Если когда-то я думала, что отмеряю жизнь кофейными ложечками, то теперь все изменилось. Теперь я мерила жизнь нажатием кнопок телефона в различных туалетах. Из спальни я позвонила в его номер – тишина. Не отвечал и его мобильник. Я запаниковала. Вновь позвонила в номер. С тем же результатом. Позвонила портье и спросила, не выписался ли гость из номера 215. Мне ответили, что нет. И ключ в ячейке отсутствовал. Я опять позвонила в номер. На мобильник. Ответа не получила. Пошла в ванную, плюхнулась в теплую воду, самым серьезным образом отчитала себя. Если я умру в такой ситуации, толку от этого не будет. Опять же (тут, думаю, во мне заговорил врожденный атавистический прагматизм) я должна позволить ему сделать все, что он задумал. Он будет ведущим, я – ведомой, и оставалось лишь надеяться, что Френсис ничего не заметит. Напряжение спало. Я вновь воспринимала ситуацию как опасную, но очень занимательную игру. Я улыбнулась мыльной пене; Возможно, мне удастся провести с ним какое-то время. Безумие, конечно. Но осознание, что тебя могут застукать, обостряет ощущения. Как все Гиневры, я находилась под впечатлением его подвига… нравилось мне, что ради меня он пошел на такую авантюру.
      Я оделась и спустилась в бар. По пути позвонила в 215-й номер, но трубку там не сняли. Я перешла к плану Б.
      Написала записку. План Б не сработал. Под дверь подсунуть записку не удалось. Не беда, решила я, спущусь вниз и оставлю записку на регистрационной стойке.
      К тому моменту, когда лифт доставил меня на первый этаж, меня охватило спокойствие фаталиста. Я преследовала две цели. Первая – увидеться с ним наедине как можно скорее. Вторая – не причинить боль Френсису. Первой я могла и не достигнуть. А вот от второй отступаться не собиралась. Жалкие, конечно, потуги, учитывая, что я вытворяла за его спиной. Френсис не был глупцом, тупицей или самодовольным индюком, которому сам Бог велел наставлять рога. Он всего лишь полностью доверял своей жене.
      Шарлотта пересекала вестибюль, когда двери лифта открылись. От плана Б пришлось отказаться. Я сунула записку в сумочку, и мы обнялись. Потом она отступила, на шаг и оглядела меня с головы до ног.
      – Ты чертовски хорошо выглядишь! – воскликнула она, а потом добавила с ноткой скепсиса: – А Френсис говорит, что тебе нездоровится.
      Внезапно нахлынуло желание все ей рассказать. К счастью, сознание помутилось лишь на мгновение. «Веди себя нормально», – приказала я себе и взяла Шарлотту под руку.
      – До чего приятно вновь повидаться с тобой.
      Через вестибюль мы проследовали к бару. Шарлотта выглядела как всегда. Одна из тех худощавых женщин с аккуратно подстриженными седыми волосами, тонкими чертами лица, длинными элегантными руками и ногами. Обычно она носила широкие юбки и пиджаки пастельных тонов, которые хорошо сочетались с белыми чулками.
      – Ты тоже выглядишь чудесно. Даже более элегантно.
      – Нет, – прервала она меня. – Я серьезно. Ты просто цветешь. В чем секрет?
      Я вскинула голову, повернулась к ней.
      Улыбнулась.
      И, все еще улыбаясь, заметила нечто такое, от чего ахнула.
      Лишилась дара речи, застыла столбом. Пришлось останавливаться и ей.
      Какие-то мгновения мы обе стояли, как памятники, прежде чем она осторожно повторила:
      – В чем секрет?
      На самом-то деле пыталась напомнить мне о своем существовании.
      Взгляд мой уперся в точку за ее спиной. Секрет? В чем мой секрет? Что ж, пальцем, конечно, тыкать не хотелось, неприлично, но секрет мой сидел в кресле, читая газету, вернее, делал вид, что читает газету, а сам смотрел на меня, поднимая брови. Он не улыбался.
      Сползла улыбка и с моего лица.
      – Никакого секрета нет, – ответила я, заставив себя дышать. – Они в баре, не так ли? – И мы продолжили путь в прежнем направлении, хотя я едва могла переставлять ноги.
      Мэттью поднялся и последовал за нами. Все выглядело совершенно естественно. Все, может, и выглядело, а вот он – нет. И где он только взял такую одежду? Теперь был в блейзере и брюках из тонкой шерсти, плюс белая рубашка, галстук, даже булавка для галстука. От привычного мне Мэттью он отличался как небо от земли. Трансформировался в беженца из «Гастингс боул клаб». Я бы громко рассмеялась, а может, и заплакала, если бы он не выглядел так дико, разумеется, для меня.
      Я смотрела прямо перед собой, он тоже, и втроем, я висела на руке Шарлотты, мы чуть ли не рядком вошли в бар.
      Френсис и Тим сидели у окна. Рядом свободных столиков не было, так что Мэттью пристроился к стойке. Когда Френсис поцеловал меня в щечку и сказал, что я прекрасно выгляжу, я чуть не закричала: «Хватит об этом». Электрические разряды накапливались в пространстве между мной и стойкой. Я искоса глянула на Мэттью, но он отвернулся. Потом я все поняла. Два синих луча отразились от зеркала за стойкой. С его помощью он и наблюдал за нами.
      Тим сказал, что я помолодела на добрых десять лет. Френсис спросил, что я буду пить, шампанское или джин с тоником, на что я ответила: «Да». «И то и другое?» – удивился Френсис. И пока он обсуждал с официантом эту проблему, я завела руку за спину, на уровне поясницы, и помахала. Мэттью ответил тем же. Не улыбнувшись. Так что мне не оставалось ничего другого, как сидеть спиной к моему любовнику, не зная, хорошо это или плохо.
      Я, конечно, могла догадаться, что все так и будет. Он задавал слишком много вопросов: в каком отеле мы остановимся, в какое время прибудем, пойдем обедать в ресторан или куда-то еще, что мы обычно делаем на таких уик-эндах?.. Я думала, что вопросы эти от ревности, а на самом деле он тоже планировал этот уик-энд. Я дала Мэттью всю необходимую информацию, и, надо отдать ему должное, он в полной мере ею воспользовался. В итоге я сидела в баре, болтала с друзьями, пожимала руку мужу, маленькими глотками пила джин с тоником, хотя стакан хотелось осушить залпом и рухнуть на пол в пьяном забытьи, ощущая спиной его неумолимый взгляд. Когда мы покинули бар и направились в ресторан, он последовал за нами. Его посадили далеко от нас, за столик у двери, и на этот раз я могла хорошо его видеть. А он – меня. Вот и сверлил меня взглядом. С каменным лицом. Которое я выловила среди моря голов. Улыбнулась. Он – нет. Просто поднял пустой стакан и вновь поставил, положил руки на стол и продолжал смотреть. Если бы не невинное, веселое лицо, если бы не отсутствие злобы во взгляде, сотрудники безопасности отеля могли бы его арестовать. Но ни лицо, ни все его поведение не выдавали никаких эмоций. С тем же успехом он мог носить маску.
      Как только у нас взяли заказ и принесли вино, я извинилась и вышла из-за стола. Благо на этот раз не без причины. Я забыла взять с собой подарок Френсису. Он остался на туалетном столике в нашем люксе.
      – Я на минутку, – и упорхнула. Почувствовала, что Мэттью следует за мной. Мои спутники продолжали весело болтать. Официант Мэттью, когда я выходила из дверей ресторана, застыл столбом, с бутылкой вина в руках, изумленный видом внезапно опустевшего стула. Я услышала его: «Сэр?» – и ответ Мэттью: «Я сейчас вернусь», – а потом выбежала в вестибюль. Он меня догнал.
      – Я тебя люблю.
      Я бежала. Одному Богу известно, что думали о нас трезвые люди, сидевшие и прогуливавшиеся в вестибюле. Это не тот отель, где устраивались спринтерские забеги.
      – Ты сердишься? – спросил он. Я молчала.
      Мы взбежали по лестнице, он взял меня за руку, и следующий пролет мы преодолели уже в паре. Направились к его номеру. 215-й находился не в лучшей части отеля. Мы переходили из коридора в коридор, словно Алиса и Белый Кролик. Комнатка была маленькая, узкая, с односпальной кроватью и душевой кабиной. В таких обычно селят слуг или случайного бедного одинокого гостя. Кто знает? После 505-го этот номер вызвал у меня чувство стыда.
      – Это ужасно, – вырвалось у меня. – Просто отвратительно.
      Мы обнялись, стоя на узкой полоске ковра.
      – Это все, что мне удалось снять, и теперь здесь стало гораздо лучше.
      – Как ты мог это сделать? – спросила я. – Это же безумие!
      – Я не мог придумать ничего другого. – Он искал молнию на моем платье, которой не было. Впрочем, он этого не замечал. – Но помогло, знаешь ли. – Голос такой несчастный. – Все эти планы, секретность, приезд сюда. Отвлекало от мыслей о том, что ты с ним.
      Что-то в этой тираде не складывалось. Такие слова принято произносить обманутому мужу, а не новому любовнику.
      – Цветы… это было забавно.
      Мой смешок он проигнорировал.
      – Забавно? – Он прекратил поиски молнии и сунул руку мне между ног. – Ты с ним… в этот вечер…
      – Это беспредметный разговор. Я делала то, что должна. Он – мой муж, Мэттью. Мой муж. – Я уже кричала, меня переполняли страх и злость. – Должна, и все тут!
      – Есть же способы.
      – Нет!
      Он отпрянул от меня, уставился в глаза, словно я пырнула его ножом.
      – Я перепробовала их все. Так что просто выполняла свой долг. А теперь, пожалуйста, забудем об этом. – И шагнула к нему.
      Он отступил, лицо вновь превратилось в маску.
      – Ты…
      – Не думаю, что есть смысл развивать эту тему. Я тебя люблю и хочу быть с тобой. – Попыталась его поцеловать, но он увернулся. Взяла за руку, и в этот момент Френсиса я ненавидела. Я хотела только Мэттью. Прямо сейчас.
      – Останься, – попросил он.
      – Я не могу.
      – Можешь, – напирал Мэттью. – Пожалуйста.
      Мы вели себя, как два дебила.
      – Я должна вернуться. Меня ждут внизу. Если я не вернусь, они пойдут меня искать. Они уже думают, что я не в себе, во всяком случае, мне нездоровится, а Френсис думает, что я и не в себе, и мне нездоровится.
      – Почему?
      – Потому что я пыталась дозвониться тебе из общественного туалета на площадке отдыха.
      Последовала пауза. А потом (от облегчения? от нервов?) мы вдруг осознали, какой это бред, и рассмеялись. По крайней мере, маска сползла с его лица.
      Когда же перестали смеяться, он начал гладить мою шею.
      – Ты можешь просто уйти от них всех. Тебе же придется, не сегодня, так в другой день.
      Вот это место я обходила стороной. Это место охраняли страх и злость. Так что ответить на это могла лишь:
      – Я должна идти. Действительно должна. Если я не приду, он может узнать. А тогда…
      Его глаза вновь превратились в синие ледышки.
      – Тогда? Что тогда?
      – Э… нет. – Я дала задний ход. – Нет. Просто я еще не готова к этому разговору.
      Я его поцеловала. Тело стало деревянным, лицо превратилось в маску.
      – Не надо, Мэттью. Пожалуйста…
      Мне полагалось отцепиться от него, а я не могла. Думаю, если бы он еще раз попросил меня остаться, я бы согласилась. Но он лишь поцеловал мои волосы и подтолкнул к двери. Мы вышли из его номера. Молча.
      – Ты иди вниз, а мне надо подняться за подарком для Френсиса. – Я едва не плакала. В любой момент ждала его слов: «Если ты меня любишь, то останешься со мной». Что-то сдвинулось в голове, я видела нас такими же юными, как Ромео и Джульетта, и попавшими в ту же ловушку. «Со временем все умирают, – пришла в голову глубокая мысль. – Эти двое, мадам Бовари, Тереза Ракен, мадам Баттерфляй…»
      В конце коридора он повернул, а я поднялась на лифте на пятый этаж. К тому моменту по щекам уже катились слезы. Слишком многое навалилось на, меня, и я не знала, что делать. Разрывалась надвое. Может, меня действительно ждала психушка?
      Я вышла из лифта, по коридору поспешила к нашему люксу и увидела шагающую впереди Шарлотту, которая смотрела на таблички на дверях.
      Я ее позвала, она повернулась, губы разошлись в улыбке.
      – Френсис волнуется, – объяснила она, – вот я и отправилась на поиски. Все в порядке? Ты выглядишь…
      – Час назад ты сказала, что выгляжу я прекрасно…
      Она моргнула. Милая, добрая, порядочная Шарлотта. Меня так и подмывало продолжить: «Какой уж тут порядок. Я сплю с двумя мужчинами и не знаю, что мне делать… Потому что люблю их обоих. Или думаю, что люблю их обоих. Во всяком случае, я люблю одного из них и, хотя люблю и второго, видеть его не могу…» К счастью, к ней вернулся дар речи.
      – Ты, похоже, плакала, – объяснила она изменение моей внешности.
      – Да. Извини, не будем об этом. Мы пришли.
      Я впустила ее в 505-й, села на стул. Она устроилась на краешке второго, на лице отражалась тревога, вызванная отнюдь не корзиной с цветами.
      – Это климакс?
      Я пожала плечами, решив, где возможно, держаться правды.
      – В одну минуту я счастлива, а потом… сама видишь.
      Тревога исчезла.
      – О, я знаю. Сама такая же. Только что все было хорошо, и тут же – бах! На этой неделе выдергивала сорняки и внезапно почувствовала такую слабость, что едва не лишилась чувств.
      Бедная Шарлота. Выдергивать сорняки! Я встала.
      – Ну все. Уже лучше. Сейчас возьму подарок, и спускаемся вниз.
      – Ты всегда можешь поговорить со мной, знаешь ли. Обещаю, Тиму не скажу ни слова.
      Я бросила на нее короткий взгляд. Она что-то подозревала?
      – А кроме того, у тебя же свой врач.
      Я взяла подарок, ничего особенного, бумажник, я просто не смогла заставить себя купить ему что-нибудь вечное, часы, скажем, или перстень, и мы пошли вниз. Спокойные, уверенные в себе, две дамы определенного возраста, проводящие веселый уик-энд в компании своих мужей в прекрасном, славящемся древней историей Бате, а в данный момент обедающие в ресторане. Да только у одной из дам за соседним столиком сидел любовник, который помрачнел, как туча, когда две спокойные, уверенные в себе дамы прошествовали мимо него. В этот момент я подумала, что могу подсесть к нему со словами: «Позволишь составить тебе компанию, дорогой?» – и все будет кончено.
      Но я прошла дальше, к своему столику, и села на прежнее место. Я знала, что Тим и Френсис обсуждали меня. То ли мой гормональный дисбаланс, то ли мою вернувшуюся красоту, знать это мог только Господь. Тим радостно мне улыбнулся, Френсис взял и открыл свой подарок, тепло поблагодарил, как словами, так и поцелуем в щечку, доставившим Мэттью массу приятных впечатлений. Принесли закуски. Брошенный через зал взгляд сказал, что и Мэттью, и я остановили свой выбор на устрицах. Я подумала, что это добрый знак. Два сердца, бьющиеся в унисон… Бред полный.
      И тут Тим, взглянув на мою тарелку, сказал Френсису:
      – Ага… возможно, у тебя будет счастливая ночь.
      Принесли тарелку Френсиса. И он заказал устрицы. Подмигнул мне, когда перед ним поставили тарелку.
      – От устриц до секса – один шаг. – Все рассмеялись. – Наша традиционная еда. На нашем первом свидании она заказала устрицы.
      На меня накатила грусть: я вспомнила, какой счастливой и безмятежной была тогда моя жизнь.
      После главного блюда Мэттью ушел. Я подняла голову, чтобы посмотреть на него, и увидела, что его столик пуст, а грязная посуда уже убрана. В голове тут же мелькнула банальная мысль: «Он не любит пудинги». А потом мне пришлось сдерживать улыбку, потому что я вдруг осознала, что у мысли этой есть куда более серьезный подтекст: страсть и влюбленность начинали перерастать в более глубокое чувство.
      – Дилис?
      Френсис что-то сказал.
      – Что?
      – Тим вот говорит, что нам всем повезло, раз у нас все по-прежнему. Ничто не меняется.
      – Я думала, теперь все живут дольше и меньше болеют.
      – Я имел в виду не продолжительность жизни, – вставил Тим.
      Шарлотта рассмеялась:
      – Он про семейную жизнь. Тебе она явно на пользу.
      – Правда? – Паранойя заставила меня задаться вопросом, а не очередная ли это проверка. – Я думала, семейная жизнь поддерживает мужчин, потому что одинокие женщины живут дольше. Такова статистика.
      – Ох уж эта статистика, – хмыкнул Тим.
      – Разводов становится все больше, – вставила Шарлотта. – Половина наших друзей развелись, и то же самое происходит с их детьми.
      – Я думаю, сейчас многие путают свадьбу с семейной жизнью, – заметил Френсис. – Первая – пустяк, вторая – нет. – Он рассмеялся, похлопал меня по руку. – Далеко не пустяк.
      Есть у спиртного одна положительная черта – его не надо жевать и проглатывать. Течет само. Потому что в тот момент я потеряла контроль над своими мышцами. Почему они завели этот разговор? Они знали, что у меня любовник? Хотели подловить меня? Тайно сговорились и решили помучить, а потом открыть правду? Тим продолжил, безусловно, без всяких задних мыслей.
      – В любом случае можете вы представить себя на месте Джеффри Арчера или Алана Кларка? Адюльтер. Какой же это риск. Меня трясет от одной этой мысли.
      – Думаю, это их проблема, – рассмеялась Шарлотта. – Говоришь, трясет?
      Тим поднял стакан.
      – Мы прожили почти тридцать пять лет. – Посмотрел на меня. – И вы, должно быть, перевалили за тридцать.
      – Да, – кивнула я, вновь охваченная тревогой. Почувствовала на себе взгляд Шарлотты, поэтому потянулась к Френсису, накрыла его руку своей, сжала, и мне стало дурно. Иуда и Мария, бок о бок, болтающие ни о чем.
      – Мы проживем и сорок пять лет. – Френсис коснулся кольца на моей руке. – Я просто купил сапфир на несколько лет раньше.
      – А что будет после сорока пяти? – спросила я.
      – Выгоню тебя в снежную ночь.
      Все рассмеялись.
      А у меня в голове застряло: «Сорок пять лет совместной жизни».
      – Пожалуй, выпью бренди! – радостно объявила я.
      Я увидела, как Френсис и Тим быстро переглянулись. Френсис, очевидно запомнил и бренди, и похороны Кэрол, и перемены, произошедшие с того дня.
      – Теперь я его оценила, – поддела я обоих. – Почему бы нам не выпить кофе в баре?
      Внезапно мне захотелось найти Мэттью. Оказаться с ним хотя бы в одном помещении. Почему-то я решила, что он пошел заливать тоску в бар. Я знала, что сейчас буду заливать свою.
      Мы поднялись, переместились в бар. Практически пустой. Его там не было. Пришлось, давясь, маленькими глотками пить бренди.
      – А завтра вы пойдете слушать Моцарта, – мечтательно сказала Шарлотта. – Какая прелесть.
      Тут мне пришла в голову мысль, что Мэттью без труда получил бы роль в постановке. Теперь я знала, что актерского таланта ему не занимать. Но с Моцартом у него не сложилось. Он оставил сообщение на моем мобильнике: «Не могу этого вынести. Уехал домой».
      Как же мне стало одиноко!

      – Что это? – спросил Френсис, когда мы паковали вещи, готовясь к отъезду домой.
      – Гормональные таблетки, – ответила я. – И не ройся в моей сумочке. Сначала спроси, можно ли.
      – Я не… – В голосе слышалась обида. – Я просто искал ручку.
      Я вдруг страшно разъярилась.
      – Пользуйся своей.
      Я знала, что мне следовало взять две таблетки из пачки, а остальные оставить дома. Леность и прелюбодеяние, как я выяснила на собственном опыте, не идут рука об руку.
      – Содержимое моей сумочки – это личное. Очень личное.
      И я надулась, чего, наверное, трудно было ждать от жены, которой муж подарил прекрасный уик-энд.
      – Извини, – попытался исправиться он. – В следующий раз обязательно спрошу.
      Осторожно улыбнулся, ожидая моей ответной реакции.
      Я продолжала дуться.
      – Пожалуй, теперь тебе пора топнуть ножкой.
      И вот тут мне наконец-то стало стыдно.
      – Моцарт – это чудо. Спасибо тебе.
      – Я видел слезы. – Чувствовалось, что он доволен переменой моего настроения. – Хорошая постановка. – И он начал напевать: «О zittre nicht, mein lieber Sohn…»
      «He бойся, о благородный юноша». Да уж, куда уместнее.
      – Прекрати, – простонала я. Он рассмеялся, собирая вещи.
      – Что делать, без терзаний не обошлось… Памина оказалась очень большой Паминой, не так ли?
      – Это точно.
      Он закрыл крышку.
      – Если б тебе пришлось выбирать между Мудростью, Здравомыслием и Природой, в какой бы храм ты вошла?
      – Мудрости, конечно, – солгала я. – А ты?
      – Раньше я бы сказал то же самое, но… – Он посмотрел на меня. – Но теперь, думаю, я бы выбрал Природу… Позволил бы себе чуть-чуть необузданности.
      Прежде я бы обязательно подошла к нему, ласково прикоснулась, погладила бы по щеке… возможно, не остановилась бы и на этом. Нынче я метнулась через комнату в ванную. Даже он удивился, когда я пронеслась мимо. Начала вновь яростно чистить зубы.
      – Между прочим, я уже подумываю о пенсии.
      – Ага, – ответила я сквозь пену.
      – Тим заканчивает работу в конце следующего года. Они хотят отправиться в кругосветное путешествие. И предлагают нам составить им компанию.
      – Прекрасно. – Я вернулась в спальню в полной уверенности, что опасность близости миновала. Он коснулся моего уха, украшенного серьгой с сапфиром. Он подарил мне их перед тем, как мы пошли в оперу.
      – Не уверен. Мы хотим быть одни, не так ли?
      Я не могла этого вынести и отвернулась.
      Он едва слышно вздохнул.
      – Я подумал, что мы можем где-нибудь остановиться на ленч. Растянуть возвращение. У тебя есть предложения? Я голосую за Хенли. – Если в его голосе и слышался энтузиазм, то достаточно приглушенный. Я же хотела поскорее закончить этот уик-энд.
      – Я бы предпочла сразу вернуться домой. Какой уж там ленч после столь плотного завтрака. И потом неплохо бы провести хоть какое-то время с Джулией.
      Он кивнул, разочарованный. Как его разочаровало и утро в постели, когда он начал меня поглаживать, а я отодвинулась подальше, давая понять, что я совсем не в настроении.
      – Расскажи мне о деле Хогэна, – попросила я.
      Пока он говорил, я думала о том, как бы мне вечером увидеться с Мэттью. Знала, что должна увидеться. Мое тело рвалось к нему. Все, кто сравнивал любовь с наркотиком, от Моцарта до Брайана Ферри, не грешили против истины. Ты не думаешь об опасности, о цене, когда тебе нужна доза…
      И по дороге домой я искала выход. Как мне выбраться из дома этим вечером под благовидным предлогом, одной? Как?
      Решусь я вновь воспользоваться испытанным способом?
      Что бы я делала без милой тетушки Лайзы?
      Поездка из Фулема в Паддингтон во второй половине теплого летнего дня занимает около тридцати пяти минут. Все это время я пыталась сосредоточиться на полезных мыслях, чтобы не позволить рассудку метаться в разные стороны. Такого я не делала со дня похорон Кэрол, и уверенности, что получится, не было. Есть у страсти одна характерная особенность: она уменьшает твой мозг до размеров детского. И всему взрослому там просто не находится места. Вот я и сосредоточилась. Решила, что по крайней мере смогу прикинуть, куда может завести меня эта авантюра. Думала об этом всю дорогу от Фулема до Паддингтона, хотя бы для того, чтобы не тронуться умом.
      Первый раз попав в плотный поток транспорта в Хаммерсмите, я сравнила этих двух мужчин. Френсиса и Мэттью. Мужа и любовника. Респектабельного адвоката и безработного из Паддингтона. Выписала столбиком их положительные качества и не нашла различий. Надо же: я наставляла Френсису рога с мужчиной, которому и он дал бы положительную оценку. Впрочем, утешения это умозаключение не принесло. Как не принесло бы и ему, если бы он узнал, что я творю. А в тех редких случаях, когда я пыталась заговаривать с Мэттью о Френсисе, он прикладывал палец к своим губам, или к моим, или менял тему.
      Оба верили в главенство добра. Оба придерживались либеральных взглядов. Оба выражали недовольство тем, что суровые реалии жизни столь отличались от не испытанных практикой идеалов, которые предлагают большинству из нас представители крайних политических течений. Но сколь прекрасны эти не испытанные практикой идеалы. «Если дать каждому человеку дом и еду на столе, люди станут цивилизованными и перестанут бить старушек на улицах».
      Френсис постоянно имел дело с людьми, живущими в собственных домах, не испытывающими недостатка в еде, спящими на чистых простынях в уютных кроватях, которые, однако, все равно выходили на улицу и били любого, кто попадался под руку. Френсис вел дело одного футбольного хулигана, который отметил последнее поражение любимой команды тем, что вонзил нож в ухо пенсионера, радовавшегося успеху победителей. Когда проводился обыск, жена, держа маленького ребенка на руках, в полном изумлении наблюдала, как полиция просматривает полку за полку с выглаженным постельным бельем, вещами взрослых и ребенка, вываливает содержимое ящиков на вычищенный ковер. И она сказала, что понятия не имела о таких вот наклонностях мужа. Если раньше я думала, что она пыталась выгородить его, то теперь ей верила. Обмануть того, кто тебя любит, не составляет труда.
      По другую сторону профессионального спектра Френсиса находились бедолаги, которые не могли найти себе места в этом обществе. Беспомощные, несчастные, они нуждались в защите от тех, кто исходил из принципа: если нельзя повесить, так надо проучить. Френсис был их спасителем и благодетелем. Ему постоянно приходилось иметь дело с клиентами, которые то «падали с коек» в тюремной камере, то «поскальзывались на лестнице». В общем, он вел дела и состоятельных убийц с собственным домом и ковром на полу, и грабителей, и торговцев наркотиками с вытатуированной свастикой, и юношей, лишенных гражданских или имущественных прав, к которым обращалась Маргарет Тэтчер с ее знаменитым вопросом: «А ты один из нас?»
      Френсис, родившийся в мире, в котором привилегии гарантировали, что тебе открыты все пути, верил в социальные права и гарантии для всех и каждого. И не стеснялся об этом говорить. Тэтчер и ее трескучие фразы о том, что каждый должен сам ковать собственное счастье, не надеясь на чью-то помощь, привели к тому, что все структуры власти пропитались высокомерием и надменностью. Френсис представить себе не мог, что отсутствие денег, работы или дома означало, что в государственной организации тебя не считали за человека, обращались с тобой, как с изгоем. Он был вне себя от ярости и горя, когда в новостных выпусках сообщили о Хиллсборо. Мы увидели граждан второго сорта, в них никто не видел людей, они жили в склепах, отцы склонялись над детьми, братья держали братьев, полиция теряла разум. Потом, впрочем, вновь обрела его, чтобы понять, что от этой видеозаписи надо избавляться.
      – Это прямо-таки сцены из Диккенса, – говорил Френсис. И вину за происходящее он возлагал на Тэтчер и ее жестокую, циничную идеологию: никто никому не должен помогать, все зависит только от тебя самого. Истинные викторианские ценности. Френсис страстно ее ненавидел.
      Странно, однако, но в нашу первую полную ночь с Мэттью, лежа в постели и наблюдая за рассветом, я слушала, как он говорил о том же, практически теми же фразами. Я без труда могла заполнить паузы, потому что наизусть вызубрила все аргументы. Думаю, пребывая в хорошем настроении, он бы с чувством глубокого удовлетворения воспринял мои слова о том, что очень напоминает мне моего мужа… Из всех представителей рода человеческого Тэтчер была единственной, кого Френсис мог с радостью задушить голыми руками. Мэттью выбрал другую форму казни: залил бы ей горло расплавленным свинцом.
      И в оценке Фолклендской войны они были едины. Эта война явилась для Френсиса подтверждением правильности его политических убеждений, аккурат когда он начал с большим пониманием относиться к мнению оппонентов. В тот вечер, когда состоялся парад в честь великой победы, нелепого мероприятия, к которому и близко не подпустили раненых и покалеченных ветеранов, мы пошли в местный ресторан. Какой-то человек, сидевший за соседним столиком, допустил ошибку, предложив нам выпить за великую победу. Френсис не поленился подойти к нему, сказал, куда тому следует засунуть эту победу, и потряс кулаком у его носа, едва не сбив очки. К счастью, управляющий нас знал, так что все обошлось без вызова полиции.
      От воспоминания о том вечере защемило сердце. Взрывоопасная получилась комбинация: во-первых, нас все знали, мы там частенько бывали, во-вторых, Френсис показал, что в вопросах морали страх ему неведом, если он видит отклонение от нормы. И пусть я наставляла моему мужу рога, мое восхищение им не уменьшалось ни на йоту. Отчего чувство стыда только усиливалось: я причиняла боль хорошему человеку. Насколько мне было бы легче и проще, если бы я могла сказать, что Френсис – плохой муж, плохой человек плохой, плохой, плохой. Я знала, что Мэттью хочет такое услышать (как хотела бы я, будь у него жена), но правда состояла в том, что Френсис был хорошим, хорошим, хорошим. И я им гордилась. Гордилась и предавала.
      Любовь зла. Я хотела, очень часто, рассказать Мэттью что-нибудь хорошее о Френсисе, например, о вечере в ресторане в день фолклендского парада. Но я молчала, лежа в его объятиях, слушая, что день парада Мэттью провел с двумя бездомными безногими ветеранами.
      Френсис с воодушевлением принял революцию Блэра, пусть даже ему казалось несколько странным, что новый премьер-министр на двенадцать лет моложе его. И вот тут разошелся во мнениях с Мэттью. Его надежды на более активную помощь беднякам не оправдались, тогда как Френсис исходил из того, что реформы могут удаться, лишь когда они направлены на пользу среднего класса. Так уж заведено в истории человечества. Я поделилась этой идеей с Мэттью.