ИСАЙ ДАВЫДОВ
      ОН ЛЮБИЛ ВАС
      Фантастическая повесть
      Сейчас его знает вся Земля. Во всех столицах мира ему ставят памятники. Во всех домах висят его портреты.
      О нем пишут сейчас стихи и песни, романы и киносценарии.
      И чем дальше - тем их будет больше. Потому что человечество никогда не забудет того, что сделал простой парень из Пензы.
      А еще совсем недавно его знали очень немногие. Только родные и друзья. И еще соседи по дому. Его толкали в троллейбусах и крыли матом, когда он без очереди хотел поймать такси, О нем когда-то даже напечатали фельетон в аэропортовской многотиражке. Фельетонист ругал его за "воздушный анархизм" и под конец восклицал: "Куда же могут завести нашего героя подобные принципы? Далеко могут завести. И - не туда!" "Воздушным анархизмом" фельетонист называл самовольную посадку в стороне от маршрута, которую сделал Федор во время одного из рейсов.
      Он вез тогда пассажиров в районный центр. И среди них были двое, из-за которых он сделал посадку: очень красивая девушка и немолодая женщина - ее мать.
      Они летели в глухую деревню хоронить деда. Федор узнал об этом случайно - перед рейсом разговорился с ними в буфете за столиком. Он знал эту деревню. От районного аэродрома до нее было пятнадцать километров лесом. И автобусы там не ходили. И грязь наверняка была на этой дороге непролазная, потому что целую неделю перед этим лили дожди. А девушка и ее мать летели в туфельках... То ли не было у них сапог, то ли просто не сообразили - все-таки горе...
      Федор представил себе, как будут они пробираться по лесной дороге эти пятнадцать километров, и решил посадить самолет прямо возле деревни - на выгоне. Он знал и этот выгон. Однажды он уже сажал на него самолет - возил в деревню хирурга из областного центра.
      И, конечно, Федор не спросил разрешения на эту посадку. Он твердо знал: не разрешат. А нарушить запрет - еще хуже будет. Лучше уж так... Федор понимал, на что шел. Но ему очень понравилась девушка. И было очень жалко ее и ее мать.
      Когда он посадил самолет на выгоне возле деревни, девушка поцеловала его на прощанье.
      ...Потом она часто целовала его. И поэтому он был счастлив даже в тот не очень-то веселый месяц, на который его отстранили от полетов. Но оказалось, что это все-таки не та девушка. Видимо, даже целуясь с ним, она думала о том, как бы повыгоднее распорядиться своей красотой. Она вскоре поссорилась с Федором и вышла замуж за солидного человека, занимавшего в городе солидный пост и получавшего солидную зарплату.
      Теперь она, наверно, горько жалеет об этом. Впрочем, может, и не жалеет. У таких ведь часто все человеческое - наоборот.
      А Федор тогда с горя уехал из Пензы. И ему было очень трудно попасть в училище, потому что характеристика из-за этой самовольной посадки у него была не ахти...
      Он и сам потом долго удивлялся, как его в конце концов все-таки приняли с такой характеристикой.
      В последний раз он приезжал в Пензу около двух лет назад, приезжал к матери...
      1.
      Удивительно! Как-то даже не верится, что одно из двух самых красивых мест в городе - это собственный двор. Тот двор, в котором бегал мальчишкой, гонял в футбол и хоккей, с кем-то дрался, плакал, когда били...
      И почему-то тогда никакой красоты не замечал. А вот сейчас, когда приехал в отпуск...
      Самое красивое место в городе, наверно, все-таки в парке, возле планетария, над обрывом. Стоишь там, смотришь по сторонам, и где-то глубоко внизу - маленькие, как на макете, двухэтажные домики. А вдалеке - кажется, бесконечный Заводской район. И всегда он почему-то в дымке - утром ли, к вечеру ли...
      А когда темнеет - там разливается море огней. Оно начинается где-то внизу, у твоих ног, и уходит вдаль, и кажется нет ему ни конца, ни краю. Смотришь на это море огней и думаешь: какая она все-таки громадная, Пенза! А ведь это только часть. Только четверть города видна с этого обрыва.
      А второй такой обрыв - в своем дворе. Прямо вышел из подъезда - и вот он, в двух шагах. И под этим обрывом - утопающие в зелени кварталы, и среди них окруженный громадными тополями областной архив. А когда-то - церковь. Снизу здание кажется высоким и величественным. А со двора - будто игрушечное.
      Еще дальше - Сура, и на ней остров Пески. Целая деревня запросто разместилась бы на этом острове. Да там и жило раньше народу не меньше, чем в солидном селе. Правда, оттуда уже давно переселяют людей. И переделывают крепкие дома в раздевалки, в павильоны. Огромным пляжем становится этот остров летом. А зимой - центром громадного катка.
      А за Сурой - опять Пенза, бесконечные кварталы которой уходят вдаль, к темным лесам на горизонте. И на фоне этих лесов громадный белый обелиск, памятник пензякам, погибшим на фронтах Отечественной войны. И во все стороны от этого обелиска вечером - тоже бескрайнее море огней. И можно выйти из подъезда, и стоять здесь долго, и смотреть, как бегут через мост автобусы на Пески, и как идут поезда за Сурой, и думрть о том, что вот жил рядом с этой красотой много лет и не ценил ее, а теперь видишь ее все реже и реже, и вообще неизвестно, увидишь ли ее после этого отпуска еще хоть раз.
      Конечно, нужно думать, что увидишь. Конечно, нужно верить в то, что все будет прекрасно и удивительно. Иначе и лететь нельзя...
      Да если уж на то пошло - ничего ведь пока не случалось с нашими космонавтами. Никто не погиб. Никто не заболел. Почему же именно с ним, Федором Веселовым, должно что-то случиться? Ничего не случится, конечно!
      Правда, никто еще и не летал так далеко. До Луны добрались, а на Марс только автоматические станции посылали.
      Федор Веселов первым полетит к Марсу и увидит его не издалека - вблизи.
      Но не Федор, а кто-то другой первым из землян выйдет на почву Марса. Федору это не достанется, Но готовить этот выход будет Федор. Семь лет назад точно так же готовили выход людей на Луну. Космонавт не сел на Луну сам. Он только посадил на Луну вторую ракету, выпустил из нее роботов и принял их телепередачи. И потом улетел, оставив роботов и вторую ракету в кратере Ахо.
      Их теперь нашли, этих роботов. Их не успели еще переправить на Землю, но скоро уже переправят и выставят в Московском музее космоса. А когда-нибудь в этом музее выставят и тех роботов, которых выпустит на Марс Федор... Если, конечно, ничто не помешает... Собственно, помешать, кажется, может только одно. Эта неизвестная десятая планета. Или как там ее?.. До сих пор ведь не разобрались еще, что это такое. До сих пор спорят...
      А пора бы уж разобраться!.. Очень нужно разобраться!
      Несколько месяцев назад на Кавказе проводились первые испытания "сверхлокатора", сконструированного группой Шувалова. Этот сверхмощный локатор впервые послал с Земли радиоволны за пределы Солнечной системы.
      И когда эти волны, вернувшись к локатору, отразились на его экране, было обнаружено новое небесное тело. Оно находилось так далеко за орбитой Плутона, что уже не отражало солнечных лучей и потому было невидимо.
      Первое предположение было, что это неизвестная планета. Еще одна планета. Совсем маленькая - вдвое меньше Земли.
      Локатор Шувалова после первого испытания не работал больше двух месяцев. Устраняли неполадки. Накапливали энергию. Невероятно много свободной энергии надо для этих испытаний. А энергии все еще не хватает... И особенно в этом районе. Ее приходится собирать понемногу, собирать долго, упорно...
      Пока готовили к новому испытанию локатор, пока заряжали гигантские аккумуляторы, было высчитано, что неизвестное тело не может быть десятой планетой. Оно не оказывало на орбиту Плутона никакого влияния. А если бы оно было планетой, оно должно было бы искажать эту орбиту. Некоторые ученые говорили даже, что сверхлокатор ошибся, что никакого неизвестного тела вообще нет. Могли ведь быть какие-то еще не замеченные неисправности в совершенно новом аппарате...
      Однако второе испытание локатора вновь обнаружило это неизвестное тело. Причем на этот раз оно оказалось намного ближе к орбите Плутона. Оно явно двигалось к Солнцу, это тело. Споры разгорелись с новой силой. Но все они шли на закрытых совещаниях. В печать не попадало ничего, потому что само создание сверхлокатора Шувалова пока еще считалось государственной тайной.
      Для вычисления орбиты неизвестного тела нужна была "третья точка" - еще одна точка этой орбиты. А получить ее все не удавалось, потому что сверхлокатор после второго испытания надолго вышел из строя. Некоторые узлы его оказались ненадежными, не выдерживали, долго больших напряжений. И хотя путь устранения неполадок был ясен, времени на это требовалось немало.
      "Третью точку" орбиты неизвестного тела ждали многие. И вместе со всеми ее ждали советские космонавты, которые знали и о локаторе Шувалова и о спорах, вызванных его открытием, В среде космонавтов даже родилось свое объяснение открытия; может, это какая-нибудь далекая цивилизация переселяется вместе со своей планетой в нашу Солнечную систему?
      Эта версия была высказана, на одном из совещаний, Однако ученые не приняли ее всерьез.
      - Начитались научной фантастики! - с улыбкой сказал один из них.
      Но сами ученые ничего пока не могли объяснить. Нужны были исследования, а локатор Шувалова еще не был готов к ним, несмотря на отчаянные усилия его создателей.
      Приходилось ждать. Ждать, пока снова заработает сверхлокатор. Или пока тело это не подойдет настолько близко к орбите Плутона, что начнет отражать солнечные лучи и, следовательно, улавливаться земными телескопами.
      Разговоры о "десятой планете" поутихли. Большинство не ждало от нее никаких неприятностей. Нескольких ученых, которые предположили, что тело это может вызвать космическую катастрофу, ктото публично назвал паникерами. Потому что вероятность столкновения в космосе настолько мала, что ее можно считать равной нулю...
      Да и что, собственно, могли изменить опасения этих ученых? Ни характера этой возможной катастрофы, ни даже времени ее они не могли определить. А значит, и готовиться к защите от нее было невозможно. Зачем же думать о ней раньше времени?
      Люди почему-то не любят думать об опасностях, которые, вероятнее всего, минуют их... У людей обычно слишком много опасностей и трудностей реальных, которые не минуют... И приходится думать прежде всего о них. Только космонавты не забывали об этой "десятой планете", или "планете икс", как назвал ее один из них. Только космонавты продолжали о ней говорить. Потому что для космонавтов всякое неисследованное небесное тело - это опасность вполне реальная...
      Однако от этих разговоров ничто не менялось. Все в жизни космонавтов шло так же, как шло и раньше. И полеты те же готовились, и программа их не менялась.
      Ибо не было пока что оснований для изменения программы полетов.
      Однако думать об этом - думали. И Федор Веселов, может быть, думал об этом больше других. Потому что лететь он должен был раньше. Его полет был теперь первым на очереди...
      ...Далеко за Сурой раздается глухой сигнал электровоза. И Федор видит маленький отсюда, совсем игрушечный поезд. Он торопливо бежит к мосту, этот поезд, перемахивает по нему реку и исчезает где-то за корпусами "Пензмаша".
      Вот и прошел первый вечер в родном городе. Пора домой.
      Весь следующий день Федор бродит по Пензе. Что еще и делать в отпуске, как не бродить по родному городу?
      Федор медленно идет по бульвару на Пушкинской. Когда-то здесь было грязно. Чуть ли не самой грязной улицей в центре города была Пушкинская. Сейчас она залита асфальтом! По сторонам ее стоят стройные белые двенадцатиэтажные корпуса с громадными витринами магазинов. - "Турист", "Редкие книги", "Малыш", "Сдоба", - читает Федор вывески над витринами. "Зайду в конце дня в "Редкие книги", - решает он. - А то сейчас накупишь - таскайся потом с ними..."
      Федор останавливается на углу - перед ним во всей красе, от цоколя до вершины, поднимается тридцатиэтажный небоскреб Института электроники - самого крупного в стране института этого профиля.
      Он не зря появился в Пензе, этот красавец-небоскреб, в котором работают лучшие советские специалисты. Здесь, на родине Федора, еще в те годы, когда он бегал в школу с октябрятским значком, была создана прочная промышленная и научная база советской электроники. Здесь были сконструированы и построены знаменитые электронные машины, которые давно уже признаны лучшими в мире массовыми вычислительными машинами для промышленности. Когда-то их выпускали и считали единицами. Теперь их выпускают тысячами. Трудно теперь найти на Земле индустриальный город, в котором не работали бы пензенские машины, компактные, умные, безотказные.
      И другие вычислительные машины из года в год создавались в Пензе - уникальные машины, которые немало изменили в экономике страны. Их было много, этих машин, и они были разные. Федор знает, что прочные нити связывают этот сверкающий стеклами светлый тридцатиэтажный небоскреб с Институтом космонавтики под Москвой, где готовится сейчас полет на Марс. Его полет... Федор сворачивает на Красную и идет по ней вверх, туда, к Нагорной, где жила когда-то Рая... Здесь еще немало старых одноэтажных домов. Долго они живут. Трудно они уступают дорогу новому. Но и среди них, в глубине каждого квартала, уже светлеют высокие белые здания с веселыми балкончиками, плоскими крышами и громадными витринами магазинов, как на Пушкинской. А Раин двухэтажный дом еще стоит. И, может, попрежнему здесь живут ее родители. И, может, попрежнему она приходит сюда. Или приезжает, если живет не в Пензе. Федор не знает, где она. Давно уже не знает. И никогда не спрашивает об этом. И никто ему об этом не говорит.
      Ведь вроде и хорошего-то было с ней немного. Больше огорчений, чем счастья. А помнится. Все хорошо помнится. Наверно, потому, что первое, настоящее...
      На углу Нагорной и Красной, наискосок от Раиного дома, небольшая двойная платформа. Возле нее очередь - восемь человек. И рядом - невысокая металлическая ферма, к которой подвешены тросы и провода. Они тянутся к другим металлическим фермам, все более и более высоким, уходящим вдаль, к Западной Поляне.
      "Фуникулер, - догадывается Федор. - Наконец-то построили!.."
      Полтора года назад, когда Федор в последний раз был дома, фуникулера в городе еще не было. О нем только говорили.
      Федор подходит к платформе, становится в очередь. Надо, конечно, прокатиться на фуникулере, раз уж его построили в твоем родном городе. Заодно и к Косте можно зайти, расспросить, что нового у аэропортовских ребят.
      Между платформами вкатывается кабинка. Четыре человека выходят из нее с одной стороны, и четыре садятся с другой. Такая же кабинка, как в Московском парке культуры, на колесе обозрений. Только там старинные - тяжелые, железные. Никак не решатся заменить... А тут легкие, из голубого капролита.
      Кабинка трогается и, медленно уменьшаясь, уходит вдаль.
      К Федору подходят двое мальчишек в весенней, зеленоватой, школьной форме, со школьными полиэтиленовыми сумками на боку. Наверно, с уроков удрали, чтобы покататься.
      - Вы последний? - спрашивает Федора один из мальчишек веснушчатый, в сдвинутом на затылок берете.
      - Я.
      - Мы за вами.
      За мальчишками становится девушка с папкой. Невысокая, полненькая, с какими-то очень прозрачными и удивленными серыми глазами. Федор на секунду встречается с ней взглядом и потом растерянно смотрит по сторонам и все еще видит всюду ее глаза - прозрачные и удивленные. "Красивые глаза! - вдруг понимает он. - Чертовски красивые глаза!"
      - Сколько минут идет кабина до Западной Поляны? - спрашивает Федор девушку. - Вы не знаете?
      - А вы что - впервые на фуникулере? - спрашивает она в ответ.
      "Какой голос! - восхищенно думает Федор. - Прямо звенит весь!"
      - Впервые, - отвечает он.
      - Восемь минут, дяденька! - говорит веснушчатый мальчишка. - Мы проверяли по часам.
      - Спасибо, ребятки.
      Федор улыбается мальчишкам и снова спрашивает девушку:
      - А в каком месте там платформа, на Западной?
      - В конце улицы Попова, - опять бойко отвечает тот же мальчишка. - Возле "Радиотоваров".
      Девушка молча улыбается и слегка прикусывает губу.
      - Ну, ты, брат, прямо все знаешь, - говорит Федор мальчишке.
      - А мы здесь часто катаемся, - отвечает его товарищ, более высокий и темноглазый. - Нам на мороженое дают деньги, а мы сюда ходим.
      Веснушчатый сердито дергает его за рукав. Видимо, темноволосый сказал то, о чем говорить не следовало.
      Подходит кабина. Она увозит всех, кто стоял впереди. Федор оказывается первым у невысокой алюминиевой вертушки.
      Следующая кабина подходит через минуту.
      Федор бросает в щель вертушки монету, выходит на край платформы и садится в переднюю часть кабины. Мальчишки устраиваются вместе в задней. Девушка с красивыми серыми глазами садится рядом с Федором.
      Закрыв дверь, она поворачивает голову назад и спрашивает:
      - Ребята, у вас все в порядке?
      - Поехали, тетенька! - отзывается веснушчатый.
      - Дверь заперли?
      - Конечно!
      - Ну, поехали!
      Девушка нажимает ногой педаль. Кабина плавно трогается, заворачивает налево и с легким треском скользит над домами, над улицами. Федор - летчик. На каких только современных самолетах он не летал! Мало, наверно, таких. Федор - космонавт. Он уже летал вокруг Земли на ракете и сажал в Кара-Кумах вторую, управляемую ракету. Ту, в которой роботы. Это была тренировка. Обычная теперь уж тренировка для космонавтов. Как и о всякой тренировке, о ней ничего не писали в газетах, и имя Федора осталось таким же неизвестным, каким оно было раньше.
      И несмотря на то, что Федор был в космосе, он испытывает сейчас какое-то почти детское удовольствие от того, что медленно плывет над давно знакомыми кварталами к громадному жилому массиву на Западной Поляне.
      Западная Поляна - самое высокое место в Пензе. Одна только улица - узкая и крутая Лермонтовская - связывает ее со всем остальным городом. Как ни пляши, а бурного движения на Лермонтовской не устроишь - начинаются аварии. Слишком круто. Слишком узко. Особенно зимой, в гололед. Поэтому сообщение с Западной Поляной всегда было проблемой. Когда-то были очереди на остановках автобусов и маршрутных такси. Когда-то многие сотни людей шли после работы на Западную пешком - в гору, через лес.
      Теперь вот построили фуникулер из самого центра города. Только решает ли это проблему?
      - Сколько всего кабинок в фуникулере, вы не знаете? спрашивает Федор свою сероглазую соседку.
      Он спрашивает тихо: боится, что услышат и снова ответят мальчишки.
      - Шестнадцать, - говорит девушка.
      "Восемнадцать минут на полный оборот, - считает в уме Федор. - По восемь человек в оба конца... Солидно выходит около пятисот человек в час..."
      - И большие очереди бывают на фуникулер? - снова спрашивает Федор.
      - Когда как... Обычно - быстро. Вы же видели... Иначе бы не пользовались; всем дорого время. А вы, видимо, приезжий? Откуда?
      - Как сказать... - Федор пожимает плечами. - Вообще-то я пензяк... Но живу в Москве. В отпуск вот приехал... К маме.
      - А я вообще москвичка, - говорит девушка. - живу вот в Пензе.
      - Как же это у вас получилось?
      - Папин институт перевели. Мы и переехали.
      - Учитесь?
      - В политехническом.
      - Кем будете?
      - Специализируюсь на электронике... А вы, вероятно, тоже инженер?
      - Нет. Летчик.
      - Гражданский?
      Девушка окидывает быстрым взглядом светлый костюм Федора.
      - Был когда-то гражданским. Теперь военный.
      Впереди уже видны две платформы для кабинки. На одной из платформ ждут люди,
      - Ну вот и приехали, - говорит девушка. - Вы, наверно, обратно поедете?
      - Нет. Я поброжу тут. А потом зайду к другу.
      Федор выходит на левую платформу и держит дверь, пока не выйдет девушка.
      Мальчишки выскакивают сзади и, размахивая сумками, бегут прямо на правую платформу.
      - Ну, мне на Ленинградскую, - говорит девушка и поворачивает направо. - Всего хорошего.
      - Мне вообще-то тоже надо бы на Ленинградскую. - Федор глядит в ее прозрачные серые глаза и улыбается. - Мой друг живет там.
      Федор спокойно глядит в ее глаза. Костя Ибрагимов на самом деле живет на Ленинградской. Но, даже если бы он там не жил, Федор все равно сказал бы, что он там живет.
      - Тогда идемте.
      Федор идет рядом с девушкой по широкой и какой-то удивительно светлой улице. Наверно, светлой от майского солнца и от белых, вольно стоящих зданий по сторонам.
      Над головой шелестят листьями тополя. Совсем еще молоденькие тополя, которые, видимо, и высажены здесь года три-четыре назад, не больше.
      - А вы что, живете на Ленинградской? - спрашивает Федор.
      - Нет. Там живет моя подруга. Я иду к ней заниматься. У нас ведь сейчас зачеты.
      - А где вы живете?
      - На Кировской. Возле детской поликлиники.
      - Ну, мы почти соседи! Я живу над хозяйственным магазином... Вверху, знаете?
      - Вы там живете или ваша мама?
      Девушка улыбается. Одна темная, густая бровь у нее поднимается выше другой, и от этого все лицо становится немного лукавым и еще более милым.
      - Разумеется, мама...
      Федор улыбается ей в ответ и все глядит, глядит на нее. Удивительное у нее лицо! Умное, доброе, очень серьезное и в то же время по-девичьи лукавое. Очень трудно отвести взгляд от такого лица.
      - В вашем доме живет моя подруга, - говорит девушка.
      - Может, я ее знаю?
      - Лена Новицкая. В восьмой квартире.
      - Я знаю Катю Новицкую. Мы с ней учились в одном классе... Помню - у нее была сестренка...
      - Вот это и есть Лена.
      Девушка останавливается возле подъезда.
      - Ну вот я и пришла. Всего хорошего.
      Федор глядит на дом, на подъезд. Здесь очень много одинаковых домов... Стиль той эпохи, когда их строили, как бараки, и считали, что иметь свое лицо - это слишком дорого для дома... И еще Федор был невнимателен, когда шел сюда... Но все-таки это дом Кости. И его подъезд.
      - Мой друг живет в этом же подъезде, - говорит Федор. - В третьей квартире.
      - И мне в третью! - говорит девушка.
      - Странно!
      - Почему - странно?
      - Вы, кажется, говорили о подруге...
      - Да.
      - Тогда - до свидания... Я зайду к своему другу завтра.
      Неожиданная и очень грустная догадка мелькает в голове Федора. Ведь Костя живет в этой квартире один. Ведь квартира - однокомнатная. Он уже поворачивается и хочет уйти. Но требовательный, звонкий голос девушки останавливает его:
      - Подождите! Подождите!
      Федор снова поворачивается к ней и ожидающе смотрит в ее прозрачные, такие красивые серые глаза. Он уже догадывается, кто имеет право целовать эти глаза...
      У девушки пылают щеки. Видно, она поняла, что он догадался.
      - Я жду...
      - Как зовут вашего друга?
      - Костя Ибрагимов.
      - Я иду к его жене. Мы вместе учимся... Так что вам незачем откладывать свой визит до завтра.
      - Он женился? А я не знал...
      Улыбка расползается по лицу Федора. Он понимает, что улыбка выдает его. Он хочет согнать ее с лица. Но улыбка, как назло, не уходит.
      - Нам определенно везет на общих знакомых, - улыбаясь, говорит девушка. - В Москве такое бывало редко. А здесь часто... Никак не привыкну.
      - Ну, раз уж у нас столько общих знакомых... - Федор разводит руки. - Нам бы не мешало тоже познакомиться... Федор.
      - Ася. Ну, идемте?
      Она решительно входит в подъезд и нажимает кнопку звонка возле третьей квартиры.
      - А вы уверены, что нам обоим это на самом деле нужно?
      Асины глаза строго и требовательно глядят в лицо Федора. Сейчас, вечером, они кажутся темными и какими-то очень глубокими.
      - Уверен.
      Ася отступает в сторону, и они снова идут по набережной Суры, залитой голубоватым сиянием светильников.
      2.
      - Ведь мы знакомы всего десять дней... - задумчиво говорит Ася.
      - Можно не разобраться в человеке за год, - возражает ей Федор. - И можно до конца узнать его за один день...
      - Ну, для этого нужны исключительные обстоятельства! А у нас их не было.
      - Совсем необязательно, Ася, мягко возражает Федор. - Для этого просто нужно понимать людей...
      - Вот, знаете, Федя... - Ася слешка прикусывает губу. - У многих это часто происходит просто от одиночества... И еще оттого, что просто в этот момент кто-то оказался рядом. Не от потребности именно в этом, в таком вот человеке. А просто оттого, что никого другого в этот момент рядом не было... А потом выясняется, что нужен-то совсем другой человек. И начинаются всякие длучения...
      - Я не мальчик, Ася... Я хорошо знаю, что мне нужно...
      - Я верю в вашу искренность, Федя. Но ведь вы и сами можете ошибиться. Вы сейчас в отпуске, вам скучновато... А со мной вы не скучаете. Вот на это и накручивается. Но ведь умение поговорить - не главное... Потом вы вернетесь к своей работе, в свой круг, и поймете, что это был лишь эпизод. А я не хочу эпизодов.
      - И я не хочу.
      - Вот в это почему-то не верится...
      - Но почему?
      - Ну... - Ася лукаво усмехается. - Одна моя подруга в таких случаях говорит: "Вы случайно не летчик?.. Или, может, моряк?"
      - Асенька! Я не ожидал от вас таких банальностей!
      - Вот видите: уже первое разочарование! А сколько их еще будет!..
      - Ну и что? А вы думаете, я ангел?
      - Нет, не думаю. Да и скучно мне было бы с ангелом!..
      - И мне ведь тоже, Ася!..
      Они смеются, взявшись за руки. И идут по набережной дальше. И смотрят на воду, в которой отражаются вечерние огни.
      - Я уже скоро уеду... - тихо говорит Федор.
      - Знаю.
      - И мне очень трудно будет снова вырваться в Пензу... Может быть, просто невозможно. Целый год. Если не больше...
      - Понимаю: служба.
      - Вы не собираетесь летом в Москву, Ася?
      - А вы настойчивы...
      - Мне ничего больше не остается... И вы мне очень нужны... Я готов сделать все, чтобы вы приехали летом в Москву!
      - Ничего не нужно делать. Я все равно собиралась после экзаменов к тетке. Она живет на Маяковской...
      - Я боюсь верить, Ася! Это так здорово!
      - И я почему-то боюсь вам верить! Смешно, наверно? Почему это люди всегда осторожничают друг с другом?
      - Голос предков! Когда-то это было необходимо.
      - А сейчас, может, уже совсем не нужно...
      - Наверняка не нужно, Ася! Я ведь об этом вам и говорю...
      - Но я не могу иначе! Понимаете? Не могу! Я, может, сама из-за этого мучаюсь! И все равно не могу! Я, наверно, просто так глупо устроена...
      - А вы не мучайтесь, Ася! Я подожду. Я терпеливый...
      На середине Суры встречаются два ярко освещенных речных трамвая. Они приветствуют друг друга старинными вальсами и расходятся в разные стороны, расцвечивая огнями темную густую воду.
      3.
      ...- Почему я пошла на этот факультет? - задумчиво повторяет Ася, - Да просто не могла пойти на другой! Знаете, я свою первую электронную машину собрала еще в школе... В радиокружке. Эта машина решала простейшие интегральные уравнения. И еще я в ней смонтировала магнитофон. Сбоку. Мы там записывали всякие песенки. В собственном исполнении. Однажды директор привел к нам какого-то инспектора... Чтобы похвалиться моей машиной... Подошел к ней и нечаянно включил магнитофон. Ой, что было! Меня чуть из школы не выгнали! Все выговоры навешали, какие только можно. А мама хотела выкинуть весь мой рабочий уголок... Папа не дал. У меня ведь в комнате всегда провода были, радиолампы, триоды всякие... Как у мальчишки... Ламповые приемники я еще в пятом классе собирала... А в седьмом - транзисторы. Не знаю, может, мне вот поэтому с девчонками было скучно... Они все больше о тряпках... С мальчишками интереснее. Я в школе все с мальчишками дружила...
      - А в институте?
      - В институте хоть есть такие же сумасшедшие девчонки, как я... Вы же видели, что у Кости Ибрагимова творится!.. Радиомастерская! А Валька говорит, что, пока они не поженились, у него было чисто, как в девичьей горнице...
      - Да! - Федор широко улыбается. - У него раньше все было прилизано... Аккуратист!
      - Вот и я удивляюсь - как он Вальку терпит?
      - Любит. Когда любишь - не замечаешь...
      - А когда любовь проходит?
      - Тогда, наверно, уже все равно... Тогда никакая аккуратность не спасет...
      По широкой, красивой набережной Суры медленно идут пары. Очень много пар бродит по набережной в этот теплый вечер последний майский вечер...
      4.
      - Я бы тебя проводила, Федя... Мне хочется тебя проводить... Но ведь там будет кто-то еще...
      - Мама будет.
      - Ну вот...
      - Что - "вот"? Познакомлю тебя с мамой.
      - На вокзале?
      - Боже, какой я идиот! Как я не сообразил сразу? Мы сейчас едем ко мне! Прямо сейчас!
      - Что ты! Поздно!
      - Какая чепуха! Мы едем ко мне - и все!.. Вот, кстати, и такси подвернулось...
      - Федя! Неудобно!
      - Ну, вот поехали - посмотришь, удобно или неудобно... На Кировскую, пожалуйста... Вверх...
      - Это Ася, мама... Я тебе говорил о ней...
      - Вот и свиделись... Здравствуйте, Асенька... Проходите, садитесь...
      - Вы уж извините, Анна Григорьевна...Так поздно... Федя меня просто силой затащил...
      - Да какое поздно! Что вы! Самое время чай пить... У меня и чайник как раз вскипел... Вы минуточку посидите - я сейчас чай соберу...
      - Давайте я вам помогу.
      - Что вы, Асенька! Зачем тут помощь? Сидите, беседуйте... Я сейчас...
      - Вот такая у меня и мама...
      - Хорошая. С ней сразу легко...
      - Еще бы!.. А вот в этой комнате я вырос.
      - Маме не обещают отдельную квартиру?
      - Предлагали - она отказалась. "С тоски, - говорит, - там помру... А тут рядом люди." В этой квартире уже одни старушки живут. Да вот я еще среди них.
      - Ну вот все и принесла... И чай заварила. Теперь только на стол накрыть... Это мигом.
      - Да ты не спеши, мам. Не опаздываем ведь...
      - А я и не спешу. Я ведь всегда так.
      - Ну, теперь ты придешь меня проводить? Ведь ты уже знакома с мамой...
      - Приду.
      - Ася...
      - Не надо, Федя... Не надо...
      - Что ты все "не надо" да "не надо"!
      - Потому что ты торопишься.
      - Ты когда родилась? Случайно не в девятнадцатом веке?
      - Во всяком случае - не в двадцать первом... В этом самом смысле... Я знаю, что старомодна. Но что же поделаешь?
      - И все-таки...
      - Не...
      ...Через минуту сверху слышатся шаги. Кто-то спускается по лестнице.
      - Ух! Задохнулась... Нельзя же так, Федя...
      - Хорошо... Вот сейчас пройдут...
      - Нет, нет! Что ты! Пока!
      - Ася! Не спеши!
      - Пока, Федя! Больше не надо... До завтра...
      - Ася!
      - Я приду завтра! Обязательно! Пока...
      Федор стоит в подъезде до тех пор, пока вверху не затихает стук ее каблучков.
      - Где сегодняшние газеты, мам?
      - На окне, Феденька.
      - Посмотрю хоть перед сном. Все некогда... И не думал, что в отпуске будет так некогда.
      - Ну, понятное дело. Последние дни... Хочется вместе... Она славная девушка, Федя. Очень славная...
      - Понравилась тебе?
      - Да.
      - Я рад.
      - А ты что - жениться надумал? Раньше-то не знакомил меня...
      - Не знаю, мам. Как получится...
      - Пора бы уж. Через полтора года тридцать стукнет... Хоть внуков на старости понянчить. Старикам ведь это радость...
      - Будут еще у тебя внуки, мам... Никуда не денутся. Что хоть тут сегодня?
      Взгляд Федора скользит по газетным заголовкам:
      "Успехи бумажников Западной Сибири", "Большая химия шагает в тундру", "Кинолетопись Луны - на всесоюзном стереоэкране", "Новости из космоса"... Федор быстро пробегает глазами заметку о гигантском болиде, потом задумывается и перечитывает ее снова:
      "12 июня астрономы Пулковской и Памирской обсерваторий обнаружили гигантский болид, который приближается к орбите Плутона и движется к Солнцу. В тот же день, несколькими часами позже, гигантский болид был зафиксирован астрономами Гринвичской обсерватории в Англии и Филадельфийской обсерватории в США. Болиды столь гигантских размеров до сих пор были неизвестны науке".
      "Вот она, планета икс! - думает Федор. - Явилась, наконец, пред светлые очи наших телескопов! Так и не успели, значит, с локатором Шувалова... Эх!.. Ну, ничего. Теперь хоть есть третья точка... Не сказалось бы только все это на моем полете. Не нравятся мне всякие гигантские болиды..."
      5.
      Через неделю об этом гигантском болиде шумели все газеты мира. Сообщения о нем печатались на первых полосах. Интервью с крупнейшими учеными всех стран давали все больше и больше поводов для беспокойства.
      Орбита болида была, наконец, высчитана. Оказалось, что он движется вокруг Соянца по невероятно вытянутому эллипсу, удаляясь на многие миллиарды километров. Раз в пятнадцать тысяч лет он возвращается к Солнцу и пересекает орбиты планет.
      По существу, и сам этот болид был планетой. Той десятой планетой, о которой говорили вначале шутливо. Только по какой-то странной иронии судьбы у десятой планеты была необычная орбита, которая полностью исключала возможность существования атмосферы, а следовательно, и жизни на этом небесном теле.
      Орбита его проходила так, что болид не приближался к планетам-гигантам, которые могли бы притянуть его и сделать своим спутником или вообще разорвать на куски.
      Зато к Земле этот болид должен был подойти совсем близко - на шестьсот тысяч километров.
      Наложили орбиту Луны. Луне повезло - ее не должно было разорвать на части. Во время максимального приближения болида к Земле Луна должна была находиться по другую сторону нашей планеты.
      Но, даже несмотря на это, приближение болида к Земле было катастрофой. Причем катастрофой страшной разрушительной силы.
      Возмущение радиационных зон Земли (или, как их раньше называли, радиационных поясов) было первым и самым очевидным следствием прохождения болида. Взбесившиеся потоки заряженных частиц могли прорваться сквозь атмосферу на Землю в самых неожиданных местах. А это было бы равносильно радиации от десятков мощнейших ядерных взрывов. Миллионам людей одно только возмущение радиационных зон грозило мучительной смертью от лучевой болезни.
      Притяжение гигантского болида с неизбежностью должно было вызвать на Земле смещение мирового океана. И это смещение должно было причинить человечеству неисчислимый ущерб, потому что все главные центры цивилизации расположены на берегах океанов, морей и рек.
      И уж никто не брался предсказывать, сколько будет на нашей тесной, густо населенной планете землетрясений и неожиданных извержений давнымдавно потухших вулканов. Никто только не сомневался в том, что их будет много и они будут почти одновременными.
      Надолго, на много-много лет закрывался для людей выход в космос. Потому что не один год после катастрофы радиационные зоны будут находиться в движении, отстаиваться, принимать какие-то определенные формы. А пока они не примут новых определенных форм, их бесполезно исследовать. А пока они не исследованы, нельзя посылать космонавтов с Земли. Космонавты погибнут от лучевой болезни.
      Впрочем, об этом уже думали немногие. Потому что понимали; после такой всемирной катастрофы, какая ожидала Землю, человечеству наверняка долго будет не до космоса.
      В нашей прессе сообщения о болиде были скуповатыми, лаконичными и сопровождались информацией о непрерывной работе Чрезвычайного правительственного комитета, в который вошли крупнейшие ученые, политические и хозяйственные деятели страны.
      Разрабатывался детальный план эвакуации населения цз районов, подверженных землетрясениям и извержениям вулканов. Первой в мире наша страна приостановила все строительство и бросила многомиллионную армию строителей и всю строительную технику к берегам океанов, морей и рек.
      6.
      Федор Веселов хорошо знал английский. Еще в Пензе, будучи гражданским летчиком, он блестяще закончил курсы английского языка и даже одно время печатал в местных газетах переводы статей из английской и американской ппессы.
      Кое-кто из товарищей тогда советовал ему стать профессиональным переводчиком. Но Федор только посмеивался над такими советами. Переводы были для него отдыхом, забавой. Как для других - разгадывание кроссвордов. А без авиации он жить не мог.
      На книжных полках в московской квартире Федора было немало новинок английской и американской литературы. Особенно фантастики. Он уже несколько лет выписывал "Морнинг стар". Но выписывать много зарубежных газет было невозможно. Да и не нужно. В Москве хватало хороших читален, где водилась иностранная периодика. Федор любил сидеть в таких читальнях по вечерам. И особенно в субботние и воскресные вечера, когда там мало народу и потому уютно и тихо, а дома одиноко и тоскливо.
      И в это тревожное время Федор не изменил своей привычке. Только пошел в читальню днем. Воскресный вечер был занят пригласили друзья. В газетах Запада был совсем другой тон сообщений о гигантском болиде и последствиях встречи с ним.
      "Вспомним Библию! - кричал жирный заголовок над целой газетной полосой. - И мы увидим будущее!"
      "И лился на Землю дождь, - читал Федор, - сорок дней и сорок ночей... И продолжалось на земле наводнение сорок дней и сорок ночей... и умножилась вода, и подняла ковчег, и он возвысился над землею, и плавал по поверхности вод... И усилилась вода на земле чрезвычайно, так что покрылись все высокие горы, какие есть под всем небом, на пятнадцать локтей поднялась над ними вода..."
      После этих цитат из Библии была помещена громадная реклама пароходного общества "Атлантик экспресс": "Лучшие в мире каюты! Лайнеры, которым не страшны никакие штормы! Плавучие города, где можно жить годами в условиях современного комфорта!" И тут же фотографии: лайнеры в целом, их холлы, их бассейны, их отдельные каюты. Другая газета цитировала древневавилонское сказание о Гильгамеше:
      Шесть дней, шесть ночей бродят ветер и воды,
      Ураган владеет землею.
      При начале седьмого дня ураган спадает...
      Море утишилось, ветер улегся, потоп прекратился.
      Я на море взглянул: голос не слышен,
      Все человечество стало грязью,
      Выше кровель легло болото!
      "Все это снова повторится на нашей несчастной планете! уверенно обещала газета. - И выживут лишь современные Нои, которые заблаговременно обеспечат себе места на кораблях, способных противостоять любым бурям и любым случайностям".
      После этого, конечно же, шла реклама. Рыболовецкая компания "Пацифик фиш корпорейшн" сообщала, что на десятках принадлежащих ей плавучих рыбоконсервных фабрик срочно снимается излишнее оборудование и создаются комфортабельные каюты с надежной противорадиационной защитой.
      "Вы не умрете с голоду на этих лайнерах, - обещала компания, - даже если вам придется плавать до конца жизни. У вас всегда будет к столу свежая рыба и многочисленные, разнообразные блюда из водорослей". "
      Встречались в заокеанских газетах и попытки обстоятельно, опираясь на исторический материал, исследовать возможный характер приближающейся катастрофы. Наиболее серьезные из этих работ перепечатывались прессой социалистических стран.
      Было отмечено, что все сведения о всемирном потопе, сохранившиеся в священных книгах и преданиях самых различных народов, определяют время потопа примерно одинаково; 14-15 тысяч лет до наших дней. Совершенно очевидным было совпадение времени этого потопа со временем предыдущего прохождения болида возле Земли. Аналогичные рассказы о потопе были обнаружены и в древних халдейских легендах, и в священных книгах американского народа майя, и в преданиях индейских племен всей Латинской Америки. Существовал миф о потопе и у древних греков:
      "Все нечестивей становились люди, и решил великий тучегонитель Зевс уничтожить весь людской род. Он решил послать на землю такой сильный ливень, чтобы все было затоплено. Зевс запретил дуть всем ветрам, лишь влажный южный ветер Нот гнал по небу темные дождевые тучи. Ливень хлынул на землю. Вода в морях и реках поднималась все выше и выше, заливая все вокруг. Скрылись под водой города со своими стенами, домами и храмами, не видно было уже и башен, которые высоко поднимались на городских стенах. Постепенно вода покрывала все: и поросшие лесом холмы, и высокие горы. Одиноко поднималась средь волн вершина двуглавого Парнаса. Там, где раньше крестьянин возделывал свою ниву и где зеленели богатые cпелыми гроздьями виноградники, теперь плавали рыбы, а в лесах, покрытых водой, резвились стада дельфинов.
      Так погиб род людской медного века".
      В китайских преданиях тоже сохранились сведения о всемирной катастрофе. Только там не было никаких упоминаний о потопе. Даже наоборот - там говорилось о том, как море неожиданно далеко ушло от берега.
      Причин всемирного потопа до сих пор никто не знал. И не искали их. И даже больше того - в последнее столетие люди вообще не верили в то, что этот потоп когда-либо был. Десятки тысяч книг и статей утверждали, что сведения о всемирном потопе - это вымыслы древних, напуганных обычными для Земли стихийными бедствиями.
      Теперь становилось ясно, что сведения о потопе - не вымысел. Теперь по-новому выглядели предания о гибели так и не найденной до сих пор Атлантиды. Все исторические данные говорили о том, что сильнее всего пострадал от катастрофы американский континент. И это было новым поводом для усиления паники, которую все раздували и раздували заокеанские газеты.
      Выяснилась постепенно и еще одна особенность катастрофы, постигшей Землю в то время. По-видимому, эта катастрофа сопровождалась изменением наклона земной оси и, возможно, даже скорости вращения Земли вокруг своей оси. Если до сих пор добывают на Севере каменный уголь - значит, когда-то здесь были тропические леса. Если до сих пор лежат в центре Европы зализанные льдом валуны - значит, когда-то Европа была намного ближе к Северному полюсу, чем сейчас. Подобные изменения не происходят просто так. Они, видимо, связаны с периодическими катастрофами, которым подвергалась за свою историю Земля.
      И если память человечества зафиксировала лишь одну из таких катастроф, то планета, очевидно, испытала их немало. И неизвестно еще, сколько раз цивилизация отбрасывалась этими катастрофами назад. И неизвестно еще, сколько страшных бедствий может принести человечеству гигантский болид, если сейчас он снова безнаказанно умчмтся в бездну космоса, чтобы через пятнадцать тысяч лет опять вернуться к Земле и либо развеять ее на куски, превратив в новый пояс астероидов, либо вызвать на ней новые бедствия, отбрасывающие человечество назад на тысячелетия. Чем больше читал Федор Веселое сообщений о возможных последствиях предстоящей катастрофы, тем яснее становилось ему, что бороться с ней нужно не плотинами и не сооружением тысяч кораблей, которые решено было срочно построить во 31 всех странах, а чем-то более решительным и сильным. Все ближе и ближе подходил он к мысли о том, что бороться нужно не с последствиями катастрофы, а с ее причиной.
      7.
      Федор выходит из читальни рано. Верхние этажи громадного дома на другой стороне улицы сверкают десятками ослепительных заходящих солнц. И от этого и на улице, и в скверике возле читальни необычно светло.
      Федор идет по аллее скверика, смотрит на женщин с колясками и думает о том, что вот все они уже давно знают о болиде - невозможно о нем не знать! - и о той страшной опасности, которую несет болид им и их детям, но внешне в их поведении ничто не изменилось. Они так же вывозят своих малышей в сквер и так же кормят и купают их, как будто ничего не случилось, как будто никакого болида нет.
      И происходит это не потому, что они не понимают опасности, а просто потому, что они, ничего не могут изменить. Им, может, и хотелось бы кричать, даже выть от страха. Но они понимают, что это бессмысленно. Всем страшно. И никто не кричит, не воет. Им, может, и хотелось бы, схватив своих детей в охапку, бежать с ними куда-то далеко, туда, где не достанет их никакая опасность. Но они не знают, куда бежать. Ведь опасность будет везде - радиация вездесуща. Им, может, хотелось бы забраться в удобную каюту громадного лайнера и переждать там трудное время. Но у нас не продаются эти каюты. Кто займет их - решают у нас не деньги. Уже известно, что лайнеры будут предоставлены прежде всего тем детям прибрежных районов, которых не успеют вывезти внутрь материка. Уже известно, что немало кают на лайнерах займут те, кто по долгу службы будет находиться в прибрежных городах до последнего дня, до последних часов. Те, кто уже не успеет эвакуироваться в глубь материка.
      Поэтому никто и не мечется. Поэтому и живут люди внешне почти так же, как жили раньше. Нет смыела метаться. Нет смысла кричать. Ничто от этого не изменится. Нужно просто выполнять свой долг...
      На одной из скамеек сквера Федор видит старика - седого, сгорбленного, в белой полотняной куртке и в старомодных, с темной оправой, очках. Вокруг старика суетятся и шумят мальчишки. Федор подходит ближе и замечает на коленях у старика альбомы с марками. Методично, медленно, аккуратно старик снимает пинцетом одну марку за другой и кладет их в протянутые мальчишечьи руки.
      Кто-то, дернувшись, нечаянно сбивает у него очки. Старик ловит их на лету, спокойно надевает и как ни в чем не бывало продолжает свое дело.
      Федор останавливается и глядит в альбомы через мальчишечьи головы. Марки всегда были ему интересны. Когда-то, в пионерские годы, он собирал их. Трудно собирал, потому что у матери не было денег, чтобы покупать марки в магазинах. Он так и не набрал в детстве хорошей коллекции - не удалось. Может, потому и тянет к маркам до сих пор? Старик замечает Федора, поднимает к нему глаза, жалко улыбнувшись, говорит:
      - Вот... Собирал всю жизнь... А теперь раздаю. Теперь все теряет свою ценность. А для них еще это пока радость... Эх! - Он слабо машет рукой с пинцетом. - Им нужно сейчас много радости. За десятки лет вперед...
      Он снова наклоняется к альбому и поддевает пинцетом еще одну марку - большую, красивую марку далекого острова Гаити.
      8.
      "Федя, дорогой!
      Ты прости, если я напишу что-нибудь бестолково.
      У меня мысли путаются.
      Я по-прежнему сдаю сессию. Правда, зачем - не знаю. Мне все больше кажется, что все это - зря, что сейчас нужно что-то совсем другое. И вообще, по-моему, люди сейчас делают свое дело просто по инерции. А думают вовсе не о деле. Я же вижу, как спрашивают нас преподаватели. Как будто им все равно, знаем мы предмет или нет.
      По-моему, им эти экзамены кажутся такой же бессмыслицей, как и нам.
      Пятеро ребят из нашей группы вообще ничего не стали сдавать. Помахали нам ручкой, сказали, что в такие дни надо делать что-то главное, и улетели на Балтику строить плотины. И из других групп многие ребята разъехались на стройки. Раньше бы наш декан последние волосы на себе рвал. А сейчас молчит, будто ему безразлично. Может, и на самом деле - безразлично?..
      Наверно, я страшная дура и невероятно глупо, просто бездарно вела себя с тобой. Теперь я все ясней понимаю это. Я думаю о тебе каждый день, каждый час. И ничего не могу с этим сделать. Читаю теорию информации, а где-то внутри у меня все время стучит: "Ты есть! Ты есть!"
      Хочется бросить к черту все учебники и улететь к тебе. Именно не уехать, а улететь! Чтоб быстрее!
      Вчера я заходила к твоей маме. Она волнуется, спрашивает, что теперь будет. Я ее успокаивала, говорила - ваш дом на такой высокой горе, что ему никакое наводнение не страшно. Она очень беспокоится о тебе. "Им-то, - говорит, - больше всех достанется". Ты уж пиши ей почаще. Ей сейчас очень трудно.
      Но вообще-то твоя мама держится молодцом. Особенно по сравнению с другими стариками. Почему-то старики в Пензе паникуют больше всех. Хотя и говорят при этом, что нам, мол, уже все равно. Один такой мечется сейчас в соседней квартире. Еще вчера он кричал во дворе, что ему в его годы уже ничто не страшно. А сегодня утром прибегал к нам за веревками - укладывает вещи. "Куда, - спрашиваю, - собираетесь?" "На Памир, - отвечает. - Там высоко. Никакое наводнение не достанет".
      "Так ведь оттуда эвакуируют! - говорю я ему. - Там ожидаются землетрясения..."
      "Ах, черт!" - Он хлопнул себя по лбу и убежал без веревок. И сейчас, наверно, сидит над атласом, думает, куда бы удрать.
      Почему-то многим кажется, что если удрать из своего дома, то будет безопаснее. По квартирам у нас ходят какие-то сектанты, говорят о конце света и предлагают записываться в секты, чтобы попасть в рай.
      Некоторые девчонки в наших общежитиях вытворяют сейчас такое, о чем раньше и шепотом говорить стыдились. Видно, как сектанты, верят в конец света. А я хочу к тебе! Очень хочу к тебе! Сдам последний экзамен и в тот же день улечу в Москву.
      Твоя глупая Ася".
      9.
      Газеты, газеты... Вся жизнь людей связана сейчас с газетами. Люди покупают в киосуах самые различные издания и ищут в них одно и то же - новые интервью о возможных последствиях катастрофы, новые сообщения о том,как к ней готовиться.
      Почти не замеченными проходят известия о том, как эвакуируется с Луны состав советских и американских космических станций. Люди воспринимают это как должное. Конечно, нужно эвакуировать!.. Как же иначе?.. И только для космонавтов это удар.
      Первый реальный знак того, что после катастрофы выход в космос будет закрыт. Ни с Земли, ни на Землю... И так - на десятки лет... Придется нынешним космонавтам возвращаться к прежним профессиям. А в космос, видно, полетит уже другое поколение...
      Впрочем, некоторые ученые предполагают, что и следующее поколение еще не сможет выйти в космос.
      Люди волнуются везде. Но в странах социалистического лагеря это волнение меньше сказывается на общем ходе жизни. Люди знают, что их жизнь и их благосостояние после катастрофы во многом зависят от них самих, от их труда.
      Громадные бетонные валы начали уже сооружать по побережью и страны Западной Европы и американские капиталистические государства. Но это не остановило паники. Несмотря на бешеные цены, раскуплены все каюты на всех существующих пароходах. Даже на грузовых. Те, кто не успел это сделать, покупают уже каюты на пароходах еще строящихся. Громадный флот, почти равный всему прежнему мировому флоту, будет спущен на воду к ноябрю. А в конце ноября, за неделю.до катастрофы, все суда начнут отходить на безопасное расстояние от своих берегов.
      И однако люди знают, что никакие суда и плотины не спасут их от лучевой болезни, от прорвавшихся через атмосферу радиоактивных частиц. И здесь не помогут ни пластикатовые костюмы, ни герметические контейнеры для воды и пищи. Невидимая смерть все равно найдет дорогу к человеческому телу.
      Для спасения человечества нужно было бы что-то другое...
      ...Наверно, эта мысль возникла одновременно во многих тысячах умов. Она просто не могла возникнуть лишь в одной гениальной голове. Но первым высказало эту мысль на весь мир Советское правительство.
      10.
      В двенадцатом отделе все шло, как обычно. Двенадцатый этаж громадного здания Института космонавтики жил своей привычной, устоявшейся жизнью. На испытательных стендах проходили последнюю проверку приборы, предназначенные для ракет, улетающих на Марс. В лабораториях доводились до предельной точности анализирующие устройства роботов и посадочной ракеты. Радиотехники налаживали и готовили к монтажу на ракетах сложнейшую радио- и телеаппаратуру. В четырех светлых залах математической группы электронные машины в последний раз проверяли расчеты, определяющие путь ракет к Марсу, их движение по орбите вокруг него и путь ведущей ракеты обратно к Земле. Через несколько дней результаты этих расчетов перейдут со столов математиков на перфорированные ленты, станут программой действия электронного мозга ракет.
      Почти каждый день Федор Веселов на несколько часов приезжал сюда из школы космонавтов и вместе со своим дублером Виктором Семеновым работал в маленькой комнате в конце коридора. В эту комнатку приносили копии почти всех анализов и результатов испытаний всех основных приборов. На рабочих столах двух космонавтов скапливались каждый день стопки бумаг, и эти бумаги нужно было просмотреть и с некоторыми из них сходить к испытательным стендам, к лабораторным столам. И еще нужно было посидеть с некоторыми заключениями в макете кабины, который находился в специальном зале, и своей рукой пометить там приборы, прошедшие окончательную проверку. Это была будничная, кропотливая работа. Федор ее не боялся, он давно к ней привык, но в последние дни его не покидало ощущение бессмысленности всего того, что он делает. Видимо, ощущение это возникло не только у него одного. Еще два дня назад Ефим Омулевский, невысокий, коренастый и темноглазый руководитель математической группы, сказал Федору:
      - Через неделю мы кончим все расчеты и начнем программирование. Но, честное слово, старик, я не понимаю, на кой черт все это сейчас нужно!
      Вчера об этом же заговорил дублер Федора - юный, худенький и веснушчатый Виктор Семенов. Он был на пять лет моложе Федора и казался совсем мальчиком по сравнению с ним. Ему просто повезло, юному Виктору. Он не бродил вокруг да около, как Федор. Он шел к космонавтике только по прямой и в школу космонавтов попал еще на институтской скамье. И вот теперь у него в кармане новенький диплом инженера-кибернетика и на груди - значок космонавта. "Вокруг шарика" он летал вслед за Федором. Тренировки ведь для всех одинаковы...
      - Ты уверен, что полет состоится? - спросил вчера Виктор.
      - В конце концов - да.
      - Нет, не в конце концов, а как было намечено...
      - Не уверен.
      - А я просто уверен, что его не будет. И не понимаю, зачем крутится сейчас вся эта катушка...
      - Знаешь, Витька... Мне вообще-то кажется то же самое... Но ведь нам не разрешили свертывать работу... Главный ведь где-то уже говорил об этом...
      - А может, просто инерция?
      - Может, и так... А может - расчет?
      - Какой?
      - Вдруг от болида хотят защищаться?
      - Ракетами?
      - Хотя бы...
      - Но зачем тогда мы?
      - А вот мы как раз можем быть по инерции...
      - Любопытно, дружище, - задумчиво произнес Виктор. Очень любопытно...
      ...И вот сегодня - обращение правительства. Космонавты так и не слыхали, когда его начали передавать. В их комнате, как и обычно, было выключено радио: оно мешало работать. Но позвонил Омулевский.
      - Включите радио! - крикнул он в трубку.
      - Зачем? - спросил Федор.
      Но в трубке уже раздавались короткие гудки.
      Федор поднял руку, повернул регулятор.
      - ...учитывая все эти обстоятельства, - ворвался в комнату тревожный голос диктора, - Советское правительство обращается к правительствам всех ядерных держав мира с предложением взорвать болид на дальних подступах к Земле с помощью ядерных зарядов.
      В динамике тихо, еле слышно прошелестела бумага. Видно, где-то там, на студии, диктор переворачивал страницу текста.
      - Советское правительство считает, - продолжал далее диктор, - что ядерные державы совместными усилиями могут подготовить и совершить мощный концентрированный удар по болиду новейшими глобальными ракетами с ядерными боеголовками. В результате этого удара болид, угрожающий нашей планете, будет развеян в пыль. Всемирная катастрофа, таким образом, будет предотвращена, если великие державы смогут быстро договориться об эффективных совместных действиях.
      - Разумеется, - читал далее диктор, - уничтожение гигантского болида приведет к засорению околоземного пространства метеоритами и радиоактивными частицами. Это в свою очередь затруднит и задержит организацию космических полетов человека. Однако это зло - наименьшее. Всемирная катастрофа могла бы отбросить * цивилизацию на тысячелетия назад, и ни о каких космических полетах тогда вообще не было бы речи...
      - Все гениальное - просто, - задумчиво сказал Виктор. Оно как бы носится в воздухе. Надо только уметь его поймать и высказать...
      11.
      Вечерний выпуск газеты лежал на коленях. Мягкий свет торшера падал на газету, на низкое зеленое кресло и подчеркивал уютный полумрак всей комнаты и как бы говорил о том, что ничего, собственно, в мире не изменилось, что все по-прежнему спокойно.
      И только газета в этом мягком, уютном свете была как тревожный вой сирены.
      Федор медленно перечитывал заявление правительства и чувствовал, что какая-то упрямая, назойливая мысль пробивается и никак не может пробиться из глубин мозга. Она была смутной, расплывчатой, эта мысль. Но она беспокоила, не давала сосредоточиться.
      Он отложил газету, встал, подошел к окну. Раскалившийся за день город отдавал тепло. Оно чувствовалось даже здесь, на пятнадцатом этаже. Оно шло снизу вверх, как идет тепло от костра. Море огней мерцало и билось о стены дома. Море огней уходило во все стороны и где-то в страшной дали придавливалось тяжелым черным небом. Москва!.. Как это огромно и, по существу, теперь беспредельно для человеческого глаза!.. Где она начинается? Где кончается?.. Уже не стукнешь но.гой в землю и не скажешь; "Вот здесь!" Федор протянул руку, повернул регулятор приемника. Может, что-нибудь новое в мире?.. Опять легкая музыка! Почему-то в последние дни все время передают легкую музыку. Наверно, чтобы не настраивать людей на тревожный лад. И так хватает... А когда-то Рая возмущалась тем, что легкой музыки передают мало. Она не любила ни опер, ни симфоний...
      Где она сейчас, Рая? Что делает? О чем думает?
      Когда они поссорились, Федора так скрутило, что он даже стал писать стихи. Никогда до этого не писал стихов, а тут вдруг... До сих пор что-то помнится. Они казались ему тогда горькими и мудрыми, эти строчки:
      Не надейтесь,
      Что с первой любовью своей
      Вам удастся легко распроститься!
      Много пасмурных дней,
      Много долгих ночей
      Она будет вас мучить, вам сниться.
      Не надейтесь,
      Что память сотрет ее след.
      Она будет наказывать вас много лет.
      Боль ее
      Умерит лишь усталость.
      След ее
      Стирает только старость.
      Федор помнит, что, когда писал эти стихи, все думал; вот их напечатают, Рая прочтет и поймет, какую страшную ошибку она совершила.
      Но их не напечатали. Собственно, он их никуда и не посылал. Он ведь не поэт!..
      И Рая все равно не поймет... И если даже встретишь ее сейчас на улице - чужой человек... Пять минут вежливого разговора - и в разные стороны. Как будто существуют две Раи та, прежняя, все еще чем-то дорогая, и нынешняя - просто давняя знакомая... Не больше...
      И память, если говорить честно, все-таки многое стирает. Слишком многое... Никуда от этого не денешься.
      И даже боль утихает не только от старости. Чепуха все это!
      Никто ему сейчас не нужен, кроме Аси. И только жаль годы, которые прошли без нее. Годы, развеянные чужими теперь руками, чужими теперь губами...
      Если будет у него сын - пусть лучше женится сразу же, на первой девушке, которую полюбит. И тогда всю жизнь с ним будет молодость. Всю жизнь! И тогда не будет ставших чужими, а когда-то родных губ и рук. Они многое уносят с собой. Слишком многое... Они уносят молодость...
      Ася уже скоро приедет. Буквально вот-вот. Федор теперь каждый день ждет, что зазвонит телефон и она скажет:
      - А я сейчас вылетаю.
      И он будет мчаться на машине через весь город и все равно может не успеть, потому что самолет наверняка придет быстрее, чем удастся пересечь гигантскую столицу из конца в конец. Как это будет? Как они встретятся? Впрочем, что об этом думать? Главное уже вроде ясно...
      А мысль - та самая, туманная - все копошится где-то в глубине мозга и куда-то пробивается, как будет, наверно, пробиваться этот проклятый болид через пояс астероидов.
      А как, кстати, он пройдет через астероиды? Какие удары он получит от этих летающих каменных гор? Астрономы почему-то молчат об этом... Может, потому, что еще не все астероиды открыты? Ведь чуть ли не каждый год открывают новые... Как новый крупный телескоп - так прежде всего новый астероид... Даже в нынешнем году один открыли... Какая-то любительница поэзии... Поэтому, видно, он и назван астероидом Есенина... Этакий малозаметный камешек... Всего тридцать пять километров в поперечнике... Стукнет он с разбегу по болиду - и орбита болида чуть-чуть изменится. Самую малость. И тогда он не пройдет мимо Земли, а врежется в Землю. Или - в Луну. Или, наоборот, - уйдет от Земли подальше... Тут не угадаешь заранее... Почему ничего не пишут об этом? Может, потому, что невозможно предусмотреть удары еще не открытых астероидов!.. Был бы цел Фаэтон, жили бы на нем мудрые фаэтонцы не пустили бы они этот болид дальше Урана или - на худой конец - Сатурна. И не о чем было бы беспокоиться жителям Земли. Но нет ни фаэтонцев, ни Фаэтона. Разорвала его когда-то страшно давно какая-то невероятная сила. Может, такой же вот болид сделал из него пояс астероидов? Много ли надо? Столкнись этот болид с Землей всего лишь полсотни лет назад - и спасения от него нет. И стала бы Земля таким же поясом астероидов, а солнечная система - необитаемой.
      Вот там, вообще-то, и надо было разнести этот болид возле пояса астероидов. А не возле Земли, где он, даже разбитый, может натворить бед на многие века. И тысячами громадных метеоритов, которые десятилетиями будут падать на Землю и унесут тысячи жизней... И поясом обломков вокруг нашей планеты... Иди потом пробивайся сквозь них на ракете... Может, и не пробьешься... Но ведь так далеко наши ракеты не сработают. Они не смогут прийти возле пояса астероидов именно в ту точку, в которую придет болид. У нас пока что нет таких ракет... А может, болид еще и отклонится? Может, за ним еще гоняться понадобится? Разве смогут это сделать ракеты без человека? Без человека!!!
      Ну да, конечно же! Это же ясно, как божий день! Ракеты должен увести туда человек. Именно он должен бросить всю их мощь против болида. И именно там - возле пояса астероидов. Потому что идти сквозь этот пояс с ракетами - опасно. Ракеты могут не дойти.
      Разумеется, человек погибнет. Ни одного шанса спастись. Но ведь Федор может погибнуть и во время катастрофы. Он может утонуть в какой-нибудь гигантской волне, оказаться под обломками здания во время землетрясений... Может просто попасть в поток прорвавшихся через атмосферу ионов. И это, наверно, самое страшное... Он ведь уже давно внутренне приготовился к такой возможности. И миллионы других людей молча приготовились к тому же. Потому что это неизбежность, Никто не знает, кому удастся спастись. Стихия... А так-только он один. Ни Ася, ни мама, никто больше на всей Земле. Только он один. Федор подошел к зеркалу. Вот стоит он - широкоплечий, темноволосый, темноглазый. Крепкий парень с обыкновенным русским лицом. Может, только темные волосы да темные глаза от какого-нибудь татарского пра-пра-прадеда... И все это должно погибнуть. И плечи, и руки, и глаза. Все!
      А зеркало останется.
      И будет висеть на этом же месте.
      И кто-то будет глядеться в него.
      А может, этот кто-то перевесит зеркало вон туда, в угол?
      Кто это будет? Ася?
      Ну да, конечно же, Ася! Кто же еще должен хозяйничать потом в его квартире? Конечно, Ася!
      А имеет ли он право?.. Ведь она совсем девчонка... Она еще ничего не видела... Ей надо жить. Так она же и будет жить! Как захочет! У нее все будет впереди. Просто она будет его помнить.
      А если...
      Нет! Все равно она поймет потом, и простит его, и будет его помнить. Она не сможет его не простить и не сможет забыть, если он полетит. Разве он смог бы?.. Даже Рая не смогла бы после этого забыть его!
      Федор полетит. Конечно, полетит! Как же иначе? Раз придумал, - надо лететь самому. Нельзя же сказать: "Я предлагаю свой способ, только пусть летит кто-нибудь другой". Страшно. Просто страшно!
      Никогда Федор не думал, что ему может быть так страшно. Он всегда считал себя смелым. А оказывается...
      Надо быстрей что-то делать! А то дашь волю страху, и он пропитает каждую твою клеточку, и уж тогда не шелохнешься...
      А, тут - раз, и отрезано... И уже нечего будет решать...
      Федор подходит к телефону. Снимает трубку. Набирает номер. Семь цифр... Как долго их набирать? И теперь еще эти длинные гудки. Гудит, гудит... Как будто ждет, пока бросишь трубку... Как будто выговаривает: "Еще не поздно! Еще не поздно!" Неужели никого нет дома?
      - Я слушаю.
      Это Сергей Михайлович. Начальник двенадцатого отдела. Это человек с добрыми, в морщинах, глазами, который всегда и все понимает сразу. С полуслова.
      Федор торопливо, не давая себя перебить, говорит о своем плане. Он уверен, что нужно увести ракеты с ядерными зарядами к поясу астероидов и встретить болид там. Он знает, что к этому почти все готово. Марсианская ракета вполне пригодна. Только расширить пульт управления другими ракетами. Он считает, что это должно быть доверено ему, Федору. Он прошел все тренировки. Он знает маршрут. Он подготовлен к тому, чтобы вести за собой ракеты. У нас нет ни одного другого космонавта, который сейчас был бы готов к этому рейсу больше, чем он. Ну вот, наконец, и все! Все сказано! Федор переводит дыхание.
      - Что еще от меня требуется? Расчеты? Я могу сделать их быстро. Хоть за ночь.
      - Нет, Федя, расчеты твои не нужны. Расчеты сделают машины. А ты ночью спи. А лучше всего - сходи сейчас в кино... И вообще ты молодец! Я постараюсь, чтобы твой план сегодня же вечером был известен правительству. Пока, Федя. Обнимаю тебя...
      Федор опускает трубку. Ну вот! Удивительно - теперь уже совсем не страшно. Потому что испугаться и отступить - уже невозможно... Может, действительно, сходить сейчас в кино? Звонит телефон. Это, наверно, Сергей Михайлович. Ему, наверно, что-то еще не ясно.
      - Да...
      - Федя?
      Девичий голос. До Федора даже не сразу доходит, что это голос Аси.
      - Я...
      - Здравствуй... Я прилетела...
      - Ася? Где ты сейчас?
      - В Быкове. В аэропорту.
      - Почему ты не позвонила из Пензы?
      - Я звонила. Твои телефоны не отвечали. Ни домашний, ни рабочий... Я и сейчас тебе звоню, звоню... С кем это ты так долго любезничал?
      - С начальником отдела... Как мне тебя увидеть, Ася?
      - Приезжай за мной... Прямо сюда. Я буду ждать тебя в главном зале. Возле газетного киоска.
      - Это долго, Ася... Ты дождешься?
      - Дождусь! Я ведь прилетела к тебе... Понимаешь? Не к тетке... К тебе!
      12.
      - Федя...
      - Что?
      - Это все правда?
      - О чем ты?
      - Ну, это не сон?
      - Конечно, нет! Чудачка!
      - А мне все кажется, что это сон. Что вот проснусь - и ничего этого нет.
      - Тебе еще сначала надо уснуть. А проснешься - я буду рядом...
      - Знаешь... Я так долго ждала этого дня... этой ночи...
      - Я тоже...
      - Вот сейчас я на тебя все гляжу, гляжу... А утром, наверно, не смогу глядеть тебе в глаза... Я очень боюсь утра.
      - Утром мы пойдем в загс.
      - Чудак! Я никуда не пойду. Мне это совершенно не нужно.
      - Мне это нужно.
      - Зачем? Какое это сейчас имеет значение? Впереди такое...
      - Такого не будет!
      - Если бы это от тебя зависело!
      - Это зависит от меня.
      - А ты шутник...
      - Я не шучу.
      - Ну, ладно. Не надо об этом. Пусть сегодня во всем мире будем только ты и я. Хорошо? Будто все на Земле только начинается... И мы - первые люди... И у нас - первая любовь... И мы ничего не знаем о будущем...
      - Ты и на самом деле ничего о нем не знаешь.
      - А ты?
      - Немного больше тебя.
      - Но ты расскажешь мне это завтра. Ладно?
      - Ладно.
      - А сегодня ты знаешь столько же, сколько я... Ничуть не больше... Поцелуй меня, Федя...
      - Что ты там делаешь, Федя?
      - Варю кофе.
      - А знаешь, я не умею варить кофе.
      - Это такой существенный недостаток, что терпеть невозможно. Я требую немедленного развала!
      - Это еще что!.. У меня, знаешь, сколько недостатков!..
      - Знаю.
      - Ну, сколько?
      - Сказать тебе точно?
      - Конечно!
      - Меньше, чем у меня.
      - А если больше?
      - Больше не бывает.
      - Федька, родной!..
      - Асенька...
      - Ну, а теперь включим радио и послушаем, что произошло в мире за эту ночь первой любви первых на земле людей...
      ...Из Вашингтона передают: первая же реакция Белого дома на предложение Советского правительства была самой положительной. Представитель Белого дома Скетч заявил корреспондентам, что президент рассмотрит в ближайшие часы проект ответа Советскому правительству. Скетч заявил далее, что президент намерен предложить в своем ответе немедленную встречу глав правительств в Женеве...
      - Ну, вот видишь... Ты слыхала вчера наши предложения?
      - Да. Но я не очень верила вчера в благоразумие Запада... Столько лет ведутся переговоры... И все какие-то мелкие соглашения...
      - Мелкие открывают дорогу крупным.
      - Очень уж долго открывают! Люди устали ждать.
      - Ничего. Теперь договорятся.
      - Пора бы! Дальше некуда!
      - Ты пей кофе, пока горячий... Остынет.
      - Я и жду, пока остынет. Я не люблю летом горячий... Ты не опоздаешь на работу?
      - Сегодня воскресенье.
      - Как хорошо! А я и забыла... Просто забыла. Значит, ты сегодня никуда не уйдешь?
      - Никуда. Если ничего не случится.
      - А что может случиться?
      - Вот этого никогда не угадаешь.
      - Съездим сегодня в какой-нибудь парк, а? Мне хочется, чтобы кругом была музыка, и люди, и чтобы все видели, какая я счастливая!
      - Съездим...
      - Я, наверно, сейчас глупая, да?
      - Не очень.
      - Что значит - "не очень"?
      - Ну... не глупей меня...
      - Почему ты так решил?
      - Глупее - невозможно!.. Я ведь просто обалдел от счастья, Аська... Просто обалдел от счастья...
      - Кто это тебе звонит?
      - Сейчас узнаем... Я слушаю...
      - Доброе утро, Федя! Это я... Ну как? Держишься?
      - А что мне сделается, Сергей Михайлович?.. Доброе утро!
      - Я передал, Федя, твое предложение.
      - Спасибо...
      - Это тебе спасибо! Но ты - не первый!.. В правительстве, оказывается, уже есть такое же предложение. От группы ученых и конструкторов... Ты просто первый из космонавтов...
      - И то хорошо... А кто отправляется, Сергей Михайлович?
      - Это еще неизвестно! До этого еще далеко! Вначале надо в принципе решить... Но мне кажется, у тебя есть шансы...
      - Я очень прошу, Сергей Михайлович! Очень!
      - Это понятно... Каждый из той группы тоже просит послать его. Мне так и сказали...
      - Но я же готов... А они не пилоты...
      - Это учтется, Федя! Все учтется! Слушай! А что ты сегодня делаешь? Может, махнем ко мне на дачу? У меня там бильярд есть...
      - Мы с женой собирались в парк, Сергей Михалыч...
      - С женой?
      - Да.
      - Когда ж это ты... успел-то?
      - Вчера.
      - Хм... Поздравляю!.. Ты хоть представишь ее... благородному собранию?
      - Разумеется.
      - Как это ты все втихаря...
      - Так получилось.
      - Москвичка?
      - Землячка.
      - Из Пензы?
      - Да.
      - Вы, пензяки, дружный народ... Я где-то слышал об этом...
      - Это точно, Сергей Михалыч... Это есть...
      - А ты знаешь, что тебе по этому случаю положены три дня?
      - Слыхал.
      - Так вот, до четверга в отделе можешь не появляться. А в школу космонавтов я позвоню. Порадую...
      - Да я сам...
      - Нет, ты молчи! А то ввалятся поздравлять, а вам сейчас никто не нужен... Я же понимаю... Свадьбу-то не зажмешь?
      - Постараюсь не зажать.
      - Ну, ладно. Счастья тебе, Федя... Жене поздравления передай.
      - Спасибо.
      - Да! Она знает?
      - О чем?
      - Ну, о твоем предложении...
      - Нет.
      - Н-да... Впрочем, может, ты и прав. А то смотри... Охотников ведь много.
      - Не обижайте меня, Сергей Михалыч! Я этого не заслужил.
      - Ну, прости, Федя! Не сердись! Это я так - позавидовал тебе просто... Будь счастлив, друг!
      - Спасибо, Сергей Михалыч! Пока.
      - Зачем ты так, Федя? Жена... Жена...
      - Я не хочу лгать людям, Асенька! Я не умею лгать.
      13.
      Из Совмина Федору позвонили в пятницу. Его разыскали в двенадцатом отделе как раз в то время, когда он отмечал в макете кабины проверенные приборы. В кабине был телефон. И Федор удивился,, когда он зазвонил. Этот телефон звонил лишь в исключительных случаях.
      - Это Федор Андреевич? Здравствуйте.
      Спокойный, слегка окающий голос, уже знакомый по телевизионным передачам.
      - Здравствуйте.
      - Вы, наверное, волнуетесь?
      - Есть немного... - Федор улыбнулся.
      - Мы все - тоже...
      - Понимаю.
      - Спасибо вам за ваше предложение... Сейчас это. все рассматривается... Но в принципе, понимаете, в принципе это возможно. Мне поручено поблагодарить вас...
      - Служу Советскому Союзу!
      - А теперь относительно вашей кандидатуры... Это пока не решено. Это будет решаться отдельно.
      - Я просил бы учесть, что я лучше всех готов сейчас к выполнению этого задания.
      - Хорошо. Мы учтем это... Вы, кажется, на днях женились?
      - Да.
      - Поздравляю вас! Большого вам счастья!
      - Спасибо!
      - Всего хорошего, Федор Андреевич.
      "К чему бы этот вопрос о женитьбе? - обеспокоенно подумал Федор, положив трубку. - Неужели из-за этого могут послать Витьку? Он ведь холост... Вот трепло! - выругал он себя." И кто меня за язык тянул?.."
      Он выбрался из макета, стал быстро ходить позалу.
      "Витька моложе, - говорил себе Федор. - Витька - инженер. Он еще невероятно много может сделать. Наверняка больше меня... А в ракете я опытнее... У меня тверже рука... Как мне все это объяснить им? Как объяснить?"
      Он подошел к окну, резко распахнул створки. Внизу, под окнами, слегка раскачивались верхушки сосен. Институт стоял в лесу. Густой запах хвои ворвался в зал вместе с легким порывом ветра. "Страшно то, - думал Федор, - что никто не будет со мной об этом говорить. Никто не будет выслушивать мои доводы. Решат где-то там, далекои все. Скажут: женился пусть остается... и потом бейся головой об стенку..." Внизу, под окнами, слегка раскачивались и тихо шумели сосны. Они видели всякое. Они были ко всему равнодушны.
      14.
      - Федя...
      - Да...
      - Я сегодня наводила порядок в шкафу и примерила твой мундир...
      - Ну и как?
      - Представь, он мне очень идет... Я в нем такая строгая...
      - Ты и без него строгая...
      - Без него, увы, не очень. Но, знаешь, я хотела сказать не об этом...
      - А о чем же?
      - Когда я его примеряла, я увидела на мундире значок космонавта... Это правда?
      - Что - правда?
      - Что ты космонавт?
      - Правда.
      - И ты летал?
      - Да.
      - А почему об этом нигде не сообщалось?
      - Это была тренировка, О тренировках давно уже не сообщают.
      - И ты еще полетишь?
      - Возможно.
      - Почему ты не сказал этого мне сразу?
      - Что я могу полететь?
      - Что ты космонавт...
      - А ты что, не полюбила бы меня тогда?
      - Глупый! Как я могла тебя не полюбить?
      - Ну вот поэтому я и не сказал...
      - А знаешь, когда я увидела этот значок, мне стало страшно.
      - Из-за чего?
      - Из-за того, что я могу тебя потерять... Я вдруг поняла, что без тебя мне жизнь не нужна...
      - Не надо об этом, Ася. Ни говорить, ни думать. Запомни: военный я летчик или космонавт - шансы примерно одинаковы. Даже, может, космонавтам спокойнее... Так что думать не о чем... Договорились?
      - Да, да... Конечно... Прости меня, Федя! Я дура, да?
      - Я люблю тебя...
      - А знаешь, Федя... Я вот иногда думаю: что было бы, если бы мы с тобой не встретились тогда у фуникулера?.. Неужели мы могли вообще не встретиться?
      - Это исключено. Мы встретились бы у Кости Ибрагимова... Или у Новицких... Я все равно собирался к ним зайти... Или где-нибудь еще... Даже просто в булочной на Московской... Мы не могли не встретиться! Понимаешь - не могли!
      - А куда ты должен будешь полететь?
      - Это пока не решено.
      - А когда?
      - Не скоро. У нас сто лет впереди!..
      15.
      В двенадцатом отделе появился еще один дублер - Андрей Кедровских, плотный, румяный сибиряк с задорным, пухлым и вздернутым носом. Так и хотелось подойти к нему и сказать; "Чего это ты задаешься, а?"
      Федор знал Андрея по школе космонавтов. Там о его выдержке ходили легенды.
      Федор понял, почему он здесь появился. Значит, полет решен. Значит, начинается подготовка. И вполне понятно, что в этом случае, когда космонавт идет на верную смерть, лучше иметь в запасе лишнего дублера. И именно такого, как Андрей Кедровских.
      В общем, Федор отлично понимал все соображения тех, кто прислал сюда Андрея. И не обижался. Они действовали правильно. На их месте он, видимо, действовал бы так же. Но он знал, что Андрей не понадобится... Если, конечно, дублировать придется его, Федора.
      В отделе все шло, как обычно. Не изменились существенно ни характер работы, ни ритм ее. Только меньше стало улыбок и шуток. Только больше стало плотно сжатых губ. Только все чаще и чаще космонавты ловили на себе печальные взгляды людей. Об изменившемся характере полета уже знали и думали все. Но при космонавтах об этом пока не говорил никто.
      Лишь после того как было опубликовано решение Женевского совещания глав правительств, лишь после того как весь мир узнал о той встрече, которую приготовит человечество гигантскому болиду возле пояса астероидов, - лишь после всего этого открыто заговорили о полете и в двенадцатом отделе. В это утро Сергей Михайлович пришел в комнату к космонавтам и, основательно, видно, надолго усевшись на диване, закурил.
      - Как самочувствие, мальчики? - спросил он.
      - Отличное, - ответил Федор.
      - Бодро идем ко дну, - добавил Виктор.
      Андрей Кедровских промолчал. Он все еще не освоился и чувствовал себя стесненно.
      - Как вы думаете, - спросил Сергей Михайлович, - сколько ракет уведет с собой космонавт?
      - Много. - Виктор усмехнулся. - Иначе ничего не выйдет.
      - Чем больше, тем лучше, - заметил Андрей. - Тем меньше, значит, их останется на Земле.
      - Половину всех ракет. - Сергей Михайлович стряхнул пепел с папиросы. - Каждая страна дает половину. Так записано в протоколе.
      - Это, конечно, неплохо, - задумчиво сказал Федор. - Но мне еще больше нравится пятый пункт соглашения...
      - Да... Это пункт блестящий!.. - Сергей Михайлович задумался, потом процитировал: - "После уничтожения болида прекратить производство ядерных боеголовок и взять оставшиеся ракеты под международный контроль..." И как это они все-таки договорились?..
      - Ради такого пункта, - Федор слегка улыбнулся, - стоило бы даже выдумать болид, если бы его не было...
      - К сожалению, он не выдуман. - Сергей Михайлович придавил в пепельнице папиросу, побарабанил пальцами по лакированному подлокотнику дивана. - К сожалению...
      Он о чем-то задумался, глядя в окно, а Федор смотрел на него и невольно вспоминал до нелепости обидную судьбу этого человека. Когда-то он тоже был в школе космонавтов. Его готовили к первому полету вокруг Луны. Еще без ведомых ракет просто" с кинокамерой. И вдруг его отстранили буквально за три дня до полета. Кто-то как-то случайно обнаружил у него небольшую близорукость. Совсем небольшую. Сергей Михайлович и сам, кажется, не подозревал о ней. Но для врачей этого оказалось достаточно...
      Наверно, вот тогда у него и появились эти горькие складки возле рта, которые так старят его. Наверяо, тогда у него и появились первые седые волосы на висках.
      Сейчас он доктор наук, его теоретические работы обошли весь мир, а вот горькие складки у рта остались на всю жизнь.
      - С завтрашнего дня, мальчики, на нас будут работать одиннадцатый и тринадцатый отделы. - Сергей Михайлович снова посмотрел на Федора и улыбнулся. - Задача у них такая: максимально усилить противорадиационную защиту кабины за счет почти всей телетехники и рассчитать маневр, при котором корабль уйдет от взрыва.
      - Вы думаете, есть шансы? - спросил Виктор.
      - Предложено найти их.
      16.
      Давно уже Федор не смотрел иностранной периодики в читальне. Даже, казалось, совсем забыл про нее. Все Ася да Ася... Но, видно, даже самая сильная и самая счастливая любовь не может убить добрых старых привычек. И вот снова потянуло в читальню. И, не желая проводить этот вечер без Аси, Федор позвал ее с собой.
      Сейчас, она сидит рядом, листает американские бюллетени по электронике, но думает, кажется, совсем не о том, что читает. То и дело, как бы невзначай, она касается Федора то локтем, то плечом и часто глядит на него, и иногда утаскивает под стол кисть его руки и там тихонько гладит ее.
      А на столе шелестят газеты, кричат жирные заголовки:
      "Сенатор Уилкинс спрашивает президента: где гарантии того, что русский космонавт не сбросит ведомые им сотни ракет на территорию Штатов?" "Кто будет русским космонавтом-смертником?" "Сколько может заплатить русское правительство семье погибшего героя-космонавта?" "Сенатор Бар отвечает сенатору Уилкинсу; русского космонавта должны освидетельствовать перед полетом американские психиатры. Только сумасшедший может сделать то, о чем говорит Уилкинс".
      "Грандиозная программа спасения космонавта! Русские поставили на службу все силы науки, чтобы дать космонавту шансы спастись".
      "В России прекращено строительство плотин по берегам морей, рек и озер. Русские верят в успех задуманного ими гигантского космического эксперимента".
      "Запрос лейбориста Доджа в палате общин. Что будет, если русский космонавт промахнется? Хватит ли оставшихся на Земле ракет для осуществления начального предложения России?"
      Федор задерживает взгляд на газетной полосе. Едва заметно улыбается.
      "Не промахнусь! - думает он. - Ни за что не промахнусь! Дали бы мне увести с Земли все военные ракеты! Чтоб ни одной не осталось!.. Эх, дали бы только!"
      Шелестят газетные страницы. Мелькают жирные заголовки. Тихо сидят за столами немногочисленные в этот вечер посетители читальни. Уютный свет настольных ламп ровен, спокоен, но почему-то сейчас именно он вызывает у Федора мысль об иллюзорной устойчивости и прочности всего, что создано человеком.
      17.
      Они идут из читальни пешком. Они долго идут по вечерней Москве. На первый взгляд, она такая же, как обычно; летняя, нарядная вечерняя Москва. Она шуршит по асфальту шинами, шелестит листьями лип, шепчется губами влюбленных, пришедших на вечерние свидания.
      Но, если приглядеться повнимательней, она не совсем такая, как обычно, эта вечерняя Москва.
      Сквозь громадные витрины видны пустые, ярко освещенные залы промтоварных магазинов. Одинокие продавцы вечерних смен читают книги, смотрят карманные телевизоры или разговаривают, собравшись кучками. Этим продавцам нечего делать. Очень уж мало вещей покупают сейчас люди. Только то, без чего совершенно нельзя обойтись. Никто ничего не покупает впрок. Никто не везет домой новую мебель. Никто не несет в подарок рубашку или отрез на платье. В подарок теперь несут билеты на хороший спектакль или редкий концерт, карточку оплаченного ужина в ресторане, месячный абонемент на новые фильмы.
      Даже моды остановились на прошлогоднем уровне. И художники и манекенщицы скучают в пустых Домах моделей.
      Кому сейчас до новых мод? Кому сейчас нужны вещи?
      Вещи потеряли свою прежнюю ценность...
      Только игрушки в цене. Очень много игрушек покупают сейчас! Никто не жалеет денег на то, чтобы доставить детям побольше радости...
      Ася смотрит в витрины пустых магазинов и тихо, задумчиво говорит:
      - Знаешь, Федя... Папа рассказывал... В начале пятидесятых годов было что-то в этом роде... Все боялись атомной войны. Говорили, что она может начаться в любой день. И старались поменьше покупать. А потом поверили, что войны не будет, и кинулись в магазины...
      - Тогда было не совсем так, - замечает Федор. - Тогда было мало вещей. И они были дороги. Поэтому... ну, не так бросалось в глаза, что их не берут... Мне тоже рассказывали.
      Они медленно идут по Москве, и держатся за руки, и смотрят на играющие неоновые рекламы. Кому нужны сейчас эти рекламы? Зачем они так яростно играют? По инерции?.. У подъездов многих домов светлеют фанерные доски. На всех на них написана одна и та же фраза:
      "Все мужчины этого дома (или этого подъезда) готовы лететь к болиду".
      Федор помнит, как сразу после Женевского совещания шли по улицам первые манифестации добровольцев. Шли длинные, бесконечные колонны людей, каждый из которых готов был лететь к болиду. В этих колоннах были и женщины, и мальчишки, и даже школьницы с косичками. Потом манифестации прекратились. Потому что они отнимали у людей много времени, а время было дорого.
      Но, когда прекратились манифестации, во все руководящие учреждения страны повалили письма. Миллионы людей предлагали себя в качестве космонавтов. Письма эти шли в Москву со всех концов мира. Не было, кажется, на карте такой страны, в которой не объявились бы добровольцы. ТАСС пришлось тогда выступить со специальным сообщением. В нем говорилось, что по решению Советского правительства к болиду полетит только гражданин СССР. " Но и после этого сообщения приходили письма Дзза рубежа. Не все слышали это сообщение. Не все верили ему. Не все считали его справедливым. А Федор так и не написал заявления... И никто из наших космонавтов, кажется, не писал таких заявлений. Это было бы, наверно, просто не по-товарищески. Ведь каждый из космонавтов хотел лететь. И ни у кого не было оснований считать своих товарищей трусами. И еще; все они прекрасно понимали, что полетит кто-то из них, а не из тех добровольцев, которые толпами идут по улице. И сейчас еще идут и идут в Москву письма от добровольцев. Их уже не читают. Их невозможно прочитать все. Их сразу отправляют в Музей космонавтики.
      Одно время по призыву какой-то молодежной организации добровольцы начали носить голубые повязки на рукаве. Но уже через несколько дней этих повязок стало так невероятно много, что они потеряли всякий смысл.
      Повязки исчезли. И вот недавно стали появляться такие фанерные доски у подъездов жилых домов, у заводских проходных, в учрежденческих вестибюлях. Наверно, скоро не будет такого подъезда, где не висела бы фанерная доска с надписью.
      И тогда их снимут. Как сняли повязки.
      И появится что-нибудь другое.
      Потому что люди изобретательны. И настойчивы.
      Лететь хотят миллионы.
      А полетит один.
      И почему-то Федор все еще верит, что этот один - будет он. Не кто-нибудь другой, а только он. Ася медленно идет рядом. И прижимается щекой к его плечу. И молча глядит на нарядную вечернюю Москву. Ее родную Москву.
      А Москва шуршит по асфальту шинами, шелестит широкими листьями лип, играет неоновыми рекламами, шепчется нежными губами влюбленных, пришедших на вечерние свидания.
      18.
      - Федя, а ты не знаешь, кто полетит к этому болиду?
      - Не знаю, Асенька... Этого пока никто не знает.
      - Почему?
      - Еще не решено.
      - Но ведь не ты?
      - Ты же понимаешь... Каждый был бы счастлив, если бы это доверили ему...
      - Это я понимаю!.. Я бы даже предложила себя, если бы это имело смысл... Я только спрашиваю...
      - Федя?
      - Я, Сергей Михалыч. Доброе утро.
      - Здравствуй, Федя... Я вот почему так рано позвонил... Мне только что сообщили... Ну, в общем, тебя сегодня утром могут вызвать на Президиум ЦК... Я хотел тебя предупредить...
      - А зачем, Сергей Михалыч? Вы не знаете?
      - Видимо, решают - кто... Понимаешь?
      - Да.
      - Так что приготовься...
      - Я всегда готов... Как юный пионер...
      - Рад слышать.
      - Когда могут вызвать?
      - Не знаю. Тебе позвонят.
      - Мне ждать дома?
      - Зачем? Приходи в обычное время в отдел. Тебя разыщут... Ну, пока...
      - Ася... К нам завтра приедет мама... Дня на три.
      - Хорошо... Я все приготовлю... А знаешь, мне почему-то немного стыдно перед ней...
      - За что?
      - Ну, за то, что у нас все так... быстро, что ли...
      - Чепуха! Наоборот - медленно.
      - А когда мы съездим к моим, Федя?
      - Я сейчас не могу уехать. Никак. Меня не отпустят. Может, они к нам приедут?
      - Нет! Они первые не приедут. Первый должен ты.
      - Тогда придется подождать, Асенька.
      - Долго?
      - Не знаю. Это от меня не зависит.
      - Ну хоть примерно - сколько?
      - Даже примерно не знаю.
      - Но как только сможешь, съездим? Хоть на три дня!.. Хорошо?
      - Конечно, съездим!
      19.
      - Я завтра уезжаю, Асенька.
      - Куда?
      - Далеко... Очередная тренировка.
      - И надолго?
      - Видимо, надолго.
      - На неделю?
      - Что ты... Глупенькая... Мы в таких случаях уезжаем не меньше чем на три месяца.
      - Я без тебя не смогу столько... Просто не смогу, Федя... Мы ведь еще ни разу не расставались...
      - Ничего, Привыкнешь... Человек ко всему привыкает... Это ведь неизбежно...
      - А мне нельзя туда?.. Ну хоть где-нибудь рядышком! Чтоб хоть по воскресеньям тебя видеть!..
      - Нельзя, Ася... Туда женам нельзя... Даже рядышком...
      - А если космонавт - женщина?.. Мужу можно?
      - Тоже нельзя... Если, конечно, он сам не космонавт.
      - А там есть какие-нибудь женщины?
      - Есть... Они там работают.
      - И они красивые?
      - Есть и красивые.
      - Хм...
      - Глупая!.. Ведь лучше тебя нет!
      - А я ничего и не говорю.
      - Ну, думаешь.
      - И не думаю! Я ведь понимаю, что ты мог бы жениться и на тех женщинах... Если бы захотел...
      - Не мог бы!.. Я мог жениться только на тебе!..
      - Федя...
      - Что?
      - Мы так и не съездили к моим...
      - Ты же сама видишь, какое сейчас время...
      - Да... Конечно... А все-таки обидно... Как будто я их обокрала... Они у меня хорошие... И они все стерпят... И ничего не скажут... Только я знаю, что мама будет уходить в ванную плакать... А папа будет курить... Одну за другой... Мама почему-то всегда уходит плакать в ванную...
      - Ну, что я могу сделать, Асенька?.. Хочешь, я напишу им еще одно письмо?
      - Напиши... Только не здесь... Оттуда... Пока ты здесь, я хочу, чтобы ты каждую минутку был со мной...
      - Хорошо... Я напишу им оттуда в первый же день.
      - И мне тоже пиши... Как можно чаще... И звони... Ладно?
      - Я буду писать и звонить тебе каждый день, в который только можно будет писать и звонить.
      - Федь... А почему ты не сказал мне раньше, что ты туда поедешь? Ведь ты раньше знал...
      - А зачем?.. Ты бы только лишние дни мучалась... И потом ведь знаешь, как у нас?.. Иногда все меняется в последнюю минуту...
      - А кто полетит к болиду - еще не решено?
      - Пока нет.
      - А ведь пора уже.
      - Вот после этих тренировок будут решать.
      - Значит, может, и ты?
      - Может, и я.
      - Страшно! Мне так страшно, Федька!
      - А ты не бойся... Если я - мы еще увидимся...
      - Думаешь, от этого легче? Чудак!
      - По-моему, должно быть легче...
      - Ну, это только по-твоему... А скажи, Федь, - без человека нельзя? Ну, чтобы электронный мозг... Ведь абсолютно все можно предусмотреть и запрограммировать. Все, что доступно человеческому уму. Даже больше!
      - Нельзя без человека, Асенька! Никак. Всего не запрограммируешь. В нашем деле - особенно... У нас сплошные неожиданности... И ведь многого просто не знаем. Как это запрограммировать?
      - Я не хочу, чтобы ты летел! Лучше пусть я!
      - Глупая! Ну, зачем ты плачешь?.. Ну, не плачь!.. Ну, не надо!.. Мне еще могут и не доверить... Есть космонавты намного опытнее меня. Я сосунок по сравнению с ними. Вон с Луны сколько вернулось! Зубры!.. А я и на Луне еще не был... Ну, пожалуйста, не плачь!
      - Вот и кончается эта ночь... Ты так ни на минутку и не заснул.
      - Ты - тоже...
      - Я-то потом отосплюсь!..
      - Мне тоже дадут...
      - Когда ты едешь?
      - Сразу после завтрака.
      - И куда - на аэродром?
      - Нет, сначала в институт.
      - Я провожу тебя, ладно?
      - Я как раз хотел попросить тебя об этом.. Все-таки еще двадцать минут вместе.
      - Федь... Я всю ночь думала: говорить тебе или не говорить...
      - О чем? О чем вообще ты можешь мне не сказать?
      - У нас, наверно, будет ребенок.
      - Аська! Как здорово! Только почему "наверно"?
      - Я еще сама точно не знаю... Я поэтому и не хотела пока говорить. Но ведь ты уезжаешь. Я хочу, чтобы ты себя берег... Не только для меня. Для него - тоже... Ты ему очень нужен! Понимаешь - очень!
      - Я знаю, Ася... Я рос без отца. Мне это не надо объяснять...
      - Я и не объясняю... Ты только помни о нем, ладно?
      - Конечно! Мы назовем его Андреем, хорошо? Ты только послушай - Андрю-уха...
      - А если это будет она?
      - Тогда Аллой.
      - Почему вдруг Аллой? У тебя была девушка, которую звали Аллой?
      - У меня не было такой девушки... Просто мне нравится это имя. Оно ближе всех к Анне. Мама - Анна. Ты - Анна... Куда же еще третью Анну?
      - Дома ее можно звать Анютой... И никто не перепутает.
      - Хорошо. Давай назовем Анной... Я буду только рад.
      - Нет, уж лучше давай Аллой... Я хочу, чтобы все было по-твоему...
      - Федь...
      - Что?
      - Я вот все думаю: почему ты такой же, как обычно?.. И вчера весь день, и ночь... И вот кофе сейчас варишь... Как всегда... А ведь ты уезжаешь...
      - Ну и что?
      - Ведь ты можешь полететь...
      - Это моя работа...
      20.
      Они не увиделись больше. В то утро Ася проводила его до ворот института и долго глядела ему вслед из-за железных прутьев ограды, покрытых белой серебристой эмалью
      А он все шел по аллее, и оборачивался, и махал ей. И наконец вошел в подъезд.
      А через десять дней он уже сидел в кабине, и это была настоящая кабина ракеты, а не макет, и в ней уже не было телефона.
      Он слышал в наушниках тихие песни. Свои любимые песни. И старинные русские романсы в исполнении
      Козловского, и грузинскую песню "Тбилисо", которая напомнила ему, что он так и не успел побывать в этом прекрасном южном городе, и последнюю, совсем новую эстрадную песенку "Увези меня на облаке подальше", которую он насвистывал все эти дни на космодроме.
      "Впереди были десять минут. Последние десять минут, в которые он еще мог сказать, что не хочет лететь, и мог опуститься вниз, чтобы его заменили дублером.
      Его дублеры - Виктор Семенов и Андрей Кедровских - сидели в скафандрах на пульте управления. Они ждали. Федор знал, что они ждут напрасно. И они наверняка это знали. Но так уж положено. Его ничем не отвлекали в эти последние десять минут. Все простились с ним раньше. И Председатель Совета Министров обнял и трижды поцеловал его раньше, и последнее его слово к жителям Земли записали на пленку тоже раньше. Эти десять минут оставили только ему одному. Он, собственно, просил, чтобы их не оставляли. Но его просьбу как бы не заметили.
      Он знал, что эти десять минут не нужны. Он все равно не выйдет из ракеты. Но уж коли их дали, нужно все перебрать в памяти - не забыл ли что-нибудь сделать.
      Он написал и наговорил на пленку все, что можно было сказать своим близким: и маме, и Асе, и Асиным родителям, и своему будущему ребенку. Он сделал две записи; отдельно Андрюшке и отдельно Аллочке. Ася сама отберет нужную... Он привел в порядок все свои старые заметки о тренировочном полете вокруг Земли и все свои соображения о полете к Марсу с управляемой ракетой, которые он записывал много месяцев - во время подготовки рейса. Когда-нибудь это еще пригодится. Люди ведь все равно полетят к Марсу. Не сейчас, так немного позже...
      А, собственно, зачем вот сейчас думать - успел, не успел... Ведь еще так долго лететь! И так долго будет хорошая, надежная связь с Землей! Все, что не успел, можно еще передать... Только разве письма уже не пошлешь...
      Все-таки жаль, что он уводит только половину военных ракет. Так и не договорились о том, чтобы увести все. Еще боятся друг друга. Еще не верят друг другу. Еще не все понимают, что Земля стала слишком мала и тесна для войн.
      Постепенность... Черт бы ее побрал, эту постепенность! Но, видно, люди иначе не могут... Что ж... Лучше так, чем никак!
      Интересно, что будет завтра? Завтра о Федоре узнают все, весь мир. Даже, может, сегодня вечером... Скажут по радио, что улетел Федор Веселов. И все... И Аська повалится на тахту реветь. И маматоже. А Асина мать, наверно, пойдет плакать в свою ванную. Он так и не повидал Асину мать!.. Свинство вообще-то! Нужно было бы как-нибудь вырваться - хоть на денек... Вот уж это, действительно, не успел... И теперь уже не успеешь.
      - Федя...
      Негромкий, спокойный голос в наушниках.
      - Слушаю, Сергей Михайлович...
      - Ты готов?
      - Давно.
      Видно, кончились эти десять минут.
      - Можно давать старт?
      - Давайте.
      - До свиданья, Федя!.. Целую тебя!
      - Прощайте, Сергей Михалыч!
      - Не "прощайте", а "до свидания!"... Ты там не будь лихачом! Возвращайся! Знаешь ведь - для этого сделано все!
      - Знаю, Сергей Михалыч. Постараюсь вернуться!
      - Ну, пока...
      И сейчас же в наушниках другой голос - густой, жесткий:
      - Вышку отвести!
      И через три минуты снова тот же голос:
      - Счет!.. Десять... девять... восемь... семь...
      21.
      Он летел почти два месяца. Целый месяц он еще разговаривал с Землей, и передавал показания десятков приборов, и шутил, и даже пел по радио песни.
      За ним шли сотни страшных ракет. Они поднялись со всех космодромов Земли через полминуты после того, как поднялся он. Они так и шли за ним на расстоянии в полминуты.
      Потом прервалась радиосвязь, и он включил лазер, м земные обсерватории поймали его первое сообщение в пучке света.
      "Пересек орбиту Марса. Радиостанций Земли не слышу. Самочувствие нормальное. Управление ракетами работает надежно".
      И затем приняли еще два его световых сообщения. И снова он говорил, что все нормально. И еще извинялся, что "пишет редко" - бережет энергию. А потом, в одну из ясных осенних ночей, люди увидели, как на черном небе ярко вспыхнула звезда. Невероятно ярко! И несколько часов, пока не рассвело, она была самой яркой звездой на небе. Все телескопы Земли смотрели на нее в эту ночь. И еще миллионы людей - без телескопов. А на следующую ночь эту звезду уже вовсе не было видно простым глазом.
      Газеты и радио сообщили, что гигантский болид, угрожавший Земле, развеян в пыль.
      В своих утренних интервью астрономы всех стран отмечали, что взрыв произошел не там, где ожидали его увидеть. Он сдвинулся чуть-чуть в сторону. Всего лишь на две минуты, но сдвинулся.
      Многие понимали, что две минуты - это только здесь, на Земле, "чуть-чуть". А там, в космосе, - это гигантские расстояния.
      Еще через день люди узнали, что, в соответствии с решением Женевского совещания глав правительств, на следующие сутки после уничтожения болида по всей Земле было прекращено производство атомного и ядерного оружия и строительство военных ракет. Специальная международная комиссия начала проверять выполнение этого решения. Планета, наконец, перестала вооружаться. Впервые за всю свою историю.
      А еще через день газеты и радио сообщили, что принят и расшифрован последний сигнал, переданный с помощью лазера Федором Веселовым:
      "Болид отклонился от рассчитанной орбиты. Выключаю автоматы. Перехожу на ручное управление.. Прощай, Земля!"
      Люди, слушавшие это по радио, снимали шапки.
      Люди, читавшие это в газетах, снимали шапки. Многие плакали. На домах как-то стисхийно начали вывеши* вать траурные флаги. Все уже знали, что только автоматы могли осуществить тот маневр, который давал космонавту шансы на спасение.
      22.
      В Лермонтовском сквере Пензы можно иногда увидеть молодую женщину с детской коляской. У женщины прозрачные, очень красивые серые глаза. И очень печальные.
      Эту женщину сразу узнают. Еще бы - ее портреты были во всех газетах и журналах мира. Она так и не осталась в Москве. Она вернулась в Пензу, и живет у родителей, и ходит в гости ^ своей свекрови, и подолгу стоит над крутым обрывом во дворе, где когда-то, еще мальчишкой, играл ее муж. Когда люди узнают ее, они думают:
      "Он любил ее! Это его жена..."
      И уступают ей дорогу, и очередь у кассы в магазине, и место на скамейке в сквере. Она тоже часто думает, когда глядит на людей:
      "Он любил вас!.. Он всех вас любил!.. И ни разу не сказал об этом..." В его дворе по-прежнему бегают мальчишки. Они играют в войну, и гоняют на велосипедах, и бьют окна футбольным мячом. Их ругают и матери, и соседки, и дворники. Они плачут, просят прощения, а на другой день все начинается снова - потому что они мальчишки. Почти все они хотят стать космонавтами. И ведь кто-то из них станет!