Не надо мне было спрашивать Рэйлин про машину. Она давно уже поднялась на откос и скрылась в лесу, а мне все хочется догнать ее и попробовать объяснить. И каждый раз я себя останавливаю. Ну что бы я ей сказала? Сам вопрос все сказал за меня.
      Я ей не доверяю.
      И не только эта мысль меня мучит. Зря псовые думают, что я не понимаю, – я очень хорошо понимаю: то, что делала Рэйлин, было ужасным злом. И пусть даже я не уверена, что каждый заслуживает второй попытки, – разве ей дали хоть первую? С того дня, как я оставила ее в аду нашего детства, рядом с ней никого не было. Никого, кто показал бы ей путь. Только та психопатка Рози, а к чему привела их дружба, мы видели. Но вот теперь ей дали вторую попытку, а она по-прежнему одна. Она уходила, а я видела, сколько в ней осталось злобы и обиды, и понимала, что она способна на любую жестокость. Так правильно ли я поступила, возвратив ей жизнь?
      Не знаю.
      Знаю, что иначе не могла. Не потому, что мы из одной семьи, не потому, что она – моя младшая сестренка и я перед ней в долгу за то, что ее покинула. Я бы так же помогла кому угодно, но особенно – любому из Детей Тайны.
      Но мне хотелось бы остаться с ней, поддержать ее – а ей понадобится поддержка, – как поддержали меня своей добротой и любовью Лу с Анжелой, а потом и другие мои друзья. А вместо этого я просто вышвырнула ее из своей жизни, и теперь она опять одна.
      Как она справится в одиночку?
      От этой мысли мне хочется плакать, но плакать нельзя. Потому что если начнешь с нее, то тогда придут в голову и остальные, и слишком о многом придется горевать. Трудно будет остановиться.
      Не знаю, сколько я простояла, уставившись на деревья, пока не догадалась снова сесть. В самом деле пора возвращаться. Все там, должно быть, беспокоятся. Хотя Джо и Софи должны понять. Они знают, что значит находиться здесь. И догадаются, как мне страшно снова становиться Сломанной Девочкой. Опять в ловушке, и теперь даже выхода в страну снов не будет.
      Хрустит сучок, я поднимаю взгляд на склон, но это не Рэйлин возвращается. Тоби. Проезжает на ногах последнюю пару ярдов и устраивается на камне, где сидела Рэйлин.
      – Привет, – говорит.
      – И тебе привет.
      . – Она тебя расстроила, да? Столько всякого наговорила…
      – Подслушивал? – спрашиваю я.
      Хотя удивляться нечему. У волшебного народа совершенно иные правила поведения. У Тоби, по крайней мере, хватает порядочности изобразить смущение.
      – Не злись, – говорит он. – Я просто хотел узнать, о чем разговаривают друг с другом настоящие люди.
      – Вот и узнал, – вздыхаю я. – Портят друг другу жизнь. Не так уж здорово быть настоящим.
      – Лучше, чем растаять.
      – Наверное. Только мы так друг друга мучаем…
      – Не обязательно быть настоящим, чтоб мучиться, – говорит Тоби.
      Мы сидим молча, прислушиваемся к шепоту ветерка в листве.
      – Тебе правда надо возвращаться? – спрашивает Тоби.
      Я киваю.
      – И обратно уже никак?
      – Видимо, никак. Мне сказали, слишком много я отдала своего света, чтобы вернуть Рэйлин.
      – Ну зачем ты это сделала? – спрашивает он. – Она такая неблагодарная.
      Я открываю рот, чтобы объяснить ему, как я всегда старалась быть доброй к людям в беде, но тут же понимаю, что здесь не совсем тот случай.
      – Я на самом деле не ради нее, – начинаю я, сомневаясь, что сумею объяснить. – Я для себя. И не важно, благодарна она мне или нет; я это сделала ради собственного душевного покоя. Даже не потому, что, по словам Джо, если я сумею залечить в себе старые раны, он найдет кого-нибудь, кто сумеет помочь с новыми.
      – Ну и как, нашла душевный покой?
      Я качаю головой:
      – Нет, пожалуй. Но я примирилась с собой – с чувством вины за то, как с ней обошлась. Но что было, то было, – я ее в самом деле бросила, и вот теперь уже во второй раз. И то, что сделал с нами брат, тоже никуда не делось. Этого я не могу простить и забыть.
      – Не понимаю, зачем ты стараешься?
      – Потому что это – ненужный груз, который я тащу на себе, и он вредит не только телу, но и чувства коверкает. Из-за него мне никак не наладить нормальных отношений с мужчиной. Первые пятнадцать лет жизни, а то и больше, все мужчины, с какими я сталкивалась, только использовали меня. Следовало бы о них забыть, они в прошлом, и с ними покончено. Отчасти у меня это даже получилось. Но только пока не могу достичь близости с мужчиной. Как только доходит до интимных отношений, у меня внутри все захлопывается.
      Не понимаю, с какой стати все это ему выкладываю. Кто знает, какие чувства знакомы – или незнакомы – Эдар. Если посмотреть, как поражен Тоби потрясающей новизной реальной жизни, приходит в голову, что Эдар и в самом деле воспринимают все иначе. Я побывала в их шкуре, но слишком недолго, да и гейс, владевший мной, ни о чем не давал толком думать.
      – Мэдди однажды мне сказала, что труднее всего оправдать доверие и веру, – говорит Тоби. – Хра– нить любовь гораздо легче.
      – Кто сказал?
      – Мэдди Рейнольде – это героиня из книжки Маргарет Бэйнбридж.
      – Ты в ее книжках родился?
      Он кивает:
      – Когда я стал настоящим, все вспомнилось.
      – Мне не кажется, что любить так уж просто, – возражаю я. – Страсть – другое дело, да и с ней бывают сложности, если она слишком сильна.
      – По-моему, для настоящих всюду сложности.
      – Похоже, что так. Хотя если помнить и не терять связи…
      – С чем?
      – Надо помнить, что все мы связаны. Что во всем есть душа и все на свете едино. Если не забывать об этом, если этим жить, тогда меньше опасности причинить зло. Вот, например, когда мы умираем, наши тела возвращаются в землю, и это связывает нас с землей. Тот, кто устраивает свалку, засыпает отбросами своих и моих предков. Или еще проще: обращайся со всеми так, как хочешь, чтобы с тобой обращались, потому что, причиняя зло другому, ты вредишь и себе.
      – Потому что все мы связаны?
      – Вот именно.
      – Почему же тогда люди, которые делают зло, этого не чувствуют? – спрашивает Тоби. – Почему их это не останавливает?
      – Не знаю. Думаю, они не понимают этого. Но все равно уверена: всякое зло возвращается к тому, кто его сделал. Потому-то мне никогда не хотелось мстить, даже тем, кто обижал меня, когда я была ребенком. Я не могу ни забыть, ни простить, но верю, что когда-нибудь справедливость…
      Голос у меня срывается, и я вдруг осознаю, как устала. Физически устала – от подъема на дерево, от долгого пути к этой расселине. И душой устала, пережив встречу с сестрой, ее смерть, возвращение, новый разрыв. Глаза у меня сами закрываются, и голова будто пыльной паутиной затянута. Только боль в сердце остается отчетливой и острой.
      Я оборачиваюсь к Тоби, беру его за руку.
      – Теперь мне надо идти, – говорю я ему, – но сначала я хочу тебе сказать: ты был хорошим другом. Ты хороший. Никому не верь, если скажут другое, особенно самому себе.
      Он сжимает мою ладонь.
      – И ты…
      Я невольно улыбаюсь:
      – Да, неплохо бы последовать собственному совету, верно?
      – Я тебя никогда не забуду, – говорит Тоби. – Ты дала мне жизнь.
      – Лично я думаю, что ты всегда был настоящим.
      – Ты не вернешься? – спрашивает он. – Совсем никогда?
      – Не знаю, смогу ли.
      – Тогда я тебя сам найду.
      – Буду рада, – говорю я ему.
      И напоследок оглядываюсь вокруг. Эти деревья – только слабое эхо Большого леса, но и в них есть волшебство. Последний раз вдыхаю густой сытный воздух. Наклоняюсь и целую Тоби в щеку. А потом позволяю себе проснуться.

       Ньюфорд
 
      Итак, Джилли благополучно добралась обратно. Медсестры ее со всех сторон проверили и нашли, что приключение ей ничуть не повредило, но нам-то с Касси видно, как померк целебный свет, светивший изнутри ее. Всем остальным она наверняка видится прежней, а вот мы смотрим на нее как сквозь туман. Да, ее сестру воскресили ветвь волшебного дерева и синяя вербена, собранная Тоби, но немало потребовалось и света ее души.
      Долго не гулять ей во сне по манидо-аки. А судя по тому, что сказала мне медсестра, и в этом мире она не скоро начнет ходить. Пока не пройдет паралич… Я спрашиваю, когда это произойдет, и сестра отводит глаза. Ясно: может быть, никогда.
      Но пока никто об этом не думает. Джилли очнулась, и все просто радуются ее возвращению.
      – Я совсем разбита, – говорит она, когда суета унимается и сестры оставляют ее нам. – Надо поспать… без сновидений, – добавляет она, глядя на меня и Софи. – Мне просто отчаянно нужно отдохнуть.
      Лу с Анжелой уходят первыми. Я слышу, как за дверью Лу ворчит:
      – И как мне теперь излагать все это в отчете?
      Софи и Венди, прощаясь, по очереди обнимают Джилли, и в палате остаемся только мы с Касси.
      – Вы уже знаете, да? – говорит Джилли.
      Касси кивает:
      – Ты много отдала за нее.
      – А все неразрешенные больные проблемы и обиды так и остались во мне, – говорит она нам, – да я еще умудрилась добавить новые. – Она устало улыбается, и в ее улыбке маловато веселья. – Так что, боюсь, на чудесное исцеление в ближайшее время рассчитывать не приходится.
      – Просто тебе придется справляться самой, – говорю я, – но я знаю, ты сможешь.
      – Думаешь, мне это по силам? – спрашивает она. – Правда?
      – Ты никогда не сдаешься, – напоминаю я ей.
      – Да, я знаю. Но будет трудно.
      – Мы будем с тобой. Все твои друзья. Всегда.
      Она только кивает.
      – Чудно будет спать и не видеть снов, – говорит она. – Я уже привыкла к снам с переходом границы.
      – Мы этим займемся, – обещаю я. – Как только оставишь все это позади, мы с тобой отправимся туда в собственных шкурах на большую прогулку. Твой свет вернется, станет еще ярче, но мы придумаем, как его скрыть, чтоб не приманивать к себе злых духов.
      – Хочется верить.
      – Я тебе обещаю.
      – Если бы только быть уверенной, что когда-нибудь все будет позади, – говорит она. – Очень боюсь, что навсегда останусь Сломанной Девочкой.
      – Ты – это ведь не только изуродованное тело, – говорит Касси. – В тебе всегда было и всегда будет больше этого.
      – Да, наверно…
      Я вижу, что она засыпает, поэтому мы прощаемся. Когда я склоняюсь над ней, чтобы поцеловать в лоб, Джилли шепчет:
      – Ты думаешь, с ней ничего не случится?
      Я знаю, о ком она говорит.
      – Зависит от нее, – говорю я.
      Чуть заметный печальный кивок, и она уплывает. Я выпрямляюсь, и мы с Касси выходим в коридор, чтобы поговорить с медперсоналом.
 
       Манидо-аки
 
      В Мире Как Он Есть мы с Касси выходим из реабилитации еще до восхода, но в манидо-аки, над вершиной Коди, где нас ждут Джек и Бо, солнце стоит высоко. Что бы ни говорил Вертопрах о заждавшейся его пуме, я не сомневался, что застану там обоих. Они успели развести костер и сварить кофе. Бо откопал – понятия не имею где – котелок и по жестяной кружке на всех. Мы молча сидим у костра, пьем густой черный кофе и курим сигареты. Касси тоже взяла одну из вежливости. Здесь, в манидо-аки, у табака совсем другой вкус. И на нас он оказывает не то действие, что на людей, несмотря на все добавки, которые подмешивают в него табачные компании.
      Джек изображает веселье, но меня не проведешь. Он даже не пытается заигрывать с Касси, а она, видит бог, сегодня удивительно хороша.
      . – Вышло не совсем так, как мы ожидали, а? – начинаю я, докурив.
      Бо пожимает плечами:
      – Не знаю, чего я ожидал.
      Джек докуривает сигарету и швыряет окурок в огонь.
      – Даже забавно, – говорит он. – В кои-то веки взялся за доброе дело, и… – пожимает плечами. – Только и добились, что поставили на уши кое-кого из стариков.
      – Попытка тоже идет в счет, – говорю я.
      – Думаешь?
      – Знаю. Он кивает:
      – Пожалуй, тебе лучше знать. Зато теперь я понимаю, каково приходилось Коди всякий раз, как он пытался совершить доброе дело.
      Бо хохочет:
      – Сравниваешь! Может, мы ничего не добились, но хоть мир вверх ногами не перевернули.
      Всем известно, как Коди, пытаясь улучшить мир, сначала завел в нем людей, а потом еще умудрился привнести в него болезни и смерть. Намерения у него, как правило, были хорошие, просто он брался за дело не с того конца. Из-за него псовые редко впутываются в подобные предприятия.
      Джек выбрасывает опустевшую пачку из-под фабричных сигарет, тянется к моему кисету, сворачивает по самокрутке и протягивает одну Бо.
      – И чему мы научились? – спрашивает он, закурив.
      Некоторое время все молчат.
      – Например, что в каждом есть больше, чем мы ожидаем увидеть, – говорит Касси. – В каждом кроется способность к большому добру и большому злу, но только сделанный выбор определяет, кто мы на самом деле.
      Джек отвечает ей непонимающим взглядом.
      – Я о том, что Рэйлин ненавидела Джилли, – поясняет Касси, – но все же заслонила ее от пули.
      Джек медленно кивает:
      – Я больше думал насчет того, что не стоит соваться не в свое дело, но и ты, пожалуй, права.
      – По-твоему, одно доброе дело уравновешивает все, что Рэйлин погубила? – спрашивает Бо.
      – Нет, – отзывается Касси, – но это хорошее начало.
      Я приканчиваю кофе.
      – Нам пора идти. – И смотрю на парней. – Не попадите в беду.
      – Нам это слово незнакомо, – ухмыляясь, заявляет Джек.
      Бо смеется и вскакивает на ноги.
      – Да и мне пора, – говорит он. – Слишком долго я занимал дом Коди. Пожалуй, стоит постараться снять с себя то проклятие. Давненько я не гулял за пределами манидо-аки на двух ногах.
      – Составить тебе компанию? – предлагает Джек.
      – Я думала, у тебя свидание! – поддразнивает его Касси.
      – Нет. – Джек мотает головой. – Мне надо браться за серьезные дела.
      – Спаси нас, боже! – восклицает Касси.
 
      Вместо того чтобы направиться домой кратчайшей дорогой, мы с Касси задерживаемся, чтобы прогуляться по каньону, наслаждаясь лучами солнца, согревающего до самых костей. Иногда мне приходит в голову, что фотосинтез идет не только в растениях, а в каждом из нас.
      – Ты ужасно тихий, – нарушает молчание Касси.
      Я обнимаю ее за плечи:
      – Просто задумался о Джилли. Надеюсь, все для нее обернется к лучшему.
      – Ей трудно пришлось, – соглашается она.
      – И наверно, у меня такое же чувство, как у Джека, – прибавляю я. – Обидно, знаешь ли. Я так гордился тем, что если уж за что берусь, так умею все наладить, а сейчас мне похвалиться нечем.
      Касси обнимает меня рукой за талию.
      – Поздравляю с возвратом к реальности, – говорит она.

       Ньюфорд
 
      Я засыпаю посреди разговора с Касси и Джо. А проснувшись, не сомневаюсь, что вижу сон. Нет, он не перенес меня в страну снов – я все в той же больничной палате, да и закрыта для меня теперь граница. Но и поверить в реальность происходящего не могу.
      Кто-то легонько стучится в окно, и две мордашки прижимаются к стеклу, разглядывая меня.
      Девочки-вороны.
      Окно в палате из сплошного стекла и не открывается, но сейчас оно приоткрыто. Щелка становится шире, и две маленькие черноволосые девчонки запрыгивают с лужайки на подоконник и перебираются ко мне. Останавливаются в ногах кровати, держась за руки. Волосенки взъерошены, лохматые черные свитеры свисают чуть ли не до коленей.
      – Ой, Джиллибилли! – говорит одна.
      – Это как Джиллибрилли, – объясняет вторая, – только не так по-парикмахерски.
      – И не так бородато.
      – Потому что у тебя ведь нет бороды.
      – Тебе борода не к лицу.
      – И бритва тоже.
      – Если только ты не прячешь ее под подушкой.
      – Не прячу, – уверяю я их.
      Они взбираются на кровать и усаживаются по-индейски у меня в ногах.
      – Вы зачем здесь? – спрашиваю я.
      – Чтобы сказать, как нам жалко, – говорит та, что слева.
      Я знаю, их зовут Майда и Зия, но кто из них кто, не различаю. Вот Джорди и Джо их не путают.
      – Очень-очень жалко! – подхватывает та, что справа.
      – Чего вам жалко?
      – Что мы тебе не можем помочь. Вторая кивает:
      – Мы старались, старались, но ничего не вышло.
      – Мы совсем никудышные девочки, – вздыхает первая.
      – Потому что, когда раздавали кудышность, нам послышалось: «малышность» – и мы спрятались.
      – Потому что не хотели быть малышами.
      – И мышами тоже.
      – Хотя мышей мы, бывает, едим.
      – Особенно шоколадных.
      – Да, шоколадка – это всегда хорошо. – Та, что справа, порывшись в кармане, извлекает из него бурый комок, облепленный кусочками фольги и каким-то мусором. – Хочешь кусочек?
      – Спасибо, что-то не хочется.
      Она разламывает комок пополам, протягивает половинку сестренке, и обе набивают себе рты.
      – Я не считаю вас никудышными, – говорю я, пока обе с наслаждением жуют шоколад.
      – Ты слишком добрая, – отзывается та, что слева.
      Вторая кивает:
      – Очень-очень добрая. Кого ни спроси, все говорят, эта Джиллидилли очень уж добрая.
      – Правда-правда.
      – Но мы умеем лечить, ты же знаешь.
      – Всякие вещи лечим, большие и маленькие.
      – Толстые и тонкие.
      – Сладкие и горькие.
      – Только тебя не можем вылечить.
      – Это ничего, – утешаю я. – Я уже поняла, что волшебством тут не поможешь. Так иногда бывает.
      Та, что слева, поворачивается к сестренке:
      – Добрая – и храбрая!
      Та, что справа, вздыхает:
      – Теперь нам еще стыднее.
      – Лежишь тут совсем одна, такая очень-очень храбрая.
      – Я не одна, – говорю я. – У меня много друзей, они мне помогают.
      Обе свешиваются с постели – каждая в свою сторону – и заглядывают под кровать.
      – Где ты их прячешь? – спрашивает, усевшись на место, та, что слева.
      – На ночь они ушли домой, – отвечаю я.
      – Конечно!
      – Мы так и знали!
      – И нам тоже надо домой.
      – Спасибо, что навестили, – говорю я.
      Они кивают. Потом каждая хватает себя за волосы и выдергивает по черной прядке, которые в их руках мгновенно превращаются в черные перышки. Они кладут перья мне на одеяло.
      – Если тебе покажется, что мы можем помочь, – говорит та, что справа, посерьезнев, – возьми их в руки и назови наши имена.
      – Ты ведь знаешь, как нас зовут, да? Я киваю:
      – Майда и Зия. Только я не знаю, кто из вас кто.
      Обе хихикают. Тычут друг в друга пальцами и заявляют хором:
      – Она – Майда.
      – Вот спасибо, что просветили. Теперь буду знать, – говорю я.
      Они начинают хихикать пуще прежнего.
      – Не забудь! – говорит та, что справа.
      – Такое не забывается, – уверяю я.
      – И не слушай лесную старуху.
      Вторая кивает:
      – Кто угодно может летать.
      – Кто угодно может видеть сны.
      Они имеют в виду женщину, с которой я говорила в лесу: ту, что в детстве одарила нас с Рэйлин светом. Я чувствую, как во мне разгорается надежда.
      – Вы хотите сказать, я еще смогу когда-нибудь вернуться в страну снов? – спрашиваю я.
      – Когда-нибудь все может случиться, – подтверждает та, что справа.
      – Позови нас, когда будешь готова.
      – Мы вроде дверей.
      – Через нас куда угодно можно попасть.
      Они спрыгивают с кровати и с двух сторон подходят ко мне. Сперва одна, потом вторая чмокают меня в лоб. Машут мне руками, хихикают и подбегают к окну. Где-то на полпути с подоконника на газон девчонки превращаются в ворон и улетают вдаль. Их карканье звучит как звонкий хохот.
      Я смотрю, как медленно закрывается сплошная рама окна. И засыпаю – или соскальзываю в другой сон, без сновидений. Не берусь сказать. Но утром на моем одеяле лежат два вороньих пера.

       Манидо-аки
 
      Меня сбивает с толку то, что я никогда раньше не бывала здесь в собственном теле. Все кажется другим. Прежде всего звуки и запахи, да и глаза у меня видят хуже, чем волчьи. Когда я волчица, то принимаю информацию всем телом. Каждой шерстинкой. Включается какое-то дополнительное чувство, совсем незнакомое.
      Волк чувствует себя свободным. Бежит свободно. Каждый миг как текучая вода. А теперь меня словно в мешковину завернули. Очень неприятное ощущение. Но тут уж ни черта не поделаешь, так что я держусь, как обычно, и кое-как справляюсь.
      Я недалеко ушла с тех пор, как оставила сестру. Хотела удрать подальше и в жизни не возвращаться сюда, а сама чуть отошла и тут же стала заворачивать так, чтобы с другого конца заглянуть в тот же овражек. После того как я красиво ушла, неловко сразу же появляться здесь снова, но не бросать же свое имущество.
      Прежде всего, мне вовсе не хочется бог знает сколько времени таскать на себе залитую кровью футболку, а смена одежды у меня в рюкзачке. А потом, мне нужен пистолет. Не имея волчьих клыков и когтей, нужно же чем-то отбиваться от здешних тварей. Между прочим, те парни с собачьими мордами напрямик заявили, что собираются на меня охотиться.
      И еда у меня тоже там. Шоколад, вода. И курево, которым Рози запаслась. Сама я не любительница сосать раковые шейки, но, может, пригодятся на обмен или продам кому.
      Так что я присаживаюсь наверху и жду. Недолго. Вскоре моя сестрица исчезает, и в овражке остается только тот смешной малый. Сидит там сколько-то – может, заблудился в собственных мыслях, уж не знаю, – а потом встает и направляется к моему рюкзачку. Вот теперь мой выход. Я вскакиваю и ору на него сверху:
      – Даже не думай совать нос в мои вещи! Человечек бросает на меня один-единственный перепуганный взгляд и скрывается – как кролик в нору. Я даже не успеваю заметить, куда он подевался. Да мне и дела нет, лишь бы обратно не возвращался.
      Я съезжаю вниз по крутому склону, бросаюсь к своему рюкзачку, нашариваю в нем чистую футболку и сдираю с себя старую. Может, тот парнишка и подсматривает, спрятавшись где-нибудь поблизости, но мне плевать, что он там увидит. Лишь бы ручонки не тянул, не то быть ему без ручонок как пить дать.
      Я разглядываю собственную грудь. Надо же, и шрама не осталось. И тут впервые замечаю на себе что-то вроде наколки – какая-то веточка в веночке. Трогаю ее пальцами – теплее, чем кожа рядом.
      Чудно.
      Натягиваю чистую футболку, и телу становится приятно.
      Окровавленную футболку расстилаю на груде камней, под которыми осталась Рози, и шарю взглядом по земле: неужели собакоголовые забрали пистолетик? Да нет, вот он лежит прямо там, где, должно быть, Рози его выронила. Кажется, с ним все в порядке, но я на всякий случай переламываю ствол и заглядываю внутрь – не набилась ли грязь. Выщелкиваю стреляные гильзы и вставляю пару новых патронов. Гильзы кидаю в рюкзачок – в этакой глуши все может пригодиться.
      Бросаю последний взгляд на кучу булыжников над Рози.
      – Мне тебя будет не хватать, – говорю ей, только не думаю, чтоб она меня слышала.
      Всегда считала, что до мертвых уже не докричишься. Черт возьми, я и сама успела далеко уйти, пока меня не вернули, так что знаю, о чем говорю. Никто из них не болтается на земле, ожидая случая сказать «привет» тем, кто остался. У них есть другие дела. Вроде как добраться до той светлой искорки, к которой меня не пустили.
      К той горечи, что во мне, добавляется новая вспышка боли при мысли об этой искорке.
      Надеюсь, тебя она приняла, говорю я Рози.
      Может, мы с ней еще увидимся на той стороне, но не скажу, чтоб я туда торопилась.
      Я закидываю рюкзачок на плечо, беру в руку пистолет и ухожу в лес. Помнится, сестра говорила что-то о гостинице, так что я направляюсь в ту сторону. Общаться настроения нет, а вот выспаться в чистой постели и, может, выпить чего-нибудь горячего я бы не отказалась.
 
      Шагать приходится долго, и временами мне мерещится, что за мной кто-то следит, но на глаза не попадается, сколько ни всматриваюсь. Может, маленький дружок моей сестрицы. Или те собакоголовые. Мне без разницы, лишь бы держались на расстоянии и оставили меня в покое. Неохота мне пускать в дело пистолет, но при случае стесняться не стану.