Рука Зеи

      - По-моему, лучше спать по очереди, - сказал он. - Какие мы были дураки, что сразу до этого не додумались!
      От холода и голода Барнвельт проснулся еще до начала своей вахты. Подняв взгляд, он обнаружил, что Зея преспокойно спит, свернувшись калачиком под большим валуном. Он тактично ничего не сказал, а просто подбросил в костер дров и заступил на часы.
      Ему не давала покоя одна логическая задача. Заключалась она в следующем: если тратить время на поиски пропитания в необходимом количестве, практически не останется времени на переходы. А если же питаться одними ягодами и сафками, которые можно набрать часа за два поисков, с каждым днем они будут все больше и больше чахнуть. Таким образом, продвигаться к дороге они станут все медленней и медленней, пока окончательно не свалятся от истощения где-нибудь в лесу - не исключено, что в каком-то полете стрелы от цели.
      Если получится ухлопать какого-нибудь зверя покрупнее, еды должно хватить до самого конца. Но как? По пути они то и дело вспугивали всяких мелких животных, поедавших листву и корешки. Но таких животных можно было разве что подстрелить, скажем, из арбалета. Барнвельт очень сомневался, что они подпустят его на такое расстояние, чтобы реально было пустить в ход меч. Даже если сделать копье, привязав кинжал к длинной палке, все равно этого недостаточно. Что же до лука, то Барнвельт даже не представлял, с какого бока к нему стрелу приставляют.
      Медленно тянулись часы, мерцающими роями по небу ползли звезды. Три луны, которые успели уже заметно отдалиться друг от друга, опускались за лес. Как только первые рассветные лучи розово окрасили небо на востоке, Зея проснулась.
      - Почему, вероломный ты тип, не разбудил ты меня в должный час, возмутилась она, позевывая. - Верно, впала я в дремоту во время вахты своей и за халатность сию строжайшего взыскания заслуживаю. В чем заключаться оно будет?
      - Если ты... - начал было Барнвельт, чуть не ляпнув, чего ему действительно хочется, но вовремя прикусил язык. - Ну... Один маленький поцелуй, и будем считать, что мы квиты.
      Пока она выполняла это пожелание, он даже руки сцепил, чтоб ненароком ее не сграбастать. Вдруг какой-то странный звук заставил его резко обернуться. Зея тихонько взвизгнула:
      - Екий!
      Барнвельт суматошно вскочил на ноги, чуть не столкнув Зею в костер. У основания песчаного мыска, на котором они расположились на ночлег, притаился какой-то огромный зверь. Хоть было еще темновато, чтобы разглядеть его в подробностях, Барнвельт уже видел екия в маджбурском зоопарке и прекрасно представлял, как он выглядит.
      Хищник, ростом и весом не уступающий земному тигру, но раза в полтора длиннее, на шести относительно коротких ногах. Башка и лапы у него - как у земного медведя или, только в куда более крупном масштабе, как у норки. Зверь был сплошь покрыт бурой лоснящейся короткой шерстью.
      Екий, подогнув все шесть своих коротких лап и, почти касаясь брюхом земли, скользнул вперед, словно кот, охотящийся за канарейкой. Барнвельт выхватил из костра пылающую головню и швырнул в него. Он не попал, но зверь отскочил вбок, цапнул в воздухе лапой и рыкнул, когда крутящаяся головня пролетала над ним. Потом он опять стал подкрадываться. Лихорадочно соображая, что бы такое предпринять, Барнвельт швырнул в него еще одним поленом.
      - Они умеют лазать по деревьям? - пропыхтел он.
      - Нет... Разве что детеныши, но только не взрослые екии!
      - Кидайся в него головнями и подбрось еще дров в костер!
      Барнвельт поспешно подхватил верхушку молодого деревца, срубленного вечером. Остаток ствола вместе с ветвями оказался чуть повыше его самого.
      - По-моему, вот-вот он бросится, Сньол! - тревожно проговорила Зея.
      - Кидай, не останавливайся!
      Барнвельт зажал верхушку деревца в левой руке и принялся торопливо обрубать ветки мечом - по одному быстрому, с оттяжкой удару на каждую.
      Через несколько секунд он получил длинный прямой шест, который оканчивался похожим на оленьи рога ершом из сучьев, обрубленных в футе-другом от ствола и довольно острых.
      - А теперь, - бросил он, - видишь вон то большое дерево? Ну, где сучья почти у земли?
      - О да!
      - Сейчас мы на него залезем.
      - Но как, ежели зверь, сей ужасный, отрезал нам путь к нему?
      - Сейчас увидишь. Бери топор и не высовывайся у меня из-за спины.
      Держа в левой руке горящую головню, а в правой импровизированную рогатину, он осторожно двинулся навстречу екию. Зверь, который никак не ожидал от своей добычи подобного поведения, отпрянул на шаг и встал на дыбы, оставшись на двух задних парах лап. При этом он весьма злобно рычал и ворчал.
      Барнвельт, напряженный, как тетива, ткнул ему в морду рогатиной и замахнулся факелом. Зверь хрипло заорал, исходя пеной, и цапнул пучок сучьев передней лапой.
      - Проваливай! Кыш! - завопил Барнвельт, вновь тыча его рогатиной.
      Зверь по-рачьи отодвинулся вбок, пытаясь обойти торчащие сучки. Барнвельт старался этого не допустить, поворачиваясь вслед за ним и выставив факел.
      Екий угрожающе рыкнул и подобрался для прыжка, но Барнвельт скакнул вперед и ткнул его прямо в глаза. Зверь отпрянул, содрогаясь всем телом и оглашая лес хриплым визгом.
      Дюйм за дюймом он теснил хищника вбок. Каждый раз, когда тот готовился к прыжку, Барнвельт опережал его и заставлял отступить. Наконец ему удалось оказаться между екием и спасительным деревом. Зея держалась у него за спиной. Он прекратил орать на зверя, чтобы гаркнуть девушке:
      - Лезь на дерево! Быстро!
      Она повиновалась. Пятясь спиной вперед, он вслед за ней отступил к стволу и швырнул пылающую головню в башку екия.
      Ветка стукнула зверя по носу, отчего тот бешено подскочил и вздыбился, хватая воздух передними лапами.
      Барнвельт полез на дерево, цепляясь за ветки одной рукой, а другой сжимая рогатину. Преодолев первые несколько сучьев, он бросил свое деревянное оружие и полез уже быстрее.
      Екий неистово взревел, подскочил к дереву и, встав на задние лапы, во всю длину вытянулся вдоль ствола. Барнвельт успел отдернуть ногу как раз в тот момент, когда жуткие челюсти щелкнули в каком-то дюйме от каблука.
      - Мамочки! - выдохнул он, пристраиваясь на суку рядом с Зеей. - В жизни так не пугался!
      - О, мой герой! - вскричала Зея, удушая его поцелуями. - Да как же храбрец такой и говорить может о страхе!
      - Если б ты знала, что происходит внутри героев, дорогая, даже когда они спасают девиц прекрасных от чудищ ужасных! Интересно, скоро ли наш друг внизу устанет нас поджидать? - ответил Дирк и ткнул пальцем в екия, который все еще сидел под деревом и поглядывал вверх с весьма обнадеженным выражением на морде.
      - Покуда не ослабнем мы от голода и жажды иль не уснем, свалившись прямо в пасть его ненасытную.
      - Тогда он просчитался. Отмотай с пояса веревку и привяжись вон к той ветке. Я же говорил, что она пригодится!
      Надежно привязавшись веревками к дереву, они расположились на суку в надежде пересидеть хищника. Правда, екий, похоже, никуда не спешил.
      Зея сказала:
      - Как посетила тебя мысль светлая простой рогатиною чудище кровожадное отвратить?
      Барнвельт хихикнул.
      - В моих краях так дрессируют зверей для представлений перед публикой. Когда укротитель екиев находится в клетке со своими зверями, то всегда держит под рукой легкий стул, чтобы держать их подальше, если они вдруг забудут, кто тут главный, и полезут на него. Мимо ножек им никак не пробраться, а просто отнять стул, видно, ума не хватает. Так вот, когда эта холера навалилась на нас, я зациклился на том, что нужен стул. А поскольку никакой мебели под рукой не оказалось, пришлось искать замену.
      Зея вздохнула.
      - Сказки, кои рассказывают о доблести генерала Сньола, видать, и впрямь былью являются. Скажи, а есть ли у тебя гарем из ньямских девиц сладострастных, как, говорят, полагается человеку заметному в далеких твоих краях?
      - Да что ты, и одной-то не успел обзавестись. Слишком много приходится ездить.
      Барнвельт пристальным взглядом посмотрел на принцессу. В голове его неотвязно вертелся все тот же образ субъекта в капюшоне с дырками для глаз, который таскает с собой мясницкий топор и после года неземной любви по квирибскому образцу начинает проявлять повышенный интерес к одному из возлюбленных.
      Она удивленно подняла брови вместе с антеннами.
      - И все же, насколько могу судить я, не находишь ты женщин породою непривлекательной!
      - Смотря, каких женщин. Если б у нас в Ньямадзю были такие, как ты я бы давно обзавелся гаремом почище, чем у Соломона.
      - Чем у кого?
      - Да так, у одного допотопного царя - не обращай внимания, - и он поглядел вниз на екия, который явно не собирался оставлять свой пост. - Я вот думаю: не соорудить ли в конце концов копье из палки и кинжала и не проткнуть ли этого гада сверху... Пожалуй, не стоит - потеряем кинжал и еще больше его раззадорим.
      Несколько часов просидели они на своем насесте, тупо таращась на екия, который не менее тупо таращился на них. Барнвельт задремывал, просыпался, потом снова задремывал. Снились ему при этом в основном бифштексы. Потом ноздрей его коснулся какой-то новый запах.
      - Вот что заставит монстра сего убраться отсюда подобру-поздорову! объявила Зея, показывая куда-то рукой.
      - Ого-го! - воскликнул Барнвельт, посмотрев в ту сторону.
      Одна из брошенных ими горящих веток устроила в траве самый настоящий пожар. Снизу поднимались тонкие струйки дыма, под которыми с пощелкиванием и потрескиванием плясали крохотные язычки пламени.
      - Заставит-то оно заставит, только мы тоже поджаримся, - заметил Барнвельт.
      При виде разгорающегося пожара екий тоже забеспокоился. Огромная бурая башка отвернулась от сидящей на дереве парочки и ненадолго уставилась на огонь. Зверь неохотно пошевелился, еще разок опершись лапами о дерево, словно чтобы убедиться, что добычу действительно никак не достать.
      А пожар и в самом деле разгорался. С неожиданным "пумп!" столбом огня занялся кустарник. Горящие листья стремительно взмывали вверх, кружились и опадали обратно на дымящийся дерн.
      Екий обошел вокруг дерева, поглядывая на огонь и тревожно принюхиваясь к дыму. Наконец, рявкнув от отвращения, зверь затрусил прочь.
      - Выждем еще минутку, - сказал Барнвельт, отвязывая страховочную веревку.
      - Но пожар сей...
      - Знаю, дорогая. Но будет совсем ни к чему, если этот красавец прискачет обратно и сцапает нас, как только мы слезем на землю.
      Он выглянул из-за плотной листвы. Все было тихо, за исключением вздохов прибоя и нарастающего гула пламени.
      - Порядок, приступаем к тушению. Ты заливай из чашек, а я буду затаптывать.
      - На что тушить ты задумал пламя сие чудотворное? Думается мне, что оно лишь на пользу, ибо отвадит любого зверя недружелюбного, что шатается поблизости.
      - А на то, что если начнется настоящий лесной пожар... И думать забудь!
      - Но на Фоссандеране...
      - Ради всех богов прекрати болтовню и отправляйся за водой! Потом объясню. Если подует с востока, мы просто сгорим к бесу!
      Вооружившись толстой палкой, он принялся забивать ею пламя и затаптывать ногами. То количество воды, которое за один раз могла принести Зея из моря, плескавшегося поблизости, казалось смехотворно ничтожным. Но мало-помалу они одерживали верх.
      Где-то через час, весь в копоти и саже, Барнвельт объявил, что пожар побежден. После купания в море Садабао и завтрака из ракушек они вновь устремились на запад, удаляясь от побережья и ориентируясь по солнцу.
      На третий день, вскоре после полудня, Барнвельт с Зеей вышли из рахского леса на дорогу между Шафом и Малайером. Оба были исхудалые, грязные, оборванные и исцарапанные. Зея несла копье, которое Барнвельт соорудил из подходящего сука, привязав к нему кинжал, на случай новой встречи с екием. Однако пустить это оружие в ход случая так и не представилось. Барнвельт вздохнул.
      - Вообще-то, следовало бы теперь шагать дальше на север, но давай-ка лучше присядем - может, поймаем какой транспорт.
      Он воткнул топор в землю и тяжело опустился под деревом, прислонившись спиной к стволу. Зея плюхнулась по соседству и тут же положила ему голову на плечо. Он лениво пробормотал:
      - У нас, вроде, еще ягоды остались?
      Девушка положила на колени свою матросскую шапочку, которую они использовали в качестве мешка. Барнвельт принялся выуживать из нее ягоды, которые по очереди отправлял в рот то себе, то ей.
      Одну он внимательно осмотрел и выбросил, заметив:
      - От таких у нас живот уже болел. Представляешь, какой мы закатим пир, когда доберемся до города?
      - О, еще как представляю! Сперва чудесный печеный унха, обложенный табидом, с тунистом во рту, да полная плошка соусу бетунного...
      - И гроздочка этих желтеньких как-их-там-зовут на десерт, и большой кувшин фалатского вина...
      - Только не мишдахского фалата - он слишком жидкий, а ходжурского, особенно урожая года Екия...
      - Вот про екиев не стоит! Все, что мне от них было надо, я уже получил. Потом буханочку бадра, чтоб вымакать соус...
      Она подняла голову.
      - Ну и молодчик! Сидит, считай, с коронованною девицей на руках и не может думать ни о чем, кроме утробы своей ненасытной!
      - А сама-то что?
      - Что это в виду ты имеешь?
      - Нет лучшего блюстителя для добродетели, нежели воздержание от пищи. Будь у меня силы, недолго бы ты оставалась девицей!
      - Хвастун! Даже тут вопрос пропитанья ввернуть ухитрился! Я-то помню, сколько яств ты тогда проглотил на "Шамборе", и гляжу, что сказанья о прожорливости народа вашего просто-таки бледнеют пред действительностью!
      - Между прочим, у нас очень холодно, - заметил Барнвельт.
      - Но сейчас-то тебе не холодно?
      - И потом мы, по крайней мере, питаемся нормальной здоровой пищей, а не отработанными мужьями.
      - Кашьо не трапеза, балда, а торжественная церемония...
      - Я это уже слышал, но по-прежнему считаю, что это ставит вас на одну доску с хвостатыми обитателями Фоссандерана.
      - Наглый придира! - вскричала она, отвешивая ему шлепок слабый, чтобы показать, что это не всерьез.
      - А потом, - продолжал он, - что-то я не пойму, каким образом вы ухитряетесь сохранять династию, если всякий раз, когда консорт замечает смотрящую на него королеву, ему не ясно, то ли страсть горит у нее в глазах, то ли она просто высматривает кусочек посмачнее. Такая семейная обстановка лишит присутствия духа даже сексуального гиганта!
      - Наверное, мужчин наших не так легко мужских достоинств их лишить, нежели тех, что в выстуженной местности вашей обитают! Квирибец истинный и при смерти кавалером остается галантным, а ньямца подержишь на ягодах с ракушками каких-то три дня...
      - Четыре!
      - Ну, четыре дня, и слепцом становится он бесчувственным ко всему, помимо еды.
      - Да ладно! Ты сама ничуть не меньше меня мечтаешь о еде - вон сколько всего нафантазировала!
      - А вот и нет! Тем более что твое пиршество воображаемое превысило мое, как Зора гору Сабуши превышает!
      - И как ты думаешь это доказать?
      - Принцессе коронованной нет нужды утвержденья свои доказывать! Одного лишь слова ее вполне довольно!
      - Да ну? Тогда тебе, пожалуй, следует изучить несколько новых обычаев.
      - Вроде того земного, именуемого "поцелуй", коему обучил ты меня? Пожалуй, потребно мне еще в забаве сей поупражняться...
      Через некоторое время Барнвельт заметил:
      - Боюсь, что я не настолько близок к истощению, как думал.
      - Вот как? И не думай нарушить древние обычаи квирибские, иначе познакомишься с приемами потасовочными, коим воительниц наших обучают в палестрах!.. Часом не таскаешь ли ты камень гвамовый в кармане?
      Барнвельт переменил положение.
      - Нет, обычно я полагаюсь исключительно на свое природное обаяние. Во всяком случае, я сомневаюсь, что такой камень дает мужчине власть над женщинами, как янру делает это наоборот. По-моему, желаемое просто выдается за действительное.
      - И все ж поощряешь ты сие суеверие, охотясь за монстром морским ради камней его.
      - А кто я такой, чтобы опрокидывать веками сложившиеся представления? У меня и так было вполне достаточно заморочек дома, в Ньямадзю, когда я пытался просветить людей относительно некоторых совершенно ясных и очевидных вещей. А что касается твоих воительниц, по-моему, у тебя уже есть опыт, который убедительно подтверждает: комплектовать армию женщинами пусть даже весьма мужественными, если такое вообще возможно - попросту непрактично.
      - По какой это такой причине? - поинтересовалась она.
      - Хотя бы по такой, что мужчины крупнее. Если бы тут была планета, где женщины в десять раз здоровей мужчин, было бы совсем другое дело.
      - Не очень-то справедливо было то со стороны Варзаи - несоответствие такое учинить.
      - Конечно, если ты во всем привыкла винить богов.
      - А если не богов, то кого?
      - Все зависит от того, во что ты в таких случаях веришь.
      - Ужель не воспринимаешь ты богов серьезно?
      - Не-а. Я считаю, что какие-то вещи просто случаются, и все тут.
      - Неудивительно, что кангадиты возжелали умертвить тебя за ересь!
      - Конечно, неудивительно. Удивительно то, что Квириб до сих пор не схавал какой-нибудь могущественный сосед, при таком-то раскладе!
      - Королевы наши испокон веку предотвращали войны дипломатией искусной и интригами коварными, природные богатства наши используя, дабы одного врага на другого натравливать.
      - Все это замечательно, но как-нибудь придет к тебе крепкий парень и скажет: "Дерись или сдавайся!" - и больше выбирать тебе будет не из чего.
      - Ежели поставишь ты меня пред выбором столь мрачным, о нигилист надменный, можешь не сомневаться - буду я драться!
      - Ну уж нет. Чтобы добиться своего, я лучше пущу в ход дипломатию искусную и интриги коварные, о которых ты только что толковала. Вот, к примеру...
      - Нахал! - воскликнула она, как только вновь обрела способность говорить. - О, ужель не останешься ты в Рулинди, дабы вечно играть со мною в игру эту радостную?
      - Хм! Это будет от многого зависеть.
      - От чего? А потом, приказываю я...
      - Если твоя маманя отречется от престола, твоему консорту наверняка это не понравится.
      - Пусть хоть вякнуть попробует! Мое слово - закон.
      - И все-таки вряд ли окружающие одобрят такую фамильярность.
      - Хорошо, а разве не можешь ты и его обучить искусству сему? Или же, что еще лучше, самому стать первым моим консортом?
      - Боги всемилостивые, только не это! Уж не думаешь ли ты, что я мечтаю закончить свои дни в вашей жертвенной духовке? Она была явно удивлена и немного обижена.
      - Чести такой многие бы позавидовали. Струсил?
      - Чертовски верно подмечено! Ты мне, конечно, очень нравишься, но не настолько же!
      - Да ну? Ну и грубияны же вы, ньямцы!
      - К тому же, у меня все равно нет на это права.
      - Сие можно было бы устроить, - тут же откликнулась Зея.
      - А я думал, что супруга королеве выбирают большинством голосов.
      - Сие тоже препятствие не великое. В выборах оных все далеко не так, как публике широкой представляется.
      - Да, я что-то такое слышал. Но я по-прежнему не намереваюсь провести год в роли дамского комнатного эшунчика и потом отправиться на плаху. Ты можешь представить, чтобы твой любимый герой Карар делал такие вещи?
      - Н-нет, только...
      - Все это слишком напоминает мне одних жуков в моих краях - они называются богомолы, - у которых самка поедает самца в ходе совокупления.
      Глаза ее наполнились слезами.
      - Ты сказал, я тебе нравлюсь, и мы с тобой действительно одной породы, за исключеньем внешних различий мнимых...
      - Я правду сказал, - ответил он и прервался, дабы показать ей некоторые новые приемы так полюбившейся ей игры. - Черт, да я просто по уши в тебя влюблен. Но...
      - Я тоже тебя люблю.
      - Как мужчину или как бифштекс? Ох!
      Она довольно чувствительно ткнула его локтем в ребра.
      - Как мужчину, дуралей, - отозвалась она. - По крайней мере, как мнимого, ибо определенье сие еще доказательства требует.
      - Ничего себе! Слушай, ты лучше кончай взламывать мою внутреннюю оборону, не то я сейчас...
      - Погоди-ка, а вроде есть один выход! Слыхал ли ты про агитацию партии реформ, коя предлагает казнь в простой символ превратить? Так вот, на большую часть мира остального глядючи и слушая, что ты сам да прочие скептики непочтительные глаголят, теперь не так я убеждена, что Матери Божественной так уж сия жертва потребна.
      - Ты хочешь сказать, что примешь программу реформистов, когда придешь к власти?
      - А почему бы и нет? Тогда сможешь отбросить ты прочь свои страхи.
      - Нет, - твердо сказал Барнвельт. - Послушай-ка, лапочка. Во-первых, твоя мать все равно сохранит влияние на все дела - ты сама говорила, - даже если отречется от престола, и я не думаю, что она потерпит столь вольное обращение со старыми обычаями.
      - Но...
      Он решительно приложил ей ладонь ко рту.
      - А во-вторых, когда я люблю девушку, мне она нужна постоянно, а не на годик попользоваться, Перспектива наблюдать потом за парадом остальных счастливчиков... Ой! Ах ты, чертовка, решила заранее откусить кусочек, чтобы попробовать, каков я на вкус?
      - Нет, скелет ты жилистый! Всего лишь куснула я тебя легонько, дабы напомнить, что мне тоже дышать надобно, а с ручищей поверх губ очень мне сие затруднительно. А что ж до теорий твоих о жизни да любви, то довольно необычны взгляды подобные для авантюриста странствующего. Большинство из таких, слыхала я, короткую страстную связь да ретираду поспешную предпочитают.
      - Я не из таких. А в-третьих, черт побери, я сам хочу быть боссом, а не прозябать в роли эдакого квирибского домохозяина. Так что меня ваша матриархальная система не устраивает в целом.
      - Ежели в краях варварских женщины домохозяйками являются, то почему бы в наших, соответственно, мужчинам домохозяевами не быть?
      - Это не аргумент, милочка. Если они с этим смирились, это их личное дело. А я нет. И точно так же я в жизни не допущу, чтобы меня одурманили этой заразой под названием янру.
      - Клянусь шестью грудями Варзаи - никогда супротив тебя его не применю!
      - Ну-ну. Лично у меня такой уверенности нет. Нет, дорогая моя, боюсь...
      Барнвельт несчастно вздохнул, поскольку понял, во что влип, доверчиво признавшись Зее в своих нежных чувствах. Истинная-то причина его железного отказа крылась в том, что они принадлежали к совершенно разным биологическим видам. И пока Тангалоа держали заложником, Штайн не был спасен, а условия контракта с "Виаженс" не выполнены, ему нечего было и думать выдавать свою земную сущность, учитывая узколобые предубеждения большинства кришнян. Однако ее близость по-прежнему наполняла его желанием.
      - Что же тогда? - спросила она с опасным блеском в глазах. - До коих же пределов особа происхожденья моего должна унижаться пред тобою?
      - Дай мне подумать, - выдавил он уклончиво.
      - Мямля несчастная! - воскликнула она, вскочила, пнула его как следует ножкой в бедро и устремилась прочь. - Какая же я дура, что позволила тебе так долго мне голову морочить! Здесь, зер, расходятся пути наши навсегда. Отправляюсь я далее в Рулинди одна!
      Она гордо направилась по дороге к северу. Барнвельт наблюдал за ее решительно удаляющейся спиной со смешанным чувством. С одной стороны, надо было только радоваться, что девушка сама прекратила эту опасную и не сулящую никаких выгод игру. А с другой - он с ужасом услышал собственный призыв, ответственность за который, несомненно, несла наиболее мягкая и непрактичная сторона его натуры:
      - Ну, вернись, милая! Давай не будем ссориться. И куда ты денешься без денег?
      Она даже не повернулась. Еще несколько секунд, и она окончательно скрылась бы за поворотом дороги.
      И в эту последнюю минуту он приложил ладони ко рту и зарычал, как охотящийся екий. Он не особо рассчитывал, что это сработает, и порядком изумился, когда Зея с испуганным вскриком подскочила высоко в воздух, бросилась назад и кинулась ему в объятья.
      - Ну, ну, ничего-ничего, - проговорил он. - Со мной тебе нечего бояться. Давай-ка еще посидим и успокоимся.
      - А что же до родства нашего будущего, любовь моя... - начала было она.
      Барнвельт тут же приложил ей палец к губам со словами:
      - Я же сказал, что должен подумать, - значит, должен подумать.
      - Настаиваю я...
      - Дорогая, тебе бы давно следовало уяснить, что за пределами Квириба мужчинам до лампочки все твои настаивания. Предлагаю вообще на некоторое время воздержаться от обсуждения этого вопроса.
      - Ох!.. - вздохнула она потихоньку.
      - А потом, когда умираешь от истощения, не время принимать столь ответственные решения.
      - Опять он о еде! - вскричала она, вновь обретая свое неукротимое чувство юмора. - Разве не говорила я, что все ньямцы просто обжоры? Давай тогда еще в игру нашу поиграем...
      Истощение там, не истощение, подумал Барнвельт, но в тот самый момент, когда древние обычаи Квириба оказались под вполне реальной угрозой, на дороге послышался скрип влекомой шейханом телеги, которая направлялась к северу. Размахивая руками, они с Зеей моментально вскочили. Кучер сплюнул и остановил зверя.
      - Влезайте, зер и мадам, - пригласил он. - Давно уж "Межроу Гурардена" не оказывала чести тихоходной колымаге моей, но форма ваша довольно меня убеждает.
      Барнвельт и забыл совсем, что на нем по-прежнему курьерский костюм. Вне всякого сомнения, владелец телеги выставит потом компании счет за пробег, отчего наверняка поднимется шум; но в данный момент Дирка Барнвельта это меньше всего беспокоило.
      Дилижанс, в который они пересели в Альвиде, остановился на границе между южным Сурускандом и северным Квирибом. На квирибской стороне путешественников ожидала привычная стража из амазонок, привычный досмотр и привычное предупреждение, что в соответствии с квирибским законодательством меч Барнвельта должен быть опломбирован.
      - А теперь, - провозгласила таможенная инспекторша, пока одна из стражниц ходила за набором для пломбировки, - имена ваши?
      Этот вопрос Барнвельт предварительно не обдумал, так что пришлось ответить попросту.
      - Я Сньол из Плешча, а эта юная леди - Зея бад-Альванди...
      - Что?! - вскричала таможенница, от волнения дав петуха. - Ужель сама? Ваша Грозность!
      Инспекторша бухнулась на колени.
      - Получили распоряженье мы наблюдать за вами!
      - О, давайте только не будем так суетиться... - начал было Барнвельт, но амазонка в полном упоении продолжала:
      - Девочки! Принцесса спасена! Разожгите скорей огонь в дымовой бочке, дабы весть сия полетела в столицу! Но не можно Вашей Грозности путь продолжать в простецкой вонючей карете! К услугам вашим наш связной экипаж, и лично я буду сопровождать вас. Умоляю, пройдите вон туда. Багаж ваш? Нету? Какие лишенья, видать, довелось вам вынести!
      Девочки, быстро заложите карету. Оседлать... так-так-так... пять айя! Вазная, возглавишь пост до моего возвращенья. Пробуди-ка смену вторую ото сна их сладкого и форму парадную выдай, с сапогами и пиками для службы эскортной...
      Через полчаса Барнвельт уже с ветерком катил в сторону Шафа на заднем сиденье служебного ландо с опущенным верхом. Рядом с ним расположилась Зея, а таможенная инспекторша сидела напротив, упираясь в них коленками. У экипажа был черный лакированный кузов с золочеными королевскими гербами на дверцах. Двумя огромными битюгами-айями правил тщедушный квирибец мужского пола, а пять стражниц, разодетых в пурпур и надраенную медь, скакали впереди и позади. Чтобы освободить дорогу, когда они въезжали в населенный пункт, передняя всадница пронзительно дудела в серебряный рожок.
      Хоть так ехать было быстрее, да и воняло поменьше, чем в том величественном рыдване, из которого они недавно вылезли, Барнвельту не очень-то пришлась по душе эта пересадка, поскольку о прежней близости с Зеей теперь не могло быть и речи. К тому же снаряжение эскорта лязгало и громыхало так громко, что приходилось орать, чтобы быть услышанным, а на прямых отрезках сухой дороги очень донимала пыль, которая клубами поднималась из-под копыт упряжки. И, наконец, Барнвельту некуда было деваться от болтовни инспекторши, весьма восторженной и экзальтированной дамочки. Она без продыху трещала про беспросветный мрак, павший на государство с исчезновением Зеи, и безграничное ликование, которое должно было теперь в нем воцариться.
      Однако в Шафе, как отметил Барнвельт, большинство людей занималось собственными неотложными делами, которые, как видно, интересовали их больше, нежели судьбы царствующей династии.
      Часто меняя упряжки, они все с той же удалью неслись вперед - только дождь, пошедший после полудня, вынудил их слегка замедлить ход. Второй день после пересечения границы застал их уже на дороге, которая вилась вдоль северного побережья Квирибского полуострова, - той самой дороге, где Барнвельта с Тангалоа поджидали сунгарские эмиссары во главе с Гавао, когда они первый раз ехали в Рулинди. На сей раз, однако, обошлось без происшествий. Слева мирно плескались изумрудные воды залива Бажжай, справа вздымались косматые вершины Зоры.
      Рокир уже почти спрятался за ними, когда наконец показалась квирибская столица. Барнвельт еще не видел Рулинди с этой точки, откуда колоссальное изваяние бога Кунджара показывалось в профиль, нависая над утыканным шпилями городом, словно расплывшийся от обжорства Будда с именинным тортом на коленях.
      Слева, далеко внизу, раскинулась гавань Дамованга. Когда ее стало видно поотчетливей, Барнвельт заметил, что она буквально забита судами. И больше того - преимущественно боевыми галерами, составлявшими куда более солидный флот, чем те военно-морские силы, которыми, как он знал, располагал Квириб.