Они гуляли всю ночь, горланили песни, разговаривали о всяких забавных вселенских загадках даже тогда, когда Дух уснул, а потом и сами прилегли. Вернон и Шилов проснулись рано, совершенно бодрые. Дух оставался мрачным и вялым. Целый час он вертел в руках гитару, но так ничего толкового и не сыграл, хотя еще со школьных времен умел прекрасно музицировать на чем угодно. Такой у него был талант.

– Эй, поглядите-ка! – позвал вдруг Вернон. Шилов подошел к нему, стал рядом. Вернон внимательно следил за чем-то в окне. Шилов посмотрел туда же, но сначала видел только пробегающие мимо звезды, в основном спектрального класса Ц, а потом заметил, что прямо к ним движется крохотная планета, окольцованная стаей астероидов и облаками газа, как Сатурн или, например, восьмая Бартоломью.

– Сольфеджио… – бормотал в купе Дух. – Если бы Маринка училась в музыкалке, если бы развила слух, мы бы не ругались с ней так часто… Эй, милая, сыграй-ка нам на клавесине!…

– Что это с ним? – спросил Вернон.

– Да так, в нашей семье не всем везет со вторыми половинками, – как бы в шутку ответил Шилов и немедленно вспомнил о Соне.

– Понятно. Ты смотри! Все ближе и ближе!

Планета приближалась к ним, и видно было, что это газовый гигант, в южном полушарии которого вокруг своей оси вертится большое оранжевое пятно.

– Ураган, – сказал Вернон.

– Что?

– Пятно – это ураган, который годами бушует на поверхности этой планеты. Может, как-нибудь назовем ее?

– Зачем?

– Ну как же, господин Шилов, мы первые увидели планету, открыли ее, так сказать, и теперь должны дать ей название, как первооткрыватели, пока с ней чего-нибудь не случилось. Войдем в историю хотя бы таким, примитивным, способом!

Шилов засмеялся, и в этот момент планета, резко вильнув (на самом деле это вильнул поезд), врезалась в стекло и размазалась по нему зеленым жирным пятном. Слизь стекала к раме с той стороны. Откуда-то с крыши вагона к окну спустились два робота-уборщика и стали очищать стекло от планеты. Чистили ловко, быстро перебирая механическими лапками. Шилов заворожено наблюдал за малышами. Вдруг в одного из них врезалась миниатюрная комета, и робот улетел в бескрайние просторы космоса, отчаянно суча ложноножками. Второй робот замер, вытянув в сторону несчастного две лапки, как бы прощаясь со своим другом или, например, возлюбленным, а может, не решаясь последовать за ним.

– Тьфу, – сказал Вернон весело. – Придумают же!

– На космических железных дорогах работают веселые программисты, – согласился улыбаясь Шилов.

– Выпьем? – спросил Вернон. – Потом прогуляемся к соседям. Кажется, в конце вагона живет молодая семья, думаю, они уже устали друг от друга и будут не против, если мы к ним присоединимся, познакомимся и выпьем.

– Не надо, – сказал Дух, не поднимая глаз. – Не будем им мешать.

– Так ведь и со скуки помереть можно! Первая остановка только вечером, в шесть. Планета… как ее… какая-то затхлая планетка, населенная слаборазумными аборигенами, мы даже спускаться на нее не будем, останемся на околопланетной орбите, купим на станции пива, сырных шариков…

– Ненавижу пиво, – буркнул Дух, и Шилов незаметно толкнул его в бок: мол, что с тобой, сам на себя не похож! Однако Дух остался равнодушен. Он ковырял корпус гитары, отколупывая прилипший кусочек скотча.

Вернон погрустнел, и впервые посмотрел на Духа с неприязнью, но почти сразу изобразил на лице улыбку и хлопнул его по плечу.

– Ну не пиво, так не пиво, возьмем, как это по-русски… vodka. Real Russian vodka.

Дух ударил по струнам, хрустнул шеей, сделал печальный взгляд и обратил его в окно, наблюдая за проносящимся фейерверком, состоящим из тысячи разноцветных комет. Он запел о любви, и в песне его было всего три аккорда, а слов и того меньше, да и те на странном языке, ничего не имеющим общего ни с живыми языками, ни с мертвыми. Однако песня была точно о любви, это становилось ясно сразу по стеклянному взгляду и громко стучащему сердцу брата.

– Чай! Кому чай, свежий, горячий байховый чай со специями! – В проеме показался тучный проводник в синей форме железнодорожника и при бабочке. Бабочка смотрелась на его костюме нелепо, он и сам все время глядел только на нее, удивляясь, откуда она взялась.

– Чай, – повторил проводник, тряся пустым подносом. – Заказывайте, если будете. Отличнейший чай от известного чаепроизводителя господина Шворца.

– Мне, пожалуйста, чашечку, – попросил Вернон. – И без сахара. И без специй, хотя палочку корицы можете оставить, очень я люблю корицу. И гвоздику. Две-три горошины.

– Мне обычный, две ложки сахара, без говенных приправ, – буркнул Дух, и продолжал петь.

– И мне без приправ, – быстро сказал Шилов. – Но с лимоном. С долькой.

Проводник кивнул и убежал в конец вагона, выкрикивая: чай, кому еще чай!

– Раз пьянствовать не хотите, будем чаи гонять, – грустно сказал Вернон. – Забавная вещь: путешествую в одном купе с русскими, и мне еще приходится заставлять их выпивать. Кому расскажу – не поверят!

– Вы… – начал было Шилов.

Вернон укоризненно покачал головой:

– Шилов? Ты чего? Мы ведь вчера, после третьей рюмки, договорились, что будем называть друг друга на «ты»! Да и с утра только на «ты» друг друга звали!

– Хорошо. Ты, Вернон, прекрасно говоришь по-русски. Ты жил в России?

– Признаться, нет. Но я жил неподалеку от славянского гетто в Лондоне и частенько играл с русскими ребятишками в самые разнообразные игры: мы поджигали старые покрышки, били витрины магазинов, покуривали травку, вымоченную в формальдегиде, там же я выучил русский язык. Потом вырос, стал бизнесменом, а мои русские друзья подались кто в таксопарки, а кто в политику. Вот, кстати, вспомнил одну примечательную историю: пошли мы однажды с Федькой, сыном плотника, к Темзе, смотреть на…

– Чай! Чай, свежий чай! – В проеме появился шустрый проводник. Он ловко расставил на столе чашки, полные дымящегося напитка, и наклонился к Шилову.

– Мистер Шилов?

– Да, это я.

– Вас к стереофону. Следуйте, пожалуйста, за мной.

Шилов встал, поклонился Вернону (тот не заметил, потому что, сладко зажмурившись, маленькими глоточками отхлебывал из чашки), щелкнул брата по лбу (брат не отреагировал) и пошел за качающимся проводником.

– Так вот, пошли мы смотреть на баржу, но вместо этого свернули на мост и принялись выдавливать кетчуп в Темзу… – донеслось из купе.

– А кетчуп где взяли?

– Я разве не говорил? Купили заранее…

– Но почему кетчуп?

– Не ищите в этом глубокого смысла, господин Дух. Это не символ, и демоны не шептали нам в уши, что надо взять именно кетчуп, мы просто взяли кетчуп и пошли выдавливать его в Темзу.

– Вам плохо? – спросил Шилов у проводника.

– Что, простите?

– Спрашиваю, вам плохо? Вас шатает. Еще немного и упадете.

– Но не падаю же! – резко ответил проводник, остановился, чтоб отдышаться, и признался:

– Вы, я вижу, добрый христианин, мистер Шилов, и не станете смеяться. Дело в том, что я боюсь.

– Чего вы боитесь?

– Боюсь того, что происходит в других вагонах. Наш, девятнадцатый вагон, такой тихий, спокойный, христианский вагон, но другие… Я очень-очень боюсь их. Намедни я разговаривал с проводником восемнадцатого, а тому одну страшную историю поведали проводники из шестнадцатого и пятнадцатого: говорят, в десятом вагоне творятся самые настоящие непотребности, убивают людей, а что делается дальше, в смысле ближе к кабине машиниста, это вообще страшно представить! В аду и то, наверное, не так страшно. Говорят также, что в тех вагонах водятся мифические звери: скорпикоры, мамонты, бегемоты и другие.

– Хм. Понятно… – пробормотал Шилов, которого мифы генетически выведенных проводников мало интересовали. Тучный провожатый, тем временем, подвел его к узкой дверце, выкрашенной в зеленый цвет, и открыл ее крохотным позолоченным ключиком. Дверца отъехала в сторону, внутри обнаружилась маленькая кабинка с экраном стереофона, занимающим полстены. Шилов вошел внутрь, дверь за ним захлопнулась. На пульте управления стереофоном, выполненном в стиле ретро, горела квадратная оранжевая кнопка, и Шилов нажал ее. Изображения не появилось, но из динамиков потек голос, липкий как гречишный мед. Шилов и без картинки знал, кому он принадлежит.

– Господин Шилов?

– Так точно… – пресным голосом ответил Шилов и откровенно зевнул.

– Как протекает ваш отпуск?

На «вы» обращается, подумал Шилов. Значит, что-то задумал. Как скверно.

– Замечательно, господин начальник!

– Мне показалось, или вы отвечаете с ехидством в голосе?

– Конечно, показалось, господин шеф! Как можно!

– Шилов, я все понимаю. У вас отпуск бывает раз в три года, это третий отпуск за те десять лет, что вы у нас работаете, и у вас осталось всего две недели. Поверьте, я понимаю абсолютно все!

– Кто бы сомневался… – промычал под нос Шилов.

– И не волнуйтесь, Шилов, на этот раз я не буду выдергивать вас из законного отпуска. Работенка, которую вам предстоит проделать, пустяковая, и выбор пал на вас лишь потому, что сегодня вечером ваш поезд по счастливому стечению обстоятельств остановится возле планеты Цапля.

– Ах, вот как она называется, эта станция, никак не мог вспомнить…

– Вам надо будет спуститься на Цаплю и забрать у нашего агента пакет, – сказал начальник. – Всего лишь бумажный пакет. Через неделю вы прилетите на станцию Воробьевка и отдадите пакет другому нашему человеку.

– И все?

– Все! – Кажется, шеф улыбался, но Шилов знал, что расслабляться рано и оказался прав.

– Вот и отлично…

– Погодите, Шилов. Есть одна маленькая проблемка. Наш агент на Цапле пропал, он не выходит на связь. Нам очень нужно его найти.

– Нам?

– Вам. Вам, Шилов, надо его найти.

– Поезд стоит на Цапле всего полтора часа или даже меньше. Он не спускается на поверхность планеты, останавливается у орбитальной станции.

– Не волнуйтесь, Шилов. – Теперь начальник улыбался наверняка. – Мы придержим для вас время. Двух недель хватит?

– Э… – пробормотал Шилов. – Это ж сколько будет стоить, придержать ради меня локальное время на станции?

– Неважно, Шилов, это не ваши проблемы. Помните, я говорил вам об испытаниях «Уничтожителя времени»? Как раз попробуем. Начнем не с планеты, а со станции.

– Но я…

– Вот и чудно. Получите распечатку с информацией о планете и целью миссии. – Из щели под экраном полезла бумага, испещренная символами. – На станции Цапля встретьтесь с мистером Сейко, он снабдит вас инструкциями, обучит языку и расскажет о планете и ее жителях подробнее. Удачи, Шилов. И да поможет вам Бог!

– Я не верю в Бога.

– Он тоже не верит в вас, Шилов, однако задание вы обязаны выполнить не ради него, а ради Родины, которая взрастила вас и вспоила. Отбой.

В динамиках зашумело. Шилов в сердцах ударил по приборной панели и сказал всего одно слово, но слово замечательное, и в слове этом было всего шесть букв, которые, выстроившись в нужном порядке, наилучшим образом характеризовали душевное состояние Шилова. Панель покорно задымилась, но, кажется, ничего на самом деле не сломалось – так, спецэффект для туристов, которых посреди отпуска выдергивают работать. Шилов привалился к холодной шершавой стене и подумал, что от работы никуда не денешься, что космос слишком мал для его шефа, который представился Шилову этаким всеобъемлющим созданием, сердцевина которого – маленькое тщедушное тельце, а основная часть – колоссальная аура, распространившаяся на сотни световых лет вокруг. Шилову стало обидно, что шеф такой могучий, а Шилов – нет, что миром управляют люди с разбухшими аурами, можно даже сказать с раздувшейся пустотой гнилых сердец. В этих мыслях было нечто метафизическое, и Шилов вдруг вспомнил Соню, которая каким-то загадочным образом узнала, что он собирается совершить тур по галактике именно в этом поезде и пришла его провожать.

Это случилось вчера, в день отбытия. У Шилова в руках была полупустая спортивная сумка, которую таможенник даже не стал проверять, когда Шилов вручил ему билет и документы. Таможенник был седой и обладал печальным взором. Проверяя документы, он шмыгал носом и время от времени виновато улыбался: мол, никак не получается сходить в медицинский институт и навеки вылечить насморк. А может, не недостаток времени был тому виной. Может, таможенник примыкал к так называемым архимодернистам – странному течению, члены которого выборочно отказывались от благ, что дарит современная цивилизация.

– Все в порядке… – сказал таможенник, возвратил документы и отошел в сторону. – Не боитесь?

– А чего бояться? – улыбнулся Шилов. – Космос мал и обжит. «Уничтожитель времени» обеспечит мне необычные приключения.

– Ну-ну, – таможенник нахмурился, снова перегораживая дорогу. – А вы задумывались над тем, господин Шилов, что перейдя эту красную линию, – он указал подбородком на пол, – вы окунетесь в мир, который резко отличается от вашего?

– Я ездил на поездах, летал на самолетах, – сказал Шилов. – Не беспокойтесь. Я много путешествовал по космосу.

– Не мне надо беспокоиться, – резко ответил таможенник и неохотно посторонился. Когда Шилов проходил мимо, таможенник поставил ему подножку, но Шилов ловко перепрыгнул глухо зашнурованный ботинок и окунулся в мир бензиновой вони и подгорелых пирожков с фаршем, луком и капустой. По облезлым стенам здесь ползали тараканы. У изгаженных окошек ларьков и касс выстроились очереди изнеможенных взрослых и их детей, серолицых, кашляющих, судорожными движениями рук поправляющих на тонких шеях одинаковые шарфы ручной вязки. Прокуренный бесполый голос объявлял время отправления и прибытия поездов. Шилов остановился посреди зала. Осмотрелся и почти сразу увидел Духа, который поджидал его, стоя навытяжку, с висящей за спиной гитарой. Возле брата стояла молодая седовласая девушка в брючном костюме, с перламутровыми бусами на шее – по моде архимодернистов. Она увидела Шилова, улыбнулась и помахала ему рукой. Сердце Шилова cплясало чечетку. Он подошел к брату, пожал ему руку (брат состроил мученическую физиономию), пожал сухую и теплую ладошку Сонечки. Дело было проделано молча. Соня тоже не сказала ни слова, только внимательно смотрела на Шилова. Дух с преувеличенным интересом рассматривал паука, спускающегося на паутине к грязному полу.

– Как твой сын? – пробормотал, наконец, Шилов.

– Все еще лечится. Спасибо, что поинтересовался, – ответила Соня холодно, и Шилов посмотрел в ее глаза, и ему показалось, что Соня с трудом сдерживается, чтобы не заплакать, но держится, ведь она сильная женщина, архимодернистка, а Шилов – слабак, который не может рассказать ей о своих чувствах, а вместо этого ранит намеками о больном ребенке.

– Если бы ты не была архимодернисткой, – сказал, разозлившись, Шилов, – твоего сына давно бы вылечили. Что за бред, отказываться от технологии медицинского сканирования ради…

– Шилов, не надо, ради Бога, – сухо произнесла она.

– Рад, что ты пришла, – произнес Шилов с притворным безразличием. Ему вдруг подумалось, что любовь к Соне – разновидность садомазохизма, что он нарочно мучает ее и себя, травит чувства, и от этого они, чувства то есть, становятся сильнее. Это как положительная обратная связь. Хотя нет, скорее, любовь к Соне – уроборос, змея, которая пожирает саму себя, причем пожирает странно и даже глупо: хвостом. И пожирая, не исчезает, а, наоборот, вырастает. Вот, это верное, хоть и идиотское, сравнение.

– Я соскучилась по Духу, – сухо произнесла она, но глядела только на Шилова.

Дух кашлянул в кулак, отвернулся, ушел в сторону. К нему тут же прицепился парень в сомбреро, от которого на много метров разило навозом. Кажется, он хотел что-то продать Духу, но Дух его игнорировал.

– По Духу… – повторил Шилов, внутри которого все оборвалось.

– Ну. По Духу. По Духу! По Духу, мамашу твою!!! – Она почти кричала, и готова была ногтями вцепиться Шилову в шею, но вдруг успокоилась и рассмеялась: – Костенька, ты такой забавный, честное слово. С тобой всегда весело, Костя.

– Очень рад.

– Ну еще бы.

– Ненавижу военных! – заикаясь, прохрипел парень в сомбреро и замахнулся на Духа, чтобы ударить его. Вот и приключения, подумал Шилов со скукой. Он успел вдохнуть воздух, прежде чем время замерло, и Дух привычным скользящим движением уклонился от кулака проходимца и, явно скучая, схватил запястье «мексиканца» и потянул вниз. Время потекло быстрее и прощелыга, отчаянно размахивая руками, полетел в окошко кассы, а серые люди непостижимым образом успевали расступиться, давая ему пролететь мимо. Самые ушлые отвешивали несчастному пинка под зад. Время снова замерло, чтобы продемонстрировать несчастного со всех сторон. У Шилова заболели глаза. Им приходилось впитывать в себя миллион мечущихся беспорядочно красок и объемных картинок, а потом во все стороны брызнуло стекло и время потекло с обычной скоростью. Видно было, как из разбитого окошечка кассы торчат ноги парня, как они вяло шевелятся, как на пол, на котором валяется сомбреро, стекает рубиновая кровь, как очередь неспешно расходится, как люди, унылые, серые люди, пристраиваются в концы других очередей. Никто не спорил, не качал права, что, мол, до заветного окошка оставалось всего два человека. Эти люди всегда стояли в очередях и не знали другой жизни, а достигнув своего череда, тут же занимали место в хвосте другой очереди.

Дух, обтерев руки о штаны, грязно выругался и виновато посмотрел на Соню.

– Никакого удовлетворения, – сказал он.

– Я помню, как ты хвалился, когда это случилось в первый раз, – усмехнулась Соня. – Пришел в школу и весь урок рассказывал, как подкинул потного и вонючего бугая к потолку, а когда он падал, ударил его ногой с разворота, и он полетел прямо в панорамное окно.

– Славные были времена, – печально ответил Дух. – Только-только появился «Уничтожитель времени». Впрочем, я тогда всем наврал с три короба, в окно мужиком я не попал, да и не мужик то был вовсе, а симпатичная девка с большой, ёпт, жопой и трехгранным стилетом в сапоге. Ладно, пойду куплю сосиску в тесте.

Они учились в одной школе, подумал Шилов, а потом – в одном институте. А потом поженились, у них родился ребенок, и они разошлись. Боже, как я им завидую. Не тому, что развелись, конечно, а тому, сколько они друг друга знают, сколько они друг с другом спали, и Духовскому отношению к жизни я тоже немного завидую: ведь это невозможно, так просто взять и отойти за сосисками в тесте, когда Сонечка рядом, когда можно бесконечно долго глядеть на очаровательную родинку на ее подбородке, на слегка прищуренные глаза, на паука, опустившегося ей на плечо… Шилов, находясь будто бы в подвешенном состоянии, протянул руку и щелчком отправил паука в паучий ад. Тут же внутренне содрогнулся: дрожь накатила на него, как морская волна, пронеслась от пяток до самой макушки. Шилову почудилось, будто на макушке задымились волосы. Он понял, что рука его лежит на Сонечкином плече, и она ждет продолжения, может быть, того, что он обнимет ее и поцелует, а Дух, сжимая сосиски в кулаках, будет глядеть на это и свирепеть. Дойдя до определенной точки, он раскидает в slo-mo[2] серолицых, которые забрызгают кровью весь зал, а потом…

– Шилов, убери руку, – попросила она, и он сразу же убрал. Повернулся: рядом стоял Дух и с издевкой смотрел на него. В руках он держал хот-доги, завернутые в прозрачные пакеты. На свертках лежали капли крови, которые медленно сползали и падали на пол.

– Вчера по стерео видел выступление архимодернистов, – сказал Дух, вручая Соне и Шилову сосиски. Шилов свою взял, а Сонечка даже не посмотрела в ее сторону, и Дух, ничуть не смущаясь, запихнул лишний хот-дог себе в карман. – Эти придурки хотят запретить поезда и вокзалы. Говорили, мол, «уничтожитель времени» переводит время людей на говно. Что за бред!

– Человечеству надо что-то делать со зверем, который сидит в каждом из нас, но необязательно прикармливать зверя поездами и самолетами, – пожала плечами Соня. – И не называй архимодернистов придурками, пожалуйста, ведь я одна из них.

– Хе-хе. – Дух подмигнул Соне. – Вообще, забавная штука, это ваше человечество, пытается изобрести идеальный строй, ёптель, вместо того, чтоб понять, что необходимо измениться самому. Знаете, что ответил один древний философ, когда у него спросили, что лучше: коммунизм или капитализм? Он ответил: «Коммунизм, конечно, лучше, но он для честных людей». Вот, где правда! Нужно не новый строй выдумывать, а стать честным самому!

– Ты что-то путаешь, – возразил Шилов. – Кажется, это не философ сказал…

– Да какая разница! Главное ведь не в том, запретят поезда, самолеты и вокзалы или не запретят, главное то, что ни к чему хорошему это все равно не приведет.

– Ну да, куда уж ты без очередного дурачка в сомбреро в замедленном времени, – усмехнулся Шилов.

– Ты меня не слушаешь, брат! Я не спорю, мои дурачки в сомбреро – это атавизм, кусочек зверя, который живет во мне, такой же, кстати, есть и в тебе, и в Соньке – в каждом. Но я не говорю, что это хорошо, я знаю, что это отвратительно и понимаю, что надо меняться, давить в себе гнусь, но я ни хрена не начну меняться, если не начнут меняться остальные. Понимаешь, в чем дело?

– Первое правило школьного двора: смейся со всеми. Второе правило школьного двора: никогда ничего не говори, если не уверен, что все с этим согласны. – Сказала Сонечка и спрятала руки за спину. – Мальчики, вы на поезд не опоздаете?

Дух взглянул на свои «командирские»:

– Благодаря братцу, который привык перестраховываться, нам до отправления поезда ждать еще целых полчаса. Так о чем это мы?

– О правилах школьного двора, – подсказал Шилов.

– Фигня это все, – отрубил Дух. – Правила-шмавила. Правил не существует. Если бы я верил в правила, я бы не переспал с Сонькой, когда мы учились в девятом классе. Правда, Сонька?

– Пошел ты, – ответила она беззлобно. Мельком глянула на Шилова, вздохнула и сказала:

– Ладно, ребята, очень рада, что увидела вас, особенно тебя, Костенька, но мне уже пора. Надо успеть в больницу, к малышу…

– Погоди! – Дух удержал ее за рукав. – Давай я немного приободрю тебя, покажу уморительный фокус.

Он повертел головой, увидел отделившегося от общей группы серолицего малыша в телогрейке и шапке-ушанке. Малыш сидел на корточках и рисовал розовым мелком на грязном полу. Дух снял гитару, положил ее на скамейку, подмигнул Сонечке и, сунув руки в карманы, пошел к крохе. Не доходя три или четыре шага, взял высокий старт, время замерло, краски поплыли, а Дух сделал красивую то ли подсечку, то ли еще что, проведя ногой параллельно полу, и врезал малышу прямо по носу, отшвыривая его к стене. Оставляя за собой хвост из крупинок мела, малыш полетел к маленькому окошку над воротами, что вели на перрон. Он свернулся в клубочек, стал похожим на колобка, и влетел точно в окно, не задев рамы. На пол посыпался дождь сверкающих разноцветных осколков.

Шилова чуть не стошнило. Соня хмурилась. Когда довольный как кот Дух возвратился к ним, она без слов развернулась и ушла. Дух усмехнулся:

– Вот поэтому мы и развелись. Понимаешь, братец, Соня – страстная девка и отлично трахается, но она – самое косное существо на све…

– Да пошел ты!

– Хочешь подраться? Здесь это будет потешно. Ты ведь помнишь основные правила боя на вокзале, братец? Главное, внешняя красота! Впрочем, это тебе не поможет. Ты ни разу тут не дрался, а я внешнюю красоту драки носом чую.

– Дух, что с этим мальчиком?

– Валяется в луже крови на перроне, царапает ногтями холодный бесчувственный камень, – сказал Дух, прыгая перед Шиловым, словно боксер. – Правда, я поэт? Ну, давай же! Ну что же ты! Ну, покажи, на что ты способен! – Дух легонько толкнул Шилова в плечо.

– Мальчик вышел из толпы, он рисовал на полу.

– Ты думаешь, это было по-настоящему, не программа? – Дух захохотал и пнул Шилова в коленную чашечку. Шилов рассвирепел, и время замерло, и каждое насекомое, каждый паук и каждая капелька пота застыли в воздухе. Кулак Шилова двигался, красиво рассекая густой воздух, и вскоре соприкоснулся с физиономией Духа, который не успел сообразить, что к чему. Дух отлетел назад, увлекая за собой половину очереди, но быстро затормозил, рукою оттолкнув пожилую женщину. Женщина ударилась лицом о стену и медленно сползла на пол, оставляя за собой красный след. Дух пошел на Шилова, как разъяренный бык, увидевший красную тряпку. В двух шагах от него он вдруг сдернул со своей головы фуражку, и подкинул ее вверх. Шилов только на миг отвлекся, чтобы проследить, как медленно и печально летит фуражка, и в этот момент его настиг удар в живот, потом заболело колено, и он вдруг понял, что падает, но упасть не успел. Сильнейший удар отбросил его к стене. Шилов ударился об стену, наблюдая, как красиво отлетает пуговица от его костюма, и сполз на пол. Рот быстро заполнился кровью. Он сидел, прислонившись к стене, минут пять. Он ожидал, что брат добьет его, но брат не добивал, вместо этого к нему подошли давешний таможенник и охранник, поигрывавший дубинкой. Они помогли Шилову подняться. Таможенник вколол ему что-то в вену, и Шилов быстро ожил.

– Стоимость этой незаконной драки вычтут из вашего счета, – сказал таможенник, а охранник только кивнул. Они подвели Шилова к скамейке, где ждал мило улыбающийся Дух с гитарой наготове. Брат ударил по струнам, наблюдая, как Шилов берет в руки сумку.

– Мой лес был темен… – запел Дух.

Хорошо поставленный голос по радио сообщил, что поезд Москва-Галактика будет подан под посадку на третий путь второго перрона. Они пошли к выходу, смешиваясь с толпой однообразных серых людей, стараясь не смотреть друг на друга. Дух пел:

– Мое небо седое… Эй, Шилов, брат мой двоюродный, скажи мне, правда я – лучший? Правда, я как Бог?

– «Если бы не было Бога, не было бы меня, если бы не было меня, не было бы Бога». Так что ты тут не причем.

– Спорим на копейку, ты сам не знаешь, чьи это слова и почему он их сказал?

– Неважно, кто из мыслителей сказал ту или иную фразу, важно, что я запомнил ее.

– Тут я с тобой соглашусь, Костик. Правда, мы замечательные братья? С полуслова друг друга понимаем!

– Пошел ты.

– На перроне драться не будем, и не проси.

– И не собираюсь.

– Трусишь?

– Пошел ты.

– Мой брат слишком го-о-о-орд!…

– Сука ты.

– Спасибо, ёпт, мне уже доложили.

Состав был длинный. Если смотреть вдоль перрона – ни за что не увидишь ни начала, ни конца. К счастью, нужный вагон стоял напротив надземного перехода. Серолицые люди куда-то подевались, народу на перроне было мало. Вернее, его, быть может, было и много, но он равномерно распределился вдоль длиннющего состава, и поэтому казалось, что его всего ничего. Вагоны выглядели старыми, обшарпанными. Некоторые были зелеными, другие почему-то серо-синими. Под центральным окном каждого вагона висела прикрученная ржавыми болтами табличка с надписью «Москва-ГалактеГа», под старину. В пыльном окне между рамами стоял картонный квадрат с номером вагона, нарисованным маркером вручную. У соседнего вагона на коленях стоял маленький мальчик с разбитым в кровь лицом и водил по воздуху мелом. К Шилову и Духу пристроился импозантный джентльмен в кашне и сером пальто. Представился: Вернон. Улыбнулся Шилову, шутливо козырнул Духу и, узнав, что перед ним русские, немедленно предложил выпить. Например, водки. Водки у братьев не оказалось, и тогда Вернон вытащил из чемодана бутылку виски. Посмотрел вдоль перрона, заметил покалеченного мальчишку.

Пробормотал:

– Вот ублюдки… – И сразу, смачно: – Fuck!

Дух нахмурился и первым полез в вагон.