Он был приговорен к смерти, хотя еще не знал этого.
      Часы адской машины уже давно тикали в нем, и взрыв был лишь вопросом времени. Звук этого взрыва должен быть громким — его услышат как на планетах Альфарда, так и на Земле, а также на Альфе в южном треугольнике.
      Рафаэль Эскобар любил тишину, молчание и темноту перед собой; он любил космос, и каждая минута, проведенная Рафаэлем во мраке, была добавочной каплей в чашу. Психозам требовалось очень много времени, чтобы возникнуть.
      Девять дней назад корабль «Каталония» стартовал с Земли. Гигантская серебряная стрела ввинчивалась в темную область между Землей и Техедором, четвертой планетой Альфарда. Уже двести шесть часов Рафаэль находился в космосе, физические тайны которого он знал, как никто на Земле. Он смотрел на космос со смесью гордости, высокомерия и тайной ненависти. Эти чувства и делали его способнейшим, мужественным и осторожным пилотом. На Земле, кроме Рафаэля, было еще пятьсот семнадцать пилотов.
      — Ни один человек так не одинок, как я, — вполголоса сказал Эскобар сам себе.
      Еще одна капля упала в чашу.
      — Нет, — сказал Рафаэль чуть громче и потряс головой.
      Вокруг кресла пилота, как стеклянная стена, высился полукруглый пульт управления. На скошенных под резкими углами плоскостях светились и тлели свыше четырехсот указателей. Это лампочки, шкала всех цветов, бегущие извивающиеся линии на экранах осциллографов и самосветящиеся рычажки и клавиши — все это образовывало полный смысла узор. Мысли Рафаэля снова вернулись в грузовое помещение корабля, где находились семь трубок семидесяти сантиметров в диаметре и двухсот сантиметров в длину, полные спящей жизни. Пионер и три пары поселенцев, накачанные наркотиками и питаемые искусственно, проводили пятнадцать дней сверхсветового полета. Только спустя шесть дней трубки откроются.
      — Разумеется, я не один, — сказал Рафаэль и взял из надорванной пачки, лежащей между двумя хронометрами на пульте, черную сигарету.
      В корабле было тихо. Как в склепе, подумал Эскобар, или как в старых церквях, где его всегда охватывало неопределенное и загадочное чувство. Клик!Снова упала капля.
      Рафаэлю не хотелось слушать музыку, так как в это мгновение его еще интересовала книга, вставленная в считывающий аппарат.
      Он задумался. Корабль с испанским названием мчался в парапространстве. Его целью была планета, названная именем ее первооткрывателя: четвертый мир Альфарда, главной звезды Гидры — водяной звезды. Семьдесят лет назад капитан Техедор со своим картографическим экипажем открыл планету, и там поселились люди. Сегодня на этой планете жило сто тысяч поселенцев, а через несколько дней их будет на семь человек больше.
      Из динамика донесся металлический стрекот. Рука пилота вынырнула из темноты, коснулась одного из рычажков и передвинула его. Светящаяся стрелка на одной их шкал переместилась на более низкую отметку. Рулевой излучатель в глубине корабля повернулся и отключился; коррекция курса, продолжавшаяся семь дней, была завершена.
      Рафаэль заметил, что его сигарета погасла, и щелкнул зажигалкой, яркое пламя которой на секунду осветило его лицо. Эскобар увидел себя в зеркале одного из выключенных экранов. Голова тридцатилетнего мужчины с темными глазами. Классическая красота и надменность объединялись в выражение, присущее аристократам и пилотам. Это не было лицо человека, который чего-то боится.
      — Чушь! Конечно, я ничего не боюсь, — пробурчал Эскобар сердито.
       Клик! — еще одна капля.
      Для Техедора груз был жизненно необходим. В ящиках и бочках были сложены те вещи, без которых человек не мог обойтись: инструменты, механизмы, составные части электрических и электронных приборов и аппаратов, медикаменты. И семь человек. Корабль был загружен до самого верха трюмов и мчался сквозь море тьмы, что Эскобар любил — и чего боялся.
      В третий раз я говорю себе, подумал Рафаэль Эскобар, вытаскивая сигарету, что я не боюсь, но я боюсь и не хочу себе признаться в этом. Чего боюсь?
       Клик!Острова, море солнца и газовый туман, облака и светящаяся вуаль фантастических очертаний, пронизанная холодным бриллиантовым огнем. Менее стойкий человек, чем Рафаэль Эскобар, не смог бы выдержать долго это зрелище, а он — мог и гордился этим. Мужество и осторожность были традицией в его семье, так как еще его дед выходил на арену в Барселоне и сражался, поэтому кровь и смертельная опасность не были для Рафаэля чем-то необычным.
      Пилот откинулся в кресле, скрестил руки под головой и закрыл глаза, делая попытку проанализировать, что сделало его неуверенным в эту минуту. К отсутствию звуков он привык, к другим обстоятельствам долгого путешествия тоже: никто с пилотом не говорил, кроме записей на лентах, никто ему ничего не показывал, кроме видеозаписей; здесь не было никого, кого бы он мог коснуться, кроме бездушных переключателей и бесчисленных рычагов, которые были лиши функционирующими предметами.
      — Привычный вид, — сказал он и открыл глаза.
      Она снова была тут: выступающая на дальнем плане вращающаяся спиральная вуаль; бриллиантовая пыль на фоне облака, светящегося пурпурным газом. На нерегулярных расстояниях друг от друга ее покалывали солнца, самым большим из которых был Альфрад; на Земле это была звезда второй величины. Далеко позади корабля, словно дерево под ночным ветром, скрипело какое-то крепление.
      — Нет, я достигну своей цели, — сказал Эскобар и встал.
      Его корабль, названный по имени провинции его родной страны, мчался дальше: расстояние между Землей и Техедором сокращалось со сверхсветовой скоростью. Сложные приборы позволяли видеть звезды, которые автоматически высчитывал бортовой компьютер.
      Рафаэль происходил из BARRIO GOTICO, готического квартала Барселоны, и поднимался вверх подобно автомату. Эти годы остались далеко позади… Рафаэль принес жертву, которую должен принести человек для звезд: три года пилотом грузовика на службе в Системе, пассажирским пилотом на линии Земля — Марс, потом полеты на межзвездных грузовиках. Еще три полета — и он стал капитаном, получив дворянство. Он стал летать на пассажирских кораблях, курсирующих между пятью колониями, и имел на борту до двухсот пассажиров, а не ультразвуковые сеялки и механические плуги.
      Теперь он утешался мыслью, что в настоящий момент ничем не мог себе помочь. Казалось, у него наступил один их тех небольших кризисов, которые были частью человеческой жизни.
      Полет продолжался, и Эскобар, включив автопилот, покинул рубку. Его ждали пять часов сна.
      Где-то в эти пять часов в светящейся голубым прорези панели сменились цифры и бортовой хронометр на кварцевых кристаллах показал наступление нового дня.
      00.01.52–21.04.2144 года по новому времени.
      Выспавшись, вымывшись и сытно поев, Рафаэль снова пошел в рубку управления. Он осмотрел курсограф, который регистрировал поступающие импульсы и наблюдения. Ничего. Курс был нормальным, в направлении главной звезды Водяной Змеи — Альфарда. Созвездие на переднем экране не изменились. Рафаэль закурил сигарету, слегка улыбнулся и установил, что странное настроение продолжает преследовать его со вчерашнего дня.
      — Это снова началось, — сказал он сам себе, — нужно с этим покончить.
       Клик!Последняя капля. Чаша была полна, и теперь ее содержимое переливалось через край. Невроз существовал уже в течение пятнадцати лет, а теперь обострился. Вода из чаши пролилась и потекла по маленькой канавке в то мгновение, когда Рафаэль Эскобар включил обзорные экраны.
      Звезды ринулись к нему, Вселенная сомкнулась вокруг него, словно черная мантилья, и вид ее ударил Рафаэля словно рог торро. Чернота, осязаемая и угрожающая, серебряная пыль и алмазы, пылающий факел Альфарда. Эскобару показалось, будто в сердце вонзилась ледяная сосулька, и теперь он боялся звезд — своих звезд.
      — Святая Монсеррат! — простонал он.
      Ужасный приступ все смыл. Самоконтроль, который в таких случаях предусматривал, чтобы пилот покинул рубку управления, исчез в течение секунды. Постгипнотический приказ растворился в возбуждении измученного мозга. Невроз обострился еще больше. Наступило сумасшествие.
      Детекторы зафиксировали происшедшее. Гидравлическая рука с рабочей головкой, содержащей воздушный инъектор с антиневрозином, метнулась вперед, и содержимое ампулы с успокаивающим средством с шипением устремилось в искусственную кожу сидения, туда, где находилась бы сонная артерия пилота, сиди он в кресле. Эскобар спрятался за креслом и сильно задрожал. Все его тело тряслось. Синдром кокакриза содержал множество подробностей, и чувство непосредственной угрозы жизни, порождаемое этим приступом, обострило все.
      Мучительная сухость иссушила рот пилота. Дрожа и всхлипывая, словно ребенок, он прижался к спинке сидения. Жажда, бушевавшая в нем, угрожала сжечь его, давление на зрительные нервы лишило его возможности видеть. Эскобар уставился широко распахнутыми глазами прямо на центральный экран, видя все в черно-белом изображении и как на негативе — солнца были темными кругами ужасного серого цвета, а пространство было, как саван. Из горла пилота вырвался звук, в котором не было ничего человеческого. Крик, превративший его в покинутое существо посреди Вселенной, бросил его в пот. Потом руки его разжались, и Эскобар подрубленным деревом рухнул на пол и разбил себе нос, но ничего не почувствовал. В его ушах звучал крик, несущий в себе все скрытые ужасы Вселенной.
      В течение секунды Эскобар превратился из человека во что-то, напоминающее яростного зверя. Все, что составляло душу разумного существа, было мертво.
      Включился маленький, но мощный прибор, который наблюдал и все записывал.
      Эскобар громко взревел, встал на четвереньки и побежал по кабине, как собака. Лицо его было залито кровью, на серебристом мундире были такие же пятна. Открылись магнитные поля. Одним прыжком воющее животное вскочило на пульт управления.
      Далеко позади, в последнем проблеске рассудка, напрягшись под невыносимой нагрузкой, в Эскобаре дрожало что-то, напоминающее струну. Икар подлетел к солнцу слишком близко, крылья расплавились, и он рухнул в море. Нить лопнула с отвратительной психической болью… Рафаэль Эскобар, тридцатишестилетний пилот корабля «Каталония» и кандидат на звание Благородного, перестал существовать.
      Существо громко выло. Эхо воя, как металлическое гудение, проникало в часть коридора. Существо неестественно резко захихикало встало бить по часам, нажимая на кнопки без разбора; каблуки вонзились в анкер выключателя вращения и нажали на контакт. Колени вонзились в крышку Паксола, уничтожив защиту. Осколки вонзились в кожу.
      В корабле, в основном в механической части привода, заработали механизмы и приступили к действию, которое было абсолютно бессмысленным и грозило смертельной опасностью для корабля при посадке.
      Кокакриз мог продолжаться от десяти до пятнадцати минут.
      Почти мгновенно «Каталония» выпала из парапространства в нормальный континуум. Реактор, вырабатывающий энергию, который был нагружен до красной черты, начал перегреваться. Заревела сирена.
      Воющее существо прыгало на пульте, выкрикивало что-то, похожее на «вода», и, слепо ударившись об экран, разбило его. Потея и хрипя, оно опустошило свою флягу. Потом снова свалилось на пол, сломало руку, но и на этот раз не почувствовало боли, и продолжало разрушать корабль.
      Маленький прибор, шар тридцати сантиметров в диаметре, наблюдал и регистрировал. Электронный механизм уже начал производить магнитный анализ происходящего и заносить на бесконечную ленту с сорокасекундным временем воспроизведения.
      Корабль бушевал. Воцарился хаос. Экраны разлетелись от острого, палящего пламени, ударившего в них из цоколя трубки Кальдера. Кипящая ртуть испарилась, и существо, задыхаясь, закашлялось, на его губах выступила пена. В машинных помещениях энергия уничтожила все, что находилось на ее пути. Масса, позволяющая кораблю восьмикратно преодолеть расстояние между Землей и целью, была выброшена в течение секунды. Реактор раскалился докрасна, в результате чего в нескольких местах ленивыми ручейками по полу текла изоляция.
      В огромном помещении объемом в двадцать кубических километров произошел взрыв, уничтоживший все, что было здесь еще минуту назад, — и сам себя. Буйствующее животное, не похожее ни на что, известное человеку, наконец спрыгнуло с пульта в темный угол, закрыло глаза и затихло, только кататоническая дрожь время от времени пробегала по его телу.
      Импульс… он отключил оптику, герметически закрыл шар и освободил магнитные зажимы. Из пустого помещения внутри корабля донесся глухой взрыв. Возле носа корабля открылась крышка, и вырвавшееся бело-голубое пламя химического топлива вытолкнуло шар, унося его прочь. Когда шар удалился от корабля на три километра, магниты отключились, сбросив топливо, и он повис.
      А «Каталония» мчалась дальше. Корма ее уже пылала, потом краснота перешла в желтизну и наконец в ослепительную белизну. Корабль взорвался. Пылающие осколки, обломки и длинные полосы дыма устремились в разные стороны, но были сдержаны кинетическим импульсом. Куча космического лома тотчас же охладилась и продолжила свое долгое, одинокое путешествие. Лет через двести пятьдесят поле тяготения Альфарда притянет ее к звезде и расправит. Стоимость металлолома составляла миллиард — это была цена корабля, два миллиона межзвездных долларов стоил груз, а что стоили восемь человеческих жизней, никто подсчитать не мог. У молодой Земной Империи было только пятьсот семнадцать кораблей и соответственно пятьсот семнадцать пилотов.
      Тем временем маленький позолоченный шар выпустил из своих гнезд антенны, излучавшие сигнал:
       Корабль «Каталония» уничтожен. Информация на ленте. Корабль…
      Все восемьдесят секунд излучался сигнал о помощи. Однажды вблизи передатчика окажется поисковый корабль или картограф, и тогда люди узнают, почему не прибыл на Техедор грузовой корабль. Очевидно, человек — homo sapiens — не был приспособлен для Вселенной или Вселенная была не для него. На протяжении пяти лет было уничтожено восемнадцать кораблей.
      Шар снова начал излучать.

       Гул тихо ведущихся разговоров смолк, когда вошел председательствующий. Здесь и сегодня — в Кристаллическом куполе Верховного трибунала Земли — знаменательная дата, 92-й год со времени предпоследнего полного уничтожения звездного корабля.
       Было 19.04.2236 года по новому времени. Сегодня процесс столетия вошел в последнюю фазу. Куполообразный зал состоял из сотен тысяч сотообразных стеклянных ячеек, каждая со своим источником света, из своего материала и со своим спектром. Барьеры были из гранита.
       — Сегодня суд огласил приговор, — сказал человек, ведущий заседание. У Капитана, рыцаря Рено де Божу, несмотря на его почтенный возраст, все еще был ясный голос. — Трибунал — признак того, что происходящее здесь полностью осознано. Мы заслушали протоколы обвинения и свидетелей, а также их выступления. Я прошу надлежащего внимания.
       На контрольном экране цветной телекамеры появилось лицо Рыцаря. Рено было девяносто лет, он тяжело болел, и у него отсутствовала одна рука. Левый рукав серебристого капитанского мундира был перехлестнут и застегнут платиновой застежкой. Темно-коричневое лицо мужчины — нос, щеки, подбородок и шею, а также старчески дрожавшую руку, лежавшую на бумагах, — покрывала сетка серебристых колец, сверкающих в причудливом свете купола.
       — Защита готова, ваша честь, — произнес Гилберт Т’Гластонбери и незаметно нагнулся. Он ненавидел Рено де Божу, но уважал его.
       — Обвинение тоже готово, — равнодушно заявил Тьерри фон Найвард.
       За гранитным блоком виднелась эмблема Земной Империи: продолговатый прямоугольник — золотой разрез, пронизывающий шар и нацеливающийся в силуэт. Звезды, Земля, корабль.
       — Я хочу в последнем слушании высказать одну мысль, — произнес обвинитель.
       — Суд слушает.
       Здесь были также два робота, стоявшие по бокам скамьи обвиняемых и между пультами защиты и обвинения. Серебристые пластмассовые эмблемы отражали свет; бесполые машины носили на груди эмблему Т.1.
       Когда камера повернулась и нацелилась на него, Тьерри фон Найвард произнес:
       — Нам больше не нужно заботиться о персоналиях или допросе обвиняемых — они ясны. Вопрос вот в чем: как должен вести себя человек, когда моральные понятия, которым его обучало государство, сталкиваются с Империей? Налицо дуализм; это не только вопрос совести, но и права. Признает ли ваша честь эту неясность ядром проблемы защиты? Здесь ни в коем случае не должна использоваться поговорка «Что позволено Юпитеру, то не позволено быку».
       Сетка председательствующего пришла в движение, когда он улыбнулся.
       — Чтобы ответить на этот вопрос: суд знает, о чем сегодня идет речь. У вас есть что сказать, господин защитник?
       Т’Гластонбери был опытным психологом и великолепно жонглировал фактами и внушением. Резкие черты лица сорокалетнего защитника, делающего карьеру, напряглись.
       — Защите очень трудно поверить в объективность услышанной аргументации. Два молодых человека, которых сегодня обвиняют, действовали так, как это предписывала инструкция. Если бы государство не создавало вокруг звездных перелетов атмосферу таинственности, ничего бы не произошло.
       Здесь неуместно дискутировать о вине индивидуума перед государством, прежде чем будет обсуждена вина или обязательства государства перед гражданином. Информационных обязательств государства недостаточно, чтобы остановить этот основополагающий процесс. Ваша честь, я прошу принять это во внимание.
       Защитник замолк, по рядам слушателей прокатилась волна гула удивления. Божу бросил на Т’Гластонбери тяжелый взгляд, но промолчал.
       Три человека — Божу, Найвард и Т'Гластонбери — три противоположности.
       Найвард, богатый и независимый холостяк, был воспитан в старые, еще доинквизиторские времена. Он и Божу знали, что каждое судебное заседание было делом людей, хотя при этом страдала объективность. Конечно, нельзя было найти второго такого судью, воплощавшего справедливость так, как Божу. Найвард это знал, поэтому был спокоен, даже если обвинение было очень шатко.
       Т’Гластонбери был тороплив и часто ошибался. Мозг его работал великолепно, поэтому он еще ни одного процесса не проиграл. Это делало его мало симпатичным, зато карьера шла круто вверх.
       И ни один из этих людей не мог конкурировать с рыцарем Божу.
       Благородный был стар, как никто другой. Божу страдал от звездной проказы, и ему оставалось жить всего несколько лет. Он видел все, что космос открыл людям на сегодняшний день. Два его сына были расстреляны инквизицией, отсутствующая родня сгорела в камере реактора, который отключал Божу; кроме него, спаслось только двое. Проказа пожирала его тело изнутри.
       Проказа была незаразной, и ее можно было остановить. Дикий распад тканей кожи останавливали, вживляя пациенту в сорокочасовой операции сеть пластмассовых колец. Свыше шести тысяч колец диаметром до семи миллиметров покрывали кожу рыцаря. У Божу было одно-единственное желание — никаких теней на могиле.
       Такими были люди, решающие исход этого процесса. Было 19.04.2236 года, и телекамера гудела.
       — Прошу Вас, мисс Гринборо, к месту свидетеля, — сказал рыцарь Божу.
       Публике — журналистам, адвокатам и наблюдателям колоний — пришлось некоторое время подождать. Убийство произошло сорок дней назад.
       Один из роботов бесшумно и быстро направился к правой двери, открыл ее и сказал:
       — Мисс Гринборо, прошу вас.
       Камера повернулась, и миллионы зрителей увидели изображение.
       Вошла женщина, выглядевшая иномирянкой, потому что там, где она жила до сих пор, царили другие условия. Люди там иногда мутировали.
       Голова женщины была высоко поднята. Две пряди темно-синих волос обрамляли лицо с широко расставленными глазами густо зеленого цвета, а в зрачках, казалось, блестели кристаллы. Впечатление чужеродности дополняла одежда в виде халата с поясом из неизвестного материала. Женщина была скорее изысканной, чем красивой. Она подошла к стулу для свидетелей, кивнула Божу и села.
       — Одна формальность, мисс Гринборо, но необходимая, — мягко сказал председатель. — Я просил вас прийти, чтобы спросить, не изменилось ли что-либо в ваших показаниях.
       Между женщиной и рыцарем, казалось, произошел, неслышный диалог.
       — Ничего не изменилось, ваша честь, — ответила женщина звучным и очень четким голосом.
       — Ничего не могло бы дать слушателям дела другое направление?
       — Нет… ничего, ваша честь..
       Голос, хотя и негромкий, проникал в самые удаленные уголки аудитории.
       — Благодарю вас. Можете вы подождать снаружи?
       — Разумеется, ваша честь.
       Камера следовала за женщиной с синими волосами, пока узкая дверь не закрылась за ней, а робот не занял свое место. Самоуверенная улыбка председателя погасла.
       — Пожалуйста, приведите обвиняемого.
       Открылась дверь, и робот ввел человека не старше двадцати лет. Обвиняемый остановился; на нем не было наручников. Пока его вели сюда, он не делал попыток к бегству и не хотел бежать, даже если бы для этого представилась возможность.
       — Обвиняемый, — сказал рыцарь Божу своим старческим голосом, — у вас здесь есть последний шанс изменить свое положение или оправдаться. Вы можете сказать что-нибудь, что могло бы повлиять на ход процесса?
       Голос обвиняемого был тихим, но динамики делали его понятным.
       — Нет, — ответил он. — Нет, ваша честь.
       Он тоже был синеволосым и зеленоглазым, широким в плечах и атлетически сложенным, тщательно одетым по чужой моде.
       — Вы настаиваете на каждом слове ваших показаний?
       — Да, ваша честь.
       — Хорошо. Спасибо.
       — Ваша честь? — внезапно обратился мужчина.
       Снежно-белые брови старика поднялись над пластмассовыми кольцами.
       — Когда все здесь кончится? Я хочу, чтобы меня увели вниз…
       Губы председателя скривились в скупой улыбке, что было редким зрелищем.
       — Сын мой, — медленно произнес он, — вы убили. По закону вы убийца. Мы все знаем, при каких обстоятельствах вы сделали это. И теперь вы должны нести ответственность по закону.
       Рыцарь Божу замолчал, и на мгновение показалось, что силы покидают это хрупкое тело, так как рука старца дрожала намного сильнее. Потом голос снова стал ясным и четким.
       — Даже если этот спектакль продлится неделю — вы еще сорок дней назад хотели доказать, что вы человек. Мы дали вам эту возможность.
       Рено тяжело кивнул. Голова его, чье изображение можно было видеть на золотых монетах, кивком указала на дверь. Пронизанная серебром рука вытянулась. Робот двинулся к обвиняемому и вывел его. Молодой человек смотрел в пол, так что камера не могла показать его лицо.
       — Заседание прерывается на десять минут, — устало сказал Рено и с трудом поднялся. Два из шести помощников судьи подскочили к нему и поддержали. Старец медленно, но важно держа голову, прошел между темными мантиями и вышел из зала. Смерть к этому человеку была ближе, чем к другому. Не коснется ли его ледяная рука смерти еще до окончания процесса?
       Сегодня вечером должен быть оглашен приговор. Только четыре человека в этом зале знали больше. Они знали, что Рено сделает еще одно, гораздо более важное заявление.
       Но было ли что-нибудь важнее, чем убийство? Очевидно.

      Когда машина пошла на посадку, он снова увидел это. Под ним в двухстах метрах волны прибоя накатывались на песок. Света здесь было в избытке. Повсюду искрились лучи солнца и резкие, угловатые тени. Свет освещал каждый предмет, гасил одни краски и делал ярче другие, придавая им новые оттенки. Страна продолжала жить. Машина медленно покатилась; Корт отстегнул пояс и погасил светящуюся надпись над дверцей кабины. У Корта было время, и он посмотрел наружу, сквозь двойное стекло окошка.
      Красная почва, желтый песок и белые строения. Песок, асфальт и много камня, а над всем этим обшитая деревом диспетчерская башня. Казалось, изменения здесь происходили так медленно, что их было не заметно; свет был обманчив. Разбитый автобус-ховер доставил Корта к распахнувшимся створкам двери из дымчатого стекла сантиметровой толщины; бронзовая дверная рукоятка двери воспроизводила герб города. Над дверью висела вывеска «Интернациональ».
      Корт показал пропуск, затем долго прождал, сидя на чемодане и нервничая, отрицательно ответил на вопрос служащего таможни и подошел к выключателю информатора.
      — Мое имя Хуан д. Корт, — сказал он стюардессе. — Вот моя идентификационная карточка. Для меня должны оставить автоматический ключ.
      Красивая девушка с каштановыми волосами заглянула в ящик, достала пакетик и, улыбнувшись, протянула его через пульт Корту.
      — Пожалуйста, ключ.
      — Спасибо, — ответил Корт.
      Выудив ключ из конверта, он скомкал упаковку, хорошо прицелился, бросил ее в урну, надел солнечные очки и вышел. Свет солнца и жара обрушились на него, словно лавина. Корт быстро направился к месту стоянки, пытаясь между длинными рядами оставленных машин найти служебный глайдер Психоаналитической станции. Это был «остин-цезарь» песчаного цвета, который он обнаружил в последнем ряду. Он затолкал в него чемодан, сбросил пиджак и сел за управление. Казалось, что кожа сидения кипела внутри.
      На мгновение он подумал о волнах прибоя, потом покачал головой и поднял машину вверх. Загудел ионный двигатель.
      — Потом… — пробормотал Корт.
      Глайдер поднялся на пятнадцать сантиметров, повернулся на месте и осторожно направился к выходу со стоянки. После этого Корт увеличил скорость и влился в движение на обрамленном тополями шоссе.
      Год назад Корт не видел здесь ничего, кроме дорожных рабочих. Тяжелый «остин» мчался по шоссе к запруженной машинами Кастеллдефельс — восьмирядной авеню. Машина с эмблемой T.1 быстро нагнала и обогнала его; Корт подумал и увеличил скорость, поехав так же быстро, как и она. На протяжении девяти километров он ехал так, а потом покинул общий поток. Нажатие кнопки — и стальная крыша сложилась, боковое стекло исчезло в дверце. Корт зажег сигарету и высунул наружу левую руку. Он нагнал тяжелый «СЕАТ» на воздушной подушке, обогнал его и поехал дальше. Мимо пролетали пинии, невероятно корявые сливы и кипарисы. На полях работали зеленые аграрные роботы.
       Кастеллдефельс.Корт миновал два перекрестка и только потом уменьшил скорость. Дорога на Ситгес извивалась вдоль берега, как змея; мужчина улучшил свой рекорд последних лет на две секунды. Тяжелый глайдер выл на поворотах, а Корт радовался, как маленький мальчик. Слева находилось море, справа вверх поднималась обработанная скала.
       Вильяфранка — 18 километров.