Но это не значит, что мисс Люсинда навела на него порчу.
      – Мы же не собираемся ничего красть, – успокаиваю я Рози. – Положись на меня.
      – А если она не захочет с нами говорить?
      – Вежливо попрощаемся и пойдем своей дорогой.
      – Не знаю, не знаю… – говорит Рози.
      – Может, ты меня просто подвезешь и посидишь в машине у моста? А я пешком пройдусь до хижины и обратно.
      Мы еще немножко спорим, но в конце концов отправляемся в Тисон вместе. День чудесный, небо над нами ясное и синее, но не так жарко, чтоб хотелось откинуть верх «кадиллака». У самого Тисона мы сворачиваем на боковую дорогу и выезжаем на Старое шоссе.
      Ничего здесь не изменилось: разве что лес стал гуще и придвинулся ближе к дороге. Мы оставляем свой розовый автомобиль у мостика и по тропинке идем к избушке. Рози нервничает, а меня охватывает какое-то жадное предвкушение, какого я не знала много лет, и я дивлюсь самой себе, потому что не так уж расположена к магии, колдовству и всему такому прочему.
      По правде сказать, я даже не уверена, что старуха еще жива. Как-никак, столько лет прошло. Но мы выходим из-за деревьев, и она тут как тут, на крылечке, словно все тридцать лет так и просидела не сходя с места. И бутылочное дерево стоит. Правда, выросло, и бутылок на нем еще больше. Мы останавливаемся поодаль, но так, чтобы можно было перекликаться. Рози глаз не сводит с дерева: ждет, что поднимется ветер и бутылки зазвенят. А я машу рукой старухе.
      – Как поживаете, мэм? – кричу я. – Нельзя ли с вами словечком перекинуться?
      Пара бутылок на дереве звякает друг о друга, хотя ветра я не чувствую. Зато чувствую, что Рози готова задать стрекача, и хватаю ее за руку.
      – Не разрешите ли подняться к вам на крылечко? – кричу я. – Мы вам кое-что принесли.
      Долгое молчание, и я уже начинаю задумываться, не померла ли старуха да и осталась сидеть тут в ожидании могильщика. Но потом я примечаю ее глаза, темные, сверкающие и живые.
      – Что у вас? – ворчит она.
      Странный у нее голос: хриплый и скрипучий, словно заржавел от долгого бездействия. Но я далека от того, чтобы принять ее за впавшую в маразм старушенцию, – чего нет, того нет.
      – Виски и табачок, – отвечаю я.
      На темном лице возникает трещина улыбки, в ней сверкают белые зубы.
      – Подходите, девоньки, – говорит она, – посидите со мной малость.
      Я не из застенчивых – говорю: «Спасибо, мэм» – и прямиком шагаю к крыльцу, но Рози мнется позади. Мисс Люсинда ухмыляется еще шире.
      – Не бойся, девонька, – обращается она к Рози, – не обижу.
      Рози поспешно кивает:
      – Да, мэм.
      – Ты бы прошла в дом. Там на плите тарелочка с печеньем да чайник. Принеси нам.
      На крыльце только один стул. Я оставляю его для Рози, а сама присаживаюсь на перила и болтаю ногами.
      – Славное у вас тут местечко, – говорю.
      – Да, тихое.
      – Ни на каких картах не отыщешь.
      Она смеется:
      – Да кому я нужна?
      Рози выносит из дома тарелку печенья и чай.
      – Не стесняйтесь, девоньки, – говорит мисс Люсинда.
      Рози ставит поднос на крыльцо, а я спрыгиваю с перил и наливаю старухе чаю, добавив добрую порцию виски из фляжки, которую прихватила с собой. Фляжку и мешочек трубочного табака оставляю у ножки ее стула и подаю ей кружку. Узор с нее почти стерся, и фарфор потрескался, но посудина еще крепкая.
      – Мне нравятся заботливые девочки, – замечает мисс Люсинда.
      – Меня зовут Рэйлин, – представляюсь я, – а это моя лучшая подруга Рози.
      – Приятно познакомиться.
      – И нам, – говорю я.
      Рози выдавливает из себя робкую улыбку.
      Я наливаю себе горячего черного чая и беру одно печенье. Оно так и тает во рту. Я не пробовала таких домашних печений с тех пор, как сбежала моя сестричка и готовка в доме Картеров стала делом случая, – управлялись, кто как может. И тут мне приходит в голову: как это печенье и чай оказались готовы ровно к нашему приходу?
      – Вы ждали гостей? – спрашиваю я.
      – Я всегда кого-нибудь жду, – говорит мисс Люсинда. – Доживешь до моих лет – научишься быть готовой к чему угодно. Прежде всего, я не слишком люблю неожиданности.
      Я думаю о том, как мы явились ни с того ни с сего, со своим виски и табаком. По мне, так это неожиданность. Но вслух я говорю только:
      – Я и сама их не слишком люблю. Взять хоть прошлую ночь…
      И начинаю рассказывать о стране снов, как мы там становимся волчицами и что за странные парни повстречались нам. Насчет единорогов умалчиваю.
      Мисс Люсинда знай сидит себе, покуривает трубочку да прихлебывает чаек с виски. Но она меня слушает и, похоже, верит. Как бы спокойненько и равнодушно она ни держалась, но я-то вижу. И вижу, что ей любопытно, зачем мы пришли. Но об этом я пока молчу. Просто заканчиваю рассказ и снова хвалю ее печенье.
      – Вас послушать, – говорит она, – любой бы решил, что имеет дело с парочкой сумасшедших. Или наркоманок.
      Рози украдкой косится на нее со своего места, где сидит, смоля сигарету за сигаретой. Окурки она тушит о крышку пачки и складывает аккуратной кучкой у ножки стула. Когда мисс Люсинда оборачивается к ней, Рози мгновенно отводит взгляд и умоляюще смотрит на меня.
      – Пожалуй, любой бы решил, – соглашаюсь я и, выждав время на один глубокий вздох, продолжаю: – Если бы сам кой-чего не знал о таких делах.
      Мисс Люсинда снова глядит только на меня:
      – Ты не из застенчивых, да, девонька?
      – Нет, мэм. Что касается некоторых вещей, то нет.
      – Так что привело вас ко мне в гости? Не думаю, чтоб вы просто решили одарить старушку по доброте душевной, хоть и благодарна за табачок и виски.
      Я пожимаю плечами:
      – Просто я никогда не видела таких парней с собачьими головами, вот и задумалась, кто бы мог мне про них растолковать.
      – А с чего взяла, будто я смогу?
      Кажется, настал момент, когда надо действовать напрямик.
      – А что, не можете? – спрашиваю я. – Потому что, если, скажем, можете, я буду вам обязана. Очень обязана.
      Она опускает руку к бутылке виски:
      – Думаешь, эти подарочки покрывают долг?
      – Нет, мэм, не думаю. Я принесла их из вежливости, и только.
      – Хороший ответ.
      – Чем же, мэм?
      Она улыбается:
      – Знаешь, в старых сказках говорится, что духи не любят, когда их подкупают. Но дар, принесенный по доброй воле, совсем другое дело. Он их кое к чему обязывает.
      Пока она говорит, на меня нападает странное головокружение: что-то проползает по позвоночнику прямо в голову, и, чтобы сохранить равновесие, мне приходится ухватиться за деревянный столбик, поддерживающий навес над крыльцом. Я смотрю на мисс Люсинду, но на одно мгновение мне видится вместо старушечьего лица морда какого-то животного, вроде бы мускусной крысы или выдры, не разберу. Слышу, как рядом ахает Рози, но морда уже исчезла, и мисс Люсинда сидит себе как ни в чем не бывало и рассматривает меня своими темными глазищами.
      – Давайте-ка, я вам кое-что расскажу о тех, с кем вам, может, придется встретиться в этой вашей стране снов, – говорит она.
      Головокружение прошло, словно никогда и не было, но я на всякий случай держусь за столбик.
      – Вижу, что обе вы не любите учиться, – начинает старуха, – во всяком случае, не по книгам, да только того, что я вам расскажу, ни в каких книгах не сыщешь. Нам достался старый мир, девоньки, и сотворен он был не в семь дней, как твердят ваши знатоки Библии. Откуда я знаю? Да оттуда и знаю, что наш Народ в мире был с самого начала, и кое-кто из нас до сих пор по нему разгуливает. А если верить всему, что говорят, то кое-кто еще раньше того таился в темноте и ждал, пока мир начнется и станет интересным. Ну вот, в те дни никто из Народа – так они себя называют: просто Народ, – да, никто не был заключен в том обличье, в каком родился, – это про тех, кто вообще рождался. Кое-кто, говорят, просто всегда был. Был здесь с самого начала и, пожалуй, останется и тогда, когда погасят свет и все разойдутся по домам. Но я толковала про обличья – какими вы выглядите, когда мир вас видит. В те дни все вроде как еще не застыло. Ворона становилась маленькой чернявой девчонкой, потом снова выпускала перышки и улетала прочь. Или, скажем, выдра скатится в воду по скользкому глинистому откосу, а из воды выходит уже человеком. Все рассказы сходятся в том, что все тогда было чудесным и волшебным, мягче резины, и меняло вид, приспосабливаясь к окружающему миру, не говоря уж о мире, который внутри. Беда в том, что со временем люди начали давать всему имена. Пересчитывать да определять. А как только что-то определишь – скажем, назовешь волка волком, – так он уже навсегда заперт в этом облике. Застывает, как пудинг, и, чтобы изменить его, надо все основательно перемешать. Понимаете меня пока что?
      Обе мы киваем, хотя я, надо думать, понимаю малость больше, чем Рози. Ей никогда не давались отвлеченные рассуждения.
      – Словом, – продолжает мисс Люсинда, – время шло, и все потихоньку принимало такой облик, с которым все согласились. Только Народ не попался на эту удочку, а всё потому, что они наполовину живут в другом мире. Одной ногой стоят в том, который вы, девоньки, называете страной снов. Да и другие его так зовут. А вообще, какие только имена не дают! Мир духов, иной мир… В резервации индейцы говорят про него «манидо-аки». Всякому случается там побывать – во сне, – но мало кто умеет, проснувшись, вспомнить, что видел. А если и вспомнят, так не знают, что все там такое же настоящее, как в этом мире, в котором мы, девоньки, теперь сидим. Но вот те, кто зовет себя Народом, о котором я вам тут толковала, они ходят в обоих мирах и потому могут менять обличье. В их жилах старая кровь, и отсюда их способность переходить туда-обратно наяву, а в воздухе страны снов есть что-то такое, что позволяет им иметь не один вид.
      – Так эти собакоголовые из них были? – спрашиваю я.
      Мисс Люсинда пожимает плечами:
      – Может, из них. А если не из Народа, так в близком родстве с ним. Чем больше в твоих жилах старой крови, тем меньше ты связан правилами, запрещающими то или это. Так что те парни могут быть из первого Народа или близкая им родня. Если и так, они почуднее всего, с чем сталкиваешься в обычный день.
      – Значит, этому не научишься? – говорю я.
      – Умом – нет, – кивает мисс Люсинда, – но тело развить такую способность может.
      Я склоняюсь с перил поближе к ней.
      – И у нас тоже? – спрашиваю. – Мы тоже сумеем перейти границу в своем облике, а не просто присниться себе волчицами?
      – В скрытом виде эта способность в каждом есть, – говорит мисс Люсинда. – Записана в тех штучках, которые вы зовете словцом «ДНК», в участках генетического кода, от которых с виду никакого толку нет. Не скажу, чтобы у всех была кровь звериного народа, но волшебства во всяком довольно, и оно только и ждет, чтоб его разбудили.
      Я слушаю ее и соображаю, что она разыгрывает тупую деревенщину, так же как я сама. Старушка из лесной избушки, которая толкует про ДНК и генетические коды, получила образование где угодно, только не в наших горах. Я бросаю Рози многозначительный взгляд, но она просто слушает разинув рот.
      – Почему вы здесь живете? – спрашиваю я мисс Люсинду.
      Мне бы выспросить побольше об этом фокусе с переменой обличья, но она меня отвлекла, выказав вдруг такую ученость.
      Она только улыбается в ответ:
      – Слушай, девонька, поживи-ка с мое, так научишься ценить простую жизнь больше всего прочего.
      – Ну да, – в первый раз вмешивается в разговор Рози, – вечно слышишь одно и то же. Думаю, людям так легче выносить свое невежество и нищету.
      Я бросаю подружке злобный взгляд.
      – Вы ее не слушайте, – говорю мисс Люсинде, – она не о вас говорит.
      – Да я понимаю, – отзывается мисс Люсинда. – Знаю, каково хотеть того, чего вроде бы никак не получить.
      – Вот кстати, – вставляю я, – нельзя ли как-нибудь научиться этому фокусу, о котором вы говорили?
      Мисс Люсинда долго молчит, и я начинаю опасаться, что Рози своим вмешательством умудрилась-таки ее разозлить. Что она с нами больше и говорить не станет, да еще как бы и у нас ноги не отсохли. Ее взгляд устремлен за деревья, а из трубочки тянется кверху тонкая струйка дыма. Но наконец она снова переводит взгляд на меня.
      – Есть два способа пробудить эти дремлющие ДНК, – говорит она. – Первый – это изловить кого-нибудь из Народа или их близких родичей и напиться их крови.
      Мне вспоминаются все эти фильмы, которые я смотрела в открытых кинотеатрах и на ночных сеансах.
      – Не отсюда ли легенды о вампирах? – спрашиваю.
      – Может, и отсюда. Напиться крови – очень действенное средство, да только Народ его не всегда одобряет – сама понимаешь. И не обманывай себя: они всегда узнают, если кто слопал одного из них.
      – Вы сказали, есть и другое средство?
      Мисс Люсинда кивает:
      – Сварить зелье и выпить его. Времени уйдет больше, зато не заведешь себе врагов.
      Я еще только собираюсь спросить ее про состав зелья, а она уже начинает нараспев декламировать рецепт, один за другим перечисляя ингредиенты и каждый раз подчеркивая, что добыть их надо самому.
      Толченая головня, собранная на поле, сжатом в осеннее полнолуние.
      Жабья кожа, прокопченная на дыму от горящего гикори, высушенная и размолотая.
      Кукурузная пыльца, собранная на лист красного дуба метелкой из размочаленного прутика сикомора.
      Яд гремучей змеи, взятый в новолуние.
      Почка алоэ, разрубленная на четыре части, из которых каждая высушена на солнце в определенный день недели.
      Настойка из сосновых шишек, вываренных до образования тягучего желе.
      Печеные собачьи кости, размолотые.
      Измельченный свежесорванный пурпурный вьюнок.
      Изрубленное на мелкие кусочки перо из хвоста совы.
      И напоследок щепотку с шляпки того мексиканского гриба, из которого вы готовите свой псилоцибин.
      – Трудновато все это раздобыть, – говорю я.
      – Но возможно.
      – Да, пожалуй, возможно. Хотя человеку пришлось бы обшарить рай и ад, чтобы все это собрать.
      – Обшарит, если ему очень надо, – отзывается она.
      Потом объясняет, что все собранное следует смешать со стаканом кукурузного виски и оставить настояться в течение четырех дней. Затем слить в сосуд с ягодами рябины и кроваво-красной смолой, собранной на внутренней стороне коры мускатного дерева, и закопать сосуд в неосвященную могилу на тринадцать ночей, начиная с ночи новолуния.
      – А потом, – ухмыляется она, – выпей до дна и жди перемен.
      – И как это называется? «Коктейль для самоубийц»?
      Мисс Люсинда снова скалится:
      – Люблю девочек с юмором.
      – Догадываюсь, что будет больно, – говорю я.
      – О, много чего будет, – отвечает мисс Люсинда. – Боль – это еще не все. Это заставит твое тело изменить представление о том, кто ты есть. Будет тебе и лихорадка, и озноб. Будешь видеть то, чего нет, а то, что есть, на время оденется в новую шкуру. Но если пройдешь до конца, думаю, сочтешь, что дело того стоило.
      – Значит, пройти не всем удается? – спрашиваю я.
      Она качает головой:
      – Не всем хватает отваги. – Она бросает взгляд на Рози. – Понятно, испытать все придется только одной из вас. Потом она сможет поделиться своей кровью с подружкой.
      – Вы же говорили, этот ваш Народ такого не одобряет?
      – О, они умеют отличить дар от кражи.
      Мы еще немного сидим молча: мисс Люсинда с Рози покуривают, а я размышляю.
      – Зачем мы к вам пришли, я знаю, – говорю я, прощаясь, – но зачем вы нам помогаете? Насколько я понимаю, вы сами из Народа или из близких родственников. Мы могли бы напиться и вашей крови, как вы сами нас научили.
      – Могли бы? – Ее голос меняется, теперь он низкий и угрожающий, и темные глаза наливаются тьмой.
      Я слышу стеклянный перезвон и понимаю, что ветер снова встряхивает бутылочное дерево.
      – Конечно, мы бы не стали, – поспешно добавляю я, – просто я удивилась…
      Ее взгляд упирается в меня, и в нем по-прежнему стоит тьма.
      – Приходят время от времени люди, – говорит она, – о чем-нибудь просят. Кому зелье, кому наговор. Была как-то девчушка, которой позарез понадобилось летать как птица. Но по большей части, оттого что я им помогу, мир не станет интереснее. Даже наоборот, пожалуй. Но ты, девонька, – она сверлит меня взглядом, – с тобой другое дело.
      – Почему «другое»?
      – В тебе свет, – объясняет она, – темный свет такой силы, что уму больно долго смотреть на него. Этот свет говорит, что ты могла бы заново расшевелить мир, если кто подтолкнет тебя в нужную сторону.
      Она поднимает руку, не дав ни мне, ни Рози вставить слово.
      – Помню, помню, что я говорила, – продолжает она. – Как я люблю простую жизнь и все такое. Но есть два вида сложностей: одни мы сами на себя навлекаем, и они совсем не так уж забавны, а другие нам приносит мир. От таких чувствуешь себя отчаянным и живым, когда пытаешься сложить из них целое.
      – Коль у вас такое настроение, – предлагаю я, – почему бы вам не уделить мне глоточек своей крови и не посмотреть, каким интересным я сделаю для вас мир?
      Она качает головой:
      – Не думай, что мне это не приходило в голову. Беда в том, что не все бы одобрили дела, которые ты можешь натворить. Не хочу, чтоб они потом обернулись против меня – раз я сама все затеяла, понимаешь? Родственники не особенно любят, когда кто-то замешивает кашу вроде той, какую ты меня просишь заварить, а кому это нужно, чтобы столько могущественного Народа разом обернулось против него? Я-то знаю, видала, как оно бывает.
      Она опять затягивается дымком, и я понимаю, что больше нам здесь делать нечего.
      – Ну, очень вам обязаны за помощь, – говорю я, спрыгивая с перил.
      – Я бы тебе посоветовала быть осторожнее, – говорит нам вслед мисс Люсинда, – да только, если ты послушаешься, все веселье пойдет насмарку.
      Ясно, она над нами смеется, но отвечать не стоит. Не знаю, кто она такая, но проклятые бутылки снова дребезжат над нашими головами, а ветра ни черта не чувствуется. Так что я поднимаю на прощание руку и улыбаюсь ей.
 
      – Похоже, нам облегчили работу, – говорю я, пробираясь по тропке обратно к машине.
      – Ты что, поверила этой старой перечнице?
      – Ты же видела, как она изменилась – на один миг. На нас смотрела морда какого-то зверя. Не говори, что не видела.
      – Не знаю, что я там видела, – отзывается Рози, – только мне от всего этого неуютно.
      – Не об уюте речь, – говорю я ей, – а о силе и о том, чтобы стать еще сильнее.
      Но Рози только плечами пожимает.
      Знаю я, что она думает. У нас нет причин верить старухе. Она ничего нам не должна. Но я чувствую: она не соврала. Она и вправду надеется, что мы с Рози натворим дел.
      Я вспоминаю парней-псов, отогнавших нас от добычи, и знаю, что больше подобного не допущу. Но сперва мне нужна сила. Надо стать сильнее их, черт меня побери.
 
      Этой ночью на охоте мы осторожничаем. Мне вовсе не хочется снова налететь на собакоголовых, пока мы не готовы к встрече.
      Мы с Рози поговорили насчет зелья, прописанного мисс Люсиндой, но его приготовление – это изрядный труд, а мы с ней всегда предпочитали способы полегче и погрязнее. Так что, перебравшись через границу, мы ищем совсем особенный след – смесь запахов зверя и человека. Так пахло от тех парней-псов, только мы надеемся вспугнуть дичь помельче. И не такую свирепую.
      В ту ночь дело не задалось, и то же самое можно сказать про всю следующую неделю, но возиться со сбором ингредиентов для старухиной микстуры я пока не собираюсь. Целыми днями околачиваюсь у дома, где прежде жила сестрица, и, видно, теряю осторожность, потому что ее подружки пару раз меня примечают. Одна даже тащится за мной в магазинчик, но сбить ее со следа легче легкого.
      По вечерам, перед охотой, я захожу поглядеть и на саму сестричку. Однажды даже стою над ней, спящей, и думаю, что бы она делала, если б я вытащила у нее из-под головы подушку да прижала к лицу. Нажать посильнее и держать, пока обломки, что от нее остались, вовсе не перестанут шевелиться.
      Но я этого не делаю.
      Разок я заезжаю в Тисон и ставлю машину у трей-лерного парка на Индейской дороге. Просто хочется повидать братца Дэла, вспомнить детство, так сказать. В парке не видно ни одной живой души, кроме пары облезлых тощих собак и еще более облезлых тощих ребятишек. Но в конце концов мне удается посмотреть на это пугало. Он выползает, шаркая, из своего трейлера и тащится к почтовому ящику, даже не оглянувшись на блестящий розовый «кадиллак», припаркованный на обочине.
      Годы его не слишком щадили, что правда, то правда. Щеки обвисли, брюхо выросло, и вид у него вовсе не устрашающий, а просто жалкий. Пока он ползет за своей почтой, я вижу маленький сладкий сон – вот я подхожу к нему, щелкаю своей выкидушкой и смотрю ему в глаза. Увижу в них что-то от прежнего Дэла или один только страх?
      Этого я так и не узнаю. Даю ему вернуться в трейлер и сижу еще немножко, совсем ни о чем не думая. Потом завожу мотор и еду обратно в Ньюфорд.
      И наконец приходит ночь, когда мы ловим нужный запах – получеловека-полулисицы, – и я понимаю, что игра пошла всерьез.
      Мы заранее решили, что этой добычей не станем делиться со стаей. Нам так и неизвестно, кто они такие, и в любом случае, попробовав крови человека-лиса, мы обойдемся без них. А пока они помогут нам загнать жертву.
      Как я понимаю, в этом мире снов весь смак в том и состоит, что там полно неожиданностей, но от того, на что мы наскочили нынче, я на пару секунд теряю способность соображать. Мы уже дышим в спину добыче, мы уже так близко, что я почти чувствую вкус его крови на языке. Вылетая на прогалину, я знаю, что всего несколько секунд отделяют нас от цели, и кого же мы там видим, как не мою сестрицу с одной из ее подружек?
      Ветер дует от нас к ним, так что мы ничего такого не ждем и думать не думаем. Просто останавливаемся на бегу, и стая привычно растягивается полукругом за моей спиной, ожидая моего решения. А я ничего не могу придумать, только пялюсь на них. Потом чую их страх и понимаю, что они наши. Еще не знаю, что мы с ними сделаем, но ясно, сделаем, что захотим. Я на прямых лапах иду вперед. Глаза заливает красная волна ярости. Думаю: «Вот сейчас, наконец». Стая стягивается вокруг, следуя за мной по пятам. И тут ее подружка берет и исчезает. А мы с сестрицей встречаемся взглядами и замираем.
      – Ты меня знаешь, да? – вдруг спрашивает она. – Знаешь и не слишком любишь.
      А что тут удивительного, сестричка моя?
      Я бросаюсь на нее, но тут она следует примеру своей подружки и просто испаряется, а я врезаюсь в ствол у нее за спиной. Не удержавшись на ногах, падаю в какие-то колючки, сразу вскакиваю и рычу на стаю, подошедшую слишком близко. Мочусь на место, где стояла моя сестрица, и на прямых лапах отхожу в сторону, огрызнувшись через плечо на ближайшую волчицу. Она быстренько принимает позу подчинения, могу вас уверить.
      Я гляжу на Рози, а она на меня. Обе мы понимаем, что лиса уже не догонишь. Ушел. Я киваю Рози, и мы просыпаемся на гостиничной кровати.
      – Это она была! – говорит Рози. – Черт меня побери, если это не твоя сестра.
      Я еще не в состоянии разговаривать. Не просто увиделась с сестрой – увиделась с ней по ту сторону! В стране снов. В моейстране снов!
      – Как она вообще туда попала? – наконец выговариваю я. Сажусь и гляжу на Рози. – Какого черта она там делает, расхаживая в собственном теле, будто с ним ничего и не случилось?
      – Да, головоломка… Я качаю головой.
      – Нет, – говорю я, и собственный голос еще царапает мне глотку. – Это ошибка. Она совершила большую ошибку, потому что теперь-то я до нее доберусь. Я с ней делиться не собираюсь. Слышишь, Рози? Ни за что!
      – Ты обдумай все хорошенько, – предостерегает Рози. – За решетку больше попадать не стоит.
      Черт возьми, мы и так под смертным приговором. Прикончишь ее и не только срок получишь. Сделают тебе укольчик, и окажешься там же, где и она.
      – Я этого так не оставлю. – Я прожигаю Рози взглядом. – Вся моя жизнь, все, что в ней было плохого, – ее работа. Не собираюсь я ей еще и страну снов отдавать.
      – Я же не говорю, чтобы ты что-то там оставила. Просто пошевели своими замечательными мозгами и придумай, как с ней поаккуратнее разобраться.
      – Не могу я сейчас думать.
      – Ладно, – кивает Рози. – Ты в бешенстве, тебе больно. Нормально. Тогда я за тебя подумаю.
      Я так и вытаращилась на нее.
      – Первым делом, – говорит она, – не терять следа. Выследить одного из этих козлов и напиться крови. А уж тогда…
      – Тогда уж ему будет больно.
      Рози ухмыляется:
      – Да черт побери, Рэй, тогда мы с ним что захотим, то и сделаем. Вроде так оно должно сработать?
      Я все смотрю на нее через красную дымку, но она уже начинает таять.
      – Да, – говорю я, и голос все еще звучит хрипло, – так оно и должно работать, так и должно.

Джилли