Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Волчья тень

ModernLib.Net / Детективы / Де Чарльз / Волчья тень - Чтение (стр. 29)
Автор: Де Чарльз
Жанр: Детективы

 

 


      Джо поднимает Сломанную Девочку на руки.
      – Не забудь, – окликает он меня.
      – Помню: вернусь, как только смогу.
      И он тоже исчезает, унося свою ношу в Мир Как Он Есть.
      Зов, который тянул меня к Сломанной Девочке, пока она была здесь, сменяется сосущей пустотой в груди.
      Минуту я смотрю на Рэйлин. С ней все по-прежнему. Спит, я думаю. Надеюсь. Лицо не стало бледнее, и дышит ровно.
      Я поворачиваюсь к Тоби:
      – Не хочешь помочь мне похоронить ее подругу?
      – Не хочу, – отвечает он, – но помогу. Земля слишком твердая, да и копать нам нечем, так что мы просто складываем над ней груду камней. Тоби говорит, такие надгробия возводили в старину. Работа тяжелая, но она помогает избавиться от мысли, что будет, когда Рэйлин очнется. Что я ей скажу? Как она на меня взглянет?
      Я не знаю, чего ждать. И чего хочу, тоже толком не знаю.
 

5

 
       Ньюфорд
 
      – Слава богу! – вырвалось у Софи, когда Джо вышел из стены с Джилли на руках.
      Она неловко поднялась на ноги. Их странное появление, видимая невероятность хождения сквозь стену едва коснулась ее сознания. Она видела только Джилли.
      За спиной расплакалась Венди. Софи не удивилась. У нее самой на глаза навернулись слезы облегчения. Обернувшись, она помогла Венди подняться и они стояли, сцепив руки.
      – Вы в порядке? – спросила Джо Касси. – Оба? Тот кивнул:
      – Пока да.
      Из конца коридора торопливо подошли Лу с Анжелой. Лу подхватил Джилли, и вдвоем с Джо они уложили ее на кровать. Следом вошли остальные, в палате стало тесно.
      – Кто-нибудь позовет сестру? – спросил Джо.
      – Я схожу, – вызвалась Касси.
      Венди тронула Джо за руку, взглядом выразив ему благодарность, которую разделяла и Софи.
      – О господи, как же мы беспокоились, – заговорила она, – сколько часов прошло! Мы уж думали, ты ее не нашел.
      – Это еще не все, – сказал Джо. – Ее сонный дух остался на той стороне.
      Софи мгновенно осознала, что это значит, но остальные недоуменно молчали, и по комнате расходились круги смутной тревоги.
      – И как это надо понимать? – спросил Лу. Его лицо на глазах утрачивало выражение радостного облегчения.
      – Так и надо понимать, что ее душа все еще в стране снов, – объяснила ему Софи.
      – Почему же… почему она не вернулась с тобой? – всхлипнула Венди.
      – Осталось незаконченное дело, – ответил всем Джо. – Но на сей раз Джилли сама так захотела. Никто ее не удерживал.
      – Значит, еще не все? – спросила Анжела.
      Джо покачал головой:
      – Еще нет.
      Он присел на край постели, пальцем гладя лоб Джилли. Анжела подошла к Лу, стоявшему в ногах кровати, обхватила его руками, спрятала лицо у него на плече. Лу обнял ее, похлопал по спине, но не отрывал взгляда от лица Джилли. Венди взяла Софи за руку, и, глянув в лицо подруге, Софи тихонько сжала ей пальцы. Потом они прижались друг к другу, ища утешения, и тоже неотрывно смотрели на Джилли, беспомощную неподвижную фигурку, лежащую на кровати. Обе искали, хотели найти в ее лице признаки жизни.
      Джо через их головы уставился на дверь:
      – Куда подевалась эта сестра?!

Рэйлин

       Манидо-аки
 
      Забавно. Вот я умираю, и впервые в жизни мне спокойно. Никогда себя так не чувствовала, даже совсем маленькой, до того как смылась моя сестрица; даже пока мы с Гектором были вместе. Где бы я ни была, одна или в толпе, всегда ощущала на своей душе что-то вроде черного пятна. За свою жизнь я столько всего натворила, что иначе и быть не могло.
      Я ведь не какая-нибудь патологическая личность, которая не ведает, что творит, и считает, будто весь мир крутится вокруг нее. Хоть я и вела себя так, будто не ведаю. Но я понимала, что поступаю плохо. Правда, никогда это ничего для меня не меняло, но тень этого понимания оставалась – что-то вроде осознания греха, надо полагать. Никуда не денешься от того, что с детства вбивали в голову чертовы священники и монахини.
      Только теперь я, кажется, нашла выход: умереть, и все пройдет.
      Прощенной я себя не чувствую – это было бы уже слишком. Зато чувствую себя забытой. Мир крутится себе дальше, а обо мне никто не думает, ни хорошо, ни плохо. Я исчезаю с экрана радаров, и мне это нравится.
      Или, может, мир просто выплюнул меня как арбузную косточку, которую противно глотать. Мне все равно. Знаю только, что я падаю в темное ничто, направляясь прямиком к той светлой точке, которая, кажется, ничуть не приближается, но я все-таки двигаюсь к ней. И впервые в жизни мне спокойно.
      Пока что-то не начинает тянуть меня назад.
      Я барахтаюсь, но без толку. Что-то сграбастало меня и попросту волочит обратно. Уперлось, как старый мул, и ничего с ним не поделаешь. И я догадываюсь, что это такое. Это мое чертово «я» тянется к жизни. Начинаю вдруг ощущать свое тело. Дыры в нем закрываются, словно в меня и не всадили хорошую порцию свинца. Кровь растекается по жилам, легкие втягивают воздух. И черная метка греха снова поселяется у меня внутри, а покой уходит.
      Я умирала, а больше не умираю, только и всего.
      Перед глазами мелькает свет – вроде вспышек стробоскопа в тех клубах, куда таскала меня Рози, и вот я уже снова в собственном теле. Подо мной жесткая земля, на мне мокрая футболка, и ее лохмотья липнут к коже. Я сажусь и рассматриваю свою залитую кровью одежку. Потом поднимаю голову и осматриваюсь.
      Вокруг лес, но мой взгляд тут же перехватывает здоровенная баба, сидящая рядом, и ничего другого я уже не замечаю.
      Больше всего она походит на этакую хиппующую матрону: большая – в самом деле большая – женщина в мешковатом платье, с круглой, как полная луна, физиономией, вокруг которой целое облако черных нечесаных кудряшек. Мне подобные встречались. Вид у нее такой, будто она перебрала с медитациями или обкурилась до предела, – вроде как все кости в ней растаяли. Хотя взгляд не из мягких. Глаза темные и глубокие, и внутри у них такой свет, что кажется даже знакомым, хотя я точно знаю, что никогда ее не видала.
      – Это ты меня назад притащила? – спрашиваю я ее.
      Матрона качает головой:
      – Твоя сестра. Она отказалась от возможности вернуть себе здоровье, чтобы ты могла жить.
      Мне нужна минута, чтобы обдумать это, разобраться.
      – Хочешь сказать, она могла бы помочь себе, – наконец спрашиваю я, – но взяла и оставила себя калекой, лишь бы меня воскресить?
      Женщина кивает. Я качаю головой:
      – Умом тронулась!
      И снова оглядываюсь по сторонам. Мы уже не в том овраге, куда мы с Рози затащили мою сестрицу. Деревья здесь до жути здоровенные и воздух густой, как сметана. Со стаей мы, бывало, пробегали подобные места, но все же не такие старые и… не знаю. Будто далекие от всего. Правда далекие. Даже не слышно ничего: ни шелеста, ни комариного жужжания, ни птиц, – а ведь вокруг лес. Только я и эта хиппующая матрона с лунообразным лицом.
      – Куда все подевались? – спрашиваю я. – И между прочим, где это мы, черт возьми?
      Она мне не отвечает, а заявляет вместо этого:
      – Мне кажется, ты могла бы чувствовать благодарность за ее жертву.
      Я хохочу, хотя мне совершенно не смешно.
      – С какой стати? – спрашиваю я. – Мертвой я была счастлива. Ради бога, мне было спокойно!
      Она качает головой:
      – Чтобы обрести покой, не обязательно умирать.
      – Ой, между прочим, «не обязательно» изображать задрипанного гуру, однако же кое-кто изображает.
      Она отвечает мне этаким спокойным грустным взглядом. Наверно, мне полагалось бы почувствовать, что мы друзья, что я ей не безразлична, только на меня это не действует. Друг у меня всего один, и это не она.
      – Что тебя так рассердило? – спрашивает она.
      – Есть на что разозлиться, когда снова оказываешься в собственной шкуре после того, как уже избавилась было от дрянной жизни.
      – Да, конечно, – кивает она, – то, что сделал с тобой брат…
      – Слушай, матрона! Ты же ни хрена не знаешь, что я чувствую, кроме того только, что мне не нравится быть живой и слушать твои поучения, да и это знаешь лишь потому, что я свою злость не прячу.
      Она напоминает тех социальных работников, что захаживали ко мне, пока я отбывала свои шесть месяцев в лос-анджелесской тюрьме. Всех этих ласковых сучек, которые не распознают твоей травмы, даже если она возьмет и цапнет их в зад. Правда, в лунной мамаше мяса хватит на троих таких, но в остальном – та же дрянь. Но тут она меня удивляет.
      – Ты права, – говорит, – я никогда не была человеком и не испытывала того, что испытала ты, так что могу только догадываться, как это сказалось на тебе, к чему тебя подтолкнуло.
      «Погодите-ка минутку, – думаю я. – Прокрутите малость назад».
      – Как это понимать насчет «никогда не была человеком»? – спрашиваю.
      Опять этот ее взгляд.
      – За кого ты меня принимаешь, дитя?
      Я ей не дитя, но все-таки отвечаю.
      – За какую-то благодетельницу, которой вздумалось склеивать разбитое вдребезги, – говорю.
      – А ты уверена, что разбитое вдребезги нельзя склеить?
      Я пожимаю плечами:
      – Я, матрона, ни в чем толком не уверена, но это сообразить могу. Я-то прожила жизнь, которую ты только со стороны видала.
      Она медленно кивает мне и всплывает на ноги. Я снова дивлюсь. Не ворочается, кряхтя и ворча, как всякая жирная старая псина, а именно всплывает и безо всякого усилия оказывается на ногах.
      – Что ж, – говорит она, – ничто не мешает тебе закончить то, что прервала твоя сестра своей жертвой.
      – Не надейся, что мне станет стыдно, – огрызаюсь я.
      Темные глаза, уставившиеся на меня, становятся тяжелыми и холодными, как грозовая туча.
      – Ты думаешь, я хочу тебя пристыдить? – спрашивает она.
      Мне не нравится, как она надо мной нависает, поэтому я тоже встаю, но это ничего не меняет. Отчего-то перед ней я чувствую себя совсем маленькой, и то, что она на две головы выше меня, тут ни при чем. Признаться, мне не по себе, зато любопытно.
      – А чего же ты хочешь? – спрашиваю я.
      – Ничего, – отвечает она. – Хотела только поговорить с тобой, пока ты не проснулась.
      – Погоди-ка. Так я что – сплю? Это не на самом деле?
      Она устало вздыхает.
      – Ты умерла на самом деле, – втолковывает она мне. – Твоя сестра на самом деле пожертвовала нормальной жизнью, чтобы тебя вернуть. Ты на самом деле снова жива. Ничего этого уже не изменить. Сейчас ты находишься между потерей сознания и возвращением к нему. Не бойся. Когда проснешься, ты вольна будешь снова искать забвения.
      Я только головой мотаю:
      – Нет уж, ты меня не за ту принимаешь. Я что, психованная самоубийца? По-моему, у каждого свой срок помирать, и приближать его я не собиралась. Я не так устроена. Но за мной-то вроде как уже приходили. Я уже отправилась в путь, и никогда в жизни мне не было так легко и свободно. Выбросила никудышную жизнь на помойку и уплывала себе. И этоу меня отняли.
      – Продолжая ход твоих мыслей, – говорит женщина, – легко увидеть, что твой срок еще не настал.
      В ее глазах по-прежнему грозовая туча, но голос ровный. И, черт побери, мне нечего ей возразить. Приходится кивнуть.
      – То-то, наверно, Рози порадуется, – говорю я. – У нее никогда не было склонности брать на себя ответственные решения.
      В голову невольно приходит мысль: «Зато она ловко умеет спускать курок». Да и то в стране снов. А в обычной жизни все ее попытки решать что-то самостоятельно до добра не доводили.
      И тут я ловлю взгляд этой тетки. Глаза у нее наконец потеплели, но в них теперь стоит что-то такое, чего мне никак не ухватить.
      – Что еще? – спрашиваю я.
      – Твоя подруга Рози умерла, – говорит она. До меня долго не доходит.
      А потом я уже не смотрю на нее. Мне было плохо все те годы, пока она отсиживала срок, – но тогда мы хоть могли видеться на свиданиях и вместе бегать со стаей. А мира совсем без нее я представить не могу. Она была со мной с самого начала. Черт, если бы не Рози, я так и осталась бы любовницей маньяка-братца, торчала бы в Козлином Раю. Без нее… Черт, теперь я понимаю, зачем меня вытащили обратно. Мир еще не все свои шуточки со мной сыграл.
      Проклятие! Не могу поверить, что ее нет.
      Чувствую, как слезы подступают к глазам. И в груди что-то сжалось и не дает дышать.
      Проклятие!
      Я с трудом проглатываю комок. Не собираюсь раскисать ни перед кем, тем более перед этой луно-ликой, у которой глаза вдруг стали слишком уж ласковыми.
      – Сколько… сколько меня не было? – выдавливаю я.
      – Недолго, – мягко отзывается она. – Всего час или два.
      Я киваю. Как будто это что-то меняет. Что бы мы здесь ни говорили, Рози не вернешь. Но мне надо о чем-то говорить. Пока говоришь – держишься. Я сейчас как фарфоровая чашка на самом краю стола. Порыв ветра, чье-то неловкое движение – и я опрокинусь на пол, разлечусь на куски.
      – Она тяжело умирала? – спрашиваю я.
      – Она ушла быстро, – говорит женщина. – Когда ты упала, она пыталась снова выстрелить в твою сестру, но ее сбила с ног собака. Она упала неудачно, ударилась головой о камень и умерла мгновенно. – Немного помолчав, она добавляет: – Мне жаль.
      – Да, еще бы! Ты меня не знаешь, и ее никогда не знала. О чем тебе жалеть?
      – Каждая смерть уменьшает нас всех. Нельзя даже сорвать стебелек травы, не изменив мира. Перемена может быть заметна не сразу, и тем не менее она есть.
      – Ты не только о Рози говоришь, да?
      Я вспоминаю всех этих гордых рогатых коней, которых мы загрызли, – мы с Рози и остальная стая. Единорогов, у которых такая пьянящая кровь. Это вам не какие-нибудь стебельки травы.
      – Теперь я понимаю, в чем твоя беда, – говорит женщина. – Ты делаешь поспешные выводы и будто в камне их высекаешь. Они становятся вечными истинами. По крайней мере, для тебя.
      – Не понимаю, о чем ты говоришь?
      Она меня не слышит.
      – Зло, которое ты причинила, – между тобой и теми, кого ты обидела. Я пришла не судить, а говорить с тобой.
      – Да, как же! Только я не любительница болтовни.
      – И я тоже. Я дала тебе дар, которого ты долго не замечала. А когда заметила, воспользовалась им неразумно.
      – Ты это про сны?
      – Я – о свете, горящем в тебе, – говорит она. – Сны приходят из этого света, но каковы они и что ты в них делаешь, зависит только от тебя.
      – Ну, может, тебе стоило приложить к подарку инструкцию.
      – Так не делается.
      – Еще бы! – Я качаю головой. – Все вы одинаковые. Не важно, кто ты, могущественное божество – ты ведь божество, верно? – или влиятельный богач в моем мире. Все должно идти по-вашему. Да все и идет по-вашему, потому что у вас на руках все козыри. У маленького человека нет никаких шансов. По вашим правилам мы играть не можем – не тот у нас расклад, – а стоит попробовать изменить правила, чтобы хоть войти в игру, – вы тут же вышвыриваете нас за дверь.
      – Не такая уж ты беспомощная, – говорит она. – Ты сама делала выбор – кем быть.
      – Ты хочешь сказать, я сама пожелаластать игрушкой для удовлетворения сексуальных прихотей моего чокнутого братца?!
      – Нет. Но как насчет того, что ты делала впоследствии?
      – Да провались ты! Не моя вина, что мне сдали паршивые карты. Сыграла как могла.
      – Раз уж тебе по вкусу картежные сравнения, ты не думала о том, чтобы выйти из игры и сдать по новой?
      – Так не делается, – повторяю я ее слова. – Тем, кто на нижней ступени пищевой цепочки, вроде нас с Рози, нечего и думать о пересдаче.
      – Твоя сестра начинала с того же, что и ты.
      – Ну да. И смотри-ка, чего добилась!
      – Да, смотри, – кивает женщина. – У нее есть друзья. Она прожила хорошую жизнь. Она помогала людям. Она приняла мой дар света и создавала картины, которые открывали двери воображения для других.
      – А закончила калекой, прикованной к койке, которая ложку до рта донести не может! И много ей теперь проку от ее расчудесных друзей и распрекрасной жизни? Ты не думаешь, что этим ее друзьям надоест с ней возиться и они потихоньку слиняют из ее жизни?
      – Ты полагаешь, ее нынешнее состояние было предопределено с самого начала? – спрашивает женщина. – По-твоему, своей жизнью она заслужила то, что с ней случилось?
      – А ты как думаешь?
      – Это был несчастный случай. Ни больше, ни меньше. Такое может произойти с каждым из нас.
      – Только вот с такими, как ты, что-то не происходит, а? Вы порхаете по жизни, а остальные ковыляют, пачкаясь в вашем дерьме.
      Грозовая туча уже давно собирается в ее глазах, только мне плевать. Что она мне сделает? Убьет? Я там уже побывала. Черт возьми, я уже все худшее перепробовала. Нечем ей меня напугать.
      Вот мы и стоим, играем в гляделки, и, пожалуй, в ее глазах за яростью прячется капелька грусти обо мне, но это не помешает ей обойтись со мной так, как стоящие наверху всегда обходятся с копающимися в грязи.
      – Я не могу забрать обратно подаренный мною свет, – говорит она, – но Анимандег не единственный, кто умеет закрывать двери.
      – Кто-кто?
      Она шагает ко мне и, прежде чем я успеваю попятиться, складывает пальцы «козой». Знак дьявола или что-то в этом роде. Только когда она тычет этими двумя пальцами мне в лоб, в голове у меня что-то щелкает вроде электрического разряда. Я отталкиваю ее руку, выхватываю выкидушку и нажимаю кнопку. Щелкнув, выскакивает лезвие.
      – Тронь еще, – предупреждаю я, – и останешься без руки.
      Но она не двигается, только буравит меня своими темными глазищами.
      – Теперь, когда ты покинешь страну снов, – говорит она мне, – возврата уже не будет.
      – А я, может, и не собираюсь ее покидать.
      – Может быть, – соглашается она. – Но если ты захочешь остаться, лучше постарайся помириться со всеми, кого обидела.
      – Если у кого и был на меня зуб, так все они уже покойники.
      Хотя, надо думать, здесь смерть не совсем то же самое, что в мире, откуда я пришла. Иначе я здесь не стояла бы, верно? Правда…
      – Да, – говорит она, – они мертвы. Но у них есть родичи. И друзья – знаешь, такие люди, как у твоей сестры, над которыми ты смеешься.
      – Эй, матрона, я знаю, что такое друзья.
      Но она только качает головой и исчезает. Шаг в сторону – и ее нет. Черт ее знает, куда подевалась. Я обшариваю место, где она стояла, заглядываю под каждый корень, но ее нет. Ни следа. А как мне отсюда выбраться, неизвестно.
      – Провались ты! – ору я, и мне плевать, слышит она меня или нет.
      Стою одна под этими проклятыми чудовищными деревьями и ору, пока не осознаю, что уже не стою, а лежу на спине с закрытыми глазами. Пытаюсь еще раз выкрикнуть: «Провались!» – но получается только слабый шепот.
      Открываю глаза и узнаю место. Тот самый узкий овраг, где я оставила сестру. Где умерла Рози.
      Я осторожно приподнимаюсь и вижу сестру, а рядом с ней маленького нелепого паренька, вроде как помесь продвинутого хакера и «шестерки», какие снуют на базарах. Оба, похоже, занимались тем, что складывали в кучу здоровенные булыжники, но сейчас бросили работу и уставились на меня. Паренек вроде бы с любопытством. А сестрица выглядит одновременно счастливой и перепуганной, и, надо думать, и то и другое из-за меня.
      – Рэйлин, – шепчет она.
      Я встаю. Вроде бы меня должно шатать, но ничего подобного. Я чувствую себя точь-в-точь прежней, если не считать, что успела умереть и вернуться, а Рози так и осталась мертвой.
      В овраге никого, кроме них двоих и меня.
      – Где она? – спрашиваю я. – Что вы сделали с Рози?
      – Мы… насыпали над ней курган, – говорит моя сестра.
      – Курган?
      И тут до меня доходит. Эта груда булыжников, с которой они возились, – под ними Рози. На меня накатывает волна чистой горечи, я отшвыриваю ее обратно, держусь. Так же, как после смерти Гектора, так же, как в тюрьме. Никому нельзя показывать своей слабости.
      Но чтоб ее…
      – Мы… мы хотели почтить ее… – бормочет моя сестра и выглядит при этом не слишком уверенной в себе. – Чтоб никто не потревожил ее тела.
      Пелена красной ярости, которую она каждый раз вызывает во мне, застилает глаза и тут же рвется. Исчезает, оставив на память о себе легкое головокружение. Какой бы дрянной ни была моя жизнь, не сестру надо в этом винить. Наверно, я всегда это понимала, только признавать не хотела.
      – Хорошо сделали, – говорю я им.
      Хотела бы я знать, куда девать руки. Помявшись, запихиваю их в карманы. Джиллиан Мэй поворачивается к типу, стоящему рядом с ней, и что-то тихо говорит ему. Мне не слышно, но догадаться нетрудно, поскольку этот малый кивает и, бросив на меня еще один любопытный взгляд, скрывается в лесу. Надо думать, она решила наедине закончить разговор, прерванный выстрелом, чтоб никого между нами не было.
      Я смотрю на кучу камней, которая погребла под собой Рози.
      Только она, я и призрак Рози.
      Ладно. Переживу. Все, что угодно, лишь бы перестать думать, что, может быть, все-таки я сама, черт меня побери, виновата в том, как для меня все сложилось. В голове у меня хватает горестей и обид, но впервые мне не мешает думать торчащий там обвиняющий перст, который указывает на кого-то другого.
      Я подхожу туда, где она меня ждет, и разглядываю ее. На ней, как и на мне, возраст не оставил заметного следа. Черт побери, ей больше двадцати и не дашь.
      Я усаживаюсь на большой, вросший в землю камень, с которого мне виден весь овраг, что вьется между холмами, теряясь среди скал и зарослей кедровника, а груду камней, наваленных над моей бедной Рози, оставляю за спиной. Джиллиан Мэй, поколебавшись, подходит и садится рядом.
      – У тебя на удивление цветущий вид для калеки, – говорю я ей.
      – Это же я так представляю себя во сне, – объясняет она, – а мое тело Джо унес обратно в больницу.
      – Джо – это один из тех собакоголовых ребят?
      Она кивает.
      Воцаряется тишина, заполняющая все пространство между нами. Пожалуй, ни она, ни я не знаем, с чего начать. Я потихоньку пытаюсь подобраться окружным путем к главному, о чем хочу спросить.
      – Как же ты ни разу не нарисовала этих парней?
      Она удивленно взглядывает на меня и пожимает плечами:
      – Не знаю. Просто в голову не приходило.
      – Они ведь очень даже чудные – как раз по тебе.
      – Это старые духи, – поясняет она, – кроме Джо. Он моложе других, хотя все равно гораздо старше нас с тобой. А чуть ли не все остальные живут с самого начала – с тех пор, как Ворон создал мир.
      – И ты на это купилась?
      – На что?
      – Что кто-то там создал мир. Господь, Ворон…, как его ни назови. – Я вспоминаю луноликую мамашу с бездонными глазищами и добавляю: – Или ее.
      Джиллиан Мэй снова пожимает плечами.
      – У мира длинная и запутанная история, – говорит она, – но где-то она должна была начаться?
      – Надо думать… – Я перевожу дыхание. – Слушай, я хочу извиниться за те твои картины.
      Сердце успевает сделать пару ударов, пока тянется молчание, потом она отзывается:
      – Зачем ты это сделала?
      Теперь моя очередь подбирать слова.
      – Наверно, я здорово тебя ненавидела, – говорю я, – а в тех картинах как раз и сошлось все, что я про тебя не хотела вспоминать. Знаешь, как мы были маленькими и жили дружно и все такое. До того, как ты смылась. Увидела твои картины, и тут все всплыло.
      Вижу, как она с трудом проглатывает комок в горле.
      – Ты и сейчас меня ненавидишь? – спрашивает.
      – Сама не пойму, – говорю я, для разнообразия не кривя душой. – Последнее время я мало что понимаю.
      – Это ощущение мне знакомо, – отзывается она.
      Чем удивляет меня. Понятно, ей здорово досталось – попала под машину, калека и все такое, – но я всегда относила ее к тем, которые точно знают, кто они есть, какое у них место в мире и что им делать со своей жизнью.
      – Расскажи, что с тобой было, – неожиданно для себя прошу я, – после того как ты слиняла в тот раз и больше мы тебя не видели.
      И я слушаю историю маленькой девочки, убегавшей из дому, мотавшейся между опекунами и колониями, вечно пытавшейся вырваться на свободу – куда угодно, – пока ей это не удалось. Только оттого, что ее не поймали, ей лучше не стало. Вместо того чтобы терпеть издевательства опекунов и побои других ребятишек в колонии, она ночевала на улице и подбирала объедки в мусорных бачках. А потом умудрилась влюбиться в парня, который выгнал ее на панель, как только кончились деньги на жратву и на дурь.
      Ни по голосу, ни по лицу не скажешь, что она себя жалеет. Просто рассказывает, как я просила, о том, что с ней было, и рассказ выходит не из веселых. Наркота, панель – неудивительно, что она не беспокоилась, а может, и вовсе забыла о маленькой сестренке, которую оставила дома.
      Я начинаю что-то говорить о том, как этот ее Роб выглядел бы со вспоротым брюхом, если б попробовал наехать на меня. Сестра только головой качает.
      – Просто ты храбрая, – говорит она. – Наверное, такой уродилась. А мне пришлось учиться храбрости.
      – Нет, меня тоже Рози научила.
      При этом имени мы обе на минуту замолкаем, но ни она, ни я не оглядываемся на груду камней за спиной.
      – Мне никогда не везло с мужчинами, – нарушает молчание моя сестра. – Полагаю, это и неудивительно, после Роба с Дэлом и всех этих благословенных государством педофилов-опекунов. Наверняка встречаются и хорошие приемные родители, да вот мне они не попадались. И еще клиенты… – Голос у нее срывается, а в глазах такая потерянность, будто она снова там, в той жизни. Она ловит на себе мой взгляд и дергает плечом. – А после, – говорит она, – я сама устраивала себе неудачи. Во всяком случае, похоже на то. Кого ни выберу, оказывается женат, или гей, или еще хуже. И до близости ни с кем не доходило – я сразу захлопывалась в себе, и все тут.
      – Твоя ошибка в том, что ты смешиваешь чувства с сексом, – говорю я ей. – Это забава, и ничего больше.
      – Ты правда так думаешь?
      – Да, и это мне помогало, – говорю я и, помедлив, добавляю: – Пока я не встретила Гектора.
      И рассказываю ей. Забавно. Никому еще не рассказывала, даже Рози. То есть как у нас на самом деле было. Глубоко и нежно, как никогда прежде у меня не случалось и больше не будет наверняка.
      – Как страшно! – говорит она, когда я заканчиваю рассказ о том, как он подставился под выстрел и как меня после того скрутило.
      Она протягивает руку и кладет ее мне на плечо. Я знаю, ей с самого начала хотелось сделать что-нибудь в этом роде, а еще лучше, заключить меня в сестринские объятия, только мне этого не надо. Может, я и понимаю теперь, как она дошла до того, чтоб меня бросить, но никакого примирения устраивать не собираюсь.
      Я смотрю ей в глаза, потом на эту руку, и она ее убирает, складывает ладошки на коленях, переплетя пальцы.
      – И как же ты выбралась с панели? – спрашиваю я.
      Она рассказывает мне про своего копа с подружкой-адвокатшей. Про то, как лежала на детоксикации. Догоняла школьную программу. Поступила в университет. Нашла друзей. Нашла настоящую жизнь. Все изменила.
      Это у нее тоже выходит безо всякого надрыва. Безо всякого хвастовства. Просто рассказывает о себе. Когда она добирается до того, как ездила с этим своим Джорди в Тисон, чтоб меня разыскать, а нашла только пустой дом и горелый пень на поле, я невольно начинаю гадать, как сложилась бы моя жизнь, если б мы тогда встретились?
      – Зачем ты сожгла дерево? – спрашивает она. – То же самое, что с картинами?
      – Наверно…
      Она кивает и отводит взгляд, смотрит мимо меня.
      – Я не особенно горжусь тем, как старалась испортить тебе жизнь, – признаюсь я.
      – Понимаю, – отзывается она. – Только то дерево было волшебное.
      – Да, помню твои сказочки!
      Она качает головой:
      – Нет, правда волшебное. Я сама только сегодня узнала.
      Она говорит мне о том, как этот смешной малый принес ей венок из волшебных цветов и веточек, чтоб ее вылечить, а она его на меня потратила. И как еще до того ее занесло в другое место: старую таинственную чащу, где ей встретилось то древнее божество. Забавно, я только к самому концу рассказа начинаю догадываться, что она, похоже, говорила с той же бабой, которая перехватила меня на обратном пути к жизни.
      Ну теперь понятно, с чего эта хиппующая матрона так на меня взъелась. Я же спалила ее личное дерево.
      – Я ее видела, – говорю я, когда Джиллиан Мэй заканчивает рассказ. – Перед тем, как проснулась здесь. Она и меня туда же затащила. Только мы с ней не поладили. Она вроде как во мне разочаровалась, ну и я ей сказала. Ежели она хотела, чтоб дела шли по-другому, могла бы сама постараться. Я хочу сказать, откуда нам, черт ее возьми, было знать, что за подарочек она нам всучила?
      – Наверное…
      – И все равно уже поздно, – говорю я.
      Джиллиан Мэй качает головой:
      – Мне кажется, никогда не поздно.
      Ну да, будто я могу вот так взять и заново перевернуть свою жизнь после всего, что я совершила!
      – Почему же у вас не вышло с этим Джорди? – спрашиваю я, переводя разговор на более твердую почву. – Тебя послушать, у вас с ним все шло как надо.
      – Очень долго мы были просто друзьями, – отвечает она, – а теперь… теперь у него другая.
      – Только не говори, что не сумела его окрутить!
      – Я не могла с ним играть.
      С минуту я обдумываю ее слова.
      – Да, пожалуй, нельзя было, – признаю я.
      Если представить, как она переломила собственную жизнь, я бы не удивилась, вздумай она осудить меня за все, что я наделала в своей. Но она, кажется, хочет только понять. Даже не пытается поправлять мою речь.
      – А ты действительно… ну, убивала единорогов? – спрашивает она.
      – Убивала… Мы же были волками. Волки так и живут. Охотятся. Убивают, чтобы есть.
      Она кивает, но видно, что ей это не по душе. Не могу сказать, чтобы я ее винила. Теперь, когда я оглядываюсь на то, что мы делали – мы со стаей, – мне это тоже не особенно нравится. Конечно, волки должны охотиться. В диких лесах выживает более приспособленный. Только мы ведь не голодали. Гоняли всех этих тварей просто ради забавы и еще ради их хмельной крови. Им, понятно, без разницы, по какой причине мы их загрызли, но и нам с Рози, да и остальным, гордиться нечем.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32