Ньюфорд, апрель 1999-го
 
      Мона Морган ждала Софи в переулке возле дома Джилли. Художница, рисовавшая комиксы, стояла, засунув руки в бездонные карманы зеленых штанов и задрав голову к окну студии Джилли на третьем этаже. Для Джилли это окно служило балконной дверью, а «балконом» была площадка пожарной лестницы.
      – Дала бы тебе ключ вчера вечером, – сказала Софи, останавливаясь рядом с Моной, – если бы знала, что ты будешь раньше меня.
      – Да я только что пришла, – отозвалась Мона, проводя ладонью по волосам. Волосы у корней короткого светлого ежика были на полдюйма некрашеными и темными. – Должно быть, отсюда они и забрались, – продолжала она, указывая на окно.
      Софи кивнула:
      – Лу говорил, что запер его только вчера, когда уходил.
      – Как это ужасно! – сказала Мона. – Мне страшно заходить туда.
      – И мне.
      Мона сама предложила помочь расчистить чердачок Джилли, услышав, как обсуждали это вчера в больнице Софи и Венди. Венди тоже пришла бы, но у нее работа была по графику: подготовка рукописей и корректура в редакции газеты «В городе». Еженедельник, посвященный искусству и развлечениям, придерживался четкого расписания и не позволял свободно распоряжаться временем. Не то что в прежние времена, когда, работая официанткой, она могла запросто поменяться с кем-нибудь сменами и отработать потом. Теперь из них одна только Джилли еще работала полдня в кафе «У Кэтрин».
      Софи вздохнула. Работала, да уже четыре дня не работает.
      – Ты сегодня в больнице была? – спросила Мона, пока они обходили здание.
      Мимо пустых витрин бывшего магазина они прошли к узкому парадному с лестницей на третий этаж, задержавшись на минуту у почтового ящика. Софи взяла почту для Джилли. Это была по большей части макулатура: реклама, каталоги, но среди них также два счета и письмо со штемпелем Лос-Анджелеса. От Джорди, увидела Софи, взглянув на обратный адрес. Наверно, отправлено еще до того, как Джилли сбила машина, думала она, взбираясь по лестнице.
      – С утра первым делом зашла, – ответила она на вопрос Моны. – Хотела застать врача, пока не закончился обход.
      – И что он сказал про… ну, ты знаешь…
      – Паралич?
      Мона кивнула.
      – Почти то же самое, что вчера, – сказала Софи. – Все случаи разные. Она могла бы избавиться от него уже сегодня или через неделю, через месяц…
      – Но она поправится?
      – Ну конечно поправится, – солгала Софи, обманывая не столько Мону, сколько самое себя.
      На самом деле она не знала, поправится ли когда-нибудь Джилли. Травмы, и особенно этот паралич, словно бы смяли и погасили в ней казавшийся негасимым дух. Оно и понятно, если подумать, через что ей пришлось пройти, но как противоестественно было видеть Джилли такой: лежит, уставившись в потолок, отвечает односложно и невнятно, потому что паралич коснулся и одной стороны рта.
      – Она умеет бороться? – спросил у Софи врач сегодня утром под конец беседы.
      Четыре дня назад Софи без колебаний ответила бы: «да».
      – Потому что самые настойчивые, – пояснил доктор, – восстанавливаются быстрее всего. – Он грустно покачал головой. – Если они сдаются, им уже никто не поможет.
      – Я не позволю ей сдаться, – сказала ему Софи. Но сказать легко, а вот что делать? Как заставить человека хотеть жить?
      – Я не хочу здесь быть, – проговорила, лежа там, Джилли, сломленная и бледная. Полголовы обрито, слова невнятно цедятся уголком рта. Но ей хоть трубки из носа вынули, и дышала она теперь без помощи аппарата.
      – Я знаю, что не хочешь, – ответила Софи, присев на край кровати и вытирая ей лоб мокрым полотенцем. – Мы все не хотим, чтобы ты была здесь. Но только пока у тебя нет выбора.
      – Есть выбор, – возразила Джилли. – Я могу снова уснуть. Могу уйти в страну снов.
      Самая длинная фраза, которую услышала от нее Софи за все утро.
      – Это не выход, – сказала Софи. – Ты ведь сама понимаешь, верно?
      Но Джилли только закрыла глаза.
      – Софи, – окликнула ее Мона, – с тобой все в порядке?
      Софи остановилась на середине лестничного марша, из глаз ее текли слезы. Она помотала головой. Мона спустилась к ней на ступеньку, обняла ее, и они долго стояли так.
      – Спасибо, – наконец сказала Софи, отстранившись. – Мне полегчало.
      – Мне тоже.
      Софи взглянула через плечо Моны на дверь студии Джилли.
      – Давай покончим с этим, – сказала она.
 
      Все оказалось и хуже и в то же время не так плохо, как они ожидали, наслушавшись Лу. По крайней мере половина полотен уцелела, так что потеря была не такой катастрофической, как у Иззи несколько лет назад, когда все ее творения погибли при пожаре. Но обеим женщинам, глядевшим на погубленные картины, тяжело было понять психически больную личность, ответственную за этот дикий разгром. Полотна уже не восстановишь. С рам свисали лохмотья. Несколько рам было разломано в щепки. Пятьдесят или шестьдесят фантастических работ Джилли безвозвратно пропало. Были среди них и неоконченные: но больше тех, которые Джилли особенно любила и не могла решиться продать.
      Химическая вонь скипидара и растворителей, ударившая в ноздри, едва они вошли, исходила от бутылей, валявшихся у подрамника и разбитых, как им показалось, уже напоследок. Воняло так, что слезились глаза, но на мебель жидкость не попала – а именно этого боялась Софи, слушая вчера беглое описание Лу.
      Остальные вещи Джилли – ее одежда, книги, все-все – были расшвыряны так, словно по квартирке пронесся шквал. Только кухонный уголок более или менее уцелел. Там валялись несколько разбитых кружек и стаканов – стоявших, должно быть, в сушилке, которую Софи обнаружила лежащей под кухонным столом. Но дверцы шкафов и буфета остались плотно закрытыми, охраняя то, что содержалось внутри.
      Наскоро обойдя чердачок и оценивая размер ущерба, они открыли окно, выходившее на Йор-стрит, отворили форточки на другой стороне, чтобы устроить сквозняк, и взялись за дело. Для начала подобрали осколки стекла и фарфора и вытерли лужи растворителей вокруг рабочего места Джилли.
      – Хоть на пол никто не наложил, – заговорила Мона, выжимая тряпку в ведро.
      Софи обернулась к ней, сгребая груду черепков, которые были когда-то кружками, и подняла бровь.
      – Похоже на то, что было в прошлом году у Мики, помнишь? Те, что к ней вломились, мочились на ее одежду и все измазали калом.
      Софи поморщилась:
      – Господи, я и забыла.
      – Такие вещи хочется поскорей забыть, – откликнулась Мона. – И это тоже. – Она обвела взглядом комнату. – Столько красивых картин…
      – Не представляю, как мы ей скажем, – вздохнула Софи.
      – И кто ей скажет…
      Софи мрачно кивнула, встала и свалила кучу черепков в большой контейнер из-под растительного масла, который Джилли приспособила для мусора. Оглянувшись на Мону, она увидела, что та все еще разглядывает картины.
      – Чудно как-то, – заговорила наконец Мона, поворачиваясь к Софи.
      – Что чудно?
      – Какие картины испорчены. Только все фантастические. Пейзажи и городские сценки нетронуты. – Она прошла через комнату и сложила лохмотья одной изрезанной картины так, чтобы можно было разобрать сюжет. – Видишь? Это ведь ее геммины. Духи одуванчиков.
      Софи подошла к Моне, пригляделась. Картина, сложенная кое-как Моной, изображала Бейб и Эми – пару эльфов, с которыми Джилли, по ее словам, познакомилась в Катакомбах: в кварталах за Грассо-стрит, выглядевших как город после бомбежки. Теперь Софи новыми глазами увидела картины. Тот, кто это сотворил, явно ненавидел фантазию в искусстве и уничтожал ее, оставив остальное в покое.
      – И что прикажете думать? – спросила она. – Что это устроил какой-нибудь критик?
      – Верится с трудом, – отозвалась Мона, – но я вообще с трудом верю, что люди на такое способны, так что откуда мне знать.
      Софи вздохнула:
      – Я во что угодно поверю. Стоит открыть газету, как получаешь дневную дозу мерзостей, которые люди вытворяют друг с другом.
      Мона складывала погибшие картины стопкой.
      – Что нам с ними делать? – спросила она.
      – Господи, просто ума не приложу. Но что-то делать надо. Не хочу, чтобы Джилли, когда вернется домой, сразу их увидела.
      Если вернется. Немало времени пройдет, пока Джилли сумеет осилить лесенку, ведущую к ней на чердак. А может, и никогда не сумеет. Профессор уже предложил ей на время выздоровления пожить у него, хотя можно только догадываться, как поладят между собой Джилли и Гун, его сварливый эконом. Даже в лучшие свои минуты Гун бывал невыносим.
      – Может, в этом шкафу есть место? – добавила Софи.
      Мона заглянула внутрь, но, едва открыв дверцу, отпрянула.
      – Что… – начала Софи, но она уже видела, что Мону напугал автопортрет Джилли в натуральную величину из папье-маше, который та сделала, когда училась в художественной школе.
      Мона смущенно улыбнулась:
      – Совсем забыла об ее картонной сестричке.
      – Там хватит места для полотен?
      – Вообще-то нет. Может, в подвальную кладовку?
      – Сходим посмотрим, – решила Софи. – Но сперва закончим уборку.
      – Почему она так и не переехала? – спросила Мона, когда они сложили и убрали последнее платье Джилли.
      Запах скипидара еще висел в воздухе, но в целом квартира проветрилась, и теперь пахло не сильнее, чем обычно, когда Джилли работала над картиной. Пол был вымыт и протерт насухо, осколки стекла сметены в мусорное ведро. Курточки и немногочисленные платья Джилли висели в шкафу, книги выстроились на полках примерно в том же порядке, в каком держала их Джилли, – то есть без всякого порядка. И безделушки Мона с Софи постарались расставить, как прежде.
      – Она уже давно могла бы снять квартиру побольше, – продолжала Мона.
      – Она живет здесь потому же, почему все еще работает… – Софи не принимала прошедшего времени, – у Кэтрин: она не любит перемен. При всей своей порывистости и любви к необыкновенному и странному, ей уютнее, когда все остается по-прежнему.
      Мона кивнула:
      – Верно. Для нее настоящим ударом было, когда Джорди перебрался в Лос-Анджелес. Ты об этом говоришь?
      – Ну, Джорди – особый случай.
      – Почетный член вашего маленького содружества свирепых женщин?
      – И это тоже.
      – Они ведь много бывали вместе? – спросила Мона. – Просто так бродили и сидели по ночам в кафе, да?
      Софи кивнула:
      – И она была влюблена в него.
      – Ты думаешь?
      – Уверена. – Софи распрямилась и взглянула на Мону, стоявшую в другом конце комнаты. – Хотя она ни за что не призналась бы, даже самой себе. Она никак не могла найти счастье с мужчиной. Мне кажется, вся беда в интимных отношениях. Они ей напоминают… ну, ты понимаешь.
      Мона кивнула.
      – Так что даже если бы она и призналась себе, что Джорди ей нравится как мужчина, – все равно ничего бы не сделала из боязни испортить то, что у них было.
      – А теперь у него Таня.
      – Угу. О том и разговор.
 
      Софи редко спускалась в подвал здания на Йор-стрит, а Мона ни разу здесь не бывала. Темное помещение походило на пещеру, а единственная слабенькая лампочка над головой только разгоняла тени по сторонам да освещала клочья пыли, бог весть сколько лет разгуливавшие из угла в угол. Древний котел парового отопления казался динозавром в сравнении с более компактными современными установками. На крючьях, вбитых в высокий потолок, болтались стремянки, лопаты для расчистки снега, мотки проводов и разнообразные предметы неизвестного назначения, так что по подвалу приходилось пробираться, как сквозь темный лес.
      Отведенные жильцам кладовки выстроились вдоль одной стены: проволочные клетки на деревянной раме, каждая – с отдельным входом-калиткой. Джилли, верная своим смутным представлениям о правилах безопасности, держала ключ на гвоздике, вколоченном рядом с дверцей. Клетушка была набита ящиками и кое-какой старой мебелью. Здесь же хранилась пара скульптур из папье-маше времен художественной школы: грубовато выполненная горгулья, поднявшаяся на дыбы, и семифутовое, еще более грубое изображение чудовища Франкенштейна, которое Джилли на Хэллоуин вытаскивала наверх и выставляла у своей двери.
      – А куда подевался ее старый велосипедик? – спросила Мона, вместе с Софи растаскивая ящики, чтобы освободить место у задней стены для поврежденных полотен.
      – Она его выпустила на волю.
      – Что сделала?!
      – Это было после смерти Цинка. Помнишь, он всегда перерезал цепочки с замками, чтобы выпустить велосипеды на волю?
      – Помню, – кивнула Мона.
      – Ну вот, примерно год спустя Джилли просто-напросто прислонила свой велосипед к стене у пожарной лестницы в переулке – выпустила на волю.
      – И он правда… ну, так и уехал сам по себе?
      – Ох, господи! Конечно, его кто-то забрал. Так же, как все эти велосипеды, которые «освобождал» Цинк.
      Мона остановилась с коробкой в руках, взглянула на нее:
      – Ты совсем не веришь в волшебство, да? А как же твой мир снов?
      Софи покачала головой:
      – Так, как верите вы с Джилли, – нет. Мабон – просто сон, и ничего больше. Я сознаю, что многосерийные сны необычны, но они возможны.
      – А я всего только раз столкнулась с магией.
      – Знаю. Видела тот комикс. Хорошая у тебя получилась сказка.
      – Но это была не сказка, – возразила Мона. – Маленький ворчливый гном действительно обернулся невидимкой и без спросу вселился в мою квартиру.
      – Я в другие чудеса верю, – сказала Софи. – В те, которые люди делают друг для друга. В те, которые делаем мы своим искусством, и в то, как оно нас меняет. Миру и не нужно ничего больше.
      – А если что-то большее все-таки есть?
      Софи пожала плечами:
      – Тогда оно проходит мимо меня.
      – Не думаю. Мабон и твоя способность портить всякую механику…
      – Джинкс – это чистая физиология, – объяснила ей Софи, – Просто от меня исходит такое электромагнитное поле, которое влияет на часы и всякую электронику.
      – Может, и так, – сказала Мона.
      Софи улыбнулась:
      – Во всяком случае, сказочные существа тут ни при чем.
      И они продолжили передвигать коробки.
      Через несколько часов они наконец закончили. Все испорченные картины перенесли вниз и сложили в кладовке, а в квартирке воцарился такой порядок, какого не бывало здесь месяцами. Мона поставила чайник, и когда он вскипел, они валетом устроились на софе, положив ноги на валик, водруженный посредине.
      – По-моему, Дэниелю нравится Джилли, – заговорила Софи.
      Она смотрела на Мону поверх коленок, пристроив чашку на животе. Пальцы у нее онемели, плечи и спина ныли после работы.
      – Какой такой Дэниель?
      – Ну, ты же знаешь. Красавчик медбрат в реанимации. Вчера он спрашивал, есть ли у нее парень.
      Мона улыбнулась:
      – Открыла Америку! Джилли всем нравится.
      – Не всем, – сказала Софи.
      Они оглянулись вокруг, думая о разгромленной студии. Софи припомнила слова Лу о связи между сбившей Джилли машиной и погромом.
      – Что делать будем? – спросила она наконец. – Как нам вычислить, кто против нее что-то затаил?
      Мона медленно покачала головой:
      – Может быть, стоило бы спросить Джилли.
      – Если бы не пришлось тогда рассказывать ей о картинах…
      – Рассказать все равно придется, – сказала Мона.
      Софи отвернулась от нее и обвела глазами чердачок. Ей не хватало любимых картин. Пусть даже она не верила в реальность волшебного мира, как верили многие из ее друзей, но было какое-то волшебство в квартирке Джилли, где тебя окружали портреты невероятных созданий воображения. Она вздохнула. Для Джилли волшебство и волшебные существа – неразрывная часть ее мира, ее самой. Как она переживет потерю их портретов?
      Такое и в лучшие времена могло бы ее убить, а теперь, когда она прикована к больничной койке и временно – дай Бог, чтобы временно, – не может рисовать и писать из-за паралича…
      – Я хочу сказать, рано или поздно ей придется узнать, – сказала Мона.
      Софи кивнула:
      – Знаю. И наверно, мне и придется ей рассказать. Просто мне страшно.
      – Тебе не обязательно рассказывать в одиночку» – утешила ее Мона. – Я бы пошла с тобой. Или Венди наверняка согласится.
      – Или, может быть, Анжела, – задумалась Софи. – Она всегда умела сообщить дурные вести так, чтобы они не казались непоправимой катастрофой. И Джилли всегда ее слушала. – Она слабо улыбнулась Моне. – Я хочу сказать, Джилли умеет слушать, но Анжела – как Джо. Знает, как сказать Джилли и то, чего она не хочет слышать.
      – Я понимаю, что ты имеешь в виду, – сказала Мона.
 

2

 
      Однажды давным-давно…
      Наконец я с облегчением засыпаю и снова вижу Джо в стране снов. Все остальные ходят вокруг меня на цыпочках, словно я не человек, а хрупкая фарфоровая чашечка. Может, так оно и есть, если подумать, как легко оказалось меня сломать. Но теперь от меня только и осталось, что осколки фарфора, которые доктора собрали и скрепили бинтами в форме тела на больничной койке, так что уже нет нужды говорить приглушенно и смотреть озабоченно. Разбивать больше нечего. Мое сердце не в счет.
      Я недолго радуюсь встрече с Джо. Он в образе тихого сумасшедшего: маска, которую он надевает, когда шут в нем побеждает мудреца.
      – Знаешь, что бы нам помогло? – спрашивает он. – Если бы мы помнили, что все между собой в родстве: черные, белые, азиаты, краснокожие… Никакой разницы. Все родословные тянутся к одной старушке маме из Африки.
      Меня сейчас не слишком заботит идея кровного родства.
      – Ты куда клонишь? – спрашиваю я.
      – Никуда не клоню, – отзывается он. – Стою прямо.
      – Мне просто нужно передохнуть, – говорю я ему. – Потому я здесь и нахожусь. Понимаю, что все равно придется встретиться с тем, что ждет меня на больничной койке, но пока мне хочется оказаться подальше оттуда. Мне все это нужно: лес-собор, волшебство, воздух, у которого такой вкус, словно его можно пощупать и взвесить.
      Джо смотрит на меня и не говорит ни слова. Кроме Джорди, он единственный человек, который умеет заставить меня почувствовать себя виноватой, ничего для этого не делая. И я прекрасно знаю, к чему он клонит. Все насчет раны, которая сидит во мне: раны, появившейся, когда я была маленькой девочкой.
      – С «оказаться подальше», – наконец говорит он, – одна беда: трудно вовремя остановиться.
      – Ничего подобного, ты же знаешь, – возражаю я. – Я всю жизнь старалась быть не похожей на свою семью. Любить то, что они не любили. Если они вообще что-то любили.
      – Трудно приходилось? – спрашивает он.
      Я киваю:
      – Поначалу. Я вся состояла из углов. Тебе, как ты говоришь, это незнакомо…
      Я невольно улыбаюсь. Как будто в нем мало углов. Я замечала, как прохожие, столкнувшись с ним на улице, торопятся отвести взгляд, испуганные дикими огоньками, пляшущими в его глазах.
      – Теперь я действительно люблю людей, – продолжаю я, – но этому пришлось учиться. Пришлось избавиться от старых обид и старого багажа и научиться встречать каждый день надеждой и улыбкой. Искать в людях лучшее, а не худшее, потому что, когда ждешь лучшего, оно в них и поднимается тебе навстречу.
      – И в тебе тоже.
      Я киваю.
      Джо закуривает самокрутку, которую достал из кармана джинсов, и до меня доносится сладковатый запашок.
      – Но от обид ты так и не избавилась, – говорит он. – Не избавилась, а просто спрятала их в себе поглубже.
      Да, как и Джорди, и другие раненые души, отказавшиеся сдаться тьме.
      – Какая разница? – отвечаю я.
      – Ты действительно не понимаешь?
      Я бы закрыла тему, но ведь это Джо. От него отговорками не отвяжешься.
      – Не знаю, – говорю я. – Сделала все, что могла. Забыть не получилось.
      Я глубоко вдыхаю воздух, чтобы найти в нем поддержку и пробить ком в груди. Сколько лет, а он все там же, не уходит…
      – Я никак не могу их простить, Джо.
      Он делает выдох, и голубой дымок тянется из его рта. Он кивает.
      – Знаю, – говорит он. – Но теперь ты сломана в двух местах, и, судя по тому, что говорили мне целители, новая рана не заживет, пока ты не разберешься со старой. – Он строго смотрит на меня. – Нам придется что-то делать, иначе у тебя не останется ничего.
      – У меня есть все это, – говорю я, махнув рукой на деревья страны снов.
      – А если ты непоправишься в Мире Как Он Есть? – спрашивает Джо. – Понимаешь, чтобы дух мог странствовать здесь, ему нужен якорь – твое тело. Без него дух здесь не удержится.
      «Он говорит, что я умираю», – соображаю я. Мысль не кажется слишком страшной – трудно по-настоящему испугаться чего-то здесь, где все полно тайны, – но все-таки по спине проходит холодок.
      – И куда мы идем? – спрашиваю я.
      Он пожимает плечами, делает новую затяжку.
      – Этого никто на самом деле не знает, – говорит он. – Даже здесь. И здесь не встретишь умерших, которые могли бы объяснить.
      Мы замолкаем. Я так давно знаю Джо, что с ним даже молчать уютно, но сегодня в тишине чувствуется натянутость. Что-то нарушает покой. Это мое сломанное тело и старые раны, которые никто не умеет залечить.
      – Я на какое-то время исчезну, – говорит Джо. – Есть у меня одна знакомая, может, она и сумеет помочь, но найти ее трудно, а ты же знаешь, что здесь творится со временем.
      По собственному опыту не знаю, но от других я достаточно много об этом слышала. Время здесь как вода: течет то быстрее, то медленнее, чем в мире, где на больничной кровати лежит мое тело и я даже сесть не могу, не то что расхаживать, как я расхаживаю здесь.
      – Со мной ничего не случится, – уверяю я Джо.
      – Я попрошу пару родственничков за тобой присмотреть, – говорит он. – Составить тебе компанию на этой стороне. Может, покажут тебе места, пока меня не будет.
      – Например, девочек-ворон? – спрашиваю я, не в силах скрыть жадного интереса.
      – С чего ты взяла, что они мне родня?
      «Да с того, что они, как и ты, оборотни-шутницы», – думаю я, но вместо ответа пожимаю плечами.
      – С Мэйдой и Зией ты только скорее попадешь в беду, – говорит Джо. – Они никому не желают зла, просто такие уж уродились.
      – А мне они нравятся.
      Джо усмехается:
      – Почему бы им не нравиться тебе? Мир с ними интереснее, это уж точно.
      Он последний раз затягивается и тушит самокрутку о подошву. Окурок отправляется в карман.
      – Постараюсь вернуться поскорее, – обещает он.
      – Спасибо, Джо.
      Я обнимаю его и думаю: забавно. Какое простое дело, легче легкого, все равно что ходить, дышать или поднять карандаш. Пока не оказывается, что ты этого больше не можешь. Там, на больничной койке, я даже напиться сама не могу.
      – Не проводи здесь все время, – говорит Джо, уходя. – Обещай мне, что будешь работать как следует, когда они начнут восстановительную программу.
      – Хорошо. Но сначала…
      – Тебе хочется оказаться подальше. Да, я тебя слышал.
      Он тычет указательным пальцем мне в лоб.
      – Йа-ха-хей! – говорит он.
      Потом делает шаг в сторону, и его больше нет со мной. Словно шагнул за невидимый занавес.
      – Йа-ха-хей, – тихонько повторяю я.
      Я закрываю глаза и делаю большой затяжной глоток здешнего волшебного воздуха, прежде чем позволить себе проснуться на больничной койке.
 

3

 
      На следующий вечер, придя в госпиталь, Софи узнала, что Джилли перевели из реанимации в обычную палату. Они с Десмондом зашли сразу после занятий, которые вели в ньюфордской Школе искусств, и явились в больницу с папками и портфелями. Им объяснили, как найти палату Джилли, и Софи, вернувшись к лифту, нажала кнопку пятого этажа: еще два вверх. Лифт немедленно отправил их вниз, в кафе на первом этаже.
      – Идиотская штуковина, – пробормотала Софи. Она снова потянулась к кнопке, но Десмонд пробормотал: «Джинкс» и перехватил ее руку.
      – Дай-ка лучше мне, – сказал он, – а то мы всю ночь прокатаемся.
      Софи со вздохом прислонилась к стене. Десмонд ухмыльнулся, блеснув зубами на фоне кофейно-коричневой кожи. Он, как обычно, был в мешковатых штанах, футболке и легкой хэбэшной курточке, хотя в этот день подморозило и дул резкий ветер. Но Десмонд всегда одевался так, будто все еще живет на Островах. Можно было бы счесть уступкой холоду шерстяной беретик, которым он прикрыл шевелюру, если бы Десмонд не носил его не снимая и в самые знойные летние дни. Береты он неизменно выбирал панафриканских цветов: красно-черно-зелено-желтые, но этим все и ограничивалось. Он даже говорил без ямайского акцента, потому что ему не было семи, когда его семья эмигрировала в Ныофорд.
      Выйдя из лифта, они наткнулись в коридоре на Анжелу. Та улыбнулась, но улыбка не коснулась ее глаз.
      – Как она? – спросил Десмонд.
      – Будь это другой человек, – ответила Анжела, – можно бы сказать, что она в неплохом настроении. Но для Джилли это глубокая депрессия. Не дайте сбить себя с толку улыбками и шуточками. Ей больно.
      Десмонд вдохнул:
      – Начинаешь задумываться насчет планов, которые Господь, как говорят, имеет в отношении каждого из нас, вам не кажется?
      – Господь ничего с нами не делает, – сказала Анжела. – Ему и не к чему. Хватает того, что мы делаем друг с другом.
      Она махнула рукой и вошла в лифт. Дверь с шелестом закрылась.
      – Анжеле тоже больно, – заметил Десмонд.
      – Всем нам больно.
      Он кивнул:
      – Аминь.
 
      Новая палата была рассчитана на двоих, но вторая койка пустовала, так что Джилли пока оказалась здесь полновластной хозяйкой. Окно занимало всю боковую стену, оно начиналось на высоте пояса и поднималось до самого потолка, открывая вид на город. С такой высоты был виден даже собор Святого Павла. Дальше прямоугольные башни небоскребов горным хребтом загораживали набережную и Волчий остров.
      – Вот это вид! – присвистнул Десмонд.
      – Пару раз в день они запускают сюда экскурсии, – сообщила ему Джилли.
      Она криво усмехнулась им – все ее улыбки теперь были кривыми, – а потом ее взгляд упал на то, что было у них в руках. Софи видела, как трудно Джилли удержать на губах улыбку.
      «Надо было оставить все барахло в коридоре», – подумала она, с запозданием сообразив, что художественные принадлежности напоминают Джилли о том, чего она лишилась.
      «Ты поправишься, – хотелось ей сказать. – Не успеешь оглянуться, как снова будешь рисовать и писать красками».
      Только что, если не будет?
      – Как сегодня занятия? – спросила Джилли.
      – Да ты же знаешь, – ответил ей Десмонд. – Все как всегда. Все хотят рисовать прямо сейчас, не потратив ни минуты на учение.
      – А кто ведет мои уроки?
      – Мы с Иззи по очереди, – сказала Софи. – Пока не… – «найдут тебе замену», – чуть не сорвалось у нее с языка. – Пока ты не вернешься.
      – Думаю, им надо найти кого-то на постоянную работу, – сказала Джилли.
      Десмонд покачал головой:
      – Да ведь ты скоро выйдешь.
      Джилли промычала пару тактов из «Желанья и надежды» – песенки, которую Ани Ди Франко недавно записала для нового фильма «Свадьба лучшего друга». На прошлой неделе они посмотрели его на видео, но Софи большую часть проспала.
      – Давайте говорите со мной! – потребовала Джилли. – Что происходит в школе? Я, кажется, год там не была.
      Десмонд протянул:
      – Ты ведь знаешь, как у Ханны с Дэви Финном, верно?
      – Ну-ка рассказывай! Я уже всерьез собиралась ради этой парочки заделаться профессиональной свахой.
      – Можешь не трудиться, – сказал Десмонд.
      Софи кивнула:
      – В субботу она пригласила его в гости, и он засиделся до утра.
      – Плюс, – добавил Десмонд, – люди видели, как они целуются и держатся за руки в общественных местах.
      – О господи, я все пропустила! – сказала Джилли. – Подробности! Я желаю сочных подробностей.
      «Как здорово, что Джилли приходит в себя, – думала Софи, – пусть даже слова еще выговаривает невнятно и не может пока скакать, как обычно, по комнате. Да, непривычно видеть ее лежащей вот так. Такой тихой».
      Но Десмонду вскоре пришлось уйти, и тогда Софи заметила, что веселье-то наигранное.
      – Я взяла у тебя из ящика письмо от Джорди, – сказала она, откапывая конверт из-под кистей и тюбиков краски. – Захватила с собой.
      – Прочитаешь мне?
      – Ну конечно… – Софи замялась. – Судя по штемпелю, оно до несчастного случая отправлено. Ты ведь знаешь, он хочет приехать, но сначала должен закончить кое-какую студийную работу. Он говорил Венди, что прилетит на выходные.
      – Мне его не хватает.
      Софи кивнула:
      – И нам тоже.
      Только не так, как Джилли…
      Письмо оказалось для Джилли лучшим тонизирующим, чем все ее посетители. Джорди сухо и точно описывал жизнь в Лос-Анджелесе и беззлобно подшучивал над голливудской компанией, в которую попал из-за Таниных киношных дел. И в каждом слове безошибочно ощущалась любовь к Джилли.
      К тому времени как Софи дочитала до конца, глаза Джилли сияли.
      – Как ты думаешь, ему там хорошо? – спросила она.
      Софи покачала головой: