ОТ АВТОРА

Все, о чем рассказано ниже, происходит в параллельной реальности, удивительным и непостижимым образом похожей на нашу, иногда так, что становится по-настоящему не по себе. Вероятнее всего, происходит прямо сейчас. Автор сам не в состоянии объяснить, каким образом он умудрился наблюдать эту реальность, но факт этот совершенно неоспорим. Разумеется, автор не несет ровным счетом никакой ответственности за любые возможные совпадения места, времени, имен и событий, и если таковые имеются, то это — полнейшая, чистой воды случайность. Автор ничего не может поделать с тем, что увиденная им иная реальность не только отличается от той, в которой живет автор, но и с тем, что запечатленная им реальность может кому-то очень сильно не понравиться. И то, что эта иная реальность очень нравится самому автору — это его сугубо личное, частное, никого не касающееся дело.

Россия — Беларусь — Чехия — США — Израиль — Германия

1996 — 2004

РЕЙС «LUFTHANSA». МИНСК — ФРАНКФУРТ-МАЙН. МАРТ

Услышав призыв стюардессы пристегнуться и воздержаться от курения, Андрей закрыл крышку своей верной старенькой «Тошибы [1]» и посмотрел в иллюминатор. Под крылом был сплошной ковер из облаков без единого разрыва, полностью закрывавший землю. Корабельщиков вздохнул: ранняя весна в Германии — не самое лучшее время для путешествий. Он куда больше любил прилетать во Франкфурт ясной летней ночью, когда через толстый плексиглас открывается волшебная панорама городских огней и кажется, что ждет тебя удивительный, невероятный, прекрасный мир, великая Европа, старушка Европа, куда так здорово приезжать и откуда так нездорово — прямо-таки вредно для здоровья — возвращаться назад, в царство «рыночного социализма»…

Нельзя сказать, что Андрей был совсем недоволен своей жизнью. Он уже много лет успешно руководил общественной организацией с не слишком понятным для непосвященных названием, смысл существования которой сводился к двум пунктам. Во-первых, возможности без суеты и лишней помпы содействовать сокращению количества и, главное, качества взаимных предрассудков между просто гражданами и — как их любили называть в былинные времена густопсового совка — «гражданами еврейской национальности». Другой задачей этой самой «лиги в защиту евреев», как частенько Корабельщиков называл про себя собственную контору, было обеспечивать возможность ему лично, Андрею Андреевичу Корабельщикову, молодому человеку с высшим образованием без определенных занятий как раз где-то уже под сорок, не менее четырех раз в году в среднем дней так на десять покидать постылую родину-уродину и чувствовать себя гражданином мира.

Обстоятельства совпали так счастливо, что Андрею удавалось вкушать радости цивилизации не за счет спекуляций гуманитарной помощью для инвалидов и детей Чернобыля. Ему крупно повезло: еще на заре создания своей Лиги он нашел — или его нашли, что не имеет ровно никакого значения, поскольку важен результат — организацию с похожим названием и целями, только со штаб-квартирой в Германии и не в пример более увесистым бюджетом, нежели Андрей мог себе вообразить. Его охотно взяли на финансовый буксир, и теперь он совершенно спокойно летал «Люфтганзой» и останавливался в отелях категории не ниже, чем три звезды. Как говорится, на свободу — с чистой совестью. Совесть у Андрея была и в самом деле чиста, — и он был убежден, что с иным ее состоянием он не мог бы столь же беззаботно наслаждаться прелестями загнивающего капитализма…

Новехонький лайнер сел на бетон мягко, как в перину. В салоне раздались аплодисменты и одобрительный свист. Андрей улыбнулся, — его всегда удивляла та почти детская непосредственность, с которой живущие в нормальном, не перевернутом мире люди умеют радоваться даже самым незначительным мелочам.

АЭРОПОРТ ФРАНКФУРТ-МАЙН. ТЕРМИНАЛ 2. МАРТ

Вещей у Андрея, кроме сумки с компьютером и парой смен белья, носков и рубашек, не было, и он, благополучно миновав паспортный контроль и зеленый коридор таможни, вышел в зал прибытия. И страшно удивился, увидев не кого-нибудь там, а саму Труди Грюнн — вот уже лет пятнадцать бессменную секретаршу германской Лиги, с табличкой, на которой значилось «Herr Korabelstschikow», призывно машущую рукой. Андрей подбежал к ней:

— Труди, дорогая! — Корабельщиков наклонился, подставляя для дружеского поцелуя гладко выбритую щеку. — Чем обязан такой честью?

— Узнаешь, — загадочно усмехнулась Гертруда. — Поехали! Это весь твой багаж?…

АУГСХАЙМ, ГЕРМАНИЯ. МАРТ

Первое, что увидел Андрей по приезде на место, был автомобиль… Он неплохо разбирался в автомобилях, но этот «Мерседес» — а это был, без всякого сомнения, «Мерседес», хотя и без знаменитой трехлучевой звезды, — явно не принадлежал к серийным образцам. Он был очень похож на новый «Майбах», однако при этом двух-, а не четырехдверный. И даже в Аугсхайме, городе богатых пенсионеров, эти чудовища просто не водятся, что еще более усиливало впечатление вызова и натиска; наверху — огромный, на всю ширину крыши, шеврон темного плексигласа, под которым легко угадывались проблесковые маячки. Двадцатидвухдюймовые колеса, закрытые глухими, без единого отверстия сверкающими дисками, дополняли картину. Сквозь зеркальный фотохром остекления невозможно было разглядеть никаких деталей в салоне. Андрей перевел взгляд на номер машины и приподнял брови: собственно, номера не было и в помине. Даже место для него, похоже, не было конструктивно предусмотрено. Андрей обошел автомобиль и убедился: вместо выштамповки под номер сзади — сплошная светоотражающая панель.

— Нравится? — Труди заговорщически подмигнула и довольно улыбнулась. — Он сегодня с семи утра тут. Брудермайер прилетел вслед за ним чуть ли не в трусах и сразу отправил меня за тобой во Франкфурт. Уж не знаю, насколько это правда, но мне шепнули, что Майзель приехал повидаться с тобой…

— Кто?

— Как кто?! Да Майзель!

— Майзель?! Со мной!? Так это… — Андрей даже слегка отпрянул. — Перестань. При чем тут я?!?

Они вошли внутрь. В здании царила одновременно приподнятая и взвинченная обстановка, характерная для посещений Лиги денежными мешками. По сновавшим туда-сюда с ужасно деловым видом господам и дамам из попечительского совета, озабоченно кивавшим Андрею и тотчас же устремлявшимся прочь, было ясно, что размеры денежного мешка, свалившегося на этот раз к ногам Президента Лиги, преподобного доктора Юлиуса Брудермайера, превосходят все мыслимые и немыслимые границы…

МИНСК, БЕЛАРУСЬ. РЕТРОСПЕКТИВА

Все началось месяцев шесть назад, когда Андрей впервые услышал о «Golem Foundation» в Минске и о его основателе — миллиардере Даниэле Майзеле. Собственно, о Майзеле он слышал и раньше… Финансовые магнаты, в отличие от шоуменов, редко становятся объектом пристального внимания прессы, за исключением форбсовских [2] рейтингов. Майзель же был исключением. Гул о нем постоянно присутствовал в медиа-контенте [3] , как некий тревожный, будоражащий фон. То его охрана — не охрана даже, а целая карманная спецслужба, с отрядом коммандос, созданного чуть ли не по рецептам хайнлайновской «звездной пехоты», и прочей соответствующей атрибутикой — устроила перестрелку в Женеве при попытке швейцарской прокуратуры «пригласить» этого самого Майзеля на допрос, причем такую, что… То вдруг покатились глухие слухи о незаконных поглощениях целого списка ведущих мировых операторов мобильной связи. То обвинения в убийствах, вымогательстве и биржевых махинациях. То сообщали о взрывном росте телекоммуникационного рынка и намекали, что без Майзеля и тут не обошлось. То сыпались, как из рога изобилия, многостраничные размышления разномастных аналитиков на тему монархических переворотов в Восточной и Центральной Европе, о стремительном экономическом рывке Чешского королевства, в считанные годы опередившего страны «семерки» по качеству жизни, о вхождении Чехии в клуб ядерных держав, о смене состава Совета Безопасности ООН, куда вошли Чехия, Япония, Бразилия, Индия и каким-то совершенно невероятным образом Намбола, императора которой считали марионеткой, полностью контролируемым из Праги. То появлялись отрывочные и маловразумительные комментарии об источниках его богатства и деятельности возглавляемого им транснационального холдинга со странным названием «Golem Interworld». То сообщали, как на выручку чешским инженерам-связистам, захваченным в заложники в Алжире, развернулась беспримерная по мощи и красоте войсковая операция, молниеносная и успешная, после которой алжирское правительство вдруг подозрительно легко и быстро закончило с гражданской войной против исламистов, унесшей жизни полумиллиона человек… То, захлебываясь, — кто от негодования, а кто и от восторга, — вопили о налете Королевских ВВС на ядерный реактор под Тегераном, — в тридцать секунд разнесли все в пыль, а потом сбросили какие-то абсорбенты, так что последующая инспекция МАГАТЭ, срочно допущенная в страну обделавшимися с перепугу аятоллами, не нашла никаких следов атомной заразы. То взрывались — впрочем, тут же и замолкали, словно по команде, — рассуждения о росте католического влияния в мире, особенно в Азии и Африке… Словом, трудно было пройти мимо информации о человеке, который наделал столько шума. Правда, толком-то о нем как раз ничего известно не было. Кто он, откуда, сколько ему лет? Как выглядит? Было лишь точно известно, что штаб-квартира «Golem Interworld» находится в Праге. И что Прага стала едва ли не столицей полумира… И ни разу Корабельщикову не попалось на глаза ни одного снимка господина Майзеля, даже самого плохонького.

После телефонных переговоров и предупреждения, что в задачи фонда вовсе не входит материальное субсидирование общественных организаций и предназначен он для помощи предпринимательским и прочим структурам Чешского королевства, Андрей ожидал увидеть и услышать… Он, собственно, толком даже и не знал, что. Но увиденное без преувеличения потрясло его. Во-первых, «Golem Foundation» почему-то находился на территории чешского посольства. Подойдя к калитке с коронованным львом, позвонив и назвавшись, Андрей слегка отпрянул: раздалось тихое шипение гидравлики-пневматики, и калитка распахнулась со скоростью, непостижимой для своего веса. Андрей прошел через двойную арку системы контроля безопасности, где два здоровенных парня в штатском, что, однако, никак не могло скрыть их безусловной принадлежности к военной косточке, проглядели его до самой души, — а может, и глубже… Пройдя дальше, Андрей совсем обалдел. Территория, занимаемая посольством и Фондом, казалось, пребывает в другом измерении — снаружи совершенно невозможно было представить себе, что здесь расположились, да еще так привольно, столько построек и людей. Он увидел стоящие под навесом автомобили — новенькие, сверкающие черным перламутром, хромом и зеркально-непрозрачным остеклением, вызывавшем лютую зависть беларуских «крутых», «мерседесы» и два «Майбаха» — пульман и короткобазник, с королевскими гербами на дверях, и камуфлированные бронемашины. И вертолет — матово-ночной, с высоким узким силуэтом и странными, похожими на вертушки гидротурбин, спаренными винтами… Корабельщиков вдруг вспомнил одну из историй, рассказывавшихся полушепотом на минских кухнях: во время «Чернобыльского Шляха» не то в прошлом, не то в позапрошлом году кто-то из сотрудников посольства, наблюдавший за шествием, был — разумеется, «ошибочно» — задержан ОМОНом. А спустя несколько часов разверзлись ворота с золотыми львами, и вынеслись оттуда эти самые две бронемашины, и отряд легендарной королевской воздушной пехоты, покрывшей себя неувядаемой славой в боях под Приштиной и Тираной, о чем тоже шептались с восторгом и благоговением, налетел на Минский горотдел МВД, где находились под охраной ОМОНа задержанные в этот день участники «Шляха», уложил мордами в грязь и ментов, и «краповые береты», всех выпустил и забрал своего, а командир десанта сказал серому от ужаса ментовскому начальнику на чистейшей беларуской мове: еще разочек так ошибетесь, всем вам лоб зеленкой намажем, и «усенародна избранаму» заодно… Андрей тогда не то чтобы не поверил, но как-то скептически к этой истории отнесся: уж больно на сказочку было похоже. А потом узнал: нет, не сказка. И проглотила это наглая и смелая против безоружных людей беларуская власть, не поперхнувшись. И скандалить не решилась. Потому что силу почуяла…

В помещении Фонда было не то чтобы роскошно, а как-то запредельно удобно и солидно. Ну, богатство, усмехнулся про себя Корабельщиков. Дюжина комнат, на столах — портативные компьютеры в док-станциях, стоившие, как хорошая, пускай и подержанная, «иномарка», подключенный к локальной сети при помощи радиорелейного оборудования; групповой факсимильно-множительный аппарат и типография размером с большую стиральную машину, на которой можно было запросто, не перенапрягаясь, выпускать хоть «Плейбой» всероссийским тиражом. Мощнейшие сплит-кондиционеры превращали расплавляющее город августовское пекло в прохладу майской ночи. Быстренько прикинув в уме, сколько может стоить все это великолепие с учетом транспортных, таможенных и прочих накладных расходов, Андрей только вздохнул и подумал, что вот есть же люди, которым деньги некуда девать… Встретили его тогда не то чтобы прохладно — скорее безразлично. Еще один охранник на входе попросил предъявить факс с подтверждением даты и времени встречи и документы, после чего практически мгновенно проводил Андрея к милой девушке в строгом твидовом костюме, очках и с «деловой» прической. Табличка на двух языках, чешском и беларуском, извещала Корабельщикова, что перед ним «консультант по программам „Golem Foundation“ Галина Геллер». Девушка чрезвычайно быстро, но внимательно просмотрела информационный буклет его Лиги, заявку на проведение конференции «Молодежь против предрассудков» и задала несколько вполне профессиональных вопросов. Затем, одарив Андрея не менее профессиональной улыбкой, назвала дату и время, когда ему следует позвонить ей вот по этому (вручается визитная карточка строгого корпоративного дизайна) телефону, чтобы узнать результат…

Но дальше развитие событий пошло, что называется, не по сценарию. Ровно через сутки пани Геллер сама позвонила ему и чрезвычайно любезно осведомилась, когда господину Корабельщикову угодно прибыть по известному адресу для конфиденциальной беседы. Андрей чуть не гаркнул в трубку «Да хоть сейчас!!!». Сдержав первый душевный порыв, он после долгого «раздумья» предположил, что завтра к семнадцати ноль-ноль попытается быть. Положив трубку на рычаг так осторожно, словно она была сделана из богемского стекла, Андрей потянул вниз шнур воображаемого паровозного гудка:

— Yes!!!

— Есть причины для веселья? — поинтересовалась Татьяна, сев на диване и отложив в сторону студенческие контрольные.

Андрей гордо посмотрел на жену:

— Ну, вроде. Я, тьфу-тьфу-тьфу, раскрутил «Голем» на конференцию!

— Так просто?! — Танины брови удивленно приподнялись.

— Да сам удивляюсь, — Андрей усмехнулся. — Но вряд ли меня стали бы приглашать, чтобы отказать. Что скажешь?

— Давай обсудим это завтра, когда вернешься с победой, — и Татьяна снова взялась за контрольные.

На следующий день в «Golem Foundation» Андрея встречал улыбающийся охранник, а прямо-таки сияющая от счастья пани Геллер сообщила, что его заявка рассмотрена и принято решение субсидировать указанное мероприятие:

— У вас есть зарубежный счет, на который мы могли бы перевести указанную сумму?

— Зарубежный? — Андрей замешкался. — Собственно говоря…

— Если нет, это не страшно, — еще радостнее улыбнулась пани Геллер, — Вы можете воспользоваться корпоративной картой «Visa» нашего фонда. Вас устраивает такой вариант?

— Э-э…

— Заявленная вами сумма в двадцать семь тысяч долларов поступит на счет карты в три этапа, два раза по десять и последний раз семь тысяч. Первый перевод мы производим сразу, последующие — через восемь часов после того, как вы предоставите нам счета, справки и платежные документы, покрывающие пятьдесят и одну десятую процента суммы предыдущего взноса. Мы полностью осознаем тонкости денежного обращения в этой стране, и предоставляемые документы могут быть не фискального характера. — Галина снова улыбнулась и добавила уже совсем не казенным тоном: — Мы не шпионим за нашими клиентами, но знаем, что сколько стоит и где… Пойдемте, — она взяла Андрея под локоть, — я уже подготовила договор о сотрудничестве Лиги с нашим Фондом…

После долгих усилий Корабельщиков, наконец, построил подобающую ситуации мину на лице и несколько раз кивнул — слов не было. Одни слюни…

Вернувшись домой, Андрей весь вечер вместе с женой пытался определить причину столь внезапной благосклонности «Golem Foundation» к его скромной деятельности. Корабельщиков никак не мог успокоиться и ходил из угла в угол по комнате:

— Они дали мне деньги так, как будто сто лет работают со мной, двадцать семь тысяч для них — мелочь!

— Сколько, ты сказал, стоит компьютер у этой консультантки?

— Да тысяч пять, наверное…

— Ну, так это всего-навсего шесть таких компьютеров, — хитренько улыбнулась Татьяна. — Насколько я знаю, этот Майзель ворочает такими миллиардами, что…

— Он бы не заработал столько, если бы не считал каждый цент, поверь мне!

— Не сомневаюсь, — пожала плечами Татьяна. — Но все равно, мне кажется, что мы с тобой сейчас ничего не поймем, даже если вывернем себе все мозги. Давай посмотрим, что будет дальше. Я понимаю, что предложение это банально, но… У тебя есть альтернатива?

— Подожди, — Андрей присел на диван рядом с женой, раскрыл ноутбук, вставил телефонный провод в разъем модема и вышел в Сеть. — Хочу посмотреть что-нибудь про этого Майзеля…

Несколько первых ссылок выстроились столбиком на странице поисковой системы. Одна из них вела на сайт сетевой энциклопедии «Кирилл и Мефодий». Андрей щелкнул по ней кнопкой мышки:

— Смотри, Танечка…

Татьяна подвинулась ближе и заглянула в экран.

«Майзель, Даниэль, — настоящие имя, фамилия, год и место рождения неизвестны. Согласно официальной версии, является потомком еврейских переселенцев из Чехословакии, проживавших в США с начала 30-х гг. 20-го в. По имеющимся сведениям, будучи финансовым советником и специалистом по новейшим банковским электронным коммуникациям, организовал и возглавил скоординированную с ФБР США атаку своей компании на финансовые структуры колумбийских и венесуэльских наркокартелей, от которой последние так и не оправились, потеряв практически все свои капиталы и лишившись финансового инструментария. По информации „КиМ“, является эмигрантом из одной из республик бывшего СССР, однако подтвердить этот факт не представляется возможным. Создал и возглавляет в настоящее время финансово-информационный концерн „Golem Interworld“, штаб-квартира которого расположена в Праге. Согласно информации ЦРУ США, контролирует объединенный консорциум сотовых операторов Godafone, насчитывающий около 2 миллиардов пользователей по всему миру, и GPSІ — систему глобального позиционирования Golem Positioning System, корпорацию SoftGo (80% рынка пользовательских и серверных платформенно-независимых операционных систем четвертого поколения), многочисленные банковские и консалтинговые структуры, в частности, Асахи-Манхэттэн Бэнк оф Филадельфия, Креди Юропэн, Париба-Сюисс и многие другие, оффшорные компании, торгующие оружием и боеприпасами, автомобильные концерны Даймлер-Ройс-Шкода и Фольксваген-Татра-Бентли, авиакомпании Стар Альянс, авиакосмические концерны АэроПраг, Локхид-Мартин и др. По мнению журнала „Форбс“, личное состояние М. исчисляется сотнями миллиардов долл., однако достоверных сведений об этом нет. Страны Еврозоны, США и Швейцария неоднократно пытались привлечь М. и его структуры к юридической и уголовной ответственности за многочисленные нарушения антимонопольного законодательства и финансовые махинации, а так же за другие преступления, в т.ч. против личности, однако эти попытки успехом не увенчались, во многом благодаря активному дипломатическому и экономическому противодействию со стороны восточноевропейских государств.

По слухам, М. пользуется беспрецедентным влиянием на королевский двор и правительство Чехии, армейские, разведывательные и полицейские структуры, а так же на монархов других восточноевропейских стран и правительства Польши, Словакии, Литвы, Латвии, Эстонии, Молдовы и Украины. Принимал самое активное участие в революционном антикоммунистическом движении и последующем становлении и укреплении Чешского королевства и королевской власти, в том числе методами, до сих пор вызывающими определенные споры в кругах европейской интеллигенции. С его именем связывают создание Монархической Ассамблеи и т. наз. Пражского Альянса — военно-политического и экономического союза, в который входят, кроме стран бывшего Варшавского пакта, Югославия, а так же Намбола и Япония. М. приписывают ведущую роль в резком усилении влияния правящего императора Японии Ярухито, изменении конституции этой страны в области военного строительства и внешней политики. По сведениям «КиМ», структуры, контролируемые М., принимали и принимают самое активное участие в политической и экономической жизни этих государств. Известно также, что тесные узы связывают М. с Ватиканом. М. не занимает никаких государственных постов и не является формальным руководителем контролируемых им структур, не появляется на публике, не дает интервью и ведет весьма замкнутый образ жизни. Постоянно проживает в Праге, где, подобно средневековому Голему [4] , сделался персонажем многочисленных легенд, привлекающих в этот город сотни тысяч туристов со всего мира. Напр., одна из них гласит, что М. никогда не спит и обладает сверхъестественной способностью неожиданно появляться во многих местах одновременно. Другая легенда утверждает, что М. днем работает, никогда не покидая центральной башни «Golem Interworld», которая видна практически с любой точки в Праге, а ночью кружит по городу, охраняя мирный сон пражан, и того, кому удастся увидеть М. лицом к лицу, ожидает богатство и счастье.»

— М-да… Из СССР, значит. Ну, дает этот парень жару… Смотри-ка, ни одной фотографии. И про жену-детей ни полсловечка… Знаешь, на что это похоже? — пробормотал Андрей.

— На что?

— Нет-нет… Это я так… Ничего.

— А про короля этого чешского что-нибудь есть?

— Давай посмотрим… Ого…

«Вацлав V — чешский король, принял имя В. при коронации. Настоящее имя — Уильям Уэсли Эдвард Джереми, седьмой граф Стеттон. Потомок двух царствующих домов 15 — 20 веков — Пшемысловичей-Ягеллонов (Св. Римск. Империя, Чехия, Вел. Кн. Литовское) и Романовых. Служил в брит. армии, участвовал в Фолклендской войне, вышел в отставку в чине майора воздушно-десантных войск. Награжден орденами за мужество и боевые заслуги. Имеет ученую степень доктора философии, в совершенстве владеет несколькими славянскими языками. После выхода в отставку — на дипломатической службе. В 1987 году неожиданно покинул Великобританию и переселился с семьей в Прагу, где принимал активное участие в начавшемся революционном движении и затем в результате Акта народной воли был коронован как Вацлав V. Пользуется беспрецедентным авторитетом и любовью граждан страны. Практикует жесткий, авторитарный стиль руководства.

Женат, имеет шестерых детей. Супруга — Марина (Марианна), урожденная Милутинович-Скалон, происходит из древнейшего сербского королевского дома Милутиновичей, правнучка эмигрировавшего в Великобританию русского генерала Белой армии Е.Г. Скалона. При коронации вместе с мужем и детьми была крещена в католичество.»

— Просто высший пилотаж.

— Да уж…

— Интересно. Такое устроить под носом у русских… Как они его не прихлопнули?!

— Сразу не разглядели, наверное. Да и не до того им было в это время… Крутится жиденок какой-то, в королей играет… А когда спохватились — все, тут тебе и ядерная держава, и полный набор, — выходи строиться…

— Найди Чехию.

— Ищу. Ух ты, красота какая…

— Это Прага?

— Да. Это Прага…

«ЧЕХИЯ, Королевство Чехия, официальное название — Великое Чешское Королевство Богемии, Силезии и Моравии. Государство в Центр. Европе. Ок. 80 тыс. км. Население ок. 12 млн. человек (1999); чехов 82%, словаков 3%, немцы, венгры, сербы, словенцы, русские, евреи. Официальный язык чешский. Подавляющее большинство верующих католики (89%). Административно-территориальное деление: 75 районов. Столица Прага. Жесткий визовый режим, в особенности для граждан стран с преимущественно мусульманским населением и Китая.

Чехия — парламентская конституционная монархия с сильной королевской властью. Во главе государства находится король (с 1988 года — Вацлав V Ягеллон). Король назначает членов Государственного Совета и Кабинета Министров и является постоянным и бессменным председателем Госсовета и Верховным главнокомандующим вооруженных сил. Законодательный орган — двухпалатный парламент (Сенат и Народное собрание). Король является также патроном Карлова университета (осн. в 14 в., ок. 200 000 студентов, 1999), крупнейшего научно-исследовательского и образовательного центра в Европе.

Индустриально-аграрная страна. В структуре национального дохода (%, 1999): сельское хозяйство 3,2, промышленность 61, услуги 33. Топливно-энергетическая промышленность, термоядерная энергетика, металлургия, авиакосмическая, автомобильная, химическая, тяжелое и точное машиностроение, легкая и пищевая промышленность. Добыча бурого и каменного угля (с 1993 г. постоянно сокращается ввиду ненадобности), железной руды. Производство электроэнергии 260,6 млрд. кВт/ч (1998). Главные промышленные центры Прага, Пльзень, Острава, Брно. В сельском хозяйстве свеклосеяние, посевы пшеницы, ячменя и картофеля, хмелеводство, садоводство, молочно-мясное скотоводство, птицеводство. Длина железных дорог 19,5 тыс. км, автодорог 97,9 тыс. км (1998). Экспорт: машины и оборудование, изделия авиакосмической, оружейной, автомобильной, пищевой, легкой, стекольно-керамической промышленности и др. Основные внешнеторговые партнеры — страны Восточной Европы, Латинской Америки, Япония, Намбола, Израиль, США и ЕЭС. Иностранный туризм. Денежная единица чешская крона, являющаяся твердой конвертируемой валютой. Имеет свободное хождение на территории стран Пражского Альянса (см.) и Намболы (см.). Средний годовой доход на душу населения в 2000 г.: 27 837 крон (ок. 12 000 долл. США). Имеет чрезвычайно привлекательный инвестиционно-налоговый климат. Финансово-кредитный рейтинг АА+.

Чехия — крупная ядерно-космическая держава. Космодром «Скайбэй» находится в Намболе, в непосредственной близости от экватора. Располагает мощной группировкой военных спутников, а так же спутников наблюдения и связи на различных геостационарных орбитах (259 шт., 2000 г.). Крупнейш. в Европе вооруж. силы, ок. 200 000 чел. (из них Белый Корпус, по обр. фр. Иностр. легиона, ок. 40 000 чел.), в основном возд.-десантные подразделения и Экспедиционный корпус, ВВС. Оснащена по последнему слову военной науки и техники. Нац. гвардия 100 000 чел. Постоянно принимает участие в региональных конфликтах (о. Тимор, Чад, Непал), во время первой Балканской (Боснийской) войны активно способствовала падению режима Милошевича и установлению Югославской монархии (1993). Во время второй Балканской (Косовской) войны 1996 г. вместе с югославской армией оккупировала Албанию, из которой вывела вооруженные силы после «умиротворения» албанцев и создания марионеточного правительства, полностью подконтрольного Белграду. Способствовала созданию и укреплению Империи Намбола на территории б. Намибии, Анголы, части Камеруна и Конго. Имеет военные базы в странах Пражского Альянса.

1 января — Новый год, День обновления.

24 апреля — Пасхальный понедельник.

1 мая — День Весны.

8 мая — День Освобождения от фашизма.

5 июля — День славянских апостолов Св. Кирилла и Мефодия.

6 июля — День Яна Гуса.

7 июля — День короля (годовщина учреждения монархии в 1988 г.)

17 октября — День Свободы и Независимости.

24 декабря — Рождественский Сочельник.

25, 26 декабря — Рождество.

В эти дни предприятия и учреждения закрыты (в сочельник — с обеда).»

— Ни фига себе заявочки… Ты знал про это?!

— Ну… В очень общих чертах… Пока в посольстве вот не побывал, — как-то и не интересовался особенно… Да-а-а… Это просто в голове не укладывается. Я слышал только, что они с Израилем очень сильно против арабов дружат и Мельницкий Ребе туда переехал со всем своим хозяйством. Ну, блин…

— А ты говоришь — тридцать тысяч. Пыль на сапогах, и то дороже стоит.

— Нет, это же надо, — Андрей с сердцем захлопнул крышку компьютера, вскочил и заходил по комнате. — Каких-то полтора десятилетия…

— Ну да. Каких-то… Жизнь целая, Андрюшенька. Наша жизнь…

— Так и я же об этом, Танечка! — почти закричал Корабельщиков. — Ты посмотри, что у них… А тут…

— Андрей, успокойся. Мы совсем неплохо живем…

— Мы-то неплохо. А все остальные?!

— Всех не перебреешь. Это во-первых. Каждый своим делом занят. И у каждого своя судьба. Нам их ситуацию даже не примерить, не то что…

— Я знаю. Так хочется…

— Давай попросим политубежища, — усмехнулась Татьяна. — После конференции.

— Не самая плохая мысль, кстати. Кое-то из «сумленных беларусов» там не первый год пасется… Как бы это выбраться туда, чтоб взглянуть одним глазком?

— Поработаем на Юлиуса — попроси, чтобы премировал тебя турпоездкой.

— Я — да. А ты?

— У меня хватает забот. Расскажешь, а я послушаю… Все, Андрюша. Мне еще кучу контрольных проверить надо…

Потом была конференция, высокие гости, комплименты Юлиуса и его плохо скрываемая радость по поводу того, что не пришлось расходовать собственный бюджет на Андреево мероприятие. И была поздравительная телеграмма за подписью самого Майзеля. Что само по себе выглядело не менее странно, чем все предварявшие эту телеграмму события, вместе взятые, — еще и потому, что зачитывал ее чешский посол собственной персоной, прибывший в смокинге и со свитой, полагающейся при официальном визите в президентский дворец. Корабельщикова сложно было удивить протокольной помпезностью — он сподобился получить аудиенцию у понтифика в компании с Юлиусом и еще несколькими членами Лиги около года назад, а на приемах, устраивавшихся главами государств по случаю проводимых Лигой мероприятий, он бывал и вовсе несметное количество раз. Однако в этот день все было иначе: не преподобный Юлиус и не главный жертвователь Лиги, сэр Мозес Гирстайн, поглощали внимание присутствующих очно и заочно, а сам Андрей… Это было чрезвычайно приятно, хотя хлопотно и несколько утомительно. Единственное объяснение, которое приходило Андрею в голову в связи со столь пристальным вниманием самого Майзеля к его скромной персоне, — тот факт, что владелец «Golem Interworld» выделил на забавы участников конференции без малого тридцать тысяч долларов.

АУГСХАЙМ. МАРТ

Корабельщиков сидел в огромной приемной перед кабинетом Брудермайера, которая по совместительству выполняла роль зала для совещаний, если Попечительский совет Лиги собирался в расширенном составе, и просматривал газеты. Наконец, дверь открылась, и на пороге появились окруженные сотрудниками Лиги преподобный Юлиус и Даниэль Майзель собственной персоной. Увидев Андрея, поднявшегося навстречу вошедшим, Майзель легонько отстранил что-то втолковывавшего ему Брудермайера, раздвинул плечом свиту и шагнул к Корабельщикову. В следующую секунду Андрей едва устоял на ногах, потому что Майзель сказал на чистейшем русском языке:

— Дюхон, черт тебя подери, если б ты знал, как я рад видеть твою опупевшую рожицу! — Майзель взял его ладонь в обе руки и стиснул так, что Корабельщиков чуть не вскрикнул. — Я просто годы провел в мечтах увидеть у тебя именно такую вот морду лица, — он заговорщически подмигнул Андрею. — Мы с тобой попозже оттянемся на предмет воспоминаний, а сейчас сделай вид, что все чик-чак, добро?

Андрей знал, что это невозможно. Человек, которого он видел перед собой, абсолютно не был ему знаком. Корабельщиков мог поклясться, что никогда не видел господина Майзеля и первый в жизни раз слышит его голос. Но интонации, эти переходы на высокие тона в конце каждой фразы, эти словечки, особенно — «Дюхон»! «Чик-чак», «морда лица»… Только один человек мог сказать такое и так — Данька Бернштейн, его одноклассник, а потом и однокурсник по Институту радиоэлектроники, уехавший в Штаты много лет назад и вскоре пропавший там безо всякого следа…

Но человек, стоящий перед ним, ни в коем случае не был его пропавшим приятелем. Майзель был много выше — даже выше Андрея, явно далеко за метр девяносто, шире в плечах и тоньше в талии. И одет он был во что-то непонятное — высокие полуботинки, узкие брюки, не то пиджак, не то плащ поверх спортивной рубашки, плотно обтягивающей мускулатуру на зависть кому угодно, и все это по цвету и по виду напоминало оружейный металл. А при каждом движении шло как будто волнами, словно и в самом деле было жидким металлом. Или чешуей. Что за чертовщина, подумал Корабельщиков, а глаза-то… Ни черты лица, ни телосложение, ни манера двигаться — ничего в этом человеке даже отдаленно не напоминало Даньку Бернштейна. Он был не больше похож на Даньку, чем Андрей — на Будду.

Андрей понял, что решить эту проблему без посторонней помощи ему — во всяком случае, немедленно — не удастся. И он сделал лучшее, что мог — заговорщически подмигнул Майзелю в ответ…

Дальше уже стало полегче. Их представили друг другу, Андрея назвали надеждой и опорой межнационального диалога в Беларуси, что, естественно, было весьма смелой гиперболой. Майзель отреагировал благожелательной улыбкой, полной скрытого обаяния буржуазии. Фандрайзинг [5] проходил без сучка, без задоринки, и закончился даже лучше, чем ожидал преподобный Юлиус, — не дослушав окончания длинного списка свершений и побед Лиги, Майзель похлопал Брудермайера по плечу и улыбнулся:

— Я распорядился перевести на ваш счет двести тысяч евро. В связи с этим надеюсь, дорогой доктор, что в ближайший год Лига не будет испытывать серьезных материальных затруднений. А дальше — бой покажет. В порядке?

Брудермайер улыбнулся, элегантно и с достоинством кивнул:

— Полагаю, мой дорогой господин Майзель, вы не разочаруетесь в нашей деятельности и у нас действительно будет повод встретиться. А сейчас позвольте мне похитить моего друга Андрея на несколько минут?

— Обязательно, — просиял Майзель, — только не умыкайте его надолго, он мне еще понадобится, и скоро. Порекомендуйте мне какую-нибудь забегаловку, где можно перехватить кошерного [6] , да я пойду, а то я от самой Праги нигде не останавливался…

— Нет-нет, господин Майзель. Об этом и речи быть не может. Стол в вашу честь уже накрыт. Прошу!

Когда Майзеля увели кормить, поить и всячески ублажать, преподобный Юлиус пропустил Андрея впереди себя в кабинет, закрыл дверь и внимательно посмотрел на Корабельщикова:

— И подумать не мог, что вы так близко знакомы, — он лукаво, но очень по-доброму улыбнулся и погрозил Андрею пальцем. — Что и говорить, очень рад…

— Подожди, Юлиус, — Андрей опустился в кресло напротив стола, за которым расположился Брудермайер. — Я впервые вижу Майзеля и готов подтвердить это на суде под присягой. Его интерес к моей скромной персоне — для меня сюрприз еще больший, нежели для тебя. Я надеялся, что ты мне что-нибудь объяснишь!…

— Странно. Из разговора, который у нас с ним состоялся перед тем, как я отправил Труди за тобой в аэропорт, я понял, что Майзель знает тебя чуть ли не со студенческих лет…

— Ты считаешь, что я бы забыл о таком знакомстве?! — не сдержавшись, фыркнул Андрей. — Да я перед самой конференцией обратился в этот его «Golem Foundation» у нас в Минске, причем просто так, без всякого расчета на результат, просто, чтобы не иметь головной боли: вот, мол, была возможность, но… Да и встретили они меня поначалу без восторга, я же рассказывал тебе, а потом, вдруг, ни с того, ни с сего… Если честно, Юлиус, — я просто ума не приложу, что происходит!

— Может, он принимает тебя за кого-то другого? Хотя нет, в это верится еще с большим трудом… Постой, но ведь он, кажется, заговорил с тобой по-русски?

— Да. И причем сказал такое, что я до сих пор… — Андрей умолк на полуслове, а когда заговорил снова, уже вполне овладел собой: — Знаешь, Юлиус, я хочу ясности не меньше, чем ты. И я тебе обещаю рассказать все, что смогу, без утайки, но не теперь, хорошо?

Брудермайер энергично закивал в знак согласия. Да, подумал Андрей, я действительно хочу ясности больше, чем кто бы то ни было, потому что я, черт возьми, желаю знать, что общего у этого нувориша с Данькой и где сам Данька, которого мне не достает вот уже столько лет… И почему я понял это только сейчас и так остро, что болит сердце?!.

МИНСК. РЕТРОСПЕКТИВА. 70-Е — НАЧАЛО 80-Х

Их посадили за одну парту в самом начале четвертого класса, и еще тогда Андрей поразился хлещущему через край жизнелюбию этого веснушчатого еврейского мальчишки, его умению быть в центре самых важных событий. Он был на год старше Андрея, — любящие родители отдали его в первый класс не в семь неполных лет, которые Корабельщикову исполнялись в октябре, а почти в восемь. Но самое главное, что вызывало у Андрея почти благоговейный трепет перед Данькой — это умение на лету, без единого значка в тетради, решить математическую задачу любой степени сложности. На Бернштейна в школе просто молились — первые места на городских и областных олимпиадах, иногда даже статьи в «Вечерке» о грандиозных успехах педагогов школы № 21… Правда, дальше республиканской олимпиады Даньку не пускали — уж больно фамилия контрреволюционная. Но он, в отличие от русского до мозга костей Корабельщикова, не обижался и не комплексовал. Он знал, что так было и будет всегда, и даже бравировал своим «несчастьем», особенно перед слабым полом…

Конечно, на самом деле не Данька, а Андрей имел все основания жаловаться на судьбу. Корабельщиков отца своего помнил смутно, а мать больше занималась поисками копейки на пропитание, нежели Андреем. Данькин же папашка строил шапки доброй половине минской номенклатуры и шубы их женушкам в четыре обхвата, будучи уникальным меховых дел мастером; мать, заведующая отделом в «Изумруде», тоже по мере слабых женских сил способствовала процветанию семьи. Данька же был единственным ребенком, к тому еще и поздним. Бернштейны не скрывали, а несколько даже педалировали наличие многочисленных дядюшек и тетушек в далекой Америке, во что бы то ни стало жаждущим облагодетельствовать скромную чету и их гениального отпрыска как в вещевом, так и в денежном эквиваленте. Он был воспитан в духе здорового скепсиса по отношению к системе, которая, несмотря на явную ублюдочность, позволяла Бронштейнам вполне благополучно процветать. Корабельщикова, который всегда переживал Данькины успехи и неудачи как свои собственные, всегда поражал тот бесхребетный конформизм, с которым его друг воспринимал окружающую действительность, и относил это за счет благополучия, прочно обосновавшегося под крышей дома Бернштейнов. Когда они стали достаточно взрослыми для того, чтобы самостоятельно мыслить и пытаться разобраться в мировых линиях, Данька только добродушно скалился в ответ на гневные филиппики Андрея в адрес власть предержащих. На самом деле он просто с младенчества знал то, что Андрею открывалось аки бездна, звезд полна: власть — говно, а власть советская — говно в превосходной степени, доказывать сие — тратить впустую драгоценное время, которое можно употребить на вещи, гораздо более для настроения пользительные. Съесть, например, двойную порцию плова в кафе «Узбекистон», что напротив стадиона, читая при этом руководство по системе ЕС ЭВМ. Или просидеть полночи в машинном зале родного института, наделав при этом такого шороха, что пришедшие наутро доценты с кандидатами не могут заставить «еэску» работать и вынуждены требовать к себе Бернштейна, чтобы он опять все «посадил, где росло!!!». А то притащить на занятия — подумать страшно! — компьютер с самым что ни на есть настоящим Intel х86, размером с том Большой Советской Энциклопедии, и показать преподавателю только что, прямо у него на глазах, откомпилированный учебный пример на Си, доведя беднягу чуть не до инфаркта…

Он был веселый и удивительно, потрясающе не жадный, — подфарцовывал потихоньку и не очень, хороводился с какими-то непонятными Андрею «чуваками», странным образом не смешиваясь с ними и не мараясь во всем этом нисколько. Охотно ссужал приятелей и друзей деньгами — иногда и без отдачи. Вообще легко и весело расставался с деньгами, и, кажется, так же легко и весело заводились они у него снова… Андрей, впрочем, если когда и пользовался дружескими ссудами, неизменно возвращал деньги в оговоренный срок, а если не мог этого сделать, то страдал, словно от жестокой зубной боли… Веселый, не жадный и уже на машине. Тогда. И легкий. Не легковесный, а именно легкий, и к этой легкости тянуло Андрея, словно магнитом…

И при всем этом Данька был ужас какой мечтатель. Однажды, узнав, о чем мечтает его приятель, Андрей был не то чтобы поражен, но слегка ошарашен. Данька мечтал быть богатым. Богатым настолько, чтобы быть в силах менять окружающую действительность по своему усмотрению в реальном масштабе времени. «Ну, и сколько же, по-твоему, тебе нужно?» — недоверчиво усмехаясь, спросил тогда Корабельщиков. «Для начала — миллиардов сорок — пятьдесят», — на полном серьезе ответил Бернштейн. Андрей еще раз внимательно взглянул на Даньку, — но тот, кажется, совершенно не считал сказанное шуткой. Больше того — он был преисполнен решимости расписать Корабельщикову свой план переустройства мира в самых что ни на есть животрепещущих подробностях. И был не на шутку обижен, когда Андрей, что называется, «не внял» и быстренько перевел разговор на другую тему. Андрей же тогда грешным делом решил, что Данька его разыгрывает. Допустить всамделишность подобного желания — такого Корабельщиков и в самом благодушном настроении не мог…

И еще одна странность была у Даньки, которую Андрей никак рационально не мог объяснить. Он бредил Прагой. Кажется, он знал наизусть весь регистр ее улиц, едва ли не с номерами домов, и ориентировался там, как у себя во дворе. Он знал невероятное количество пражских легенд, которые никому, кроме своих, а уж тем более ему, чужаку и иностранцу, не могли и не должны были быть известны. А были… Он мог часами рассказывать, к месту и не очень, о Пшемысловичах и Гуситских войнах, о Шведской осаде и Бецалеле с его Големом, про скульптуры на Карловом мосту и орлой [7] на башне Староместской Ратуши… Но любимейшим его персонажем был банкир Мордехай Майзель, друг, помощник и кошелек самого великолепного из чешских королей и императора Священной Римской Империи Рудольфа Второго. Все эти истории, которые излагал Данька с горящими глазами, производили почему-то совершенно сногсшибательное впечатление на женщин. Даже не машина и не деньжата, а именно истории, которые он рассказывал. И отнюдь не на девчонок, которые подходили ему по возрасту и статусу, — девчонки его мало интересовали, — а на самых настоящих женщин из вполне «благополучных» кругов прилично старше себя, которых он цеплял неизвестно где и как. И на недоуменные вопросы Андрея только улыбался загадочно… И самой известной Андрею из Данькиных «жертв» была преподавательница семинаров по «научному коммунизму», такая милая молодая женщина, которую все называли не по имени-отчеству, а просто Тонечкой, — такая она была… Лет на пятнадцать их старше, — тогда она вовсе не казалась Андрею молодой… С Тонечкой Данька устроил такой бурный роман, что их обоих едва из института не поперли.

Как— то, собравшись с духом, Андрей спросил его об этом. На что Данька привычно осклабился:

— Завидуешь?

— У меня все в порядке, Дан. Ты же знаешь…

— Ну, знаю, конечно. А что тебя так удивляет?

— Ты не боишься?

— Чего?!

— Что… что муж какой-нибудь из них… котлету из тебя сделает?

— Нет. Не боюсь. Если бы боялся, я бы не смог, наверное… Да и нет у них никаких мужей, Дюхон… А если есть, то одно название, и нет им друг до друга никакого дела… Не боюсь. Но тебя не это ведь удивляет, а? Ныряй, Дюхон. Тут неглубоко.

— А почему они все… такие?

— Какие?

— Одинаковые…

— Как это?!

— Я не знаю. Это тебя надо спросить… Все… Какие-то… Как будто снегурочки бывшие…

— Ну, Дюхон, — Данька как-то по-новому посмотрел на Корабельщикова, покачал головой, вздохнул. — Скажешь тоже… Бывшие… Они устали просто… Такая жизнь… — Он помолчал. — А вообще… Ты, наверное, прав. Мне их просто всегда больше всех жалко… У них взгляд такой… Они ждут, понимаешь? И я… Что могу… А что я могу?!

— Нельзя же всем побежать навстречу.

— Нет. Конечно, нельзя. А что делать?! Надо ведь всем… Я просто не могу… По-другому — не могу… Это сильнее меня. Это как будто даже не я. Я, когда взгляд их встречаю, такое внутри чувствую… Запах такой… Когда тело живет, а душа улетела уже… Меня как будто швыряет к таким. Я не умею это объяснить. Или слов таких нет. Или я их не знаю…

— Они… они же все чуть не в два раза тебя старше…

Данька усмехнулся невесело:

— Старушки, да? Так в этом самый кайф, Дюхон. Ты дурень… Женщина в этом возрасте только все распробовала как следует. Только развернулась… Она уже многое знает, с ней не нужно так прыгать, как с девочкой. Вообще ничего особенного делать не нужно. Ее только надо сначала потрясти до полного опупения, рассказать ей какую-нибудь майсу [8] , которую она еще никогда не слышала, а потом замолчать и послушать ее. А потом сказать ей, что она — нежная и удивительная, что такую ты еще никогда не встречал, что жизнь коротка, а искусство вечно… А мне это легко так умеется как-то… Ну, и так далее. И все дела. И можно в кроватку.

— Ты подонок.

— О, нет… — Данька вздохнул и сделался вдруг очень серьезным. — Такая поганая жизнь, Дюхон… И такая скука вокруг… И ничего сделать нельзя, понимаешь?! Совсем ничего… Я просто хочу, чтобы они почувствовали себя счастливыми. Хоть на один день. Я же не могу сделать их счастливыми навечно. Я бы с удовольствием, но я же не Б-г… А так… Я же вижу… Им со мной хорошо… Дело же не в том, что я какой-нибудь гигант, это все фигня, потому что это вторично, когда женщина счастлива, у нее все хорошо и все получается… И у мужиков тогда тоже получается…

— А ты представь себя на месте их мужей. Хотя бы на минутку…

— Я представляю. Я поэтому и не женюсь никогда, Дюхон. Никакой мужчина никогда не сможет сделать ни одну женщину навсегда счастливой. Будь он хоть кто… Поэтому даже и не стоит огород городить. А это… Это просто миг… Секунда счастья. И потом… Если у женщины все хорошо, если она чувствует себя любимой, желанной, счастливой… Я к таким даже не приближаюсь. Как и они ко мне. Я грустную женщину видеть не могу, Дюхон. Я сразу подхожу и начинаю утешать. Я ведь не тащу никого в койку…

— Да. Это они тебя тащат.

— Правильно. Это само получается… Или не получается. Ты думаешь, у меня писька чешется? Или у них? Это душа… Мечется, понимаешь? Эх… Тебе хорошо рассуждать, вон, у тебя совсем все по-другому… А у меня… У меня — вот так. Я не знаю… Может, и навсегда…

— А мама твоя… она знает?

— Нет. Ну, то есть, она понимает, что я не в кино на последнем сеансе задержался… Да я редко очень дома не ночую. И звоню всегда. Ей главное знать, где я и что со мной все в порядке.

— И она ничего не говорит?

— Ну… Что она может сказать… Нет. Не говорит. Вздыхает. У меня мама умная очень, Дюхон. Я ей объяснил разик, в чем дело. Я не думаю, конечно, что она от этого пришла в сильный восторг… Но я уже довольно большой мальчик. Что выросло, то выросло. Слава Б-гу, что она меня женить не пытается.

— А дети?

— Какие дети, Дюхон?! Ты в своем уме?! Рожать солдат для большевиков?! Нет, нет, и не уговаривай меня даже, я не поддамся.

— Когда-нибудь большевики кончатся, Дан…

— Никогда они не кончатся, Андрей, — сказал он с такой злостью, какой Корабельщиков от Даньки не ожидал и не слыхивал. — Никогда. Особенно здесь. И вообще. Не они, так другие. Не Маркс с Лениным, так еще какая-нибудь гадость.

— Какая?!

— Откуда мне знать?! Какая-нибудь… Все время какая-нибудь гадость. То война, то целина, то Афган… Только когда женщину держишь за руку, а она так смотрит на тебя, как будто ты единственный мужчина на свете, — только тогда это все отступает. Только тогда…

— Ты все выдумываешь, Дан, — Андрей покачал головой. — У тебя так не получается, как ты говоришь. Тонечка, например…

— Ну, что — Тонечка, — Данька нахмурился. — Конечно, не получается. Я же человек… Я привязываюсь ужасно. Мне всегда кажется, что настоящая моя женщина — это та, что сейчас со мной… Может, они поэтому так и…

— Ты романтик.

— Или подонок?

— И то, и другое, — Андрей покачал головой. — Удивительный ты, все-таки, человек…

— Это ты — удивительный человек. Ты правда жениться надумал?

Андрей, помедлив, кивнул.

— Вот. Это и есть настоящая смелость. Или дурость.

— Нет. Это не дурость…

— Это любовь. Я знаю. Ты надеешься это на всю жизнь растянуть?

— Я знаю, что так будет.

— Я же говорю, — ты смельчак. Я бы никогда на такое не решился. Но я очень хотел бы, чтобы ты оказался прав. И Танька чтобы была счастливой. А если не сумеешь, — тогда я появлюсь. Или другой такой же. Понял?

— Понял.

— Это хорошо. Я хотел с тобой сам поговорить, но, видишь — ты первый начал. Так что держись, Дюхон… Я тебя люблю. И Таньку твою тоже люблю, тем более, что она почти снегурочка, — и, довольный своей шуткой, Данька заржал, как конь. — Денег тебе занять?

— Не надо. Спасибо.

— Да, «спасибо»… Так уж прямо и не надо.

— Я сам.

— Что ты сам?! Чего ты плетешь-то — сам?! Или попадешь на карандаш, или… Возьми, Дюхон. Тебе нужно, особенно сейчас…

— А тебе?

— Я себе еще нафарцую. Деньги — говно, Дюхон. Их много нужно иметь, чтобы раздавать их легко и красиво. А еще лучше — незаметно… Чтобы никто даже не понял… У меня все есть, Дюхон. Кроме самого главного… А все остальное тогда — ни к чему вовсе…

— Это же я тебе завидовал всегда… — Андрею показалось, что он сейчас заплачет.

— Ты не завидовал, — Данька улыбнулся. — Зависть — это совсем другое. Зависть — это когда у тебя нет, и ты хочешь и делаешь все, чтобы у всех остальных этого не было тоже. И я тебе не завидую. Это другое. Я просто хочу, чтобы у всех было. И у тебя, и у меня… У всех… Так хочется…

— Так не бывает.

— Понятно, что не бывает. Здесь — не бывает…

— А где бывает? Там? В Америке, в Израиле?

— Нет. Ты что… Разве я об этом…

— О чем же тогда?

— Это не мой мир, Дюхон, — тихо проговорил Данька, и такой непередаваемый ужас, такая дикая, ревущая на миллионы голосов тоска захлестнули Андрея, что он испугался до ватной слабости в груди и ногах.

— Что?!? Что… что это значит?!

— Если б я сам это знал… Я просто не на месте здесь, мое место… Только где это место, я не знаю. Я его все время ищу, а его нет…

— А где же?!.

— Не знаю. Не знаю, Дюхон…

— Это бред. Чепуха. Фантастика ненаучная…

— Обязательно. Обязательно. Именно, — Данька оскалился вдруг отчаянно. — Только я это все равно знаю… Плевать. Если я его найду… Я тебя позову туда тоже, Дюхон… И ты тоже сможешь. Если захочешь… Все смогут. Я всех позову…

Ох, подумал тогда Андрей. Ох, да что же это такое…

А потом Данька уехал. Уехал неожиданно, без всякой видимой подготовки и совсем без кажущихся обязательными долгих разговоров на тему отъезда. Андрей много позже признавался себе не без стыда, что позавидовал той внешней легкости, с которой произошел этот отъезд. Сам Данька не однажды говорил со свойственным ему оптимистическим сарказмом, что быть евреем в СССР — это вид азартной игры, и тот, кто не выдерживает ее напряжения, покидает игровое поле в западном или юго-западном направлениях. Но шутки — шутками, а в то, что у Бернштейнов дойдет до дела, Корабельщиков сомневался: уж больно благополучным было их существование. На памяти Андрея уезжали в основном те, кому нечего было оставлять родному советскому правительству. Сам Андрей думал про себя, что уехал, удрал бы не то что завтра — вчера, представься ему подобная возможность. Но на самом деле это было совсем не так просто — ведь его не принимали в распростертые объятия никакие HIAS [9] и Джойнт, да и иных причин хватало: женитьба, например, вполне достойный повод если не навсегда похоронить мечту об отъезде, то, по крайней мере, отложить ее на весьма продолжительное время…

Андрей познакомился с Таней на Дне студента, который весело и неотвратимо наступил вслед за возвращением с колхозных полей, куда всех первокурсников загнали еще до официального начала учебного года. Татьяна училась в Институте народного хозяйства на математическом, и была чрезвычайно рассудительной для своего возраста и внешности девочкой. Ей, как и Андрею, едва исполнилось восемнадцать…

Они оба просто ошалели от захватившего их чувства. Андрей всегда думал, что такого на самом деле не может происходить — тем более, с ним. Но это происходило. Они любили друг друга каждый раз как последний, едва только им удавалось остаться наедине. Ах, как это было непросто в то время… Почему Таня не забеременела тогда, Андрей не мог объяснить себе и по сию пору. Сонечка родилась много позже, когда их союз прошел длительную проверку на прочность, после того, как Татьяна защитила кандидатскую и осталась в институте на кафедре математики. Им обоим уже было тогда за тридцать… Татьянины родители, номенклатурные работники не самого высокого разбора, были просто в ужасе от выбора дочери: голодранец, безотцовщина, ни кола, ни двора, ломаного гроша за душой нет, долговязый юнец из непрестижного вуза… Но с Татьяной не так-то просто было сладить. У этой девочки был такой характер… Она взяла все в свои маленькие крепкие ручки, и им ничего не осталось, как смириться.

Кажется, она и в самом деле Даньке понравилась. Тогда, после самого первого знакомства, он показал Корабельщикову поднятый вверх большой палец: так держать! А летом уехал… Сразу после свадьбы Андрея с Татьяной. И пропал.

А потом такое началось и столько всего случилось… Горбачев, независимость, падение Берлинской стены, революции и реставрации в странах бывшего «соцлагеря», — особенно реставрации, которых совершенно никто не понимал и не ждал; две Балканские войны. И Лукашенко, конечно. Который остановил все, что Андрею так начинало нравиться, несмотря на неизбежное «шаг вперед и два назад», несмотря на неопределенность и беспокойство, потому что в воздухе тогда, — быть может, впервые за много-много лет — по-настоящему запахло свободой, и запах этот входил в ноздри, заставляя легкие распрямляться навстречу… Но это был всего только запах. Настоящей свободы, на холодном пронизывающем ветру, когда шкуру и огонь нужно добывать самим, они так и не успели глотнуть. Потому что «усенародна избрбный» вернул всех в стойло и посадил на цепь, — и тех, кто хотел, и тех, кто был до смерти против. И снова вернулось к Андрею это желание — уехать, куда глаза глядят…

Он и уехал почти. Не физически — виртуально. Занимался своими маленькими приятными делами, ездил с удовольствием в Европу, где отдыхал душой и телом… И иногда — нет, не часто, но все-таки, — вспоминал Даньку.

Который вдруг — нашелся. Да еще вот так… Андрей был просто не в состоянии это переварить. Это было невозможно, невероятно, немыслимо. Ну, предположим. Ну, сорвал джек-пот в лотерею. Ну, повезло в Лас-Вегасе. Ну, купил нефтяную вышку. Но миллиарды?! Боже, бред какой-то… Много позже Данькиного отъезда и исчезновения, когда рухнул «железный занавес», уже начав ездить за границу, Андрей слышал какие-то мутные истории, не то сказки, не то басни, про какие-то деньги наркомафии, которые были запущены через Майзеля в оборот, рассказы про захваты банков и компаний, про стрельбу на улицах и громкие процессы, заканчивавшиеся всегда одним и тем же, то есть ничем… Он никогда даже представить себе не мог, что вся эта свистопляска с финансовой системой и рванувшими в рост, как грибы после дождя, монархиями на месте бывших сателлитов СССР в Восточной и Центральной Европе — результат того самого Данькиного плана, который он однажды так и не собрался выслушать. Этого просто не могло быть, потому что не могло быть никогда…

АУГСХАЙМ. МАРТ

Вместе с Юлиусом Андрей прошел в столовую, где Майзель и Герстайн что-то живо обсуждали по-английски. Услышав его речь, Корабельщиков почти позавидовал: Майзель говорил лучше, чем проживший в Англии пятьдесят последних лет сэр Мозес. Увидев Андрея, Майзель, извинившись, поднялся и шагнул к нему:

— Ну, пойдем, поболтаем. Твои патроны выделили мне целый гостиничный номер, — Андрея неприятно покоробила усмешка Майзеля, но он не подал виду. Майзель повторил настойчиво: — Пойдем. Я хочу до вечера быть в Праге…

И зашагал наверх. Андрей, поколебавшись немного, дернул плечом и направился за ним следом.

Пропустив его в номер впереди себя, Майзель закрыл дверь на ключ и ослепительно улыбнулся:

— Ну что, дружище, наверное, это самое острое ощущение в твоей жизни на сегодняшний день, а?! Все еще не веришь, конечно… Ну, понятно. Придется, однако. Это я, Дюхон. Я.

Андрей уже практически поверил. Потому что слишком много было у всего этого совпадений… Но по-прежнему мозг его еще отказывался в полной мере осознать:

— Данька?… Но… Как это возможно?!.

— Друг мой, — Майзель плюхнулся в кресло и, достав сигару, принялся ее раскуривать. И так осветилось огнем зажигалки его лицо, что Андрей передернул снова плечами, совершенно помимо воли. — Наука в наши дни умеет много гитик… Иногда даже значительно больше, чем хочется, — добавил он уже вполне серьезно. — Садись. Поговорим…

Андрей опустился в кресло напротив.

— Значит, это все-таки ты…

— Да.

Как ни странно, это краткое и ничем не подкрепленное заявление окончательно убедило Корабельщикова в реальности происходящего — и в том, что сидящий перед ним человек и есть его старинный друг и наперсник Данька…

— Давай я тебе сам расскажу, с чего это началось. А то ты явно не знаешь, откуда спрашивать, — Майзель глубоко затянулся, пополоскал дымом рот и резко выдохнул его в потолок. — Началось это с того…

— Я читал, с чего это началось, — нетерпеливо вскинул голову Андрей.

— Об этом нигде не писали. Никогда. Так что ты не можешь этого знать, — покачал головой Майзель.

— Я имел ввиду…

— Я знаю, что ты имел ввиду, — Майзель кивнул. — Но я расскажу, с чего это началось. Они поехали в супермаркет. И заблудились. Заехали не в тот район. Город Ангелов, дружище, Город Ангелов [10] …

У Андрея всегда было живое воображение. И трех секунд паузы ему хватило, чтобы представить себе дядю Сему и тетю Розу, заблудившихся не в том районе …

— Боже, — Корабельщиков закусил губу. — Данька…

— Ничего, — оскалился Майзель, и Корабельщикова мороз по спине продрал, — хоть и не Андрею вовсе был этот оскал адресован. — Я быстро разобрался в проблеме… Агентство по борьбе с наркотой, которое продает наркоту, чтобы воевать с картелями, чтобы контролировать рынок, чтобы продавать наркоту, чтобы на эти деньги воевать с картелями, и так до бесконечности. Страна дураков и непуганых идиотов. А папа с мамой — это collateral casualties [11] … Но это не со мной, не со мной, — он погрозил пальцем. — Я ведь еще в «совке» был довольно крутым жиденком. А, впрочем, ты, вероятнее всего, об этом по своей тогдашней оголтелой влюбленности в Таньку и не догадывался. Не до того тебе было. Не догадывался ведь?

— Нет. Ну, почти нет…

— Вот. Вы, друзья мои, даже не представляете себе, на что может оказаться способен маленький и очень злющий мальчишка с ноутбуком. Особенно если этот мальчишка — еврей. И что такое настоящая месть — вам тоже не понять…

— Но… как?!

— Ну, видишь ли… Это случилось в те буколические времена, когда для подобной операции было достаточно юниксоидного лэптопа, сотового телефона и немного фантазии, замешанной на родном совковом нахальстве. Не спрашивай меня, откуда я узнал коды доступа, как мне это пришло в голову и прочую лабуду. Это не имеет никакого значения. Да и не интересны никому технические подробности… Разумеется, потом — довольно скоро, кстати — меня нашли и убили…

Андрей содрогнулся — так легко и непринужденно, так походя Данька, — то есть, конечно, Майзель, — выболтал-выплюнул это слово…

— Да, да, и меня тоже, — Майзель слегка подался к нему, и по вспыхнувшему на его скулах лихорадочному румянцу Андрей понял, как на самом деле непросто ему изображать непринужденность и соблюдать легкомысленный тон повествования. Что все еще полыхает у него внутри… — Только это им нисколечко не помогло. Эти кокаиновые черви слегка меня недооценили. Я успел кое-что. Я успел найти людей, которые поняли, чего я хочу. Поняли, что если я просто отдам эти деньги государству, пусть даже такому, как Америка, оно ничего не сможет с ними путного сделать. Слишком много всего… Понимаешь? Они меня прикрыли. Просто разрешили мне взять практически все… По этому соглашению мы создали внебюджетный фонд для федов [12] . Так сказать, на мелкие расходы. Не хочу утомлять тебя техническими нюансами, — об этом в другой раз, если тебе будет интересно. У меня осталось… ну, скажем, около пятидесяти миллиардов. Тогда, в середине восьмидесятых… Представляешь, что это было тогда такое?! И ты знаешь, что потом произошло?

И тогда Корабельщиков вспомнил. Вспомнил — вдруг, ярко и отчетливо, — тот, давний-давний разговор о том, сколько денег на самом деле нужно для счастья. И для чего они вообще нужны. Вспомнил горящие Данькины глаза, когда тот говорил о влиянии на окружающий мир в режиме реального времени…

Майзель, поняв, что его рассказ угодил в цель, кивнул:

— Да, дружище. Именно так — сбылась мечта идиота, как говорил мой духовный предтеча. С одной ма-аленькой неувязочкой. Меня укокошили. Это ответ на твой невысказанный вопрос, — почему перед тобой не Данька, а совершенно посторонний парень. Так вот, все просто… Пуля попала в участок мозга, который, как выяснилось на примере твоего покорного слуги, отвечает за регенерацию органов и тканей и странным образом за генетические схемы развития. Только, Б-га ради, не спрашивай меня, где, как и почему. Я этого все равно не знаю. Скажу тебе больше — те люди, которые меня, с позволения сказать, лечили, тоже этого не знают. И не могут повторить эксперимент. А как тебе известно из школьного курса физики и химии, эксперименты, которые нельзя повторить, являются антинаучной фантастикой и шарлатанством. Так что перед тобой самый настоящий образец непонятно чего, получившегося неизвестно как…

— Но…

— Погоди, друг мой. Итак, две пули из «Венуса» — страшненький такой пистолетик… Неважно. Важно, что я совершенно непостижимым образом оставался при этом в полном сознании. Ни на секунду даже не отключился… Мне сказали: или через несколько часов ты умрешь, или мы делаем операцию, и у тебя есть один шанс из миллиона… Конечно, я выбрал шанс. По закону парных случаев, все закончилось благополучно… или почти благополучно, как видишь. Меня прооперировали, и тут-то и началось самое интересное. То, не знаю что. И никто до сих пор этого не знает… По теории одного из моих лепил, включилась какая-то регенеративно-генетическая схема, заложенная в ДНК, которая при моем появлении на свет активирована не была. Результат — полная перестройка организма. От меня прежнего ничего не осталось. Даже дактилоскопических отпечатков. Даже радужка сетчатки глаза поменяла цвет и рисунок…

— Бред!…

— Увы, нет, — Майзель развел руками и театрально наклонил на бок голову. — Дружище, я понимаю твои эмоции. Даже разделяю их в некотором смысле до известной степени. Но это правда. Это медицинский феномен, до меня не имевший места или не описанный, что, собственно, одно и то же. Могу только сказать тебе по большому секрету, что это было очень больно. Очень, дружище. Ты представляешь, что такое, когда у взрослого человека растут кости и зубы? Когда слоями слезает кожа и сочится лимфа? И поверь, — хорошо, что не представляешь. Как я не тронулся умом, я до сих пор не слишком понимаю. Наверное, очень хотел жить… В чем мне несказанно повезло, так это в том, что это случилось буквально на ступеньках Синайской больницы в Нью-Йорке… Идиоты, не могли найти места попроще… Опять же, не стану утомлять тебя натуралистическими подробностями. В результате получилось не только отличное здоровое тело с великолепными рефлексами, но и с мозгами что-то произошло. Я стал соображать на десять порядков быстрее. И лучше. И спать мне больше практически не нужно, — так, часика два-три в сутки… Просто по привычке. А могу вообще не спать. Неделями. И спиртное на меня больше не действует. Не знаю, отрастут ли у меня отрезанные конечности, — признаться, на подобный эксперимент я до сих пор так и не решился, — но то, что раны, даже довольно глубокие, заживают на порядок быстрее, даже чем у самых отчаянных здоровяков — медицинский факт. И я здоров, как… просто как не знаю кто. Никаких болезней. Никакого гриппа. Никакая зараза меня вообще не берет. Я себя в двадцать лет так не чувствовал… Ну, и еще всякие приятные мелочи… — Майзель помолчал, глядя на изумленного Корабельщикова, и усмехнулся чуть снисходительно. — А потом… Потом я учился… Даже с удовольствием. Так интересно знать, на что способно твое собственное тело… Я решил, что охранять меня, любимого, как следует, смогу только я сам. Следуя известной поговорке — если хочешь, чтобы было сделано хорошо, сделай это собственноручно. Нужны были специальные навыки, которые я получил и которыми с успехом и с большим удовольствием пользуюсь. Нет, конечно, у меня есть служба безопасности, куда же без этого, но они на дальних подступах работают, а на ближних для меня лучше меня самого никого нет и не может быть. Словом, я теперь собой страшно доволен, — Майзель похлопал себя по груди и расхохотался, глядя на друга, сидящего напротив с отвисшей челюстью. — Андрюшка! Даже если все плохо так, что хуже просто не бывает, это может означать только одно: сейчас начнет везти! Я был практически трупом, а теперь я снова живу, дышу и так далее. Довольно много уже времени с тех пор прошло, а я все еще иногда не верю, что это было со мной…

Его сигара потухла, но Майзель снова зажег ее и затянулся так глубоко, что ввалились щеки:

— Мне просто нужно было очень много денег. Сразу. Я бы взял частями, но мне нужно было сразу… У меня не было — да и сейчас, собственно, нет, — ни одной лишней минуты. Я не мог ждать. Понимаешь? Ну, а потом, когда все кончилось… Я стал думать. Вот, сказал я себе. У тебя есть куча денег — просто безобразная куча денег — и новая, по сути дела, жизнь. Что ты будешь делать теперь, жалкий крекер [13] , мелкий воришка, которому сказочно повезло, есть ли у вас план, мистер Фикс?!. Я так много всего передумал тогда, Дюхон. У меня была такая прорва времени, чтобы думать, потому что ничего другого я делать не мог. Я ведь уже не спал тогда, совсем уже не спал… Надо было думать, чтобы наполнить время и не дать боли свести меня с ума. А план, мой план… План у меня был. Почти готовый план… И скажу больше — я его выполняю пока что…

— План переделки мира в режиме реального времени, — Андрей потряс головой, словно желая поскорее проснуться.

— Именно.

— А почему…

— Это просто, дружище. Это на самом деле ужасно просто. — Майзель порывисто поднялся и принялся мерить шагами не слишком просторную комнату. — Почему это случилось со мной? Почему свалились именно на меня эти чертовы деньги и новое тело, которому не нужен сон, которое может работать по двадцать пять часов в сутки? Почему я получил мозги, которые считают варианты куда быстрее, чем у всех Соросов и Баффетов, вместе взятых? Почему мне удаются вещи, которые до сих пор никому не удавались?! Я скажу тебе, почему. Потому, что там, — он показал пальцем в потолок, — там заинтересовались моим планом, и решили дать мне шанс. Попробовать его воплотить в реальность. И я получил для этого, как ты видишь, не только деньги… Потому что я твердо знаю, дружище: деньги нужны только для того, чтобы сделать жизнь лучше. Не только и не столько собственную, хотя, куда же без этого… И даются они тому, кто может это сделать. К сожалению, не все, кто могут, еще и хотят . Но я — хочу. И — делаю. И только поэтому… Мы — «Golem Interworld» — сегодня держим под контролем треть мировых финансовых потоков. Девять десятых сотовых операторов планеты либо работают под патронажем и по технологии Godafone, либо напрямую принадлежат ему. Телевидение и Сеть. Космос набит нашими разведывательными и вещательными спутниками. О, нет, не думай… Мне самому не нужно много, хотя я мало в чем себе отказываю, — из того, что мне нужно. Все деньги работают в проектах. И денег этих нужно столько… Но — знаешь, что? — чем больше я трачу, тем больше у меня денег. На все остальное, что я хочу делать… Нет, я не могу сказать, что я совсем не ошибаюсь. Да, я делаю ошибки. И тогда — я теряю деньги. И это до такой степени четко видно, что никаких сомнений не возникает. Так что все действительно очень просто . — Майзель снова сел в кресло, закинув ногу на ногу.

— Так вот почему ты теперь…

— Майзель?

— Ну да…

— И это просто, дружище. Имя осталось прежним, поскольку вполне соответствует… Даниэль в переводе с иврита означает «судил меня Б-г». И вынес… Ладно. А Майзель…

— Я помню. Не нужно меня убеждать. Ну, допустим, — Андрей почти бессознательно принял ту же позу, что и Майзель. — И в чем же состоял твой План?

— Ты давно был в Праге?

— Никогда не был. Я читал и слышал, что благодаря тебе там многое изменилось…

— Да, дружище. Очень многое. И не только в Праге. Но и в Будапеште, и в Софии, и в Бухаресте, и в Белграде, Варшаве, Любляне… А также в Брюсселе, Страсбурге, Берлине, Лондоне… Мы стали пупом земли. В самом прямом смысле этого слова. Сверхдержавой с заморскими, можно сказать, владениями. С армией, не имеющей себе равных…

— А с ООН эту свистопляску устроил — тоже ты?

— Нет. Не только. Это давно уже нависало… Так дальше не могло продолжаться. ООН превратилась в контору, штампующую резолюции, которые протаскивали чучмеки, в том числе через Совет безопасности. Американцам это надоело до смерти, ну, а нас это вообще никак не устраивало. И войска ООН, комплектуемые из руандийских саперов и таиландских десантников, — это анекдот, причем анекдот похабный. Вот мы все это вместе и перевернули. И новый Устав ООН, и новые постоянные члены Совета безопасности, новые принципы голосования, сложная трехступенчатая система вето… Пришлось попотеть…

— Замечательно емкий термин, — хмыкнул Корабельщиков.

— Ну да, это только так говорится… Конечно, рассказать под пивко о том, чего это на самом деле стоило… Сколько всего пришлось… Да и зачем тебе это?

— Ты прав, — Андрей вздохнул. — Я ничего не хочу знать о том, как мой друг стал Драконом. Я боюсь, что мне это действительно не проглотить. Во всяком случае, сейчас. Ты изменился. И я не уверен, что в лучшую сторону…

— Ты тоже изменился. Правда, не так сильно, но этого следовало ожидать, — Майзель снова ослепительно улыбнулся и щелкнул зубами. — Значит, ты слышал это прозвище?

— Кто же его не слышал, — досадливо дернул головой Андрей. — Так что насчет плана, в который ты собирался меня посвятить?

— Ты все еще не веришь, — Майзель вздохнул, поднялся, подошел к холодильнику. — Что ты выпьешь? Тут полный джентльменский набор…

— Пива.

— И я промочу горло, — Майзель достал бутылки, открыл, вернулся к столику, протянул одну из бутылок Андрею, себе взяв при этом минералку, сел. — План мой прост, Дюхон. Сначала сделать одну страну — одну-единственную — супердержавой и примером для подражания. А потом — покончить с войнами и нищетой везде, куда сможет долететь ее экспедиционный корпус. Это стратегия. Тактические решения вырабатываются, так сказать, в процессе, — Майзель отхлебнул немного прямо из горлышка. — Поехали со мной в Прагу. Сам увидишь, как все переменилось. И поймешь… Я Дракон, да. Только белый и пушистый. Для друзей, разумеется.

— А для врагов?

— Врагов я кушаю, — нежно улыбнулся Майзель. — С косточками, шерсткой, коготками и хвостиками…

— Это правда, что ты сам… сам застрелил Престона [14] ?

— Ты в самом деле хочешь это знать?

— Тебя… тебя обвинили в этом.

— Меня много в чем обвиняют, — пожал плечами Майзель. И было в этом жесте что-то такое… Неуловимое… От прежнего Даньки. — Мне плевать. Может, да… А может, нет. Камеры наблюдения ничего такого не зафиксировали. Кто такой был этот засранец? Один из так называемых «топ-менеджеров» с зарплатой в пятьдесят миллионов долларов в год. За какие такие заслуги, интересно? На такие деньги можно университет построить… Даже я не могу себе позволить получать такую зарплату. Такую зарплату нельзя платить человеку, потому что человек сразу начинает думать, что он Б-г. И вообще, — это был всего лишь эпизод. Один из многих боев, которые я выиграл и которые мне еще предстоит выиграть. Они просто не знали, что смертны. Смертны точно так же, как я. Я доказал им это. Это было… Гораздо легче, чем ты думаешь.

— И никто не смог тебе помешать?! Извини, но это…

— Кто мог мне помешать? Разве способны на что-нибудь, кроме заседаний и резолюций, демократические болтуны? С их презумпциями невиновности, правами человека и прочими прекраснодушными бреднями? Они ждали — и ждут — что я буду играть по их правилам, которые они придумали для булочников и таксистов и которые сами пускают побоку тогда и так, как им хочется. А вот это вряд ли. Я многому научился у своих врагов, Андрей. Когда тебе ставят мат, нельзя поднимать лапки кверху. Нужно хватать доску — и в бубен. А еще лучше — из двух стволов, и тоже в бубен. Обязательно в бубен, понимаешь?! Есть вещи, которые нельзя купить. Их нужно взять силой. Доказать, что переступишь через что угодно… К тому же, дружище, в это время я уже был сказочно богат. И совсем ничего не стеснялся. Совсем.

— Но… зачем?

— Мой план, господин Корабельщиков. Мой план. А знаешь, кто первыми поверил?

— Кто?

— Японцы. Ярухито. И приказал… участвовать. И все Мицубиши и Мацушиты — они просто выстроились во фрунт. И мы с их мощностями такого уже наворотили… И еще наворотим… И если кто-то думал, что японский император — это просто такая туристическая достопримечательность… — Майзель вдруг рассмеялся.

— Чего ты хохочешь?!

— Мы с ним встретились первый раз лет девять… Да, девять лет назад. Он прилетел, едва только успев натянуть на себя корону. Тогда, помнишь эту жуткую историю с захватом императорского лайнера во время визита в Египет, когда едва ли не все члены семьи погибли… Конечно, культура мщения сыграла свою роль. Обязательно. Но не главную… Они поняли, что если и дальше будут киснуть в болоте пацифизма, их всех вырежут. Всех. И он мне подарил меч, сделанный специально для меня, почти такой же, как и Вацлаву, и роскошное, совершенно невероятной красоты издание «Протоколов сионских мудрецов» на японском с параллельным переводом на чешский. Он был так трагически серьезен и так хотел в компанию, что у нас с Вацлавом просто не повернулся язык ему отказать…

— Не может быть… «Протоколы»?! Что за бред!…

— Конечно, бред. Но не для японцев, во всяком случае. Корпоративное государство, где не принято задавать вопросы. Идеальный инструмент. Этот парень просто помешан на истории. Ты слышал, наверное, что японцев некоторые исследователи считают одним из потерянных израильских колен…

— Слышал, конечно.

— Ну, вот. А связать атаку с этим фактом и выстроить в нужном направлении идеологическую политику было, поверь, гораздо проще, чем это может показаться на первый взгляд.

— Но почему…

— Потому, — он развернулся к Андрею таким невероятным движением, что Корабельщикову захотелось сделать шаг назад, — только что он видел спину и затылок Майзеля, и вдруг сразу, без перехода — лицо и глаза, прожигающие насквозь из-под слегка прищуренных век. — Потому, что он — император, а не демократическая подзаборная шавка. И думает не о том, как набить себе мошну потуже, а о судьбе своей страны и своего народа. И он первый понял, что мы будем рулить этим шариком. И что лучше и выгоднее быть с нами, чем против. Хотя бы потому, что мы — хорошие парни. Так что все опять просто…

— Погоди. И все-таки, я не понимаю, — почему американцы не забрали у тебя деньги!? Им же это ничего не стоило…

— Абсолютно ничего, — Майзель улыбнулся совершенно как черт.

— Но?

— Все дело в человеческом факторе. Понимаешь? Мысль уже была. И она была высказана. И люди ее усекли.

— Какие люди?

— Те самые, которые должны были забрать.

— Ты их купил?

— Фу. Андрей. Такие дела на коррупции не выстроишь. Тут совсем другое. У меня чутье на людей. Понимаешь?

— Ну… Очень приблизительно. И где теперь эти люди?

— Уже второй год, Дюхон.

— Что?

— Второй год они — президент и его команда.

— Ах ты, Господи…

— У них столько дел, Дюхон… Им нужно разжевать и проглотить около полусотни миллионов мигрантов из Латинской Америки. Которые продолжают туда ехать. Они понимают, что быть жандармом в одиночку невозможно. Это во-первых. А во-вторых, у них не было никогда настоящего друга, равного им не по мощи даже, а по духу, по напору… А теперь есть…

— Ты?

— Ну, нет, конечно. Не я. Вацлав. Мы все. Ну, и я, по мере сил… Им нужен друг. Настоящий друг, с которым можно и поспорить, и поругаться, но друг, а не европейские спесивые болтуны, которые думают, что они что-нибудь понимают в том, что творится. Не противник. Не так называемый противовес. Не лягушатники какие-нибудь, что хотят любым способом нам помешать, все равно как, лишь бы не так, выбью себе глаз, пусть у тещи будет зять кривой… Да и вообще… Вы думаете, Америка — это бейсбол и кока-кола? Черта с два. Я поэтому их там и нашел… Это страна людей, которые верят в Б-га. Триста миллионов человек. И ты думаешь, им может не понравиться то, что мы делаем?! И им это нравится. Мы вместе, Дюхон. И потом… Взять хоть самую завалящую голливудскую поделку… Это же наш портрет в интерьере. И там хорошие парни вовсе не нянчатся с плохими. А волтузят их так, что кровь и сопли во все стороны разлетаются… Америка во многих местах связана по рукам и ногам, — обязательствами перед союзниками, собственными экономическими проблемами… А мы… Мы только в одном с Америкой расходимся. Америка тоже считает демократию неудобством, но терпит это неудобство. А мы нет. Мы законченные отморозки. Анфан террибли [15] . Что с нас взять?

— Но с прошлой администрацией ты… вы бились не на шутку.

— Обязательно. С демократами, общечеловеками, которым подавай права, а обязанности сдайте в утиль, по-другому нельзя. Если бы не христианские фундаменталисты и эти ребята, которые теперь команда, было бы совсем плохо. Но мы прорвались, как видишь.

— Н-да. Высоко тебя закинуло… А как насчет соответствия средств и целей?

— Элементарно. Цель должна быть благородна, а средства должны быть адекватны ситуации. Или мне надо было рассказывать Престону и прочим, что дети в Африке голодают? Как это делают всякие штафирки из ООН? Шалишь, братец. Я же не идиот…

— Насколько мне известно, ты не занимаешься благотворительностью…

— Это не так. Я просто добиваюсь координации и концентрации усилий. А когда семьдесят три миссии и сто двенадцать постов милосердия требуют, чтобы я немедленно выделил им деньги на океан горохового супа, которым они смогут три раза в день целый год кормить всю Африку, или на закупку сильно поношенного барахла в Германии, или на издание стомиллионным тиражом брошюрки про светлый жертвенный подвиг какого-нибудь исусика, после прочтения которой, по их замыслу, все должны немедленно таковым воодушевиться, перековать на орала все мечи и броситься строить оросительные каналы… Такие просьбы или, тем паче, требования, я обязательно посылаю вместе с их авторами к черту. Я не настолько выжил из ума, чтобы выбрасывать деньги на ветер. У нас и стратегия, и тактика совсем другие. Мы прогрессоры, а не монахи. Мы вбрасываем средства и ресурсы тогда, когда точно знаем, как и на что они будут потрачены. Тогда и там, где наши люди контролируют местную ситуацию… Мне всех очень жалко и всем сразу очень хочется помочь, но это невозможно. А они думают, я от жадности.

— А объяснить?

— Что? Кому?! Это же олухи царя небесного, исусики, за редким исключением. И почти все эти исключения, кстати, уже ко мне перебежали, — усмехнулся Майзель.

— А «Golem Foundation» в Минске?

— Ну, дружище… Ты меня удивляешь. Например, ты через Фонд нашелся. У нас много всяких дел. И ситуацию в Минске мы тоже будем контролировать. Будет вам и белка, будет и свисток. Главное — не суетиться.

— По-моему, ты сумасшедший…

— Обязательно. Как же без этого? Только я гораздо опаснее всех сумасшедших, вместе взятых. Потому что мой удивительно детальный и превосходно систематизированный бред имеет тенденцию становиться реальностью. И мне, поверь, это нравится.

— Ну, еще бы… Но почему — Чехия? Почему не Венгрия, не Польша, с ее морскими границами и портами? Или Австрия? Не Минск, наконец?! Я помню, как ты болел Прагой, но это же не повод…

— Ну, отчего же… Это как раз повод. И даже, можно сказать, причина… Да и все остальные не лишние. И венгры, и поляки… Но чехи… Потому, что мой план должен был опереться на что-то. И этим чем-то должна была стать в меру развитая страна в Европе, с транзитной экономикой, нуждающаяся в стратегических инвестициях и готовая взять деньги у кого угодно. Страна, населенная образованными, европейски мыслящими, в меру законопослушными людьми. Страна с определенными традициями национального достоинства и национального самосознания. Страна с более или менее однородным этническим составом населения. И эта страна не должна была быть большой. Нельзя в обозримые исторические сроки обустроить большую страну, такую, как Россия, например… И это должна была быть непременно страна, понимаешь, дружище?! Не фирма, не концерн, не транснациональная корпорация… А именно страна. Страна, элита которой будет меня поддерживать, полностью понимая мой — и свой — маневр. А еще лучше — страна, где я сам смогу создать такую элиту. И я должен был в этой стране спасти от чего-нибудь такое количество людей, чтобы они поняли, что иметь своего ручного Дракона не опасно, а совсем наоборот. При этом мне нужно было каким-то образом сделать так, чтобы не быть для них совсем уже чужеродным элементом, этаким пришельцем ниоткуда… Легенда о Майзеле плюс отличный чешский сыграли свою роль.

— И твоя одержимость Прагой…

— Обязательно. Приятно, что ты это помнишь. И чешская ситуация наделась на мой план, как перчатка. Все произошло, как по нотам. Даже фантастическая идея с учреждением монархии прошла как по маслу…

— И от чего ты их всех спас? Если я могу это узнать…

— Конечно, можешь. Я спас их от честной бедности. От доли побирушек на побегушках у Евросоюза. От участи грантососов и «демократии переходного периода». От участи страны, не имеющей стратегических портов и природных запасов энергоносителей. От эмиграции и эскапизма. От первоклассной литературы, которая никому не нужна, потому что нечего есть, и черножопых драг-пушеров [16] в косынках, штанах с ширинкой до колена и украшенных золотыми велосипедными цепями. От пьяных слез о неудавшейся судьбе. От приграничной проституции и торговли детьми, от вахтовой сезонной работы за полцены и контрабанды сигарет в Германию и Австрию. От рабства в транснациональных монополиях, директора которых выплачивают себе многомиллионные якобы зарплаты, обращаясь при этом с остальными, как с мусором… Я спас их… Впрочем, ты, наверняка, слабо представляешь себе, о чем это я…

— Вполне представляю. Мы с тобой одни и те же книжки читали, помнишь? Ты говоришь о том, что могло бы быть… О реальности, которая не стала реальностью. Очень красочно, кстати, говоришь…

— Потому что вижу обе реальности, Андрей, — со странным выражением в голосе сказал Майзель. — И ту реальность, что не состоялась, я вижу иногда так… А эта реальность состоялась. Я ее состоял, понимаешь? Для себя, для них… Больше того. Я нашел им короля, в котором они души не чают. И дальше — мы с ним вместе делали дело… Мы дали им возможность ездить, куда они хотят, с паспортом, при виде которого у всех подряд рука сама тянется к голове, чтобы отдать честь. Мы сделали их вооруженным народом, в дом к которому теперь не вломиться, не рискуя получить промеж глаз очередь из автомата, а то и из чего покруче. Мы вернули им гордость и отвагу времен Пшемысла Оттокара и святого Вацлава. Мы послали их во все концы света учителями, врачами, пастырями человеческих стад и неуязвимыми воинами, вытаскивающими из пламени ада детей и женщин… Ну, конечно, я все это сам люблю и даже посильно участвую. Мне самому это страшно нравится. Но им тоже. И это только начало. Пример. Понимаешь?

— Здорово. А для меня в твоем Плане с большой буквы тоже имеется место?

— Обязательно. Обязательно, Дюхон. И ты — один из очень немногих, кого я спрошу, хочешь ли ты…

— А что? Обычно не спрашиваешь?

— Теперь уже нет. Я теперь повелеваю. Привычка, — Майзель горько вздохнул и развел руками.

— Отпад, — усмехнулся Андрей. — И что?

— Я не хочу обсуждать это здесь. Поедем в Прагу, там договорим.

— Ты что, действительно из-за меня сюда примчался?

— Обязательно.

— Вот уж не думал, что ты такой сентиментальный…

— Я просто жутко сентиментальный. Дракон и крокодил — близкие родственники, если я правильно понимаю. Поехали.

— Чего ты так туда рвешься? Что тебя там ждет? Или кто?

— Там — моя страна, дружище, — серьезно, безо всякой улыбки сказал Майзель. — Моя сказочная страна и мой волшебный город. Там мои люди, которых я сделал гордыми и счастливыми. Там мой король и моя королева. Там моя жизнь, которую я живу второй раз… А мы ведь так любим то, что создали своими руками… Собирайся, поехали!

— А… У меня вообще-то самолет из Франкфурта послезавтра…

— Перестань. Полетишь от меня. Билет оставь секретарю, пусть они сами разбираются.

— Мы что, на машине поедем?

— Да тут езды три часа до Праги. Самолетом помедленнее будет, с посадкой-высадкой… Да и люблю я прохватить с ветерком, благо техника позволяет… Давай, Дюхон, я что, уговаривать тебя должен?

— Да и в мыслях не было, — Андрей стал собирать вещи. — Что прямо сейчас?

— Мое время — это чьи-то жизни, Дюхон. Не деньги, деньги — говно… Поэтому поспеши.

Они попрощались с Брудермайером и Гертрудой и сели в машину. Андрей поразился, как подхватило его сиденье — как будто специально под него отформованное. Майзель показал, как подвинуть кресло вперед.

— Ну, с Б-гом…

— А охрана? — спросил Корабельщиков.

— Какая охрана? — удивился Майзель.

— Ты что, один приехал?!

Он усмехнулся:

— Мне не нужна никакая охрана, Андрей. Меня охраняет моя репутация ужаса, летящего на крыльях ночи, и дипломатический иммунитет. И вообще, два раза в одну воронку — так не бывает. Меня разик убили уже, помнишь? Все мелкие неприятности давно в прошлом, дружище… Ты готов?

АУГСХАЙМ — ПРАГА. МАРТ

Из города они выехали под нежным руководством ласкового женского голоса навигационной системы, проецировавшей карту маршрута на нижнюю часть ветрового стекла. Андрей только слышал про такие штуки, но никогда не видел. Едва они выехали на автобан, как сумасшедшее ускорение вмяло Андрея в сиденье. Его поразило, что в салоне было неправдоподобно тихо, — говори хоть шепотом, только музыка шла фоном. Майзель несся в третьей полосе движения, время от времени перебрасывая скорости подрулевым переключателем.

— Сколько ты там жмешь? — Андрей даже не успевал толком рассмотреть автомобили, отлетавшие справа назад.

— Чуть поменьше двухсот пятидесяти… Быстрее тут не поедешь, — печально вздохнул Майзель и с усмешкой покосился на Андрея. — Не бойся, дружище. Этот танк и не такое выдержит…

— А полиция?

— Какая полиция, Андрей?! Я же Дракон…

— Тьфу ты… Я жить хочу, у меня семья!

— Не бздеть!!! — рявкнул Майзель и притопил газ.

Андрей в ужасе зажмурился.

Он классно ехал. Несмотря на скорость, — классно. Андрей сам неплохо водил машину. Но много ли на «шестерке» продемонстрируешь… А это был, конечно, автомобиль с большой буквы. Под стать водителю… Что там у него под капотом, Корабельщикову даже думать не поворачивалось. Потому что это ускорялось одинаково с любой скорости и совершенно бесшумно.

Он украдкой наблюдал за Майзелем. Когда они догоняли какой-нибудь «Фиат» или «Фольксваген», Майзель, усмехаясь, сбрасывал скорость и ждал, пока дядечка или тетечка уйдут в правый ряд. Дистанцию держал очень уважительную при этом. Но когда впереди оказывался «Ягуар» или «Порше», или, не приведи Г-сподь, «Феррари», которым стоило лишь чуть замешкаться с перестроением — начинался спектакль. Майзель повисал на бампере у бедняги и включал всю звуковую и световую сигнализацию сразу. Это было слышно даже внутри.

— Что ты творишь? — не выдержал Андрей, когда это случилось в пятый или в шестой раз.

— Что?

— Ты понимаешь, что. Зачем?!

— Мне нравится пугать подонков, — оскалился Майзель.

— Откуда ты знаешь, что за рулем обязательно подонок?!

— Потому что люди ездят на автомобилях, а не на мешках с деньгами.

— А ты?! Это — что?!? — Корабельщиков от избытка чувств врезал кулаком по обшивке дверцы. — Это не мешок, это — поезд с деньгами!!!

— Диалектика в действии, дружище… Да, ты прав. Но я работаю, это мой инструмент. Мои инструменты всегда самые лучшие.

— А они?! Они, может быть, тоже работают?!

— На «Феррари»? — Майзель усмехнулся. — На «Феррари» нельзя работать, Дюхон. И тот, кто это утверждает с умным видом, — подонок. Он парит тебе мозги. Я езжу на машине, потому что воздухом дороже и дольше на эти расстояния. Мое время — это жизнь. Чья-то жизнь. Поэтому я пропускаю маленьких людей, которые торопятся по своим важным, — на самом деле важным, — маленьким делам. В аптеку. В магазин. На работу. В гости к друзьям. Прокатить с ветерком любимую девушку. Я могу подождать, потому что это их мир, их жизнь… А эти, на «Порше» и «Феррари»… Ты видел когда-нибудь человека, который разбогател на работе, Дюхон? И я не видел. Я просто пытаюсь напомнить этим скотам, кому они обязаны своими игрушками в полмиллиона долларов.

— Не смеши меня. Человеку свойственно желание разбогатеть. Это нормально…

— Да. Нормально. Когда, кроме стремления разбогатеть, есть еще страх Б-жий. Только тогда человек знает, как все это свести воедино, чтобы получилось что-нибудь путное. А когда нет… Тогда они покупают себе всякое дерьмо и начинают просовывать его людям под нос, — смотрите, какой я зупэрмэнш [17] , как я вас всех обставил… Ну, это вряд ли. Не боишься Б-га — будешь бояться кого-нибудь, кто поближе. Меня, к примеру.

— И боятся?

— Боятся и ненавидят. И я от этого кайфую, дружище. Им полезно иногда увидеть в зеркало заднего вида — Дракона. Чтобы помнили…

— Они платят налоги.

— Они не платят налогов. Налоги платят владельцы «фордов» и «тойот». А эти только притворяются, что платят. Притворяются, что хотят поделиться своим богатством. Притворяются благотворителями и меценатами, перекупая друг у друга картинки маслом за сотни тысяч, за миллионы, прикрываясь наукообразными бреднями об искусстве. Строят дворцы, привинчивая к каждому стулу табличку со своими именами и титулами. Называют собой, любимыми, премии. Хотят, чтобы их любили за это. Только вот это вряд ли. От меня — не дождетесь.

— Они строят не только дворцы.

— Потому что кладут в штаны от страха. Не оттого, что хотят. А потому, что им до тошноты страшно.

— А ты? Ты не строишь дворцов?

— Я строю больницы, Андрей. И университеты. И не сижу в президиумах, и не хожу на тусняки, и не купаюсь в лучах якобы заслуженной славы, и не раздаю визиток с золотым обрезом и всякой чушью вроде «маркиз де Крыжополь, барон фон Кузькин»…

— Ты не маркиз? И не барон?

— Нет.

— Почему?

— А зачем?

— Приятно.

— Мне плевать на это, Андрей. Стоит мне только захотеть, я стану князем, графом, маркизом, бароном и кавалером всех на свете орденов сразу. И за право пошить мне парадный камзол в кровь передерутся все дизайнеры в Париже и Милане. Только мне на это плевать, вот в чем дело.

— И визиток у тебя нет?

— Зачем мне визитки?!

— Разве драконы так себя ведут?

— Обязательно. Если они настоящие… И еще. Я еврей, Дюхон. Кроме всего остального. Я знаю, знаю, — Ротшильд, твой Герстайн хотя бы… Они тоже из этих, на «Феррари». А я — нет. Мне это не нужно.

— Но почему? Почему?!

— Потому что сказал Всевышний пророку своему Моше: пусть забудут меня и имя мое, но пусть ходят моими путями. Вот что главное, Андрей…

Когда подъезжали к границе, он куда-то позвонил и что-то сказал по-чешски. Андрей и по беларуски-то умел не так чтобы уж очень, а чешский вообще плохо понимал, гораздо хуже, чем польский. Что-то там, кажется, про границу и было сказано… И пролетели они через эту границу так, что Андрей только зубами клацнул:

— А документы?…

— Какие еще документы?! Я же Дракон…

— Вот псих… А дороги тут у вас получше… — прямо от самого автоматического пункта сбора дорожного налога начиналась роскошная и гладкая, как стекло, шестиполосная автомагистраль, по которой Майзель понесся совсем уже сломя голову.

— У нас тут все получше. А дороги мы строим со скоростью пятьсот метров в час.

— Это как?!

— А так. Технологии, дружище. Умеют мно-о-ого гитик…

— Ага. Понял, не дурак. Дурак бы не понял…

— Не обижайся. Я же не инженер, чтобы разбираться в нюансах. Мое дело — поставить задачу, подобрать команду и проследить за правильным и своевременным выполнением. Я — начальник, друг мой. Понял?

— Так я и говорю же — не дурак…

ПРАГА. МАРТ

Только теперь Андрею стал понятен масштаб разворачивающегося перед ним урбанистического пейзажа. Город казался бескрайним, — невероятное количество новых сверкающих автомобилей, гигантские змеиные кольца многоуровневых транспортных развязок, залитые ярчайшим янтарным светом перегоны туннелей и скорость, с которой неслись они сквозь все это великолепие, поразили его. Он покосился на Майзеля с некоторым даже ужасом: этот человек… друг его детства и юности… Это было просто невероятно.

— Что, похорошел городишко? — Майзель подмигнул Андрею. — Г-споди всемогущий, как я люблю этот город! Мы его вылизали, вычистили, вытряхнули из него всякую шваль, заново покрасили и вымостили — игрушечка просто! И люди… Это тебе не Нью-Йорк какой-нибудь… Все кабачки и пивнушки на месте, все домики, улочки… Едем ко мне. В Новы Град… Сейчас увидишь…

Они вынырнули из очередного многополосного туннеля, и Андрей, не сдержавшись, ахнул: невероятной красоты конструкции из стекла и металла, обступившие их со всех сторон, удивительно разные и при этом неуловимо похожие, украшенные рекламой и вывесками с названиями мировых компаний на всех мыслимых языках, сверкающие в свете неоновых сполохов и отражающие ослепительно черное, усыпанное звездами небо в зеркальных пространствах огромных окон… Это было действительно не хуже Нью-Йорка или Токио.

— Об-балдеть, Дан… Когда ж ты это успел нагородить?!

— Я старательный.

— А говорят, у вас тут диктатура…

— Совершенно правильно говорят. Диктатура закона, порядка и всеобщего благоденствия. Не похоже на диктатуру, а?

— Нет. В Минске похоже. А здесь…

— У нас просто очень мало осталось от традиционной представительной демократии европейского толка. Больше на Америку похоже. Или Швейцарию.

— А король?!

— А что — король? Король — национальный символ. Главнокомандующий. Верховный арбитр. Король следит, чтобы демократия не мешала людям жить. Когда мы начинали, нельзя было играть в демократию. Это означало бы хаос и отсутствие движения. В такой ситуации только сильная власть может навести порядок. Но только такая сильная власть, которая верит в то, что делает. И мы навели порядок. А чего нам это стоило, и как мы извозились при этом и в чем… Ну, наши проблемы. Мы знали, чего ради.

— А земля чья?

— Моя и его. Десять процентов моих, его — девяносто. Тут раньше была такая, знаешь, лысая горка… Ничего не было. А теперь — Манхэттэн твою налево.

— Ух ты… На хлеб с маслом хватает?

— Не жалуемся.

— Сколько ж тут народу сидит…

— Семь миллионов с хвостиком компаний и фирм. Не физически, конечно, физически — не больше четверти, остальные — представительства и готовые компании оффшорного типа… Два миллиарда чистых денег в год.

— Ах ты ж Боже мой…

— Это только нам с величеством в карман. А налоги все в бюджет идут. Около сорока миллиардов. Плюс зарубежные активы и поступления… Жить можно, Андрюшка. И работать, как положено! А вот там, чуть подальше, штаб-квартиры Монархической Ассамблеи, Пражского Альянса и новый аэропорт. Так вот и живем… А Злата Прага как стояла, так и стоит нетронутая, крышами краснеет и шпилями блестит… Дюхон, это мой город! Ты понимаешь или нет?!

— Честно? Ни хрена не понимаю… Как тебе это удалось?!

— Ах, дружище, скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается… Мы начали с самого начала. С кадровой политики. И амнистии.

— Какой амнистии?

— Ну, давай я тебе изложу идею. Так сказать, пунктиром. На самом деле все было, конечно же, гораздо сложнее и драматичнее, но идея была проста, как мычание… Так вот. Мы объявили широчайшую амнистию доходов для сотрудников правоохранных структур, таможенных органов, вообще всего чиновного люда. В некоторых ведомствах мы увеличили зарплату в десять раз… Мы просто сказали: ребята, мы знаем, что вы берете в лапу. Мы ничего не станем у вас отбирать. Мы целый год даем вам на раздумья, как жить дальше. За это время вы должны прийти в отделы внутренних расследований, созданные в каждом ведомстве, и дать подписку о том, что вы начинаете работать честно. После этого вы представляете подробнейшую декларацию об имуществе и банковских счетах, — все это, повторяю, остается в вашем распоряжении — и выкладываете все, что связано с вашими услугами разнообразным преступным сообществам. Тот, кто сделает так, сохранит свой пост, имущество, репутацию в обществе. Параллельно мы собираем досье на всех, и тот, кто не решится прийти добровольно, — ну, ребята, пеняйте на себя, я же предупреждал…

— И результат…

— Ты сам видишь. Нам пришлось уволить чуть больше тысячи человек. Ну, уволить… Это эвфемизм, конечно…

— То есть?

— То есть.

— Нет, — Андрей развернулся на сиденье. — Я слышал, но… Нет.

— Да, друг мой, — Майзель громко вздохнул и оскалился, — страшно. — Увы. Только так можно доказать серьезность своих намерений. Но остальные… Остальные в порядке. Некоторые работают и поныне. Мало того. Мы перекрыли весь кислород всяким мафиям, просто в один день. Мы сказали нашим полицейским: ты получаешь вторую зарплату в банде? Это не проблема. Мы заплатим тебе десять зарплат. А банда больше не может тебя шантажировать, потому что мы знаем о тебе все то, что знают они, и ты им больше ничего не должен. И мы не шлепнем тебя, как белку, если ты дашь нам присягу на верность. Бандиты продолжают давить на тебя и угрожать? Назначь им встречу и пригласи нас. Мы просверлим по паре дырок в двух десятках голов, остальные просто побегут отсюда, как мореные тараканы… Так и произошло, кстати.

— Почему во всех остальных странах так не поступают, если это действительно настолько эффективно?

— Ни у кого нет столько денег. Столько свободных денег, как было у нас, в самом начале… Это раз. Невозможно в развитой стране увеличить целой категории работников зарплату в десяток раз. Любой бюджет просто рухнет. А здесь это было возможно — при средней зарплате меньше полсотни долларов в тот момент и при массированных инвестиционных вливаниях…

— Ну… Так просто?

— Так просто. Надо только забыть прекраснодушные бредни про правовое государство. Потому что у подонков есть только одно право — на кубометр под землей. Это мое собственное гениальное открытие в области права. Я намереваюсь когда-нибудь получить за него Нобелевку. Обязательно. Вот как хотите.

— И что, этого оказалось достаточно, чтобы покончить с оргпреступностью?

— В общем, да. Конечно, фактор личного участия тому немало тоже способствовал.

— Что? Ты?!? Перестань…

— Ты плохо знаешь меня, дружище. Я не просто делал это — я делал это с большим удовольствием. Я хорошо подготовился. Еще в Лондоне… Я выходил из своего черного, как смерть, «стосорокета» с мигалками в первом экспериментальном образце экзоскафандра, в кевларовом плаще и с двумя армейскими «Глоками» тридцать восьмого калибра с глушителями и магазинами на сорок патронов. И мочил эту мразь, не отходя от кассы… Так, что они побежали. Потому что круче них никого не было здесь раньше. Они думали, что так будет теперь всегда. Что они положили эту страну себе в карман. Сначала задавили танками в шестьдесят восьмом, а теперь замордовали своим накатом, наглой силой отморозков с волынами, легкими на выстрел, с дурными нефтегазовыми бабками… А вот и вряд ли. Не вышло.

— Дан… Прекрати. Это даже не смешно.

— Я и не собирался тебя веселить. Я тебе рассказываю, что здесь происходило. За полгода мы вымели все углы в стране. Здесь больше нет мафии, дружище. Ни русской, ни чеченской, ни азербайджанской, ни цыганской. Никакой. И никакая другая не пришла им на смену. Потому что все хотят жить и заниматься любовью. И у нас теперь тихо, очень чисто и очень спокойно.

— Ты?! Ты это делал? Нет, это просто…

— Ну, не я один. Но я тоже. Конечно, я столько в жизни никогда не болтал и не уговаривал никого, как тогда, в период подготовки… Это сейчас каждое мое слово ловят на лету… Ах, Дюхон, — Майзель прищелкнул языком и мечтательно усмехнулся. — Я был тогда такой молодой… И король был молод. Мы быстренько купили ангар в промзоне, поставили охрану, тарелки приемников и излучателей, наладили связь… Первая сотовая сеть, телефоны размером и весом с подвесной магазин к станковому пулемету Калашникова… Как мы носились тогда по всей стране… Иногда я жалею о том, что все кончилось. Правда. Столько адреналина не выхлестывалось мне в кровь с тех пор никогда…

— И что, это как-то удается контролировать?

— Да была же вся инфраструктура… Мы только оснастили ее новыми техническими средствами. И подняли мотивацию не на порядок даже — на десять. Мы не входим ни в какие шенгенские зоны, визы для граждан стран, не входящих в Пражский Альянс, выдаются через посольства, для всех остальных — на границе, пограничники с такими приборчиками ходят, сканерами отпечатков. Виза тоже имеет штрих-код, подделать визу невозможно. Подъезжает, скажем, автомобиль к границе. Все, кто старше шестнадцати, пожалуйте ручку на сканер. Проверка занимает несколько секунд. Все в порядке — следуйте дальше. Не в порядке — разворот и до свидания. Каждый въехавший автомобиль получает наклейку на лобовое стекло со штрих-кодом. По внешним признакам он расшифровке не поддается. Все правонарушения, совершенные в стране, регистрируются и попадают в центр обработки вместе с отпечатками… И фейс-контроль. Обязательно.

— Ну, допустим… А как получается контролировать доходы?

— Это тоже было продумано. У нас теперь практически нет оборота наличных денег. Ну, то есть он, конечно же, есть, но составляет менее двух процентов от массы денежного оборота в стране. Мы даже каждому туристу предлагаем открыть банковский счет и положить на него все деньги, которые он с собой привез, потому что наличные в нашей стране не нужны просто. Операции проходят через платежные карты, то есть через банковские счета. Поэтому ничего невозможно укрыть. Как ты знаешь, у нас очень низкие налоги, самые низкие в мире для реального сектора экономики. И НДС очень маленький — пять процентов. Поэтому у нас тут экономический рай вместе с экономическим бумом. Уже много лет. А нашим чиновникам неинтересно, небезопасно — смертельно небезопасно, и им это отлично известно, — да и попросту негде воровать. Их мало и они исполняют приказы, а не издают их. И зарплаты у них поэтому просто умопомрачительные. Нигде таких нет. Поэтому у нас мало полицейских, они экипированы лучше всех полицейских в мире и зарплаты у них тоже умопомрачительные. И в бандитов, если таковые вдруг заводятся, они сначала стреляют, а потом выясняют, собирался ли он что-нибудь сделать или просто чисто так прогуливался…

— И во сколько тебе все это обошлось?

— Да какая разница?!. Андрюшка, ты пойми… Цель состояла в том, чтобы доказать всем: много денег — всего-навсего инструмент для того, чтобы делать какие-то очень правильные вещи. Чтобы людям жилось удобно в этом мире, понимаешь? Я знаю, что мало кто в это верит. Мало кто допускает, что мною двигают какие-то иные мотивы, кроме страсти к наживе и жажды власти. Именно поэтому я никогда и никого не пускаю внутрь. И все, кто работает у меня и на меня, знают: разговоры — это смерть. Совсем без утечек не бывает, конечно. Но мы это, в общем и целом, контролируем. Пусть думают, что хотят, пусть строят любые гипотезы… Но никто и никогда не услышит от меня ни слова в свою собственную защиту. Я не собираюсь оправдываться, — потому что мои друзья, мой король и очень многие здесь знают, как обстоит все на самом деле. На остальных мне, в общем-то, плевать. Я тебе больше скажу, Дюхон. Я думаю, что если бы все поняли, что и зачем я делаю, то они бы жизни не пожалели, чтобы мне помешать. А так… Пусть думают, что мы мафия. Очень многим людям гораздо легче поверить в злой умысел, нежели в добрый. Тем более, что методы у нас, как говорится, спорные. Ну, ничего. Бой — он все покажет. И показывает… Приехали!

ПРАГА, «GOLEM INTERWORLD PLAZA». МАРТ

Кабинет Майзеля произвел на Андрея неизгладимое впечатление: огромный, наверное, на пол-этажа центральной башни, основание которой — квадрат со стороной метров сто, если не больше, везде стекло, металл и кожа, ни одного телефона — только три громадных ЖК-панели на столе… Впрочем, столом это можно было назвать лишь по привычке. Это была какая-то конструкция, которая росла, казалось, прямо из пола, и имела такие размеры, что сидеть там было бы впору самому что ни на есть настоящему дракону. Ну, и кресло, конечно… Чудеса современной эргономики. Взгляд его свободно скользнул — еще раз — по необъятному окну в целую стену, по матово-черной панели другой стены, служившей наверняка еще одним экраном, по гигантскому столу для совещаний на полсотни посадочных мест, по мягкому углу с огромным и замечательно уютным на вид С-образным диваном из нежной кожи цвета слоновой кости… Здесь вообще было удивительно светло. Андрей не сразу разобрал, что вся эта игра света умело скомбинирована из естественного источника — окна и множества искусно припрятанных светильников. Майзель легонько подтолкнул его к дивану:

— Нравится?

— Честно?

— Обязательно.

— Крышу срывает. Понятие «нравится — не нравится»… Иррелевантно.

— Спасибо.

— Не за что. Ты действительно изменился ужасно. Я себе представляю, что подумал бедный Ярухито, когда сюда попал…

— Превосходное наблюдение. Именно на такой эффект это и рассчитано. Не хочешь душ принять с дороги?

— Тоже здесь?!

— Я тут живу, — вздохнул Майзель.

— Что, постоянно?!

— Ну… почти.

— Нет. Нет, нет… Этому завидовать нельзя. Это просто бред. Ты что, правда один?!.

— Обязательно. Один, как перст. Друзья, единомышленники, соратники, сотрудники, секретари, охрана, и курьеры, курьеры, курьеры… Дракон должен быть один. Иначе — какой же это дракон?

— Похоже, ты на самом деле от этого не в большом восторге…

— Ну, дружище, ты просто наступил на мою любимую мозоль.

— Извини, — Андрей испытующе посмотрел на Майзеля. — Может, расскажешь?

— Да нечего рассказывать, — Майзель пожал плечами, сел наискосок от Андрея и нажал какую-то кнопку. Столешница «журнального» столика разъехалась, открыв причудливо подсвеченные бар и холодильник. — Что пить будешь?

— Все равно…

— Тогда коньячку?

— Давай коньячку…

Майзель разлил по широкобедрым бокалам маслянисто-янтарный напиток, достал лимон, сыр, ловко приготовил по «канапе имени Николая Второго» [18] — в просторечии «пыж гвардейский» — себе и Корабельщикову:

— Ну… лэхаим [19] , дружище…

— Лэхаим, — усмехнулся Андрей. — Ну, лэхаим, значит… — Он отхлебнул, посмаковал вкус и послевкусие. — Что это за нектар?

— Что-то из королевских запасов. Я в этом ни черта не смыслю. Вацлав — да. Все ж таки воспитание, сам понимаешь…

— Вы правда такие друзья?

— Мы правда такие друзья, — кивнул Майзель. — Я его тоже спас. А потом мы стали друзьями. То есть сначала стали… но это неважно. Важно, что мы продолжаем ими быть. Когда мы все тут перевернули… Когда он стал королем… Он спросил: что я могу для тебя сделать? Я сказал: останься моим другом и помогай мне. Потому что большей награды для меня не может быть… Так и произошло. И я нахожу это замечательным. Он великий человек. И я столькому от него научился, что это словами и рассказать невозможно. Если б не он, не его воля и разум, ничего этого не было бы, Дюхон. Он — мое самое главное сокровище, мой клад. А, кроме того, — я его люблю просто, на самом деле…

— Как все, что мы создаем своими руками…

— Обязательно, Дюхон. Обязательно. Даже не создал, — достал из ножен… У тебя семейные фото с собой?

— Да…

— Показывай.

Корабельщиков достал из бумажника маленькие фотографии Татьяны и Сонечки и одну побольше, где они были все вместе. Майзель долго рассматривал снимки, и что-то такое делалось с его лицом…

— Сколько Сонечке тут?

— Семь. Это недавняя совсем фотография. Что это такое, Дан?! Что за ерунда, бляха-муха?! Чего ты себе насочинял, вместо нормальной жизни?!

— Ты с ума сошел, Дюхон. Кто ж такое выдержит-то? — Майзель плавно обвел руками вокруг себя. — Таких женщин не бывает на свете, дружище. А для тела у меня все есть. И самого высшего качества. Уж поверь. Могу и тебя угостить…

— Да уж кто б сомневался… Только я не по этому делу. — Андрей отвернулся.

— Я знаю. Я помню… Не дуйся. Давай еще по глоточку…

Они снова легонько чокнулись и выпили. Андрей поставил бокал на столик:

— Это правда, что ты не спишь?

— Ты устал? Извини…

— Нет, нет. Не в этом дело. Но… Ты же не можешь постоянно работать.

— Я много работаю. Постоянно, но не все время. Я и развлекаюсь тоже с большим удовольствием.

— Как? Казино? Ночные клубы?

— Фу. Дружище. От тебя такое услышать…

— А как? Как может развлекаться человек, который достиг всего?

— Всего? Да я еще только начал, Дюхон… А развлекаюсь я изысканно. Если у меня есть настроение, я провожу его с милой девушкой по имени Марта, которая прекрасно знает свое место и отлично выполняет роль. И у меня иногда возникает ощущение, что делает она это вовсе не за деньги…

Он усмехнулся так, что Корабельщиков поежился. И посмотрел на Майзеля:

— Ты определенно здорово изменился. Раньше ты девушками не слишком интересовался…

— Я и сейчас не интересуюсь. Ну, она просто меня моложе, поэтому я ее так назвал… Я стал старше. На целую жизнь, — он сделал еще один глоток. — Ну, не будем о грустном… А если настроение другое, просто иду гулять по городу, который люблю больше всех других городов на свете. В том числе и потому, что самые красивые на свете женщины, кажется, все живут здесь… И если вижу какой-нибудь непорядок в этом городе, я его ликвидирую. Гарун-аль-Рашид, в общем.

— Охраняешь мирный сон пражан?

— Что, так прямо и написано?

— Да. Так прямо и написано. В энциклопедии…

— Сподобился, значит. Ну, пускай. Что выросло, то выросло…

— Можно, я тебя одну вещь спрошу?

— Можно. Ныряй. Тут неглубоко.

— Что по поводу всего этого думает Мельницкий Ребе [20] ?

— Ребе? — Майзель пожал плечами. — Что он может думать? Что я апикойрес [21] , почти что шейгец [22] , мишугинер [23] , шмаровозник [24] и так далее. Понятно, у меня есть люди в его окружении, с которыми контакт налажен, но с самим Ребе… — Он вздохнул, коротко глянул на Андрея. — Ну, это же так просто. Что должен делать хороший еврей? Он должен жениться на идише мэйдэлэ [25] , чтобы делать новых евреев, и учить Тору с утра до вечера. И с вечера до утра… Хотя сам Ребе в молодости задавал такого жару авторитетам… Да и сейчас непохоже, что успокоился окончательно… А я? Я делаю вместо евреев — католиков, стоя при этом по колено в крови…

— А разве это была не твоя идея — притащить сюда Ребе с его хасидами?

— Нет. Это была целиком и полностью идея его величества. Больше тебе скажу — я его отговаривал, как мог… Но он иногда бывает еще упрямее, чем я, — Майзель усмехнулся, и Андрей прочел самую настоящую гордость за короля в этой усмешке.

— И можешь ты мне объяснить, в таком случае, зачем ему это было надо?

— Обязательно. Во-первых, Вацлав в совершенном восторге от мельницких хасидов. Потому что это самая настоящая армия. Армия Всевышнего. Во-вторых, они совершенно не похожи на гурских или браславских [26] , что разгуливают в полосатых халатах, чулочках и шляпках, фасон которых не менялся со времен Сервантеса. Это труженики и бойцы, понимаешь? Я, кстати, до сих пор не очень понимаю, почему их называют хасидами. И Ребе они выбирают, и обычных хасидских закидонов у них не наблюдается. Нормальные ребята, короче говоря. Потом, Вацлав был уверен, — и оказался, кстати, совершенно прав, — что получит серьезный срез симпатизирующих нам людей в Израиле. И определенные рычаги в израильском истеблишменте. Даже при всей их демонстративной нелюбви и к Ребе, и к твоему покорному слуге… Я тебе говорил, король — великий дипломат и политик. Тут я ему просто в подметки не гожусь. Он умеет такие вещи обеспечить, без которых наши дела просто не двинулись бы с места. И есть еще одна причина. Он совершенно непоколебимо убежден, что Израиль должен быть. И быть при этом не только еврейским государством, но и государством всех евреев. И он всегда так думал. Я тут совершенно ни при чем. Это просто послужило поводом для наших первых контактов. И потом из этого получилась дружба. А не наоборот. А потом появился Ребе. И теперь очень многие евреи в мире — и в Америке, и в Израиле — совершенно по-особому относятся к нашей стране…

— И как ему это удалось?

— Что? Уговорить Ребе?

— Ну да…

— Он пообещал ему полную свободу действий и дипломатическую поддержку для работы на всем пространстве бывшего СССР. И дешевле отсюда ездить, чем из Аргентины, правда? В том числе и в Эрец Исроэл [27] . И ресурсы под рукой. Налоги у нас, как я тебе уже говорил, четыре процента с чистой прибыли. Пообещал им законодательно разрешить ритуальный забой скота, обязать всех, кто нанимает на работу евреев, выгонять их отдыхать в субботу… Много чего наобещал. И выполнил, кстати. И собственность вернул. Всю, что до войны мельницким принадлежала. До последнего камушка. Они отлично ладят, между прочим.

— Ладят?!

— Обязательно. Беседуют частенько.

— По-чешски?

— А что, это так удивительно?

— Удивительно. Представь себе.

— Ну… Может быть. В этом есть нечто мистическое, согласен… Но я сам такой.

— Дан… А про посох Моисея… Это правда?

— Андрей, — Майзель покачал головой, усмехнулся. — Какой еще посох Моисея? Ты же большой уже, чтобы верить в эти сказки…

— Мы, христиане, верим в чудеса. Для тебя это новость?

— Чудеса… И в еврейские чудеса вы тоже верите?

— Все чудеса — Божьи, Дан.

— Ну… Может быть… Только я ни в какие чудеса не верю. Потому что сам делаю их каждый день, — он опять усмехнулся, и опять эта усмешка неприятно кольнула Андрея, потому что так недвусмысленно намекала на дистанцию между ними. — Нет, это не посох Моисея, конечно. Насколько я слышал, этот пастуший инструмент якобы несет в себе частичку того самого посоха. И как будто, стоит Мельницкому Ребе взойти на Святую Землю, тотчас выйдет наружу сокрытый Ковчег Завета со Скрижалями, Водой из Камня и Манной небесной. Разумеется, это тоже легенда. Но есть что-то в том, что израильские власти неоднократно заявляли о нежелательности присутствия Ребе в Израиле. Я не очень разбираюсь во всей этой мистической белиберде. Если хочешь, я велю составить для тебя сводку по вопросу…

— Спасибо, — Андрей повел плечом. — В другой раз.

— Да пожалуйста, — Майзель усмехнулся. — Возможно, в Иерусалиме тоже сидят люди, которые верят в эту чепуху…

— А ты?

— Я не верю. Авторитет Ребе и вправду велик. Он много работает со своими людьми и с евреями вообще. Но признавать его единственным авторитетом? Нет, это мне очень странно. Конечно, легенда о посохе Моисея — аргумент из разряда зубодробительных. Но это, повторяю, всего лишь легенда, — Майзель снова сделал глоток. — Ребе сам приехал в Чехию. Если бы он не захотел, его никакие королевские посулы не затащили бы сюда… Но при этом он никак не желает меня понять.

— В чем?

— В том, что я люблю эту землю. Эти люди нравятся мне. Я не смешиваюсь с ними, но люблю их. Он, наверное, не понимает этого и боится, как все люди боятся того, чего не понимают. Хотя именно он-то и должен был бы понять меня, как никто иной… Да я и сам не понимаю, что меня здесь так хватает за живое, — он поставил бокал на столик и откинулся на спинку дивана, заложив ногу на ногу. — Может быть, в самом деле пепел стучит в мое сердце? Или те камни, что, по преданию, лежат в фундаменте Старо-Новой синагоги и привезены сюда из развалин Иерусалимского Храма…

— А, так в это ты веришь… — Андрей тоже отхлебнул немного коньяка.

— В этом нет ничего сверхъестественного, — Майзель пожал плечами. — Это просто. Или почти просто… Я не знаю. Я только знаю, что здесь мне хорошо. Здесь меня понимают и поддерживают во всем. А счастье — это когда тебя понимают. Не больше. Но и не меньше, Дюхон…

— И тут они тем же самым занимаются, чем в Аргентине?

— Именно. Только с еще большим размахом. Мельник ожил, сельские угодья вокруг — опять их вотчина, кошерное мясо по всему миру продают, денежку зашибают и тратят ее с умом и разбором, чтобы в синагогах снова было тесно. Ты же слышал, наверное, что кашрут [28] мельницких признают все без исключения общины… А Ребе с ешивой [29] Вацлав в Прагу затащил… Такие же они, как мы с величеством. То же дело делают. Только на другом фланге, куда нам с королем не с руки лезть. Понимаешь?

— Я думал…

— Ты думал неправильно, дружище, — Майзель снова налил коньяк в бокалы. — Я горжусь вовсе не тем, что все делаю сам. Я сам, кстати, довольно давно уже не лезу в детали. Я страшно горд собой за то, что вытягиваю из самых разных людей их самые сокровенные и гениальные идеи и вдохновляю их на воплощение этих идей. Это самое высшее наслаждение, которое мне доводилось испытывать в жизни до сих пор. Я катализатор. Закваска. Затравка. Бикфордов шнур. И мне это чертовски нравится.

— Рехнуться можно. А недостатки у тебя есть?

— Обязательно, — просиял Майзель. — Я не дипломат. Я танк. Я ненавижу дебилов и хапуг и не могу с ними работать. Особенно таких евреев. Меня просто трясет от таких. Я ненавижу тупую и хамоватую совково-местечковую жидовню, заседающую в «синагогах», где миньян [30] -то не вдруг собрать удается, требующих, чтобы я забросил все свои дела и немедленно и безо всяких условий предоставил в их полное и безотчетное распоряжение все мои и не только мои ресурсы до последнего геллера [31] . А потом они подумают, что смогут сделать. Только вот это вряд ли. Я с этой публикой не могу не то, что работать — даже в одном пространственно-временном континууме находиться. Думаешь, я не пытался? Пытался. Особенно в самом начале. Знаешь, что из этого вышло? — Майзель наклонился вперед, поближе к Андрею. — Они сказали: о, ты тут! Коль а кавод [32] ! Давай быстро бабки сюда! Нет, подождите, парни, у меня есть план… Какой план, а ид [33] ?! Ты охуел, что ли?! Твой план — говно, давай сюда бабки и смотри, как мы будем их хуячить направо и налево, какой мы гужбан устроим! Хочешь, тебя возьмем в тусняк, так и быть… И когда они поняли, что не получается по-ихнему, они сначала страшно удивились. Это че, типа, за дела?! Потом обиделись. А потом и разозлились, когда увидели, что все, у кого есть хоть капля совести и желания чего-нибудь сделать настоящего, бегут от них ко мне. И начали мне пытаться мешать. А я не стал ждать, пока Ребе соберется сказать свое веское слово, и врезал от души. Ну, а Ребе мне за это врезал… Не совпали мы с ним во мнениях по поводу методов. Что он мне и не преминул сообщить… Ну, я, знаешь, тоже за словом в карман не полез. В общем, поговорили…— Майзель снова вздохнул и печально улыбнулся. — Я убежден — если бы Всевышний хотел, чтобы я жил по заветам Ребе, он бы так все и устроил. Ну, а поскольку у нас с ним… — Майзель остановился. Словно хотел сказать что-то, но решил в последний момент, что не стоит. — Ребе чудный старикан. Если бы он не был таким упертым… Ну, тогда он не был бы Ребе, — Майзель снова улыбнулся, на этот раз — весело. — Как говорит Рикардо — тяжело с вами, народ жестоковыйный…

— Рикардо?

— Рикардо Бонелли. Урбан Двадцатый.

— А-а-а… Вы тоже друзья?!

— Обязательно, Дюхон. Разве можно что-нибудь стоящее сделать на этом свете без Ватикана?

— Понятно. И давно?

— Порядочно.

— А он что по этому поводу думает?

— Что у меня все еще впереди.

— Ох, Дан… А как же с Израилем, вообще?

— Мы стратегические партнеры. Союзники. Экономика, наука, военное строительство, разведка… Мы и Японию впрягли в это. И мир теперь другой. И чучмеки попритихли. Они не сдались, понятно. Пока. Но мы их додавим, Дюхон. Обязательно, — Майзель допил коньяк одним резким глотком. — Конечно, все очень непросто. Они так привыкли к тому, что только американцы были с ними, привыкли к этому вечному топтанию на месте, к поиску кошелька под фонарем потому, что там светло… Никак не могут поверить, что мы всерьез. Никак. Мешают разные мелочи… Ученые израильские к нам едут, видите ли. Ничего удивительного, — здесь и условия лучше, и зарплаты, и климат… И наши войска вместо вечно пьяного батальона прежней ООН, не вылезавшего из бардаков, им тоже ох как не нравятся… Хотя ведь это именно мы сделали выход из Ливана возможным. И встали там сами, и не даем чучмекам ползти туда и убивать христиан и их… Когда Ребе заявил, что Израиль не имеет права просто так вывести войска из Ливана, бросив на произвол судьбы союзника, два десятилетия воевавшего бок о бок… Они совсем там все обалдели. Никто не мог ожидать от хасидского Ребе такого демарша. Уж после этого Вацлав просто влюбился в Ребе…

— Я помню, — Корабельщиков улыбнулся. — Это было… здорово. И комментарии по этому поводу… Всех без исключения… Ты хочешь сказать, что Ребе…

— Ребе не политик. Он — Ребе. Это даже гораздо хуже. Для политиков, я имею ввиду. Будь он одним из этих, было бы просто списать все на коррупцию, прямую или завуалированную. А так… Бомба получилась, что надо, одним словом.

— А ты к этому никакого отношения не имел?

— Боюсь, что, сунься я в это лично, Ребе сделал бы все наоборот из чистого чувства противоречия. Другое дело — Вацлав. Ну, разумеется, мы позаботились о том, чтобы довести мнение Ребе до возможно более широкой аудитории в самые сжатые сроки, — Майзель подмигнул и поднял бокал. — Ты же понимаешь, что упустить такое событие было никак невозможно.

— Ну, здорово… А Святые Места?

— Они не думали, что Вацлав решится на это. Ха! Это же Вацлав, — майор «Фолклендский Ястреб»! А когда Ребе его поддержал, пусть и весьма своеобразно… Да и купить всю эту шушеру, всех этих болтунов-демократов из Кнессета, не было большой проблемой. Агицен, паровоз [34] , как говорила моя бабуля, зихроно ливрохо [35] … Труднее всего было — всевозможные согласования: Ватикан, Всемирный совет церквей, православные… Ну, наши и сербы, как и болгары, только рады были. Вот Москва… — Майзель вздохнул, шевельнул бровями. — Это было непросто. Зато, когда все устаканилось… В конце концов, это святые места христиан, пусть и распоряжаются, и нечего евреям туда соваться…

— Да, — Корабельщиков покачал головой. — Это было, конечно, представление…

— Но они не посмели возражать. Потому что без нас там теперь не обойтись. И поэтому без нас там теперь не обойтись… Все удалось.

— Это чистейшей воды империализм, тебе не кажется?

— Империя — не всегда плохо. Иногда хорошо, и даже очень… Кто-то же должен заткнуть этот поганый фонтан, этих сицилистов-сионистов, недорезанных местечковых комиссариков, которые тянут страну в пропасть раздела территорий… Потом, они Вацлава побаиваются.

— Почему?!

— А вот кажется им, что ревностный католик, друг Израиля — это нонсенс. Или того больше, — провокация. Тоже не верят, что он искренен. «Из Назарета может ли быть что путное»… Плохо учили историю и всех равняют по своей поганой бердичевской мерке. А ведь нет у них друга последовательнее, чище и бескорыстнее его. Готового на все, хоть дустом засыпать эту чучмекскую протоплазму. И мне не верят. Даже в то, что я еврей, и то не верят, по-моему, до конца. Хотя, наверное, только законченный сумасшедший станет называть себя евреем, не будучи им на самом деле… Как я, — усмехнулся он. — И Ватикану не верят… Слишком много было всего. Тяжело с нами, Дюхон. Мы народ жестоковыйный… Ну, да прорвемся, как говаривал один литературный персонаж. Обязательно.

— Как-то все это…

— Да ладно, дружище. Я же говорю — прорвемся. И давай плавно переведем разговор с меня на тебя…

— То есть?

— Смотри, Дюхон. Мне катастрофически не хватает людей в Беларуси. Людей, которым я доверяю, а не грантососов. И которые что-то умеют. У тебя есть замечательное качество, без которого невозможно ничего сколько-нибудь значительного сделать. Ты умеешь подбирать команду и ставить задачу, которая нравится людям и которую они с большим удовольствием выполняют.

— Спасибо.

— А я тут при чем?! Просто… Конференция — это такая мелочь. Джентльмен в поисках десятки. Чего ты на самом деле хочешь?

— Да ничего, собственно…

— Не ври. Скажи это вслух. И я тебе помогу это сделать. Давай, Дюхон. Ну?!?

Андрей долго молчал, глядя в пол. Молчал и Майзель. Наконец, Корабельщиков поднял глаза:

— Я хочу, чтобы мне хотелось возвращаться домой. Я хочу так же рваться назад в Минск, как ты рвешься в Прагу. Я хочу, чтобы мне не было стыдно за мою страну, за мой народ, языка которого я толком и не знаю. Я хочу, чтобы на обложке моего паспорта была не нарисованная Лукой брюссельская капуста, а герб моей страны. Хочу, чтобы немецкие и прочие пограничники не оттопыривали презрительно нижнюю губу, увидев мой документ, а хотя бы улыбались, пускай и дежурно. Я хочу для своего ребенка совсем не того, что я вижу там вокруг себя… Вот чего я хочу. Ну как? Нравится?

— Почти. А теперь — внимание, вопрос: на что ты готов ради этого?

— На что я должен быть готов?!

— Ты меня спрашиваешь?

— А кого мне, черт побери, спрашивать?! Позняка? Вячорку [36] ?! — Андрей вскочил. — И что я вообще могу?!

— Ты можешь, — Майзель спокойно откинулся на спинку дивана и раскинул руки. — Ты можешь. Тебе просто надо прикинуть палец к носу. Обязательно. И я приму меры, чтобы разные досадные мелочи не мешали тебе думать…

Майзель резко — чудовищно, нечеловечески резко, снова поразив Андрея, решившего, что он уже привык, — поднялся, подошел к столу, достал откуда-то, видимо, из ящика, коробку размером с том энциклопедии и вернулся к дивану. Сев, он открыл коробку и, достав оттуда мобильный телефон, проделал с ним какие-то манипуляции, после чего кинул его едва успевшему среагировать Корабельщикову:

— Лови! Да не бойся, он не кусается. И не бьется. А так же не горит и тонет. Владей и будь на связи…

— У меня есть мобилка, что…

— Перестань. Это не «мобилка», это терминал защищенной спецсвязи, работающей на мощностях сотовых операторов. Берет даже из метро, хоть со станции, хоть из тоннеля, проверено. В Беларуси на него можно звонить, как на твой домашний телефон. Только отключить его за неуплату невозможно, — Майзель зловеще оскалился. — Номера фиксированного набора: единица — это я, двойка — посольство, тройка — Фонд. Надавить и держать. Там же — маячок для пеленга на местности, чтобы ты не потерялся и группа волшебников на вертолетах не слишком запаривалась тебя разыскивать, ежели что… Да сядь ты, не маячь!

Корабельщиков опустился на диван и растерянно посмотрел на Майзеля:

— Много званых, да мало избранных…

— Обязательно, друг мой. Еще не все, ты не думай, — он достал из коробки какой-то конверт и тоже перебросил его Андрею: — Открывай!

Андрей подчинился. Из конверта выскользнули три зеленых паспорта МИД Чешского королевства, перламутрово-черная пластиковая карта платежной системы «Visa Express» и маленький, но тяжелый — видимо, золотой — значок в виде буквы М в несомкнутом круге.

— Что это?

— Это твои страховки, дружище. Твоей семье тоже, разумеется. И значок старайся не снимать. Люди, которые знают, что это означает, будут готовы всегда прийти тебе на помощь.

— Это… настоящие?! — Корабельщиков рассматривал паспорта, как гранаты без чеки.

— Фу. Ты за кого меня принимаешь?! Я Дракон, а не фальшивомонетчик… Беларуские визы, кстати, тоже настоящие. Коррупция — интересная штука, особенно если ее правильно использовать…

— А это что? — Андрей повертел в руках кусочек пластика и, прочитав на нем свое имя, выругался. — Дан, ты…

— Спокойно, пан Анджей, — Майзель похлопал его по колену. — Это тебе на мелкие расходы. Лимит снятия наличных в любом банкомате — десять тысяч крон в день или эквивалент. На товары и услуги лимита нет. Подожди, Андрей. Послушай… Это не милостыня и не подарки. Я хочу, чтобы ты делал что-нибудь настоящее. Что-нибудь, что может сдвинуть, свернуть… Я не тороплю. Но и вечно думать не могу позволить. Пусть будет — скажем, две недели со дня твоего возвращения домой. Через две недели я жду тебя в гости вместе с семьей. Обязательно — вместе с семьей, Дюхон. И ты мне скажешь, согласен ты или нет. После этого обсудим детали. — Майзель налил еще немного коньяка в бокалы и сноровисто приготовил пару сырно-лимонных канапе.

— А если я откажусь?

Майзель пожал плечами:

— Ну… Значит, я не знаю тебя и не умею разбираться в людях… Плохо, конечно. Но учиться никогда не поздно… — Он помолчал, опрокинул в себя коньяк, как воду, и посмотрел на Андрея таким взглядом, что у Корабельщикова по спине побежали ледяные муравьи: — Я хочу, чтобы у тебя все было, дружище. Все, что ты сам можешь себе пожелать. Я много лет об этом мечтал. Я же все помню, ты не думай… Я считаю, что ты заслужил этот шанс. И все. Хочешь — верь, хочешь — нет, дело хозяйское. Я просто не мог раньше.

— Разве ты мне что-то должен?! Ну, Дан, это уже просто выходит за всякие рамки… Синдром «Пикника на обочине», да? Счастья много и всем, сразу?!

— Мы всегда излучали на одной волне, — Майзель вздохнул, поставил пустой бокал на столик. — Да. Именно. Много и сразу, всем, до кого смогу дотянуться. Возьми пальто и думай о вечном, вот что это. Есть только одно «но»…

— Это может быть опасно. Я знаю.

— Не думаю, — Майзель покачал головой. — Не думаю, что ты сейчас отчетливо понимаешь, насколько. Поэтому я даю тебе время осмыслить. И обсудить с Татьяной. И я жду вас в Праге, ребята. Потому что это единственный город на земле, где я хочу жить и умереть, когда будет на то Б-жья воля…

МИНСК. МАРТ

Назад Андрей летел не «Lufthansa», как в Германию, а «Air Crown Bohemia». Новехонький А300-ХХ с тремя салонами — первый класс, бизнес и туристический — был, в сравнении с немецким «боингом», как «бентли» перед «тойотой».

Едва он вышел из таможенного терминала, как ощутил вибрацию телефона, подаренного Майзелем. Корабельщиков осторожно раскрыл аппарат и поднес к уху:

— Алло…

— Добрый день, Андрей Андреевич. Галина Геллер, «Golem Foundation». Как долетели?

— Спасибо, Галина. Замечательно. А…

— Вам не трудно будет заехать завтра в первой половине дня? У нас тут для вас кое-какие сообщения.

— Да-да, разумеется. А…

— Часикам к девяти. Не рано?

— Нет, что вы… А…

— Ну, прекрасно. Приезжайте, тут и обсудим. Всего хорошего, Андрей Андреевич, — и пани Геллер отключилась, явно не утруждаясь выслушать вопросы Корабельщикова.

Татьяна и Сонечка были у родителей на даче, — за то время, что Андрей отсутствовал, в Минске началась настоящая весна. Телефона на даче не было, сотовый тестя бодро рапортовал о нахождении абонента вне зоны действия сети, и Андрею ничего не оставалось, как заморить червячка нашедшимися в морозилке пельменями и предаваться размышлениям о превратностях судьбы, коротая время до завтрашнего утра…

Ночью он практически совсем не спал. Пока не начали болеть глаза, бесцельно бродил по Интернету, перескакивая с одного сайта на другой безо всякой системы. Потом, закрыв компьютер, пытался читать, но никак не мог сосредоточиться. И в шесть был уже на ногах, а в семь — за рулем…

Он арендовал гараж, в котором заботливо держал свою старенькую «шестерку», буквально в трех минутах ходьбы от дома. Он тщательно следил за машиной, потому что знал: новую — то есть даже не новую, а просто другую — покупать не на что. Конечно, Корабельщиковы отнюдь не бедствовали и жили лучше многих: собственная — двухкомнатная — квартира, автомобиль, продукты с рынка, но ни о каких богатствах и речи не шло, несмотря на то, что и Андрей, и Татьяна много работали. Постоянной работы у Корабельщикова не было, он числился для трудового стажа в какой-то конторе, бывшей чем-то обязанной тестю по сложным схемам беларуских чиновничьих взаимозачетов. Все свои деньги Андрей зарабатывал переводами и лекциями по истории религии в нескольких негосударственных вузах, которые, испытывая последнее время нешуточное давление со стороны министерства образования, сокращали часы и платили все скромнее. Дороговизна продуктов в Минске, неясные перспективы и откровенная тоска заставляли Андрея много думать о деньгах и о том, где их добыть — гораздо больше, чем ему этого хотелось.

И вдруг — отлетело, как прошлогодняя листва…

В «Golem Foundation» его встретили, как старого приятеля, который на пару дней исчез, и вот, — снова с нами. Галина проводила его в комнату для переговоров, извинилась, вышла и через минуту вернулась — с небольшой кожаной папкой на молнии и в сопровождении «стюардессы» с подносом, на котором стояли кофейник, молочник, сахарница, печенье и две маленькие кофейные чашечки. Расположившись за столом напротив Корабельщикова, Галина улыбнулась:

— Ну, давайте еще раз знакомиться, Андрей Андреевич. Я буду вашим помощником со стороны Фонда и посольства, вы можете со всеми вашими вопросами и проблемами обращаться сразу ко мне. Звоните в любое время суток, я буду постоянно у вас на связи…

— Так-таки с любыми вопросами и проблемами? — Андрей недоверчиво покачал головой и улыбнулся.

— Совершенно с любыми, — утвердительно кивнула Галина. — Но имейте в виду, стреляю я из рук вон плохо.

— Что?! — Корабельщиков опешил. — А что, придется?!.

— Когда-нибудь обязательно придется, — вздохнула Галина. — Или вы думаете, что все это, — она указала подбородком в окно, выходившее на Войсковой переулок, в котором в двух шагах от посольства и Фонда располагалось здание Генерального штаба, — мирно закончится? Не верю, Андрей Андреевич…

— Ну… Может, найдется, кому пострелять, без нас?

— Бой покажет, как у нас говорят. Давайте к делу, Андрей Андреевич, — Галина расстегнула «молнию» на папке и, достав оттуда несколько пластиковых конвертов, разложила их перед Корабельщиковым: — Это документы на ваш автомобиль — техпаспорт, доверенность, талон техосмотра, сертификат заводской тонировки, пропуск установленного образца «проезд/стоянка всюду» сроком на год с 31 марта, пропуск на все пограничные пункты таким же сроком, один ключ-брелок сигнализации. Второй у меня в сейфе. Они предназначены исключительно для доступа внутрь, пуск двигателя только с вашими биометрическими данными, так что про угонщиков можете забыть… Здесь, — Галина указала на второй конверт, — ключи и документы на квартиру на улице Воровского, точный адрес в бумагах. Помещение оборудовано спецтехникой, к пленкам и файлам будете иметь доступ только вы лично и начальник Беларуского департамента в королевском МИДе.

— МИДе? Почему не в разведке? — Андрей усмехнулся.

— Потому что в Чехии нет проблем с межведомственным взаимодействием. Каждый отвечает за свой участок работы, но в случае необходимости подключаются остальные. Воюющее государство не может позволить себе бюрократию, — Галина посмотрела на Корабельщикова и покачала головой. — Я продолжу, с вашего позволения. Мы говорили… Да. Записи будут вестись постоянно, в автоматическом режиме, вы потом сможете анализировать ход ваших встреч с людьми, просматривать реакции, приборы это фиксируют… Подробная инструкция тоже здесь. Во время встреч интимного характера, если таковые будут иметь место, видеокамеры можно выключить… Все в инструкции.

— Галина…

— Да?

— Вы что?

— Что?

— Какие интимные встречи?!

— Андрей Андреевич, — Галина пожала плечами и улыбнулась. — Я в курсе, что у вас жена и ребенок. Я также знаю, что подобные мелочи до сих пор никого еще не останавливали, если кому-то очень чего-нибудь хотелось. Или было нужно для дела. Моя задача — проинформировать вас возможно наиболее исчерпывающим образом о поступивших в ваше полное распоряжение средствах. Как вы ими пользуетесь, я не имею права контролировать. Кроме того, не исключено, что обстоятельства в какой-то момент сильно изменятся, поскольку от той жизни, которую вы до сих пор вели, ваша новая жизнь будет отличаться весьма существенно. Если это вас утешит, — мы здесь все через это прошли, — Галина улыбнулась, и за этой улыбкой совсем еще молодой женщины нарисовался перед глазами Андрея такой опыт, которому ему просто нечего было противопоставить.

Он хорошо знал этот тип — хваткая миловидная девочка из белорусской глубинки, поступившая после школы в «иняз», замужество, зацепиться за столицу любой ценой, не возвращаться никогда назад, где только пьяные ровесники и скучные, как хозяйственное мыло, подруги, грязь, нищета, беспросветная тоска… Но было в Галине что-то еще. Что-то, такое, чему Андрей никак не находил слов. Какой-то стержень, что ли. И хваткость эта была какой-то другой. Не подловатенькой, а спокойной, уверенной и светлой. И светлое лицо у нее было, ухоженное, красивое даже, понятно… Но светлое. Таких лиц совсем мало стало в последние годы в стране. И от этого еще тоже съедала Андрея тоска. А сейчас — отпустила.

— Галина… Извините, если это как-нибудь вас заденет, вы, разумеется, можете не отвечать…

— Ничего. Валяйте, Андрей Андреевич.

— Геллер — это ваша фамилия?

— Это фамилия моего мужа. Он руководит одним из отделов Фонда здесь. А моя девичья фамилия — Окуневич. Продолжим?

— Да, конечно.

— Оружие, если появится желание, получите со временем. Для этого необходимо пройти курсы подготовки сдать специальный экзамен, теоретический и практический. У нас с этим очень строго…

— Да Господь с вами, Галина, — замахал руками Корабельщиков, — какое еще оружие, вы что?!

— Я вовсе не настаиваю. Повторяю, моя задача — проинформировать. Распоряжаться информацией вы можете и будете по собственному усмотрению.

— А если я не оправдаю доверия?

— А куда вы денетесь, — Галина звонко рассмеялась. И добавила уже серьезно: — Такого еще не бывало, Андрей Андреевич. И не будет. Поверьте. Уж я-то знаю… Машина стоит на платной стоянке возле Дома офицеров. Свою старую оставите там, когда решите, что с ней делать, сообщите.

Андрей повертел в руках пластиковый прямоугольник техпаспорта. Госномер вызвал у него кривую ухмылку: 1090 МI, с таким номером в Беларуси проезд и стоянка всюду и без пропуска…

— А это для чего? — Андрей показал на номер.

— Не имею ни малейшего представления, — пожала плечами Галина. — Вероятно, вам случится пускать кому-нибудь пыль в глаза. Вы же знаете, как у нас здесь относятся к подобным атрибутам…

— Еще бы…

— Двигатель -многотопливный дизель, заправляйтесь в прямом смысле слова где хотите. Мощность — сто пятьдесят киловатт, информационная система, шестиступенчатый автомат с возможностью ручного переключения передач. Бак на сто двадцать литров, можно доехать без дозаправки прямо до канадской границы, — заметив, что Андрей усмехнулся, Галина тоже улыбнулась. — В остальном — вполне обычный автомобиль… Да, чуть не забыла. В багажнике — ваш новый компьютер с док-станцией и мультифункциональный офисный сканер-факс-копир-принтер. На досуге распакуете, посмотрите, все ли в порядке, если что-то дополнительно потребуется — звоните…

— Ничего себе пальтишко, — пробормотал Корабельщиков.

— Что?

— Нет-нет, это я так… Мысли вслух. Последний вопрос: перед кем и в какие сроки я должен буду отчитываться в проделанной работе?

— Ни перед кем и ни в какие, — улыбнулась Галина. — У вас статус свободного художника, Андрей Андреевич. И прямое подчинение, мы здесь все для вас — техперсонал, поэтому не стесняйтесь.

— Прямо армия какая-то… — произнесенный Галиной термин «подчинение» неприятно царапнул.

— Мы и есть армия, Андрей Андреевич, — Галина прямо посмотрела ему в глаза, чуть прищурившись. — Вы скоро поймете…

— Спасибо, Галина.

— Не за что. Позволите, дам вам совет? На правах более опытного товарища…

— Конечно. Валяйте, — Корабельщиков улыбнулся.

— Вы не спешите ни с какими действиями, Андрей Андреевич, — мягко сказала Галина. — Отдохните, осмотритесь, привыкните к своим новым инструментам. Дайте себе время войти в роль. Почувствуйте свою причастность… Времени у вас не так много, но оно есть. И не стесняйтесь спрашивать, — и она протянула Корабельщикову руку. — Пойдемте, я вас провожу…

МИНСК. МАРТ

Он подъехал к стоянке, посигналил. Автоматический шлагбаум поднялся, пропуская его. Андрей поставил «шестерку» на свободное место, вышел, закрыл замок и направился к домику охраны.

— День добрый. Покажите мне машину, пожалуйста, — он протянул охраннику талончик.

Парень, — молодой, лет двадцати, веснушчатый, с соломенно-желтыми волосами и густыми, как у буренки, ресницами, в дурацком мешковатом камуфляжном комбинезоне, вышел наружу и пошел вдоль автомобильных рядов, поглядывая украдкой на Корабельщикова. Возле машины остановился:

— Во. Ласточка. Забирайте.

— Спасибо.

— Да не за что, — осклабился парень. — Скока заплатили? Если не секрет, конечно…

Это был просто черный — никакого перламутра — «Мерседес» в 124-м кузове второго поколения, судя по всему, совершенно новый, хотя таких машин не выпускали уже довольно давно. С тонировкой, — не такой, как у Майзеля, но тоже «крутой» — салон снаружи не разглядеть. Андрей нажал кнопку на ключе. Автомобиль бесшумно мигнул дважды габаритами. Корабельщиков усмехнулся:

— Двадцать.

— Баксов? Или евро?

— Евро.

— Из Чехии?

— С чего ты взял? — спросил Андрей. И сам удивился, как спокойно перешел на «ты» с этим парнем. Надо же, как быстро привыкаешь к «крутизне», снова усмехнулся, на этот раз про себя, Корабельщиков.

— Тонировочка заводская… Немцы такой не делают… И новая ж, бля, муха не еблася… А движок-то, — этот, гибрид?

— Нет. Дизель. А что, разве разрешили уже гибриды ввозить?

— Не, — парень усмехнулся. — Куда ж… Бензина-то они чуть не в десять раз помене жрут… А Лука на бензине сидит крепко, вместе с москалями…

Андрей по-новому посмотрел на сторожа:

— Но все равно возят?

— Конечно, возят, — хмыкнул парень. — Они, хоть и дорогие, а ездят-то как… Песня, а не тачка. Автоматы, электро все, вся хуйня, короче…

— А что, таможня…

— Так нормальные ж пацаны возят. Бабам своим, конечно, в основном. Ну, как… А то вы не знаете, как мытня [37] -то у нас…

— А техосмотр, регистрация?

— Так че, менты тоже есть хотят… Тока ее, такую, хрен знает как ремонтировать, если че… Под заказ пригнали?

— Вроде того. Еще будут вопросы?

— Извиняюсь, — съежился парень. — С «шестеркой» что? Насколько оформлять?

— Не знаю, — Андрей протянул ему ключи от «Жигулей». — За ней придут с документами. Внутри ничего интересного нет.

— Обижаете, — вздохнул сторож.

— Проверяю, — улыбнулся Андрей.

Парень поднял на него глаза, в которых засветилась такая собачья надежда, что Андрею сделалось не по себе:

— Телефончик не возьмете?

— Возьму, — сказал Андрей, удивляясь себе самому еще больше и подчиняясь какой-то странной, неведомой до сего дня интуиции. — Как зовут и что можешь?

— Павлом кличут. Все могу, чего скажут. Если заплатят нормально, да и язык за зубами держится. Гимназиев, понятно, не проходил, но соображаю…

— А здесь чего сидишь?

— Так куда после армии-то…

— В ментовку. Или в бандюки. Куда все.

— Не-е-е, — протянул парень. — В ментовку? Народ палкой лупить да бабулек с укропом по подворотням гонять? Не. Мне это не катит… А быковать да киоски бомбить… — он махнул рукой. — Я уж тут как-нибудь. Масло, лампочки, тачку помыть-попылесосить, запчастки какие… Пересижу. Как-нибудь…

— Состаришься пересиживать, — Корабельщиков усмехнулся. — Ладно. Неси телефон.

— Ага… Мигом!

Парень метнулся к своей будке, Андрей остался возле машины. Павел выскочил назад, подбежал, протянул Корабельщикову клочок бумаги:

— А вас как зовут, если…

— Если позвоню, узнаешь, — Андрей опустил записку в карман и открыл дверцу. — Не скучай, Паша…

Проехав немного по городу, Андрей решил попробовать автомобиль на трассе. Оказалось, он еще и с приводом на все колеса… Салон был абсолютно новым, как у самой современной модели, как только вписали его сюда, подумал Андрей, тонировка при таком салоне куда как кстати… Серая перфорированная кожа, серо-черный комбинированный пластик, голубая подсветка, красные стрелки, огромная ЖК-панель инфотерминала… И все по-русски. Заботливый какой, усмехнулся Андрей. Такая машина снаружи в глаза не слишком бросается, номер и тонировка — сигнал «не тронь» хоть ментам, хоть бандитам… А вот как заеду сейчас в «Немигу» [38] , решил Корабельщиков. Гулять — так гулять…

Он отважно припарковался под знаком «стоянка запрещена» и нырнул в магазин. Направился в отдел мужской одежды, быстро выбрал два темно-серых костюма, несколько рубашек такого же типа, как у Майзеля, примерил. И очень себе понравился в новом «прикиде». Переодеваться назад в старую одежду не стал. Немного нервничая, расплатился пластиком. Никаких проблем. Туфли. Никаких проблем. Даже скучно…

Покинув магазин, он прокатился до аэропорта «Смолевичи», или, как он теперь назывался, Национальный Аэропорт «Минск», и обратно. Конечно, с «дракономобилем» у «ешки» было немного общего, но навигационная система, которая еще и непостижимым образом работала, имелась. Корабельщиков знал, что подобные игрушки могут функционировать только с картой, разрешение и масштаб которой в Беларуси до сих пор носили гриф «секретно». Как Майзелю удалось обойти эту проблему, Андрею даже думать не хотелось. Он чувствовал себя персонажем шпионского сериала, и вдруг поймал себя на мысли, что ему это нравится. Так нравится, что он готов играть дальше.

Даже не заезжая домой, он поехал к семье на дачу. Татьяна, увидев и машину, и «упакованного» мужа, онемела. Потом спросила:

— Ты что, в наркокурьеры подрядился?! Я с тобой разведусь, Корабельщиков… Что это?!

— Это мой служебный автомобиль, который я могу использовать, как мне хочется.

— И в какой ОПГ [39] выдают такое и за какие заслуги?

— В «Golem Interworld»… Поехали домой, нам нужно поговорить. И спроси маму, можно ли Сонечку оставить, заедем за ней вечером…

Дома Андрей рассказал, как мог, все, что приключилось с ним, начиная с того момента, как он оказался в Аугсхайме… Татьяна ни разу не перебила его, — только иногда покачивала головой, будто не могла поверить…

— Ты знаешь, я ведь его помню… Такой, немножко пониже тебя, с веснушками… Он веселый был. Это помню. А лица совершенно не помню… У меня хорошая память на лица. Странно.

— Столько лет, Таня…

— Все равно. Столько лет… И как же нас так угораздило…

— О чем ты?

— Ты ведь не откажешься, — Татьяна снова вздохнула. — Если бы ты знал, Корабельщиков, как я тебя понимаю…

— Да?

— Да. Мне страшно, Андрюша. Но я… я понимаю. Стыдно так жить, как мы живем. Невозможно. Что-то делать надо. И если можно… Если надо, значит, можно. И если хочется… Тебе так этого не хватало всю жизнь…

— Ну, мне еще толком ничего не предложили делать…

— И не предложат. Ты сам должен предложить.

— Что, Таня?!

— Ну, премьер-министр из тебя вряд ли выйдет… Хотя…

— Мы должны обязательно поехать к нему. Вместе. Я хочу, чтобы ты это своими глазами увидела. Там такое, — Андрей прикрыл глаза, покачал головой, улыбнулся. — Сказочный город над рекой, с одной стороны — Злата Прага, с другой — какой-то, действительно, Манхэттен на Влтаве, сказочные дороги, море света, чистота, а люди… Портрет королевской семьи в каждой витрине… Военные, много военных, наверное, чересчур для такой маленькой страны, — но какие они, это просто поразительно… Столько молодежи, столько детей, — я еще вообще столько детей сразу в одном городе не видел… И лица светятся… Таня… Это нужно увидеть. Невозможно это рассказать.

— И ты туда хочешь?

— Хочу, конечно. И легко могу это сделать. Стоит только заикнуться…

— Но?

— Это нечестно. Я это не строил. Я должен… Чтобы здесь было… хоть десятая часть, Таня… Он… Они не станут прятать это от нас. Они поделятся с нами своим счастьем, если только мы отважимся шагнуть к нему. Сами. Понимаешь?

— Ох, Андрюшенька, — Татьяна вдруг вздохнула по-бабьи. — У тебя нет чувства, что он хочет использовать тебя?

— Для использования тут кандидатур — хоть отбавляй. Покруче меня… Он не использовать хочет. Поделиться силой. Приобщить. Сделать причастным… Чтобы я, как он, мог сказать: это мое тоже, я это тоже ввысь тянул…

— Ну, так о чем же думать тогда, Андрей? Впрягайся.

— Он предупредил, что это может быть опасно.

— А жить тут — вот так — не опасно?! То чернобыльская картошка, то сальмонеллез в курятине, то детей в подземном переходе затопчут, то пьяные менты привяжутся и до смерти забьют?! А друзей всех, что копейку заработать пытались, пересажали, отобрали все, — квартиры, машины, деньги, семьи по миру пустили, — это что, не опасно? С проспекта сойдешь вечером — тьма, хоть глаз выколи, собачий и человечий кал кругом, в редкий подъезд войдешь, где углы не обоссаны, похабщиной все стены исписаны, подростки хлещут водку из опилок, курят, нюхают, колют в себя всякую дрянь, — это не опасно?! Андрюшенька, я жить очень хочу. Дома у себя жить хочу. Хочу сына тебе родить. А не могу, страшно… Сколько же это может продолжаться? Сколько можно это терпеть?!.

Андрей смотрел на Татьяну во все глаза. Никогда в жизни такого не слыхал еще от нее. Татьяна — ровная, рассудительная, улыбчивая, старательная, аккуратная, уверенная в себе и в нем… И вдруг…

Татьяна встала, подошла к мужу, взяла его лицо в ладони и крепко поцеловала в губы:

— Слезай с печи, дорогой. Мы, литвины, с чехами вместе и турок, и шведов, и тевтонцев, и москалей бивали. И уж нам ли этого байстрюка, цыганского выблядка бояться? Я с тобой, Андрюшенька. Что бы ни было — я с тобой…

ПРАГА. АПРЕЛЬ

Как и было договорено, Корабельщиковы прилетели через две недели. Майзель встречал их сам, прямо на взлетной полосе.

Татьяну он узнал. Она почти не изменилась, только лицо чуть подсохло, стало не таким нежным, каким он его помнил…

Андрей, как мог, пытался подготовить Татьяну к тому, кого ей предстоит увидеть. Действительность, однако, много превосходила ее ожидания… Она первой протянула Майзелю руку:

— Да-а… Что тут скажешь… Вырос и возмужал…

— Здравствуй, жена моего друга, — улыбнулся Майзель. — Твой муж куда интереснее реагировал…

— Ах, мужчины такие непосредственные, — состроила Татьяна кокетливую гримаску. — Здравствуй, друг моего мужа. Ничего, что я так панибратски с повелителем королей и властелином императоров?

— Ничего. Мне иногда не хватает здорового сарказма в собственный адрес. Здравствуй, Таня. Я рад тебя видеть здесь.

— Спасибо… Даник, — он кивнул, и Татьяна поняла, что есть контакт. — Мы тоже рады, что ты нашелся. И что мы выбрались к тебе…

Он пожал руку Андрею и присел на корточки перед девочкой:

— Какая ты серьезная… Ну, здравствуй. Меня Данек зовут.

— Тебя не могут просто Даником звать, — живо возразила Сонечка, легко переиначив на русский лад его имя, и по-прежнему серьезно глядя на Майзеля громадными серыми глазищами. Такая была она беленькая и тоненькая, — одно слово, одуванчик. — Ты вон какой большой, тебя нужно дядей называть…

— Ну, хорошо, милая. Пусть будет — дядя Даник. Согласна?

— Согласна, — вздохнула Сонечка. — Мы к тебе в гости приехали?

— Да, милая.

— А у тебя есть кто-нибудь, мальчик или девочка, с которыми можно поиграть?

— Сонечка, — всплеснула руками Татьяна.

Майзель, улыбнувшись, покачал головой, — мол, порядок.

— Нет, милая. Но у меня есть друзья, и у них есть целых четыре маленьких девочки, с которыми ты сможешь поиграть, пока будешь у меня в гостях.

— А с тобой?

— Ну, и со мной, если тебе интересно. Такой вариант тебя устраивает?

— Устраивает, — все еще без улыбки ответила Сонечка. — А тетенька у тебя хотя бы есть?

— Нет, милая. Тетеньки у меня тоже нет…

Андрей с Таней не знали, плакать им или смеяться. Этот допрос был так не похож на то, как обычно вела себя их дочка с людьми, встреченными первый раз в жизни, что у них обоих просто пропал дар речи. А эти двое продолжали свой странный разговор:

— Совсем никакой нет?

— Нет, милая.

— А почему?

— Наверное, потому, что я очень много работаю.

— Тогда понятно, почему у тебя нету ни мальчика, ни девочки, — вздохнула Сонечка. — Без тетеньки только собачку можно завести или кошечку… А ты кем работаешь?

— Я? — Майзель замешкался было с ответом, но быстро выкрутился: — Пожарным, милая. Тушу огонь.

— Ух ты, — вдруг просияла девочка, — а каска блестящая у тебя есть?

— Обязательно.

— Ты мне ее покажешь?

— Покажу.

— Это хорошо, что ты пожарный, — девочка снова сделалась серьезной. — Ты сможешь себе какую-нибудь тетеньку из пожара спасти. Тогда можно девочку или мальчика… — Сонечка длинно и горько вздохнула. — Только это до-о-лго так… Дети так медленно растут… Пока с ними играть можно будет… Ну, поехали к тебе домой уже!

— Поехали, — Майзель легко поднял Сонечку и, посадив к себе на локоть, понес к машине. Она обняла его за шею и весело замахала родителям рукой.

Татьяна с Андреем молча двинулись следом. Их обоих просто душили слезы.

Майзель ехал совсем медленно, давая гостям как следует осмотреться. Татьяна во все глаза рассматривала великолепие чешской столицы. Андрей, хотя многое уже видел, тоже с удовольствием смотрел в окно. Наконец, первый шок у Татьяны прошел:

— Господи, деньжищи-то какие…

— Для хорошего дела ничего не жалко, — откликнулся Майзель. — Я для вас культурную программу подготовил, прокатитесь, увидите… Не только Прагу, кстати. Есть и в других местах что посмотреть…

— Я гляжу, ты тут совершенно… натурализовался, — с некоторой даже обидой в голосе проговорил Корабельщиков. — В Минск тебя не тянет?

— Я почти не помню себя в Минске, — вздохнул Майзель. — Тебя помню, а себя — нет. Очень странно работает моя память с тех пор. И потом… Я еврей, Дюхон. И родина у меня там, где я ее себе устрою. Мне тут хорошо. Я здесь люблю все… И потом… Я тебе говорил… Я столько сюда вбухал, — не денег даже, деньги — говно… Души…

— А Израиль? — тихо спросила Татьяна.

— Был бы я Машиах [40] — тогда да.

— Я серьезно.

— Так и я ведь тоже. Ну, почти… Я даже субботу толком ни разу не выдержал, Танюша. Какой из меня, на самом деле, еврей? Так, одно название… — Майзель усмехнулся. — Я Андрею уже говорил… И если б я Вацлава не держал под микитки, он бы уже давно там все от чучмеков зачистил… Километров на двести стратегической глубины. Он меня чуть не каждую неделю донимает. Как пропустят с кардиналом и митрополитом по рюмочке абсента, так и начинается… Особенно кардинал зажигает… Королевский штандарт на башнях Иерусалима… Хрустальная мечта детства, можно сказать.

— Смеешься?!

— И в мыслях нет, Таня. Отец семейства, через два года юбилей будем праздновать — полсотни ему стукнет, а все одно как мальчишка. Хлебом не корми — повоевать дай.

— А чего ж не даешь?

— Не время, Дюхон. Еще не время… Мало победить — нужно еще суметь воспользоваться плодами победы. И Израиль должен созреть… Нельзя там с кондачка ничего делать. Святая земля… Да и держатся они пока еще совсем недурно без прямого вмешательства…

— А они на тебя не обижаются?

— Обижаются. Мне не привыкать. На меня многие обижаются. Русские, например…

— За что?

— За то, что ученые и специалисты бегут к нам, а шпионить отказываются. Ну, не бегут… Просто мы создаем здесь для них тепличные условия. Не мешаем им сумасшедшие совершенно вещи делать. Вихревые двигатели, магнитодинамические реакторы, ионные реакторы для нефтеперегонки… Да, всего не расскажешь…

— И что? Есть отдача?

— Есть, конечно. И будет. То ли еще будет, — он усмехнулся, как показалось Андрею, загадочно и зло. — Вот и бесятся. За то, что это мы, а не они, первыми поддержали сербов. За то, что мы хотели помирить их с чеченцами и помешать их тупым солдафонам мутить свой кровавый гешефт…

— А можно было?

— Русскому императору удавалось держать вайнахов в узде. Даже больше… Служили империи верой и правдой.

— Империи больше нет.

— Вот в том-то и беда… За то, что теперь уже поздно что-то исправлять… Как будто мы хоть каплю в этом виноваты. За все, ребята. За все, что получилось у нас и не получилось у них…

— Ну, русские на всех подряд, кроме себя, обижаются, — усмехнулась Татьяна, и Андрей удивленно на нее посмотрел. Он столько нового про свою жену узнал за последние две недели, что ему иногда не по себе становилось. — Ментал такой… Всех не перебреешь.

— Обязательно, Танюша. Только времени не хватает, — оскалился Майзель. — Ладно. Не на одной ноге это разговор…

ПРАГА. «ЛОГОВО ДРАКОНА». АПРЕЛЬ

Сонечка ни в какую не желала отлипнуть от Майзеля. Игнорируя все попытки Татьяны ее отвлечь и занять чем-нибудь, чтобы дать мужчинам обсудить свои дела, девочка засыпала Майзеля вопросами, в том числе такими, что Татьяне от всей души хотелось ее шлепнуть. Но каждый раз она натыкалась на его улыбку и отрицательный кивок головы…

Майзель включил одну из ЖК-панелей, запустил на видеосервере сборник советских мультиков и уселся с Сонечкой их смотреть. Татьяна, вздохнув, побрела на кухню к мужу.

— Андрюша, что с ней происходит? Никогда в жизни такого не было…

— Ну, он ведь белый и пушистый, как зайчик, — Андрей отложил какой-то журнал, усмехнулся. — Если к сорока дом мужчины не наполняется детским смехом, он наполняется кошмарами. Так что все о'кей, Танечка. Пусть их. Да и не вижу я, чтобы он особо напрягался…

— Он так с ней разговаривает…

— Как?

— Как… как… она его слушает, понимаешь? Потрясающе просто… Ему нужно срочно детей. Просто срочно, Андрюша. Господи… Какой роскошный мужик, — умница, красавец, денег, как сена, — и один…

— Красавец?

— Ах, Андрюша, — Татьяна улыбнулась снисходительно. — Глупенький, я тебя люблю, и ты самый лучший на свете. Но глаза-то у меня есть… Ты ведь не ревнуешь?

— Ревную. Я Соньку, на самом деле, ревную…

— Ага… А говорил… Надо его женить.

— Да некогда ему… Мир же надо спасать.

— Что за фигню ты несешь, Андрюшенька… Разве можно мир спасти, если так про себя забыть?! Если так себя на полку зашвырнуть в дальний угол… Давай ему какую-нибудь славную девочку найдем, а?

— Не думаю, что у него сладится с девочкой. Ему нужна… — Андрей пошевелил в воздухе пальцами. — Не знаю… Но уж никак не девочка. Никак. Девочек, которые к нему в руки, как яблоки, сыпятся, и здесь наверняка пруд пруди. Да и не интересовали его никогда девочки… Ему нужна… Я очень смутно представляю себе… Только где ж такую найти?

— Не знаю. У меня какое-то нехорошее предчувствие…

— Перестань, — Андрей отмахнулся от ее слов и ее тревоги, мгновенным булавочным уколом задевшей и его. — Все нормально. А поговорить успеем еще…

Майзель, наблюдая за девочкой, переживающей перипетии мультяшных историй, проговорил:

— Знаешь, милая, мне кажется, это нечестно. Мы тут с тобой развлекаемся, а папа с мамой там скучают на кухне…

— А ты их позови, — сказала Сонечка, не отрывая взгляда от экрана и продолжая держать Майзеля за руку.

— Я не думаю, что им будет интересно…

— А тебе интересно?

— Мне интересно, но не очень, потому что я это уже много раз видел…

— А почему тебя Драконом называют? Ты совсем не страшный. Ты такой большой и добрый, а дракон — такой агромадный крокодил, только с крыльями…

— Кто тебе сказал про дракона?

— Папа рассказывал.

— Ну, понятно… Милая, я для друзей добрый. А для врагов я Дракон. Они меня боятся, поэтому называют драконом. Но я на самом деле вовсе не дракон и не кусаюсь.

— Я знаю. Драконы только в сказках бывают. А мы твои друзья?

— Да.

— И я тоже?

— Да, милая.

— Хорошо, что мы твои друзья. Тогда ты нас не будешь съедать, — засмеялась Сонечка.

— Ни в коем случае, милая. Так что, давай вот как сделаем: ты еще два-три мультика посмотришь, а потом мама поможет тебе устроиться на ночь. Я знаю, ты умница и сама все умеешь, просто ты тут первый раз. Договорились?

— А четыре можно?

— Можно. Но никак не больше пяти. Хорошо? — Сонечка кивнула, снова повернувшись к экрану. — Так я пойду?

— Ладно уж… — вздохнула девочка. — Иди… А ты сказку знаешь какую-нибудь?

— Я много сказок знаю, — Майзель усмехнулся, адресуя эту усмешку вовсе не девочке, — себе.

— Ты мне расскажешь?

— Непременно, милая. Только когда ты уже ляжешь в кровать и соберешься уснуть. Договорились?

— Договорились, — кивнула девочка, тряхнув кудряшками.

— Ну, отлично. Тогда я пошел, — и Майзель высвободил руку.

Он появился в кухне, улыбнулся, подмигнул Корабельщиковым:

— Укатали сивку крутые горки… Сейчас мультики досмотрим, и можно баиньки. Пойдем, Танюша, покажу, где Сонечку укладывать…

Майзель повел ее по лабиринту перегородок, в которых не вдруг было сориентироваться с непривычки, и взору Татьяны открылся уголок в виде обставленной по всем правилам детской комнаты. Было все тут, разумеется, конфетно-журнальное, но и неудивительно, — откуда же одинокому и смертельно занятому мужчине в таких вещах разбираться… Но Сонечке наверняка понравится. Татьяна невольно улыбнулась.

— Ничего не говори, — упредил ее реплику Майзель. — Я вижу, ты по достоинству оценила изысканный полет моей фантазии…

— Пустяки какие, — отмахнулась Татьяна. — Лишь бы матрасик удобный был.

— Свет выключу по твоей команде. Вот тут — камера наблюдения, направишь на нее, когда будешь уходить, на мониторе в кухне будет видно…

— Иди, иди. Справимся. Электронный гений…

Через пять минут Татьяна появилась в кухне и сердито махнула рукой:

— Обещал ребенку сказку?

— Обещал, — ухмыльнулся Майзель.

— Так иди скорей!

Он подошел к девочке, сел прямо на пол у ее изголовья. Сонечка взяла его руку и легла на нее щекой:

— Рассказывай. Я уже сплю.

— Ну, слушай, — Майзель вздохнул и посмотрел куда-то вдаль. — Жил-был в одном очень древнем и красивом городе Дракон. Он был очень добрый, сильный и богатый, но очень-очень грустный…

— Почему?

— Ему не с кем было играть по вечерам, — снова вздохнул Майзель. — И поэтому он очень грустил… А однажды к нему в гости случайно зашла маленькая девочка…

— Принцесса?

— Да. Принцесса с серыми-серыми глазами и золотыми волосами. И Дракон очень обрадовался. Они долго-долго смотрели вместе мультфильмы, играли и разговаривали. Потом принцесса улетела назад, к себе домой, на свою маленькую белую планету, но Дракон не обиделся. Он знал, что у девочки-принцессы есть чудесные мама и папа, и что девочка по ним соскучилась. Но ему теперь не было грустно, потому что он знал — у него появился настоящий друг… И Дракон взлетел высоко-высоко, и выдохнул вместо огня — красивую семицветную радугу, и в древнем прекрасном городе стало так светло, что люди вышли на улицы и стали смотреть на чудо. Они поняли, что Дракон больше не грустит, и тоже очень обрадовались, и устроили большой-пребольшой праздник с салютами, ярмаркой и каруселью на площади…

— А они его не боялись?

— Нет. Он защищал их от врагов, пожаров, наводнений и бед, и они его любили. Нет, не боялись. Ну, разве только немножечко, самую-самую малость… Все-таки он ведь был дракон, и он был совсем на них не похож… Но девочка была с другой планеты, и ей совсем-совсем не было страшно…

— А она еще прилетит?

— Обязательно. Много раз. И каждый раз по случаю ее прилета будет в древнем и красивом городе шумный, веселый, яркий праздник. И Дракон будет веселиться вместе со всеми…

— Хорошая сказка, — вздохнула Сонечка. — Только все равно немножко грустная… Ты ее сам придумал?

— Да, милая.

— Ты не грусти. Я к тебе еще прилечу, — Сонечка закрыла глаза и улыбнулась. — Спокойной ночи…

— Спокойной ночи, милая, — и Майзель поднялся.

Сонечка уснула, и они уселись втроем на кухне, — совсем как в студенческие времена, только кухни тогда были другие… Майзель разлил вино в бокалы:

— Ну, ребята… За встречу. Чертовски рад видеть вас. И чертовски рад видеть вас вместе… — И перешел к делу, — резко и неожиданно, как всегда: — Вы что-нибудь обсуждали уже?

— Мы все обсудили, Дан. Где расписаться?

— Спасибо, дружище. Спасибо тебе, Танюша… Я знал, что вы молодцы…

— Дан… Одна просьба.

— Хоть сто. Давай.

— Если со мной что… Обещай, что Татьяну и Сонечку… не оставишь там…

— Андрюша!!!

— Спокойно, — Майзель взял обоих, Татьяну и Андрея, за руки. — Спокойно, ребята. Я вас вытащу, если что. Откуда угодно. Слово, — он посмотрел на Андрея. — Хочешь, оставь девочек здесь. Будешь приезжать на выходные. Быт… Ну, мягко говоря, не проблема. Или, как говорит мой начальник СБ, — говно вопрос…

— Ну, уж это фиг, — покачала головой Татьяна. — И не думайте даже. Я его одного ни за что не оставлю. Он теперь крутой чувак на «ешке», при понтах и при делах, быстренько себе там найдет какую-нибудь соплюшку-финтифлюшку с попочкой и титечками, — знаешь, Даник, сколько таких в Минске глазками стреляют, — а я тут, как соломенная вдова? Не-е-т, так дело не пойдет…

— Таня… Как тебе не стыдно…

— Так держать, боевая подруга, — усмехнулся Майзель. — Тут ты права — такие парни, как твой муж, на дороге не валяются… Ладно, к делу. Какие у тебя планы, дружище?

— Планов у нас громадье, — усмехнулся в ответ Корабельщиков, отхлебнул немного вина, поставил бокал на стол, посмотрел сначала на жену, потом на Майзеля. — Ну, во-первых, я так понимаю, что Лукашенко тебе надоел…

— Надоел, — Майзель откинулся на спинку стула, усмехнулся. — Надоел он мне персонально или нет, это вторично, Андрей. Да, он мне физически неприятен, и все-таки — это вторично. Он опасен. Свобода без ответственности — это анархия, а ответственность без свободы — это концлагерь. Ни того, ни другого мы с Вацлавом терпеть не можем и не станем. Именно поэтому. Мне надоела напряженность, которая идет от него по всему континенту. Мне надоели синтетические наркотики, которые расползаются по Европе. Надоели его ган-трейдеры [41] с беларускими дипломатическими паспортами. Надоели без толку пасущиеся в Варшаве и Праге «гоп-позиционеры», которые ни хрена не в состоянии сделать. Надоели чучмеки с беларускими бумагами, которые вроде беженцы, и которых наши соседи не могут отправить назад, — нельзя, бесчеловечно, потому что в Беларуси «тоталитаризьм». Знаешь, что было на следующий день, как я тебя проводил? Я вышел к своей машине в городе, прямо возле Раднице [42] , а вокруг нее ходят два набриолиненных чучмека и восхищенно цокают языками… Понравилось им. Я, Вань, такую же хочу… Когда мы их тряхнули, то выяснилось, что у них в Минске «цветочный бизнес», а сюда они туристами приехали. А визы им в Польше поставили, потому что у них в Белостоке тоже «цветочный бизнес».

— И что дальше?

— Что?! Ничего. Мне нравится протоплазма, — усмехнулся Майзель усмешкой абсолютного оружия [43] . — Я, когда их увидел, даже зажмурился сначала. Думал, мне это снится. Нет, наяву…

— А что в этом…

— Их здесь не может быть, — резко наклонился Майзель к Татьяне. — Это моя страна. Это моя земля. Чучмек, ступивший на мою территорию, — покойник. И тот, кто его пустил, — тоже покойник. Они сюда приехали, чтобы и здесь свой вонючий «цывыточъны бызынэс» устроить…

— А где цветы покупать?

— В Нидерландах. Они их там сами, кстати, тоже покупают.

— Ну, увидели бы, что не получается, и уехали бы…

— Нет. Так просто, к сожалению, не выходит. Если просто сидеть и ждать, приедут еще. И замутят «бызынэс». Потом приедут их дядюшки, тетушки, племянники и двоюродные братья первой жены дедушкиного соседа. А потом потребуют себе — согласно общечеловеческим ценностям — культурную автономию. Их культурная автономия — это мечеть посреди Староместской площади. И зайти туда будет нельзя, потому что нечего неверному делать в доме, где молятся правоверные. А потом и на площадь нельзя будет шагу ступить. А потом в городе станет черно от галабеев [44] и хиджабов [45] . И вместо Праги будет Чучмекистан. А вот это вряд ли. Черта с два, Таня. Это уже есть в Марселе. А здесь — не будет. Никогда. А потом мы их и из Марселя попросим. Прямо в море. Моментально — в море. Обязательно.

— Это ты из-за двух… чучмеков так взбесился?

— Это прощупывание. Постоянное прощупывание. Везде. И по периметру, и здесь, в самом сердце нашей крепости. Такое мы не можем проглотить. И они уехали назад…

— В виде тушенки, — усмехнулся Корабельщиков.

— Андрюшенька…

— Обязательно. Когда настанет срок, мы сами туда придем. И посрываем платки ко всем чертям, и научим, и вылечим. И заставим. Но здесь — здесь им не место, Таня. Каждый должен жить у себя дома.

— А евреи тебя не раздражают? Те же сатмарские хасиды, например?

— Раздражают. Но их здесь нет. Это раз. И они тихонько очень себе болеют. Это два… И дома настоящего у них нет. Это три. Вот будет — тогда и вернемся к этому вопросу.

— Но раздражают.

— Обязательно. Я суров, но справедлив, — Майзель усмехнулся. — Я считаю, что этот покрой мундира устарел бесповоротно. Конечно, они меня раздражают… Но все равно, ребята, — они с этой стороны. С нашей. Не с той. И это — главное. И потом… Ну, сколько их? А чучмеков?

— И вы поэтому так вызверились на албанцев?

— И поэтому тоже. Сербы даже османам не сдавались. А тут какая-то рвань решила полстраны себе оттяпать под вопли «правозащитников». И пол-Македонии в придачу… Нет, дорогие. Это — вряд ли.

— Чуть войну с НАТО не начали…

— Войну? С НАТО? Дюхон… Не смеши меня. Воевать более или менее сносно из этой компании могут только американцы. И британцы. А остальные — это просто парадные роты. Нет, конечно, нормальные мужики везде есть, но… — Майзель усмехнулся. — Но все они у нас. В Белом Корпусе. А эти… Ни опыта, ни желания, ни сумасшедшинки, которая нужна для того, чтобы по-настоящему воевать, у этих селедок нет. Поэтому они и «сконили» — помнишь наше детское словечко?

— Помню-помню…

— Ни на что они не годны и не способны. Как тыловые и вспомогательные подразделения — да. А воевать… Да мы бы их так вместе с поляками и сербами шуганули, — они бы до самого Парижа с Брюсселем летели б. А японцы еще бы добавили…

— А почему — «Белый Корпус»? Туда что, только белых принимают на службу?

— Нет. Белый — цвет Закона и Порядка. Вот и все. И потом, мне не нравится термин «иностранный легион». Есть в этом что-то подлое…

— Это на самом деле твоя частная армия?

— Нет, конечно. Они помогают мне, когда необходимо. А поскольку управление армией у нас совершенно не бюрократическое… — Майзель усмехнулся. — Воевать с нами никто не может и не смеет. По-настоящему воевать. В том числе и НАТО.

— Да. Наслышаны мы про вашу армию…

— Дюхон, у них был такой фиговый расклад… Они могли только в Албании плацдарм создать. И нигде больше. И это значило — НАТО на стороне Албании. А мы… Мы бы отовсюду свалились. В считанные часы. А им… Пока согласуют в своих Брюсселях… Пока через парламенты финансирование протащат… Пока пацифисты вволю наорутся и натопаются… Как воевать-то с такими хвостами?! Так что прикинули они хрен к носу и решили: а пес с ними, с этими албанцами, пускай сами разбираются… Вот мы и устроили образцово-показательные выступления.

— А американцы-то что?!

— Они получили от нас неопровержимые доказательства, — во-первых, отсутствия «геноцида», а во-вторых — намерений УЧКистов [46] и их контактов с шейхами и аятоллами. И штатники сказали — о'кей, ребята, разберитесь с этим дерьмом, у нас других дел по горло. А без Америки НАТО — это воздушный шарик на веревочке, а не военный блок. С британцами величество тоже договорился, как вы можете догадаться, он там все кнопочки знает. Ну, и ваш покорный слуга, конечно же, не сидел без дела…

— Ты, похоже, просто кайфуешь от этого всего…

— Обязательно. За веру, царя и отечество, — вперед, чудо-богатыри! — Майзель весело оскалился.

— А первая война? Там было далеко не все так однозначно…

— Да. Это так. Это правда. К сожалению. Но, выбирая между плохим и очень плохим, мы выбрали родственников. И не ошиблись, кстати. И они нашли путь к примирению — через монархию.

— Разве это была не твоя идея?

— Идея и техническое обеспечение — наши. А вот решение — их, Дюхон. Без решения такие вещи нереально осуществить, поверь.

— А не проще ли было отпустить?

— Куда отпустить, Танюша? Кого?

— На свободу. Всех отпустить. Албанцев, чеченцев… Пусть живут на свободе. Свобода — это холодный, пронизывающий ветер, Даник. Чтобы жить на свободе, надо таскать кирпичи и строить дом…

— Или отобрать его у тех, кто уже построил, — Майзель, усмехнувшись, посмотрел на Татьяну. — Ты все правильно говоришь, жена моего друга. Только не понимаешь, что их свобода — это убивать тебя в твоем доме. А моя свобода — убивать их в моем доме. И в твоем. И если они не усвоят этого урока, то убивать их везде. Пока не усвоят. Пока не поймут, что надо жить на свободе у себя, а не у меня. И когда они это поймут, мы им поможем. Поможем по-настоящему.

— Ты надеешься дожить? — усмехнулся Андрей.

— Обязательно, — опять оскалился Майзель. — Я ужасно здоровый, заметил, нет?

— А русские?

— И с русскими образуется. Дай только ночь простоять да день продержаться, Танюша. Выметем Лукашенко — а там и до России рукой подать. Конечно, там все так с бандюгами срослось, — едва ли не намертво. Там с чистого листа начинать надо, — и если честно, я даже не думал еще, с какого угла… Ну, ничего. Станут ездить, смотреть, восхищаться, — и захотят у себя так же сделать. И им тоже поможем.

— Пока ты его выметешь…

— Мы, Таня. Мы. Только вместе. Я могу его аннулировать хоть завтра. И что? Пустота имеет свойство заполняться дерьмом, а не амброзией. И вести схоластические споры о том, что лучше и приятнее для обоняния — дерьмо или кусок дерьма, мне совсем не хочется.

— Я знаю. Тебе… Нам нужно будет опереться на что-то, когда он… — Андрей замялся, — уйдет. А ничего нет. Ни общества, ни политиков, ни хозяйственников…

— Я думаю, ты не совсем прав, дружище, — покачал головой Майзель. — Есть такой замечательный мидраш [47] на эту тему… Некий иудей, одетый в залатанный полотняный халат, обутый в сандалии, подвязанные веревками, стоял у ворот Вавилона, когда мимо проезжал знатный ассирийский вельможа. Тому стало жалко бедняка, и он воскликнул: как плохо вам живется, уважаемый… Я живу бедно, но не плохо, ответил тот. Одеваться в залатанный халат и носить дырявые сандалии — это значит жить бедно, но не плохо. Это называется «родиться в недобрый час». Не приходилось ли вам видеть, ваша милость, как лазает по деревьям большая обезьяна? Она без труда влезает на кедр или камфарное дерево, проворно прыгает с ветки на ветку так, что лучник не успевает и прицелиться в нее. Попав же в заросли мелкого и колючего кустарника, она ступает боком, неуклюже и озирается по сторонам, то и дело оступаясь и теряя равновесие. И не в том дело, что ей приходится прилагать больше усилий или мускулы ее ослабели. Просто она попала в неподходящую для нее обстановку и не имеет возможности показать, на что она способна. Так и человек: стоит ему оказаться в обществе дурного государя и чиновников-плутов, то даже если он хочет жить по-доброму, сможет ли он добиться желаемого… Так и с вами, друзья мои. И с русскими… Люди есть, нужно просто сдуть с них мусор…

— Не будешь же ты, в самом деле, оккупационную администрацию для этого учреждать…

— Не хотелось бы, — кивнул Майзель.

— А из меня премьер-министр — как из говна пуля…

— Ну, это не совсем так. На премьера ты в своем нынешнем виде, конечно, не тянешь. Но ты можешь вырасти, потому что у тебя есть организаторская жилка и руководящий потенциал. Однако я не жду от тебя формирования теневого правительства, Андрей. Это бессмысленно на данном историческом этапе. И пойми, — героических поступков я от тебя тоже не жду. Каждый на своем месте приносит больше пользы, чем на чужом… А героев, которые будут брать штурмом гэбню и президенцию, я найду тоже.

— Один вопрос меня гложет, Дан. Почему ты сам занимаешься со мной? Ты бы мог это поручить своему Фонду… Или посольству…

— Стыдно, Корабельщиков. Ты же умный. Пошевели мозгой.

— Сдаюсь…

— Ты мой друг. Я за тебя отвечаю. И мне дороги все, кого я люблю. Тех, кого я люблю, я не могу никому поручить. А вас я люблю, ребята. И поэтому вы должны знать — не фонд и не посольство стоят за вами. Не Великое Чешское Королевство Богемии, Силезии и Моравии. Не «Golem Interworld». А я. Сам. Ты думаешь, я только королей и императоров люблю? Я люблю всех моих людей. И они платят мне тем же. И поэтому у нас получается что-то… Потихонечку, по чуть-чуть, мы вытащим из дерьма этот шарик, Дюхон. Вместе.

— Даник… Господи… Как тебя хватает на это?!

— Не знаю, Танюша. Как-то… Я очень хочу. Хотеть — значит мочь… — Майзель допил свое вино и кинул в рот несколько виноградин. И усмехнулся: — Ну, так, ребятишки. Закончили сопли пускать. У тебя есть кое-что в запасе, Андрей. Давай. Времени до утра порядочно.

— Это касается Брудермайера. Я говорил, Таня, ты помнишь? Они последнее время стали часто встречаться с людьми из Исламской конференции. И пошли такие упорные слухи про то, чтобы из диалога, христианско-иудейского, сделать триалог, так сказать. Они денег хотят, Дан. Думают, что смогут с шейхов тянуть, как с немецкого правительства и с Герстайна. У Герстайна проблемы какие-то, денег меньше стало заметно. А так… Ласковое теля… Только не выйдет. Если пустят эту братию туда, конец диалогу настанет, а «триалога» не выйдет. Только антисионистские резолюции. Нужно это прекратить. Это не сам Юлиус, понимаешь? Вернее… Он человек совершенно в таких вещах наивный…

— Я знаю, Андрей. Типичная проекция. Интеллигентско-христианская. Мы такие продвинутые и толерантные, и с этими мы сейчас побеседуем, и настанет во человецех мир, благоволение и сплошное вообще воздухов благорастворение… Только вот это вряд ли. Сможешь эту тенденцию свернуть?

— Один — нет. С другими — смогу. Но… А зачем ты им денег дал?

— Меня попросил Рикардо, и…

— Рикардо?

— Понтифик, Танечка. Они с Его Святейшеством… на ты?

— Обязательно.

— Вот, — Андрей сделал такое движение головой и руками, — «а кто бы сомневался».

— Убиться веником. Кошмар.

— Ты что-то начал…

— Да. Они с понтификатом какую-то совместную комиссию должны финансировать, так чтобы это побыстрее устроить… Ну, и, кроме того, тебе немножко тыл обеспечить.

— То есть…

— Мои люди намекнут твоему другу Юлиусу, что нужно продвигать молодежь из новой Европы. Считай, что ты уже в президиуме, Дюхон.

— Тьфу, блин… Зачем я тебе что-то говорю?! Ты сам все знаешь и сам все сделаешь…

— А вот это опять вряд ли, — усмехнулся Майзель. — Я и так разрываюсь на куски, дружище. Что же, мне и в совете вашей Лиги заседать? Нет уж. Сами. Примите и прочее. Считай, что с этим мы решили. Но это опять не главное. Я жду.

— Есть одна идея… — Андрей вздохнул. Посмотрел на Татьяну и продолжил лишь после того, как она кивнула отчетливо и однозначно: — Тебе словосочетание «Беларуская Народная Республика» что-нибудь говорит?

— Была такая страна…

— Она и есть, Дан.

— Да? Давай дальше.

— Слушай, — по тому, как загорелись у Корабельщикова глаза, Майзель понял, что главное — вот оно. — Эта страна была признана Францией, Германией, Чехословакией, Италией, Великобританией и Соединенными Штатами. Потом большевики аннексировали территорию и создали там советскую республику, но БНР никто не отменял официально. То есть и страна, и акты о признании суверенитета существуют и теоретически продолжают действовать, понимаешь?

— Я пока не очень понимаю, к чему ты клонишь, но это неважно. Ты закончи мысль, а потом увидим. Чего я не пойму, я спросить не постесняюсь. Итак?

— В общем, с одной стороны мы имеем государство в таком, если можно сказать, «отложенном» состоянии. Примем это как одно из условий. С другой стороны, мы имеем, после всех этих референдумов и прочей дребедени, которую нагородил Лукашенко, непризнанный парламент и непризнанного де-юре президента страны, возникшей явочным порядком в результате большевистской агрессии на месте страны настоящей… Чего ты скалишься?!

— Вот уж службишка так служба, дорогой ты мой дружище, — тяжело вздохнул Майзель. — Ладно. Дальше.

— Законодательный орган БНР — Народный Совет, Центральная Рада БНР…

— В Канаде. Знаю. К сути, к сути давай, Дюхон.

— У БНР нет граждан. То есть Рада — это и все граждане, собственно говоря.

— Верно. И?

— Надо сделать граждан.

— Это тяжелая работа, дружище, — расплылся в ухмылке Майзель. — Даже если мы все бросим и будем заниматься только этим, — ого-го, знаешь, сколько времени потребуется? И не думаю, что Танюша будет в большом восторге от твоего участия в этом трудном и длительном, хотя и чертовски приятном процессе…

— Прекрати паясничать.

— Уже, как говорит мой начальник СБ. Я тебя внимательно.

— Надо провести такую… подписку на гражданство. Причем не просто подписку… Надо людям паспорта раздать. Красивые и настоящие. В которых какие-нибудь ясные и торжественные слова написаны. С «погоней». Но не просто бумажки… А чтобы люди знали, что этот паспорт — их пропуск в будущую жизнь, без Луки и всей его гопы. Что суверенитет страны будет только гражданам принадлежать, а всем остальным придется доказать, что они достойны быть ее гражданами. И чтобы по этим паспортам хотя бы в Чехию пускали…

— И желательно по дипломатическому коридору, — Майзель откинулся на стуле, сложил на груди руки и, кивнув несколько раз, улыбнулся, заговорщически подмигнул Андрею: — Вот ты чем, на самом деле, хочешь заниматься, оказывается. А диалоги всякие — это так, зарядка для хвоста. Я так и думал. Дюхон, ты гений. Это чертовски красивая схема. Граждане — выборы — новая страна. Лукашенко висит нигде. Новое государство получает дипломатическую поддержку, приглашает нас убрать с дороги узурпатора… Здорово. Схема принята.

— Вот так вот. Принята. Отлично.

— Хочешь, чтобы я с тобой поспорил? Поискал слабые места? А вот это вряд ли. Это не моя работа. Я сейчас позвоню министру иностранных дел, пускай он организовывает юридическую и дипломатическую экспертизу твоей схемы. Я ее принял и завтра обрисую Вацлаву. А через несколько дней, когда экспертиза скажет свое веское слово, мы поручим МИДу собрать команду специалистов и отловить всех чертей, которые спрятались в деталях. И ты получишь — на этой стороне — полную и безоговорочную поддержку. Но только при одном условии.

— Каком?

— Что на той стороне ты мне покажешь граждан. Не мертвые души, а граждан. Хотя бы десять процентов населения, не считая чад и домочадцев.

— Так это ясно…

— Хорошо. И это, насколько я понимаю, самое трудное.

— Правильно ты понимаешь, — вздохнул Корабельщиков. — И не один день потребуется. Может, и не один год…

— Обязательно. Но мы же для этого и собрались тут. А? Один вопрос.

— Да?

— Знаешь, почему именно ты?

— Знаю.

— Отлично. Я слушаю.

— Потому что я ни в каких партиях не состою, никаким комитетам не подчиняюсь, ни с кем ничего не подписывал и никому ничем не обязан. А иначе и финансировать меня было бы затруднительно весьма, и под колпаком…

— Не продолжай, друг мой, — Майзель откинулся и с интересом посмотрел на Андрея. — Ты просто молодец. Ты самую суть ухватил. Ты не тусовщик. И поэтому всех их построишь. Я в тебя верю, Андрей.

— То есть зачет я получил, — усмехнулся Корабельщиков.

— Получил.

— Мальчики…

— Что?

— А это не называется — вмешательство во внутренние дела суверенного государства?

— Тебе твой муж ясно сформулировал — нет суверенного государства, есть шайка бандитов, запугивающая и грабящая население некоей территории, с которой ушли оккупанты. Власти нет, страны нет, один разбой под красно-зеленым флагом. Контрабанда оружия, наркотиков, беженцев-нелегалов, — Майзель, не мигая, смотрел на Татьяну так, что у нее мурашки по коже побежали. — Нет моральной проблемы, Танечка. Есть много-много технических проблем и чертова уйма работы по их решению. Сейчас и начнем.

— Прямо сейчас?!

— Обязательно, — оскалился Майзель, достал телефон и начал листать номера в памяти.

— И что, ты можешь вот так, среди ночи, разбудить министра?!

— Если он спит, то разбужу. Ты знаешь, какая у него зарплата? Какой коньяк он пьет? В каких компаниях и с кем проводит время? И какие цыпочки его на всяких саммитах и симпозиумах по спинке гладят? За все надо платить, Танюша. Мы наших чиновников холим и лелеем. Платим им умопомрачительные деньги. Позволяем им расслабляться и наслаждаться на всю катушку. Но и спрашиваем с них за это не по-детски. И много работаем с ними, чтобы они понимали свой и наш маневр. Они солдаты, даже если на них генеральские мундиры. И знают, что если они нас подставят, то мы, не мешкая и не чинясь, моментально намажем им лоб зеленкой. Только так это работает. Так что, если надо, и среди ночи встанут, и с девочки слезут за пять секунд до кончины.

— И нельзя никак до утра подождать?!

— Нет. Потому что это война.

— Ты все время воюешь?!

— Обязательно.

— С кем?!

— С врагами. С лукашенками. С чучмеками. Со всяким дерьмом, которое называет себя оплотом либерализма и демократии, а само только и знает, что набивать себе мошну, отбирая у людей последний заработанный грош. А когда мы их победим, придется воевать с кем-нибудь из бывших друзей, которые сочтут, что при раздаче слонов недостаточно детально учли их интересы. Покой нам только снится, Татьяна.

— Ты…

— Я чудовище. Я знаю. Что выросло, то выросло.

Он кивнул Татьяне и переключился на министра, ответившего так быстро, что стало понятно, — нет, и не ложился еще. Говорил он довольно долго, минут, наверное, десять, если не больше. Корабельщиковым ничего не оставалось, как сидеть и наблюдать за Майзелем, расхаживающим по кухне, словно огромный и смертельно опасный хищник. Теплокровный, но… Татьяна поразилась, как легко льются из него слова на чужом языке, с каким, судя по всему, почтительным и деловитым вниманием слушает его собеседник. Майзель не доказывал и не просил — тон у него был совсем спокойный и при этом вполне директивный. Закончив разговор, он сложил телефон и с удовлетворенной усмешкой посмотрел на гостей:

— Ну, так. Завтра в восемь мы с Корабельщиковым едем в МИД. Думаю, до вечера вряд ли управимся. А то и до ночи… Бой покажет, однако. Танюша, ты с Сонечкой будь, как дома, играйте, купайтесь, смотрите кино и так далее. Если захотите в центр, погулять или за покупками, вызовите такси, расплатишься картой, у нас это просто, — он протянул Татьяне кусочек пластика с ее фотографией на оборотной стороне. — Распишись только, не забудь. С культурной программой придется немного подождать. Если успеем, вечером поедем в гости к величествам, дети поиграют… А теперь идемте, покажу вам ваши покои…

— А ты?

— А у меня полно работы, дружище, — усмехнулся Майзель. — Сейчас самое время с посланником в Канаде пообщаться…

— А когда ты спишь?

— Я не сплю. Меня это отвлекает от дел.

— Ты шизик.

— Я Дракон, — усмехнулся Майзель. — Гей шлуфэн [48] , ребята. Утро вечера мудренее…

Он погасил свет в той части дома, где разместил Корабельщиковых, а сам ушел на кухню. Ни Андрей, ни Татьяна заснуть не могли…

— Корабельщиков… Ты уверен, что это он?

— Это он, — вздохнул Андрей. — Эти словечки, ужимки, интонации, что-то еще, что я не могу передать словами… Это, безусловно, он.

— Но мутировал он просто чудовищно.

— Да? Может быть. Но только это в нем всегда сидело. Да хотя бы то, что все это в Праге… Давно еще, Таня… Так давно это было… Он сказал тогда — это не мой мир… Я чуть не упал тогда, когда это услышал… Интересно, как этот… Похоже, что этот — его… Он сам все это сделал таким… Как это вышло, Таня?!

— Он делал, что мог. И что не мог — все равно делал… И мы тоже, Андрюшенька… Мы тоже должны…

— И ты?

— И я. С тобой, вместе…

— Ну, может… Танечка… Тебе страшно?

— Очень. Иди ко мне, Андрюшенька…

— Здесь?! Сейчас?!

— Здесь и сейчас, мой кораблик…

ПРАГА, «ЛОГОВО ДРАКОНА». АПРЕЛЬ

Майзель с Андреем вернулись действительно только после пяти вечера. Корабельщиков плюхнулся в кресло и стал отфыркиваться:

— У-пф… Столько я в жизни еще не болтал… А что, все по-русски тут у вас разговаривают?!

— Нет, ну, что ты… Это же беларуский департамент просто.

— А министр?

— Министр, по-твоему, где учился? — усмехнулся Майзель. — На Луне?

— Нет, я понимаю…

— Хорошо, что понимаешь. Танюша! Сонечка! Собирайтесь. Едем во дворец.

— Может, не надо?

— Надо, Вася, — печально вздохнул Майзель. — Надо…

— Зачем?

— Ребенку скучно. И я еще с величеством должен с глазу на глаз пообщаться… С тобой вместе.

— Я больше не могу-у…

— Надо, Вася. Величество тебя будет спрашивать, отвечай кратко, четко, по существу. Чего не знаешь, так и говори — не знаю. Для разыскания незнаемого разведка приспособлена. Ну, с Б-гом…

ПРАГА, ЛЕТОГРАДЕК — ЛЕТНИЙ КОРОЛЕВСКИЙ ДВОРЕЦ. АПРЕЛЬ

Вацлав с семьей уже перебрались сюда, поближе к природе — игравшие в парке девочки, увидев Майзеля, оставили воспитательницу, помчались навстречу и с радостным визгом повисли на нем. Сонечка спросила театральным шепотом:

— Мама… А они настоящие принцессы?!

— Да, дочуша. Настоящие.

— Настоящие-пренастоящие?!

— Обязательно, милая, — подтвердил Майзель. — Настоящее не бывает. Давайте знакомиться, — Каролина, Агата, Анна, Ярослава. А это — Сонечка. Она совсем по-чешски ни словечка не говорит, так что, девушки, только по-русски…

— По…???

— Каролина хорошо говорит по-русски, да, детка? — Майзель погладил старшую девочку, уже совсем большую, лет двенадцати, по голове, — та, кивнув, улыбнулась Татьяне и, взяв Сонечку за руку, убежала с ней и остальными назад. — Просто потрясающие способности к языкам у нее… Другие девицы-то попроще будут, но тоже ничего.

— Просто рехнуться можно…

— Но не нужно. Пошли дальше знакомиться…

Когда Вацлав V заговорил с ним по-русски, Андрей не то чтобы не удивился, — не отреагировал просто. Слишком много было впечатлений за последнее время. Его величество выказал недюжинную осведомленность в беларуских делах, а вопросы задавал так, что Корабельщикову отвечать на них было легко и приятно. Судя по всему, король его ответами и настроением остался доволен:

— Весьма рад был пообщаться с вами, Андрей Андреевич. Как вам известно, мы очень заинтересованы в положительном развитии событий у вас. Можете в полной мере рассчитывать на наше участие и поддержку, — Вацлав поднялся и протянул Андрею руку.

— Я сделаю, что могу, — сказал Андрей, пожимая руку короля.

Они попрощались, — тепло, как показалось Корабельщикову, — и Майзель повел его назад в парк.

— Он правда остался доволен? — ревниво спросил Андрей.

Майзель кивнул:

— Обязательно. Как он тебе?

— А-а-а… Что я могу сказать?! Крышу срывает…

— Глыба, — улыбнулся Майзель. — Матерый человечище…

— И размер…

— И размер соответствующий. Наше, Дюхон, — значит, отличное, — и он подмигнул Корабельщикову. — Мне еще с ним надо пошушукаться, я распорядился, чтобы вас покормили.

— Ты и тут распоряжаешься?!

— Ну, я, практически, член семьи, — довольно осклабился Майзель и снова скрылся в глубинах дворцовых покоев.

— Где ты выкопал этого парня? — спросил Вацлав, стоявший у окна, выходившего в сад, когда Майзель вошел.

— В Минске, величество, — он пожал плечами и улыбнулся. — Это мой школьный приятель…

— Я не хочу тебя раньше времени хвалить, — улыбнулся Вацлав в ответ, — но парень мне понравился. Начинаем?

— Начинаем, величество.

— А ведь не собирались сейчас.

— Просто никого не было. А теперь появился. Если человек хочет и может что-то сделать, надо дать ему шанс. А?

— Обязательно, — усмехнулся Вацлав. — Давай, действительно, рискнем. Откроем Беларуский фронт… Завтра скомандую собрать людей, посмотрим, какие есть идеи, что сделано уже, что нужно. Ты тоже будь, это же твоя малая родина. Может, понадобишься.

— Обязательно. Я дал указание Фонду развернуть программы для молодежи, с выездом сюда, в Карлов университет, и в Польшу, в Литву. Сетка вещания готовится, мощности подтянем…

— Свернем?

— Свернем, величество, — оскалился Майзель. — Впереди Россия, а отступать некуда…

ПРАГА, МЕЖДУНАРОДНЫЙ АЭРОПОРТ. АПРЕЛЬ

Майзель провожал Корабельщиковых тоже сам, — только на этот раз вместе с Гонтой Богушеком, начальником своей личной службы безопасности, немолодым, за пятьдесят, кряжистым, усатым мужиком с типичным взглядом битого мента, прошедшего огонь, воду и медные трубы. Сонечка обняла на прощание Майзеля за шею, посмотрела внимательно в глаза:

— А ты к нам в гости приедешь, дядя Даник?

— Нет, милая. Никак не получится. А вы ко мне обязательно. И еще много раз.

— И ты меня опять к принцессам играть повезешь?

— Повезу. Весело тебе было?

Сонечка кивнула несколько раз.

— Ну, вот и чудесно.

— А ты за мной будешь скучать?

— Буду, милая.

— И я буду за тобой скучать, — она вдруг поцеловала Майзеля в щеку, он даже вздрогнул от неожиданности, — и улыбнулась, засияла глазищами…

Майзель смотрел вслед лайнеру, пока тот не скрылся в ослепительном небе. И только после этого повернулся к Богушеку:

— У тебя много народу в Минске?

— Нет. Пара человек. Зачем мне там люди? Так, на всякий случай… Есть Фонд, посольство, разведка… Всегда можно порешать вопрос, ежели что возникнет…

— Скажи, чтобы делали все, что этому парню потребуется.

— Не вопрос.

— Я люблю этих ребят, Гонта. Не спускай с них глаз…

МИНСК. АПРЕЛЬ — ДЕКАБРЬ

Вернувшись в Минск, Андрей с головой окунулся в новую для себя игру, которая нравилась ему все больше. Первым делом Корабельщиков позвонил Павлу:

— Привет, Паша. Андрей Андреевич. Узнал?

— Так точно, — радостно и по-военному отрапортовал Павел. Так радостно, что Андрей улыбнулся. Он уже имел на руках тоненькую папочку, в которой уместился весь нехитрый и недлинный жизненный путь младшего сержанта ВДВ в запасе Паши Жуковича.

— Отлично. Когда выходной у тебя?

— Сейчас!

— Через полчаса в «Макдоналдсе» на Бангалоре. Будь поближе к входу, — Андрей сложил телефон.

Павел сидел за столиком, подпрыгивая от избытка чувств. Андрей вошел, сел, улыбнулся скупо:

— Работать будешь?

— Буду, Андрей Андреич. Не сомневайтесь.

— Хорошо. Зарплата — двести в месяц. Пока. Дальше посмотрим. «Шестерку» возьмешь на стоянке, — он протянул Павлу оформленные документы. — Приведи в порядок, что можно привести. Машина должна быть всегда на ходу, исправна и готова ехать, куда скажу — хоть в Колодищи, хоть в Брест. Буду иногда тебя просить жене с покупками помочь, уж не сочти за обиду…

— Да вы что, Андрей Андреич, да я…

— Спокойно, Паша, спокойно. Телефон мобильный купи, только не контрактный, а карточный, и не новый. Бензин мой, чеки собирать. По телефону с девушками не болтать. Вообще не болтать… Ночь, день, зима, лето — меня не интересует. Чтобы всегда был на связи и готов к бою. Вопросы?

— Никак нет, товарищ командир, — просиял Павел. — А вы где служили, Андрей Андреич?

— Я не служил, Паша, — мягко улыбнулся Андрей, — мне некогда было, я учился, а в институте была военная кафедра. Так что я хоть и отставной козы, а все ж барабанщик…

— А не скажешь, что не служили, — вздохнул Павел. — Разговаривать умеете. Правильно умеете…

— Спасибо, — Корабельщиков достал из внутреннего кармана конверт и отпечатанный на компьютере листочек с текстом расписки. — Здесь пятьсот долларов. Получи, распишись. Оденься, как человек, только никаких бандюганских кожаных курток, и постригись умеренно. Живешь с родителями?

— С мамкой, — вздохнул опять Павел, рассматривая записку. Увидев там номер своего паспорта, присвистнул: — А вы не…

— Нет. Не из органов. Контакты есть, но это для работы. Вопросов на эту тему больше не слышу. Договорились?

— А то.

— Вот и умница, — Андрей забрал расписку и подвинул Павлу прямоугольник картона со своим телефонным номером: — Лучше выучить, хотя и в памяти у мобильника будет. Работа твоя такая, Павел. Поехать, отвезти, привезти, передать. Я буду с разными людьми в разных местах встречаться, ты будешь сидеть, смотреть, на ус мотать, — кто зашел, кто вышел, как посмотрел, где стоял и так далее. Никакого криминала, никакой партизанщины. Все сомнения обсуждать. Если что-то показалось — все равно лучше сказать, чем не сказать. Ты не профи, конечно, но ты парень наблюдательный и глазастый, а навык с опытом да со шпионскими книжками придет. Вопросы?

— А ствол? — ухмыльнулся Павел.

— Ствол, Паша, в нашей стране — это верная тюрьма на долгие годы и клеймо на всю жизнь, — улыбнулся Андрей. — А тебе еще девочек любить и детишек воспитывать. Так что придется ручками, если что.

— Это мы запросто…

— Молодец. Как будешь готов, позвони. Если это случится еще сегодня, буду приятно удивлен. Не скучай, Паша…

Жукович оказался настоящей находкой. Этот парень легко и с удовольствием впитывал все, чему Андрей его учил. Конечно, он был неотесан и дик, и в знаниях его о мире были не то, что пробелы — зияющие пропасти. Но важно было самое главное — он был со светлой стороны, этот парнишка, что-то очень важное успел он о жизни понять и почувствовать, что помогало Андрею, что сделало за него добрую половину работы. У Павла тоже был внутри этот стерженечек, который не ломался, а только гнулся. Он с удовольствием выполнял поручения, и Сонечку называл «барышня», встречал-провожал ее в школу и домой… Он быстро просек, что вовсе не бизнесом, и тем более — криминальным, занят Андрей, и Корабельщиков, сам себе удивляясь, нашел те единственно правильные и короткие слова, которыми все ему объяснил, после чего Павел засиял и взялся за дело с утроенным рвением. Потому что это было настоящее дело…

Они вскоре перешли на «ты», Павел называл Корабельщикова по отчеству — «Андреич», а Татьяну именовал исключительно полным титулом, то бишь — «Татьяна Викторовна» и на «вы». И девушка Олеся, с которой Павел познакомил их осенью, явно волнуясь, понравится ли им, им понравилась. Павел теперь был по местным масштабам мужичок денежный и на колесах, при деле и с понятием, и всякие мусорные слова из его речи с появлением Олеси практически пропали. Девушка в свободное от учебы время помогала Татьяне, за что получала вполне адекватное вознаграждение. Павел был просто счастлив, — вот, и человека к делу пристроил, стипендия-то — слезы, а родители Олеси, что жили в Марьиной Горке, не очень-то могли помочь дочери с деньгами. А когда Татьяна привела девушку в надлежащий вид и порядок, то оказалось, что Олеся — просто красавица, а не лишь бы так себе долговязая девчонка из «иняза». Человеком Олеся была настолько доброкачественным, что Андрей просто диву давался и радовался за Павла — вот же повезло парню… А юный возраст, как известно, принадлежит к недостаткам, проходящим с течением времени совершенно бесследно. Отношения у них с Павлом были такие… несовременные. Андрею некогда было вдаваться в подробности, по чьей именно инициативе, но то, что отношения были именно такими, он знал. И боялся, что это будет мешать Павлу работать, но нет… Он был со стержнем, этот парень.

Павел был первым инструментом, который Андрей изготовил себе самостоятельно. Потом были другие, но Павел — всегда оставался первым. Хотя и не самым главным… И, только начав работать над оговоренным уже в самых мельчайших деталях планом, в полной мере осознал Корабельщиков потрясающие удобство и прилаженность к руке остальных инструментов, которыми так щедро, «не чинясь и не мешкая», одарил его Майзель. (Андрей, в общем, свыкся уже с этим именем, и по-другому старинного друга называть-то и не поворачивалось как-то…) И связь, и машина, и фонд-посольство, и Галочка Геллер, и он сам, — функционировало слаженно, в едином ритме, без суеты и шараханий. С неизбежными коррективами, вносимыми то и дело действительностью, но четко, по-военному. Политика, выстроенная по правилам военной операции, только такой и могла быть.

Андрей учился пользоваться своими инструментами, применяя. Научился не экономить связь. Научился анализировать данные и делать выводы. Научился не уставать, не вылезая сутки из-за баранки… Он носился по всей стране, и разговаривал с людьми, убеждал, доказывал, втолковывал. Он научился давить минских и провинциальных чинодралов и казноедов, боявшихся всего на свете, а больше всего на свете — остаться без своего махонького, но такого привычного ясачка. Научился намекать, что президент далеко, Б-г — высоко, а он, Корабельщиков, — совсем близко, и с кнутом, и с пряником… Научился работать с ментами, которых держал на связи Богушек — людей, на собственный порыв неспособных, но на чужой — куда как отзывчивых. Научился видеть и понимать свой народ, с которым жил бок о бок столько лет и которого, оказывается, так слабо себе представлял и чувствовал. Научился ловить это чувство душевного стержня в другом человеке, замешанного иногда и не разбери-пойми на чем, — то ли на вере, так до конца и не выдавленной, то ли на любви к своей семье, к детям, к земле, на которой живешь… Он изменился, — повзрослел, и в глазах такое у него появилось, что люди прислушивались к нему. И потихоньку начинали ему верить.

Начинали верить даже те, кто не очень-то собирался. Потому что увидели — стоит за Андреем сила. Не партии и парламенты, раздираемые внутренними противоречиями и вынужденные отвечать на тысячи внешних вызовов изо дня в день, а настоящая, нешуточная мощь. И снова поразился Корабельщиков, как правильно все это Майзель просчитал, — когда проходила понятная настороженность первой пристрелки, когда видели люди его инструменты и понимали, откуда эти инструменты взялись и зачем, — распрямлялись плечи, и зажигался огонек в глазах. Потому что знали, — то, на что демократам и говорунам нужны десятилетия, серьезные люди делают за месяцы.

О, нет, легко и просто не получалось. Партийные схемы были для него почти наглухо закрыты. Особенно те, что тяготели к традиционной социал-демократии европейского толка, что наладили уже ниточки в «евроструктуры», из всех сил пытались туда просочиться, протиснуться, видели в европейских демократических институтах панацею от бед и пример для подражания. И, уловив его шевеление, ощутив поднятую Андреем волну, они заволновались, осознав, что почва, на которой они себя чувствовали безраздельными хозяевами, может в одночасье уйти из-под ног. Не было у них ни сил, ни желания работать «на земле», и не слушали их люди, потому что говорили они непонятные слова про демократию и народное представительство. Зато были у них и силы, и желание не отдать своей деляночки, своего огородика, где так они удобно пристроились, причмокивая кисельком из европейских грантов «подайте-на-строительство-гражданского-общества» и поездок в Брюссель и Страсбург, где седые дамы и одутловатые господа ахали и охали, восхищаясь их безоглядной смелостью в борьбе с кровавым антинародным режимом… Это копошканье не то, что было совсем уж бесполезным, — отнюдь, капля, как известно, камень точит, но выйти такими темпами на финишную прямую можно было, в лучшем случае, еще через пару десятилетий. Столько времени не было у Андрея. Он жить хотел. И не хотел уезжать. Ни за что…

Единственные, с кем контакт у Андрея наладился, были националисты, из тех, что работают «на земле». Эти, не смотря ни на что, верили в свой народ и в Б-га. И на кого он по-настоящему мог опереться, были приходы, — католические и протестантские. С ними Андрей знал, о чем говорить и как. Эти люди были с ним. Лишь православные были его настоящей болью. Самые бедные и забитые, с малограмотными, окончившими шестимесячные «пулеметные курсы» батюшками, такими же нищими и замученными поиском пропитания, как и паства, задавленные московской византийской дурью… С ними было тяжелее всего. Почти невозможно. Беларуская Автокефальная церковь, с патриархатом в Америке и несколькими полуподпольными приходами, не была игроком, это Андрей понял со всей очевидностью еще в самом начале. Но ему и не нужны были сейчас абсолютно все. Ему нужен был всего-то один миллион. Всего один, как Паниковскому…

Но где бы он был, если бы не Татьяна… Их чувство, не угасавшее никогда, но пригнувшееся под грузом злобы каждого дня, теперь, когда стало, как ни странно, больше времени друг для друга, вновь распрямилось и ровно загорелось в них — с новой силой. Андрей никогда в жизни — ни разу! — в другую сторону даже не посмотрел… То есть, он смотрел, конечно, и все видел, но ни себя рядом с другой женщиной, ни другую женщину вообще в своей жизни даже представить не мог. Настолько не мог, что Татьяна иногда даже посмеивалась над ним… Они стали куда больше и чаще бывать вместе, и обсуждали Андреевы дела, планы и встречи, и часто Татьяна видела то, что было от Корабельщикова по причине его понятной мужской зашоренности скрыто, а то и вовсе неведомо. Теперь, когда отпала необходимость в нудном и отнимавшем массу времени на дорогу репетиторстве, выяснилось вдруг, что у Татьяны практически готова докторская по теории управления, которую только негде было защитить, поскольку не было научного руководителя нужного уровня… Майзель, узнав об этом, пошутил: так вот кто у нас премьером-то будет, оказывается! Но не скабрезно пошутил, а радостно-удивленно, так, что Андрей тоже обрадовался и загордился женой нешуточно.

Андрей ощущал на себе его внимание, знал, что Майзель держит их в поле зрения, и это его отнюдь не напрягало, чего он поначалу всерьез опасался, а вовсе даже наоборот. Они нечасто, но подолгу говорили по телефону, и Майзель всегда был в курсе его дел. Он так строил беседу, что у Корабельщикова появлялось стойкое ощущение, будто Майзель только и занят, что его делами. Притом, что реально представить себе масштаб того-не-знаю-чего, чем Майзель на самом деле руководил, он не мог и даже не пытался. Андрей был почти счастлив тем, что обрел с его помощью, — целью, работой, совершенно иным, гораздо более полным осознанием себя в этой жизни, новой, настоящей востребованностью. Он вдруг оказался политиком, — не политиканом, а именно политиком, то есть тем, кем прежде и вообразить-то себя всерьез обхохотался бы, — просто потому, что было это решительно никак невозможно, не было Андрею хода в эти коридоры. А теперь вдруг…

ИЗ СООБЩЕНИЙ ИНФОРМАЦИОННЫХ АГЕНТСТВ

Катманду, ВВС. Как стало известно, вчера ночью произошло нападение крупных сил боевиков маоистской компартии Непала, чьи тренировочные лагеря находятся в Китае, на пограничные населенные пункты. Нападающие тремя крупными группировками общей численностью около 2000 боевиков вторглись на территорию страны. В результате столкновений с частями регулярной армии, оперативно переброшенными в районы вторжения, боевики, понеся потери, были вынуждены отступить.

Катманду, ВВС. Сегодня утром состоялся экстренный брифинг в Министерстве обороны Королевства Непал, посвященный пограничному инциденту. Журналистам были продемонстрированы видео и фотодокументы и объявлены результаты военной операции Королевской армии против маоистов. По сообщению пресс-службы министерства, потери боевиков составили около 200 человек убитыми, число раненых неизвестно, данные уточняются. Потери непальской стороны составили 8 убитых и 47 раненых. О жертвах среди мирного населения будет сообщено позже, после уточнения данных, по предварительным оценкам, они «незначительны». Специальный представитель Минобороны заявил на брифинге, что «ошеломляющий успех», достигнутый в результате операции, является следствием широкомасштабного военного сотрудничества между Непалом и Чехией, чьи военные эксперты проводят обучение и переподготовку непальских военных уже более года. Как известно, Чехия предоставила Непалу крупный целевой кредит для реорганизации и перевооружения армии, размеры которого до сих пор держатся в секрете. Неназванный эксперт чешских королевских вооруженных сил в Непале заявил нашему корреспонденту, что соотношение потерь 20:1 он считает «для начала, в общем-то, приемлемым результатом», подчеркнув, что военное сотрудничество еще не достигло предполагаемого уровня. На вопрос нашего корреспондента, что, в таком случае, является «хорошим» результатом при военных операциях подобного типа, эксперт заявил, что, по его мнению, соотношение потерь 100:1 можно назвать таковым.

Дили (Восточный Тимор), ВВС. Как сообщили журналистам на пресс-конференции в Министерстве обороны, сегодня ночью была отбита крупная атака сил «Армии Исламского освобождения», предпринятой с территории Индонезии. В отражении атаки принимали участие воздушные и военно-морские подразделения Императорских вооруженных сил Японии и антитеррористическое спецподразделение Чешской армии, находящиеся на острове по просьбе правительства этой страны. Как известно, более 90% населения составляют католики, исламская община развивалась и поддерживалась в период оккупации Восточного Тимора Индонезией. В ходе пресс-конференции журналистам были предъявлены документальные фото— и видеоматериалы, неопровержимо свидетельствующие об активном участии индонезийских военных в подготовке и проведении атаки АИО. Как сообщается, силы нападавших были частично отбиты и рассеяны, частично окружены и уничтожены. Очевидцы называют совместную операцию вооруженных сил Восточного Тимора, ВМС Японии и чешского подразделения быстрого реагирования «бойней», в ходе которой было уничтожено около 500 боевиков АИО. Потери вооруженных сил Тимора составили 12 человек (официальные данные). Сообщается об атаке ВВС Тимора на базы и лагеря АИО в пограничных районах, в связи с чем индонезийское правительство заявило решительный протест, воздержавшись от ответных мер «в интересах мира и добрососедства». Жертвы среди мирного населения Восточного Тимора в результате нападения АИО составляют несколько десятков человек, сообщили в Министерстве внутренних дел. В настоящее время пострадавшим и раненым оказывается медицинская и финансовая помощь.

Лондон, ВВС. Как сообщает телеканал «Аль-Джаззира», в его распоряжение предоставлена пленка с записью выступления лидера «Армии Исламского освобождения Тимора» Абу-Али аль-Духаби, который утверждает, что в результате вчерашней атаки «убиты тысячи неверных». Представитель Восточного Тимора в ООН прокомментировал это заявление как «смехотворное» и выразил благодарность правительствам и народам Чехии и Японии за оказываемую всестороннюю помощь в становлении и развитии тиморской государственности.

Дили (Восточный Тимор), ВВС. Как сообщил на брифинге представитель Министерства обороны, сегодня в результате ограниченной военной операции с участием вертолетов и авиации в пограничных районах вооруженные силы нанесли сокрушительный удар по инфраструктуре АИО. Десятки исламистов убиты и сотни ранены, заявил представитель, в результате операции десантного спецподразделения морской пехоты ВМС Японии захвачен целый ряд руководителей АИО, в том числе и сам аль-Духаби. По его словам, всех их будет судить военный трибунал «по законам военного времени».

Джакарта, ВВС. Минувшей ночью в столице Индонезии прогремело несколько взрывов и были слышны автоматные очереди. Как стало известно сегодня утром, представительство военизированной группировки с о.Тимор, называющей себя «Армия Исламского освобождения Тимора», полностью разгромлено неизвестными нападавшими. О раненых и убитых ничего не известно.

Дили (Восточный Тимор), ВВС. Здесь распространено сообщение о том, что прошлой ночью по приговору военного трибунала были казнены лидеры разгромленной накануне «Армии Исламского освобождения». Тела казненных были зашиты в свиные шкуры и сброшены с вертолета в открытое море. В Джакарте состоялась демонстрация сторонников исламистов, которая была рассеяна силами безопасности и полицией.

Вашингтон, АР. Комментируя события в Восточном Тиморе, влиятельный консервативный журнал «Independent» пишет: «Для людей, выросших в ярком и терпимом мире западной цивилизации, воспитанных на гуманистических идеалах, в априорном убеждении, что религия — частное дело индивидуума, сама мысль о том, чтобы вести религиозную войну с кем бы то ни было, внушает ужас и вызывает отторжение. Однако настоящий ужас заключается в том, что, хотим мы того или нет, религиозная война против нас объявлена. В том, что это именно религиозная война, сомневаться уже не приходится. Об этом говорят и сами идеологи ислама, как „умеренного“, так и радикального, — то проговариваясь, словно невзначай, то открыто и явно провозглашая джихад в своих проповедях. И нет никакой возможности выстоять и победить в этой войне, закрывая глаза на ее религиозный характер и противопоставляя ей невнятный агломерат „гуманистических идеалов“. Мы должны вспомнить, кто мы и где мы, из каких источников вышли те самые гуманистические идеалы, и найти в себе смелость ясно сказать: западная цивилизация — это библейская цивилизация, общечеловеческие ценности — в первую очередь библейские ценности, и только та цивилизация чего-нибудь стоит, которая умеет вовремя увидеть угрозу и отразить ее».

Белград, «Daily Telegraph». Сегодня ночью в непосредственной близости от территориальных вод Югославии подразделением береговой охраны было задержано транспортное судно под панамским флагом, вышедшее, предположительно, из Туниса. На борту судна, по заявлению капитана, находятся беженцы, скрывающиеся от преследования алжирских властей, ведущих непримиримую кампанию против исламистов и сочувствующих.

Белград, ВВС. Несколько влиятельных международных правозащитных организаций обратились к властям Югославии с просьбой разрешить беженцам с судна, задержанного вчера на рейде Дубровника, высадиться на берег. Представители организаций заявили, что готовы немедленно выехать на место событий и развернуть необходимое для создания временного лагеря оборудование. По сведениям правозащитников, на судне находится более четырехсот человек, среди которых — женщины и дети. Как известно, несколько лет назад все лагеря беженцев в Югославии были ликвидированы, а их обитатели, несмотря на бурные протесты международной общественности, высланы в страны, откуда они, согласно их собственным заявлениям, прибыли в Югославию. В пресс-службе береговой охраны заявили, что примут решение только после того, как пограничники осмотрят судно и установят состав и гражданскую принадлежность беженцев.

Белград, ВВС. Сегодня ночью группа беженцев с судна, задержанного югославской береговой охраной, предприняла попытку, покинув судно, с помощью подручных средств добраться до берега вплавь. Все они задержаны и подняты на борт катеров береговой охраны. Представитель службы БО заявил, что все задержанные — мужчины в возрасте от 20 до 40 лет с характерной «арабской внешностью».

Белград, АР. При попытке вернуть задержанных ночью беженцев обратно на судно произошли столкновения беженцев с солдатами БО, в результате которых пограничники были вынуждены открыть предупредительный огонь. Через два часа представители таможни, БО и югославской армии прибыли на судно, чтобы произвести его досмотр. Попытки правозащитников попасть в состав комиссии не увенчались успехом. На судно доставлены продуктовые пайки, питьевая вода, лекарства и перевязочные материалы.

Белград, ВВС. По сообщению досмотровой комиссии, на судне находится 422 человека, включая команду, из них 11 женщин и 18 детей. По мнению анонимного участника досмотра, такой состав беженцев «представляется странным и наводит на определенные размышления». Комиссия предложила немедленно эвакуировать женщин и детей на берег, после чего приступить к рассмотрению документов оставшихся на судне мужчин. Представители комитета беженцев ответили отказом. Комиссия покинула судно, детали событий уточняются.

Белград, АР. По сведениям представителей правозащитных организаций, беженцы угрожают захватить судно и выбросить его на берег, если им не будет разрешено немедленно покинуть корабль. Представители югославских властей заявили, что не позволят себя шантажировать и БО откроет огонь, как только судно направится к югославскому берегу. Югославия направила запрос в Тунис с целью выяснить пункт отправления судна с беженцами. Тунисские власти хранят молчание.

Белград, АР. Еще один из членов досмотровой комиссии, пожелавший сохранить анонимность, заявил буквально следующее: «Во время досмотра пассажиры судна вели себя весьма агрессивно, всячески мешали его проведению. У нас сложилось ощущение, что женщины и дети находятся на там в качестве заложников или разменной монеты. Я думаю, что если беженцы хотят воспользоваться нашим гостеприимством, им следует принять наши условия и правила, а не навязывать свои. В любом случае они не могут ничего требовать, только просить и ждать нашего решения. Без сомнения, тунисские или египетские власти именно так вели бы себя по отношению к беженцам из Югославии, случись им оказаться у тамошних берегов».

Белград, ВВС. Югославское правительство распространило заявление, в котором говорится, что власти страны не имеют ни желания, ни возможности заниматься вопросами интеграции беженцев из исламских стран. Мы полностью отдаем себе отчет в том, какую бурю негодования вызовет наша позиция, однако считаем невозможным ее замалчивать, говорится в заявлении. Далее подчеркивается, что Югославия пыталась установить истинное происхождение беженцев, однако власти государств, к которым обратились за сведениями компетентные органы, хранят удивительно единодушное молчание. На нашу просьбу к правительствам Саудовской Аравии и ОАЭ принять беженцев на своей территории, на что имеются все основания, — общность религии, языка и т.п., нам было категорически отказано. Нет сомнения, подчеркивается в заявлении, что данный инцидент является проверкой на прочность Югославского государства, на что последует соответствующая реакция правительства.

Милан, ВВС. Правозащитные организации обратились к правительству Италии с просьбой принять судно с беженцами, которое стоит на рейде Дубровника уже третьи сутки. Представитель канцелярии премьер-министра заявил, что «вопрос находится в стадии тщательного изучения». Председатель партийного объединения «Правый альянс», занимающий пост вице-спикера итальянского парламента, заявив, что не позволит превращать Италию в «свалку иммигрантов», навлек на себя гнев левых и демократической прессы.

Прага, ВВС. В эфире Первого государственного телеканала передача «Международная панорама» обсуждает кризис с судном беженцев у югославских берегов. Нет сомнения, говорится в редакционном комментарии, что определенные силы в исламском мире, потерпев сокрушительное поражение в попытках оторвать от Югославии и Европы сначала Боснию, а затем Косово и провалившись при попытке установить исламистский режим в Албании, отнюдь не сдались и продолжают прощупывать возможные слабые места в обороне. Ярчайшее свидетельство этого — гробовое молчание властей арабских стран в ответ на просьбу приютить «беженцев», для чего имеются, без сомнения, и средства, и основания. Если югославские власти сдадутся на милость «беженцев», это, без сомнения, будет означать, что в самое ближайшее время мы увидим у югославских берегов десятки судов с другими «беженцами» — молодыми мужчинами без образования, знания языка и желания интегрироваться в европейское культурное пространство, находящихся под сильным влиянием радикальных исламских проповедников. В передаче принимали участие ученые-историки Карлова университета. По мнению одного из них, югославские власти, взявшие курс на активную поддержку христианских миссий в Боснии, всего лишь «восстанавливают историческую справедливость». Известно, что мусульмане-босняки — потомки сербов и хорватов, насильно обращенных в ислам в период османского владычества. Участники передачи отметили, что югославские события в чем-то перекликаются с недавним инцидентом в Либерии, когда подразделение британских десантников из контингента миротворческих сил было практически полностью уничтожено только потому, что солдаты не были готовы стрелять в вооруженных детей, окруживших их и хладнокровно расстрелявших впоследствии. Особое мнение высказал Иржи Ботеж, главный редактор влиятельного еженедельника «Пражское время», оппозиционного курсу правительства Чехии, который отметил, что, несмотря на безусловную опасность исламистских радикалов и террористов, следует отдавать предпочтение решению гуманитарных проблем.

Париж, ФП. Группа профессоров Сорбонского университета, Комитет арабских студентов и несколько правозащитных организаций выступили с обращением к французскому правительству оказать надлежащее давление на Югославию с целью заставить принять беженцев на своей территории. Представитель правительства заявил, что последнее не имеет ни оснований, ни инструментария для оказания подобного давления и призвал заинтересованные стороны «прекратить раскачивать лодку» и взвешенно отнестись к ситуации.

Белград, АР. Югославские власти предложили капитану судна в течение 12 часов покинуть сорокамильную зону у югославских берегов и предоставили бесплатное топливо, а также продукты, запасы питьевой воды и средства оказания первой медицинской помощи. Капитан судна отказался подчиниться, заявив, что больше не контролирует команду и судно, после чего оно было окружено катерами и фрегатом береговой охраны. Была произведена попытка отбуксировать судно с беженцами, однако с борта судна в буксир полетели бутылки с зажигательной смесью. Из Дубровника спешно уезжают туристы.

Белград, ВВС. По истечении 12-часового срока специальное подразделение морской пехоты югославской армии предприняло штурм судна с «беженцами», в ходе которого есть убитые и раненые. Все женщины и дети эвакуированы с борта корабля.

Белград, АР. На брифинге в Министерстве обороны Югославии журналистам предъявили многочисленные вещественные доказательства того факта, что вся история с «беженцами» была крупномасштабной провокацией исламских радикалов. Освобожденные с судна женщины заявили в один голос, что были взяты на борт под угрозой расправы с ними и их родственниками, во время пути подвергались сексуальным домогательствам и насилию со стороны мужчин-«беженцев». Установлена также гражданская принадлежность «беженцев» — подавляющее большинство их являются алжирцами. Представитель алжирского правительства заявил, что «концентрационные лагеря для исламистов уже гостеприимно распахнули свои ворота, чтобы принять притворявшихся беженцами бандитов и убийц».

Лондон, ВВС. Международное общественное мнение бурно обсуждает неожиданный для многих финал югославского кризиса с заложниками. Лидер движения американских мусульман «Нация ислама» Л.Фаррахан заявил, что считает происшедшее результатом совместной операции израильской и чешской разведок с целью скомпрометировать ислам в глазах европейцев. Объединение арабских студентов во Франции и Исламский студенческий союз Германии присоединились к мнению Фаррахана. Многие исламские организации в западной Европе склонны в той или иной степени считать происшедшее «происками темных сил и врагов ислама». Правозащитные организации также выражают осторожные сомнения в прочности представленной югославскими властями доказательной базы и опасаются, что данный инцидент приведет к росту ксенофобских настроений в Европе и основанием для активизации правых и расистских движений в странах континента. В штаб-квартире Пражского Альянса убеждены, что югославский монарх и правительство страны достойным образом встретили очередную попытку террористического интернационала расшатать преграду, поставленную на его пути после второй Балканской войны. Что касается версии о провокации разведок, ведущие масс-медиа считают ее несостоятельной, а влиятельная ежедневная газета «Пражский курьер» откровенно издевается над ее приверженцами. «В том, что умники и умницы из европейских университетов повторяют на все лады бредни Фаррахана, за почетное право заполучить которого дерутся виселица с электрическим стулом, нет ничего удивительного. Просто эти выдумки оплачены из одного источника, и потому они так заунывно однотипны, точь-в-точь как куфии, намотанные на их цыплячьи шейки. Придумайте что-нибудь повеселее, господа, или вас зря столько лет учили в сорбоннах и оксфордах?!»

ПРАГА, ЛЕТОГРАДЕК. ИЮНЬ

— Пойдем, выкурим по сигаре и обсудим кое-что, — Вацлав поднялся и направился в курительную комнату. Майзель последовал за ним.

В курительной король опустился в глубокое кожаное кресло и жестом пригласил Майзеля присесть в такое же напротив. Майзель сел, достал сигару, долго, со вкусом раскуривал ее, пока Вацлав проделывал похожие манипуляции. Наконец, сигары устойчиво задымились, и первые облачка ароматного дыма исчезли под высоким потолком, проглоченные мощной и бесшумной вентиляцией.

— Дело в следующем, друг мой, — Вацлав отложил сигару на борт массивной пепельницы рядом со своим креслом и закинул ногу на ногу. — Некоторые из циркулирующих о тебе слухов стали затрагивать мою семью. Самым непосредственным образом.

— Ты о чем это?

— О тебе, Данек. О тебе и о Марине.

Майзель посмотрел на короля долгим взглядом и тихо проговорил:

— Ты в своем уме?

— Данек…

— Величество. Твоя жена — даже не блондинка. Это ты блондин. Я тебя поэтому так и люблю.

— Перестань, Данек. Я же знаю тебя, как облупленного. И про Марину… Разумеется, я ничего такого не думаю. Я верю вам обоим, как себе и даже больше.

— Ну, спасибо. Рублем одарил.

— Пожалуйста. Но дело не в этом. Дело в том, что авторы этой комбинации хотят нас с тобой не просто поссорить… понимаешь?

— Понимаю. Почему мне не доложили об этом?

— Потому что я попросил Богушека ничего пока тебе не говорить. И это еще не слух даже, а так, прощупывание. И поэтому у нас есть шанс это прекратить.

— Давай я их куплю. Или сотру. Кто это?!

— Это неважно сейчас. Я потом дам тебе посмотреть… Ты не можешь не понимать, что нет лучшего способа подтвердить основание слухов, чем уничтожить их первоисточник.

— Это какая-то многоходовка?

— Пока не знаю. Может быть. Разведчики работают. Может, просто импровизация, залп по площадям. Не могу сейчас ничего определенного сказать.

— И что ты собираешься делать?

— Мы тут посовещались…

— С кем?!

— С Мариной.

— Ты… ты сказал ей?!

— Конечно, я сказал ей, — рявкнул король. — Разумеется, сказал. А с кем, по-твоему, я еще могу это обсуждать?! С Госсоветом? С Гонтой твоим?!

— Ну, хорошо. Ныряй дальше, величество.

— Мы решили, что тебе следует стать несколько более публичной персоной, чем сейчас.

— Это как?!

— Нужно написать о тебе.

— Обязательно. Конгениально. Что написать?

— Не знаю. Очерк. Книгу. Например.

— Обязательно. И кто ее будет писать? Ты? Или я сам? Или твой биограф? А давай лучше кино закажем, величество. Спилбергу. Нет, лучше этому, который «Валленштейна» для нас снимал, Камерону. Или…

— Ты не заткнешься?

— Прости, величество. Я…

— Понятно, что ты. Я тоже. Имя Елены Томановой тебе что-нибудь говорит?

— Говорит. Обязательно. Говорит, что ты сбрендил.

— Неужели?

— Она меня ненавидит. И тебя за компанию. И пишет про меня черт знает что.

— Да. Но ни разу не перешла на личность. Ни разу.

— Да? Это точно?

— Абсолютно.

— Интересно. А почему?

— Потому что она человек чести и долга, Данек.

— О-о…

— Не «о». Именно так. Ты читал ее последнюю книгу?

— «Ярость пророка»? Да. Читал.

— И как тебе?

— Я думал, ее друзья-интеллигентишки просто разорвут ее на части. Но нет… У них даже на это не хватает яиц.

— Я не о том.

— Я понимаю, величество. Ты знаешь, я всегда радуюсь, когда умные и великодушные люди, несмотря на весь свой ум и великодушие, начинают вдруг осознавать очевидные вещи. Я был удивлен. И содержанием текста, и теми чувствами, которые за ним стоят. Возможно, она действительно что-то такое поняла, когда моталась по Чечне и Пакистану…

— Но твои масс-медиа не стали ее хвалить…

— Ну, для чего ж так человека подставлять, — усмехнулся Майзель, глубоко затягиваясь. — Как говорится, с такими друзьями врагов не нужно…

— Да уж, — Вацлав кивнул, выпуская в потолок одно за другим несколько колечек дыма. — Я тоже был удивлен. И обрадован. Я попросил Марину ее прочесть… Мы подумали, — чем черт не шутит… Если она так хорошо схватывает суть… Может быть, у нее получится написать о тебе? Настало время основательно потрудиться над улучшением твоего имиджа.

— Это она-то мой имидж улучшит?!

— Только она и может это сделать, Дракон.

— Так. Ясно. И как ты себе это мыслишь?

— Поговори с ней. Кстати, она красотка.

— Ты что?! Ты хочешь, чтобы я затащил ее в постель?!

— Молодая, интересная, умная, одинокая. То есть, я хотел сказать, свободная. Мне было бы много спокойнее, если бы это случилось.

— Это ведь шутка?

— Ну… Почти. Поговори с ней. Мы с Мариной не видим другого выхода.

— Ты думаешь, это решит проблему?

— Ты подаешь слишком мало информационных поводов.

— Я?! Мало?!

— Ты лично — мало. Особенно в этом направлении.

— Что мне делать?! Я не гламурчик, мне некогда…

— Для пани Габриэлы ты время выкроил, — улыбнулся Вацлав.

— Величество… — Майзель жалобно скривился. — Ну ты что, в самом-то деле…

— Ладно, ладно, — король вздохнул. — Кроме всего прочего, это было еще и очень давно. Так что ты знаешь, что тебе делать.

— Хорошо. Я поговорю с ней.

— Не через полгода. И не через месяц.

— Уже бегу. Только тапочки переодену.

— Не ерепенься. Мы пригласили нескольких журналистов из международного пула, чтобы обсудить некоторые моменты… В субботу. Пани Томанова, разумеется, в списке приглашенных. Она никогда прежде на подобных встречах не бывала, ты знаешь, она не из тех, кого можно без оглядки использовать по делу. У нее всегда свой взгляд, и не только на нас с тобой… В общем, Марина будет беседовать с ней в библиотеке. Просто зайди туда, и все.

— Второй план?

— Разумеется, есть второй план. Если получится то, что задумано, то мы ее друзей из Нового университета просто переедем.

— Какая нетривиальная мысль, величество. Ныряй дальше, тут неглубоко.

Вацлав посмотрел на него так, что у Майзеля пропала охота веселиться:

— Мы хотели напугать только наших врагов. Но заодно и друзей напугали. Или тех, кто мог быть нашими друзьями… Кто должен был быть. Все очень близко подошло к пределу, Данек. Так больше нельзя. Да, мы живем слишком спокойно и сыто. Фронтир далеко, здесь, в стране, все просто замечательно, наши соседи — сплошь дружественные демократии, а то и союзные монархии… И на фоне этой буколики возникает всякое дерьмо про тебя и Марину…

— При чем тут они?!

— Ни при чем. Источник, скорее всего, вообще не здесь. Но мне нужны эти люди, Дракон. Мне нужна их убежденность и вера в правое дело. В то, что наше дело — правое… И ты сделаешь это для меня. Ты слопаешь их со всеми потрохами и выплюнешь к моим ногам, полностью и безоговорочно готовыми служить нашему делу. Потому что никто, кроме тебя, на это не способен.

— То есть? Что, какая-нибудь книга — или пусть даже целая библиотека — могут убедить этих людей? Не смеши меня, величество. Да и что мне им сказать, если они…

— Вот и подумай, что им сказать. Им и пани Елене. Если ты сумел убедить в своей правоте меня, не говоря о прочих, то уж кучка говорливых интеллектуалов не могут смущать тебя просто по определению…

— Ну, убедить тебя было вовсе не таким уж сложным делом, величество.

— Да?!? Скажи-ка мне еще что-нибудь, чего я не знаю!

— Все, все, не вопи, величество, я понял. Но дело в том… Ну, мы не можем нравиться всем. Так не бывает. Это нормально.

— Ошибка. Я — король, и я должен нравиться всем. Это аксиома. А ты своим монашеским затворничеством мешаешь мне это всеобщее обожание фиксировать на нужном уровне. Ты не монах, ты еврей.

— Девяносто без малого процентов населения, столько лет подряд считающих тебя великим монархом, — это неприемлемый уровень?! Величество, ты просто зажрался.

— Возможно.

— Ты хочешь сказать, что мое правило про журналистов и всех прочих было ошибкой?

— Нет. Но стало ошибкой. Помнишь, ошибка, — это хуже, чем преступление.

— Величество, ты иногда меня удивляешь…

— Спасибо, дорогой.

— Ты знаешь, что у меня миллион важных дел? Миллион!

— У тебя всегда есть миллион других важных дел. А теперь будет миллион одно. Я ведь не должен уговаривать тебя, как гимназистку? Вот и чудесно. Марина считает, что все наскоки пани Елены на тебя — это вызов на ристалище…

— И вы хотите, чтобы я с этой щукой… ристался?!

— Что ты с ней будешь делать и в каком порядке, меня абсолютно не волнует, — в тоне Вацлава появились отзвуки металла. — Я хочу, чтобы ты с ней для начала просто поговорил. А что из этого вырастет, мы увидим. Я хочу, чтобы она… Чтобы лучшие из них были с нами. На нашей стороне. Она — лучшая, Данек. Поверь мне.

— Ты как будто мне ее сосватать хочешь…

— Кто знает, Данек. Кто знает…

— Может, мне еще сфотографироваться для женского журнала?!

— Неплохая мысль, — ухмыльнулся Вацлав. — Ты у нас красавец-мужчина, так что я бы не стал совсем уж пренебрегать этой идеей…

— Величество!!!

— Данек, надо немножко отпустить гайки. Это важно. И ты не можешь этого не понимать.

— Я понимаю, — пробурчал, остывая, Майзель. — Все я понимаю. Ох, бедный я, бедный…

— Ты не бедный, не ной. Как назывался этот дурацкий сериал… «Богатые тоже плачут»? Вот и твоя очередь пришла…

ПРАГА, «GOLEM INTERWORLD PLAZA». ИЮНЬ

От короля Майзель поехал прямо к себе, где и заночевал. Едва только начался рабочий день, Майзель набрал код прямой связи Богушека:

— Доброе утро, Гонта. Зайди, поболтаем.

— Уже. Дверь не забудь открыть…

Через пять минут Богушек входил в его кабинет:

— Приветствую… Чего звал?

— И тебя тем же самым по тому же месту… Почему ты мне ничего не сказал?

— Потому что величество попросил меня, — после двухсекундной паузы проворчал Богушек. — Если бы он приказал, ты узнал бы об этом сразу. А он попросил.

— Хорошо.

— Дракон…

— Ты поступил очень правильно. Очень. Я не сержусь. Правда.

— Дракон…

— Я все сказал, что хотел, Гонта. Просто я взбесился. Я видел материал… Ты сильно занят сейчас?

— Да как тебе сказать, — усмехнулся в гренадерские усы Богушек. — Мы, менты, всегда занятие найдем, чтобы начальству очки втереть…

— Мысль твою я уловил. Мне нужна информация по Елене Томановой. «Пражское Время»… Ну, ты понял.

— Ясно. В каком направлении?

— Во всех направлениях. Полная информация, Гонта. Все, что можно. В том числе психологические зарисовки, высказывания коллег и тому подобное. Все, что накопаешь. До конца дня справишься? Список литературных трудов можно опустить.

— Понятно. Сделаем, начальник, все будет в цвет.

— Спасибо, дружище. Я знал, что ты меня выручишь…

Богушек шутливо приложил руку ко лбу и сделал отмашку, как бравый вояка из второсортного боевика, и молча покинул кабинет. Они знали друг друга так давно и прошли вместе через такое, что никакие лишние слова им были не нужны.

Незадолго до окончания рабочего дня Богушек сам принес данные. В некоторых случаях он словно бы не доверял сетям — скорее демонстративно, чем на самом деле.

— И? Со щитом? — Спросил Майзель, как только тот вошел.

— С целыми царьградскими воротами, — пробормотал Гонта, подходя к столу и протягивая Майзелю носитель. — Мне удалиться или будут вопросы?

— Нет, вопросов сразу, думаю, не будет, я сначала посмотрю материал. Но ты будь на связи, ладно?

— Не вопрос… — Богушек как-то странно замялся.

Майзель заметил, конечно. И кивнул ободряюще:

— Ныряй, дружище. Тут неглубоко.

— Ты поаккуратнее с этой штучкой, Дракон, — вздохнув, буркнул Гонта. — Она даром, что блондинка… Котелок у нее варит и язык, что твоя бритва…

— Ого, — Майзель откинулся в кресле и прищурился. — Пан Гонта, ты чего это?

— Да так, — по-стариковски вздохнул опять Богушек. — Чует моя ментовская жопа — хлебнем мы с этой дамочкой…

— Ну-ну, без фанатизма, — Майзель выбил пальцами замысловатую дробь на зеркально-гранитной поверхности стола. — Не в первый раз. Но за предупреждение премного, как говорится.

— Давай, пойду я. А то все дела забросил, пока эту фифу прокачал… Звякни, если что…

— Обязательно, — Майзель кивнул и вставил носитель в порт компьютера. Богушек снова вздохнул и вышел из кабинета.

Майзель открыл файл. И, увидев снимок, откинулся в кресле и, улыбнувшись, сложил руки на груди.

Ай да Гонта, подумал он, ай да старый друг…

Фотография была явно гимназическая, черно-белая. Серьезно, без всякой улыбки, смотрела в объектив молоденькая девушка, почти девочка, светловолосая, с мягкими, правильными чертами еще по-детски чуть припухлого лица и яркими, пронзительно-чистыми, наверное, голубыми или серыми глазами. В школьной форме и фартуке. И такие ямочки на щеках…