ПРАГА. АПРЕЛЬ

Как и было договорено, Корабельщиковы прилетели через две недели. Майзель встречал их сам, прямо на взлетной полосе.

Татьяну он узнал. Она почти не изменилась, только лицо чуть подсохло, стало не таким нежным, каким он его помнил…

Андрей, как мог, пытался подготовить Татьяну к тому, кого ей предстоит увидеть. Действительность, однако, много превосходила ее ожидания… Она первой протянула Майзелю руку:

— Да-а… Что тут скажешь… Вырос и возмужал…

— Здравствуй, жена моего друга, — улыбнулся Майзель. — Твой муж куда интереснее реагировал…

— Ах, мужчины такие непосредственные, — состроила Татьяна кокетливую гримаску. — Здравствуй, друг моего мужа. Ничего, что я так панибратски с повелителем королей и властелином императоров?

— Ничего. Мне иногда не хватает здорового сарказма в собственный адрес. Здравствуй, Таня. Я рад тебя видеть здесь.

— Спасибо… Даник, — он кивнул, и Татьяна поняла, что есть контакт. — Мы тоже рады, что ты нашелся. И что мы выбрались к тебе…

Он пожал руку Андрею и присел на корточки перед девочкой:

— Какая ты серьезная… Ну, здравствуй. Меня Данек зовут.

— Тебя не могут просто Даником звать, — живо возразила Сонечка, легко переиначив на русский лад его имя, и по-прежнему серьезно глядя на Майзеля громадными серыми глазищами. Такая была она беленькая и тоненькая, — одно слово, одуванчик. — Ты вон какой большой, тебя нужно дядей называть…

— Ну, хорошо, милая. Пусть будет — дядя Даник. Согласна?

— Согласна, — вздохнула Сонечка. — Мы к тебе в гости приехали?

— Да, милая.

— А у тебя есть кто-нибудь, мальчик или девочка, с которыми можно поиграть?

— Сонечка, — всплеснула руками Татьяна.

Майзель, улыбнувшись, покачал головой, — мол, порядок.

— Нет, милая. Но у меня есть друзья, и у них есть целых четыре маленьких девочки, с которыми ты сможешь поиграть, пока будешь у меня в гостях.

— А с тобой?

— Ну, и со мной, если тебе интересно. Такой вариант тебя устраивает?

— Устраивает, — все еще без улыбки ответила Сонечка. — А тетенька у тебя хотя бы есть?

— Нет, милая. Тетеньки у меня тоже нет…

Андрей с Таней не знали, плакать им или смеяться. Этот допрос был так не похож на то, как обычно вела себя их дочка с людьми, встреченными первый раз в жизни, что у них обоих просто пропал дар речи. А эти двое продолжали свой странный разговор:

— Совсем никакой нет?

— Нет, милая.

— А почему?

— Наверное, потому, что я очень много работаю.

— Тогда понятно, почему у тебя нету ни мальчика, ни девочки, — вздохнула Сонечка. — Без тетеньки только собачку можно завести или кошечку… А ты кем работаешь?

— Я? — Майзель замешкался было с ответом, но быстро выкрутился: — Пожарным, милая. Тушу огонь.

— Ух ты, — вдруг просияла девочка, — а каска блестящая у тебя есть?

— Обязательно.

— Ты мне ее покажешь?

— Покажу.

— Это хорошо, что ты пожарный, — девочка снова сделалась серьезной. — Ты сможешь себе какую-нибудь тетеньку из пожара спасти. Тогда можно девочку или мальчика… — Сонечка длинно и горько вздохнула. — Только это до-о-лго так… Дети так медленно растут… Пока с ними играть можно будет… Ну, поехали к тебе домой уже!

— Поехали, — Майзель легко поднял Сонечку и, посадив к себе на локоть, понес к машине. Она обняла его за шею и весело замахала родителям рукой.

Татьяна с Андреем молча двинулись следом. Их обоих просто душили слезы.

Майзель ехал совсем медленно, давая гостям как следует осмотреться. Татьяна во все глаза рассматривала великолепие чешской столицы. Андрей, хотя многое уже видел, тоже с удовольствием смотрел в окно. Наконец, первый шок у Татьяны прошел:

— Господи, деньжищи-то какие…

— Для хорошего дела ничего не жалко, — откликнулся Майзель. — Я для вас культурную программу подготовил, прокатитесь, увидите… Не только Прагу, кстати. Есть и в других местах что посмотреть…

— Я гляжу, ты тут совершенно… натурализовался, — с некоторой даже обидой в голосе проговорил Корабельщиков. — В Минск тебя не тянет?

— Я почти не помню себя в Минске, — вздохнул Майзель. — Тебя помню, а себя — нет. Очень странно работает моя память с тех пор. И потом… Я еврей, Дюхон. И родина у меня там, где я ее себе устрою. Мне тут хорошо. Я здесь люблю все… И потом… Я тебе говорил… Я столько сюда вбухал, — не денег даже, деньги — говно… Души…

— А Израиль? — тихо спросила Татьяна.

— Был бы я Машиах [40] — тогда да.

— Я серьезно.

— Так и я ведь тоже. Ну, почти… Я даже субботу толком ни разу не выдержал, Танюша. Какой из меня, на самом деле, еврей? Так, одно название… — Майзель усмехнулся. — Я Андрею уже говорил… И если б я Вацлава не держал под микитки, он бы уже давно там все от чучмеков зачистил… Километров на двести стратегической глубины. Он меня чуть не каждую неделю донимает. Как пропустят с кардиналом и митрополитом по рюмочке абсента, так и начинается… Особенно кардинал зажигает… Королевский штандарт на башнях Иерусалима… Хрустальная мечта детства, можно сказать.

— Смеешься?!

— И в мыслях нет, Таня. Отец семейства, через два года юбилей будем праздновать — полсотни ему стукнет, а все одно как мальчишка. Хлебом не корми — повоевать дай.

— А чего ж не даешь?

— Не время, Дюхон. Еще не время… Мало победить — нужно еще суметь воспользоваться плодами победы. И Израиль должен созреть… Нельзя там с кондачка ничего делать. Святая земля… Да и держатся они пока еще совсем недурно без прямого вмешательства…

— А они на тебя не обижаются?

— Обижаются. Мне не привыкать. На меня многие обижаются. Русские, например…

— За что?

— За то, что ученые и специалисты бегут к нам, а шпионить отказываются. Ну, не бегут… Просто мы создаем здесь для них тепличные условия. Не мешаем им сумасшедшие совершенно вещи делать. Вихревые двигатели, магнитодинамические реакторы, ионные реакторы для нефтеперегонки… Да, всего не расскажешь…

— И что? Есть отдача?

— Есть, конечно. И будет. То ли еще будет, — он усмехнулся, как показалось Андрею, загадочно и зло. — Вот и бесятся. За то, что это мы, а не они, первыми поддержали сербов. За то, что мы хотели помирить их с чеченцами и помешать их тупым солдафонам мутить свой кровавый гешефт…

— А можно было?

— Русскому императору удавалось держать вайнахов в узде. Даже больше… Служили империи верой и правдой.

— Империи больше нет.

— Вот в том-то и беда… За то, что теперь уже поздно что-то исправлять… Как будто мы хоть каплю в этом виноваты. За все, ребята. За все, что получилось у нас и не получилось у них…

— Ну, русские на всех подряд, кроме себя, обижаются, — усмехнулась Татьяна, и Андрей удивленно на нее посмотрел. Он столько нового про свою жену узнал за последние две недели, что ему иногда не по себе становилось. — Ментал такой… Всех не перебреешь.

— Обязательно, Танюша. Только времени не хватает, — оскалился Майзель. — Ладно. Не на одной ноге это разговор…

ПРАГА. «ЛОГОВО ДРАКОНА». АПРЕЛЬ

Сонечка ни в какую не желала отлипнуть от Майзеля. Игнорируя все попытки Татьяны ее отвлечь и занять чем-нибудь, чтобы дать мужчинам обсудить свои дела, девочка засыпала Майзеля вопросами, в том числе такими, что Татьяне от всей души хотелось ее шлепнуть. Но каждый раз она натыкалась на его улыбку и отрицательный кивок головы…

Майзель включил одну из ЖК-панелей, запустил на видеосервере сборник советских мультиков и уселся с Сонечкой их смотреть. Татьяна, вздохнув, побрела на кухню к мужу.

— Андрюша, что с ней происходит? Никогда в жизни такого не было…

— Ну, он ведь белый и пушистый, как зайчик, — Андрей отложил какой-то журнал, усмехнулся. — Если к сорока дом мужчины не наполняется детским смехом, он наполняется кошмарами. Так что все о'кей, Танечка. Пусть их. Да и не вижу я, чтобы он особо напрягался…

— Он так с ней разговаривает…

— Как?

— Как… как… она его слушает, понимаешь? Потрясающе просто… Ему нужно срочно детей. Просто срочно, Андрюша. Господи… Какой роскошный мужик, — умница, красавец, денег, как сена, — и один…

— Красавец?

— Ах, Андрюша, — Татьяна улыбнулась снисходительно. — Глупенький, я тебя люблю, и ты самый лучший на свете. Но глаза-то у меня есть… Ты ведь не ревнуешь?

— Ревную. Я Соньку, на самом деле, ревную…

— Ага… А говорил… Надо его женить.

— Да некогда ему… Мир же надо спасать.

— Что за фигню ты несешь, Андрюшенька… Разве можно мир спасти, если так про себя забыть?! Если так себя на полку зашвырнуть в дальний угол… Давай ему какую-нибудь славную девочку найдем, а?

— Не думаю, что у него сладится с девочкой. Ему нужна… — Андрей пошевелил в воздухе пальцами. — Не знаю… Но уж никак не девочка. Никак. Девочек, которые к нему в руки, как яблоки, сыпятся, и здесь наверняка пруд пруди. Да и не интересовали его никогда девочки… Ему нужна… Я очень смутно представляю себе… Только где ж такую найти?

— Не знаю. У меня какое-то нехорошее предчувствие…

— Перестань, — Андрей отмахнулся от ее слов и ее тревоги, мгновенным булавочным уколом задевшей и его. — Все нормально. А поговорить успеем еще…

Майзель, наблюдая за девочкой, переживающей перипетии мультяшных историй, проговорил:

— Знаешь, милая, мне кажется, это нечестно. Мы тут с тобой развлекаемся, а папа с мамой там скучают на кухне…

— А ты их позови, — сказала Сонечка, не отрывая взгляда от экрана и продолжая держать Майзеля за руку.

— Я не думаю, что им будет интересно…

— А тебе интересно?

— Мне интересно, но не очень, потому что я это уже много раз видел…

— А почему тебя Драконом называют? Ты совсем не страшный. Ты такой большой и добрый, а дракон — такой агромадный крокодил, только с крыльями…

— Кто тебе сказал про дракона?

— Папа рассказывал.

— Ну, понятно… Милая, я для друзей добрый. А для врагов я Дракон. Они меня боятся, поэтому называют драконом. Но я на самом деле вовсе не дракон и не кусаюсь.

— Я знаю. Драконы только в сказках бывают. А мы твои друзья?

— Да.

— И я тоже?

— Да, милая.

— Хорошо, что мы твои друзья. Тогда ты нас не будешь съедать, — засмеялась Сонечка.

— Ни в коем случае, милая. Так что, давай вот как сделаем: ты еще два-три мультика посмотришь, а потом мама поможет тебе устроиться на ночь. Я знаю, ты умница и сама все умеешь, просто ты тут первый раз. Договорились?

— А четыре можно?

— Можно. Но никак не больше пяти. Хорошо? — Сонечка кивнула, снова повернувшись к экрану. — Так я пойду?

— Ладно уж… — вздохнула девочка. — Иди… А ты сказку знаешь какую-нибудь?

— Я много сказок знаю, — Майзель усмехнулся, адресуя эту усмешку вовсе не девочке, — себе.

— Ты мне расскажешь?

— Непременно, милая. Только когда ты уже ляжешь в кровать и соберешься уснуть. Договорились?

— Договорились, — кивнула девочка, тряхнув кудряшками.

— Ну, отлично. Тогда я пошел, — и Майзель высвободил руку.

Он появился в кухне, улыбнулся, подмигнул Корабельщиковым:

— Укатали сивку крутые горки… Сейчас мультики досмотрим, и можно баиньки. Пойдем, Танюша, покажу, где Сонечку укладывать…

Майзель повел ее по лабиринту перегородок, в которых не вдруг было сориентироваться с непривычки, и взору Татьяны открылся уголок в виде обставленной по всем правилам детской комнаты. Было все тут, разумеется, конфетно-журнальное, но и неудивительно, — откуда же одинокому и смертельно занятому мужчине в таких вещах разбираться… Но Сонечке наверняка понравится. Татьяна невольно улыбнулась.

— Ничего не говори, — упредил ее реплику Майзель. — Я вижу, ты по достоинству оценила изысканный полет моей фантазии…

— Пустяки какие, — отмахнулась Татьяна. — Лишь бы матрасик удобный был.

— Свет выключу по твоей команде. Вот тут — камера наблюдения, направишь на нее, когда будешь уходить, на мониторе в кухне будет видно…

— Иди, иди. Справимся. Электронный гений…

Через пять минут Татьяна появилась в кухне и сердито махнула рукой:

— Обещал ребенку сказку?

— Обещал, — ухмыльнулся Майзель.

— Так иди скорей!

Он подошел к девочке, сел прямо на пол у ее изголовья. Сонечка взяла его руку и легла на нее щекой:

— Рассказывай. Я уже сплю.

— Ну, слушай, — Майзель вздохнул и посмотрел куда-то вдаль. — Жил-был в одном очень древнем и красивом городе Дракон. Он был очень добрый, сильный и богатый, но очень-очень грустный…

— Почему?

— Ему не с кем было играть по вечерам, — снова вздохнул Майзель. — И поэтому он очень грустил… А однажды к нему в гости случайно зашла маленькая девочка…

— Принцесса?

— Да. Принцесса с серыми-серыми глазами и золотыми волосами. И Дракон очень обрадовался. Они долго-долго смотрели вместе мультфильмы, играли и разговаривали. Потом принцесса улетела назад, к себе домой, на свою маленькую белую планету, но Дракон не обиделся. Он знал, что у девочки-принцессы есть чудесные мама и папа, и что девочка по ним соскучилась. Но ему теперь не было грустно, потому что он знал — у него появился настоящий друг… И Дракон взлетел высоко-высоко, и выдохнул вместо огня — красивую семицветную радугу, и в древнем прекрасном городе стало так светло, что люди вышли на улицы и стали смотреть на чудо. Они поняли, что Дракон больше не грустит, и тоже очень обрадовались, и устроили большой-пребольшой праздник с салютами, ярмаркой и каруселью на площади…

— А они его не боялись?

— Нет. Он защищал их от врагов, пожаров, наводнений и бед, и они его любили. Нет, не боялись. Ну, разве только немножечко, самую-самую малость… Все-таки он ведь был дракон, и он был совсем на них не похож… Но девочка была с другой планеты, и ей совсем-совсем не было страшно…

— А она еще прилетит?

— Обязательно. Много раз. И каждый раз по случаю ее прилета будет в древнем и красивом городе шумный, веселый, яркий праздник. И Дракон будет веселиться вместе со всеми…

— Хорошая сказка, — вздохнула Сонечка. — Только все равно немножко грустная… Ты ее сам придумал?

— Да, милая.

— Ты не грусти. Я к тебе еще прилечу, — Сонечка закрыла глаза и улыбнулась. — Спокойной ночи…

— Спокойной ночи, милая, — и Майзель поднялся.

Сонечка уснула, и они уселись втроем на кухне, — совсем как в студенческие времена, только кухни тогда были другие… Майзель разлил вино в бокалы:

— Ну, ребята… За встречу. Чертовски рад видеть вас. И чертовски рад видеть вас вместе… — И перешел к делу, — резко и неожиданно, как всегда: — Вы что-нибудь обсуждали уже?

— Мы все обсудили, Дан. Где расписаться?

— Спасибо, дружище. Спасибо тебе, Танюша… Я знал, что вы молодцы…

— Дан… Одна просьба.

— Хоть сто. Давай.

— Если со мной что… Обещай, что Татьяну и Сонечку… не оставишь там…

— Андрюша!!!

— Спокойно, — Майзель взял обоих, Татьяну и Андрея, за руки. — Спокойно, ребята. Я вас вытащу, если что. Откуда угодно. Слово, — он посмотрел на Андрея. — Хочешь, оставь девочек здесь. Будешь приезжать на выходные. Быт… Ну, мягко говоря, не проблема. Или, как говорит мой начальник СБ, — говно вопрос…

— Ну, уж это фиг, — покачала головой Татьяна. — И не думайте даже. Я его одного ни за что не оставлю. Он теперь крутой чувак на «ешке», при понтах и при делах, быстренько себе там найдет какую-нибудь соплюшку-финтифлюшку с попочкой и титечками, — знаешь, Даник, сколько таких в Минске глазками стреляют, — а я тут, как соломенная вдова? Не-е-т, так дело не пойдет…

— Таня… Как тебе не стыдно…

— Так держать, боевая подруга, — усмехнулся Майзель. — Тут ты права — такие парни, как твой муж, на дороге не валяются… Ладно, к делу. Какие у тебя планы, дружище?

— Планов у нас громадье, — усмехнулся в ответ Корабельщиков, отхлебнул немного вина, поставил бокал на стол, посмотрел сначала на жену, потом на Майзеля. — Ну, во-первых, я так понимаю, что Лукашенко тебе надоел…

— Надоел, — Майзель откинулся на спинку стула, усмехнулся. — Надоел он мне персонально или нет, это вторично, Андрей. Да, он мне физически неприятен, и все-таки — это вторично. Он опасен. Свобода без ответственности — это анархия, а ответственность без свободы — это концлагерь. Ни того, ни другого мы с Вацлавом терпеть не можем и не станем. Именно поэтому. Мне надоела напряженность, которая идет от него по всему континенту. Мне надоели синтетические наркотики, которые расползаются по Европе. Надоели его ган-трейдеры [41] с беларускими дипломатическими паспортами. Надоели без толку пасущиеся в Варшаве и Праге «гоп-позиционеры», которые ни хрена не в состоянии сделать. Надоели чучмеки с беларускими бумагами, которые вроде беженцы, и которых наши соседи не могут отправить назад, — нельзя, бесчеловечно, потому что в Беларуси «тоталитаризьм». Знаешь, что было на следующий день, как я тебя проводил? Я вышел к своей машине в городе, прямо возле Раднице [42] , а вокруг нее ходят два набриолиненных чучмека и восхищенно цокают языками… Понравилось им. Я, Вань, такую же хочу… Когда мы их тряхнули, то выяснилось, что у них в Минске «цветочный бизнес», а сюда они туристами приехали. А визы им в Польше поставили, потому что у них в Белостоке тоже «цветочный бизнес».

— И что дальше?

— Что?! Ничего. Мне нравится протоплазма, — усмехнулся Майзель усмешкой абсолютного оружия [43] . — Я, когда их увидел, даже зажмурился сначала. Думал, мне это снится. Нет, наяву…

— А что в этом…

— Их здесь не может быть, — резко наклонился Майзель к Татьяне. — Это моя страна. Это моя земля. Чучмек, ступивший на мою территорию, — покойник. И тот, кто его пустил, — тоже покойник. Они сюда приехали, чтобы и здесь свой вонючий «цывыточъны бызынэс» устроить…

— А где цветы покупать?

— В Нидерландах. Они их там сами, кстати, тоже покупают.

— Ну, увидели бы, что не получается, и уехали бы…

— Нет. Так просто, к сожалению, не выходит. Если просто сидеть и ждать, приедут еще. И замутят «бызынэс». Потом приедут их дядюшки, тетушки, племянники и двоюродные братья первой жены дедушкиного соседа. А потом потребуют себе — согласно общечеловеческим ценностям — культурную автономию. Их культурная автономия — это мечеть посреди Староместской площади. И зайти туда будет нельзя, потому что нечего неверному делать в доме, где молятся правоверные. А потом и на площадь нельзя будет шагу ступить. А потом в городе станет черно от галабеев [44] и хиджабов [45] . И вместо Праги будет Чучмекистан. А вот это вряд ли. Черта с два, Таня. Это уже есть в Марселе. А здесь — не будет. Никогда. А потом мы их и из Марселя попросим. Прямо в море. Моментально — в море. Обязательно.

— Это ты из-за двух… чучмеков так взбесился?

— Это прощупывание. Постоянное прощупывание. Везде. И по периметру, и здесь, в самом сердце нашей крепости. Такое мы не можем проглотить. И они уехали назад…

— В виде тушенки, — усмехнулся Корабельщиков.

— Андрюшенька…

— Обязательно. Когда настанет срок, мы сами туда придем. И посрываем платки ко всем чертям, и научим, и вылечим. И заставим. Но здесь — здесь им не место, Таня. Каждый должен жить у себя дома.

— А евреи тебя не раздражают? Те же сатмарские хасиды, например?

— Раздражают. Но их здесь нет. Это раз. И они тихонько очень себе болеют. Это два… И дома настоящего у них нет. Это три. Вот будет — тогда и вернемся к этому вопросу.

— Но раздражают.

— Обязательно. Я суров, но справедлив, — Майзель усмехнулся. — Я считаю, что этот покрой мундира устарел бесповоротно. Конечно, они меня раздражают… Но все равно, ребята, — они с этой стороны. С нашей. Не с той. И это — главное. И потом… Ну, сколько их? А чучмеков?

— И вы поэтому так вызверились на албанцев?

— И поэтому тоже. Сербы даже османам не сдавались. А тут какая-то рвань решила полстраны себе оттяпать под вопли «правозащитников». И пол-Македонии в придачу… Нет, дорогие. Это — вряд ли.

— Чуть войну с НАТО не начали…

— Войну? С НАТО? Дюхон… Не смеши меня. Воевать более или менее сносно из этой компании могут только американцы. И британцы. А остальные — это просто парадные роты. Нет, конечно, нормальные мужики везде есть, но… — Майзель усмехнулся. — Но все они у нас. В Белом Корпусе. А эти… Ни опыта, ни желания, ни сумасшедшинки, которая нужна для того, чтобы по-настоящему воевать, у этих селедок нет. Поэтому они и «сконили» — помнишь наше детское словечко?

— Помню-помню…

— Ни на что они не годны и не способны. Как тыловые и вспомогательные подразделения — да. А воевать… Да мы бы их так вместе с поляками и сербами шуганули, — они бы до самого Парижа с Брюсселем летели б. А японцы еще бы добавили…

— А почему — «Белый Корпус»? Туда что, только белых принимают на службу?

— Нет. Белый — цвет Закона и Порядка. Вот и все. И потом, мне не нравится термин «иностранный легион». Есть в этом что-то подлое…

— Это на самом деле твоя частная армия?

— Нет, конечно. Они помогают мне, когда необходимо. А поскольку управление армией у нас совершенно не бюрократическое… — Майзель усмехнулся. — Воевать с нами никто не может и не смеет. По-настоящему воевать. В том числе и НАТО.

— Да. Наслышаны мы про вашу армию…

— Дюхон, у них был такой фиговый расклад… Они могли только в Албании плацдарм создать. И нигде больше. И это значило — НАТО на стороне Албании. А мы… Мы бы отовсюду свалились. В считанные часы. А им… Пока согласуют в своих Брюсселях… Пока через парламенты финансирование протащат… Пока пацифисты вволю наорутся и натопаются… Как воевать-то с такими хвостами?! Так что прикинули они хрен к носу и решили: а пес с ними, с этими албанцами, пускай сами разбираются… Вот мы и устроили образцово-показательные выступления.

— А американцы-то что?!

— Они получили от нас неопровержимые доказательства, — во-первых, отсутствия «геноцида», а во-вторых — намерений УЧКистов [46] и их контактов с шейхами и аятоллами. И штатники сказали — о'кей, ребята, разберитесь с этим дерьмом, у нас других дел по горло. А без Америки НАТО — это воздушный шарик на веревочке, а не военный блок. С британцами величество тоже договорился, как вы можете догадаться, он там все кнопочки знает. Ну, и ваш покорный слуга, конечно же, не сидел без дела…

— Ты, похоже, просто кайфуешь от этого всего…

— Обязательно. За веру, царя и отечество, — вперед, чудо-богатыри! — Майзель весело оскалился.

— А первая война? Там было далеко не все так однозначно…

— Да. Это так. Это правда. К сожалению. Но, выбирая между плохим и очень плохим, мы выбрали родственников. И не ошиблись, кстати. И они нашли путь к примирению — через монархию.

— Разве это была не твоя идея?

— Идея и техническое обеспечение — наши. А вот решение — их, Дюхон. Без решения такие вещи нереально осуществить, поверь.

— А не проще ли было отпустить?

— Куда отпустить, Танюша? Кого?

— На свободу. Всех отпустить. Албанцев, чеченцев… Пусть живут на свободе. Свобода — это холодный, пронизывающий ветер, Даник. Чтобы жить на свободе, надо таскать кирпичи и строить дом…

— Или отобрать его у тех, кто уже построил, — Майзель, усмехнувшись, посмотрел на Татьяну. — Ты все правильно говоришь, жена моего друга. Только не понимаешь, что их свобода — это убивать тебя в твоем доме. А моя свобода — убивать их в моем доме. И в твоем. И если они не усвоят этого урока, то убивать их везде. Пока не усвоят. Пока не поймут, что надо жить на свободе у себя, а не у меня. И когда они это поймут, мы им поможем. Поможем по-настоящему.

— Ты надеешься дожить? — усмехнулся Андрей.

— Обязательно, — опять оскалился Майзель. — Я ужасно здоровый, заметил, нет?

— А русские?

— И с русскими образуется. Дай только ночь простоять да день продержаться, Танюша. Выметем Лукашенко — а там и до России рукой подать. Конечно, там все так с бандюгами срослось, — едва ли не намертво. Там с чистого листа начинать надо, — и если честно, я даже не думал еще, с какого угла… Ну, ничего. Станут ездить, смотреть, восхищаться, — и захотят у себя так же сделать. И им тоже поможем.

— Пока ты его выметешь…

— Мы, Таня. Мы. Только вместе. Я могу его аннулировать хоть завтра. И что? Пустота имеет свойство заполняться дерьмом, а не амброзией. И вести схоластические споры о том, что лучше и приятнее для обоняния — дерьмо или кусок дерьма, мне совсем не хочется.

— Я знаю. Тебе… Нам нужно будет опереться на что-то, когда он… — Андрей замялся, — уйдет. А ничего нет. Ни общества, ни политиков, ни хозяйственников…

— Я думаю, ты не совсем прав, дружище, — покачал головой Майзель. — Есть такой замечательный мидраш [47] на эту тему… Некий иудей, одетый в залатанный полотняный халат, обутый в сандалии, подвязанные веревками, стоял у ворот Вавилона, когда мимо проезжал знатный ассирийский вельможа. Тому стало жалко бедняка, и он воскликнул: как плохо вам живется, уважаемый… Я живу бедно, но не плохо, ответил тот. Одеваться в залатанный халат и носить дырявые сандалии — это значит жить бедно, но не плохо. Это называется «родиться в недобрый час». Не приходилось ли вам видеть, ваша милость, как лазает по деревьям большая обезьяна? Она без труда влезает на кедр или камфарное дерево, проворно прыгает с ветки на ветку так, что лучник не успевает и прицелиться в нее. Попав же в заросли мелкого и колючего кустарника, она ступает боком, неуклюже и озирается по сторонам, то и дело оступаясь и теряя равновесие. И не в том дело, что ей приходится прилагать больше усилий или мускулы ее ослабели. Просто она попала в неподходящую для нее обстановку и не имеет возможности показать, на что она способна. Так и человек: стоит ему оказаться в обществе дурного государя и чиновников-плутов, то даже если он хочет жить по-доброму, сможет ли он добиться желаемого… Так и с вами, друзья мои. И с русскими… Люди есть, нужно просто сдуть с них мусор…

— Не будешь же ты, в самом деле, оккупационную администрацию для этого учреждать…

— Не хотелось бы, — кивнул Майзель.

— А из меня премьер-министр — как из говна пуля…

— Ну, это не совсем так. На премьера ты в своем нынешнем виде, конечно, не тянешь. Но ты можешь вырасти, потому что у тебя есть организаторская жилка и руководящий потенциал. Однако я не жду от тебя формирования теневого правительства, Андрей. Это бессмысленно на данном историческом этапе. И пойми, — героических поступков я от тебя тоже не жду. Каждый на своем месте приносит больше пользы, чем на чужом… А героев, которые будут брать штурмом гэбню и президенцию, я найду тоже.

— Один вопрос меня гложет, Дан. Почему ты сам занимаешься со мной? Ты бы мог это поручить своему Фонду… Или посольству…

— Стыдно, Корабельщиков. Ты же умный. Пошевели мозгой.

— Сдаюсь…

— Ты мой друг. Я за тебя отвечаю. И мне дороги все, кого я люблю. Тех, кого я люблю, я не могу никому поручить. А вас я люблю, ребята. И поэтому вы должны знать — не фонд и не посольство стоят за вами. Не Великое Чешское Королевство Богемии, Силезии и Моравии. Не «Golem Interworld». А я. Сам. Ты думаешь, я только королей и императоров люблю? Я люблю всех моих людей. И они платят мне тем же. И поэтому у нас получается что-то… Потихонечку, по чуть-чуть, мы вытащим из дерьма этот шарик, Дюхон. Вместе.

— Даник… Господи… Как тебя хватает на это?!

— Не знаю, Танюша. Как-то… Я очень хочу. Хотеть — значит мочь… — Майзель допил свое вино и кинул в рот несколько виноградин. И усмехнулся: — Ну, так, ребятишки. Закончили сопли пускать. У тебя есть кое-что в запасе, Андрей. Давай. Времени до утра порядочно.

— Это касается Брудермайера. Я говорил, Таня, ты помнишь? Они последнее время стали часто встречаться с людьми из Исламской конференции.