Когда Мама и следом за ней Доми вошли на кухню, Фемио стоял навытяжку — пятки вместе, носки врозь, — наклонив голову, словно больше всего на свете его интересовала фуражка, которую он крутил в руках. Витора, криво улыбаясь, стояла в трех метрах от него, у мраморного стола, и кожа вокруг ее губ покраснела так же ярко, как сами губы. Кико шел впереди и тянул Маму за руку, но увидев, что Витора и Фемио стоят в разных углах, застыл на месте.
      — Уже нет, — протянул он разочарованно.
      Мама сказала:
      — Я так испугалась. Подумала, что вы ссоритесь.
      Витора пыталась делать вид, что ничего не произошло, но ее выдавал каждый жест, каждое слово.
      — Все штучки Кико, — сказала она с вымученным смешком.
      Доми, держа девочку на руках, подмигнула ей и подхватила:
      — Этот мальчик если чего не увидит, так выдумает.
      Мама стояла посреди кухни неподвижно, точно пугало.
      — Простите, — повторила она.
      Витора вдруг шагнула вперед.
      — Постойте, я ведь вас еще не познакомила, — сказала она. — Это — моя хозяйка. Это — он.
      Мама протянула Фемио руку.
      — Очень приятно, — сказала она.
      — Сеньору Доми ты уже знаешь.
      — Как живете, сеньора Доми? — спросил Фемио.
      — Да что тебе сказать, сынок, — ответила Доми. — Как всегда.
      Фемио продолжал крутить фуражку в руках. Мама сказала:
      — Значит, уезжаете?
      — Да, завтра.
      Мама медленно качнула головой.
      — Вы и не заметите, как уже вернетесь, — сказала она.— Время летит так быстро. — Она опять протянула ему руку.— Ну, хорошо, очень приятно было познакомиться, желаю удачи.
      Подойдя к двери, она обернулась, взяла Кико за руку и вытащила из кухни, сказав тихо, но настойчиво:
      — Идем! Вечно ты встреваешь в то, что тебя не касается,— и обратилась к Доми: — Уведите детей в комнату.
      По вечерам мамины шаги звучали громче, чем по утрам, Витора часто говорила: «Что мне больше всего нравится в твоей маме, так это как она ходит». Быстро и твердо стуча каблуками, Мама прошла в гостиную. Кико подстроил свой шаг к шагам Хуана и промаршировал в детскую вслед за братом.
      — Мы солдаты! — весело сказал он, сумев попасть в ногу.
      Когда дети вошли в комнату, Доми осторожно прикрыла дверь и усадила Кико рядом с собой. Сощурив глаза, она спросила:
      — Скажи, сынок, а куда кусал ее Фемио?
      — Сюда.
      — В рот?
      — Ага.
      — Ох, надо же! И сильно?
      — Очень сильно и много.
      — Долго?
      — О-очень долго, — сказал Кико.
      Хуан подошел к столу и тоже вступил в разговор:
      — И у нее пошла кровь?
      — Эй, помолчи, не видишь, я говорю? — И Доми опять повернулась к Кико: — Скажи, сынок, а что говорила Вито, что она говорила?
      — Да как она могла говорить, Доми, если Фемио кусал ее в рот? — опять вмешался Хуан.
      — Тебе сказано: молчи!
      Кико уселся на пол, сложил стопкой наклейки кока-колы и воды «Кас» и объявил:
      — Я продаю шины.
      — Поди сюда, голубь, — позвала Доми.
      Кико подошел к ней.
      — Что тебе?
      В каждой руке у него было по наклейке, и ему не терпелось вернуться к игре. Доми продолжала допрашивать:
      — Скажи-ка, скажи-ка, сынок, а что говорила Вито перед тем, как Фемио ее поце… укусил?
      — Я не помню, — ответил Кико.
      — Не помнишь? А они не ссорились?
      — Да нет же.
      — Слушай, сынок, а когда он ее укусил, они были на кухне или… или в гладильной?
      — Ничего я больше не знаю, отстань! — вдруг завизжал Кико.
      Доми подняла руку.
      — Так бы тебе и наподдала, — сказала она. — Когда захочешь, так трещишь как попугай.
      Кико присел возле наклеек.
      — Да я же тебе все сказал, Доми, — повторил он.
      Глаза Доми теперь злорадно поблескивали.
      — А в туалет не хочешь?
      — Нет.
      — Если снова описаешься, я отрежу тебе дудушку, так и знай.
      Она качнула ногой, на которой сидела девочка, и пропела: «Цок-цок-цок, лошадка, в Вифлеем бегом, там Дева с Младенцем и волхвы кругом». Крис хлопала в ладоши.
      Кико складывал наклейку на наклейку, и всякий раз, когда он клал седьмую, стопка рушилась. Он сердился, повторял: «Ай, ну ай же», но руки никак не подчинялись его желаниям. Вдруг под креслом, обтянутым винилом, он заметил карандаш. Бросив наклейки, он схватил карандаш, вскочил и стал рыться в шкафу. Не найдя бумаги, он взял книгу с полки и, недолго думая, вырвал первую страницу. Потом растянулся на полу и начал рисовать. С каждой линией губы его приоткрывались в довольной улыбке. По мере того как из-под его руки выходил рисунок, мальчик сопровождал его пояснениями:
      — Это сеньор, а вот это идет поезд, у него много-много колес — тактак-тактак-так так-пи-и-и-и, — сеньор садится в поезд и едет к себе домой, а вот это машина, она сломалась, а тут другой сеньор…
      Закончив рисунок, мальчик живо поднялся с пола и подошел к Хуану.
      — Смотри, Хуан, — улыбаясь, сказал он.
      Хуан внимательно всмотрелся в рисунок.
      — Ничего не понимаю, — сказал он наконец.
      — Не понимаешь?
      — Нет, это что такое?
      — Сеньор едет на поезде.
      — А это?
      — Это солнце, а это другой сеньор, с машиной.
      Он вопросительно поглядывал на брата, ожидая восторженного одобрения, но Хуан повторил еще раз:
      — Ничего не понимаю.
      Доми дважды вставала со стула, приоткрывала дверь и прислушивалась. Все было тихо. Минут через десять она сказала Хуану:
      — Хуанито, сынок, сбегай на кухню, посмотри, что делают Вито и Фемио.
      — Да нууу, — протянул Хуан.
      — Сбегай, голубок.
      Хуан взялся за дверную ручку.
      — Эй, — предупредила его Доми, — ты скажи, что пришел попить, не вздумай болтать, будто я тебя послала, понял?
      — Ладно.
      Пока Хуана не было, Доми походила по комнате, ведя девочку за руку. Крис останавливалась перед всем, что находила на полу, тянула вниз и говорила: «А-та-та». А Доми, чтобы не наклоняться, возражала: «Кака, кака. Мы не будем это трогать, верно, доченька?» Вернулся Хуан, и Доми жадно спросила:
      — Ну что?
      — Он ушел.
      — Кто ушел?
      — Фемио, кто же еще.
      — Этот бесстыдник ушел и не сказал мне ни слова! Вот уж не ждала! Уйти вот так! Сколько раз он мне говорил: «Сеньора Доми, вы для меня как мать». Вот тебе и мать! — Она наклонилась к Хуану. — А Вито что делает, сынок?
      — Плачет.
      — Ну чего же ты еще хочешь.
      — Да я ничего и не хочу, Доми, — внес ясность Хуан.
      Доми передала ему Кристину.
      — Посмотри немножко за девочкой, — сказала она. И вышла, предварительно включив свет.
      Заметив, что стол образует угол с креслом, обтянутым цветастым винилом, Хуан подхватил два плетеных стульчика и положил их сверху.
      — Смотри, Кико, — сказал он, — тюрьма «Ла Кабанья».
      — Ага, — радостно подхватил Кико.
      Хуан завел девочку внутрь.
      — Мы будем стража, а Крис сидит в тюрьме.
      Кико опрокинул большой стул и загородил им вход. Потом пролез в «тюрьму» между ножками. И сказал:
      — Сюда входят другие разбойники, Хуан.
      — Нет, — отозвался Хуан, — не показывай ей, как можно вылезти, не то она убежит.
      Сидя в заключении, Крис улыбалась брату и все время повторяла: «А-та-та, а-та-та».
      Хуан опустился на колени возле «тюрьмы», а Кико все ползал и ползал вокруг. Он задел стул.
      — Ай! — сказала Крис.
      — Видишь, ты ее прищемил.
      Кико наклонился и посмотрел на девочку сквозь решетку сиденья.
      — Крис! — окликнул он. — Я тебя вижу.
      — А-та-та.
      — Сидишь в тюрьме, Крис?
      — А-та-та.
      Девочка вертела в руках пластмассовую птичку, которую нашла на полу «тюрьмы». Кико сказал:
      — Это моя птичка. Мне подарили ее на рождество, правда, Хуан?
      Хуан стянул скатерть со стола и набросил ее на «тюрьму».
      — Дом с крышей, — сказал он.
      — Правда, дом с крышей!
      — Только не двигай стул, а то крыша упадет.
      Крис поползла на четвереньках между стулом и креслом. Кико завизжал:
      — Разбойник убегает!
      — Она уже не разбойник, — ответил Хуан.
      Кико растерянно посмотрел на него, потом присел на корточки и залез внутрь. Он уселся на пол рядом с Крис и облокотился о лежащий стул.
      — Смотри, Крис, это окошко.
      — А-та-та.
      — Я буду папа, а ты — мама.
      — А-та-та.
      — Что за красота снаружи, что за вкуснота внутри, — промурлыкал Кико, просовывая голову между ножек стула. — Гляди, Хуан, а я убежал!
      Хуан уже уселся на кресло и положил на колени «Покорение Дальнего Запада».
      — Я больше не играю, — объявил он, не поднимая глаз.
      Кико отодвинул стул и вылез. Он протянул руку Кристине. Когда девочка выбралась наружу, он сказал ей:
      — Захочешь пи-пи, скажешь, хорошо?
      Крис смотрела на него, не понимая.
      — Описаешься — нашлепаю. — Он наклонился, потрогал штанишки Крис и добавил: — Ну какая же хорошая у нас девочка! Хуан, Крис сухая.
      — Ладно, отстань.
      Кико обвел взглядом комнату и, не найдя ничего интересного, подошел к двери и вышел в коридор. Кристина неуклюже ковыляла за ним. Сквозь стеклянную фрамугу над дверью кабинета в коридор сочился сероватый свет. В доме стояла тишина, из кухни едва доносились приглушенные голоса Доми и Вито. Кико сказал страшным голосом:
      — Там бука, Крис.
      — А-та-та, — испуганно отозвалась девочка.
      Кико зажег свет в розовой ванной и открыл дверцу лакированного шкафчика.
      — Я тебя побрею, — сказал он. — Хочешь, я тебя побрею, Крис?
      Он присел на корточки и порылся в шкафчике. Лицо его сияло от удовольствия. Первым делом он вытащил тюбик с зубной пастой.
      — Еще одна пушка, — сказал он себе. — Только она заряжена.
      В шкафчике были ножницы с загнутыми концами, щипчики, три губные помады, две пудреницы, дезинфицирующее полоскание для рта, пакет ваты, бутылочка со спиртом, шесть зубных щеток — белая, бесцветно-прозрачная, желтая, синяя, красная и светло-кофейная, — картоночка с заколками, клизма, пипетка, коробочка с болеутоляющими свечками, пилка для ногтей, пузырек с каплями от насморка, пульверизатор, две резиновые груши, мыло, два бинта, дюжина белых пластмассовых бигуди, щеточка для ногтей, щетка для волос, круглое зеркальце; тюбики с косметикой, бесцветный лак для ногтей, крем очищающий и крем питательный; одеколон, флакончики с фукорцином и фруктовыми солями; тушь для ресниц, две гребенки — черная и белая, лак, три карандаша для глаз — черный, зеленый и синий, термометр в металлическом футляре, блестящая коробочка с булавками и голубой тюбик с антигеморроидальной мазью.
      У Кико разбежались глаза.
      — Сколько тут всего, да, Крис?
      Девочка перебралась к нему поближе. Она схватила валик бигуди и бросила его в унитаз.
      — А-та-та, — сказала она.
      Кико засмеялся. Ему было так хорошо в этом раю.
      — Нет, Крис, — наставительно сказал он, — туда делают ка-ка.
      — Ка-ка, — повторила Крис.
      — Хочешь ка-ка? — рассеянно переспросил Кико.
      Он раскрыл футляр термометра.
      — Поди сюда, я тебе его поставлю, — сказал он.
      Посадив Крис на пол, он сунул ей термометр между ножек. Тут же вынул и посмотрел на свет.
      — Ты больна, — сказал он.
      — А-та-та.
      — Поставить тебе свечку?
      Он спустил с девочки штанишки, взял болеутоляющую свечку и, усевшись на белую скамеечку, сунул свечку в попку Крис, но свечка выскакивала назад, как живая. Кико говорил:
      — Нет, Крис, нет, не выталкивай ее.
      Сидя на коленях брата, Крис махала коробочкой с булавками. Наконец Кико удалось вставить свечку.
      — Ну вот, хорошая девочка, — сказал Кико, поднимая ей штанишки.
      Он снова присел перед волшебным шкафчиком и едва услышал, как блестящая коробочка звякнула в унитазе. Он грустно покачал головой.
      — Для бритья тут ничего нет, — сказал он.
      Кристина тоже отрицательно качала головкой, и Кико добавил:
      — Папа все это спрятал, правда?
      Девочка серьезно следила за всеми его движениями. Кико взял карандаш для глаз и спросил:
      — Покрасить тебя, как маму?
      Девочка не говорила ни да, ни нет.
      — Закрой глаза.
      Кристина закрыла, и Кико начертил несколько закорючек на ее веках так неловко, что полоски протянулись через переносицу и до висков.
      — А теперь рот, — сказал Кико.
      Он взял губную помаду, подышал на нее и с силой провел по влажным и пухлым губкам девочки. Кристина высовывала язык и, причмокивая, слизывала помаду. Кико смеялся от души.
      — Нет, Крис, нет, это не едят.
      Красные полосы доходили девочке до ушей, и Кико сказал, окинув взглядом свою работу:
      — Ты похожа на индейца из телика.
      Вдруг вдали раздался звонкий стук маминых каблуков по паркету, и Кико испугался, захотел разом сунуть все в шкаф, но ударился локтем об пол. Мама повторяла: «Доми, Доми, почему это у детей так тихо?» Доми шла из кухни ей навстречу и говорила: «Они в комнате, сеньора, заигрались». И Мама: «А почему в ванной свет, Доми?» И Доми: «Не знаю, сеньора», но шаги неумолимо приближались, и Кико взял Кристину за руку и громко сказал:
      — Так делать нельзя, Крис, мама нашлепает девочку.
      Размалеванная Крис невозмутимо смотрела на него, и, нагнувшись к уху сестры, Кико шепотом добавил:
      — Тебя бить не будут, Крис.
      Но не успел он закончить, как Мама уже испуганно вскрикнула, а Кико смотрел на нее невинными глазами, говоря:
      — Она сама.
      Мама подхватила девочку на руки и повернулась к Доми:
      — Ну скажите, как после этого оставлять на вас детей?
      На пороге детской появился Хуан.
      — Ничего себе, — сказал он. — Точно краснокожий.
      А Доми говорила:
      — Ну ведь на минутку отлучилась на кухню.
      Тут Мама потеряла голову и закричала, что ей нечего делать на кухне, и что она ведет себя как нарочно, и что в один прекрасный день дети чем-нибудь отравятся, и как после этого оставлять на нее детей, и что ей нечего делать на кухне, и что она ведет себя как нарочно, и наконец Доми, устав ее слушать, сказала:
      — В общем, сеньора, если вы мной недовольны, то смотрите.
      Мама остановилась.
      — Да, Доми, — сказала она. — Я вами недовольна. Так что решайте сами.
      Держа Крис на руках, Мама застучала каблуками по коридору. Кико бежал за ней и спрашивал:
      — Ты не будешь шлепать Крис?
      И Мама ответила ему тем же тоном, каким только что говорила с Доми:
      — Нет, она еще маленькая. Она не виновата. Если кого и шлепать, так других, тех, кто в этом виноват. А она еще маленькая и не понимает, что делает.

      Глаза Доми распухли, она держала в руке белый платочек и казалась намного старше. Витора включила транзистор, чтобы развеять тяжелое молчание. У нее тоже были красные глаза, и она двигалась по кухне медленно и нехотя. Доми сказала:
      — Да тут еще Фемио. Думаешь, я заслужила такое обращение? Сколько раз он говорил: «Сеньора Доми, вы для меня как мать». Сама видишь, какая мать! И ведь уехал-то не на день, не на два.
      Витора остановилась перед ней:
      — Ну довольно, сеньора Доми, хватит. Не приставайте ко мне. Я уже слышала это двадцать раз. Что вы теперь от меня хотите?
      — Чего ты окрысилась? Я не сказала ничего такого, чтобы ты на меня шипела.
      Низкий размеренный голос повествовал из транзистора: «А тем временем бедный подкидыш Мария Пьедад подросла и стала совсем взрослой, и вот холодным зимним утром она пришла наниматься на работу в дом сеньоры маркизы».
      Витора кивнула на приемник:
      — Вот увидите, окажется, что это ее дочка.
      Кико, сидя на корточках, возил что-то по полу, и, когда снова воцарилась тишина, в которой слышался только сладкий, чуть гнусавый голосок Марии Пьедад, он встал на ноги и сказал Доми:
      — Не уходи, Доми, я не хочу, чтобы ты уходила.
      Доми оттолкнула его:
      — Это ты виноват. Если я ухожу, так все из-за тебя, ясно?
      — Нет, Доми.
      — «Нет, Доми», «нет, Доми», а кто раскрасил Крис?
      — Она сама.
      — Сама, сама… Думаешь, Доми совсем без понятия, хлопает ушами?
      — Я не хлопаю ушами, Доми.
      — Ну вот, — сказала старуха. — Ты еще мне грубишь.
      Глаза Кико погрустнели.
      — Я не грублю, Доми, — сказал он. — Я просто с тобой разговариваю.
      Транзистор вещал: «Сеньора маркиза уже не могла обойтись во дворце без юной Марии Пьедад. И вот однажды весенним вечером она сказала: «Мария Пьедад, ты девушка красивая и скромная…»
      Кико вышел из кухни в глубокой печали; он закрыл дверь, и сеньора маркиза закрыла рот. В комнате направо было темно, и он повернул налево, в гостиную.
      Мама сидела под лампой и вязала, вытягивая нитку из серого клубка, а позади нее, лежа на светло-зеленом ковре, Кристина играла большой серебряной зажигалкой. Хуан, держа на коленях «Покорение Дальнего Запада», сидел против Мамы. Мама нервничала, и казалось, будто ее волнение искрой слетает с конца спиц всякий раз, как они ударялись одна о другую. Кико подошел ближе. Не глядя на него, Мама сказала:
      — Убери оттуда руки.
      Кико убрал руки с подлокотников кресла и застыл, держа их на весу, не решаясь шевельнуться, чтобы не вызвать новую вспышку гнева. Он тихо сказал:
      — Мама, я не хочу, чтобы Доми уходила.
      — Пойди и скажи ей.
      Кико подождал немного, потом продолжал:
      — Если Доми уйдет, она больше никогда-никогда не вернется?
      — Придет другая, — сказала Мама.
      — Я не хочу другую.
      Он присел на краешек кресла, вытащил из кармана гвоздик и тюбик из-под пасты и, зажав гвоздь двумя пальцами, стал его крутить.
      — Что там у тебя? — спросила Мама.
      — Гвоздик, — он протянул его Маме, — возьми, чтобы Крис не укололась.
      Но Мама считала петли и пробормотала: «Минутку», и, пока Мама шептала, как шепчут старухи, молясь, Кико вдруг почувствовал, что ему надо в уборную, и крепко сжал ноги, весь покраснев от натуги; когда Мама сказала: «Давай сюда», он ответил: «Что?», и Мама подняла глаза и сказала:
      — Гвоздь, куда ты его дел?
      И увидела, что он сидит весь красный. Она повысила голос:
      — Куда ты дел гвоздь? Ты его проглотил?
      Боясь ей противоречить, Кико кивнул. Мама вскочила и обеими руками подняла его лицо:
      — Ну говори же, ты вправду проглотил гвоздь?
      — Ага, — робко сказал Кико.
      — Вставай, вставай сейчас же! — завизжала Мама, и Хуан положил книжку на низенький столик и с завистью посмотрел на брата, а Мама шарила по столу, по креслу, по полу и повторяла: «Боже, боже мой, что за ребенок, за ним не углядишь». Она поднимала ковер и говорила Хуану: «Ну помоги же мне», и они вдвоем принялись переворачивать все вверх дном.
      — Нету, нигде нету, — сказала Мама, — неужели правда?
      Она поставила Кико перед собой, наклонилась и сжала обеими руками его бока.
      — Ты его правда проглотил? Правда-правда?
      Кико кивнул. Мама проговорила про себя: «Боже мой, какой кошмар» — и продолжала поиски — заглянула под кресло, осмотрела низенький столик.
      — Ведь только секунду назад он был у него в руке. Мальчик держал его в руке и протягивал мне.
      Мама готова была расплакаться. Кико пошел на кухню и, открывая дверь, услышал рыдающий голос сеньоры маркизы: «Дочь моя, дочь моя!»
      Витора высморкалась.
      — Что я говорила?
      Доми поднесла платочек к глазам. Кико встал посреди кухни и объявил:
      — Я проглотил гвоздь.
      Следом вбежала Мама, несчастная и растерянная, и все, что было на ней чужого: тушь, румяна, помада на губах, розовый лак, покрывавший ногти, — все это ярко проступало на восковой бледности кожи. Доми вскочила со стула, схватила Кико за руку и дернула:
      — Господи, что за напасть! Это правда, сеньора?
      Мама едва могла говорить.
      — Оставьте его, — прошептала она. — Я сама виновата.
      — Пресвятая дева! — сказала Витора.
      Мама кидалась из стороны в сторону, надела одну туфлю и побежала к телефону. Ничего не сказав, положила трубку. Хуан ходил за ней по пятам. Витора, наклонившись к Кико, спрашивала:
      — Тебе колет?
      — Ага.
      — Где тебе колет, сынок?
      — Здесь. — Кико показал на рот.
      Мама отбежала от телефона. Она осторожно положила руку ему на живот.
      — Там или здесь? — спросила она еле слышно.
      Кико указал на живот, поверх маминой руки:
      — Здесь.
      — Боже мой, боже мой, — сказала Мама. Она снова схватила трубку. Обернулась к Доми: — Принесите мне туфли без каблуков, — и потом, — да… да… гвоздь… только что, Кико… довольно большой… нет, не ржавый… недосмотрели… да… да, да, говорит, что колет… я в панике, Эмилио… нет, нет, он ничего не знает… сейчас?.. Через две минуты… Спасибо, Эмилио, да, да… уже… немедленно… хорошо, хорошо… Спасибо, Эмилио.
      Она повесила трубку. Кико смотрел на нее со счастливой улыбкой. Хуан смотрел на него, и Кико повернулся к брату и сказал:
      — Хуан, а я проглотил гвоздь.
      — Ну и ладно, — отозвался Хуан.
      Мама бегала по комнатам и говорила: «Меховое пальто», и через минуту: «Витора, позвони сеньору, пусть пришлет машину», и через минуту: «Вымой мальчику руки и колени», и через минуту: «Тебе сильно колет, сынок?», и торопливо переходила из спальни в ванную, из ванной на кухню, из кухни в спальню, из спальни к телефону. Витора сказала:
      — Сеньора, машину приведет Увенсеслао, сеньор не может приехать, у него заседание.
      Доми, помыв Кико руки и колени и надев на него клетчатое пальтишко и красный капор, ходила по комнатам с Кристиной на руках. На кухне транзистор говорил: «Матушка, и подумать только, два года мы прожили под одной крышей и ни о чем не догадывались!», но его уже никто не слушал. Пальцы на руках Виторы крючились, точно птичьи лапы. Кико сказал ей, широко улыбаясь:
      — Вито, а я проглотил гвоздь.
      Она утерла тыльной стороной кисти покрасневший нос и сказала:
      — Дай-то бог, чтобы нам ни о чем не пришлось горевать, — и, повернув голову в сторону спальни, повысила голос: — Я поведу его вниз, сеньора?
      — Хорошо.
      Мамино «хорошо» прозвучало драматично и почти неслышно. Стоя в подъезде, Кико с интересом следил за вереницей мотоциклов и автомобилей и каждый раз, как они замирали, говорил Вито:
      — Зажегся красный, правда, Вито?
      — Да, красный, сынок.
      Люди быстрыми шагами проходили мимо, подняв воротники, сунув руки в карманы. Рядом с ними остановилась женщина с мальчиком лет пяти, который громко ревел.
      — Погляди, Анхелин, — сказала она, — погляди, какая хорошенькая девочка.
      — Это мальчик, — вспылила Витора, — неужели не видно!
      Женщина пошла дальше, что-то бормоча, а Витора сказала: