Глава первая

Начальник сказал ему:

– Эти сероглазые… моя головная боль. И не только моя. Откуда у них такие силы? После того случая на Калитке они активизировались. Сообщения приходят со всех уголков галактики. Они корежат наш мир, меняют сами основы мироздания. Понимаешь? Главное, мы не можем их понять. Что, как и зачем они делают. Не смей улыбаться! Это серьезно.

Шилов и не думал улыбаться. Он молчал.

– Шилов… Шилов, ты меня слышишь вообще? Мы должны их остановить. Ты и я. Больше некому. Военные слишком тупы, служба безопасности слишком рациональна. Только мы с тобой, Шилов. Только мы. Я – лучший специалист, ты – лучший дилетант. Что ты предлагаешь?

Шилов закрыл глаза и сказал:

– Дайте мне, пожалуйста, отпуск.

– Шилов, сволочь! Ты что, с ума сошел? Какой на хер отпуск!

Автобус трясся и подпрыгивал на ухабах. Шилову чудилось, словно автобус зависает над землею, и будто бы прорвав ткань пространства, ныряет в безвоздушную среду. Эти нырки вызывали в Шилове острую потребность сойти на ближайшей остановке, чтоб облегчить желудок, который и без того был отравлен дрянной космофлотской пищей. Остановок, однако, не предвиделось до самого конца пути.

Шилов сидел на заднем сидении, обитом потрескавшимся желтым кожзамом, а рядом сидели его коллеги по работе: веселый великан Семеныч в истерханных шортах и легкомысленной желто-зеленой безрукавке и программист Проненко, кислая физиономия которого одинаково паскудно действовала на пассажиров, как в лайнере, так и здесь, в туристическом автобусе. Пассажиры, завидев Проненко, сжимали губы в тонкую красную линию и старались отсесть или отойти подальше.

Троица держала на коленях одинаковые спортивные сумки, забитые всяческим барахлом, имеющим прямое или отдаленное отношение к нынешнему предприятию, то есть рыбалке. Все трое в этот ранний предрассветный час сидели, устало прислонившись к спинкам кресел, и лениво обметывали полными муки взглядами салон, который был заполнен примерно наполовину.

Конец сезона, думал Шилов, печальное время, осень, упадок туристического бизнеса, время, когда на первый взгляд все в порядке: крики детей на пляже еще слышны, но улицы уже пустынны и даже цыгане, промышлявшие торговлей безделушками, ушли неведомо куда, оставив после себя рассыпанные вдоль обочины перламутровые бусины. Шилов знал, что такое конец сезона, потому что родился и вырос в курортном городе.

Час назад они вышли из космопорта, совершенно разбитые после антиаллергенных уколов и проглоченных таблеток, всячески способствующих акклиматизации. В автобус заползли, таким образом, не люди, а креветки, лишенные подобия мысли. В таком, креветочном, состоянии они и пробыли всю поездку. Единственно, Семеныч пытался хохмить, чтобы развеселить товарищей, но те реагировали вяло, и Семеныч умолкал, роняя подбородок на грудь, похожий на орла, заточенного в клетке, а потом вздрагивал, просыпался и снова шутил. Шутил, увы, однообразно. Шилов с содроганием прислушивался к бурлению в желудке и невпопад кивал Семенычу. Проненко, придерживая рукой охотничью шляпу с пером, в ответ бухтел и ни слова из его бухтения понять было невозможно.

Автобус был стилизован под старину, и казалось чудом, что он до сих пор не развалился. В оплавленные по краям трещины (будто кислота разъела ржавые бока), задувал прохладный влажный ветер, в открытый люк в потолке пробиралась кусачая мошкара. Мошкара внешне напоминала земных комаров и кусалась примерно также, только больнее. У Шилова чесалось уже в восьми местах сразу, но он все еще ленился почесаться, вяло водил рукою по воздуху, отгоняя мошкару, но мошкара его руки не боялась и смело пикировала на запястья, локти и плечи.

– А ведь х-хорошо, – Семеныч толкнул товарища в бок, – первый наш отпуск за черт знает сколько времени! А? Какой я молодец, что выпр-росил!

– Хорошо, – буркнул Шилов. – Ты, Семеныч, молодец. Я давно в отпуск хотел.

От скуки он принялся разглядывать пассажиров автобуса, но это были самые обычные туристы, ничем не примечательные, такие же разомлевшие, усталые после медицинской процедуры в космопорте. Кое-кто, однако, выглядел живее, румянее. Наверное, то были матерые рыбаки, не первый год рыбачившие на озере.

За окнами проносились темные, созданные, кажется, из одних смоляных теней джунгли, а в просветы между толстокорыми деревьями, оплетенными растениями вроде вьюна, моргали сонные звезды. Небо на востоке побледнело, затуманилось в ожидании светила. Картинка была, пожалуй, красива и даже очень красива, да, черт возьми, прекрасна она была, картинка эта, но Шилов не умел в данный момент по достоинству оценить ее неземную красоту. Он тупо пялился на восток и изо всех сил надеялся, что автобус приедет на базу скоро и что желудок выдержит пытку тряской.

– Для рыбалки я взял а-атличнейшую пилу на атомных батарейках! – весело воскликнул Семеныч и снова пихнул Шилова в бок. В боку заболело. Шилов, решившись, потер ребра, а заодно поскреб в двух из восьми мест, где чесалось.

– Фирмы «Шворц»? – спросил Проненко уныло.

– Чего?

– Пила фирмы «Шворц»?

– А, ну да… ну да, «Шворц». Отличнейшая пила для рыбалки на озере! «Шворц»!

– У меня как бы такая же, – сказал Проненко и горестно вздохнул, замолчал, с немой тоской разглядывая заляпанный грязью потолок. Проненко напоминал ослика Иа-Иа из старинной детской книжки. «И какой во всем этом кроется смысл?» – мысленно спрашивал он у потолка. Но потолок ничего не знал о смысле, он был просто-напросто грязен. «Как затрахал, вернее даже не затрахал, а попросту – заи*пал Семеныч со своим «Шворцем» – мысленно говорил Проненко потолку, но потолку, ясный пень, было глубоко наплевать на мысленную трагедию Проненко.

– А у тебя какая пила, Шилов?

– Ты знаешь, – буркнул Шилов. – Мы это еще в корабле обсудили и не раз. У меня пила точно такая же.

– «Шворц»? – уточнил Семеныч.

– Да, «Шворц».

– На атомных батарейках?

– Семеныч, блин! Конечно, на атомных!

Семеныч захохотал, обнял коллег за плечи, притянул к себе и воскликнул на весь салон:

– Мы – замечательная команда, мужики!

Люди впереди заворочались, заворчали, кто-то матюгнулся со сна, а иные вдруг потянулись к выходу, таща по узкому проходу баулы на колесиках. Шилов сначала подумал, что они убегают, испуганные ревом Семеныча, но потом сообразил, что автобус подъезжает к пункту назначения, и медленно сполз с сидения.

Когда они вышли, было еще темно. Сзади частоколом возвышался лес, девственные джунгли, как называл его про себя Шилов, а впереди в глинистую землю врастал забор из металлической сетки, напоминавший вольеру в зоопарке. Невысокие ворота из сплошного металла, выкрашенные в стерильный серый цвет, уродовали забор, казались лишними. За ограждением угадывались очертания уютных домиков из дерева или искусной подделки под него (что, скорее всего). Жилища стояли на сваях, облепленных бледно-серым мхом, под козырьками покачивались фонари, заключенные в чугунные клетки. Шилову домики напомнили пристанища Бабы-Яги.

Прибывший народ выстроился вдоль забора и разбился на группки. Кто-то курил, кто-то посасывал баночное пиво, купленное в космопорте, и шепотом травил анекдоты про аборигенов. Водитель, зеленокожий местный бугай, одетый в плавки и белые тапки, крикнул, вцепившись четырехпалыми клешнями в кромку забора, что-то на родном наречье. В ближайшем доме ухнуло, загремело, будто там били посуду, в прямоугольном окне, вырубленном под самым потолком, зажегся красный свет. Как глаз дьявола. На пороге дома возник сухощавый зеленокожий, судорожно подтягивающий семейные трусы. Он вразвалочку зашлепал по сырой траве. В руках абориген держал яркий ручной фонарик. Подойдя к воротам, чужак извлек из-под резинки трусов связку ключей (на чем она держалась? – подумал удивленно Шилов) и ловко воткнул самый большой ключ в висячий замок, повернул. Ворота со скрежетом распались на две створки и распахнулись, смахивая росу с травы.

– Все как в старину, – восторженно прошептал Семеныч. – Даже замок, ты глянь, старинный, покрытый благородной патиной!

– Какой, к черту, патиной? – сказал злой Проненко. – Это обычная ржавчина.

– А в нос? – с угрозой спросил Семеныч. – Ты, Проненко, бросай это дело, хватит мне тут отдых пор-ртить!

– Я разве порчу? Я как бы указываю на объективный недостаток замка.

– Это ты своим подчиненным программистам на объективные недостатки указывай, а здесь не смей, из объективных недостатков состоит жизнь и это, чер-рт возьми, прекрасно!

– Э-эх… – сказал Шилов, переступая невидимую черту, которая отделяла территорию базы от девственных джунглей.

Вслед за остальными туристами они прошли внутрь. Из домика смотрителя выбежали еще двое зелененьких, жабоподобных. Действуя с толком, с расстановкой, они в мгновение ока поделили туристов на три группы, построили и повели каждую группу по своей тропинке. Сзади зафырчал, разворачиваясь, автобус. На базе стало тихо, только стрекотали цикады в высокой траве, да в одном домике шепотом переругивались люди, которые, верно, так и не легли, просидев всю ночь за кружечкой пива местного розлива, сваренного из хмеля, солода и ромашек. Шилов с научно-испытательским интересом разглядывал выныривающие из темноты столы для настольного тенниса, беседки, оплетенные вьюном, синие биотуалеты. Вот на этих столах, думал Шилов, я разделаю в теннис неуклюжего Проненко под орех. Вот в этих беседках я разделаю в шахматы тугодума Семеныча под орех. Вот в этих биотуалетах…

Биотуалеты встречались на каждом шагу, что не могло не радовать. От базы ощутимо пахло стариной, прошлым или даже позапрошлым веком, детством, книжками про величественные достижения минувшего тысячелетия, и Шилов шагал широко, доверившись романтике покрытых плесенью веков. Он чувствовал себя ребенком и первооткрывателем одновременно.

Зеленокожий проводник привел их к просторному дому, расположившемуся на бугре чуть в стороне от остальных. Дом был двухэтажный, с пристройкой, забитой разнообразнейшей рыболовной снастью (зря пилу тащил, отстраненно подумал Шилов), со спутниковой антенной-тарелкой на крыше, свежей белой краской на псевдодеревянных стенах, с резными наличниками и верандой, на которой был узкий столик для чаепитий, кофепитий и всяческих других «питий». Семеныч и Проненко, получив ключи, тотчас же прошли в дом, зажгли в прихожей свет, завозились, громко переговариваясь. Шилов остался на пороге, сжимая свою сумку в руках. Зеленокожий смотрел на него и ждал.

– Хорошо тут у вас, – сказал Шилов, с наслаждением вдыхая пряный воздух.

Его слова стали сигналом для зеленокожего. Абориген достал из трусов покетбук, щелкнул когтями по клавиатуре, спросил:

– Господин Шилов и с ним двое?

– Да.

– Распишитесь.

Шилов размашисто расписался пальцем прямо на дисплее покетбука. Зеленокожий довольно кивнул:

– Теперь вы официально зарегистрированы на базе «Кумарри». Удачной рыбалки!

– Спасибо, – вежливо поблагодарил Шилов.

– У вас красивый почерк.

– Спасибо. А у вас отличный покетбук.

– Спасибо. На самом деле покетбук – полное говно.

– Э-хм… – замялся Шилов.

– Будьте осторожны с девочкой, который живет напротив, – неожиданно сказал зеленокожий. Шилов хотел поправить его, сказать, что следует говорить «которая», но вспомнил, что аборигены смутно представляют, что такое пол, потому что сами его не имеют.

– А что не так? – спросил он.

Зеленокожий не ответил. Он напрягся, кожа на его покатом лбу пошла складками, обвисла, а оранжевые глаза помутнели, раскраснелись. Шилов посмотрел вперед, на дом напротив, к боку которого была прислонена обшарпанная моторная лодка, и увидел на пороге худенькую бледную девчушку в белой пижаме на голое тело. Он вздрогнул, потому что девчонка напоминала привидение. Она смотрела прямо на Шилова черными глазами, напоминавшими пустые глазницы в черепе, длинные ее волосы цвета вороного крыла развевались на ветру. Она что-то говорила. Шилов прислушался.

– Фи, фай, фо… фи, фай, фо…

– Привет, – буркнул Шилов и сейчас же мысленно обругал себя за дурацкую фразу. Оглянулся на зеленокожего, ища поддержки, но зеленокожий уже исчез, и только трава осталась примята в том месте, где он только что стоял. Шилов вновь посмотрел на порожек дома напротив, но девочки уже не было, верно, передумала маяться дурью и вернулась в постель – досыпать. Куда ее родители смотрят? Шилов пожал плечами. Вспомнил, что по дороге мучился от волнения в животе и поискал взглядом биотуалет.

Глава вторая

В теплом уютном помещении от сонного состояния не осталось и следа. Троица ожила. Семеныч суетился, расставляя на столе, что располагался посреди большой и светлой комнаты, разнообразнейшую выпивку и закуску, припасенную загодя: грибочки консервированные, икорку свежую баклажанную, перцовочку, вино, селедочные рулетики с корейской морковкой, превосходно идущие под водочку. Проненко со скоростью кухонного автомата крошил ножичком салаты и заправлял их оливковым майонезом. Он уже приготовил крабовый салат, салат «Оливье», салат с курицей – «Неаполитанский», кажется. И летнего салату тоже настрогал Проненко и заправил его солнечным и вкусно пахнущим растительным маслом «Шворц». Возродившийся после посещения биотуалета Шилов закатал рукава и пришел товарищам на помощь.

– Сейчас выпьем чуть-чуть, – говорил Семеныч, – потом в душ и на рыбалку. До рассвета совсем немного осталось. Заодно с народом познакомимся. Ух, как я соскучился по нормальному человеческому общению! – проревел он, отхватывая большущими своими зубами изрядный кусок сыра и проглатывая его. У Шилова потекли слюнки, а Проненко как всегда остался безучастным.

Семеныч достал бутылку и налил водку в рюмки, которые прихватил запасливый Проненко.

– За что пьем? – уныло спросил Проненко, перекатывая рюмку в узких нервных ладонях, согревая благословенный напиток. Шилов с трудом сдержался, чтобы не одернуть его.

– Там девочка напротив, она напевала считалочку, – сказал задумчиво он.

– Это тост такой? – мнимо удивился Семеныч и проревел: – Гр-рустные у тебя тосты, Шилов, совсем печальные, не по-человечески это, сразу видно – специалист по нечеловеческой логике!

Проненко гадко захихикал, а, впрочем, может и не гадко вовсе, но Шилову показалось, что все-таки гадко, потому что он недолюбливал Проненко (это чувство было взаимным), не переносил его смех, вроде и обычный, к которому примешивался странный звук, будто несмазанные шестерни трутся друг о друга. Шилов не любил его половинчатую улыбку, похожую на театральную маску, когда одна сторона рта улыбается, а другая, нет, не грустит, другая остается в обычном свом состоянии, сжата в линию. Но больше всего Шилов ненавидел подколки, постоянное пристальное внимание к нему, к Шилову, со стороны Проненко, в те минуты, когда он оказывался поблизости.

– Это не тост, – терпеливо пояснил Шилов. – Напротив действительно девочка живет. Бледная как смерть. Зеленокожий сказал, что надо быть с ней осторожнее. Почему – не объяснил.

– Эти зеленокожие – хорошие ребята, – ласковым голосом произнес Семеныч, поднял рюмку вверх, глянул на нее с хитринкой, с веселой такой улыбкой до ушей, вот, мол, как проглочу тебя, родная, милая, как обожгу тобой желудок, прозрачная подружка русского человека, жидкость огненная, слеза воина наичистейшая, как выпью – тогда и узнаешь ты почем фунт лиха. – За местных!

Всем присутствующим стало тошно от хитрой улыбки Семеныча и немедленно захотелось начистить ему рыло, но присутствующие даже вдвоем вряд ли смогли бы одолеть Семеныча – и они знали это, поэтому в драку не лезли.

– За местных! – вслух согласился Проненко и чуть-чуть приподнял свою рюмку, глядя на нее с ненавистью.

– За местных, – покорно повторил Шилов и посмотрел на рюмку нейтрально.

Стукнулись, выпили. Семеныч занюхал рукавом, и лицо его расплавила сладкая до приторности улыбка. Глаза он прищурил, и рукой с зажатой рюмкой провел по воздуху, дирижируя невидимым оркестром, состоящим из бутылок с алкогольными напитками всех мастей. Проненко поспешно заталкивал в рот и жевал соленые огурчики, которые по привычке звал корнишончиками, и пхахвивалы, которые по привычке звал лхахвалами. Шилов выждал пять секунд, чтобы прочувствовать, как горячая жидкость течет по пищеводу и ухает в желудок, как тепло распространяется из желудка по всему организму, нейтрализуя действие противоаллергенной заразы. Водку закусил пхахвивалой, на которую намазал толстый слой чудеснейшего грибного сыра, что изготавливается на молочной фабрике, где директором дедушка Семеныча – крепкий старичок в сине-красной фуражке, по старости лет прикидывающийся потомком донских казаков. Семеныч с удовлетворением посмотрел на Шилова, на сыр, кивнул, облизнулся и сказал, наливая по второму кругу:

– Между первой и второй наливай еще одну!

– Так это как бы и есть вторая, – сказал о чем-то крепко задумавшийся Проненко. Он сжал двумя пальцами подбородок и пощипывал едва отросшую бороденку.

– Нет, это та, которая между ними, – возразил Шилов, которому было все равно, лишь бы возразить Проненко. Проненко посмотрел на него из-под бровей и ничего не ответил, а Шилов мысленно обругал себя. Все-таки ты, Шилов, странный человек, сказал он себе, почти с любой гуманоидной и негуманоидной тварью договориться можешь, а с людьми – только со скрипом, да и то не всегда получается. Ему стало грустно. Он взял со стола здоровый кусок квалихворы и стал медленно жевать его.