Год Дракона

Андрей содрогнулся — так легко и непринужденно, так походя Данька, — то есть, конечно, Майзель, — выболтал-выплюнул это слово…

— Да, да, и меня тоже, — Майзель слегка подался к нему, и по вспыхнувшему на его скулах лихорадочному румянцу Андрей понял, как на самом деле непросто ему изображать непринужденность и соблюдать легкомысленный тон повествования. Что все еще полыхает у него внутри… — Только это им нисколечко не помогло. Эти кокаиновые черви слегка меня недооценили. Я успел кое-что. Я успел найти людей, которые поняли, чего я хочу. Поняли, что если я просто отдам эти деньги государству, пусть даже такому, как Америка, оно ничего не сможет с ними путного сделать. Слишком много всего… Понимаешь? Они меня прикрыли. Просто разрешили мне взять практически все… По этому соглашению мы создали внебюджетный фонд для федов [12] . Так сказать, на мелкие расходы. Не хочу утомлять тебя техническими нюансами, — об этом в другой раз, если тебе будет интересно. У меня осталось… ну, скажем, около пятидесяти миллиардов. Тогда, в середине восьмидесятых… Представляешь, что это было тогда такое?! И ты знаешь, что потом произошло?

И тогда Корабельщиков вспомнил. Вспомнил — вдруг, ярко и отчетливо, — тот, давний-давний разговор о том, сколько денег на самом деле нужно для счастья. И для чего они вообще нужны. Вспомнил горящие Данькины глаза, когда тот говорил о влиянии на окружающий мир в режиме реального времени…

Майзель, поняв, что его рассказ угодил в цель, кивнул:

— Да, дружище. Именно так — сбылась мечта идиота, как говорил мой духовный предтеча. С одной ма-аленькой неувязочкой. Меня укокошили. Это ответ на твой невысказанный вопрос, — почему перед тобой не Данька, а совершенно посторонний парень. Так вот, все просто… Пуля попала в участок мозга, который, как выяснилось на примере твоего покорного слуги, отвечает за регенерацию органов и тканей и странным образом за генетические схемы развития. Только, Б-га ради, не спрашивай меня, где, как и почему. Я этого все равно не знаю. Скажу тебе больше — те люди, которые меня, с позволения сказать, лечили, тоже этого не знают. И не могут повторить эксперимент. А как тебе известно из школьного курса физики и химии, эксперименты, которые нельзя повторить, являются антинаучной фантастикой и шарлатанством. Так что перед тобой самый настоящий образец непонятно чего, получившегося неизвестно как…

— Но…

— Погоди, друг мой. Итак, две пули из «Венуса» — страшненький такой пистолетик… Неважно. Важно, что я совершенно непостижимым образом оставался при этом в полном сознании. Ни на секунду даже не отключился… Мне сказали: или через несколько часов ты умрешь, или мы делаем операцию, и у тебя есть один шанс из миллиона… Конечно, я выбрал шанс. По закону парных случаев, все закончилось благополучно… или почти благополучно, как видишь. Меня прооперировали, и тут-то и началось самое интересное. То, не знаю что. И никто до сих пор этого не знает… По теории одного из моих лепил, включилась какая-то регенеративно-генетическая схема, заложенная в ДНК, которая при моем появлении на свет активирована не была. Результат — полная перестройка организма. От меня прежнего ничего не осталось. Даже дактилоскопических отпечатков. Даже радужка сетчатки глаза поменяла цвет и рисунок…

— Бред!…

— Увы, нет, — Майзель развел руками и театрально наклонил на бок голову. — Дружище, я понимаю твои эмоции. Даже разделяю их в некотором смысле до известной степени. Но это правда. Это медицинский феномен, до меня не имевший места или не описанный, что, собственно, одно и то же. Могу только сказать тебе по большому секрету, что это было очень больно. Очень, дружище. Ты представляешь, что такое, когда у взрослого человека растут кости и зубы? Когда слоями слезает кожа и сочится лимфа? И поверь, — хорошо, что не представляешь. Как я не тронулся умом, я до сих пор не слишком понимаю. Наверное, очень хотел жить… В чем мне несказанно повезло, так это в том, что это случилось буквально на ступеньках Синайской больницы в Нью-Йорке… Идиоты, не могли найти места попроще… Опять же, не стану утомлять тебя натуралистическими подробностями. В результате получилось не только отличное здоровое тело с великолепными рефлексами, но и с мозгами что-то произошло. Я стал соображать на десять порядков быстрее. И лучше. И спать мне больше практически не нужно, — так, часика два-три в сутки… Просто по привычке. А могу вообще не спать. Неделями. И спиртное на меня больше не действует. Не знаю, отрастут ли у меня отрезанные конечности, — признаться, на подобный эксперимент я до сих пор так и не решился, — но то, что раны, даже довольно глубокие, заживают на порядок быстрее, даже чем у самых отчаянных здоровяков — медицинский факт. И я здоров, как… просто как не знаю кто. Никаких болезней. Никакого гриппа. Никакая зараза меня вообще не берет. Я себя в двадцать лет так не чувствовал… Ну, и еще всякие приятные мелочи… — Майзель помолчал, глядя на изумленного Корабельщикова, и усмехнулся чуть снисходительно. — А потом… Потом я учился… Даже с удовольствием. Так интересно знать, на что способно твое собственное тело… Я решил, что охранять меня, любимого, как следует, смогу только я сам. Следуя известной поговорке — если хочешь, чтобы было сделано хорошо, сделай это собственноручно. Нужны были специальные навыки, которые я получил и которыми с успехом и с большим удовольствием пользуюсь. Нет, конечно, у меня есть служба безопасности, куда же без этого, но они на дальних подступах работают, а на ближних для меня лучше меня самого никого нет и не может быть. Словом, я теперь собой страшно доволен, — Майзель похлопал себя по груди и расхохотался, глядя на друга, сидящего напротив с отвисшей челюстью. — Андрюшка! Даже если все плохо так, что хуже просто не бывает, это может означать только одно: сейчас начнет везти! Я был практически трупом, а теперь я снова живу, дышу и так далее. Довольно много уже времени с тех пор прошло, а я все еще иногда не верю, что это было со мной…

Его сигара потухла, но Майзель снова зажег ее и затянулся так глубоко, что ввалились щеки:

— Мне просто нужно было очень много денег. Сразу. Я бы взял частями, но мне нужно было сразу… У меня не было — да и сейчас, собственно, нет, — ни одной лишней минуты. Я не мог ждать. Понимаешь? Ну, а потом, когда все кончилось… Я стал думать. Вот, сказал я себе. У тебя есть куча денег — просто безобразная куча денег — и новая, по сути дела, жизнь. Что ты будешь делать теперь, жалкий крекер [13] , мелкий воришка, которому сказочно повезло, есть ли у вас план, мистер Фикс?!. Я так много всего передумал тогда, Дюхон. У меня была такая прорва времени, чтобы думать, потому что ничего другого я делать не мог. Я ведь уже не спал тогда, совсем уже не спал… Надо было думать, чтобы наполнить время и не дать боли свести меня с ума. А план, мой план… План у меня был. Почти готовый план… И скажу больше — я его выполняю пока что…

— План переделки мира в режиме реального времени, — Андрей потряс головой, словно желая поскорее проснуться.

— Именно.

— А почему…

— Это просто, дружище. Это на самом деле ужасно просто. — Майзель порывисто поднялся и принялся мерить шагами не слишком просторную комнату. — Почему это случилось со мной? Почему свалились именно на меня эти чертовы деньги и новое тело, которому не нужен сон, которое может работать по двадцать пять часов в сутки? Почему я получил мозги, которые считают варианты куда быстрее, чем у всех Соросов и Баффетов, вместе взятых? Почему мне удаются вещи, которые до сих пор никому не удавались?! Я скажу тебе, почему. Потому, что там, — он показал пальцем в потолок, — там заинтересовались моим планом, и решили дать мне шанс. Попробовать его воплотить в реальность. И я получил для этого, как ты видишь, не только деньги… Потому что я твердо знаю, дружище: деньги нужны только для того, чтобы сделать жизнь лучше. Не только и не столько собственную, хотя, куда же без этого… И даются они тому, кто может это сделать. К сожалению, не все, кто могут, еще и хотят . Но я — хочу. И — делаю. И только поэтому… Мы — «Golem Interworld» — сегодня держим под контролем треть мировых финансовых потоков. Девять десятых сотовых операторов планеты либо работают под патронажем и по технологии Godafone, либо напрямую принадлежат ему. Телевидение и Сеть. Космос набит нашими разведывательными и вещательными спутниками. О, нет, не думай… Мне самому не нужно много, хотя я мало в чем себе отказываю, — из того, что мне нужно. Все деньги работают в проектах. И денег этих нужно столько… Но — знаешь, что? — чем больше я трачу, тем больше у меня денег. На все остальное, что я хочу делать… Нет, я не могу сказать, что я совсем не ошибаюсь. Да, я делаю ошибки. И тогда — я теряю деньги. И это до такой степени четко видно, что никаких сомнений не возникает. Так что все действительно очень просто . — Майзель снова сел в кресло, закинув ногу на ногу.

— Так вот почему ты теперь…

— Майзель?

— Ну да…

— И это просто, дружище. Имя осталось прежним, поскольку вполне соответствует… Даниэль в переводе с иврита означает «судил меня Б-г». И вынес… Ладно. А Майзель…

— Я помню. Не нужно меня убеждать. Ну, допустим, — Андрей почти бессознательно принял ту же позу, что и Майзель. — И в чем же состоял твой План?

— Ты давно был в Праге?

— Никогда не был. Я читал и слышал, что благодаря тебе там многое изменилось…

— Да, дружище. Очень многое. И не только в Праге. Но и в Будапеште, и в Софии, и в Бухаресте, и в Белграде, Варшаве, Любляне… А также в Брюсселе, Страсбурге, Берлине, Лондоне… Мы стали пупом земли. В самом прямом смысле этого слова. Сверхдержавой с заморскими, можно сказать, владениями. С армией, не имеющей себе равных…

— А с ООН эту свистопляску устроил — тоже ты?

— Нет. Не только. Это давно уже нависало… Так дальше не могло продолжаться. ООН превратилась в контору, штампующую резолюции, которые протаскивали чучмеки, в том числе через Совет безопасности. Американцам это надоело до смерти, ну, а нас это вообще никак не устраивало. И войска ООН, комплектуемые из руандийских саперов и таиландских десантников, — это анекдот, причем анекдот похабный. Вот мы все это вместе и перевернули. И новый Устав ООН, и новые постоянные члены Совета безопасности, новые принципы голосования, сложная трехступенчатая система вето… Пришлось попотеть…

— Замечательно емкий термин, — хмыкнул Корабельщиков.

— Ну да, это только так говорится… Конечно, рассказать под пивко о том, чего это на самом деле стоило… Сколько всего пришлось… Да и зачем тебе это?

— Ты прав, — Андрей вздохнул. — Я ничего не хочу знать о том, как мой друг стал Драконом. Я боюсь, что мне это действительно не проглотить. Во всяком случае, сейчас. Ты изменился. И я не уверен, что в лучшую сторону…

— Ты тоже изменился. Правда, не так сильно, но этого следовало ожидать, — Майзель снова ослепительно улыбнулся и щелкнул зубами. — Значит, ты слышал это прозвище?

— Кто же его не слышал, — досадливо дернул головой Андрей. — Так что насчет плана, в который ты собирался меня посвятить?

— Ты все еще не веришь, — Майзель вздохнул, поднялся, подошел к холодильнику. — Что ты выпьешь? Тут полный джентльменский набор…

— Пива.

— И я промочу горло, — Майзель достал бутылки, открыл, вернулся к столику, протянул одну из бутылок Андрею, себе взяв при этом минералку, сел. — План мой прост, Дюхон. Сначала сделать одну страну — одну-единственную — супердержавой и примером для подражания. А потом — покончить с войнами и нищетой везде, куда сможет долететь ее экспедиционный корпус. Это стратегия. Тактические решения вырабатываются, так сказать, в процессе, — Майзель отхлебнул немного прямо из горлышка. — Поехали со мной в Прагу. Сам увидишь, как все переменилось. И поймешь… Я Дракон, да. Только белый и пушистый. Для друзей, разумеется.

— А для врагов?

— Врагов я кушаю, — нежно улыбнулся Майзель. — С косточками, шерсткой, коготками и хвостиками…

— Это правда, что ты сам… сам застрелил Престона [14] ?

— Ты в самом деле хочешь это знать?

— Тебя… тебя обвинили в этом.

— Меня много в чем обвиняют, — пожал плечами Майзель. И было в этом жесте что-то такое… Неуловимое… От прежнего Даньки. — Мне плевать. Может, да… А может, нет. Камеры наблюдения ничего такого не зафиксировали. Кто такой был этот засранец? Один из так называемых «топ-менеджеров» с зарплатой в пятьдесят миллионов долларов в год. За какие такие заслуги, интересно? На такие деньги можно университет построить… Даже я не могу себе позволить получать такую зарплату. Такую зарплату нельзя платить человеку, потому что человек сразу начинает думать, что он Б-г. И вообще, — это был всего лишь эпизод. Один из многих боев, которые я выиграл и которые мне еще предстоит выиграть. Они просто не знали, что смертны. Смертны точно так же, как я. Я доказал им это. Это было… Гораздо легче, чем ты думаешь.

— И никто не смог тебе помешать?! Извини, но это…

— Кто мог мне помешать? Разве способны на что-нибудь, кроме заседаний и резолюций, демократические болтуны? С их презумпциями невиновности, правами человека и прочими прекраснодушными бреднями? Они ждали — и ждут — что я буду играть по их правилам, которые они придумали для булочников и таксистов и которые сами пускают побоку тогда и так, как им хочется. А вот это вряд ли. Я многому научился у своих врагов, Андрей. Когда тебе ставят мат, нельзя поднимать лапки кверху. Нужно хватать доску — и в бубен. А еще лучше — из двух стволов, и тоже в бубен. Обязательно в бубен, понимаешь?! Есть вещи, которые нельзя купить. Их нужно взять силой. Доказать, что переступишь через что угодно… К тому же, дружище, в это время я уже был сказочно богат. И совсем ничего не стеснялся. Совсем.

— Но… зачем?

— Мой план, господин Корабельщиков. Мой план. А знаешь, кто первыми поверил?

— Кто?

— Японцы. Ярухито. И приказал… участвовать. И все Мицубиши и Мацушиты — они просто выстроились во фрунт. И мы с их мощностями такого уже наворотили… И еще наворотим… И если кто-то думал, что японский император — это просто такая туристическая достопримечательность… — Майзель вдруг рассмеялся.

— Чего ты хохочешь?!

— Мы с ним встретились первый раз лет девять… Да, девять лет назад. Он прилетел, едва только успев натянуть на себя корону. Тогда, помнишь эту жуткую историю с захватом императорского лайнера во время визита в Египет, когда едва ли не все члены семьи погибли… Конечно, культура мщения сыграла свою роль. Обязательно. Но не главную… Они поняли, что если и дальше будут киснуть в болоте пацифизма, их всех вырежут. Всех. И он мне подарил меч, сделанный специально для меня, почти такой же, как и Вацлаву, и роскошное, совершенно невероятной красоты издание «Протоколов сионских мудрецов» на японском с параллельным переводом на чешский. Он был так трагически серьезен и так хотел в компанию, что у нас с Вацлавом просто не повернулся язык ему отказать…

— Не может быть… «Протоколы»?! Что за бред!…

— Конечно, бред. Но не для японцев, во всяком случае. Корпоративное государство, где не принято задавать вопросы. Идеальный инструмент. Этот парень просто помешан на истории. Ты слышал, наверное, что японцев некоторые исследователи считают одним из потерянных израильских колен…

— Слышал, конечно.

— Ну, вот. А связать атаку с этим фактом и выстроить в нужном направлении идеологическую политику было, поверь, гораздо проще, чем это может показаться на первый взгляд.

— Но почему…

— Потому, — он развернулся к Андрею таким невероятным движением, что Корабельщикову захотелось сделать шаг назад, — только что он видел спину и затылок Майзеля, и вдруг сразу, без перехода — лицо и глаза, прожигающие насквозь из-под слегка прищуренных век. — Потому, что он — император, а не демократическая подзаборная шавка. И думает не о том, как набить себе мошну потуже, а о судьбе своей страны и своего народа. И он первый понял, что мы будем рулить этим шариком. И что лучше и выгоднее быть с нами, чем против. Хотя бы потому, что мы — хорошие парни. Так что все опять просто…

— Погоди. И все-таки, я не понимаю, — почему американцы не забрали у тебя деньги!? Им же это ничего не стоило…

— Абсолютно ничего, — Майзель улыбнулся совершенно как черт.

— Но?

— Все дело в человеческом факторе. Понимаешь? Мысль уже была. И она была высказана. И люди ее усекли.

— Какие люди?

— Те самые, которые должны были забрать.

— Ты их купил?

— Фу. Андрей. Такие дела на коррупции не выстроишь. Тут совсем другое. У меня чутье на людей. Понимаешь?

— Ну… Очень приблизительно. И где теперь эти люди?

— Уже второй год, Дюхон.

— Что?

— Второй год они — президент и его команда.

— Ах ты, Господи…

— У них столько дел, Дюхон… Им нужно разжевать и проглотить около полусотни миллионов мигрантов из Латинской Америки. Которые продолжают туда ехать. Они понимают, что быть жандармом в одиночку невозможно. Это во-первых. А во-вторых, у них не было никогда настоящего друга, равного им не по мощи даже, а по духу, по напору… А теперь есть…

— Ты?

— Ну, нет, конечно. Не я. Вацлав. Мы все. Ну, и я, по мере сил… Им нужен друг. Настоящий друг, с которым можно и поспорить, и поругаться, но друг, а не европейские спесивые болтуны, которые думают, что они что-нибудь понимают в том, что творится. Не противник. Не так называемый противовес. Не лягушатники какие-нибудь, что хотят любым способом нам помешать, все равно как, лишь бы не так, выбью себе глаз, пусть у тещи будет зять кривой… Да и вообще… Вы думаете, Америка — это бейсбол и кока-кола? Черта с два. Я поэтому их там и нашел… Это страна людей, которые верят в Б-га. Триста миллионов человек. И ты думаешь, им может не понравиться то, что мы делаем?! И им это нравится. Мы вместе, Дюхон. И потом… Взять хоть самую завалящую голливудскую поделку… Это же наш портрет в интерьере. И там хорошие парни вовсе не нянчатся с плохими. А волтузят их так, что кровь и сопли во все стороны разлетаются… Америка во многих местах связана по рукам и ногам, — обязательствами перед союзниками, собственными экономическими проблемами… А мы… Мы только в одном с Америкой расходимся. Америка тоже считает демократию неудобством, но терпит это неудобство. А мы нет. Мы законченные отморозки. Анфан террибли [15] . Что с нас взять?

— Но с прошлой администрацией ты… вы бились не на шутку.

— Обязательно. С демократами, общечеловеками, которым подавай права, а обязанности сдайте в утиль, по-другому нельзя. Если бы не христианские фундаменталисты и эти ребята, которые теперь команда, было бы совсем плохо. Но мы прорвались, как видишь.

— Н-да. Высоко тебя закинуло… А как насчет соответствия средств и целей?

— Элементарно. Цель должна быть благородна, а средства должны быть адекватны ситуации. Или мне надо было рассказывать Престону и прочим, что дети в Африке голодают? Как это делают всякие штафирки из ООН? Шалишь, братец. Я же не идиот…

— Насколько мне известно, ты не занимаешься благотворительностью…

— Это не так. Я просто добиваюсь координации и концентрации усилий. А когда семьдесят три миссии и сто двенадцать постов милосердия требуют, чтобы я немедленно выделил им деньги на океан горохового супа, которым они смогут три раза в день целый год кормить всю Африку, или на закупку сильно поношенного барахла в Германии, или на издание стомиллионным тиражом брошюрки про светлый жертвенный подвиг какого-нибудь исусика, после прочтения которой, по их замыслу, все должны немедленно таковым воодушевиться, перековать на орала все мечи и броситься строить оросительные каналы… Такие просьбы или, тем паче, требования, я обязательно посылаю вместе с их авторами к черту. Я не настолько выжил из ума, чтобы выбрасывать деньги на ветер. У нас и стратегия, и тактика совсем другие. Мы прогрессоры, а не монахи. Мы вбрасываем средства и ресурсы тогда, когда точно знаем, как и на что они будут потрачены. Тогда и там, где наши люди контролируют местную ситуацию… Мне всех очень жалко и всем сразу очень хочется помочь, но это невозможно. А они думают, я от жадности.

— А объяснить?

— Что? Кому?! Это же олухи царя небесного, исусики, за редким исключением. И почти все эти исключения, кстати, уже ко мне перебежали, — усмехнулся Майзель.

— А «Golem Foundation» в Минске?

— Ну, дружище… Ты меня удивляешь. Например, ты через Фонд нашелся. У нас много всяких дел. И ситуацию в Минске мы тоже будем контролировать. Будет вам и белка, будет и свисток. Главное — не суетиться.

— По-моему, ты сумасшедший…

— Обязательно. Как же без этого? Только я гораздо опаснее всех сумасшедших, вместе взятых. Потому что мой удивительно детальный и превосходно систематизированный бред имеет тенденцию становиться реальностью. И мне, поверь, это нравится.

— Ну, еще бы… Но почему — Чехия? Почему не Венгрия, не Польша, с ее морскими границами и портами? Или Австрия? Не Минск, наконец?! Я помню, как ты болел Прагой, но это же не повод…

— Ну, отчего же… Это как раз повод. И даже, можно сказать, причина… Да и все остальные не лишние. И венгры, и поляки… Но чехи… Потому, что мой план должен был опереться на что-то. И этим чем-то должна была стать в меру развитая страна в Европе, с транзитной экономикой, нуждающаяся в стратегических инвестициях и готовая взять деньги у кого угодно. Страна, населенная образованными, европейски мыслящими, в меру законопослушными людьми. Страна с определенными традициями национального достоинства и национального самосознания. Страна с более или менее однородным этническим составом населения. И эта страна не должна была быть большой. Нельзя в обозримые исторические сроки обустроить большую страну, такую, как Россия, например… И это должна была быть непременно страна, понимаешь, дружище?! Не фирма, не концерн, не транснациональная корпорация… А именно страна. Страна, элита которой будет меня поддерживать, полностью понимая мой — и свой — маневр. А еще лучше — страна, где я сам смогу создать такую элиту. И я должен был в этой стране спасти от чего-нибудь такое количество людей, чтобы они поняли, что иметь своего ручного Дракона не опасно, а совсем наоборот. При этом мне нужно было каким-то образом сделать так, чтобы не быть для них совсем уже чужеродным элементом, этаким пришельцем ниоткуда… Легенда о Майзеле плюс отличный чешский сыграли свою роль.

— И твоя одержимость Прагой…

— Обязательно. Приятно, что ты это помнишь. И чешская ситуация наделась на мой план, как перчатка. Все произошло, как по нотам. Даже фантастическая идея с учреждением монархии прошла как по маслу…

— И от чего ты их всех спас? Если я могу это узнать…

— Конечно, можешь. Я спас их от честной бедности. От доли побирушек на побегушках у Евросоюза. От участи грантососов и «демократии переходного периода». От участи страны, не имеющей стратегических портов и природных запасов энергоносителей. От эмиграции и эскапизма. От первоклассной литературы, которая никому не нужна, потому что нечего есть, и черножопых драг-пушеров [16] в косынках, штанах с ширинкой до колена и украшенных золотыми велосипедными цепями. От пьяных слез о неудавшейся судьбе. От приграничной проституции и торговли детьми, от вахтовой сезонной работы за полцены и контрабанды сигарет в Германию и Австрию. От рабства в транснациональных монополиях, директора которых выплачивают себе многомиллионные якобы зарплаты, обращаясь при этом с остальными, как с мусором… Я спас их… Впрочем, ты, наверняка, слабо представляешь себе, о чем это я…

— Вполне представляю. Мы с тобой одни и те же книжки читали, помнишь? Ты говоришь о том, что могло бы быть… О реальности, которая не стала реальностью. Очень красочно, кстати, говоришь…

— Потому что вижу обе реальности, Андрей, — со странным выражением в голосе сказал Майзель. — И ту реальность, что не состоялась, я вижу иногда так… А эта реальность состоялась. Я ее состоял, понимаешь? Для себя, для них… Больше того. Я нашел им короля, в котором они души не чают. И дальше — мы с ним вместе делали дело… Мы дали им возможность ездить, куда они хотят, с паспортом, при виде которого у всех подряд рука сама тянется к голове, чтобы отдать честь. Мы сделали их вооруженным народом, в дом к которому теперь не вломиться, не рискуя получить промеж глаз очередь из автомата, а то и из чего покруче. Мы вернули им гордость и отвагу времен Пшемысла Оттокара и святого Вацлава. Мы послали их во все концы света учителями, врачами, пастырями человеческих стад и неуязвимыми воинами, вытаскивающими из пламени ада детей и женщин… Ну, конечно, я все это сам люблю и даже посильно участвую. Мне самому это страшно нравится. Но им тоже. И это только начало. Пример. Понимаешь?

— Здорово. А для меня в твоем Плане с большой буквы тоже имеется место?

— Обязательно. Обязательно, Дюхон. И ты — один из очень немногих, кого я спрошу, хочешь ли ты…

— А что? Обычно не спрашиваешь?

— Теперь уже нет. Я теперь повелеваю. Привычка, — Майзель горько вздохнул и развел руками.

— Отпад, — усмехнулся Андрей. — И что?

— Я не хочу обсуждать это здесь. Поедем в Прагу, там договорим.

— Ты что, действительно из-за меня сюда примчался?

— Обязательно.

— Вот уж не думал, что ты такой сентиментальный…

— Я просто жутко сентиментальный. Дракон и крокодил — близкие родственники, если я правильно понимаю. Поехали.

— Чего ты так туда рвешься? Что тебя там ждет? Или кто?

— Там — моя страна, дружище, — серьезно, безо всякой улыбки сказал Майзель. — Моя сказочная страна и мой волшебный город. Там мои люди, которых я сделал гордыми и счастливыми. Там мой король и моя королева. Там моя жизнь, которую я живу второй раз… А мы ведь так любим то, что создали своими руками… Собирайся, поехали!

— А… У меня вообще-то самолет из Франкфурта послезавтра…

— Перестань. Полетишь от меня. Билет оставь секретарю, пусть они сами разбираются.

— Мы что, на машине поедем?

— Да тут езды три часа до Праги. Самолетом помедленнее будет, с посадкой-высадкой… Да и люблю я прохватить с ветерком, благо техника позволяет… Давай, Дюхон, я что, уговаривать тебя должен?

— Да и в мыслях не было, — Андрей стал собирать вещи. — Что прямо сейчас?

— Мое время — это чьи-то жизни, Дюхон. Не деньги, деньги — говно… Поэтому поспеши.

Они попрощались с Брудермайером и Гертрудой и сели в машину. Андрей поразился, как подхватило его сиденье — как будто специально под него отформованное. Майзель показал, как подвинуть кресло вперед.

— Ну, с Б-гом…

— А охрана? — спросил Корабельщиков.

— Какая охрана? — удивился Майзель.

— Ты что, один приехал?!

Он усмехнулся:

— Мне не нужна никакая охрана, Андрей. Меня охраняет моя репутация ужаса, летящего на крыльях ночи, и дипломатический иммунитет. И вообще, два раза в одну воронку — так не бывает. Меня разик убили уже, помнишь? Все мелкие неприятности давно в прошлом, дружище… Ты готов?

АУГСХАЙМ — ПРАГА. МАРТ

Из города они выехали под нежным руководством ласкового женского голоса навигационной системы, проецировавшей карту маршрута на нижнюю часть ветрового стекла. Андрей только слышал про такие штуки, но никогда не видел. Едва они выехали на автобан, как сумасшедшее ускорение вмяло Андрея в сиденье. Его поразило, что в салоне было неправдоподобно тихо, — говори хоть шепотом, только музыка шла фоном. Майзель несся в третьей полосе движения, время от времени перебрасывая скорости подрулевым переключателем.

— Сколько ты там жмешь? — Андрей даже не успевал толком рассмотреть автомобили, отлетавшие справа назад.

— Чуть поменьше двухсот пятидесяти… Быстрее тут не поедешь, — печально вздохнул Майзель и с усмешкой покосился на Андрея. — Не бойся, дружище. Этот танк и не такое выдержит…

— А полиция?

— Какая полиция, Андрей?! Я же Дракон…

— Тьфу ты… Я жить хочу, у меня семья!

— Не бздеть!!! — рявкнул Майзель и притопил газ.

Андрей в ужасе зажмурился.

Он классно ехал. Несмотря на скорость, — классно. Андрей сам неплохо водил машину. Но много ли на «шестерке» продемонстрируешь… А это был, конечно, автомобиль с большой буквы. Под стать водителю… Что там у него под капотом, Корабельщикову даже думать не поворачивалось. Потому что это ускорялось одинаково с любой скорости и совершенно бесшумно.

Он украдкой наблюдал за Майзелем. Когда они догоняли какой-нибудь «Фиат» или «Фольксваген», Майзель, усмехаясь, сбрасывал скорость и ждал, пока дядечка или тетечка уйдут в правый ряд. Дистанцию держал очень уважительную при этом. Но когда впереди оказывался «Ягуар» или «Порше», или, не приведи Г-сподь, «Феррари», которым стоило лишь чуть замешкаться с перестроением — начинался спектакль. Майзель повисал на бампере у бедняги и включал всю звуковую и световую сигнализацию сразу. Это было слышно даже внутри.

— Что ты творишь? — не выдержал Андрей, когда это случилось в пятый или в шестой раз.

— Что?

— Ты понимаешь, что. Зачем?!

— Мне нравится пугать подонков, — оскалился Майзель.

— Откуда ты знаешь, что за рулем обязательно подонок?!

— Потому что люди ездят на автомобилях, а не на мешках с деньгами.

— А ты?! Это — что?!? — Корабельщиков от избытка чувств врезал кулаком по обшивке дверцы. — Это не мешок, это — поезд с деньгами!!!

— Диалектика в действии, дружище… Да, ты прав. Но я работаю, это мой инструмент. Мои инструменты всегда самые лучшие.

— А они?! Они, может быть, тоже работают?!

— На «Феррари»? — Майзель усмехнулся. — На «Феррари» нельзя работать, Дюхон. И тот, кто это утверждает с умным видом, — подонок. Он парит тебе мозги. Я езжу на машине, потому что воздухом дороже и дольше на эти расстояния. Мое время — это жизнь. Чья-то жизнь. Поэтому я пропускаю маленьких людей, которые торопятся по своим важным, — на самом деле важным, — маленьким делам. В аптеку. В магазин. На работу. В гости к друзьям. Прокатить с ветерком любимую девушку. Я могу подождать, потому что это их мир, их жизнь… А эти, на «Порше» и «Феррари»… Ты видел когда-нибудь человека, который разбогател на работе, Дюхон? И я не видел. Я просто пытаюсь напомнить этим скотам, кому они обязаны своими игрушками в полмиллиона долларов.