свою широкополую шляпу.

— Письмо для миссис Мак-Кин, — сказал он, протягивая конверт из плотной дорогой бумаги. — Мне сказали дождаться ответа.

Констанс взяла конверт, вскрыла его, быстро прочла короткую записку, тихо ахнула:

— Боже, дедушке плохо! Конечно, я приеду! Ты можешь меня довезти до дома Латэмов?

Она повернулась, бросила письмо на столик в холле, одним быстрым движением хватая шляпку и ридикюль.

— Конечно, миссис. Идемте!

Завязывая на ходу шнурки шляпки, Констанс бросилась за ним, к довольно ветхому экипажу, окна которого были закрыты тяжелыми занавесками. Извозчик оказался большим знатоком хороших манер, чем это можно было предположить по его внешности — остановился у дверцы, пропуская ее вперед.

— Побыстрее, пожалуйста! — сказала Констанс, становясь на подножку, в то время как он повернул ручку двери и начал открывать. — Боюсь, что-то страшное…

Тяжелый запах орхидей ударил ей в ноздри, и она так и замерла на месте. Извозчик подтолкнул ее сзади, а протянувшаяся из темноты белая рука схватила ее за кисть и втащила в удушливую кабину. Дверь захлопнулась, и она рухнула на скользкое кожаное сиденье.

Уголком глаза Констанс успела схватить очертания фигуры на сиденье напротив — Роджер, бледный, испуганный, а в углу рядом с ним, ну, конечно же, разве она могла не узнать эти пышные серебряные баки под надвинутой низко на лоб шляпой, только почему-то не двигается… Но вот вид человека, сидевшего с ней, — она вся сжалась от ужаса!..

— Добро пожаловать, дорогая! — мягким голосом произнес Сайрус Тейт. — Я так соскучился по тебе, Лили!

Констанс набрала воздуха, чтобы закричать, но страшной силы удар в подбородок — в глазах у нее вспыхнул веер искр, и она провалилась куда-то в небытие…

Когда вечером Лок вошел в свой притихший дом, он сразу понял, что Констанс там нет. Даже воздух был другой — безжизненный, какой-то чужой. Для него это не было такой уж неожиданностью; он, в общем-то, понимал, что заслужил это после всего, что наговорил ей сегодня; чего он не ожидал — так это того, что ему будет так больно и что его выдержка так явно подвела на сей раз.

— Как это ушла? — переспросил Дайлан. Вид у него был измученный, рука на перевязи — он здорово натрудил ее за день на верфи. Тем не менее, он весь встрепенулся, когда Лок сообщил ему эту новость.

— Куда?

— Какое это имеет значение? — отрезал Лок. — Ушла от меня.

В глазах Дайлана отразилось непонимание и беспокойство. Выкрикивая ее имя, он бросился вверх по лестнице, заглянул в одну комнату, другую, обнаружил страшный разгром в студии, вернулся к Локу, мрачный и суровый.

— Она собрала вещи, точно! Черт возьми, Лок! Что ты с ней сделал?

Лок поднял глаза от записки, которую она оставила на столике. Сжав челюсти, он взмахнул конвертом.

— Просто сказал ей, что она должна сделать выбор между мной и Латэмами. Видишь, она его уже и сделала.

Дайлан взял записку, быстро прочел ее, зло смял в кулаке.

— Ах ты, сукин сын! Пуп земли! Я — и больше никто! Ты знаешь вообще-то, с каким чудом ты имеешь дело? Констанс тебя любит, но разве можно жить с тобой после такого ультиматума?

— Хватит, Дайлан! — устало прервал его Лок. Грудь его сдавило, в глазах были слезы — нечто совсем не похожее на Железного Мака. — Так будет лучше.

— Эта женщина — лучшее в твоей жизни! — сердито отозвался Дайлан. — Ты что, так и дашь ей уйти?

— А что мне делать?

— Решил пойти по стопам отца? — саркастически произнес Дайлан. — Поздравляю. Тогда, может быть, Констанс и права, что ушла. Вот мать не смогла, и это убило ее.

Лок, пораженный его словами, уставился на брата.

— Как ты можешь так говорить?

— Не думай, что раз я был маленький, я ничего не понимал. От отца ведь так и веяло холодом, и мама увяла как роза от мороза. Когда она тогда заболела, последний раз, она просто уже не хотела жить. — Дайлан сглотнул комок в горле; застарелая горечь отразилась в его карих глазах. — Любви двух малышей ей было мало.

Лок заморгал, положил руку на плечо брата.

— Дайлан…

Тот дернул плечом, показывая, что он не нуждается в его утешении.

— Если бы она была посмелее — как Констанс! Тогда, может быть, еще и нашла бы свое счастье.

Лок тоже переживал смерть матери, но никогда даже не подозревал, насколько сильны были горечь и боль у брата. Сказать ему? Но если это, правда, тогда все рушится — все его представления об их семье, о фамильных ценностях. Значит, ради собственной гордыни оставить Дайлана в неведении, пусть страдает? Нет, брат заслуживает права самому решить, какую истину он предпочитает.

— Может быть, она и нашла на какое-то время. А он, как слепой, пытался нащупать верный путь в путанице своих чувств. — Но если Лок любит брата, он должен сказать все.

Теперь была очередь Дайлана изумиться.

— Что-что?

— Это Констанс так считает. Тебе эта история может не понравиться.

— Ну, ну!

Запинаясь, Лок рассказал брату о медальоне, об отношениях между Элизой Мак-Кин и Джеймсом Латэмом, и о том, кто, скорее всего настоящий отец Дайлана.

— Боже мой! — Дайлан подергал непривычную бородку, покачал головой. — Ну и узелок!

— Наверное, лучше бы тебе не знать… Да к тому же, возможно, это и не так…

— Да нет, все сходится! Вот это да! — Дайлан как-то вымученно захохотал. — Подумать только, я — Латэм! Все в другом свете теперь выглядит, а?

— Ну, во всяком случае, ты остаешься моим братом.

— А Констанс — моя сестра, да? — Он опять попытался засмеяться. — Хоть это утешает.

— Дайлан, но ведь это только предположения…

— Ну, какие предположения? Я же говорю, все к одному. Но, между прочим, если отец и подозревал, что я не его сын, он мне это никогда не показывал.

— Эноку все было безразлично, — тяжело обронил Лок. Но вот что интересно — он стал таким холодным и жестким из-за того, что его жена ему изменяла, или она стала искать любовь на стороне из-за того, что он был такой холодный и жесткий?

— Это загадка, которую мы никогда не решим. Я только знаю, что он умер до того, как покончил с собой. Жизнь для него стала пустыней — и поэтому потеряла всякую ценность и всякий смысл.

— Может быть, он тосковал по маме, — пробормотал Лок.

В глазах у него защипало. Всю жизнь он пытался подражать отцу, сделать карьеру, чтобы тот мог им гордиться, отомстить Латэмам — опять завет, оставленный Эноком. И он преуспел только в том, что делал полный круг и пришел к тому же, чем кончил его отец — без женщины, которая ему нужна больше жизни, один — с опустошенным сердцем. Теперь он мог лучше понять отца — ведь его собственное будущее казалось ему безжизненной пустыней.

Лок опустился на ступеньки лестницы, склонил, голову на колени, полный жалости и к отцу, и к самому себе.

— Господи, все зря… Все, все зря…

— Ты не такой, как он, — мягко произнес Дайлан. Его и испугала, и как-то порадовала эта перемена в брате; признать поражение — это половина победы. — Ты, наверное, единственный чистокровный Мак-Кин в нашей семье, но ты не такой…

— Хуже. Железный Мак. Не смог даже жену удержать.

— Беги за ней!

Лок вздохнул, лицо его исказилось.

— Легко сказать. Ей будет лучше без меня.

— А тебе без нее? Она вернула тебе твою человеческую сущность, а то за своими чертежами ты о ней забыл! Держись за нее!

Лок со стоном вцепился себе в волосы на затылке, уставившись куда-то в пол. — Я такого наговорил… она никогда не простит…

Дайлан выругался.

— Так скажи, что виноват, что глупость сказал. Она же любит тебя, идиот! Тебе она что, безразлична?

Лок с болью в голосе проговорил:

— Я люблю ее больше жизни!

— Ты ей когда-нибудь говорил?

Лок медленно поднял голову. Его лицо залила краска стыда. Неужели он трус?

— Нет, никогда…

— Так скажи! Господи, неужели это все твоя проклятая гордыня мешает?

— Это тут ни при чем.

— Ни при чем? Наверное, Энок тоже так считал. Но если Констанс уйдет, то ты проиграешь еще больше, чем он.

Лок боролся с собой. Да. Дайлан прав. Он так боялся, что окажется менее твердым, чем отец, что упустил из виду все остальное.

Но он не может без Констанс: без ее любви, без ее смеха, без ее энергии и веселья. Он готов сделать что угодно, хоть на брюхе ползти, чтобы она вернулась. Забудет о гордыне, о мести, пойдет даже на мировую с Латэмами, если это хоть как-то поможет ему убедить Констанс, что они могут быть вместе. Это будет трудно. Страшно трудно. Она может ему не поверить, и он не сможет ее за это винить. Но он сделает все, чтобы восстановить себя в глазах любимой женщины. Кто она — Констанс Латэм или придурковатая Лили — неважно; это его языческая принцесса — самый ценный дар в его жизни. Пусть только она будет с ним — и он посвятит остаток жизни тому, чтобы доказать ей, что она значит для него.

Лок встал.

— Пойду за ней. Идешь со мной?

— Увидеть Железного Мака на коленях — разве можно упустить такое зрелище! — Дайлан широко улыбнулся, и на какой-то момент в его лице мелькнуло что-то неуловимо похожее на Констанс.

Все-таки сестра!

Наверное, это опять дурной сон. Констанс застонала и посильнее сжала веки. Вот сейчас она проснется в объятиях Лока, и его поцелуй развеет все ее страхи. Да нет, это невозможно. Ведь они поссорились, так ведь? Она сдвинула брови, пытаясь поймать и собрать вместе ускользающие мысли.