Рыцарь и ведьма

Хотя Магнус слышал, что отец предпочел бы найти ему жену на континенте, возможно, даже одну из молодых принцесс, родственниц королевы Элинор, из Аквитании или Кастилии. Конечно, нелегко было бы обратиться к королеве с такой просьбой именно теперь, потому что несчастная женщина была заключена в темницу за подстрекательство молодого принца Генри против отца. Но всей Европе был известен особый талант королевы устраивать браки, а также ее сочувствие к любовникам. Как в случае с ее сестрой и ее чуть не рухнувшим браком.

Моряк, споткнувшись по дороге, подошел к Магнусу, все еще стоявшему у поручней.

– Взгляните, милорд! – крикнул он, стараясь перекрыть шум ветра.

Но Магнус уже и сам увидел!

Они как раз огибали мыс, скрывавший бухту. Столб дыма, явно не похожий на походный костер, поднимался вверх, и ветром его несло в сторону моря. Магнус выругался и приказал солдатам занять свои позиции на носу корабля.

И как только их судно обогнуло мыс, они увидели, что случилось.

Произошла катастрофа! Второй корабль с собранной податью лежал на боку на мелководье. Он горел, и вот от него-то и поднимался дым. Им был виден песчаный берег, усеянный телами убитых моряков. Сундуки и тюки с собранной податью были разбросаны, их содержимое разграблено. Лагерь был разгромлен – все шатры подожжены и еще продолжали гореть.

Корабль Магнуса тут же рванулся к берегу, а навстречу ему кинулись оборванные моряки и солдаты, за которыми брел командир второго судна Эмерик, придерживая окровавленную и теперь уже бесполезную руку.

– Не приближайтесь к берегу! Держитесь подальше! – кричал Эмерик, добредя до кромки прибоя. – Эти мерзавцы пока еще не покончили с нами. Они вернутся, как только увидят вас!

Моряки вверенного Магнусу корабля сгрудились у поручней, чтобы помочь оставшимся в живых подняться на борт. Рыцарь Эмерик самым последним взошел на корабль и упал на палубу, стараясь подавить стон.

– У меня сломана рука, – сказал он Магнусу. – Нам задали хорошую трепку. Один из лучших моих людей, лучник Лонгсперс, лежит там мертвым.

Магнус склонился над раненым.

– Остался там еще кто-нибудь? Я не хочу, чтобы на берегу остались непогребенные мертвецы.

Эмерик выругался и покачал головой:

– Эти сволочи недалеко, за соседним холмом. Сотня пеших шотландцев и, возможно, не менее двух десятков конных. Если бы вы оказались здесь хоть чуточку раньше, они поубивали бы всех нас.

Магнус даже не поднял головы.

– Отплываем! – крикнул он.

Моряки заторопились к своим гребным скамьям. Девушка покинула свое место и сделала шаг вперед. Она склонилась над раненым рыцарем, плащ ее подметал палубу. Внимательно посмотрев в лицо Эмерика, Идэйн взяла его искалеченную руку и осторожно очистила ее от лохмотьев приставшей к ней ткани, обнажив рану. Сквозь кровь можно было разглядеть острые концы белой кости.

– Вам достался такой удар мечом, – сказала она ему, – от которого вы могли бы лишиться руки.

Эмерик взглянул на Магнуса. Глаза его расширились от изумления при виде женщины, оказавшейся вдруг на корабле. Потом снова посмотрел на Идэйн.

– Да, этот удар был нанесен мечом, девушка, – согласился он.

Норвежец крикнул гребцам, чтобы они нажали на весла, и те принялись за дело, стараясь как можно скорее отплыть от смертоносного берега. Ветер хлопал кожаным парусом. Рыцарь Эмерик смотрел на Идэйн как зачарованный и, кажется, даже забыл о боли.

Откуда-то из складок своей одежды она извлекла кусок чистой ткани и тихонько разговорилась с Эмериком, пока бинтовала его руку, объясняя, что рану следует еще очистить от грязи. Повязку она пока сделала только для того, чтобы остановить кровотечение. Из-за рулевого весла за ними мрачно наблюдал рулевой кормщик.

Возможно, сказал себе Магнус, он и норвежец думают об одном и том же. Что безумный стремительный рывок девушки к рулевому веслу означал, что она хотела посадить корабль на мель и что поступок ее был продиктован не глупостью и не помешательством. Она знала, что делает.

Как рассказал им Эмерик, если бы они оказались в лагере хоть чуть раньше, они скорее всего были бы обречены на встречу с разбойниками и на верную смерть.

Иисусе милостивый, неужели возможно, что эта девушка знала, что нас ждет?

От этой мысли волосы Магнуса встали дыбом. Он понял, что кормщик, вероятно, чувствовал то же самое.

Она умышленно посадила их на мель!

4

Как только корабль вышел из бухты, на него обрушилась вся ярость стихии. Огромный норвежец-кормщик не мог справиться с рулевым веслом. Тяжело переваливаясь с боку на бок под натиском бури, корабль двинулся на север вместо того, чтобы плыть на юг, в Честер. Хуже того, наступала ночь. Через несколько минут стало так темно, что невозможно было различить берег.

Плыть в направлении, противоположном тому, куда следовало, было чистым безумием. Но и остаться в бухте они не могли из опасения нового нападения. Магнус вглядывался в гигантские волны, обрушивавшиеся на их суденышко, отлично понимая, что никто и никогда не плавал по коварному Ирландскому морю ночью, кроме датчан и безумных норвежцев.

– Ничего нельзя сделать, чтобы повернуть на юг? – Ему пришлось прижаться губами к самому уху кормщика, чтобы тот мог расслышать его среди воя ветра и рева обезумевших от ужаса животных. – Нас несет на север, в Шотландию!

Посмотрев на мокрое от соленых брызг лицо норвежца, Магнус уже знал ответ. Морское течение несло корабль прямо в пролив. Шторм гнал его все дальше и дальше, в то время как гигантские волны разбивались о его корму. Это было гибельнее плавание: корабль уже наполовину был полон воды.

– Разгружайте судно! – крикнул Магнусу кормщик. – Нам нужно облегчить его!

Это было-единственное, что им оставалось делать, чтобы не пойти ко дну. Но в эту минуту у Магнуса мелькнула отчаянная и безумная мысль о том, что у него тогда останется от полугодовой подати и что в Честер он явится не триумфатором, не в сиянии славы, как обещал анжуйцам, а, в сущности, с пустыми руками.

Только – разумеется, если они останутся в живых, – с этой чертовой девкой! Это все, что он мог предъявить графу. Боже милостивый и Пресвятая Дева! Будет чудо, если Честер не закует его в кандалы и не отправит в подземный мешок своего замка! Из этой злополучной поездки он не привезет ничего, кроме заблудшей девицы, от которой подданные графа на северо-востоке хотели во что бы то ни стало избавиться!

Объятый яростью, Магнус обернулся к своим солдатам и велел выбрасывать за борт скот. Моряки с другого корабля, подобранные на месте разгромленного лагеря, сгрудились в кучу, как будто боялись, что их ожидает та же участь.

Магнус поспешил на середину палубы, чтобы помочь своим людям. Он вместе с ними бросал в ревущее море овец, которые пытались плыть, несмотря на гигантские волны. Борьба за жизнь и полное ужаса блеяние животных вызвали дрожь у усталых и напуганных людей, а Магнус стиснул зубы так, что побелели скулы.

Потом он крикнул четверым своим солдатам, чтобы они начали выбрасывать за борт мешки с зерном. Те принялись за дело, а Магнус смотрел, как мешки исчезали за бортом. Наступила ночь, и единственным, едва брезжущим светом были жуткие ночные отблески штормовых туч, клубившихся над головой. И все же даже при таком тусклом освещении Магнус смог разглядеть, что вода на дне судна уже почти покрывала его высокие сапоги. Он зашлепал к группе державшихся особняком людей, моряков Эмерика, и крикнул, чтобы они взялись за ведра и принялись вычерпывать воду. Кормщик на все лады проклинал гребцов, кричал, чтобы они пошустрее работали веслами, если хотят плыть, а не перевернуться.

Магнус неистово метался из конца в конец корабля, сметая всех, кто оказывался у него на пути, хватая все, что могло утяжелить судно, и выбрасывая за борт. Постепенно на корабле не осталось ничего, только люди. Но все равно было ясно, что корабль в ужасном положении. Ночь медленно тянулась. Усталая команда клевала носом, но боролась со сном, боясь позволять себе хоть недолгий отдых. Магнус огляделся вокруг и подумал, что на судне нет ни одного человека, который бы забыл, что с каждым часом их относит все дальше на север, все дальше от дома.

Он заметил, что девушка помогает Эмерику перевязать раненого гребца. Несмотря на подвязанную руку, Эмерик ухитрился соорудить из половины своего плаща некое подобие полога, и теперь они тащили под него двоих людей.

Магнус присел на корточки, чтобы осмотреть пострадавших.

– Один из них мертв, – крикнул он, – или скоро умрет! Самое лучшее – это выбросить его за борт.

Магнус услышал, как прерывисто вздохнула девушка. Он понимал, что это скверно, ведь она так старалась спасти беднягу. Он крикнул рыцарю:

– Сними кольчугу и брось оружие! Будет легче. С такой рукой ты не сможешь много проплыть.

Приходилось смириться с фактом, что рано или поздно их заставят добираться вплавь куда придется. По-видимому, Эмерик был согласен с этим, потому что кивнул и здоровой рукой начал стягивать латы.

Девушка выглядела страшно испуганной.

– Нет, этого не может быть! – простонала она. – Неужели корабль потонет?

Магнус начал было объяснять ей, что ничего не знает и что: его опыт кораблевождения равен ее собственному. Однако при взгляде на это прекрасное лицо, обрамленное мокрыми длинными золотистыми волосами» он вдруг страшно разозлился. Что, ради всего святого, заставило его вернуться и забрать ее, будто он лишился собственной воли? Может быть, она околдовала его?

Будь он проклят, если знает, как это случилось! Внезапно у Магнуса появилось недоброе чувство, что именно эта белокурая ведьма с помощью какого-то волшебства заставила его вернуться и забрать ее. Что каким-то образом она узнала, что на их лагерь нападут и потому бросилась к рулевому веслу и посадила корабль на мель, чтобы задержать их.

Магнус приблизил к ней Лицо.

– Корабль потонет? У меня такое чувство, что об этом мне следует спросить тебя, девушка, потому что, похоже, ты больше нас всех знаешь, что случится!

И в этот момент кормщик закричал:

– Берегитесь! Берегитесь! Нас несет прямо на берег!

Огромная волна нависла над кораблем, подхватила и обрушила на него стену воды, под которой оказались погребенными люди, весла и все, что было на судне.

Магнус ухватился за Эмерика и девушку. Несчастная команда кричала и вопила. Ноги Магнуса оторвались от палубы, но он почувствовал, как кто-то вцепился в него и держит мертвой хваткой.

Гигантская волна смыла его за борт. Корабль налетел на скалу – послышался громкий треск ломаемых перегородок. Казалось, на них обрушилась половина всего Ирландского моря. В ушах Магнуса ревело и стонало. Когда его голова появилась на поверхности воды, он сумел разглядеть, что прибой с невероятной скоростью несет его между прибрежными скалами. В темноте он с трудом различал камни, о которые разбивались волны, и пену, взлетавшую, казалось, почти до неба.

Ноги Магнуса коснулись берега и заскользили по нему. Тяжесть кольчуги и меча была такова; что его тянуло вниз. Он не мог высвободить руки. Стройное, но сильное тело приживалось к нему так крепко, что не давало ему идти.

Еще одна волна разбилась над головой Магнуса и опрокинула его. Тело, которое он держал в своих руках – или наоборот? – принадлежало девушке. Он смутно различал очертания ее головы и тусклые растрепанные волосы, колеблемые волной. Ледяная вода выбросила их между скал. Магнус почувствовал, что теперь ноги его могут стоять на твердой земле, что под ним песчаное дно. Другая волна тут же сбила его с ног.

Магнус упал, но девушка по-прежнему не выпускала его, крепко обняв за шею. Меч бился о его колени, он потерял шлем и наглотался морской воды. Вокруг него ревело море.

Лучшим временем дня были сумерки, когда монахини пели.

С самого раннего детства, с тех самых пор, как Идэйн помнила себя, то есть примерно лет с трех, вечерняя молитва после последней на дню трапезы всегда навевала мир и покой, которые наполняли все помещения монастыря, кельи и залы, и всюду в этот час в монастыре Сен-Сюльпис слышалось негромкое сладостное пение монахинь.

Это было одной из самых больших радостей монастырской жизни, когда на исходе дня сестрам монастыря Сен-Сюльпис разрешалось петь, и монахини настолько любили это, что, случалось, не ограничивались отведенным для этого временем и пели намного дольше, за что, конечно, настоятельница выговаривала им, хотя сама обладала великолепным сопрано и первая же нарушала распорядок жизни в монастыре, потому что любила петь.

Сладостные неземные звуки женских голосов в сумеречном свете, аромат горящих свечей и тени, отбрасываемые их трепетным пламенем, навсегда оставались в памяти. Это было время захода солнца, время наступления прохладной ночи, столь тихое время, что, казалось, ангелы спускались на землю послушать пение монахинь. После того как оно завершалось, день был окончен. Гремя часами позже во время последней службы, когда сама высокочтимая сестра аббатиса обходила монастырское здание, проверяя, заперты ли все двери и ворота, девочки, жившие при монастыре, уже спали.

Естественно, выпадали и такие дни, когда голоса монахинь звучали не столь гармонично: под воздействием внезапно подувшего холодного ветра они казались гнусавыми и сердитыми, как вой зимнего ветра в стропилах крыши часовни. И в такие дни нескончаемое пение было испытанием терпения, слушателей, и даже голос сестры настоятельницы звучал не так сладостно.

Идэйн открыла глаза. Голоса монахинь ей пригрезились – то был вой ветра, леденящие душу звуки пробивались в проходы между скалами какого-то побережья. Лежа, она могла смотреть вверх и видеть пурпурные облака, стремительно несущиеся по залитому солнечным светом небу.

Наступил день, сказала себе Идэйн. Не сумерки, когда в монастыре Сен-Сюльпис идет вечерняя служба. Ей снились монахини и их мирное вечернее пение, но наяву был слышен только шум ветра среди скал.

Она вспомнила шторм. «Я жива», – трепетно подумала Идэйн.

Как бы Предвидение ни успокаивало и ни убеждало ее, что она будет жить, Идэйн не была уверена, что останется в живых. И теперь, при ярком солнечном свете, Идэйн вспомнила кораблекрушение, вспомнила, как вокруг бушевали волны и ночь была такой темной, что она даже не могла разглядеть, куда идти, – знала только, что как можно дальше от бушующей волны.

Идэйн медленно пошевелила ногами. Все ее избитое морем тело болело. Она вспомнила, что пыталась помочь молодому рыцарю, и понимала, что не очень-то много могла для него сделать из-за размера и веса его кольчуги и меча.

И все же ей казалось, что им удалось добраться до укрытия между скалами. Немного позже в сумеречном свете все еще непогожего утра она поняла, что начинался прилив, увидев, что вода плещется у ее ног. Это окончательно разбудило Идэйн, и она заставила рыцаря перебраться выше, туда, где можно было укрыться под выступом утеса. Там были песок и камни, прикрытые сухой, жесткой и пружинистой, как сено, осокой. Оба упали на эту подстилку, отупевшие от усталости, и тотчас же уснули.

Идэйн вздохнула и, повернувшись на бок, прижалась к огромному телу, лежащему рядом с ней. Похоже, они были здесь совершенно одни. Но у Идэйн не было ни сил, ни желание встать и оглядеться.

Над их головами с криками кружили чайки. Вставшее солнце согревало молодых людей, и в солнечном свете их укрытие показалось Идэйн даже уютным. Где бы ни были остальные – норвежец-кормщик и его команда, рыцарь Эмерик, моряки и солдаты, – на этом участке берега их не было. И вокруг царила тишина.

Идэйн содрогнулась. Возможно, никто из этих людей не выжил. Почувствовав ее движение, мужчина, лежавший рядом с ней, пошевелился, но не проснулся.

Идэйн придвинулась к нему ближе. Солнце уже высушило их одежду, но она оставалась липкой от морской воды. Там, где солнце касалось кожи, по ней, разливалось блаженное тепло.

Молодой рыцарь лежал на своем мече и поясе. В какой-то момент ночью Идэйн инстинктивно подтянула его кольчугу так, что та оказалась выше бедер, и придвинулась к нему настолько близко, что смогла угнездиться рядом, прижавшись к его теплому обнаженному животу. И даже теперь ее руки касались кожи на его спине, а его мускулистое тело плотно прижималось к ее животу и ногам. Юбка ее задралась, обнажив тело.

Ведь ноги у меня голые, внезапно очнувшись, осознала Идэйн. Ее башмаки исчезли, должно быть, были потеряны во время шторма, как и чулки. Она вздохнула. Тело молодого рыцаря было таким теплым, что ей не хотелось отодвигаться от него. Да она и не собиралась этого делать.

Он спал глубоким сном измученного человека. И почти не шевелился во сне, и только слегка ежился, когда ощущал прикосновение ее пальцев к своей коже. Идэйн изучала его тело. Она помнила, как он сновал по судну, выкрикивая команды.

Но ему так и не удалось предотвратить крушение, подумала она, разглядывая его лицо. Она полагала, что ему придется отвечать за потерю кораблей. Для него эта поездка оказалась самым его катастрофическим предприятием, хотя ему и посчастливилось остаться в живых.

Идэйн провела пальцами по гладкой коже его спины, и он слегка пошевелился. Если они когда-нибудь доберутся до Честера, этому отважному юному лорду, возможно, предстоит убедиться, что его сеньор предпочел бы, чтобы молодой рыцарь с честью пошел ко дну вместе со своим кораблем и своими людьми.

Идэйн приподнялась, опираясь на локоть, и заглянула ему в лицо.

В одном его ухе была золотая серьга, почти скрытая густыми темно-рыжими волосами, поэтому сначала она ее не заметила. Сами волосы были красивыми, волнистыми, хотя и слиплись от морской воды. Длинные рыжеватые ресницы, похожие на лучи звезд, могли вызвать зависть любой женщины.

Но при этом он был настоящим мужчиной, мужчиной до кончиков ногтей, подумала Идэйн, опираясь подбородком на руку и продолжая разглядывать его. Она прикоснулась кончиком пальца к золотой серьге. Волнистые рыжие волосы, серьга, прекрасные доспехи тонкой работы, меч – все это совершенно точно указывало на то, что молодой человек благородного происхождения.

Идэйн опустила руку, и пальцы ее скользнули на его живот, отыскав кусочек теплого тела между кольчугой и туго обтягивавшими тело штанами. Там, где ее голые ноги касались его живота, они тоже были теплыми.

На борту корабля у нее было странное видение: молодой человек предстал перед ней обнаженным, и это было самым удивительным, что она когда-либо видела. Даже теперь она не понимала, как и почему это случилось. И все же отлично помнила, как его одежда вдруг стала прозрачной, как синяя вода вокруг, и она увидела прекрасное тело воина.

Какой он теплый, подумала Идэйн, и рука ее все никак не могла угомониться и продолжала поглаживать и исследовать его тело, его гладкую кожу между поясом его штанов и латами. Пальцы сказали ей, что тело его не было волосатым, как у старых привратников в монастыре, которые имели обыкновение обнажаться до пояса и мыться у колодца возле конюшни.

Его тело было упругим, крепким и гладким, с рельефной мускулатурой. Должно быть, он много тренировался, чтобы стать таким: где бы ее пальцы ни касались его обнаженного тела, они находили жесткие крепкие мускулы. Ее пальцы нащупали равномерно поднимавшиеся от дыхания ребра и более нежную плоть во впадине живота.

Ее рука скользнула ниже, добралась до пояса его штанов, мокрых, с прилипшими к ним песчинками. Под влажной тканью пальцы ее нащупали его поджарые плоские ягодицы. В ответ на ее прикосновение нога его слегка дернулась.

Внезапно Идэйн захотелось, чтобы красивый рыцарь не просыпался как можно дольше. Она недоумевала, почему его тело так зачаровало ее. Но ведь никогда прежде у нее не было возможности рассмотреть мужское тело. Она чувствовала себя ужасно порочной и прекрасно сознавала, что монахини не одобрили бы ее поведение. Хотя, конечно, она никогда с ними не обсуждала возможности исследовать тело спящего мужчины.

Над ними кружили чайки, издавая пронзительные крики, похожие на кошачьи. Свежий ветер вплетал в их крики свои стоны. Они были недалеко от моря: ей был слышен гул прибоя, разбивавшегося о скалы. С ее стороны было бы благоразумным встать и поискать остальных моряков. Хотя, откровенно говоря, Идэйн была уверена, что больше никому не удалось спастись, иначе они услышали бы их голоса.

Но по крайней мере она могла бы оглядеть бухту, чтобы выяснить, что можно найти. Возможно, увидеть дорогу, которая привела бы их к какому-нибудь городку или деревушке. Или хотя бы поискать выброшенные на берег куски дерева, чтобы разжечь костер. Они отчаянно нуждались в дровах для костра, потому что надо было высушить одежду.

Идэйн лежала тихо – она только что сделала открытие.

Чуть отстранившись, она могла видеть обнаженную часть тела рыцаря. Его гладкое тело в том месте, где кольчуга задралась, обнажив живот, было покрыто рыжеватыми волосами, исчезавшими за поясом штанов.

В ее памяти вновь отчетливо всплыло нагое тело, представшее перед ней на корабле. Шнуровка его облегающих штанов была влажной и не поддавалась, даже когда она пустила в ход ногти. Однако штаны его были достаточно низко спущены, чтобы она могла заглянула под пояс. Все дело в том, убеждала она себя, что ей просто захотелось снова взглянуть на него. Если она чуть наклонится и чуть оттянет пояс…

Голос, раздавшийся над ее ухом и исходивший от лежащего рядом молодого человека, испугал ее так, что она чуть не подскочила. Подняв голову, она встретилась взглядом с золотистыми глазами рыцаря. Рука его сомкнулась у нее на запястье, и он отстранил ее от себя.

– Я… я… – вскричала Идэйн, – было просто любопытно.

И это была чистейшая правда. Но по тому, как округлились его глаза, она поняла, что ответ этот в данный момент не из лучших.

Он звонко шлепнул ее по дерзкой руке, которую она убрала и поднесла к груди.

– Боже милостивый! – сказал рыцарь сквозь плотно сжатые губы. – Да ты даже еще более распутна, чем я думал. Неудивительно, что де Бризу так хотелось отделаться от тебя!

5

Когда они добрались до вершины холма, Магнус остановился и огляделся. Внизу лежала бухта, где они провели ночь, пока бушевал шторм. Усыпанный валунами берег расстилался насколько хватало глаз.

Позже кто-то скажет им, что эта часть шотландского побережья стала могилой многих кораблей. Но с холма Магнус не мог разглядеть ни обломка мачты, ни обрывка паруса, которые были бы приметой того места, где произошло крушение корабля с графской податью. Только усыпанное камнями скалистое побережье и Ирландское море, по которому ветер гнал покрытые белыми шапками пены волны.

Магнус сделал над собой усилие, чтобы стереть страх со своего лица. Не стоило волновать девушку, но он все-таки надеялся, что они найдут кого-нибудь из его людей, уцелевших после кораблекрушения. Возможно, одного из моряков, кто мог бы им сказать, где они находятся, и помочь добраться до границ земель графа Честера.

Приложив ладонь к глазам, Магнус долго смотрел на море. Буря отнесла судно к северу, и он предположил, что они находятся где-то у южного побережья Шотландии. Но это было только предположением. Магнус не думал, что они оказались в пределах земель диких горцев или западных островов, расположенных за ними.

Но и оказаться в Шотландии тоже было достаточно скверно.

Он посмотрел на девушку. Ее одежда была еще влажной, и она дрожала, зубы выбивали такую дробь, что ей приходилось сжимать их. Она повязала волосы своей изорванной вуалью, но золотые пряди выбивались из-под ткани, обрамляя лицо, а ветер играл ими. Она была стройной и для женщины высока ростом, а соблазнительные изгибы ее тела были заметны даже под мокрым плащом. Несмотря на то, что она едва не утонула, это не испортило ее красоты, и Магнус усомнился в правдивости историй, рассказанной ему управляющим де Бриза, о том, что тот будто бы собирался выдать девицу замуж, чтобы воспользоваться своим правом сеньора. Гораздо правдоподобнее было предположить, что эта редкостная красавица на самом деле была любовницей или наложницей де Бриза. А мудрая жена де Бриза заставила его избавиться от этой девицы. И еще больше, чем прежде, золотоволосая девушка с чуть раскосыми изумрудными глазами напомнила ему статуи святых, украшенные золотом и драгоценными камнями, Она казалась чужеземкой, непохожей на женщин Франции и Англии, в этом он готов был поклясться. Управляющий де Бриза уверял его и божился, что девушка – сирота, взращенная монахинями в монастыре Сен-Сюльпис, что она провела там свои детские и отроческие годы и что никто ничего не знает о ее происхождении.

– Не повредит, если мы пройдем немного на север вдоль побережья, чтобы посмотреть, не спасся ли кто-нибудь с нашего корабля, – сказал Магнус.

Он не очень в это верил, но ничего другого придумать не мог, кроме как сдаться на милость первым же встреченным шотландским крестьянам, если, конечно, поблизости есть хоть какая-нибудь деревушка. Но это, без сомнения, было рискованно, поскольку эти берега приобрели дурную славу тем, что местные жители нападали на уцелевших после кораблекрушения людей и требовали выкуп, а тех, у кого денег не было, убивали. Шотландский король пытался цивилизовать этих людей и с этой целью поселил здесь множество нормандских дворян, дав им наделы. Теперь в Аннандейле жили нормандские Брюсы, в Эйршире – де Морвили, а в Лодердейле – фитц Аланы, из которых, по слухам, Уильям Лев подбирал себе дворян на должность стюартов[6], передававшуюся по наследству. Поэтому невежественные шотландцы уже начали называть фитц Аланов Стюартами.

Магнус решил, что, возможно, лучше всего пройти вдоль берега и попытаться найти кого-нибудь из команды, В тоже время они могли бы поискать усадьбу какого-нибудь нормандского дворянина, поселившегося в этих краях. Магнус подумал, что, если бы они оказались вблизи Эйршира, он мог бы найти де Морвилей, происходивших из того же городка в Нормандии, что и семья его деда, и напомнить о своем отдаленном родстве с ними.

Он задумчиво потер щеку, покрытую мягкой порослью, появившейся за ночь. Продвигаться вперед в этой части Шотландии было нелегким делом. Первой помехой тому был их вид. Хотя Магнус потерял свой прекрасный рыцарский шлем тонкой работы, смытый во время кораблекрушения, на нем все еще была дорогая кольчуга столь редко встречающаяся на жителях севера. И, конечно, не пришлось бы долго искать босоногого шотландца, которому приглянулись бы его латы испанской работы, и тот, не задумываясь, убил бы его из-за них.

Иисусе, подумал Магнус, то же можно было сказать и о его мече! Отец подарил его ему в тот день, когда его посвятили в рыцари, вместе со стальными шпорами. Это оружие высоко ценилось и должно было служить всю жизнь, и граф не зря подарил его своему первенцу и наследнику. Даже король Генрих восхищался лезвием и намекал на то, что был бы не прочь получить такой же, если бы граф де Морлэ проявил щедрость и сделал ему подобный подарок. Если не принять на этот счет мер, размышлял Магнус, он будет просто ходячим приглашением к разбою и убийству.

Но не одно это вызывало его опасения – с ним была девушка.

Она стояла рядом, с беспокойством вглядываясь в море, а он тем временем разглядывал ее профиль. На лбу она носила серебряный обруч, такие же серебряные браслеты красовались на ее запястьях. Платье ее было порвано. Морская соль пропитала его и оставила на нем пятна, но оно было из шелка и украшено изящной вышивкой. Ноги ее были босыми – прошлой ночью во время бури она потеряла башмаки или их смыло волной, зато плащ ее был из самой тонкой шерсти.

Ведь на ней брачный наряд, сказал себе Магнус, вспомнив историю, рассказанную ему управляющим о праве сеньора. Но по тому, как эта девица выглядела и вела себя – особенно когда он поймал ее за разглядыванием интимных частей его тела, – можно было предположить, что она все-таки наложница де Бриза. Именно таким и было его первое впечатление о ней.

Магнус снова потер небритую щеку, размышляя; что он, черт возьми, будет с ней делать. Ему и о себе-то позаботиться будет нелегко, а уж иметь при себе эту девицу все равно что размахивать красным флагом, приглашая разбойников напасть на них. Если он не хотел тратить все свое время только на то, чтобы защищать ее от посягательств, гораздо разумнее бросить ее здесь.

Господь свидетель, размышлял Магнус, разглядывая ее, оставить ее здесь – весьма серьезное искушение. Ведь он так было и сделал, впервые увидев ее на берегу. Но теперь почему-то ему представилось, что воля божья заключалась в том, чтобы эта девица стала его бременем, его ношей, его крестом. Его епитимьей.

И теперь, оказавшись перед лицом ужасной правды, состоявшей в том, что господь, безусловно, наказывает его за беспутную жизнь, Магнус вновь почувствовал отголосок все еще не изжитого похмелья. Это было карой за пьянство, пристрастие к азартным играм и хвастовство.

Все это и привело его к сегодняшнему несчастью. За время, проведенное при дворе графа Честера, он порядком набедокурил, и теперь ему приходилось весьма сожалеть о своей разгульной жизни и расплачиваться за нее.

Он понимал, что у всевышнего много причин для недовольства им: и то, что он растерял всю подать, собранную для графа, и то, что выбросил весь груз за борт, и то, что вся его команда, вероятно, погибла.

Магнус беззвучно застонал. В резком и беспощадном свете дня он как нельзя более ясно понимал, что единственно разумным было бы вернуться в Честер с тем, что у него осталось после всех его злоключений. Да «что еще он мог бы предпринять? Девушка была его единственной свидетельницей. Кто, кроме нее, мог бы выступить в его защиту и сказать, что, несмотря на невезение, он старался делать все, что только было в его силах.

Магнус знал, что если поступит так, то навлечет на себя недовольство, а возможно, и наказание. Но он зная также, что, если хочет когда-нибудь снова заслужить графскую милость, ему следует привезти девушку в Честер. И рассказать графу вир историю с начала и до конца.