– Не знаю.
      – А как насчет третьей карты? – спросила Венди. – С розовым «кадиллаком»?
      – Ни малейшего представления, – сказала Джилли.
      Софи уже хотела кивнуть, но вдруг вскинула руку.
      – Постойте, – сказала она. – Помнится, тем утром, когда я видела двойника, на улице стояла розовая машина – за квартал от твоего дома. Длинный розовый автомобиль с откидным верхом. Я даже начала тогда напевать про себя ту песенку Фреда Иглсмита.
      Все заулыбались, радуясь поводу отвлечься от напряженного разговора.
      Им всем припомнилось выступление группы Иглсмита в «Твоем втором доме». Дело было в январе, и все они плясали как безумные под звуки гавайской гитары и электронного кантри-рока, а грубоватый голос Фреда выводил строки, едва слышные из-за оркестра. Они попали под его очарование с первой песни и не сразу осознали, что «гавайская гитара» – на самом деле мандолина, переданная через электронную приставку. Особый блеск музыке придавала бешеная перкуссия ударника – парня, которого звали Хэнк Стиральная Доска. Он и играл на стиральной доске, а еще у него был стальной шлем пожарного с прикрепленными к нему цимбалами и рожки, пристроенные прямо на стиральной доске. После концерта они купили себе по диску с разными записями и с тех пор то и дело обменивались ими между собой.
      – «Пребольшущая машина…» – тихонько напела Джилли.
      Софи кивнула:
      – Может, это ее и была. Твоей сестры, я хочу сказать.
      – Понятно…
      Все снова помолчали.
      – Так о чем вы тут спорили, пока я не пришла? – спросила Венди.
      – Софи хочет, чтобы я рассказала Лу о сестре. А я не хочу втягивать полицию. Не хочу, чтоб она из-за меня попала в беду.
      – Но, Джилли… – начала Софи.
      – Особенно не хочу в том случае, если ей пришлось пройти через то же, что и мне. Из-за того, что я ее бросила. – Джилли покачала головой. – Да кого я обманываю? Конечно, так оно и было. Неудивительно, что она сломалась.
      – Ты тоже через это прошла, – сказала Софи. – Но ты-то не сломалась.
      – О, ради бога. Сколько себя помню, у меня в голове всегда было полно дряни.
      – Но ты же не стала из-за этого вредить людям, – возразила Софи.
      – Мне просто повезло, – сказала Джилли. – Мне помогли. Как в сказке. А ей – нет.
      – Этого мы не знаем. Мы же ничего о ней не знаем!
      Но Джилли ее не слушала.
      – Вы знаете, что после аварии – пока я еще была в коме – Джо приглашал волшебных целителей помочь мне?
      И Венди, и Софи кивнули.
      – И все они сказали, что ничего не могут сделать, пока я не разберусь со старыми ранами. Проблема не в том, что я сама пережила, а в том, как я обошлась с Рэйлин. Такое нельзя забыть. И простить.
      Софи хотела что-то сказать, но передумала и, склонив голову, взяла Джилли за руку и пожала ее.
      Венди вздохнула. Из них троих только ей не приходилось залечивать ужасные раны, оставленные детством. В ее мире все было как надо. Ее не совращал старший брат, не покидала мать – не было ничего такого, что случалось с двумя из каждых трех ее знакомых женщин.
      – Я согласна с Софи, – заговорила она, неохотно возвращаясь к теме, которую кто-то же должен был закончить. – По-моему, надо сказать Лу. И Джо тоже.
      Но Джилли уже качала головой.
      – А Джо зачем? – спросила Софи.
      – Ну а кто еще из наших знакомых столько знает о стране снов? – отозвалась Венди.
      Софи улыбнулась:
      – Кроме меня, ты хочешь сказать?
      – Он по-другому знает. Он ведь не только во сне там бывает, верно? Он сможет понять, как это сестра Джилли превращается там в волчицу.
      – Если это была она, – вставила Джилли.
      – Правильно. Может, он и в этом разберется.
      Джилли мотнула головой:
      – Я уже и так ей навредила.
      – А если она не только тебе вредит? – спросила Венди. – Может быть, с точки зрения какой-нибудь вселенской кармы ты и заслуживаешь наказания за то, что сбежала от сестры, хотя лично я в это не верю. Господи, да ты сама-то была ребенком. И сколько тебе досталось за эти годы!
      – Это оправдание?
      – Нет, – сказала ей Венди. – Просто факт. Но что, если она делает зло и другим? Ни в чем не виноватым? Их-то за что наказывать?
      – Да… да, наверно…
      – Так что мы должны рассказать.
      – Господи, ничего я не знаю, – сказала Джилли. – Нельзя ли оставить это на завтра? Сейчас я просто ничего не соображаю.
      Венди незаметно переглянулась с Софи.
      – Конечно можно, – сказала она.
      Джилли пристально взглянула на нее:
      – Пообещай, что не станешь ничего делать, пока мы завтра не поговорим. – Она перевела взгляд на Софи, – И ты тоже.
      – Я не скажу Лу, – сказала Венди, – но Джо, по-моему, нужно известить как можно скорее.
      Чуть помолчав, Джилли коротко кивнула.
      – Конечно, – сказала она, – ему скажем. Хотя не представляю, где ты станешь его искать. Он ушел вглубь страны снов.
      Венди кивнула:
      – Касси мне говорила. Но я передам ей и… – поспешно добавила она, – предупрежу, чтобы больше она никому ни слова.
      Все было сказано, и Софи с Венди собрались уходить.
      – Ничего, что ты остаешься тут одна? – спросила Софи.
      – Не хуже, чем всегда.
      У Венди дрогнуло сердце – так безнадежно прозвучали эти слова. Попрощавшись и выйдя в коридор, она остановила Софи:
      – Ты бы не могла тоже его поискать?
      Софи покачала головой:
      – Не представляю даже, как за это взяться. Но постараюсь известить, кого смогу, в Мабоне, когда попаду туда нынче ночью.
      – Надо помочь ей пройти через это, – сказала Венди. – Через все это.
      Софи угрюмо кивнула, продела свою руку под локоть Венди, и они вместе вышли на улицу, склонив головы и опираясь друг на друга в поисках силы и утешения.
 

2

 
      После ухода Венди и Софи я долго боюсь заснуть. Мне никак не верится, что сестра пыталась меня убить – сбить машиной в Мире Как Он Есть или загрызть, обернувшись волчицей в стране снов. Знаю, люди меняются, но чтобы настолько? Не могла добрая малышка, которую я оставила, сбежав из дому, вырасти в какого-то чудовищного оборотня-убийцу. Слишком велика перемена – она не укладывается у меня в голове.
      Но кто бы ни обладал разумом, скрытым за глазами той волчицы, он меня ненавидит. В это я верю без труда. И эта мысль не дает мне уснуть. Понимаете, я знаю, что всегда могу, если встречусь с ней снова, проснуться и сбежать от нее, но что, если она последует за мной и сюда? Бывает такое? Джо приходит в страну снов и уходит из нее, когда захочет. Может, и она в прошлый раз просто растерялась и не успела меня догнать? Или не хотела торопиться? Может, она и так знает, где искать меня, беспомощную Сломанную Девочку, этакий прикованный к постели вариант Красной Шапочки, и выжидает, выбирая подходящую минуту, чтобы явиться и покончить со мной?
      Зря я об этом задумалась – теперь вздрагиваю от каждого шороха, потому что мне мерещится в нем цокот волчьих когтей по каменному полу. Спрятаться мне негде. Не то что с кровати не встать – даже одеяло на голову натянуть не сумею. А ведь там не одна волчица будет – ко мне из коридора ворвется целая стая.
      Мне даже обидно: я ведь всегда любила волков, а теперь из-за нее начинаю бояться. Конечно, они хищники и все такое, но я же знаю, они не нападают на человека, если их не вынудили.
      Чем же я ее до такого довела?
      Мне снова приходят на ум доводы Софи: круг замкнулся, я снова не желаю признавать, что это могла быть моя маленькая сестренка Рэйлин, но спор с собой утомляет меня еще больше, чем перепалка с Софи, веки наливаются свинцом, а сердце стучит вдвое быстрее, чем положено, из-за того, что может поджидать меня по ту сторону сна.
      Просто диво, что я все-таки засыпаю. И, заснув, попадаю в «когда-то давным-давно» своих снов…
 
      Я чувствую, как меня уносит, и стараюсь сосредоточиться на последнем месте, где была с Тоби, – высоко на ветке самого большого из соборных деревьев, – там я недосягаема ни для одного волка, будь он оборотень или кто еще. Хотя бы теоретически.
      Если только она не сумеет добраться до ветки прямо отсюда тем же путем, что и я.
      Но для этого надо, чтобы она бывала там раньше, возражает рассудочная половина сознания. Так уж тут все устроено: попасть можно куда угодно – люди и попадают, во сне, а потом почти ничего не могут припомнить, но если хочешь оказаться в определенном месте, сначала надо там побывать. А велики ли шансы, что она уже бывала на том дереве?
      Но если она – оборотень, что мешает ей принять человеческий облик и залезть на дерево не хуже меня? Или обернуться птицей, если на то пошло.
      Я засыпаю, так и не дав рассудку себя утешить, и, видимо, это меня подводит: я оказываюсь не на безопасной ветке высоко над землей, а на вершине холма. За спиной у меня странное здание, а внизу от подножия до самого горизонта простирается лес. Я не сразу понимаю, что смотрю на Большой лес, потому что ни разу не видела его со стороны.
      Отрываю взгляд от горизонта и оглядываю ближайшие окрестности. Вокруг скопления скал и расщелины, в которых можно спрятать дюжину волчьих стай. Но никакого движения в них не заметно, и я переключаю внимание на дом. Отсюда мне не так уж много видно. Только окна в каменной стене – три окна на три этажа, – а стекла в них такие темные, что внутрь не заглянешь. Камень для стен явно брали прямо из-под ног, и здесь еще много осталось – валуны и булыжники рассыпаны от вершины холма до самого леса по всему склону. Крыша соломенная, а единственное отверстие в стене – большая арка, которая, похоже, ведет в мощенный булыжником внутренний двор. Странное дело, в арке не хватает замкового камня.
      Я последний раз окидываю взглядом склон и лес и направляюсь к дому. Через несколько минут я уже во дворе. Он довольно велик – пожалуй, размером с бейсбольную площадку. Прямо напротив арки, через которую я вошла, – другая, а по обе стороны от нее в стене большие деревянные двери. Вдоль стен тянутся деревянные лавки, а посреди двора колодец. Выше в стенах множество окон, все с такими же темными стеклами. Под нижними окнами ящики с травами и цветами.
      Я подхожу к колодцу и заглядываю вниз. Дна не видать. Воздух во дворе чистый до прозрачности, но я слышу запахи пива и еды: какие-то пряности и благоухание свежевыпеченного хлеба. Из четырех дверей открыты только две, причем за одной мне видны денники и груды сена. Надо думать, там конюшня. За другой – деревянные столики, окруженные стульями. Подняв взгляд к притолоке, я читаю вывеску:
 
      ГОСТИНИЦА ЗАБЫТЫХ ЗВЕЗДАМИ
 
      Теперь я догадываюсь, куда меня занесло. Этот самый замок я видела тогда с Тоби с ветки исполинского соборного дерева.
      Не видно ни души, но кто-то же готовит и печет хлеб, а может, и пиво варит. Думаю, не окликнуть ли хозяев, но боюсь привлечь к себе недоброе внимание. Мне так и мерещатся волки, затаившиеся в тени или глядящие на меня из-за темных стекол.
      Я подхожу к двери под вывеской, переступаю порог, моргаю. Глаза еще не приспособились к полумраку. По левую руку от меня тянется длинная деревянная стойка. Совсем как в вестернах: во всю длину стойки – зеркало, а перед ним на полке – бутылки да стаканы. Когда глаза привыкают, я различаю, что жидкости в бутылках – всех цветов радуги. Чудно! Не могу представить себе бирюзового вина. И синего виски тоже.
      Дальше у стены камин, но огонь в нем не горит. По обе стороны камина два ряда кабинок для обедающих, и такие же тянутся вдоль правой стены. Стены украшены картинами и гобеленами – на них пейзажи и портреты, исполненные в старинной манере. На каждом столике, в каждой кабинке – по паре толстеньких белых свечей, тоже незажженных. За столиками никого, как и за стойкой.
      Я откашливаюсь:
      – Э… здесь есть кто-нибудь?
      Нет ответа, но слышен шорох: ткань трется о ткань, будто кто-то шевельнулся. И тут я замечаю какого-то человека в кабинке справа от камина. Выжидаю, не заговорит ли он или она, и, не дождавшись, начинаю потихоньку приближаться сама, виляя между столиками, готовая обратиться в бегство при малейших признаках опасности.
      Человек молча смотрит, как я подхожу. На столе перед ним стакан с синей жидкостью, на доске вокруг стакана – влажные синие круги. Мужчина красив грубоватой, резкой красотой. Венди сказала бы – красавчик негодяй. Такого иногда можно увидеть на улице у дансинга: стоит особняком не потому, что не с кем танцевать, а из романтической любви к одиночеству. Обязательно с мотоциклом и с сигареткой в зубах, а в заднем кармане, может статься, отыщется томик Рембо. Или хотя бы кого-нибудь из битников. Темные волосы, откинутые назад со лба, чисто выбрит, синеглаз, а ради таких ресниц иная женщина и убить может. Худощав и одет во все черное. Руки спокойно лежат на столе по сторонам стакана – тонкие и изящные, но не слабые.
      – Гм… здравствуйте, – начинаю я, – простите, что побеспокоила…
      Он продолжает смотреть на меня, ничем не показывая, понятны ли ему мои слова.
      – Вы говорите по-английски? – заново подступаюсь я.
      Подняв стакан, он делает глоток и опять опускает на стол, добавляя к прежним еще один синий круг.
      – Ну и ну, – наконец подает он голос, – вы посмотрите, кто к нам пришел. Мамочка Зануда собственной персоной. Ошиблась адресом, дорогуша. Здесь всем своих бед хватает по горло, так что лишнего не надо.
      У него такой голос, от которого по спине словно кошачьей лапкой проводят. Низкий и звучный. Очень обаятельный, несмотря на все гадости, какие он произносит. Я совершенно не намерена увлекаться этим типом, но чувствую, как меня к нему тянет, и это меня раздражает.
      – Мы что, знакомы? – спрашиваю я.
      – Какая разница!
      – Надеюсь, у вас хотя бы есть причины грубить? Или просто проявляется врожденная злобность?
      Голубые глаза еще минуту изучают меня, после чего он отвечает:
      – Я приберегаю свою злобу для тех, кто ее заслуживает, хотя кое-кто думает иначе.
      Очаровательно! Сама непосредственность. Этот мистер не похож на свирепого волка, готового вцепиться в глотку, но и к клубу моих поклонников он явно не принадлежит. Я не привыкла вызывать неприязнь с первого взгляда у людей и животных, и это новое ощущение оставляет неприятный осадок. Конечно, я не совершенство и не считаю, будто все должны меня любить. Но и врагов я никогда не умела заводить, а если обижала кого-то, пусть даже ненароком, обязательно извинялась и старалась как можно скорее загладить вину. Всегда.
      Кроме того единственного раза, когда убежала из дому…
      Эта мысль подсказывает другую. Может, парень злится на нее и нас опять перепутали?
      – Вы знакомы с моей сестрой? – спрашиваю я.
      – Помоги нам небо! Так вас еще и две?
      – Послушайте, – настаиваю я, – в чем дело? Насколько мне известно, я вас впервые вижу, и вы ничего обо мне не знаете.
      – Тебе бы хотелось так думать, да?
      – Я думаю, что вы либо меня с кем-то спутали, либо просто дурно воспитаны.
      – Меня здесь зовут Гремучкой, – говорит он. – Ну как, в памяти ничего не звякнуло?
      Действительно, имя звучит знакомо, только пока ни с чем не связывается. Должно быть, провалилось в одну из малых черных дыр у меня в памяти. Но вдруг я вспоминаю:
      – Вы друг Тоби!
      Хотя что там говорил Тоби?
       «С Гремучкой дружить нельзя. Это все равно что завязать дружбу с луной или звездами: сплошные разочарования. Потому что они такие блестящие и так высоко подвешены».
      – Нет, не друг, – поправляюсь я, не дав ему высказать очередную гадость. – Тоби говорил, вы не из тех, с кем можно дружить.
      Поднимается и опускается бровь, голубые глаза насмешливо блестят.
      – Так и сказал? – спрашивает он.
      В голосе легчайший намек на угрозу, и я снова начинаю нервничать. Стараюсь не оглядываться, но куда же они все подевались? Хоть хозяин гостиницы должен же где-то быть?
      – Я дружу с Джо, – говорю я, заслоняясь его именем, как талисманом, в надежде, что для него оно что-то значит, как и для тех Родственников, что встречались мне в Большом лесу. – Ну, знаете, – добавляю я, помедлив, чтобы припомнить имя, которым называла его Джолена, – с Анимандегом.
      – Но сейчас Джо здесь нет, верно?
      Я не позволяю себе выказать страх, разве что руки немножко дрожат, но его взгляд прикован к моему лицу, так что рук он, надо думать, не видит.
      – Да. Ну, приятно было поболтать, – говорю я ему и начинаю пятиться, но тут он небрежным взмахом руки указывает на скамью напротив себя.
      – Но куда же вы? – говорит он. – Не уходите, прошу вас, присядьте. Поделитесь со мной своею мудростью.
      – Я вас не понимаю.
      – Неужто? Весь Большой лес только о тебе и говорит: девочка-сновидица, в которой горит ярчайший духовный свет. Все убеждены, что твое появление предвещает великие перемены.
      Он улыбается, но только глазами. Не нужно уметь читать мысли, чтобы почувствовать серьезную ненависть, которая так и рвется наружу. Мне хочется оказаться подальше, пока он не перешел от слов к делу.
      – Не понимаю, о чем вы говорите, – повторяю я. – Яничего не знаю.
      – Однако так щедро раздаешь советы и перлы премудрости! О, и помощь тоже. Ты ведь и помочь всегда готова, верно? Если тебе это ничего не стоит.
      Я осторожно отступаю. Не знаю, за кого он меня принимает – за сестру или за кого-то совсем незнакомого, – но мне не нравится, к чему идет дело. Вовсе не нравится.
      – Как, уже уходишь?
      Угроза прорывается так явственно, что я замираю на месте.
      – Я…
      Я толком не знаю, что сказать. Но он не успевает отпустить новую колкость, потому что у меня за спиной раздается голос:
      – Лих! Ты ведь не станешь распугивать моих гостей, а?
      Я бы обернулась, да боюсь повернуться спиной к этому мистеру Непосредственности.
      Гремучка с кислой миной смотрит мне через плечо – ему испортили развлечение. Залпом допивает свой странный синий напиток и встает, высокий и угрожающий.
      – Мы с тобой еще встретимся, – сулит он, проскальзывая мимо меня.
      Я поворачиваюсь ему вслед и даже подхожу к дверям, чтобы увидеть, как он шагает через двор. Свернув налево, он исчезает за аркой, противоположной той, в которую прошла я. Когда он вступает под тень свода, видна вспышка янтарного света, и его нет как не бывало. Я застываю с открытым ртом. Я-то дивилась, что это за гостиница в самой глуши, и даже ни одной дороги к ней не ведет. Но если из нее можно так запросто телепортироваться, так поставь ее хоть на луне, она не растеряет постоянных обитателей.
      Убедившись, что Гремучка не собирается возвращаться, я оборачиваюсь к своему избавителю. Он стоит над покинутым Гремучкой столиком, вытирая тряпкой синие круги. Поднимает голову, когда я подхожу.
      – Прошу прощения, – говорит он. – Лиходей не лучшая компания, когда на него находит.
      Догадываюсь, что он и есть хозяин гостиницы. На вид он напоминает жизнерадостного пройдоху или каменщика – крупный, почти квадратный, мужчина в белой майке в обтяжку, обрисовывающей все мускулы и представляющей на обозрение мощные руки, сверху донизу покрытые татуировками. Сплошные звери: ящерица, волк, рысь, орел, дракон… Длинные каштановые волосы связаны на затылке в хвостик, бородка клинышком. Но в отличие от Гремучки – вернее сказать, Лиходея, поскольку здешнему хозяину лучше знать, – он так и лучится доброжелательством.
      – Мне он сказал, его зовут Гремучка, – говорю я.
      – Это скорее не имя, а описание – как если меня назвать трактирщиком. А зовут меня Уильям, кстати сказать. Уильям Кемпер.
      Кажется, и Тоби говорил про Гремучку что-то такое. «Это не имя, а звание».
      Я называю Уильяму свое имя и прохожу за ним к стойке, где он моет стакан Гремучки в раковине из нержавеющей стали и начинает его протирать. Современная мойка и водопровод меня удивляют, но сейчас на уме более важные вопросы.
      – Так что такое этот Гремучка? – спрашиваю я.
      Уильям с ухмылкой пожимает плечами:
      – Кто его знает. Появился откуда-то довольно давно и сказал только, что зовут его Лиходей Гренн, Гремучая Змея. Кажется, долго дивился, что никто его не узнает.
      – А он… опасен?
      – Всякий бывает опасен, если доведешь. Впрочем… – Он кивает. – Пожалуй, Лиходей всегда довольно опасен. Заносчивость так и прет из него, и ему явно случалось подраться. Из-за чего он к вам прицепился?
      – Сама не знаю.
      Он, кажется, думает, что знает меня, и то, что он знает, ему оченьне нравится.
      – Вы писательница?
      Я качаю головой.
      – Тогда совсем не понимаю. Выпьете что-нибудь?
      – А что у вас можно заказать?
      – Все, что обычно пьете, дома то есть.
      – Пиво. Или кофе.
      – Есть и то, и другое.
      – Тогда, пожалуй, кофе.
      – Сливки? Сахар?
      Услышав, что я предпочитаю черный без сахара, он снимает с полки одну из бутылок, и из нее в толстостенную фарфоровую кружку льется дымящийся ароматный кофе. Он ставит кружку передо мной и усмехается моему обалделому виду.
      – Ну что вы? – говорит он. – Это ведь сон. Здесь все по-другому.
      Я улыбаюсь:
      – Просто еще не привыкла. Пока что только и повидала, что пару кварталов Мабона да Большой лес.
      Он кивает:
      – А потом впали в уныние и очутились здесь?
      – А что, все ваши гости – люди, впавшие в депрессию?
      – Да нет, всякие бывают. Видели бы вы, что здесь творится в полнолуние. Но название вроде «Забытых Звездами» привлекает, конечно, прежде всего несчастных и невезучих. По первому разу многие ради названия сюда и наведываются.
      – Не то чтобы я так уж унывала, – говорю я, – по крайней мере, когда я здесь. Хотя в Мире Как Он Есть я не очень-то счастлива.
      Он молча кивает – универсальный отклик барменов на все случаи жизни. Продолжу я рассказ или буду молча пялиться в свою чашку – ему все равно. Я пробую кофе.
      – Замечательно! – хвалю я и добавляю: – А почему вы спросили, не писательница ли я?
      – Из-за Лиха. Он их не любит.
      – За что?
      – Ну… – Уильям с минуту глядит мимо меня, в пространство. – Ребят вроде него я называю ничейными, – говорит он, вернувшись взглядом к моему лицу, и вскидывает руку, останавливая вертящийся у меня на языке вопрос – Понимаете, они в стране снов не свои, и не в ворота сна прошли, как, скажем, вы. Их кто-то выдумал, и жизнь у них ограничена книжной полкой, да и длится только до тех пор, пока в них кто-то верит.
      – Эдар, – говорю я, вспоминая разговор с Тоби. – Они пришли из междумирья.
      Он с любопытством глядит на меня:
      – Вот-вот. Где вы о них слышали?
      Я рассказываю ему о Тоби.
      – Знаю я его – тот, что зовет себя Буас, да? Думается, эти двое из одной истории. Видел я и других оттуда же, но они теперь почти растворились.
      – Так это правда? Они в самом деле истаивают, когда в них перестают верить?
      – О да… К слову о несправедливости жизни.
      – Все равно не понимаю, из-за чего на меня взъелся ваш Лиходей.
      – А это он так старается остаться в памяти, – поясняет Уильям. – Доведет человека до белого каления, так уж тот его не забудет.
      Я качаю головой. Чувствую, что дело не только в этом, но не знаю, как объяснить.
      – Понятно, я могу и ошибаться, – признает Уильям.
      – Я не спорю, – говорю я, – просто, по-моему, тут было что-то личное.
      – Я бы не слишком беспокоился на вашем месте. Поверьте, он то и дело творит всякие пакости. Сколько раз уж я грозился его выставить, но… – он пожимает плечами, – наверно, мне его жалко.
      – Кажется, у вас хватает свободного времени, – замечаю я, чтобы сменить тему.
      – Ну, по большей части мои посетители – ничейный народ, а нынче утром заглянула компания Родичей и вроде как распугала всех. Вы ведь слышали, как на них действует присутствие чистокровок?
      Я киваю:
      – Думаете, и это правда?
      – А какая разница? Ничейные этому верят, вот и разбежались. Хотя да, скорее всего, правда.
      – Я думала, знают ли об этом Родственники?
      – Трудно сказать, – тянет Уильям. – Вообще-то сомневаюсь. Они больше между собой общаются, а ничейные стараются держаться от них подальше – так кто бы им рассказал?
      «Ты бы мог рассказать», – думаю я. Но сегодня мне не хочется больше никого раздражать. Спрошу лучше Джо, когда в следующий раз с ним увижусь.
      – А оборотни здесь не бывают? – спрашиваю я.
      – Вы хотите сказать, кроме Родственников?
      – Ну да…
      Не могу поверить, чтобы возненавидевшая меня волчица была из Народа.
      – Вообще-то нет, – говорит Уильям. – Сновидцы вроде вас обычно какой облик приняли, пересекая границу, такого и держатся. И с ничейными то же самое – если только тот, кто их выдумал, не дал им способности менять шкуру. Но если они не превращаются у меня на глазах, так откуда мне знать?
      – Так что люди-волки к вам не заглядывают?
      Он улыбается:
      – Псовые частенько бывают – чистой крови то есть.
      – А кроме них?
      – Вы кого-то ищете?
      «Того, кто меня ненавидит», – думаю я, но качаю головой:
      – Нет, просто любопытствую.
      Он опирается локтями на стойку, наклоняется поближе ко мне.
      – Может, и не мое это дело, – шепчет он, – но в последнее время на сей счет лучше не любопытствовать попусту. Объявилась тут банда сновидцев, которые пересекают границу в волчьих шкурах, так они охотятся на единорогов и пьют кровь.
      Я чувствую, как округлились у меня глаза и кровь прихлынула к щекам.
      – Да-да, – продолжает Уильям. – Сами понимаете, все всполошились. Я слышал, кое-кто из Родственников взялся их выследить, и, если вас примут за одну из их компании, неприятностей не оберешься.
      – Я… я не из их компании, – говорю я. – Но, по-моему, я их видела. Они сегодня вечером напали на нас с подружкой.
      – А вы проснулись и удрали у них из-под носа?
      Я киваю.
      – Местные так не могут. Им некуда проснуться, и стая до них добирается. Никто не знает, сколько времени это тянется, но уже довольно давно. Особенно бесятся псовые, потому что, видите ли, эти сновидцы рядятся в их шкуры.
      У меня начинает сосать под ложечкой. Что, если Софи права? Если стаю водит моя сестра?
      – Мне… наверное, пора, – говорю я. – Сколько я вам должна?
      – За счет заведения, – отвечает Уильям и ловит мой взгляд. – Ну и светитесь же вы изнутри.
      Я вздыхаю:
      – Надо полагать. По крайней мере, я от всех только об этом и слышу.
      Он еще минуту удерживает мой взгляд, а потом резко распрямляется.
      – Поглядывайте, кто у вас за спиной, – советует он. – Такое сияние, оно вроде маяка.
      – Жаль, что оно ни на что не годно, кроме как объявлять: «Привет, вот она я, световая реклама!»
      – Польза-то от него есть, – заверяет меня Уильям, – только такими вещами сразу пользоваться не научишься.
      «Разница невелика», – думаю я и встаю с табурета.
      – Спасибо за кофе и беседу.
      – Берегите себя.
      Я слабо улыбаюсь:
      – И за совет.
      – Слушайте, я только хотел…
      Я накрываю ладонью его руку, лежащую на стойке.
      – И не думала иронизировать, – говорю я ему, – очень благодарна, правда.
      Пожимаю ему руку и выхожу из зала. Останавливаюсь во дворе и оглядываюсь по сторонам. Меня не покидает ощущение, что за мной следят. Может, это какой-нибудь Эдар, истаявший до невидимости. Быстро пробегаю по булыжной мостовой к той арке, в какую вошла.
      От открывшегося передо мной вида захватывает дух, и я долго стою, озирая бесконечные просторы Большого леса. Если вспомнить, какой высоты там каждое отдельное дерево, огромный лес, раскинувшийся внизу, предстает и вовсе необозримым. Я гляжу на него еще минуту, а потом позволяю себе проснуться.
 

3

 
      Софи хорошо знала, что не она создала страну снов. По всей видимости, тот, другой мир существовал вечно, а то и дольше и был известен под самыми разными названиями с тех пор, как появились те, кто умел давать имена.
      А вот Мабон, город, раскинувшийся в его снах, был ее собственным.
      Хотя теперь уже, может быть, нет. Теперь он не принадлежал ей целиком. Зато начинался он с нее.
      Это не было похоже на создание картины. Она не натягивала холст, не накладывала грунтовку и крупные первые мазки, не прорабатывала детали. Да и замысла никакого не было.
      Была маленькая девочка, которая после школы просиживала одна в квартире, где жила с отцом с тех давних пор, как мать бросила их. Софи ее почти не помнила. Тогда они были бедны, и денег на краски и книги не хватало, вот она, дожидаясь отца с работы, и развлекалась тем, что рисовала карандашом на старых пакетах и читала книги, стопку которых раз в неделю приносила из библиотеки. Она прибирала дом, готовила обед и делала домашнее задание, но все равно времени на чтение и рисунки оставалось вдоволь. Даже слишком много. Ко вторнику она обычно успевала прочитать пять книг, взятых в субботу утром в библиотеке. И тогда начинала грезить наяву.
      Первым появился мистер Честный Малый с его удивительной лавкой, в которой имелись все не написанные еще книги, а в дальних комнатах была устроена художественная галерея, где хранились несозданные шедевры великих художников.
      Там, в кожаном кресле, она прочла «Стоика» Эмили Бронте, «Перегрина» Авраама Дэвидсона, пятую песнь байроновского «Чайльд Гарольда» и «Элидор» Алана Гарнера.
      Она в одиночестве созерцала полотна, которые написали бы Ватто и Дали, если бы прожили немного дольше. Живопись Уотерхауза и Кольера, гравюры Сарджента, пастели Дега – не виданные никем в Мире Как Он Есть. А она видела их, и не только их, в той маленькой галерее за книжной лавкой.
      Лавка с ее богатствами привиделась ей с такой отчетливостью, что время, проведенное в грезах, ничем не отличалось для нее от жизни наяву. А вокруг лавки постепенно возникал город. Сначала появилась улочка, видная из окна, за ней – дом напротив, потом кварталы жилых домов по сторонам улочки. Город рос и ширился, она уже не властвовала над ним безраздельно, его существование питалось и другими мечтателями, поселившимися в нем и дополнившими его собственными представлениями и идеями. Кроме мечтателей в город стекались Эдар из междумирья, существование которых зависело от того, верили ли в них.