Тут у него и челюсть затряслась, и оттого он ничего мне не ответил. А кузен Вениамин прошипел:

– Ты, Дольф, грязная скотина. Пятно на родовом гербе. Можешь меня убить за эти слова, но я просто всю жизнь мечтал тебе это сказать.

Я ему улыбнулся.

– Вениамин, – говорю, – я так рад, что исполнил твою заветную мечту. Если ты мечтал сообщить мне еще что-то – не стесняйся, пожалуйста. Только поторапливайся, потому что я уже сам все решил. Без дядиных советов.

– Убить моего отца? – спрашивает. С ненавистью и мукой на физиономии.

– Ну почему же, – говорю, – только отца? Ты считаешь, братец, что ты совсем ни при чем в этой истории? Твой батюшка, как я понимаю, ведь не в пользу моего сынка интриговал, а в свою собственную, в обход младенчика, да? Бедняжечку Людвига ведь тоже, наверное, убить собирались? Так что это вся ваша фамилия, братец мой, узурпаторы. Несостоявшиеся.

– Племянничек! – лепечет принц Марк. – Да что ты такое говоришь! Не слушай моего олуха, он ничего ре понимает!

– Он-то, – говорю, – может, и не понимает, а я пока еще кое-что понимаю, дядя. Мне этот скандал нужен, как зубная боль, но что поделаешь… Значит, так. Вы едете в Каменный Клинок. С моим личным эскортом. И там вас удобно размещают. А поскольку стража может отвлечься, перепиться или продаться, дверь в ваши покои я велю замуровать. Наглухо. Замешав цемент на яичных белках, чтобы тараном было не пробить. Оставив только дырку для еды и дырку для параши. Будет уютно.

Теперь кузен Вениамин сел. А дядюшка сорвался со стула и грохнулся на колени с классическим воплем:

– Помилуйте, государь!

– Я помиловал, – говорю. – Живите на здоровье. Я даже ваши земли не конфискую. У вас же, дядюшка, старшая дочь замужем? Вот ее детки и унаследуют. Такой я добрый. Мог бы и себе забрать. Ведь половина ваших угодий – мое потенциальное наследство, между прочим…

Тогда дядюшка разрыдался. А кузен Вениамин завопил:

– Я же говорил, батюшка, нельзя поручать это конюшему! Идиот, подонок, предатель! Гадина неблагодарная! Мы его приблизили, в рыцари посвятили, доверились, а он!..

– Ладно, – говорю, – хватит. Увести.

И когда их мертвецы уводили во двор, где ждала крытая карета с мертвой стражей, Вениамин орал, дядя рыдал, а двор промокал платочками уголки глаз. А я жалел, что не заткнул Вениамину пасть, потому что он своими воплями создавал мне будущие проблемы.

В столице потом это основательно обсудили. Жалели принца Марка: еще бы, он так напоминал покойного государя Гуго! Жалели кузена Вениамина – особенно дамы. Возмущались моей жестокостью. Забавно.

То, что эти двое хотели убить меня, своего короля, которому присягали, и родственника, кстати, как будто не считается. Убийство некроманта – это, вроде бы, и не убийство вовсе. А подлость в этом вопросе – это вовсе и не подлость, а военная хитрость. Дивная логика.

Ведь моего Нарцисса двор и остальные мои подданные сходу возненавидели не намного слабее, чем ненавидели меня. Его престарелый батюшка времени и сил не пожалел, падла: съездил в столицу, чтобы официально его проклясть. Бедный дурачок потом всю ночь проревел, и я никак не мог его утешить. Он же – предатель. А все из-за того, что парень не посмел нарушить присягу.

Логику толпы я никогда понять не мог. Поэтому полагаю, что с толпы тоже берут Те Самые Силы. Только уж совершенно на халяву – ничего толпе взамен не давая.

Кроме, разве что, чувства превосходства…

И все-таки эта зима оказалась почти счастливой для меня. Я уже привык к хлопотам, к трудностям, к одиночеству, к общей ненависти – и даже крохотный подарочек от судьбы принял с благодарностью.

Крохотный подарочек – общество Нарцисса.

Насчет него я никогда не обольщался. Мой золотой цветочек не годился в товарищи. Хлопот он мне принес втрое больше, чем удовольствия. Он был чудесный слушатель и никакой собеседник. Он никак не мог привыкнуть к моей свите. Он все время меня за кого-нибудь просил – добрая душа – и мешал работать. Он меня совершенно не понимал. С тех пор как он у меня поселился, я все время дико боялся, что с ним случится беда. Будто у меня без того забот было мало.

Но он на свой лад любил меня и был мне предан. И это все искупало. Все его глупости.

Переменчивые очи достались Нарциссу совсем некстати. Из-за них он всем казался более значимой фигурой, чем был на самом деле.

Двор считал его изощренным развратником… Господи, прости! Какой там разврат! Особенно после Беатрисы. Да он до глубины души не признавал ничего неприличного! Тискал я его – да, но этим наш утонченный разврат и ограничивался. Да его все бы тискали, а в замке Марка так и было, не сомневаюсь.

Все говорили, что Нарцисс мне продался. Ну конечно. Уже. Балованный аристократик, он понятия не имел, что такое нужда, и был по глупости своей бескорыстен до абсурда. Я дал ему титул, дал. И земли подарил, как обещал. Он сказал: «Государь, я вам очень признателен». Он всегда жил на всем готовом, и в его головенку не вмещалась разница между тысячей золотых и сотней тысяч.

Зато он знал, что хорошенький. Вот это – да, точно. Если где-нибудь поблизости оказывалось зеркало, полированное дерево, темное стекло – он туда поминутно косился. Себя мог созерцать часами, не реже, чем придворная кокетка. Тогда, в замке Марка, моего общества боялся до трясучки, о моих извращенных наклонностях и подумать не мог без тошноты, но все равно оскорбился, что его дивная наружность на кого-то не произвела впечатления. Перехвалили мальчика. А что он действительно любил – так это тряпки и цацки, подчеркивающие его потрясающую красоту. Мне никогда не было дела до этого барахла, но Нарциссу я дарил драгоценности. Потому что тут он не ограничивался официальной признательностью – тут он на шею прыгал. Мои скромные радости… И он ходил расфуфыренный, как королевский фазан, – в жемчугах, бриллиантах и золотом шитье. Бесил придворных соколов своим роскошным опереньем безмерно, но не мог же я лишить его невинных удовольствий… И себя заодно…

Его, конечно, никто не смел вызвать на поединок – я же взбешусь. Но соколы не оставляли надежды его спровоцировать. Сначала тяжело шло: Нарцисс был поразительно покладист, когда дело касалось лично его души. Его называли предателем, развратником и продажной шкурой в глаза, он только усмехался, и пожимал плечами, и говорил, что это чушь. Зато вскоре они обнаружили, что мой кроткий ангелочек встает на дыбы, если речь заходит обо мне – Нарцисс считал святым долгом защищать честь своего короля. И милейшие дворяне моментально вычислили, как его можно прикончить без всяких будущих проблем, – о, как я потом благодарил Бога за присутствие во дворце Бернарда, который все знает и на всех стучит!

Бернард явился, когда я сидел в библиотеке – искал способы мысленных приказов мертвым. Я удивился (он обычно мне не мешал), но выслушал. Повезло мне.

А Бернард сказал:

– Уж вы простите мне, ваше прекрасное величество, да только я подумал, что вам, может быть, любопытно узнать… Господин Нарцисс с графом Полем вроде как собираются устроить поединок. Нынче же, у часовни. А коль скоро их светлость Поль – вроде как первый меч в столице, так я рассудил, что…

Я ему сказал «спасибо» уже по дороге к часовне. Успел как раз за минуту до смерти Нарцисса, каковая и намечалась при большом скоплении восхищенных Полем зрителей.

– А ну прекратить! – говорю.

Поль опустил меч и улыбнулся, как вампир:

– Государь, меня вызвали – я вынужден был принять вызов…

А Нарцисс попытался возмутиться:

– Государь, он же сказал…

– Граф, – говорю, – если вы повторите то, что сказали, – закончите жизнь на рудниках за оскорбление короля. А ты, дорогой, следуй за мной.

Поль отвесил поклон. Удовольствие человек получил (издалека видно), жаль только, что не такое полное, как хотелось бы. Остальные просто огорчились. А Нарцисс, конечно, больше спорить не посмел. Я этого лихого бретера привел в свой кабинет – в моих покоях самое надежное в смысле уединенности помещение – а потом приказал раздеться и опереться о стол. И отлупил подпругой с медными пряжками, до крови, не жалеючи. Чтобы ему и в голову не пришло отколоть что-нибудь подобное в другое время и в другом месте, где не будет Бернарда.

А потом утешал его, слезки вытирал своим платком и объяснял, какой он, Нарцисс, ценный для короны и для своего государя и как его государь боится, что какая-нибудь придворная сволочь – случайно, конечно, но кто застрахован от случая? – лишит государя его обожаемого друга. Ты же не хочешь разбить мое сердце, а что эти идиоты болтают, мне плевать – все в таком роде. На уровне, доступном его пониманию.

Нарцисс после этой истории неделю стоял на коленях около моего кресла и спал на животе. Но вызывать на дуэли тех, кто болтал всякий вздор, действительно никогда не осмеливался. И я счел, что моему драгоценному дружку в обозримом будущем ничего не грозит.

Один момент мне даже казалось, что я научился упреждать Тех Самых. Гордыня, гордыня!..

Зима тогда, помнится, стояла очень холодная, ветреная, почти бесснежная. И на удивление спокойная. В столице воцарилась такая тишь да гладь – наверное, люди дядюшки ее больше не мутили! – что я даже бал дал против своих правил. Приезжала Розамунда, испортила мне хорошее расположение духа, обозвала грязным выродком, окатила Нарцисса ледяным взглядом, от которого бедняга чуть сквозь землю не провалился, потанцевала – и уехала. Все шло, как обычно.

А в самом начале весны я получил первые известия о Добром Робине.

Этот Робин оказался удивительной личностью. Сам факт его существования примирил с моим существованием половину Большого Совета. Вероятно, некоторые мои вельможи рассудили так: если выбирать между Добрым Робином и мной, то я оказываюсь меньшим из двух зол.

Шайка Робина начала устраивать безобразия на дорогах Междугорья еще зимой. Но в марте он перешел все границы – напал на обоз, который вез в столицу подати из северной провинции. Это уже показалось мне серьезным: какой-то скот запускает лапу в мою казну и ставит мой бюджет на будущий год под сомнение. Да прах же его возьми!

Я приказал шефу жандармов навести порядок. Он с энтузиазмом согласился. Еще бы, ведь Добрый Робин забрал изрядную часть его жалованья! Меня это вполне устроило, я подумал, что дело решится с помощью живой силы, без участия сил сверхъестественных.

Как бы не так.

Недели не прошло – мне сообщили обнадеживающие новости: Добрый Робин убил бригадира жандармов, отряд понес изрядные потери, а трупы бандиты сожгли, вероятно опасаясь, что я их подниму. Вдобавок тупое мужичье, которому он швырял краденые деньги и пачкал мозги, ввязалось в заварушку – холопы сожгли конюшню местного барона и разграбили его амбары. Уже ни на что не похоже.

Я собрал чрезвычайный Совет. Премьер и казначей были в ярости. Владельцы северных земель – в ужасе. Никто не сказал ничего дельного, только разорялись на тему «повесить – отстричь башку». Я понял, что мне опять заниматься грязной работой самому.

Я приказал привести в боевую готовность гарнизон крепости в Северных Чащах. И прислал на помощь к ним два кирасирских полка с восточной границы – от сердца оторвал, но беспорядки там начались не на шутку. Хотелось покончить с этим скорее.

Месяц я получал депеши с севера, полные таких новостей, что в конце концов у меня начал болеть живот при виде очередной бумаги. К середине апреля узнал: Добрый Робин с бандой, уже превосходящей числом личного состава несчастный потрепанный гарнизон, направляется по большому северному тракту в столицу, по дороге грабя встречных и поперечных.

В столице – и у меня в приемной – появились аристократы, уехавшие из своих имений от греха подальше. Все разговоры при дворе сводились к одной мысли: «Вы только подумайте, какой кошмар», – но мысль эта имела некий тайный и довольно веселый подтекст.

Дело в том, что идеология у гада к тому времени уже совершенно прояснилась, он о своих взглядах вопил направо и налево. Итак: милый мальчик счел, что его бедную родину оскорбляет сам факт присутствия некроманта на троне. Я уже запятнал себя всеми мыслимыми злодеяниями и переполнил чашу терпения людей на земле и Бога на небе. Я должен отречься от короны – или меня низложит Совет. А потом меня надлежит сжечь в корзине с черными кошками, как любого некроманта. Мое отродье стоит сжечь вместе со мной – на всякий случай, Розамунду отправить в монастырь, а его банда тем временем освободит принца Марка, который и взойдет на престол под восторженный рев мужичья и прочих подонков, которых Робин называл «честными сынами Междугорья». Подозреваю, что среди моих гостей с севера было немало таких, которые считали, что это недурно звучит.

В общем, шепотом – если верить Бернарду, а он никогда меня не обманывал – при дворе говорилось о том, что все эти грабежи и потравы будут, если бандиту, паче чаянья, повезет, вполне божеской платой за возвращение на престол в Междугорье нормального человека.

Ну да. Дожидайтесь.

Шеф жандармов предоставил в мое распоряжение эти ценные сведения в апрельское полнолуние. Луна еще не успела стаять и на восьмушку, когда я в сопровождении четверых мертвецов нанес визит в Восточные горы, где находилась крепость Каменный Клинок. С проверкой. Политическое положение так складывалось, что меня волновала судьба моих опальных родственников.

Каменная кладка показалась мне не очень прочной, а окошечко для еды выглядело широковатым. Но им хватило. Принц Марк пристал ко мне через это окошечко с просьбами о смягчении режима, и даже Вениамин вякнул через плечо своего батюшки, что он осознал и раскаивается. Только у меня отчего-то появилось ощущение, что до них дошли слухи о Добром Робине. Может, стража треплется…

Я немного послушал их скулеж, покивал, обещал подумать над их положением и уехал.

Гонец из Каменного Клинка догнал меня уже в предгорьях. Передал письмо коменданта крепости о том, что мой несчастный дядюшка скончался таинственно и скоропостижно, сразу после моего отъезда, а мой двоюродный братец – при смерти. И что гарнизон тут ни при чем, а виноват, видимо, нынешний сырой холод.

Холодная выдалась весна…

Я не стал спорить. Холод так холод.

На душе у меня было легко и спокойно. Дар выполнял любой мой приговор чище, чем яд, меч или петля. Возвращаясь в столицу в отличном расположении духа, я думал, что Робину больше нечего ловить.

К сожалению, я ошибся. Бунт на севере уже слишком ярко разгорелся. Теперь бандиты решили отомстить мне за своего обожаемого мертвого кандидата в короли.

И ничего не изменилось, несмотря на то что у банды больше не было святой цели. Добрый Робин грабил моих вассалов и жег их дома уже за то, что они «запятнали себя присягой грязному чудовищу» и «благоденствуют, когда страдает народ». А народ страдал – будьте спокойны, Те Самые не заставили себя долго ждать и уговаривать, включившись в игру. Из-за сильных зимних морозов и редких снегопадов у мужиков вымерзли озимые, а весна действительно шла поздняя, дождливая, с неожиданными заморозками. В начале мая земля лежала черная, как обугленная. Неожиданные похолодания сожгли вишневый цвет. О прошлогоднем урожае все забыли, и мужики болтали, что это Божья кара за то, что господа продались некроманту.

В довершение всего я узнал, что к банде Доброго Робина прибился какой-то сумасшедший монах, который закатывал в городах истерики по поводу наступления конца света и вставших мертвецов и призывал жечь трупы, что бы об этом ни думал Святой Орден.

Последней каплей упала история о том, как Добрый Робин пристрелил какого-то провинциального рыцаря прямо у дверей храма, куда тот шел венчаться. Девку, видите ли, ее бедное семейство выдавало замуж против ее воли или ради денег, я не знаю. Но, как бы там ни было, девка увязалась за бандитами, Робин называл ее «своей королевой» и болтал, что покажет выродку-королю и всей стране пример истинной любви, которую давно променяли на придворный разврат.

И так это все тянулось и тянулось, лишая меня не только покоя, но и изрядной части дохода. Беглые северяне только руками разводили, а мои вельможи твердо решили, что нам с Добрым Робином обязательно надо дать возможность помериться силами. Я долго терпел, но не выдержал и отправился навстречу банде Доброго Робина со своей личной гвардией.

Меня отговаривали.

На моем Малом Совете Оскар сказал так:

– Если вам вдруг будет угодно выслушать мое нижайшее мнение, мой дорогой государь, то ваш домашний вампир посоветовал бы вам не покидать столицы. Ваш дворец – неприступная крепость. Ваши гвардейцы лучше чувствуют себя вблизи своих могил. Бернард всегда готов сообщить о любом изменении в обстановке. И я, ваш покорнейший слуга и преданнейший товарищ, готов поднять своих младших, если опасность вдруг станет серьезной. А там, вдалеке от дома…

Вампиры, вестимо, не любят путешествовать. Понимаю. Тут родной склеп, свой гроб – домашний уют, а на чужой стороне и голову преклонить некуда.

– Вы смотрите со своей колокольни, Князь, – говорю. – Я не могу больше сидеть дома, когда этот гаденыш уничтожает плоды моей четырехлетней работы и убивает моих подданных, потому что они ему не нравятся. У меня нет выбора.

Тогда высказался Бернард:

– Ваше прекрасное величество, батюшка, да как же это? А столицу-то без пригляду? А ежели что случится? Ведь все же мошенники, все воры как есть… Чай, сами изволите видеть… Ведь весь двор только и думает, как бы вас выпроводить, государь, да самим всласть пожить…

И тут робко подал голос Нарцисс:

– А может, с Добрым Робином поговорить? А, государь? Может, его кто-то обманул насчет вас, и он теперь и сам не понимает, что делает? Давайте, я поеду, а? Объясню ему…

Его я поцеловал в висок и сказал:

– Снова выпорю, если будешь настаивать… А что касается столицы – как-нибудь провертится. Я уже уезжал – и, возвращаясь, заставал ее на месте. Так что решение принято.

Оскар хмурился, морщился, но все-таки высказался:

– Мой дорогой государь, простите мне мою беспримерную дерзость, но я не могу отпустить вас в обществе одних только дураков и трупов, без серьезной поддержки. Я прошу вас, ваше прекрасное величество, взять с собой хотя бы четверых моих младших. Гробы, в конце концов, можно везти в закрытой карете.

Я поразился.

– Князь, – говорю, – дружище, это же так рискованно и неудобно… И кто же согласится? Я не хочу, чтобы вы им приказывали идти на такое опасное дело…

Оскар поклонился.

– Довожу до вашего просвещенного сведения, мой скромнейший государь, что мне пришлось словом старшего в клане запретить сопровождать вас тем, кто этого страстно желает, но не имеет достаточной Силы и опыта. Право, мой дорогой государь, добровольцев достаточно. Дело лишь в вашем высочайшем согласии.

– Я не дурак, – говорю, – отказываться от подарка столь почетного и полезного.

– Так вот, – сказал вампир, – к вашим услугам – Грегор, Агнесса, Клод и Плутон. Моя личная свита. За Силу и верность каждого из них я ручаюсь – сожгите меня, а пепел развейте, если кто-нибудь окажется ненадежным.

Я кивнул, и четверка добровольцев вышла из зеркала. Такие великолепные вампиры, такая утонченная грация и такая редкая внешняя прелесть, что даже Нарцисс не шарахнулся. Отвесили церемониальные поклоны и облобызали мои руки, вливая Силу, – я оценил. Они стоили. Немало стоили.

Я был по-настоящему тронут. Меня восхитила их отвага, которой так недоставало живым. Я сказал:

– Милые дети Сумерек, предупреждаю: это опасно. Вам придется спать чуть ли не рядом с живыми. Не под землей. Лошади могут понести. Лошадей могут убить. С любым из вас может случиться беда. Вы рискуете Вечностью.

Клод, светловолосый, со светлыми очами – золото и лед, – ответил:

– Ради лучшего короля Междугорья. И ради живых. Ведь мы тоже – дворяне Междугорья.

От людей я ничего подобного никогда не слышал.

Столицу мы покинули без всякой помпы.

Правда, двор нежно улыбался и махал руками. Вероятно, мои дорогие придворные воображали, что прощаются со мной навсегда. Подозреваю, самые ушлые отправили гонцов к Розамунде – с выражениями совершеннейшего почтения и преданности.

Меня сопровождал отряд живых драгун и гвардейский отряд мертвецов на мертвых конях – погода стояла очень холодная, сек дождь и дул пронзительный ветер, и для моей гвардии это отлично подходило. Правда, даже неутомимые кони-трупы вязли в грязи по бабки, а живые лошади просто выбивались из сил. Поход обещал оказаться весьма непростым, но я твердо решил прекратить весь этот дурной балаган.

Даже если прольется кровь.

Моих неумерших друзей везли в четырех крытых каретах, и каждую конвоировали мертвые всадники. Я побоялся размещать всех вампиров в одной повозке – кони ведь действительно могли понести, и все такое… Я не хотел из-за какой-нибудь непредвиденной несчастной случайности потерять квартет вампиров разом.

Я рассчитал все, что было можно, и почти все предвидел. Кроме одного – и мне нет прощения.

Я взял с собой Нарцисса.

Я – болван, тиран, эгоист, я не могу думать ни о ком, кроме себя. К сожалению, с этим приходится согласиться. Ведь я мог настоять на своем и заставить-таки Нарцисса остаться в столице – там ему угрожало гораздо меньше опасностей. Он, конечно, хныкал, канючил, просился, но что из того?! Нет ведь! Я же привык видеть его рядом с собой. Я привык, что он всегда рядом – протяни руку, – мой теплый щенок, мой цветочек. Я убедил себя, что на войне как на войне и что меня тоже могут убить, так что глупо терять время, которое мы можем провести вместе.

Я – тварь. В этом мои враги, к сожалению, правы.

Но что теперь уж об этом…

Мертвецы могли идти день и ночь, но живым требовался отдых. По ночам вампиры исчезали, обернувшись нетопырями или совами, и убивали – собирали для меня Силу и разведывали положение. Мои люди спали в придорожных деревнях.

В деревенской корчме на окраине дикого леса я провел с Нарциссом последнюю ночь. Помню, было ужасно холодно. В щели дуло, свет лампадки перед образом Божьим колебался. Маленькие кузнецы тоненько ковали между бревнами…

И его фарфоровое лицо в неровном свете. Его переменчивые глаза, очи самого Сумрака…

Ну какая разница, что он говорил…

На следующий день мы въехали в дикие леса. Я еще никогда тут не бывал. Северный тракт шел между двумя сплошными стенами деревьев. Все уже, помнится, зеленело такой несмелой, стеклянной какой-то, терпкой молодой зеленью. Вымерзшие места чернели проплешинами.

В этих, прах их возьми, лесах могли легко скрываться целые армии. И демона лысого их тут найдешь. Но я надеялся на вампиров.

Мы проезжали лесные деревни – нищие, хромые избы с заплатанными крышами. Мужицкие коровы и козы выискивали первую траву, а в грязи копались тощие куры. Люди разбегались от нас с воплями – будто это мы грабители и убийцы. Все шло, как всегда.

Когда начало темнеть, мы остановились в одной такой деревушке. Ее жители нам совсем не обрадовались, но все-таки не посмели спорить. Мертвецы встали дозором, живые устроились на ночлег. Нарцисс болтал с каким-то мужланом, когда я пошел отпустить вампиров. Я сказал ему:

– Поторопись, ночи холодны.

– Я все объясню и приду, государь, – ответил мой золотой цветок. Последнее, что я от него услышал.

Я не спешил. Я переговорил с вампирами, потом мы с Агнессой штопали бок моего коня, который протерся от пришпоривания и из прорехи сыпались опилки. Потом Клод и Плутон дали мне Силы и улетели. Чуть позже улетели и Грегор с Агнессой. Я подумал, что Нарцисс уже ждет меня в избе.

Не было его там.

Я вышел во двор и позвал. Нарцисс не отозвался, я начал сердиться. Фигуры мертвецов маячили в темноте, как столбы, – мне и в голову не могло прийти, что мой дурачок выйдет за пределы караула.

Я сходил в конюшню. Потом – на сеновал, мало ли какая у Нарцисса эксцентричная затея. Через десять минут я начал волноваться. Его не было.

Я совершил катастрофическую ошибку, приказав мертвецам следить за всеми визитерами снаружи. Нарцисс спокойно вышел изнутри – мертвецы не отреагировали на него. Для них он был частью меня. Он мог ходить, где хотел.

В свое время я собирался приставить к нему пару трупов в качестве личной охраны. Но Нарцисс боялся их до невозможности и тошноты, потому умолил меня этого не делать. Теперь я горько пожалел, что его послушался.

Я понял, что во дворе его нет и в этой поганой деревне нет тоже, только через полчаса. Начался дождь. Вечер свернулся в ночь, и стало гораздо темнее, чем обычно бывает в городе. И я не знал, куда теперь бежать.

Я поднял по тревоге людей и, пока они обшаривали деревню, позвал вампиров. Неумершие, конечно, бросили все свои ночные дела, но они улетели далеко, а зеркала в этой нищей деревне никто не нашел бы и днем с фонарем. Вампиры прибыли уже в третьем часу, когда дождь хлестал так, что факелы гасли. Я развешивал по крышам блуждающие огни – мне стоило огромного труда не сорваться в истерику.

Я видел, как вампирам тяжело лететь – дождь лил, как из ведра, и их крылья отяжелели от влаги. Они опустились на землю рядом со мной с явным облегчением, стряхивая воду с промокших плащей. Клод – старший в группе – спросил:

– Что-то случилось, государь? Мы не успели поохотиться – вы позвали нас с Линии Крови…

– Я знаю, – говорю, – знаю, мои хорошие, но не мог по-другому. Ребята, найдите Нарцисса.

Я, наверное, не попросил и не приказал, а взмолился. Они сильно встревожились. Агнесса сказала:

– У него мало сил… И он не звал смерть…

А Клод опустил глаза и буркнул – если так можно сказать про вампирское мурлыканье:

– Ладно, Эгни, ты все знаешь…

И я впервые в жизни нажал на вампиров:

– Что это знает Агнесса и почему я этого не знаю?!

Они замялись и переглянулись. И Клод еле выговорил:

– Нарцисс принадлежал Предопределенности, ваше величество. И вам это известно не хуже, чем неумершим.

– Почему – принадлежал? – говорю. – Он мертв?

– Мы пока не можем понять, – сказал Грегор. Как-то, по-моему, слишком поспешно. – Дождь – никаких следов не найдешь. Пахнет только водой…

Но Клод его перебил:

– Он мертв, – сказал и преклонил колено. – Мертв или умирает. И все понимают, и вы тоже, государь. И Эгни не смогла бы его выпить, даже если бы он очень просил. Не стоит пытаться лгать себе. Он… сами знаете чей, ваше величество.

Правда. Все понимают, и я тоже. Я вспомнил, как еще в Медвежьем Логу прошлой осенью разглядывал клеймо рока у него на лице.

Внутри будто струна лопнула. Конец. И Дар полыхнул таким ослепительным и всесжигающим пламенем, что вампиры ко мне бессознательно потянулись. А я вытащил из ножен кинжал, стянул с рук перчатки, вспорол оба запястья, не ощутив боли, и протянул руки вперед.

– Я вам охоту сорвал, – говорю. – Пейте. На войне как на войне.

Я знаю, что они тогда выпили Дара больше, чем крови.

Мне понадобились сутки. Только сутки.

Я ничего не чувствовал, кроме огня своего Дара, который жег меня изнутри, и спокойной злобы. Я все обдумал, составил план и методично действовал по этому плану, будто сам был мертвецом, поднятым Теми Самыми. Я не спал и не мог ничего есть, как вставший мертвец. Живые люди шарахались, если я подходил слишком тихо, – но все шло правильно.

Следующей ночью мы вошли в грязный городишко, где банда Доброго Робина остановилась лагерем. Погода, помню, задалась самая вампирская – дождь перестал, было сыро и очень ветрено. И ледяной мокрый ветер нес облака перед ущербной зеленой луной.

Для мертвых такая погода приятнее, чем для живых. И я не взял живых, оставив их в резерве, в предместьях – ждать сигнала или вестника. Потом воззвал к Тем Самым Силам, прося себе на эту ночь взора неумершего, – меня услышали, и мир вокруг будто высветили изнутри. Я теперь видел, как вампиры, а значит, видел лучше кошки или филина, что показалось мне полезным для ночного боя.

Мои мертвые бойцы двигались тише и быстрее, чем живые, – прав поэт, сказавший: «Мертвые ездят быстро». Вампиры в виде седых нетопырей летели рядом с моим вороным.

Город казался вымершим – почти весь он лежал в сырой темноте, грязные узкие улочки пахли падалью, дождем и помоями, все ставни его жители заперли, все ворота заперли, и только вдалеке взбрехивали уцелевшие собаки.

Потом они завыли.

Город казался вымершим. Но вампиры чуяли здесь Доброго Робина, и вскоре мы его отыскали. Банда гуляла в большом трактире на площади у ратуши. Трактир ярко освещался изнутри, оттуда водили пьяные бандиты и визжали их девки; на улице вокруг горели костры, разожженные караульными банды. Упомянутые караульные выглядели менее пьяно, чем мне бы хотелось, но тоже играли в кости и тискали девок вместо того, чтобы следить за ночью. Мне померещился труп, привязанный к столбу посреди площади, но я заставил себя думать о живых врагах.

И дал мертвецам мысленный приказ.

Через миг на площади началась драка, послышались первые вопли – и я услышал в голосах бандитов именно то, что хотел услышать. Панику. Нерассуждающий ужас.

Я выждал несколько минут. Некоторые бандиты из тех, кто пьянствовал в трактире, выскочили на шум и были убиты, едва переступив порог. Кто-то пытался стрелять из лука в темноту, но живые на площади освещались кострами и факелами, как лучшие мишени, а неумершие и я, стоявшие в темноте, вероятно, казались им кусками мрака, просто тенями из теней в ночи. Никакая хваленая меткость не поможет человеку разглядеть врага в кромешной тьме.

Зато тьма нимало не мешала мне, даже помогала. Я пил ее, дышал ею, она наполнилась смертями – и я содрал с рук повязки, снова вскрыл едва закрывшиеся порезы и запел.