– На самом деле, нет. По-моему, он старается ради Тани.
      – Он не хотел уезжать, – сказала Джилли. – Это я его уговорила.
      – Ну и зачем? Я-то знаю, как у тебя с ним.
      Джилли натянула на губы кривую улыбку.
      – Джорди, конечно, простой парень, но ему хочется, чтобы подружка была яркая. Ты знаешь, к каким женщинам его всегда тянуло. Помнишь Сэм?
      – Эффектная красотка, – согласилась Софи.
      – Вот-вот. Куда уж мне за такими тянуться.
      – А тебе и не надо было. Прежде всего, яркости в тебе не меньше.
      – Точно. Природный дар.
      Софи ее не слушала.
      – А во-вторых, в тебе есть нечто гораздо большее. Вы двое были созданы друг для друга.
      Джилли медленно покачала головой:
      – Я так и не смогла решиться на физическую близость. Такую, как ему хотелось. Какой он заслуживает. Ты же знаешь, как я скукоживаюсь, когда дело доходит до интима.
      – Может, с Джорди получилось бы по-другому.
      – Может быть, – согласилась Джилли. – Но я боялась испортить и то, что у нас было.
      «А теперь он ушел, и тебе остались только письма, – подумала Софи. – Он чужой мужчина, а должен был стать твоим».
      Но этого она никак не могла сказать Джилли. Да и нужды не было. По глазам было видно – она знает сама.
 
      Пришли Венди с Кристи и его подружкой Саскией, так что Софи сложила письмо и засунула в ящик тумбочки, а потом собрала свои вещи и попрощалась. Но из больницы она не ушла, а спустилась по лестнице в кафе и заказала сандвич с чашкой чаю. Она допивала вторую чашку, когда пришла Венди, взяла себе чай и тоже подсела к Софи.
      – Как там в студии? – спросила она. – Сумели навести порядок?
      Софи кивнула:
      – Такого порядка там сроду не бывало.
      – Тяжело, наверно, было видеть эти картины?
      – Ты не представляешь, как тяжело. Но с ними одна странность. Погубили только картины с фантастическим сюжетом. Кто бы это ни сотворил, остальных он не тронул.
      – Почему?
      Софи пожала плечами:
      – Почему он вообще это сделал?
      – Тебе надо бы Лу сказать, – посоветовала Венди, – вдруг он сумеет что-то понять… – Она рассмеялась: – Опять я в рифму говорю.
      Софи улыбнулась:
      – Ты же наш придворный поэт.
      – Стараюсь. Венди диджей, крутит рэп целый день…
      Но шуток им хватило не надолго. В такое время трудно смеяться. Они чувствовали себя виноватыми уже потому, что веселятся, пока наверху лежит прикованная к кровати Джилли.
      – Я расскажу Лу, – сказала Софи и, прихлебывая чай, взглянула на Венди поверх чашки. – Как она тебе сегодня показалась?
      – Никогда не видела ее такой пришибленной. Чудно это, как подумаешь. Ведь всегда казалось, что Джилли ничем не согнешь. Наоборот; к нейвсе приходили со своими бедами.
      – Вечная мамочка всей честной компании.
      – Ну, так ведь и было.
      Софи пожала плечами:
      – Знаю. – Она сделала еще глоток и поставила чашку. – Больше всего меня беспокоит, что ей только и хочется поскорее уснуть и попасть в страну снов. Как будто, когда ей открылся вход в другой мир, здесь для нее все потеряло смысл.
      – Честно говоря, – заметила Венди, – здесь ей не много радости.
      Софи вздохнула:
      – Тут ты права. Но беда в том, что она так увлеклась приключениями в стране снов и совсем не старается выздороветь. Все спит и спит.
      – Доктор ведь сказал, что ей нужен отдых.
      – А еще он сказал, что она должна захотеть выздороветь.
      Но Венди не сдавалась:
      – Что плохого, если она отдохнет от того ужаса, который пережила здесь?
      – Страна снов не настоящая.
      – Но кажется настоящей, верно? Не ты ли всегда говорила так про свои сны? Что они – как вторая жизнь.
      – «Как» не значит «есть».
      Венди покачала головой:
      – У тебя там даже парень завелся.
      – Но это там. – Софи постучала пальцем по столу. – А мы здесь. Вот на чем она должна сейчас сосредоточиться, если хочет выздороветь. Сколько бы они ни упражняли ей парализованные мускулы, если она сама не будет прилагать усилий, ничто не поможет.
      – Что ты говоришь? – возмутилась Венди. – Будто она хочет остаться парализованной.
      – Господи, конечно нет. Просто…
      – Просто ты не можешь смотреть, как она ускользает от нас.
      Софи кивнула.
      – Что действительно печально, – сказала Венди, – так это то, что, если она захочет чего-то, нам никак ее не остановить.
      Именно это пугало Софи больше всего.
      – Я всегда этого боялась, – помолчав, добавила Венди.
      – Чего?
      – Что если она найдет дорогу в волшебную страну, то уйдет и больше не вернется.
      – Не представляю себе мира без Джилли, – сказала Софи.
      Венди вздохнула:
      – Беда в том, что я представляю. И это будет ужасный, скучный мир.
      – Нельзя ее отпускать.
      Венди только кивнула. Что толку повторять уже сказанное. Ее слова и так звенели в ушах Софи.
       Если она захочет чего-то, нам никак ее не остановить.
 

4

 
      Я, кажется, не могу объяснить, почему мне так необходимо уйти. У изломанного тела, которое все навещают в больнице, причин достаточно, но ведь я никогда не любила жалеть себя. Я не так устроена. Если есть проблема, я ее решаю. Если не знаю, как ее решить, значит, узнаю как.
      И с той, которая мне досталась сейчас, обошлась бы так же.
      Но мне всю жизнь хотелось стать девочкой, которая нашла дорогу в волшебную страну. Я залпом глотала книги Клайва Льюиса и Уильяма Данторна, Элен Вентворт, Сьюзен Купер и Алана Гарнера. Если мне удавалось достать их в библиотеке, я читала их, как только они попадали мне в руки, а потом по порядку, а потом перечитывала и перечитывала. Потому что я с детства понимала, что вход в волшебную страну – не просто бегство. Я чувствовала, что пересечь ее границу – значит не только спастись от ужаса и стыда, составлявших тогда всю мою жизнь. Я была до мозга костей проникнута сознанием, что, перейдя эту границу, я попаду домой.
      Потому-то я так отчаянно желала встречи с чудом, с тайной, с красотой мира, лежащего за пределами Мира Как Он Есть. Там меня ждали безопасность, сила и знание: возможность стать тем, чем я должна быть. Я всю жизнь старалась стать такой здесь, но то, чего мне удалось добиться, казалось лишь отзвуком, подобием того, что могло бы быть в ином месте, спрятанном где-то за гранью нашего мира.
      А теперь, когда дорога открылась, пусть только во сне, все, на что меня хватает, – это возвращаться в Мир Как Он Есть, к Сломанной Девочке в больнице. Даже будь я совершенно здорова, возвращаться было бы трудно. Мне выпал шанс, может быть единственный. Если для того, чтобы оказаться здесь, надо было попасть под машину и стать калекой, – я могу это принять. Потому что я не убегаю от чего-то – я бегу к чему-то.
      Я понимаю, как все волнуются. Я люблю своих друзей, и мне меньше всего хочется причинять им боль, но я просто не могу найти слов, чтобы объяснить, что это значит для меня. Думаю, никто из них, кроме, может быть, Джорди и Джо, не понимает, как необходим мне другой мир. Честно говоря, паралич и сломанные кости делают времяпрепровождение в Мире Как Он Есть не слишком приятным. Я так привыкла быть активной, сама решать собственные проблемы, что беспомощность Сломанной Девочки меня убивает. Я даже упражняться не могу самостоятельно. Единственное, что мне по силам, – двинуть одной ногой – не так уж мало, да? – а левая подвижная рука придавлена гипсом.
      Сегодня утром ко мне заходил врач лечебной физкультуры вместе с красавчиком Дэниелем. Софи уверяет, что он в меня влюблен, но на самом деле он просто внимателен к своим больным.
      Им срезали бюджет, так что на одного врача приходится слишком много пациентов, и он не сможет всегда заниматься мной сам. Он показал Дэниелю, как упражнять мою руку и ногу, сочетая движение с глубоким массажем мышц. Проделывать это полагается не меньше двух раз в день. А если возможно, то чаще. Так что сегодня после обеда Дэниель пришел для второго сеанса и чуть не свел меня с ума, сгибая и поворачивая мне руку, ногу, шею и непрерывно болтая. В прежние времена и я была бы счастлива с ним поболтать. Джорди говорит, я страдаю неизлечимой общительностью. Может, мне и пришлось учиться любить людей давным-давно, когда я заново становилась человеком, но теперь усилий не требуется, потому что я их в самом деле люблю.
      Но сейчас мне хочется побыть одной. Мне не нравится, когда Дэниель двигает мои руки-ноги, будто я марионетка. Мне не нравится, когда заходят друзья и вдруг становятся рядом со мной напряженными и неловкими. Осторожнее, не разбейте Шалтая-Болтая. Шалтай-Болтай по дорожке гулял, Шалтай-Болтай под машину попал. Мы его кое-как собрали, но клей держит не слишком хорошо, и от любого сквозняка кусочки снова могут рассыпаться.
      Когда Дэниель наконец уходит, я опять закрываю глаза. Помнится, меня всегда удивляло, как легко Софи удается заснуть, но теперь я, кажется, понимаю. Если знаешь, что заснуть – значит перейти границу, как не научиться засыпать мгновенно?
      Вот я – Сломанная Девочка на больничной кровати, а вот уже я – снова я, целая и подвижная, стою в вечном лесу. В лесу-соборе. Скажете, это просто сон? Верно. Но мне все равно, главное, я могу гулять под исполинскими деревьями, и каждый вдох – как сытное угощение, пища для моей души.
      Мне хочется просто бродить, уходить все глубже в страну снов, найти место, которое – я знаю – ждет меня здесь. Мой дом. Но я обещала Джо не торопиться, чтобы прогулки здесь не отвлекали меня от главного дела – починить Сломанную Девочку. А уж потом искать дом. Я понимаю, что он прав: если я умру в Мире Как Он Есть, меня заберут и из страны снов, отправят в последнее путешествие, которое всем нам когда-нибудь предстоит. Я не знаю, что ждет нас, когда мы умираем: лучше там будет или хуже. Знаю только, что я еще не готова узнать.
      Так что не будем торопиться. Сегодня я решила заняться этюдами.
      До того как попасть под машину, я всегда находила время на это дело. Если некогда было работать над картиной, я брала альбом для набросков и рисовала безо всякой цели, просто ради удовольствия, чтобы почувствовать, как карандаш скользит по бумаге, подбирая тени и блики, пока не совершалось чудо, и на бумаге не появлялась узнаваемая форма. По-моему, я всегда рисовала не задумываясь, еще ребенком. Так же просто, как дышала. Но теперь я знаю, что делаю. Я знаю, что моя радость объясняется самим фактом, что я могу рисовать. Сломанной Девочке и карандаша в руках не удержать. Я раздобыла альбом и отличный угольный карандаш в Мабоне. До сих пор не разобралась, почему меня заносит то туда, то сюда, в лес. Я долго бродила по городу, искала Софи и ее парня, Джэка, и встретила много интересного народа, но их не нашла. Любопытно: те люди, с которыми я познакомилась, они в стране снов свои или вроде меня, в отпуске от собственного тела? Спросить показалось невежливым.
      В последний раз я решила на время оставить поиски. Мабон оказался даже больше Ньюфорда, а Ньюфорд уже перевалил за шесть миллионов. Искать Софи, не зная города, – довольно безнадежное занятие. Как-нибудь встретимся. А пока, что говорить, мне по душе Мабон, но в лесу лучше.
      В прошлый раз, когда я очутилась в Мабоне, мне попался художественный магазинчик, и там я нашла альбом и карандаш. Спросила Джейми – так, судя по табличке, звали продавца за прилавком, если только они со сменщиком не использовали одну табличку на двоих, – не знает ли он, как из Мабона попасть в лес-собор. Мое название ему понравилось. Даже в стране снов, которая вся походит на храм, тот лес – особое место.
      – Иногда это возможно, – сказал он, пропуская меня за прилавок.
      Мы оказались на складе, где царил кавардак, обычный для тех помещений магазинов, что скрыты от глаз покупателя. Джейми нажал ручку двери в задней стене комнатки и открыл ее, но перед нами оказался обыкновенный переулок.
      Он прикрыл дверь и обернулся ко мне:
      – Извините. Забыл предупредить, что срабатывает только тогда, когда вы ждете, что за дверью окажется именно то место, куда вы хотите попасть.
      Я открыла рот, чтобы спросить, как такое может быть, но передумала и просто кивнула. В волшебном мире случаются чудеса.
      Я улыбнулась продавцу:
      – Конечно, она ведет в лес.
      Он открыл дверь, и она вела в лес. Переулка не было, лес начинался сразу за порогом.
      – Хорошо у вас получается, – похвалил меня Джейми. – Мне если и удается, то с нескольких попыток.
      Вот так я перенесла свои покупки в лес-собор. Перед тем как вернуться в Мир Как Он Есть и проснуться Сломанной Девочкой, я уложила их в полиэтиленовый мешок, который получила в магазине, и спрятала под корнями большого дерева. И нашла там, когда вернулась сегодня. Я и не пытаюсь передать величие исполинских деревьев. Выбираю натуру помельче, попроще. Пучок поганок, проросших на упавшем стволе. Мох, заполнивший трещины в коре одного из гигантов. Композицию из орехов, листьев и голубого перышка сойки, которое, признаюсь, переложила ради большего эффекта. Свет здесь поразительный. Я даже не жалею об отсутствии красок, передавая натуру в черно-белом изображении.
      Я с головой ушла в работу и не сразу замечаю, что кто-то стоит у меня за спиной. Медленно оборачиваюсь и моргаю при виде странного человечка, который уже бог весть сколько времени наблюдает за мной. Отдаю ему должное: он умеет держаться тихо.
      – Привет, – говорит он.
      – И тебе привет.
      Он примерно с меня ростом: чуть поменьше моих пяти футов, но не намного. Худой, но мускулистый. Лицо крупное и, судя по морщинкам в уголках рта, улыбчивое, широко расставленные карие глаза, большой нос картошкой, полные губы. Волосы такими же кудряшками, как у меня, только короткие и темно-рыжие, а кожа цвета корицы. Примерно так я всегда представляла себе Робина Доброго Малого – ну, знаете, проказника Пака из английского фольклора, – разве что одет он в джинсу-кожу и на руках у него татуировка: на одной – молния в круге, на другой – просто молния.
      – Не хочешь меня нарисовать? – спрашивает он.
      Я невольно улыбаюсь. Трудно не откликнуться на такую простодушную подначку.
      – Конечно, – отвечаю я, – почему бы и нет. Ты позировать сумеешь?
      Он принимает позу культуриста. Я сдерживаю смех.
      – Ты не рисуешь! – говорит он, надувшись так, что голос звучит как из бочки.
      – Попробуй что-нибудь чуть более естественное.
      Он выпускает воздух, оседает на землю, облокотившись на толстый корень, и кажется, что он уже который час так лежит. Из него вышел бы хороший кот.
      – Как тебя зовут? – спрашиваю я, открывая чистую страничку в альбоме.
      – Тоби Чилдерс, Буас. А тебя?
      – Джилли.
      – Ужасно короткое имя.
      Я пожимаю плечами:
      – Я и сама не велика.
      Джо как-то говорил мне, что, попав в страну снов, не стоит называть свое имя первому встречному – особенно полное имя. Здесь имя имеет силу. Правда, я думаю, это и к Миру Как Он Есть относится. Замечали когда-нибудь, насколько легче справиться с проблемой после того, как ее назовешь? Проблема, конечно, никуда не денется, но иметь с ней дело проще.
      Тоби улыбается, словно угадал, о чем я думаю, но я просто продолжаю рисовать. Черты лица схватываются легко, а вот постановка головы мне не сразу дается. Если точно передать размер, голова кажется слишком большой.
      – Ты в Большом лесу новенькая, – говорит он.
      – Можно сказать.
      – Хочешь быть моей подружкой?
      Я смотрю в альбом.
      – Не слишком.
      – Жаль, – говорит он мне. – У меня, знаешь, есть пенис.
      – Он у большинства мужчин есть.
      – У меня не такой, как у всех.
      – Многие так думают.
      – Но мой может делать всякие штуки.
      Я вздыхаю и решаю переменить тему. Мне он кажется довольно простодушным, но, имея дело с этим сказочным народом, никогда не знаешь наверняка. Может, он проверяет, далеко ли можно зайти, прежде чем я взорвусь. Зачем? А кто его знает? Они непостижимы от природы.
      – Ты назвал себя Буас, – говорю я.
      – Он и есть.
      – Это имя или звание?
      Он пожимает плечами:
      – Пожалуй, скорее звание.
      – И что такое «Буас»? Это как «герцог» или…
      Он насвистывает несколько тактов из старой песенки «Герцог графства».
      – … или больше как «доктор» или «мэр»? Понимаешь, обозначение профессии.
      – Ты очень хорошенькая.
      Я вздыхаю:
      – Случайность, вряд ли это моя заслуга.
      – А все равно приятно. На мой взгляд, по крайней мере.
      – Угу.
      – А я не в твоем вкусе, да?
      – Я тебя почти и не знаю.
      – И к комплиментам относишься равнодушно.
      – Предпочитаю, чтобы меня хвалили за то, что я делаю, а не за то, как выгляжу.
      – Ты что, совсем в зеркало не смотришься? – спрашивает он. – Не наряжаешься, не прихорашиваешься перед свиданием?
      Я качаю головой:
      – Со свиданиями у меня плоховато… так что, пойми, тут не в тебе дело. Я обычно слишком занята, чтобы заниматься своей внешностью. Люди принимают меня такой, как есть, или не принимают. Свобода выбора.
      – Я тебя принимаю.
      Я сдаюсь и закрываю альбом. Корень, на который он облокотился, вьется толстой лесной змеей, уходя мне за спину. Я тоже откидываюсь на него – как на мягкую спинку лесного дивана. Закрытый альбом лежит у меня на коленях, но я продолжаю рассматривать Тоби.
      – Так ты из родственников Джо? – спрашиваю я.
      Что-то мелькает в его глазах, но так мимолетно, что я не успеваю понять.
      – Я Родственник, – произносит он.
      Я пока не вижу разницы.
      – И чем ты занимаешься, когда не болтаешь с незнакомыми людьми посреди леса?
      – Смотря какой день недели, – объясняет он. – В гормдень гоняю на велосипеде по проселкам. В сувидень пью кофе с дружком Гремучкой и брожу по книжным магазинам в Мабоне. На вигтли сплю допоздна, потому что ночью спать уже не придется.
      Все это произносится с самым невозмутимым видом, но меня не купишь.
      – Все ты сочиняешь.
      – Точно, точно! – кричит он. – Все это я сочинил!
      Вскочив на ноги, он швыряет в меня горсть листьев и тут же отскакивает на безопасное расстояние. Я не двигаюсь с места, только вытряхиваю листья из прически.
      – Хотя дружок у меня и вправду есть, – добавляет он.
      – Тот самый Гремучка, надо полагать? Он мотает головой:
      – Ну нет. С Гремучкой дружить нельзя. Это все равно что завязать дружбу с луной или звездами: сплошные разочарования.
      – Это почему же?
      – Да потому что они такие блестящие и так высоко подвешены.
      – Так Гремучка живет на небе? – спрашиваю я.
      – Это не имя, а прозвище или звание, – поправляет он меня. – Вроде моего Буас.
      – Которое ты так и не объяснил.
      – Верно, не объяснил.
      Как видно, у нас завязался один из тех разговоров, которые можно вести до бесконечности, так ничего и не сказав.
      – Ну, я рада, что у тебя есть друг, – говорю я ему.
      Он кивает и выжидательно смотрит на меня.
      – Что еще?
      – Ты разве не хочешь угадать, кто он такой?
      – И пробовать не стану.
      – Да, верно, я и забыл. Ты же новенькая. Никого здесь не знаешь.
      – Я знаю Джо, – возражаю я. – И еще кое-кого в Мабоне. Ты незнаком с Софи? Она моя лучшая подруга там, в Мире Как Он Есть.
      – Софи весь Мабон знает, – начинает он, но фраза повисает в воздухе, и он, глядя на что-то у меня за спиной, бормочет одно слово: – Джолена.
      – Так зовут твоего друга? – спрашиваю я. Вместо ответа он разворачивается и улепетывает со всех ног. Все происходит так быстро, что я не успеваю опомниться, как его маленькая фигурка скрывается вдали, среди исполинских стволов. «Что я такого сказала?» – гадаю я и тут слышу за спиной дыхание, мерное, глубокое и мощное. Так дышала бы, если б умела, большая скала. Обернувшись, я вижу женщину ростом со вставшего на дыбы медведя. Даже больше. Может быть, дело в том, что я смотрю на нее снизу вверх, но она кажется такой же огромной, как здешние деревья.
      Я поспешно поднимаюсь на ноги, но картина не меняется. Она все так же возвышается надо мной, а я перед ней не больше ребятенка, и силы во мне столько же. Руки и ноги у нее как стволы деревьев, и торс такой массивный, что кажется, она могла бы запросто поднять меня и посадить в карман. Вот только карманов у нее нет. Ни одного кармана не видно на платье из оленьей шкуры, которое на ней надето. Платье размером с шатер, но ей достает только до коленей.
      Она похожа на индианку. Широкоскулая, темноглазая, с красновато-коричневой кожей, и волосы падают на пышную грудь двумя длинными черными косами, украшенными бусинками и яркими перышками – по-моему, иволги, сойки и кардинала. Она босиком и, кажется, не стоит, а, скорее, вырастает из земли, как вырастают деревья.
      Не могу разобраться, с каким выражением она на меня смотрит. Рассердилась, обнаружив меня здесь, в лесу? Может быть, она местная, а я вторглась в ее владения? Тоби явно предпочел не задерживаться и не выяснять это. А может, он и так знает. Жаль, что не потрудился предупредить меня. Тут мне вспоминается последнее слово, сказанное им прежде, чем он бросился наутек.
      – Это… вас так зовут? – спрашиваю я. – Джолена?
      Она медленно склоняет голову:
      – Люди зовут меня так. Анимандег просил присмотреть за тобой.
      Я знаю только одного человека, который мог просить кого-то присмотреть за мной.
      – Вы имеете в виду Джо? – спрашиваю я.
      И с огромным облегчением вижу, как она снова величественно кивает. Остается непонятным, почему Тоби от нее сбежал, но, по крайней мере, теперь я уверена, что она меня не съест.
      – Вы назвали имя… – начинаю я.
      – Анимандег?
      – Да. Это на языке кикаха «шалый пес»?
      Я помню, что так Джо зовут в резервации. Она пожимает плечами:
      – Точнее будет перевести «ворон-пес», но все вороны – сумасброды, так что смысл передан довольно точно.
      Ворон-пес… И в самом деле имеет смысл, ведь когда Джо пребывает в своем мифе, он носит на плечах голову то ворона, то волка или койота. Правда, мне и Шалый Пес всегда казалось подходящим именем, потому что для Джо дурачиться так же естественно, как быть мудрецом.
      – Так вы, наверно, тоже родственница Джо? – говорю я.
      Она посылает мне внимательный взгляд.
      – Кто еще претендует на родство с Анимандегом?
      – Да тот паренек, что убежал, когда вы подошли. Назвался Тоби Чилдерсом, Буасом.
      – И он утверждал, что он наш родственник?
      Для нее это явно очень важно, так что я мысленно повторяю про себя ту часть разговора с Тоби.
      – Вообще-то нет, – признаюсь я. – Он просто сказал, что он Родственник – точно так же, как сказал, что он – Буас.
      При этих словах она заметно расслабляется, делает шаг вперед, и, клянусь, от ее шагов дрожит земля. Я невольно задумываюсь, как же это я не услышала ее приближения. Она садится, и земля снова вздрагивает, откуда-то из глубины доносится глухой рокот. Движется она медленно и плавно, как вода. Большая женщина, но в своем теле ей уютно, она умеет с ним обращаться.
      Я тоже сажусь и подбираю упавший альбом. У Джолены такое красивое лицо, что его сразу хочется зарисовать, но у меня не хватает нахальства спросить разрешения. Она заговаривает не сразу, и я снова начинаю нервничать, а это странновато, потому что обычно мне молчать с людьми так же легко, как говорить с ними. Но сейчас все идет не так, и я ищу, о чем бы поговорить.
      – А что значит «Буас»? – решаюсь я. – Не похоже на язык кикаха.
      – Слово галльское, – говорит она, – и означает «тот, кто живет в лесу».
      – Галльское? То есть французское?
      Снова величественный кивок, и она добавляет:
      – Ты выглядишь удивленной.
      – Просто я думала, эти места… не знаю… Мир духов туземных племен? Джо иногда называет его манидо-аки,вот я и подумала, что он принадлежит кикаха.
      Теперь меня награждают улыбкой.
      – Это одно из имен. Но в то же время здесь – дом сердца всех духов, не одного клана или народа.
      Это все равно как если бы христиане объявили небеса своей собственностью.
      – Честно говоря, они так и сделали.
      Она смеется:
      – Верно, так и сделали, надо же. Так же, как ведут войны во имя Миротворца – сколько глупостей они творят! Шалый Ворон говорит, беда в том, что они записали свои предания. Вся история оказалась взаперти, даже ее ошибки и предания больше не дышат.
      Теперь я запуталась.
      – Шалый Ворон – это Джо?
      Она улыбается:
      – Не думаю. Но Ворон – обычное имя среди наших братьев. Старый Ворон, Шалый Ворон, Ворон-Пес, девочки-вороны. А оттого, что они вмешиваются в чужие истории и носят чужие лица, все только больше запутывается. Кажется, хуже них один только Коди.
      – А Коди?..
      – Койот. Пес с тысячью лиц.
      – Некоторые из этих историй мне знакомы, – говорю я ей.
      Она смеется:
      – Их все знают.
      Кажется, она не прочь отвечать на вопросы, и я продолжаю спрашивать:
      – А кого вы называете Родственниками или братьями?
      – А, тут тоже путаница. Все равно что просить Медведя назвать тебе одно название меда, когда у него сотни сотен названий: по одному на каждый цветок, который посетила пчела, и еще для всех смесей пыльцы в улье.
      – У меня то же самое, когда речь заходит о красках, – подхватываю я.
      – Верно, ты же художница. Хороший способ рассказывать истории: каждый, глядя на твою картину, может найти собственный путь в сказку.
      – Вы хотели рассказать мне о Родственниках.
      – Ах да. Говоря о Родственниках, мы обычно имеем в виду самих себя. Народ, понимаешь? Тех, кто был первым в сотворенном Вороном мире. Но иногда мы подразумеваем любого, в ком есть капелька старой крови. Или тех, кто может принимать облик, похожий на наш. Так, бурый медведь, увидев старого гризли, который чешет зад о сосну, зовет его братом. Хотя они не в прямом родстве, понимаешь?
      – Кажется, да. – Я снова вспоминаю Тоби. – А, вот тот паренек, которого вы спугнули, когда он назвал себя Родственником, что он имел в виду?
      – Не могу сказать, – отвечает Джолена. – Я ведь с ним не говорила. Но он не станет претендовать на кровное родство, если не ищет себе беды.
      – А почему он мог бы попасть в беду?
      – Представь себе, что кто-то, не друг тебе, называет себя другом, чтобы получить преимущество. Чтобы ему верили на основании чужой репутации, а не его собственной.
      «Я и в самом деле слишком быстро ему доверилась, – думаю я, – при всех его разговорах о пенисах и подружках и тому подобном».
      – А кого можно считать твоим родичем? – спрашиваю я. – То есть если вопрос не кажется грубым.
      Она смеется:
      – Спросить-то можно, а вот ответить я не сумею. Просто я есть я уже очень долго. Альберта уверяет, что я вышла прямо из земли, потому что на мне всегда столько грязи.
      – Альберта, – повторяю я. – Она – жешцина-олениха, да?
      – И откуда бы тебе ее знать?
      Теперь я соображаю, от кого уже слышала прежде все эти имена: Джолена и Медведь, Альберта и Шалый Ворон…
      – Был один сказочник по имени Джек Доу, – говорю я. – Он жил в автобусе за Катакомбами. Он уже несколько лет как исчез, и в автобусе теперь обитает рыжая девица Кэти Бин, но пока Джек был там, он частенько рассказывал мне чудесные истории про звериный народ, о котором вы сейчас говорили. Как они пришли сюда первыми и до сих пор здесь: часть нашей жизни. В его историях пару раз встречалась Альберта. И кое-какие из других имен, которые вы называли. И вы тоже – то есть там была женщина по имени Джолена. Он говорил, она может становиться то крошечной, как минутка, то большой, как гора, смотря по тому… ну, я сама не знаю почему.
      – Ах, Джек, – говорит Джолена, и мне кажется, она повторяет его имя с грустью. – Да, пожалуй, это он обо мне. Я иногда большая, а иногда маленькая.
      – Мне не хватает Джека. Сколько раз гадала, куда он ушел.
      – Нам всем его не хватает, – вздыхает Джолена.
      – Но с ним все в порядке, вы не знаете?
      – Он ушел в Благодать, – говорит она.
      – Это что?
      – Из нее мы все вышли и в нее уходим, когда кончается наш срок.
      Первый раз слышу, чтобы об этом так говорили. Благодать… Волна грусти заливает меня, принося понимание, что Джек умер. Не важно, что с ним, может быть, все прекрасно – все равно он ушел. Крошечное утешение только в том, что я еще, может быть, повстречаю его, когда наступит моя очередь умирать.
      Потому что в одном я теперь уверена, после того как побывала в этом лесу, в Мабоне. У нас есть дух. У нас есть души. Что-то, что продолжает жить, когда умирает тело.
      – А я – Родственница? – слышу я собственный голос.
      Она долго, неторопливо изучает меня.
      – Ну… В тебе есть какой-то свет, из-за которого любой из Родственников тебя сразу заметит, но откуда он, я не скажу. Если бы ты здесь была всем телом, а не только духом, то приманила бы к себе всевозможных существ: Родичей, духов, добрых созданий и таких, которые слишком голодны, чтобы тебе захотелось утолить их голод.
      – И Джо то же говорит.
      – Но ты даже в сновидении светишься. Оттого мне так легко было тебя найти.
      – А все-таки я не родственница.
      – Я этого не говорила. Говорила, что не могу сказать. Обычно мы чуем друг друга или узнаем каким-то внутренним чувством, но, когда я на тебя смотрю, меня слепит яркий свет и я мало что могу разобрать.
      Какое-то время мы молча сидим рядом, и я больше не чувствую потребности заполнить молчание словами. Недолгое время, проведенное с ней за разговором, сделало нас знакомыми, и я успокоилась.
      – Так что же ты здесь делаешь? – помолчав, спрашивает Джолена. – Анимандег… Джо говорил, что ты лечишься, но, по мне, ты не похожа на больную.
      – Лечение нужно моему телу там, в Мире Как Он Есть. Мне нужен отдых от того, что случилось со мной там.
      – Поэтому ты норовишь попасть в беду здесь.
      – Наверное. Хотя мне хотелось… – Голос у меня садится.
      – Чего тебе хотелось? – переспрашивает она. Голос у нее мягкий, утешительный, как теплый дождь, как материнская ласка, которой я никогда не знала. То ли от этого, то ли воздух здесь такой, но я ни с того ни с сего рассказываю ей вещи, о которых говорила только с Джо и с Джорди: о тихой гавани, которая, я знаю, ждет меня где-то в другом мире.