- Я давно хотел спросить у вас - что это за место? - Андрей показал на две висевшие рядом акварели. Оба рисунка относились явно к одному и тому же месту: это было какое-то старое кладбище. Редкие солнечные лучи, проникающие через образующую единый темно-зеленый покров листву тесно сплетенных в вышине ветвей, скользили по замшелым камням надгробий... Воздух казался сумрачно темно-зеленым, как на дне пруда, хотя снаружи угадывался солнечный день. На первом рисунке в этом темно-зеленом воздухе дробился вдали сочный яркий сурик кирпичной, напоминающей монастырскую, стены; тоскующий мраморный ангел в порыве скорби припадал к урне. На втором рисунке стены не было видно, но в напоминающем темно-зеленую воду пространстве кладбища угадывались ее красноватые блики. Это было несколько могил, относящихся к одной семье: одинаковые урны стояли на надменно тонких столбах белого мрамора, украшенных тяжелыми чугунными гербами. Из надписи на одной из них можно было прочесть слова: "... Федор Глебов... 17... всего жития его было... Прохожий, помолись за его душу!"
      - Донской монастырь, - улыбнулся Воино-Ясенецкий. - Самое, наверное, красивое место в Москве и во всяком случае - одно из самых таинственных.
      - Вот оно что... Я слышал про этот монастырь. Ведь в нем как-то раз Гумилев просидел ночь и написал "Взгляни, как злобно смотрит камень..." Андрей засмеялся.
      - А ты не был в Москве?
      - Можно сказать, что нет.
      "И не буду. Да и есть ли она сейчас, Москва? Я никогда не увижу этого золотого древнего сердца России, я никогда его не почувствую. Я успел увидеть в жизни только одно - умирающий Петербург".
      - Они постараются сделать все, чтобы уничтожить Москву и извести московский дух... Постой! - В комнате опять стало на мгновение темнее из-за того, что кто-то, проходя, заслонил окно. - Это он!
      Отставя пачку историй болезни, Воино-Ясенецкий поднялся и вышел в сени - почти тут же Андрей услышал, как ударила входная дверь.
      - Здравствуй, Степан. Я рад, что тебя так скоро нашли: я отправлял на поиски десять человек.
      - Ты решил, Валентин? - В голосе вошедшего скользили мягкие придыхающие звуки. Чуть растянутые концы слов делали произнесенную фразу длиннее, чем она была в действительности. Это была очень своеобразная, но необыкновенно приятная манера речи.
      - Нет, Степан, тяжесть моего креста по-прежнему не тяготит моих плеч. Степан, я хочу, чтобы с тобой ушел другой. Но я хочу не только того, чтобы он был в безопасности. Я хочу отдать его тебе.
      - Где он?
      - Там.
      Послышались шаги: причем, как показалось Андрею, это были шаги одного только Воино-Ясенецкого - он вошел первым. За ним, ступая бесшумно, несмотря на свои тяжелые кирзовые сапоги, вошел человек, при виде которого Андрей сдержал невольный возглас изумления.
      Хранящее холодное и вместе с тем как бы странно сонное неподвижное выражение, лицо этого одетого в наброшенную поверх полуохотничьего-полувоенн ого френча меховую куртку человека показалось ему лицом Чингачгука ожившей иллюстрацией детских книг.
      Это было смуглое, широкоскулое неевропейское лицо - отчужденное выражение облекало в нем медально-точеные черты индейского вождя: даже расположение морщин казалось изначально отлитым в металле, вообще лицо это казалось скорее маской бронзового идола, чем лицом: было очень трудно представить эти черты в движении.
      Когда незнакомец вошел вслед за Воино-Ясенецким в комнату, глаза в его лице, и без того узкие и небольшие, были дремотно полузакрыты веками. В следующее мгновение он взглянул на Андрея.
      Детское сравнение с индейским вождем мгновенно вылетело из головы: Андрей почувствовал нечто наподобие резкого толчка, почти удара - этот удар исходил из непроницаемых своей угольной чернотой глаз, которые, одни, заняли все окружающее пространство. Потом снова появилось лицо, но глаза по-прежнему приковывали к себе все внимание - их взгляд был скорее неприятен: казалось, он скользил по телу и душе, выискивая и находя какие-то уязвимые места.
      Этот взгляд был мимолетно-быстр - почти сразу же незнакомец перевел глаза на что-то, находящееся за Андреем, и со смягчающей твердость голоса плавностью интонаций произнес:
      - Отпусти его, Эшу.
      Затем, отвечая на недоумевающий взгляд Андрея, неожиданно улыбнулся (это производило странное впечатление вдруг перелившейся в другую форму бронзы) и, как бы поясняя, добавил:
      - Я попросил ее снять руку с твоего плеча.
      - Да, случай тяжелый, в особенности из-за общего истощения, произнес Воино-Ясенецкий, ставя на железную печку чайник.
      - Плохая смерть - красная точка на лбу, красная точка на груди, ответил ему незнакомец.
      - Прокол плевральной полости, резекция ребер. Хотя сейчас я предвижу больше сложностей относительно психической стороны.
      - Его души еще можно расплести. Он сильный. Я хочу его взять. - Со стремительной мягкостью повернувшись снова к ошеломленному Андрею, незнакомец неожиданно спросил: - Ты пойдешь со мной?
      - Да. - Андрей сам не знал, откуда взялась та решимость, с которой его губы как будто сами произнесли ответ. Он невольно попытался приподняться навстречу наклонившемуся над ним незнакомцу, но тот мягким, но властным нажатием в плечо заставил его опуститься на подушку.
      - Лежи! Дай левую руку.
      На мгновение Андрею показалось, что севший рядом на кровать незнакомец хочет прощупать пульс - жест, которым эта небольшая смуглая рука легла на его запястье, удивительно напоминал Воино-Ясенецкого. Но прикосновение этой руки напоминало Воино-Ясенецкого чем-то еще - от нее шла ровная, успокаивающая сила.
      - Ты знаешь, где я живу?
      - Нет.
      - Это далеко отсюда. Много дней пути. Русские называют это место Оленьими горами. Там есть большая река.
      Рука Андрея лежала в руке незнакомца. Успокаивающе мягко слетали с узких губ фразы, казалось, обращенные к пятилетнему ребенку. Непостижимые, прощупывающие угольные глаза словно спрятались в сетке сдерживающих улыбку морщинок. Андрей неожиданно почувствовал себя ребенком, с которым только и надо говорить такими простыми, короткими фразами: от этого сделалось беспричинно весело и радостно, захотелось рассмеяться от странного, щекочущего ощущения счастья.
      - Ты умеешь охотиться?
      - Нет,
      - Я научу тебя. Ты умеешь стрелять?
      - Да.
      Смеющиеся морщинки пропали: глаза черно скользнули по Андрею в узкой щели век.
      - Это дурная стрельба. Забудь о ней. Я сам подберу тебе ружье.
      "Дурная стрельба - в человека?.."
      - Ты хочешь меня о чем-нибудь спросить?
      - Нет, - твердо ответил Андрей, сам не понимая, отчего отвечает так, но знал наверное, что от него ждут этого ответа.
      - Хорошо.
      - Степан? - В голосе Воино-Ясенецкого, разлившего травяной чай в две жестяные кружки и державшего в руке третью, прозвучал какой-то вопрос.
      Незнакомец, явно отвечая на этот непонятный Андрею вопрос, кивнул Воино-Ясенецкому, а затем, выпустив руку молодого человека, с юношеской легкостью поднялся на ноги.
      Воино-Ясенецкий налил чай в третью кружку. Прежде чем сесть за стол, незнакомец взял кружку (именно ту, последнюю) и поднес ее Андрею: того поразила какая-то ласковая бережность, с которой незнакомец держал в руках этот грубый неживой предмет - впрочем, по этому жесту он понял, что для незнакомца вообще не существует ничего неодушевленного.
      - Пей.
      На столе появилась сковородка с неприхотливым местным блюдом пресной лепешкой, замешанной без дрожжей на воде. Лепешки эти пеклись без масла - на раскаленной сковородке - и съедобны были только в теплом виде: остыв, они превращались в камень.
      Воино-Ясенецкий разделил лепешку на три части, и Захаров, опять поднявшись, снова передал одну Андрею.
      - Ешь.
      "Это не сон и не бред, - думал Андрей, не замечая тепловатого вкуса теста, - что-то происходит сейчас... Если бы понять, что..."
      - Когда ты думаешь увести его?
      - Завтра, Валентин.
      - Я боюсь, что он слишком еще слаб. Хотя чем скорее, тем лучше.
      - Надо спешить. Думаю, что он сможет идти.
      - Я все же провожу вас до Сухого русла.
      - Да, Валентин. Я ухожу сейчас. - Захаров встал из-за стола, и уже подходя к двери, обернулся к Андрею:
      - Я приду за тобой завтра.
      Андрей, сидевший уже на кровати, молча кивнул. Серьезная сосредоточенность его лица отчего-то заставила Захарова улыбнуться улыбкой простой и веселой. Вдруг возвратившись от двери, он подошел к Андрею и очень неожиданно, забавным жестом взъерошил ему волосы.
      "Все будет хорошо, не бойся" - словно сказал этот жест.
      Но в это же мгновение Андрей с беспощадно вспыхнувшей ясностью сознания понял, что этот человек может быть нечеловечески страшен. И что придет, не может не прийти день, когда ему придется это увидеть.
      7
      - Д-да... - сквозь зубы процедил наконец Андрей: после ухода Захарова он долгое время молча сидел на кровати, глядя на закрывшуюся дверь - грудь его вздымалась от прерывистого взволнованного дыхания. - То есть я даже не знаю, что сказать... У меня нет слов... просто нет.
      - А ты думал, что они только выплясывают с бубнами? - Воино-Ясенецкий добродушно рассмеялся.
      - Приблизительно так.
      - Хорошо, что ты все же не стал его расспрашивать, - он остался доволен. Ты многое делаешь правильно, сам того не подозревая. Но тебе что-то хотелось бы спросить у меня... Я вижу, лучше спроси.
      - Я не знаю, как об этом спросить, - ответил Андрей неуверенно.
      - Договаривай. Ты это знаешь, но боишься спрашивать.
      - Я... Владыко, я действительно хочу пойти за ним, но я не понимаю, как вы, вы благословляете меня на это.
      - Среди эвенков такие люди, как Степан, крещены прежде всех.
      - Он крещен?!
      - Кажется, я предупреждал тебя - не делай резких движений. Это и в здоровом состоянии отменно скверная с медицинской точки зрения привычка. Впрочем, тебя от нее скоро отучат. Разумеется, он крещен. Нет ничего более само собой разумеющегося применительно к такому человеку, как Степан.
      - Ничего не понимаю.
      - Просто ты очень мало знаешь... И тем не менее ты - один из нескольких тысяч, кто, оказавшись на твоем месте, мог бы пойти по этому пути.
      - Почему?
      - Каждый человек несет в себе определенное психологическое значение типа. По типу ты охотник. Попробую объяснить: представь, к примеру, на своем месте твоего друга... Ты - звено, которое можно перемкнуть на другую цепь. И в новой цепи ты станешь таким же прочным и естественным звеном, причем само звено при этом не изменится. Ты будешь собой. Прежняя цепь цивилизация, культура, связи - те связи и та культура... Та жизнь. А новая жизнь - одиночество, просторы диких земель, одиночество как отсутствие всех прежних связей и невозможность их в жизни... Твоего Бориса, о котором ты рассказывал, здесь все время тянуло и звала бы та цепь, звеном которой, одной, он только и может быть... А ты сможешь войти в ход этой... Ты охотник.
      - Теперь я понимаю. Но наверное ли это так?
      - Предоставь судить об этом нам. Через несколько лет ты немало повеселишься, вспомнив нынешний день.
      - Которого не было бы, если бы Вы случайно...
      - Случайностей не бывает.
      Услышав эту фразу, Андрей улыбнулся, вспомнив о Дале. Но он не знал того, что, произнося ее, о Дале думал и сам Воино-Ясенецкий. Но воспоминания Воино-Ясенецкого не связывали Даля с Петроградом. Воино-Ясенецкий видел перед собой маленький добрый московский домик в Дегтярном переулке: крыльцо под железным навесом, тесную прихожую, невысокие окна, распахнутые в заросший сиренью садик, и ведущую в заставленный ящиками картотек кабинет широкую лестницу, которой никогда не видел Андрей, лестницу, по которой не один раз поднимался Воино-Ясенецкий и по которой, с рассказом о Каирской пелене, взбегал когда-то взволнованный Владимир Голенищев.
      8
      Костер разгорался: стало жарко, но Андрей не отодвинулся от него.
      Этот отдых был первым. Привала не было с раннего утра, когда воздух был туманен, а сопки вдали казались голубыми.
      Уже полдня ягель под ногами был молочно-бел. Упруго подаваясь, он почти по щиколотку схватывал сапог, делал бесшумным шаг. Над тундрой, захлестываемой кое-где языками тайги, стояла пронзительная тишина. Серебристые, отливающие пеплом стежки корневищ простегивали ковровую пышность ягеля, деревья набегали на исполинские валуны, шатрами переплетались древесные остовы. Все, чего касался взгляд, манило своей завершенностью, призывало к бесконечному созерцанию и покою. Все, чего касался взгляд, растворяло душу.
      За плечами оставался день пути, но Андрей не ощущал слабости.
      "Ты можешь идти", - сказал утром Захаров. И Андрей неожиданно почувствовал, что на самом деле может.
      Через несколько часов, тоже под утро, с этого места, где разведен сейчас костер, они разойдутся в разные стороны: Воино-Ясенецкий вернется обратно в Туруханск, а они с Захаровым пойдут дальше - в сторону каких-то неведомых Оленьих гор.
      Костер был разведен на камнях, под закрывающим от ветра обрывом пересохшего русла.
      Сидящие у костра люди были погружены в глубокое молчание: потрескивание ветвей казалось в вечерней тишине отчетливым и громким.
      Лицо Воино-Ясенецкого было каменно-неподвижным в свете огня. Через несколько часов - с уходом Воино-Ясенецкого - порвется последняя нить, связывающая с прежним и до недавнего времени - единственным миром. Место и миг одного шага, и этот шаг - окончательное и единственное преступление грани. Миг, когда одна нога не оторвалась еще от прежней земли, а другая вступила уже на неизведанную...
      Андрей был спокоен. Сам не зная почему, он не спешил ворошить в памяти оставляемое или думать о предстоящем, он чувствовал только одно: глубокое отдохновение, разлившееся в душе и теле. Это был отдых перед началом нового пути, пути бесконечно далекого и трудного.
      ...Где-то в глубине, в трепещущем красном тумане огня, возникло лицо одиннадцатилетней девочки.
      Андрей улыбнулся: эту девочку звали Тина, но ему было известно другое, настоящее и забавное ее имя:
      Тутти.
      Девочка засмеялась и сложила руки так, как обыкновенно делают дети, когда собираются что-то ловить...
      И Андрей понял.
      Расстегнув внутренний карман куртки, он вытащил маленькую детскую линейку - самую обычную школьную линейку, обгрызанную и запачканную чернилами.
      Этот маленький предмет он пронес через ад всех пересылок...
      Немного подержав линейку в руке, Андрей бросил ее в костер.
      Ему показалось, что девочка в огне поймала линейку в сложенные руки.
      - Что ты бросил в огонь?
      - Так... одну вещь, которая больше не нужна, - ответил Андрей.
      "Теперь ты сможешь быть моей спутницей, куда бы я ни шел?"
      "Я пройду с тобой все твои дороги".
      Андрей просидел у догорающего костра всю ночь, ни Воино-Ясенецкий, ни Захаров не потревожили его больше.
      9
      - Пора, Валентин! Ты успеешь к вечеру.
      - Да, Степан.
      Грубая ряса Воино-Ясенецкого надувалась и хлопала на ветру. Свежий утренний ветер полоскал и его русые, не схваченные повязкой волосы.
      - Ты появишься не скоро, не так ли?
      - Да, не скоро. Меня не будет два года - на этот срок я должен уйти с ним от людей. Туда, - Захаров, чуть улыбнувшись, показал на голубеющие вдали сопки. - Я застану тебя здесь через два года?
      - Едва ли... - Воино-Ясенецкий усмехнулся. - Они не дают мне подолгу задерживаться в одном месте. Вероятно, нам больше не доведется встретиться. Прощай, Степан - благословение Господне да будет с тобой!
      - Прощай, Валентин, - Захаров мгновение помедлил, обменявшись последним взглядом с Воино-Ясенецким. - Пусть твоя кровь будет золотой!
      февраль 1982 - апрель 1985
      вторая редакция 2002 г.
      1 "Fuimus" - "мы были" (лат.) - девиз герба графов Брюс
      2 - Мистера Шелтона нет дома.
      - Я подожду его в гостиной.
      - Да, сэр. Дочь мистера Шелтона мисс Тина, сэр. (англ.)
      3 - Извините, мисс. Меня зовут Евгений Чернецкой. Ваш отец приглашал меня к шести. Могу я подождать его здесь?
      - Конечно, мистер Чернецкой. Присаживайтесь, пожалуйста. Чашку чаю? (англ.)
      4 - Вот и папа! (англ.)
      5 Так называлась часть общежития, где жили Л. Лунц. А. Грин, Вс. Рождественский, В. Пяст.
      6 Превратности войны. Путаница войны (франц.).
      7 - Хорошая погодка для побега преступников.
      - Недостает тумана.
      - Право? (англ.)
      8 "Полынь" {греч.)
      9 Так как сборник Е. Ржевского "?????????" в настоящее время является библиографической редкостью, его текст приводится целиком. - М: Скоропечатня А. А. Левенсона в Трехпрудном пер., 1915.
      10 Я возьму эту книгу. Отложите, пожалуйста (франц.).
      11 Есть ли у вас что-нибудь из "К. Р."? (франц.).
      12 "Лиса и виноград" (лат.).
      13 - Я не сделала этого перевода.
      - Печально. Вы можете сесть (франц.).
      14 Гагариной сегодня нет (франц.).
      15 Она больна, как обычно (франц.).
      16 Больна (франц.).
      17 Что-нибудь случилось, мадемуазель? (франц.)
      18 До второй половины XVIII столетия Зимний дворец находился на месте описываемого в настоящем романе Дома Искусств - угол Невского и Мойки.
      19 Мое дорогое дитя (франц.).
      20 Мое бедное дитя (франц.).
      21 Алло! Ржевский
      22 "Рука с мечом, казнив тирана, тем сотворит нового" (англ.)
      23 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.53.С.169
      24 песенка - франц.
      25 "Глумитесь, глумитесь, Вольтер и Руссо, Глумитесь, глумитесь, все это тщетно!".
      "Против ветра бросаете вы песок, Он по вас будет брошен ветром" (англ.).
      26 Все будет хорошо, не думай, дорогой (франц.)
      27 Дорога скорби (лат.)
      28 "2. VIII. 10, улица Гренобль. Др. Лакасс. В 12 час. Диагноз: туберкулез. Один месяц!" (франц.)