Берендей

      Юлькина мама прятала улыбку – похоже, ей нравилось наблюдать за этой несерьезной перепалкой.
      Берендей подумал, что уложит его на обе лопатки за две минуты, если начнет доказывать, что слова Андрея не соответствуют действительности. И кто из них при этом будет большей сволочью – отдельный вопрос.
      – Ты именно докапываешься, парень, – Берендей не удержался и все-таки рыкнул, – и мне это тоже не нравится.
      – Да? И что? Я должен делать то, что тебе нравится, так что ли?
      Такой разговор понравился Берендею больше. А он-то хотел пуститься в пространные объяснения, почему его заявления не являются безапелляционными.
      – Не совсем, конечно, но очень близко к этому, – он усмехнулся и понял, что мальчишка только этого и ждал. Если Андрею хочется поссориться – почему бы нет? Интересно, когда это Берендей успел его так задеть?
      Андрей пару секунд ловил ртом воздух, пока не догадался ответить:
      – И что будет, если я не буду делать то, что тебе нравится?
      – Может быть, стоит попробовать? Чтобы узнать, – Берендей нагнул голову и посмотрел на него вопросительно. Ему хотелось рассмеяться, и он закусил угол губы.
      – А ты попробуй, Андрюха, – захохотала Людмила.
      Юлькина мама не смогла дальше сдерживать улыбки.
      – И попробую, – взвился Андрей, не понимая, почему все смеются.
      – Начинай! – Берендей не смог не усмехнуться.
      – Зачем ты над ним издеваешься? – прошипела вдруг Наташа, повернувшись к Берендею.
      Берендей вздохнул, и ему стало неловко. Пусть мальчишка сам полез в бутылку, пусть сам загнал себя в дурацкое положение, но его и вправду можно только пожалеть. Ну и что теперь делать?
      – Егор прав, – возразила ей Людмила, – Андрюха первый начал.
      Юлька совершенно потерялась и сжалась в комочек. Берендею очень хотелось что-нибудь сказать ей, но он побоялся.
      – Андрей, – начал он мирно, и даже виновато, – я не хотел тебя обидеть.
      – Не надо мне твоих извинений, – вспыхнул Андрей, – я все равно буду делать то, что считаю нужным.
      – Не сомневаюсь, – Берендей кивнул, – так же, как и я.
      Не стоило этого говорить, но очень уж было обидно – пойти навстречу и не получить в ответ никакого понимания.
      Юлькина мама решила, что им уже хватит, и поменяла тему:
      – Кстати, а куда вы дели Ивана? Его отец звонил мне вчера вечером. И откуда только телефон взял?
      – Мама, – нервно ответила Юлька, – ты же сама велела дать всем родителям твой телефон. Вот я и дала.
      – Ну, я это просто так сказала, чтобыло бы неплохо… – мама прыснула, – так куда Ивана дели?
      – А он уехал еще в Новый год, – ответила Людмила, – ему тут не понравилось. Он у нас весь на пальцах мальчик, только Мерседес сломался.
      – Как же он уехал? Он что, без машины был?
      – Про Мерседес – это присказка такая. С машиной, конечно. На семерке раздолбанной приехал, – фыркнула Людмила, – зато понтов сколько было! Уехал – и скатертью дорога!
      – До дома не добрался. Наверное, еще где загулял. Родители его с ума сходят. Я им позвоню. Во сколько он уехал, кто-нибудь помнит?
      Андрей, еще не вполне успокоившийся, буркнул под нос:
      – Я его вообще не помню.
      – Я на часы не смотрела, но Новый год уже наступил, – ответила Людмила, – мы на улицу вышли. Наверное, около половины первого. Вернулись мы в час, это я точно помню.
      Юлькина мама достала телефон и начала набирать номер. Все посмотрели на нее с удивлением. Берендей еще вчера понял, что из дома нельзя позвонить, почему-то в нем не было сети. Первого утром все поминутно бегали на крыльцо, где появлялась сеть, чтобы поздравить родных и знакомых с Новым годом.
      – Ну что смотрите? – рассмеялась Антонина Алексеевна, – у меня Скай-линк, он и в доме ловится. Алло? Игорь Николаевич? Это мама Юли. Ребята говорят, что Иван уехал около половины первого, во всяком случае, не позже часа. Да, на машине. Один. Нет, не возвращался. И не звонил. Конечно, приезжайте. Во сколько вы будете? Хорошо, мы вас ждем.
      Она нажала на отбой.
      – Так, ребятушки. Сюда едет папаша вашего Ивана. У меня сложилось впечатление, что он бандит. Я, конечно, могу ошибаться, но уж больно похож по голосу.
      – У него папаша депутат, – скроила презрительную мину Людмила.
      – Одно другому не мешает, – философски заметил Андрей.
      – И он в бешенстве, – продолжила Антонина Алексеевна, – так чтобыстро вспоминайте все подробности про этого Ивана. Кто что кому сказал, с кем дружил, с кем ссорился.
      Берендей сперва не придавал разговору значения, пока не вспомнил: а ведь он появился здесь именно в это время. Между половиной первого и часом. Он не застал Ивана, потому что не видел, как отъезжала машина. Но, черт возьми, он слышал ее, когда лежал в снегу и боялся открыть глаза. И кто догонял его в лесу? Кто или что? Может быть, оно нашло себе новую жертву? Полегче, чем берендей?
 
      Игорь Скоробогатов любил, чтобы его уважали. Он осознал это еще в детстве, и никогда не притворялся перед самим собой. Когда ему было десять лет, его родители поменяли квартиру, и ему пришлось идти в новую школу, где никто его не знал. Скоробогатов не боялся оказаться новеньким – в старой школе он быстро доказал свое превосходство над остальными при помощи крепких кулаков. Он с первого класса занимался боксом. Но в новой школе его ждало разочарование: его кулаков никто не испугался. Верней, не так. Его боялись, но уважать так и не начали, просто сторонились. А он привык к тому, что сверстники юлят перед ним, заискивают и заглядывают в рот.
      Никто не обламывал его, не устраивал ему «темную», не травил, не объявлял бойкотов. Он просто остался один. Так продолжалось целых два года, пока он не начал понимать, что кулаками работать бесполезно – никто не приходит в восхищение от его почти профессиональных ударов. Но у него ничего больше не было – ни достатка, ни уважаемых родителей. Учился он плохо, никаких интересов бокс ему не оставлял, пожирая все его время. Чем еще он мог заслужить уважение одноклассников?
      И в один прекрасный день он позвал весь класс на соревнования по боксу, в которых ему пророчили выигрыш. И как ни странно, почти все пришли. Он до сих пор благодарен им за то, что они пришли и не оттолкнули его тогда. Он участвовал в трех боях, и во всех трех вышел победителем. Если бы на него не смотрели тридцать человек его одноклассников, он бы не смог этого сделать – соперники оказались намного серьезней, чем предполагал тренер. Они болели за него, они кричали и аплодировали ему. Наверное никогда больше он не испытывал такого счастья, как в тот день.
      А назавтра одноклассники встретили его совсем не так, как всегда – равнодушно и затравлено. Они обрадовались его приходу. Девчонки восхищенно вздыхали, а пацаны хлопали по плечам и просили рассказать о боксе. Они приняли его! Приняли с уважением и даже с любовью. Все что он имел – огромные кулаки – на этот раз сослужили ему хорошую службу.
      Он запомнил это. И всегда старался вызвать уважение, а не страх. Другое дело, что ничем, кроме кулаков, он пользоваться так и не научился. И отлично отдавал себе в этом отчет.
      Но тот случай подарил ему не только уверенность в себе – он навсегда связал его с той, которую он до сих пор трепетно любил и не мог представить себе жизни без нее. Ирену.
      Их любовь многократно описана в блатных песнях, отчего не становится менее сильной и романтической. Он – двоечник и хулиган, она – отличница и первая красавица класса. Да еще с таким необычным и красивым именем. Вся школа прилипала к окнам, когда он брал у нее портфель и провожал домой. Понятно, почему красивая и умная девочка нравилась задире и хулигану, но что она нашла в нем? Это оставалось для него загадкой и теперь, когда они вместе прожили девятнадцать лет.
      Им пришлось пожениться сразу после школы, поскольку их отношения зашли слишком далеко – Ирена ждала ребенка. Он носил ее на руках всю беременность, и появление на свет мальчика стало главным чудом в его жизни, несмотря на головокружительный успех, богатство и карьерный рост.
      Мальчика назвали Ванечкой, как этого захотела Ирена. Он рос точной копией матери, за что Скоробогатов любил его еще сильней, чем мог.
      Сначала их жизнь была безоблачной – они жили у родителей Ирены, вполне преуспевающих инженеров. А потом случился отпуск цен, и жизнь их покатилась под откос. Сбережения родителей обесценились в один момент, а работы не стало. Отец Ирены пробовал себя в бизнесе, но быстро разорился, потерял квартиру, машину и большую часть мебели. Впятером им пришлось переехать к родителям Скоробогатова, в двухкомнатную хрущевку. Ванечке тогда было всего пят лет. Родители Скоробогатова разве что имели жилье – денег у них тоже не было, завод если и выдавал зарплату после полугодовой задержки, то почему-то продукцией собственного производства, а никак не наличными деньгами. Ирена училась, Скоробогатов работал на рынке охранником, но его зарплаты явно не хватало на семь душ.
      И он, недолго думая, пошел в банду боевиком. В отличие от мальчишек, которых влекли легкие деньги и не страшил риск, он отлично отдавал себе отчет в том, на что идет, и что будет с семьей, если его случайно убьют в перестрелке. Но теперь он знал, что нужно, чтобы тебя уважали. Нужно быть бесстрашным и побеждать. И он побеждал. Он летел вверх по иерархической лестнице своей группировки и добрался до небывалых высот. Скоробогатов разбогател, неприлично разбогател. И, опять же, успел остановиться. Он не стал создавать своей группировки, которая удесятерила бы его капитал. Он ушел в бизнес, так и оставаясь на вторых ролях. И снова выиграл – пока авторитеты продолжали стрелять друг в друга, он успел занять такие ниши, которые потом у него было поздно отвоевывать. А когда остальные спохватились и решили жить в мире и спокойствии, он уже занял депутатское кресло. Конечно, в городской думе, а не в государственной, но ему и этого вполне хватало.
      Он и сам до сих пор удивлялся своему невероятному успеху, и приписывал его отсутствию тщеславия, звериной интуиции и умение подбирать в помощники людей. Сам по себе, без помощников, он бы никогда ничего не добился. Со всех сторон его окружали тигры, а он тигром себя не чувствовал. Так, упрямый бык, который не рвется водить стадо, зато потихоньку берет себе любую корову, которая ему понравиться, пока вожак разбирается с внешними врагами. Недаром он родился под созвездием Тельца.
      Скоробогатов забросил спорт, а потом и активный образ жизни. Растолстел, обрюзг и облысел. Но Ирена была счастлива и гордилась мужем. Они выстроили себе скромный особнячок в курортной зоне, купили по отдельной квартире родителям, а тестю Скоробогатов купил небольшой, но доходный бизнес. Ванечка рос в достатке и любви, имел все самое лучшее – учителей, врачей, товарищей. Не говоря про игрушки. Скоробогатов не мог надышаться на сына. Он казался ему и самым умным, и самым храбрым, и самым добрым мальчиком.
      Ванечка начал рано интересоваться девочками, и это только восхитило его отца. Ванечка хотел нравиться сверстницам, и Скоробогатов не скупился: теперь у сына была лучшая одежда, лучшие машины, и много карманных денег – ведь девчонки любят цацки и дорогие кабаки.
      Этот Новый год Ваня собрался встретить на даче с какой-то подружкой, и Скоробогатов не возражал – зачем ему сидеть в душном ресторане среди чопорных и полупьяных друзей отца? Пусть отправляется на воздух, где будет веселая компания сверстников.
      Ирена как раз не очень хотела его отпускать и даже потребовала телефон подружки, на дачу к которой он отправляется.
      В половину первого ночи, когда веселье в ресторане было в самом разгаре, Ирена вдруг закачалась и присела на стул у чужого столика. Скоробогатов, не уставший за девятнадцать лет любоваться своей женой даже на людях, немедленно заметил это.
      – Тебе нехорошо? – тихо спросил он ее, когда протолкался сквозь толпу.
      – Игорь, ты не смейся надо мной. Что-то с Ванечкой сейчас случиться. Позвони ему, я сама боюсь.
      Скоробогатов кивнул, и вышел в тихий холл, где можно было спокойно говорить по телефону. Иван сразу снял трубку, и Скоробогатов вздохнул с облегчением. Он боялся себе признаться, что поверил в предчувствие жены. Это было как-то не по-мужски.
      – Алло, сынок? У тебя все в порядке?
      – Да, – удивленно ответил Иван. Отец никогда не контролировал его по пустякам, и никогда не мешал спокойно развлекаться. И Ирену отговорил это делать – мальчик не должен подавляться родительской опекой.
      – Ты на даче?
      – Не, я ухал оттуда, мне не понравилось. Все как-то беспонтово у них. Типа, бедно, но чисто.
      – И куда ты едешь?
      – Не знаю еще. К вам в кабак сейчас заеду, а там посмотрю. Надо же мне нормально поесть, а в приличное место уже не попасть, все забито под завязку.
      – Ну давай, ждем тебя. Сколько тебе добираться?
      – Час, может полтора. Снег идет и дорога скользкая.
      Но прошел час, потом два, а Иван так и не приехал. Скоробогатов позвонил ему, но трубку никто не снял. Не появился он и утром, и снова не отвечал на звонки. Конечно, мальчик запросто мог найти себе хорошую компанию. Мог не слышать мобильного или потерять его. Мог выпить лишнего, наконец, и забыть о родителях. Но Ирена не спала до утра, и Скоробогатов не находил себе места.
      К семи часам вечера он вызвал Семена, начальника своей охраны, и поставил перед ним задачу найти мальчишку немедленно. Не трогать, не мешать ему, а просто выяснить: где он и что с ним. И велел при этом докладывать о результатах каждый час. Не потому что не доверял Семену, или считал его глупей себя. Нет. Он просто не мог найти себе места, а это могло бы как-то заполнить тянувшееся бесконечно время. Лучше обсуждать с Семеном процесс его поисков, чем ходить из угла в угол, как лев по клетке.
      Семена Скоробогатов ценил и даже по-своему любил. Семен был предан ему как пес. Бывший опер, которого Скоробогатов вытащил из грязи, поклонялся ему, как идолу. И Скоробогатову это льстило. Но кроме преданности, у него имелось немало других достоинств: Семен жил одиноко, отлично знал свое дело, на него можно было положиться в самых щекотливых вопросах. У него нашелся только один пунктик, на который Скоробогатов смотрел сквозь пальцы – Семен обожал собак. Говорили, что и жена от него ушла из-за собак. Он держал их штук шесть или восемь. И ни одной породистой. Он подбирал их на улице, тех, которых особенно жалел. Кормил, чесал, лечил, выгуливал. Они поглощали все его свободное время. При этом с пафосом пояснял, что все его собаки – отличные ищейки. Некоторые ходят по следу, а некоторые выучены на поиск наркотиков. Но все знали, что это абсолютная ерунда.
      Через час Семен знал фамилии и телефоны всех, кто уехал на дачу вместе с Ваней. Их было девять человек, не считая сына. У шестерых мобильники находились вне зоны доступа, а троих удалось отловить. К девяти вчера Семен доставил их домой к Скоробогатову. Никто из них до этого Ивана не знал, и познакомились они на даче. Из всей компании хорошо знали друг друга только шестеро студентов биофака. Хозяйка дачи Юля, далее Андрей, Виталий, Света, Людмила и Настя. Остальные были их гостями. В том числе Иван.
      Имя Людмилы показалось Скоробогатову знакомым, и он позвал Ирену.
      – Да, Людочка была у нас, – подтвердила Ирена, – она учится в университете. По-моему, что-то связанное с зоологией. Хорошая девочка, из хорошей семьи, я была рада, что Ваня привел ее к нам домой.
      Без труда выяснили, что Андрей привез Наташу, Виталий был со Светой, Настя позвала Пашу и Кирилла, и как раз эти трое и стояли сейчас перед Семеном. Хозяйка дачи никого не звала, это выяснили точно, потому что Кирилл позвал Пашу специально для нее. Они приехали самыми первыми и точно помнят, что Юля была одна. А с Людмилой приехал Егор. Кто такой Егор, никто толком не знал, и из списка Семена Егор тоже благополучно выпал. Потом вспомнили, что Людмила все же приглашала Ивана, но он уехал. Но тогда с кем был Егор? Он мог приехать только с Людмилой, потому что из этих троих никто его не звал: Андрей с Наташей, Виталий со Светой, Юля одна. Остается только Людмила.
      У Скоробогатова скоро заболела голова от бесконечного круга вопросов, которыми Семен мучил подростков. Но ничего нового выяснить не удалось. Почему уехал Иван, никто не знает и не помнит. Он ни с кем не прощался, просто сел в машину и уехал. Они смотрели салют, успели выпить, и никому до Ивана не было дела. Только одна мысль почему-то очень тревожила Скоробогатова: был Иван, а стал Егор. И никто больше не видел Ивана после этого. Зато все видели Егора, и никто не знает, кто он такой и откуда взялся.
      Ребят отпустили, а Скоробогатов велел Семену выяснить, кто такой этот Егор и почему он не попал в его список.
      На всякий случай он позвонил Юлиной матери, и нашел, что это вполне приличная женщина. Но она ничего не знала ни про Ивана, ни про Егора. С Людмилой она была хорошо знакома, но с кем Людмила встречается, и кого позвала на дачу, конечно, ответить не могла.
      Ночь прошла в безуспешных поисках. Никакого Егора найти не удалось. Все остальные версии о местонахождении Ивана тоже не подтвердились. Семен методично обзвонил всех его друзей и знакомых, каких смог достать, проехал по клубам и ресторанам, в которых Иван мог побывать. Его нигде не видели. Не видели даже похожего на него. Его мобильник приятным женским голосом сообщал о том, что телефон выключен или находится вне зоны действия сети.
      Часов в десять утра позвонила хозяйка дачи и сообщила, что Иван действительно уехал в половину первого ночи и не возвращался обратно.
      Скоробогатов, не спавший вторую ночь, пришел в отчаянье. На этой даче его сына видели последний раз, значит, от туда и надо начинать поиски. Семен с ним согласился, и в поездку взял двух своих «ищеек» и одного «быка». «Быка» звали Вовой, и он напомнил Скоробогатову девяностые годы – бритые плоские затылки, кожаные куртки, лопающиеся на крутых плечах, короткие толстые шеи. Этот «бык» казался пародией на «братков» начала его карьеры. Впрочем, сам Скоробогатов ничем от них тогда не отличался.
      По пути на дачу, а Семен успел выяснить, как туда добираться, им дважды пришлось останавливаться. В первый раз Скоробогатову показалось, что он видел Ванечку в толпе у магазина, а второй раз – на заправке стоял его Мерседес. Семен напомнил, что Иван уехал на семерке, поскольку Мерседес в ремонте.
      До дачи оставалось не более полукилометра, когда машину остановил сам Семен.
      – Сиди здесь, Николаич, – велел он, вышел из джипа и вернулся на несколько шагов назад.
      Скоробогатов вдруг испугался. Он испугался так сильно, что перестал дышать и зажмурился. Место, где Семен остановился, было пустынным. С обеих сторон дороги стоял лес. Перед ними по свежему снегу проехала лишь одна машина. Наверное, это и была хозяйка дачи. Никого. Ни домов, ни пионерских лагерей. Только лес и заснеженная дорога.
      Семен открыл заднюю дверь и вывел на снег своих ищеек. Скоробогатов побоялся его спросить, что он там нашел. А Семен, мрачнее тучи, ничего ему не сказал.
      Он вернулся минут через пять, которые показались Скоробогатову пятью часами.
      – Слышь, Николаич… – начал Семен робко и вкрадчиво, – ты тока не бери в голову. Я машину его нашел…
      – Что? – взревел Скоробогатов.
      – Семерка его в кювете лежит, на бок перевернута. Пустая она.
      – Это не его, – сразу сообразил Скоробогатов и успокоился немного.
      – Смотри сам.
      – Да я даже смотреть не хочу. Я говорю, это не его машина.
      – Николаич, возьми себя в руки. Это его машина. Я точно знаю. Я думал своих собачек по следу пустить, да снегом все завалило, не чуют они ничего.
      В отличие от Семена, Скоробогатов уже понял, что Ивана нет в живых. Теперь он знал это так же точно, как и то, что дальнейшие поиски бесполезны. Наверное, он понимал это с самого начала, с того момента, как Ирена сказала ему о том, что с Ванечкой сейчас что-то случиться. Но глупая, нелепая надежда на то, что он ошибся, все еще согревала ему сердце. Семен не смог бы этого понять, для него нет тела – нет дела. А Скоробогатов просто знал, давно знал, что Ванечка покинул их навсегда. Но все равно верил в чудо. И хотел продолжать верить в чудо, и продолжал бы, наверное, если бы не пустая машина, лежащая в кювете…
      Собачки почему-то жались к ногам Семена и тихо поскуливали. Скоробогатов подумал, что они ничего не учуют, даже если сапоги крепко смазать одеколоном и пустить их по следу через пять минут. Эта мысль до того его рассмешила, что он захихикал. Он хихикал долго, а потом разрыдался. Ему показалось, что если бы собаки Семена умели брать след, то они бы уже нашли Ванечку.
      Убитая надежда медленно вытекала из глаз, оставляя вместо себя желание отомстить всему миру за смерть сына. Всем! Хозяйке дачи, за то, что дача оказалась недостаточно хороша. Людмиле, которая не смогла найти лучшего места для встречи Нового года, и не удержала мальчика около себя. Егору, который почему-то немедленно занял его место. За то что все они живы, а его ребенок – уже нет.
      – Поехали, Семен, – мрачно выжал из себя Скоробогатов.
      – Слышь, Николаич, может, он попутку поймал? – Семен попробовал вернуть нелепую надежду.
      – Не поймал, – скривил губы Скоробогатов, – не поймал. Это они, они все виноваты, все! Все!
      – Николаич, ты это… погоди. Не горячись. Еще ж ничего не ясно. Я сам с детишками поговорю.
      – Не смей соваться не в свое дело! – взорвался Скоробогатов. Обычно он не кричал на Семена. Семен опустил голову. Не обиделся, нет. Впрочем, Скоробогатову было все равно. Ему надо было вылить свою боль, пока она не схватила за горло, пока не задушила его совсем. Все что угодно, только не думать о том, чего нельзя вернуть!
      Колючий взгляд прищуренных глаз Семена на минуту стал ласковым.
 
      – Надо бы котел протопить, – вздохнула Юлькина мама.
      Ребята расслабились и перестали замечать ее присутствие. За столом шел оживленный разговор о «Мастере и Маргарите», который показали перед самым новым годом. Берендей помалкивал. Он вообще не любил говорить, когда его не спрашивают напрямую.
      Юлькина мама поднялась и собралась на выход.
      – Антонина Алексеевна, – тихо окликнул ее Берендей.
      – Что?
      – Сидите, я сам.
      Юлька почти ничего не сказала за все затянувшееся чаепитие. Берендей физически ощущал напряжение, которое от нее исходит, и больше не мог его выносить. Ему требовалось что-нибудь сделать. Он пробовал обратиться к ней, но каждый раз натыкался на ее равнодушное и несчастное лицо. Ему все время хотелось спросить у нее, чем он ее обидел, но он так и не решился.
      Юлькина мама благодарно ему улыбнулась. Берендей вылез из своего угла. Самым тяжелым казалось не дотронуться до Юльки, но она так старательно отстранялась, что ему это удалось без труда.
      – Ты знаешь, где дрова? – спросила ее мама, когда он подошел к двери.
      Берендей кивнул и вышел на заднее крыльцо.
      За забором, над белым полем, поднимался лес. Его лес. Он был черен и страшен, как будто излучал ненависть. Никогда еще лес не казался Берендею страшным.
      Отец всегда называл медведя его сакральным именем. Он говорил, что берендей не может бояться бера. А медведь – это не имя, это тот, кто ведает медом, из страха перед бером придуманное название.
      – Никогда не оборачивайся зимой, – говаривал отец. Он часто начинал свои мысли со слова «никогда». И каждый раз оказывалось, что из этого «никогда» есть исключения.
      – Совсем никогда? – неизменно спрашивал Берендей.
      – Только в крайности, – отвечал отец, – только спасая свою жизнь. Или когда собираешься умирать. Или когда ждешь потомства и охраняешь берлогу медведицы.
      – А почему нельзя оборачиваться зимой? – спрашивал Берендей.
      Вот на этот вопрос по мере его взросления отец каждый раз отвечал по-разному.
      В раннем детстве он говорил о том, что зимой их покидают боги-покровители, и берендей остается без их защиты. Потом он говорил, что голод сведет тебя с ума, и ты потеряешь человеческую сущность. И, через пару лет, наконец, добавил, что берендей, обернувшийся зимой, в большинстве случаев становится людоедом и плохо кончает.
      Берендей никогда не оборачивался зимой. Во всяком случае, этот запрет настолько слился с его сущностью, что он даже в мыслях не мог себе представить, как он это сделает.
      – Уважай себя, уважай других, и тогда они тоже будут тебя уважать, – говорил отец.
      И Берендей до вчерашнего дня уважал и себя и других. А теперь все сломалось. Он смотрел на заснеженный лес и тосковал об отце. Отец всегда знал, что делать. Берендей ни разу не видел, чтобы он растерялся. Удивился – да, отец до конца своей длинной жизни не переставал удивляться. Но он ничего не боялся, быстро принимал решения и легко давал советы.
      – Берендей должен в совершенстве владеть своим телом, – говорил отец, – как беровым, так и человечьим. Бер не жилец, если он не владеет своим телом. Он слишком грузен, особенно осенью, и поэтому уязвим.
      И Берендей учился в совершенстве владеть своим телом. И даже преуспел. В школе он никогда не дрался со своими сверстниками. Но почему-то все знали, что он их сильней. И в армии, которая для большинства становится адом, у него не было проблем. Его уважали. Он никого никогда не боялся. Во всяком случае, никто никогда не видел его страха. Отец учил его скрывать свои чувства.
      – Никто не должен видеть, что ты боишься. Никто не должен видеть, что ты устал. Никто не должен видеть, что тебе больно.
      И Берендей никогда не видел, что отцу страшно, или больно, или тяжело. И сам научился владеть лицом в трудную минуту. Конечно, не так, как отец.
      Когда Берендею было лет пять, он с забора прыгнул на гвоздь и насквозь проткнул ногу. Он уже знал, что мужчины не плачут. Но ему было так страшно и больно, что слезы сами полились из глаз. Отец подбежал к нему и хотел обнять, но отдернул руки, как будто опомнился. И сказал:
      – Зубы стисни, кулаки сожми и вдохни поглубже. Ну?
      Берендей так любил отца, что не смел его ослушаться. Для него это было чем-то вроде святотатства. И слезы высохли сами собой. Тогда он в первый раз понял, как приятно преодолеть себя. И когда отец выдергивал гвоздь из его ступни, он даже не вскрикнул. Потому что ему очень хотелось и дальше быть сильным и уважать себя. Отец обнял его и прижал к себе только после того, как наложил повязку.
      – Эх, сына, как же я испугался… – шепнул он ему на ухо, – когда прыгаешь, посматривай вниз, хорошо?
      А сейчас все изменилось – он не мог противиться страху. Зверь в нем бил тревогу и поднимал панику. Стоило взглянуть на черный лес за белым полем.
      Он еще раз взглянул на черный лес, ставший его врагом. И страхом. И позором. А потом набрал из поленницы дров и вернулся в дом.
      И услышал вполне бодрый Юлькин голос:
      – Может, кот и ненастоящий, но это же не Спилберг с его юрским периодом. Это как в театре!
      Ага, ее-таки втянули в спор о «Мастери и Маргарите». И почему это случилось тогда, когда Берендей вышел за дверь?
      Он положил дрова на пол, присел на корточки, и начал неспешно заполнять поленьями топку.
      Дрова вспыхнули бездымно, с одной спички, и через пять минут пылали ярким пламенем. Берендей не стал закрывать дверцу. Он любил смотреть на огонь. И слушал Юлькин голос. Он не воспринимал ее слов, просто слушал голос. И жалел о том, что не сидит сейчас рядом с ней.
      Но их спор постепенно увлек его. Он любил «Мастера и Маргариту» с детства. Он сам решал, что ему читать, и отец не вмешивался в этот процесс, когда он тащил домой книги из школьной библиотеки. Но библиотека, собранная отцом и его предками, была намного богаче, и вот из нее отец сам доставал книги и давал Берендею, в той последовательности и в том возрасте, который считал подходящим. «Мастера» он подсунул ему лет в тринадцать.
      – Бать, скажи, а ты когда-нибудь любил женщину? – робко спросил Берендей, прочитав «Мастера» в четвертый раз. Это случилось примерно через три года.
      – А почему нет? – хитро прищурился отец, но развивать тему не стал.
      Студенты спорили горячо и умными словами.
      – Я думаю, Булгаков был глубоко верующим человеком. Только очень глубокая вера может создать такой образ Иешуа, – продолжил начатую мысль Виталик.
      – Да ерунда! – воскликнула Юлька, – посмотрите повнимательней! Да его «Мастер» – это же вызов вере!
      – Не вере, а церкви, – вставил Андрей.
      – Церковь и вера – это одно и тоже, – безапелляционно заявила Юлька, – если вас не устраивает церковь, значит, в этой вере что-то неправильно.
      – Вера – она внутри каждого человека, а церковь – это внешний атрибут, иерархия, которую тебе навязывают извне, – возразил Виталик.
      Берендей хмыкнул. Виталик обладал огромным ростом, под два метра. Но при этом оставался совершенным ребенком. Эдаким пупсом, нелепым и неуклюжим. И характером отличался аналогичным – мягким, добросердечным, человеколюбивым. Но, как это часто бывает, он не принимал отсутствия этих качеств в других. И всякий, кто не любил ближнего, превращался в его заклятого врага. Если кто-то оспаривал его мнение на этот счет, Виталик превращался в разъяренного слоненка, готового затоптать противника. Вот и сейчас в его голосе появились угрожающие нотки.
      – Нет, Виталечка, – Юлька тоже стала едкой, мгновенно отзываясь на агрессию, – это только удобная позиция. Ты думаешь, православный – это тот, кто любит ближнего? Нет, православный – это тот, кто ходит в церковь, соблюдает посты, регулярно исповедуется. Тот, кто разделяет мнение церкви в вопросах веры и руководствуется им в жизни. А вера внутри себя ничем не отличается от совести, она к православию отношения не имеет.
      – Юлька, ты не права, – по-отечески сообщил ей Андрей, – совесть – это внутреннее мерило собственных поступков. А вера – это Бог в душе.
      – И что бог делает в твоей душе, Андрюша?
      – Он там живет, просто живет.
      – Очень интересно. Это ты сам так решил, или тебе сказал кто-то? Почитай библию и посмотри, похож образ бога на то, что живет у тебя в душе?
      – Библия написана людьми, и переписана церковью, как ей это было удобно.