Ньюфорд, май
 
      Я весь день провозилась, настраивая новую программу синхронизации, чтобы выкинуть из головы проклятую сестрицу. Всегда считала, что лучший способ решения задачи – думать о любой чертовщине, лишь бы не о том, чем в данный момент занят. Должно быть, моему подсознанию удобнее работать, пока сознание не смотрит в его сторону. Тут бы что угодно подошло, но программирование лучше всего помогает понять, что насущная проблема есть всего лишь одна из мировых проблем, а не целый мир, черт его подери.
      Последнее время я работаю в Linux'e. Мне нравится, что там все исходные коды в открытом доступе. В Linux'e чувствуешь себя членом большой дружной семьи, а мне это ощущение нравится, хоть я и знаю, что каждый только и смотрит, где бы срубить капусту, да и я не исключение.
      Рози обдумывает план действий, то есть сидит в трусиках и лифчике, смотрит телик и курит без остановки. Ровно в одиннадцать открывает себе первую банку пива.
      – Что ты там делаешь со своей машинкой? – спрашивает она во время рекламной паузы.
      – Думаю, – сообщаю я.
      Она хохочет:
      – Плохо дело, если твоим мозгам понадобился такой помощник.
      Не стоит и пытаться ей объяснить. Я просто улыбаюсь в ответ и продолжаю свое.
      Эта программка всерьез начинает меня доставать. Нынче в моде крошки компьютеры Palm, которые умещаются на ладони, но не каждый пожелает синхронизировать их данные через Windows в обычных персоналках. Вот я и пытаюсь наладить что-нибудь, что бы работало и с другими программами вроде Eudora для тех, кто не пользуется Outlook'oM. Долго уже бьюсь, и все не получается приличной бета-версии. Тысячный раз проверяю код, и на экране все прекрасно читается, а стоит загнать в симулятор программы Palm, как на выходе после синхронизации вылезает какой-то винегрет.
      Я вздыхаю.
      Утро прошло, а я ни с программой не разобралась, ни решения по поводу сестрицы не приняла. В конце концов я выключаю ноутбук и закрываю крышку.
      – Закончила работу? – спрашивает Рози.
      – Хочу прогуляться, – говорю я. – Пойдешь?
      – А куда?
      – Еще сама не знаю.
      Она смотрит на экран, где незнакомый мне актер расхваливает свой последний фильм незнакомой красотке. Наверное, местная программа. Мне вспоминается время, когда я целыми днями только и могла, что пялиться на экран, однако не похоже, чтобы Рози была в депрессии. Или депрессия у нее проявляется только в увлечении телевизором да пивом? Но она этим и без того постоянно занимается.
      – Не, – тянет она, – лучше посмотрю. И я оставляю ее перед телевизором.
      Я намерена просто покататься безо всякой цели, хотя мне следовало бы знать, что бесцельной деятельности не существует. Что-то в нас всегда знает, куда мы направляемся, даже если не умеет объяснить зачем. Думаю, потому я и не удивляюсь, обнаружив, что сижу в машине на обочине Индейской дороги и смотрю на маленький прицеп своего братца. Незаконченные дела застревают у тебя в голове и потихоньку грызут тебя.
      Помнится, вчера вечером, перед тем как заснуть, Рози повернулась ко мне и спросила:
      – Как это выходит, что ты готова убить сестру, а не братца? Это ведь он уродовал тебе в детстве жизнь?
      – Она знала, что делает, – сказала я. – Должна была понимать. А Дэл… да, он плохой, ясное дело, и притом тупой как фонарный столб. По-моему, он не ведал, что творит.
      – И от этого то, чем он занимался, становится хорошим?
      – Нет, конечно. Просто… – Как мне ей объяснить, если я сама не понимаю?
      – И вообще, кто сказал, что я готова убить сестру?
      – По-моему, ты сама.
      Я качаю головой:
      – Я хочу только припугнуть ее. Чтоб она знала, что сделала и каково мне было. И я не собираюсь делить с ней страну снов.
      Сидя в машине и глядя на трейлерный парк, я обдумываю вчерашний разговор. Вроде бы в моем отношении к сестричке ничего не изменилось. А вот насчет Дэла не знаю. Конечно, о том, что он мне нравится, и речи нет. Может, я даже побаиваюсь его чуток – где-то в темном уголке меня теперешней еще живет прежняя малышка. Помри он сейчас – плакать не буду. Но вот Джиллиан Мэй мне хочется причинить боль, а к Дэлу ничего не чувствую, кроме, может, какой-то жалости.
      Наверно, все было бы по-другому, если б я считала, что он до сих пор играет в те же игры. Если бы здесь, в трейлерном парке, была какая-нибудь малышка, с которой он выделывал то же, что когда-то со мной. Пожалуй, для того я и приехала. Удостовериться. Хотя нет, я чувствую, что не для того. И ни на чем я его не поймаю, сидя вот так и разглядывая его трейлер. Тем более розовый «кадиллак» в таком окружении незаметным никак не назовешь.
      Помнится, смотрела я раз ток-шоу, где все толковали о прощении: мол, нужно простить тех, кто причинил тебе боль, чтобы жить дальше своей жизнью, – но и это не из моего репертуара.
      Так и не поняв, зачем я здесь, решаю, что с тем же успехом можно вернуться в мотель. И тут смотрю в зеркальце заднего вида и вижу, что по дороге шагает ко мне девчонка. Лет четырнадцати с виду, но я могу и ошибиться на пару лет в любую сторону. Напоминает нас с Рози в ее годы: слишком много косметики на лице и похожа на проститутку в своем топике и юбчонке из кожзаменителя, такой короткой, что могла бы и вовсе не надевать. И еще туфли на платформе. Приблизившись к «кадиллаку», она бросает на него восхищенный взгляд.
      – Эй, привет! – окликаю я.
      Она останавливается, но молчит как рыба.
      – Живешь в этом парке? – спрашиваю.
      – До конца месяца, – отвечает она. – Мамаша не внесла плату, так что скоро придется опять уволакивать задницы.
      – Я здешняя, – говорю я ей.
      Она снова восхищается «кадиллаком», обводя взглядом его силуэт.
      – А по вам не скажешь, – говорит она.
      – Ну, по виду судить не стоит.
      – В здешних местах стоит.
      – Пожалуй, – соглашаюсь я. – Хочешь прокатиться?
      Она задумывается лишь на мгновение и тут же залезает на пассажирское сиденье. Наверно, считает, раз я женщина, бояться ей нечего. Не стоит ее переубеждать, хотя чистейшее зло, с каким мне приходилось сталкиваться, бывало, выглядело вполне по-женски. Взять хоть мою мамочку.
      – Как тебя зовут? – спрашиваю я, пока она устраивается на сиденье.
      Она гладит рукой белую кожу обивки. Я знаю, что творится у нее в голове: сон наяву – вот когда-нибудь и у нее будет такая тачка, и никто уж никогда ее в этих местах не увидит.
      – Лиззи, – говорит она. – А вас?
      Отвечая, я завожу «кадиллак», и мы отъезжаем.
      – Это ваша машина? – спрашивает Лиззи.
      Я киваю:
      – Куда тебя свозить?
      – Куда угодно, лишь бы подальше. Хоть в Нью-форд, хоть в Чикаго. Нью-Йорк, Лос-Анджелес… согласна на все.
      Я готова рассмеяться, но она говорит серьезно – так же серьезно, как говорили бы мы с Рози, если бы нам тогда кто-нибудь предложил прокатиться в такой тачке.
      – А если что-нибудь поскромнее? – спрашиваю я.
      Она ухмыляется, откидываясь на спинку кресла:
      – Везите куда хотите, мне все хорошо.
      И мы едем молча, радуясь ветру в волосах и ровному шуму колес «кади» по асфальту.
      – Что вы делали в этом парке? – спрашивает она через некоторое время.
      – Знаешь тот одинарный прицепчик: белый с синим, с поломанным навесом над окном?
      Она кивает.
      – Мне показалось, я знакома с хозяином.
      – Он ваш друг?
      – Вряд ли.
      – Это хорошо. Я подумала, может, вы его прежняя подружка. Он как увидит вас в такой тачке, постарается угнать ее прямо у вас из-под задницы, лишь бы выпивки купить.
      – Он такой страшный?
      Она хмыкает:
      – Разве это для тех, кто боится крыс. Просто никчемный неудачник. Вечно ноет, как ему прежде хорошо жилось и что те времена прошли. Мы его Бутылкой прозвали, потому что без бутылки его редко увидишь.
      – Он к тебе не пристает?
      – Насчет поразвлечься?
      – Можно сказать и так.
      Лиззи качает головой:
      – Он бы, может, и рад, да куда ему. Попробовал бы, я б ему кое-что оторвала.
      – А ты не из трусливых, да?
      – Может, у него и была жена из Морганов, но их всех перебили, и теперь никто ему ничего спускать не собирается, тем более я. Говорят, был он в молодости крутой и вытворял всякое, а теперь посмотреть на него: жирный старый пьянчуга, у которого ничего не осталось, кроме воспоминаний да тюремных наколок.
      Она оборачивается и смотрит на меня:
      – Он вас когда-то обидел?
      – С чего ты взяла?
      Пожимает плечами:
      – Не знаю… Просто у вас в глазах вроде как сидит какая-то старая невеселая история.
      Я смеюсь:
      – А в твоих сидит мудрая старуха. Когда это ты навострилась так разбираться в людях?
      – В наших местах приходится учиться быстро, – говорит она. – Ошибешься – и, если повезет, останешься жива, чтоб всю жизнь потом жалеть.
      – Тебя кто-то обидел? – спрашиваю я.
      – Мы все друг друга обижаем, – отзывается она, – так уж устроен мир.
      – Наверно, так и есть.
      Я опять вижу в ней себя. И странное дело, мне хочется помочь ей выбраться, пока она не дошла до такого же, как мы с Рози. Но сейчас мне некогда ею заниматься.
      – Мне надо ехать, – говорю я. – Тебя отвезти обратно или высадить где-нибудь здесь?
      – Возьмите меня с собой, – просит она.
      Я несколько секунд смотрю на нее, прежде чем перевести взгляд опять на дорогу.
      – Этого не могу, – отвечаю я.
      – Почему?
      – Ну, прежде всего, сама понимаешь, мне ни к чему, чтоб копы накрутили мне хвост за похищение несовершеннолетней.
      – Меня никто и не хватится.
      Я бросаю на нее еще один взгляд.
      – Чем, по-твоему, я занимаюсь? – спрашиваю.
      – Не знаю. Все лучше, чем я живу.
      Грустно, что она, пожалуй, права.
      – Вот что я тебе скажу, – говорю я. – Мне надо закончить одно дело. Вот когда сделаю, заеду снова в ваш парк, и тогда мы еще поговорим.
      – Да, как же…
      Я притираю «кадиллак» к обочине, чтобы можно было смотреть только на нее.
      – Слушай, – говорю я, – мы ни хрена друг о друге не знаем, так что я не собираюсь просить тебя мне верить или еще что, а если б и попросила, ты бы скорее всего не поверила. Но если я говорю, что собираюсь вернуться, значит, собираюсь. Хочешь – верь, хочешь – нет, мне все равно, но одно я точно знаю: в этот раз ты со мной не поедешь.
      – А зачем вам возвращаться? – спрашивает она.
      – Затем, что я побывала в твоей шкуре и, если б тогда кто-то предложил мне помочь оттуда выбраться, решила бы, будто померла и попала в рай. Так что, скажем, ради маленькой девочки, которой никто так и не предложил того, что я тебе предлагаю.
      Не знаю, почему я все это говорю… нет, вру, знаю. Потому что это правда. Не могу объяснить, с какой стати мне вздумалось помочь девчонке, но мне в самом деле хочется сделать для нее все, что в моих силах. Может, чтобы доказать, что я не такая, как моя сестричка. Только что я скажу Рози?
      – Ладно, – говорит Лиззи. – Я буду вас ждать.
      – Я тебя не подведу.
      – Ну, насчет этого присяжные еще совещаются.
      Ни мне, ни ей не приходит в голову, о чем поговорить на обратном пути. Я высаживаю ее у трейлеров и, пока она не отошла от машины, придерживаю за локоть.
      – Если я за тобой не вернусь, – говорю я, – значит, умерла или попала за решетку.
      Она кивает, но не верит мне ни на минуту. Не знаю, почему мне так важно, чтобы она поверила.
      – А если вернетесь, то что? – спрашивает она.
      – Тогда и поговорим. О том, чего тебе хочется. И как я могу помочь этого добиться.
      Она долго смотрит на меня.
      – Чего-то я тут не понимаю, – говорит она. – Похоже, вам важнее, чтоб я поверила, будто вы вернетесь, чем мне. С чего бы это?
      – Я знаю, каково ждать кого-то, а он так за тобой и не приедет. Здесь такого не будет.
      – Знаете что? – спрашивает она. – Может, я вам и верю.
      Это только слова. Но я по глазам вижу: она говорит, что думает. Она наклоняется через сиденье, быстро целует меня – как дочка маму в том выдуманном телевизионном мире, где в семьях и вправду любят друг друга, – и выскакивает из машины. Машет мне рукой и шаркает по пыльной площадке между трейлерами. Я смотрю ей вслед и думаю: она выглядит по-другому. Разворот плеч, походка – все лучится надеждой.
      Не помню, чтоб я когда-нибудь чувствовала себя такой счастливой. Не понимаю как, но маленькой Лиззи удалось сделать это. Я позволяю взгляду скользнуть к бело-синему трейлеру.
      – Хрен с тобой, Дэл Картер, – говорю я. – Чего бы ты ни заслуживал, получишь это не от меня.
      Потому что ради него я не собираюсь рисковать свободой. Только не теперь, когда мне, кажется, есть о ком позаботиться. Не так, как мы с Рози заботились друг о друге все эти годы, потому что Лиззи еще может выплыть.
 
      – Помнишь тех парней с собачьими головами? – встречает меня в мотеле Рози. – У одного из них на футболочке еще было что-то насчет того, чтобы не покупать тайскую продукцию?
      Я едва успела войти и не понимаю, к чему она о них вспомнила.
      – Он еще отогнал нас от добычи, – добавляет она. – В том лесу, где мы во сне охотимся.
      Я сбрасываю туфли и забираюсь на диван.
      – Ясно, – говорю. – И что с ним?
      – Он болтался сегодня на стоянке, – говорит Рози, – вместе с приятелем, то есть мне кажется, это был тот приятель. Собачьих голов на них не было, а футболочку я заметила, потому что ты тогда о ней заговорила. Погуляли они этак по стоянке, а потом перешли шоссе – и нет их.
      – Что-что?
      Она повторяет все сначала, более подробно, и я начинаю беспокоиться. С какой это стати они нас выслеживают?
      – Где они исчезли? – спрашиваю.
      Рози вылезает из кресла, и я вместе с ней подхожу к окну.
      – Как раз вон там, – говорит она. – Под рекламным щитом у старой галантереи.
      Из окна там не заметно ничего особенного. Под рекламой – какие-то чахлые кустики. Наверно, украшали газон, пока кто-то о них заботился, а теперь задыхаются в сорняках и завалах мусора. Асфальт потрескался, лавчонка закрыта, и перед ней пара брошенных ржавых легковушек.
      – Так прямо взяли и исчезли? – повторяю я. – Не нырнули за щит, к примеру?
      Рози мотает головой.
      – Стояли в натуральную величину, и – раз! – их нет. – Она щелкает пальцами. – Вот так!
      Надо посмотреть вблизи. Я снова сую ноги в туфли и выхожу на стоянку. Рози тащится за мной.
      – Что ты рассчитываешь найти? – спрашивает она, когда мы, перебравшись через шоссе, останавливаемся перед галантереей.
      – Хотела бы я знать.
      Я обхожу рекламный щит, продираюсь сквозь заросли сорняков, сама не зная, чего ищу. Почему-то я уверена, что узнаю, как только увижу. Но на вид здесь все самое обыкновенное. Меня трясет от злости: знаю же, что-то есть – так близко, что чувствую его вкус, как острый перец на языке, – и ничего не вижу. Пинаю пивную банку, и она со звоном откатывается по асфальту. Рози закуривает.
      Я поворачиваюсь к ней, чтобы попросить поточнее указать, где исчезли собакоголовые, и тут уголком глаза, вскользь, что-то вижу. Описать это невозможно – просто воздух вроде как становится тоньше, как бывает иногда на шоссе в жаркий день, когда над асфальтом стоит зыбкое марево. Стоит мне взглянуть туда прямо – все пропадает, и я снова отворачиваю голову, медленно скашиваю глаза… Вот оно опять, в самом уголке глаза.
      Меня туда тянет, прямо ведет что-то во мне, обычно скрытое глубоко и надежно. Похоже, сидящая во мне волчица узнает это марево и хочет в него. Я оглядываюсь на Рози, но та ничего не замечает. Курит себе сигаретку и скучающе пялится на мотель.
      Я выбрасываю ее из головы. Все выбрасываю из головы и подхожу к тому мерцанию медленно, украдкой, не глядя на него прямо; двигаюсь этак по-вороньи, бочком. Вступаю в него, и воздух становится другим. Одновременно густым и прозрачным. Я вроде как проталкиваюсь в него и чувствую, будто на паутину наткнулась. На мгновение все плывет в глазах, и я чуть не шлепаюсь прямо на задницу.
      Прихожу в себя, и глаза у меня лезут на лоб, а губы разъезжаются в ухмылке, потому что мир мотеля и шоссе пропал. Нет, не пропал. Я вижу его как в окно. Стою в густом кустарнике и вижу, как мимо по шоссе проезжают машины. А за шоссе и мотель, но все это уже в другом мире.
      Оборачиваюсь и вижу высокую траву под корявыми деревцами, а в сотне ярдов от меня какое-то свечение – как раз там, где полагалось бы стоять галантерейной лавочке. «Страна снов», – говорю я себе и знаю, что не ошиблась. Узнаю вкус и запах. А то место, где я сейчас стою, – это вроде перевалочной станции – ни тому, ни другому миру не принадлежит.
      Стоит мне все это обдумать, как в голове у меня что-то сдвигается. Это другой способ видеть мир, приходит мне в голову, и я уверена: шагнув обратно в мир, из которого только что вышла, я в любой момент сумею теперь вернуться сюда.
      И тут я замечаю Рози. Она обалдело вертит головой, пытаясь сообразить, куда я подевалась. Поворачивается на месте. Я дожидаюсь, пока она окажется ко мне спиной, пропускаю проезжающую машину, выхожу и хлопаю ее по плечу.
      – Срам Господень! – вскрикивает она. – Я чуть в штаны не напустила! – И вид у нее становится окончательно обалделый. – Ты откуда выскочила?
      – Я нашла дорогу в тот мир, – говорю ей, а сама думаю: «Нет, не дорогу. Дороги». Такие проходы есть повсюду, и теперь я умею их видеть. Не спрашивайте как. Видимо, после первого раза какая-то дверца в голове отперлась, и теперь я замечаю такие же мерцания со всех сторон, куда ни повернись.
      Пытаюсь показать их Рози, но она ничего не видит. Не знаю уж, в чем тут дело. В конце концов я беру ее за руку и протаскиваю насквозь. У нее голова кружится сильнее, чем у меня в первый раз, и, по-моему, ее все это пугает. А у меня такое чувство, словно мне вручили ключи от всего мира, и, пожалуй, так оно и есть.
      Мы идем обратно на стоянку, но Рози по-прежнему не видит зыбких мест, хотя вокруг их полным-полно. Я упражняюсь, исчезая в них и выскакивая обратно, пока не догадываюсь, что стоит кому-то засмотреться в нашу сторону – а Рози стоит в облегающих штанишках и полурасстегнутой блузке, так что на нее только гей не засмотрится, – и парень непременно задумается, что тут творится.
      Тогда мы возвращаемся в номер. Даже здесь обнаруживается такое же мерцающее местечко: прямо в стене, смежной с соседним номером. Я проскакиваю через него туда-обратно и хохочу во все горло. Прихватываю с собой Рози, и мы оказываемся в стране снов – ее сразу узнаешь. Признаться, в первый раз мне чуточку не по себе, но стоит оглянуться и увидеть за спиной это мерцание, все страхи как рукой снимает. А вот Рози далеко не так счастлива. Когда мы оказываемся в том местечке промеж миров, ей все хочется свернуться в комок. Правда, в стране снов она приходит в себя.
      Мы опять в своем номере, и Рози тут же присаживается в кресло, чтобы перекурить это дело, а я продолжаю забавляться с мерцанием.
      – У меня мурашки по коже, на тебя глядя, – говорит Рози.
      – Чего это?
      – Будто ты проходишь сквозь стену и исчезаешь.
      – Так оно и есть.
      – Все равно жутко.
      Она так и не видит мерцания, хоть я и брала ее с собой. Чтобы пройти сквозь него, ей приходится держать меня за руку.
      Наконец забава мне приедается, и я снова забираюсь с ногами на диван.
      – Та чертова старуха все нам наврала, – говорит Рози.
      – Не думаю. Просто не все сказала. Она нам описала два способа перебраться через границу, а о том, что есть и другие, промолчала.
      – Как по-твоему, почему это?
      Пожимаю плечами:
      – Как знать. Мне показалось, мисс Люсинда из тех старушек, которым по душе чужие неприятности. Воспользуйся мы одним из ее способов, и были бы неприятности либо у нас, либо у тех парней. В любом случае она бы повеселилась.
      – Не знаю, – тянет Рози, – мне и третий не внушает доверия.
      – Кто тебя просит доверять? – говорю я. – Малость подозрительности никогда не помешает. Но чему я научилась, тому научилась.
      – А почему у меня не получается? То есть ты-то можешь меня провести, но почему я сама ни фига не вижу? В последний раз думала, мы сейчас о стену шмякнемся. И на той стороне мне все время блевать охота.
      – Пройдет, когда мы целиком переберемся на ту сторону.
      – Надо думать… Но мне не очень-то хочется оказываться там в таком виде. Что такое пара девчонок? Как ты собираешься защищаться, если что?
      – У нас есть ножи, – напоминаю я, – и заряженный пистоль.
      Его мы первым делом выкопали, добравшись до Тисона.
      – Я бы не отказалась от тяжелой артиллерии, – говорит Рози. – Скажем, пару винтовок и «узи».
      Я качаю головой. Она не первый раз заводит эти разговоры. Но по мне, доставать хотя бы один пистолет законным путем слишком хлопотно, а наличные на нелегальный ствол тратить жалко. Притом с нашими судимостями лучше не обзаводиться арсеналом.
      – Ну, подумаем, – говорю я ей. Рози качает головой:
      – Сколько можно думать…
      – Теперь я знаю, как разобраться с сестричкой, – продолжаю я, словно она ничего и не говорила.
      – Это как же?
      – Что она сделала, когда мы в прошлый раз с ней столкнулись?
      – Пропала, как те парни-псы.
      Я качаю головой:
      – Да нет, она проснулась.
      Наверняка так. Если б она перебралась туда моим новым способом, то далеко бы не ушла. Лежала бы беспомощной калекой.
      – И?.. – говорит Рози.
      – Ну представь, что она вдруг не сможет проснуться. Скажем, кто-то подсунет ей снотворного – не смертельную дозу, а просто чтобы спала покрепче. Куда она от нас денется, если просыпаться ей будет некуда?
      – Черт, – говорит Рози, – если на то пошло, ты можешь просто прихватить ее, пока она там валяется, и уволочь в страну снов, при условии, конечно, что в ее палате найдутся эти твои мерцания.
      – Сдается мне, они всюду найдутся, если знать, как искать.
      – Но потом уж раздобудем деньжат и бросаем все это дерьмо, договорились?
      Я вспоминаю обещание, данное Лиззи, но пока о нем рано заводить разговор.
      – Что захотим, то и сделаем, – говорю я Рози. – Все, что угодно!
      Она ухмыляется, как встарь:
      – Вот теперь ты дело говоришь.
 
      Мы не знаем, как обернется дело, так что подготовились ко всему. Я беру свой рюкзачок, заворачиваю пистолет с запасной обоймой в какие-то тряпки и запихиваю поглубже. Переодеваюсь в джинсы и кроссовки.
      – У тебя подходящая обувка найдется? – спрашиваю у Рози.
      – Розовые кеды.
      – Сойдет.
      Следующая остановка – в аптеке, где мы запасаемся снотворными таблетками для моей сестрички. В продуктовом я покупаю воду в бутылках, мюсли и шоколадки для Рози. Она рвется заглянуть в винный магазин и купить чего-нибудь покрепче, но я не пускаю, и она только мрачно швыряет к себе в корзинку блок сигарет. И в магазинах, и по дороге я высматриваю те мерцания. Оказывается, труднее всего найти место, где их нет, так что предложение Рози начинает казаться разумным. Я с удовольствием представляю себе, как моя сестричка будет лежать калекой в стране снов и ждать, что мне вздумается с ней сделать. И тогда я смогу как следует ей объяснить, что во всем она сама виновата.
      Мы заезжаем на стоянку у здания реабилитации, когда на часах уже половина десятого. «Оно и к лучшему, – думаю я, – за парковку платить не придется и свободных мест полно. И внутри – часы посещений закончились, и нам только и останется, что пройти мимо сестринского поста».
      Мы выходим из машины, и я лезу в багажник за своим рюкзачком.
      – Рэй, милая, – говорит Рози. Я поднимаю к ней голову. – Ты ведь не наделаешь глупостей, правда? Либо утаскиваем эту твою сестричку в страну снов, либо скармливаем ей несколько таблеток. Ты ведь не устроишь там переполох, не засадишь меня снова за решетку, а?
      – У меня все обдумано, – говорю я. Но она не унимается:
      – Да, конечно, у тебя обдумано. Только стоит тебе взглянуть на карточку этой бабы, у тебя тормоза отказывают, милая. Понятно, не мне тебя учить, что делать и чего не делать, – добавляет она, видя, что я качаю головой, – но знаешь, просто на всякий случай, может, надо еще что-нибудь предусмотреть? Ну, «кади» поближе переставить, а то, еще лучше, раздобыть для этой работы не такую заметную тачку.
      – Ты за меня не беспокойся, – говорю я, – голова у меня в порядке.
      – Ладно… Ты же понимаешь, я только потому это говорю, что за тебя беспокоюсь.
      – Я понимаю, Рози. Во всем этом проклятом мире я только тебе и доверяю по-настоящему.
      И она снова ухмыляется по-старому.
      – Ладно, – говорит, – начинаем представление.
 
      Я и раньше бывала здесь после закрытия, но никогда так рано. Обычно прокрадывалась поздно ночью взглянуть на свою сестричку – понятия не имею зачем. Но сегодня все по-другому. Сегодня рядом со мной Рози. На всякий случай я достаю из рюкзачка пистолет. А, черт, я же теперь в любой момент могу смыться и ни один тупой коп не догонит.
      Примечаю, где воздух мерцает. На стоянке. У бокового входа. Пара мерцаний – в коридоре, и даже если в сестричкиной палате их нет, так вот одно прямо напротив ее двери.
      – Видок у нее тот еще, – шепчет Рози.
      Я киваю, пережидая, – вдруг опять нахлынет красная волна, насчет которой беспокоилась Рози на стоянке, но ничего особенного не чувствую. Не скажу, чтобы, глядя на сестричку, вдруг пустила сопли. Мне ее не жаль, но и желания придушить ее или врезать кулаком в лицо, как бывало раньше, не испытываю. Что вовсе не значит, будто я готова отказаться от задуманного.
      – Пожалуй, – наконец отвечаю я Рози. – Но она еще узнает, что такое душевные муки, или как там называется то, что со мной было…
      – Думаешь, она не проснется, когда мы начнем ее шевелить?
      – Не знаю, а какая разница? Ну, проснется, закричит, так ведь пока медсестра добежит, мы уже нырнем в то мерцание, а им туда ходу нет.
      – Так что, берем? – спрашивает Рози.
      Я весь день обдумывала предложение Рози, и с каждым разом оно выглядело все привлекательнее.
      – Ну, мы же не за тем пришли, чтоб вручить ей медаль «Лучшая сестра»?
      – На вид она ничего не весит, – замечает Рози. – Я ее возьму, а ты делай, что там надо с твоими мерцаниями.
      Я в последний раз оглядываю Джиллиан Мэй, мирно спящую на кровати. Она ушла далеко – вглубь страны снов, надо полагать. Даже не вздрагивает, когда Рози поднимает ее с постели.
      – Рэй?
      Я киваю и выхожу в коридор. С обеих сторон никого.
      – Порядок, – тихонько говорю я в дверь палаты.
      Рози, надо отдать ей должное, еще девчонкой выглядела хрупкой, но сила в ней была и теперь есть. Она отступает от кровати с моей сестричкой на руках, будто в той и фунта весу нет. Голова Джиллиан Мэй свешивается у Рози с одной руки, ноги – с другой, а руки болтаются, словно они тут ни при чем. Но она не просыпается. Черт возьми, даже дыхание не изменилось.
      Рози несет ее ко мне. Я держу рюкзачок в одной руке, а другую кладу Рози на плечо и направляю ее в невидимое для нее мерцание.
      – Эй! – слышится с поста чей-то крик.