Я хочу, чтобы она дала мне официальные показания и чтобы никаких штучек. Она должна говорить мне правду. Если она захочет утаить что-нибудь от меня, я немедленно арестую ее в качестве свидетельницы по делу о фальшивых облигациях, отправлю ее к Меттсу, здешнему начальнику полиции, и одновременно сообщу ему всё, что мне известно о ней в связи со смертью Грэнворта. И если я так сделаю, то Генриетту ожидают большие неприятности. Ты меня понял?

Он кивнул в знак согласия. Вид у него был серьезный.

— Я все понял, Кошен, — сказал он. — И я, конечно, посоветую ей рассказать вам все откровенно. Это единственное, что она может сейчас сделать. Но, — продолжал он, — я могу вас уверить, что она не убивала Эймса, она не способна на такое. Почему?

— Ладно, Мэлони, — прервал я его, — ты ничего не понимаешь. Только потому, что ты втюрился в эту бабенку, ты считаешь, что она не способна убить кого-нибудь? Мне на своем веку приходилось встречать многих женщин, которые по воскресным дням дважды ходили в церковь, но это не помешало им стать убийцами. Поэтому я не хочу даже слушать твои объяснения насчет того, что Генриетта не могла быть убийцей. Она могла пойти на это, например, ради своей личной выгоды.

Он пожал плечами и закурил сигарету.

— О'кей, — продолжал я. — Теперь вот еще что ты должен сделать. Перед тем как мне уехать в Нью-Йорк, я разговаривал с ней, и она мне сказала, что, может быть, она должна будет выйти замуж за Фернандеса. Не знаешь ли ты, почему она именно должна выйти за него замуж? У меня создалось впечатление, что она влюблена в тебя. Может быть, у тебя есть какие-нибудь соображения на этот счет?

Он опять пожал плечами.

— Я сам ничего не могу понять, — сказал он. — Я знаю, что Фернандес и Перейра ведут себя на гасиенде как хозяева. Они вроде бы выступают как партнеры, и, может быть, Генриетта думает, что ей будет легче жить, если она выйдет замуж за этого Фернандеса. Я, собственно, начал встречаться с Генриеттой уже после того, как увидел, как грубо обращается с ней Фернандес, и мне стало жаль ее.

Он с минуту посидел молча, о чем-то серьезно думая. Потом продолжил:

— Поскольку вы об этом упомянули, я должен признаться. Мне тоже казалось очень странным, что Фернандес может думать, что Генриетта полюбит его, такого грубого бандита. Хотя он и говорит на отличном английском языке, он весьма плохо воспитан. Его мать из неотесанных испанских эмигрантов, а отец и того хуже.

— Тем больше оснований для того, чтобы эта дама не захотела даже слышать о таком парне, как он, — сказал я. — Послушай, Мэлони, а ты предлагал ей выйти за тебя замуж?

— Конечно, — сказал он с улыбкой, — и она сказала, что подумает. По-моему, мне никогда в жизни ни одну женщину не было так жалко, как Генриетту. Она такая изумительная женщина, не хнычет и не грустит целыми днями, как это делала бы на ее месте любая другая, попавшая в такую переделку, как она.

— О'кей, Мэлони, — сказал я, — можешь идти, но не забудь сказать ей, что я приеду часам к двенадцати и чтобы она была благоразумной и откровенной со мной.

Он пообещал сделать это.

Я поболтался в отеле до 12 часов, потом сел в машину и поехал на гасиенду.

Народу там было немного, вы ведь сами понимаете, что в такое время года не многие стремятся провести свой отпуск в этих краях. Я даже удивляюсь, почему это Перейра не закрыл свое заведение на это время и не уехал куда-нибудь, как это делает большинство хозяев подобных заведений.

Оркестр играл популярную мелодию, две-три пары шаркали ногами по танцплощадке, а несколько парней из Лос-Анджелеса в углу за столиком устроили шумную попойку. Я прошел прямо наверх в игорный зал.

Там никого не было, кроме официанта, производившего уборку. Я спросил у него, где находится контора Перейры. Он указал на одну из дверей, выходивших на балкон с другой стороны зала, над главным входом. Я прошел туда.

Вхожу и вижу: за столом сидит Перейра со стаканом виски в руке, а в углу на стуле курит Фернандес. Они окинули меня довольно враждебными взглядами.

— Ну, ребята, — весело приветствовал их я. — Вот я и вернулся. Как ваши делишки?

Перейра как-то криво ухмыльнулся.

— Все очень хорошо, мистер Фрэйм, — проговорил Перейра.

— А, брось ты это, Перейра, — упрекнул я его. — Ты же отлично знаешь, что я не Фрэйм. Меня зовут Кошен, и в кармане у меня есть хорошенькая маленькая бляха, на которую ты можешь полюбоваться, если захочешь.

В разговор вступил Фернандес:

— А на кой черт нам твоя бляха, — проворчал он. — У нас нет никаких причин пугаться федеральной бляхи. У тебя против нас ничего нет, а если ты хочешь знать наше мнение, то мы вообще не любим легавых.

— Да что ты говоришь? — возразил я. — Я знаю, что вы не любите легавых. И ты, конечно, не любишь парией, которые бьют тебе морду, как, помнишь, было на днях. Однако, — продолжал я, закуривая сигарету, — я бы советовал тебе быть повежливей, а то ведь я могу еще добавить. Понял? Где Генриетта?

Он расплылся в улыбке.

— Где-то здесь, — сказал он. — Где-нибудь на террасе с Мэлони. Пойди, поищи их. И чем скорее ты уберешься, тем лучше, потому что меня тошнит при виде тебя.

— Скажите, пожалуйста, какие нежности, — сказал я. — Но вот что, я скоро вернусь сюда, а пока ты будешь меня дожидаться, и чтобы тебе не было скучно, Фернандес, я дам тебе задание. Придумай-ка поинтересней историю, почему это ты называешь себя Фернандесом и разыгрываешь из себя важную персону, в то время как зовут тебя Хуаном Термигло и был ты всего-навсего шофером у Грэнворта Эймса. И смотри, чтобы твоя история мне понравилась, а то я рассержусь и обойдусь с тобой довольно грубо за то, что ты тогда на следствии давал ложные показания.

— Вот ты и ошибаешься, фараон, — сказал он, — Я никогда не давал никаких показаний ни одному следователю, потому что я никого не видел. Я весь вечер сидел дома и не видел никакой Генриетты. Как тебе понравятся мои показания?

— О'кей, кислая морда, — сказал я. — Но предупреждаю: я тебе все-таки пришью какое-нибудь дельце. Так что будь начеку, Фернандес, а то тебя будет еще сильнее тошнить при виде меня.

Он закурил сигарету и продолжал улыбаться. Крепкие же нервы у парня, ничего не скажешь!

Я спустился вниз, прошел через весь зал и вышел на террасу, где Генриетта разговаривала с Мэлони. На ней было голубое платье из какой-то воздушной материи, а сама она свежа, как персик. Мэлони распрощался и ушел.

Я подвинул стул и сел.

— Ну, Генриетта, — начал я, — вероятно, Мэлони рассказал вам все. Что же вы собираетесь делать?

Она взглянула на меня, и при лунном свете мне хорошо было видно, что в глазах у нее прячется усмешка, как будто что-то ей казалось забавным.

— Хорошо, мистер Кошен, — сказала она. — Я расскажу вам все, что вы хотите знать. Джим Мэлони сказал мне, что, если я скажу правду, все будет в порядке. Если же не расскажу, то у меня могут быть неприятности. Что ж, начнем?

— Ми]нутку, детка, — сказал я ей. — Выслушайте меня, прежде чем мы перейдем к делу. Я не знаю, что тут происходит, но чувствую, что творится что-то неладное. Я обязательно докопаюсь до дна. Лично я люблю работать спокойно и с людьми обращаюсь вежливо — никаких угроз, никаких грубостей. Но это, конечно, в том случае, если они со мной откровенны. Если же нет, ну, тогда уж пусть они пеняют сами на себя.

И вот что я еще хочу вам сказать, Генриетта. Вы — красивая женщина, вы мне нравитесь. У вас есть все, что полагается, да и вы, вероятно, сами это знаете. Но вы попали в неприятное положение из-за фальшивых облигаций и еще из-за кое-каких дел, и вам сейчас нуж-но рассказать мне все начистоту, ничего не утаивая.

Так вот, давайте начнем с самого начала. Скажите мне, что случилось в тот вечер, когда вы ездили в Нью-Йорк на свидание с Грэнвортом, в тот вечер, когда он погиб?

— Это очень легко сделать, мистер Кошен, — ответила она. — Все было очень просто. Только я боюсь, что не сумею это доказать. Я написала Грэнворту несколько писем с требованием встретиться со мной. До меня дошли слухи, что у него была связь с какой-то женщиной, и, хотя я и до этого подозревала, что у него есть другие женщины, на сей раз у меня впервые были доказательства его неверности. Наш брак никогда не был счастливым. Он пил, был легко возбудимым и часто вел себя довольно глупо. Но когда он заработал эти деньги и сказал, что собирается перевести на мое имя облига— ции на сумму 200 000 долларов, я подумала, что, может быть, он действительно хочет начать новую жизнь. Он сам говорил мне об этом, говорил, что теперь мы будем жить вместе. Мало того, он застраховался вновь так, чтобы, как он говорил, мог спокойно смотреть в глаза надвигающейся старости. Я помню, как он шутил по поводу того, что страховая компания настаивала на включении в полис оговорки о том, что в случае его самоубийства страховка выплачена не будет. Вы, вероятно, знаете, что два года тому назад в состоянии опьянения он пытался уже покончить жизнь самоубийством.

Я поверила в искренность его намерений. Я была у своих друзей в Харфорде. Там я получила письмо без подписи, в котором мне советовали присмотреть за Грэнвортом, который вступил в любовную связь с замужней женщиной и муж этой женщины угрожал им скандалом.

Обычно я не обращаю внимания на анонимки. Но на этот раз я позвонила Грэнворту и сказала ему про это письмо. Он даже не потрудился отрицать этот факт, и я поняла, что в письме была написана правда. Я написала ему еще три письма, где спрашивала, что он собирается делать, и даже высказала намерение приехать в Нью-Йорк, чтобы поговорить с ним серьезно. В третьем письме я прямо потребовала встречи.

— Минутку, Генриетта, — прервал я ее. — Что случилось с этими письмами? Что Грэнворт сделал с ними?

— Не знаю, — ответила она. — Когда после смерти Грэнворта мне позвонил Бэрдль и сказал мне об этом, я приехала в Нью-Йорк. Эти письма лежали в столе мужа вместе с другими бумагами. Я хотела взять их и уничтожить, но в то время я была так расстроена, что просто забыла об этом.

— О'кей! — сказал я. — Продолжайте.

— В Нью-Йорк я приехала вечером 12 января. Дома его не было. Дворецкий сказал, что Грэнворт в конторе. Тогда я позвонила ему туда. Он сказал, что получил мое третье письмо и вечером готов поговорить со мной.

Он предложил мне встретиться в кафе. Я поехала туда, и через некоторое время приехал и он. Он был очень возбужден и, по-моему, пьян. Мы с ним обо всем поговорили, и он обещал порвать с этой женщиной. Я предупредила его, что если он не прекратит эту связь, то я подам на развод. Тогда он мне сказал, что если я сделаю это, то он уедет из страны, чтобы не платить мне алименты. Он страшно рассердился, глаза его сверкали, и когда он пил кофе, он едва мог держать чашку в фуках, так дрожали его пальцы. Я сказала ему, что мне безразлично, будет ли он платить мне алименты или нет, так как у меня есть 200 000 долларов в государственных облигациях, которые он мне передал. Он до того разъярился, что я думала — он сойдет с ума. Я сказала ему, что будет лучше, если я опять уеду в Коннектикут примерно на неделю, а за это время он пусть все обдумает и напишет мне о своем решении. Но тут он твердо заявил, что, если я разведусь с ним, его жизнь будет кончена.

Из кафе я поехала прямо на вокзал, а оттуда в Хартфорд. Через два дня мне позвонил Лэнгтон Бэрдль и сказал, что Грэнворт покончил жизнь самоубийством. Я страшно ругала себя, так как думала, что, может быть, наш разговор и явился причиной его смерти и что, может быть, мне не надо было так вести себя.

Я немедленно поехала в Нью-Йорк, но следствие было уже закончено. Бэрдль сказал мне, что он условился со слугами ничего не говорить о моем приезде в Нью-Йорк в тот вечер, потому что, если об этом станет известно полиции, они могут вызвать меня на допрос, и вообще это сулит мне большие неприятности. На следствии Бэрдль сказал, что в тот вечер я была в Хартфорде. Я была ему очень благодарна за это.

Мне пришлось на некоторое время задержаться в Нью-Йорке, пока приводили в порядок дела Грэнворта. По завещанию свою контору он оставил Бэрдлю. Кроме того, там было указание, чтобы некоторые долги и закладная на гасиенду Алтмира, которую Грэнворт выстроил несколько лет тому назад, были оплачены из страховой премии.

Но страховая компания отказалась выплатить страховку, учитывая свою оговорку в отношении самоубийства. Поэтому Перейра, у которого находится закладная на гасиенду, не мог получить свои деньги. Я хотела уплатить ему долг из тех 200 000 долларов в облигациях, которые мне оставил Грэнворт, но Перейра почему-то не согласился на это.

Все остальное вам известно. Когда у меня кончились мои сбережения, я отослала в банк облигации и пыталась получить за них деньги. Но там мне сказали, что все облигации фальшивые. Я попала в очень неприятное положение. Денег у меня нет, но Перейра разрешил мне остаться на гасиенде в роли ее хозяйки.

Вот и вся моя история, мистер Кошен. Недавно Фернандес — его настоящее имя Хуан Термигло, он работал у нас шофером — предложил мне выйти за него замуж. Он здесь вроде партнера Перейры. Когда в ответ на его предложение я рассмеялась, он разозлился, заявив, что меня могут ожидать большие неприятности, если полиции станет известно, что я скрыла факт своей ссоры с мужем за час до его смерти. После того как выяснилось, что облигации фальшивые, он опять сделал мне предложение и прямо сказал, что для меня самое безопасное — выйти за него замуж. Тогда все другие слуги ничего не скажут о моей поездке в Нью-Йорк.

— О'кей, Генриетта, — успокоил я ее. — Если правда, что вы мне рассказали, то тогда отлично. А если вы все выдумали, то это значит, что придумано неплохо. А теперь скажите мне вот что. Кто эта женщина, с которой крутился Грэнворт?

— Я не знаю, — ответила она, устремив свой взгляд куда-то вдаль. — Но кто бы она ни была, она жена того человека, который написал мне анонимное письмо.

— Почему вы так думаете?

— А вот почему. Письмо было написано от руки и мужским почерком. Я заметила, что в одном месте, где были слова «эта женщина», раньше было написано что-то другое, а потом стерто. При помощи лупы мне удалось разобрать, что раньше там были слова «моя жена».

— У вас сохранилось это письмо? — спросил я.

— Боюсь, что я потеряла его. Я встал.

— О'кей, леди, — сказал я ей. — Я верю тому, что вы мне рассказали, потому что я всегда верил красивым женщинам, но… я верю им только один раз. Если все, что вы сказали мне правда, то все о'кей! Если же нет, даю вам слово, я скоро узнаю истину, и тогда вам не поздоровится. А пока оставайтесь здесь и не забивайте печальными мыслями вашу прелестную головку. Может быть, что-то и прояснится в этом деле, но пока оно для меня словно шарада, разыгранная шиворот навыворот.

Она посмотрела на меня и улыбнулась. Глаза ее сверкали, и в них был какой-то вызывающий огонек, который мне очень нравится. Да и нервы у нее крепкие.

— Вы меня в чем-то подозреваете, — промолвила она. — С самого начала, как только начался разговор, я поняла, что вы ведете к одному: хотите впутать меня в дело с фальшивыми облигациями. Может быть, потом вы обвините меня еще и в том, что это я убила Грэнворта? Ведь вы страшно волевой и твердый человек, мистер Кошен.

— Вы чертовски правы, милочка моя. А что хорошего в парне, у которого нет воли и упорства? Что же касается вас, то я считаю, что вы просто прелесть. Немного я видел женщин, подобных вам. У вас есть класс, если вы понимаете, что я имею в виду. Мне нравится, как вы держитесь, говорите. Если хотите знать, мне очень жаль, что вы влюблены в Мэлони. Я сам бы с удовольствием поухаживал за такой дамой, как вы. Но, к сожалению, у вас есть Мэлони. Мне нужно выполнять свою работу, и я ее должен выполнить, даже если это вам не понравится. А пока до свидания, до скорой встречи.

Я спустился с террасы и направился вокруг дома к своей машине. Я до того устал, что у меня даже в глазах все стало двоиться. Денек выдался тяжелый, надо поскорее возвращаться к себе в отель и прямо в постель.

Я отъехал от гасиенды примерно миль на пять и как раз, когда я проезжал место, где дорога немного сужается и на пригорке перед кустарником стоит огромное дерево, кто-то выстрелил в меня. Пуля ударила в рулевую баранку, отскочила от нее и пробила ветровое стекло.

Я решил разыграть номер. Резко нажал на тормоза, вывернул руль и направил машину прямо в кусты кактусов, как будто меня подстрелили. Потом повалился на руль и остался в этой позе, приоткрыв один глаз.

Я прождал три-четыре минуты. Наконец из кустарника освещенный лунным светом вышел человек. Я выскочил из машины и бросился к нему. Он побежал, и, надо сказать, бегать этот парень умел. Я прекратил погоню, вернулся к машине, вывел ее на дорогу и с максимальной скоростью помчался обратно на гасиенду Алтмира.

Приехав туда, я спросил, здесь ли Фернандес. Мне сказали, что на гасиенде его нет, и, возможно, сегодня он сюда не вернется. Я разыскал Перейру и потребовал у него адрес Фернандеса. Он сказал, что дом его как раз у дороги на Индио. Разузнав подробнее, где именно это место, я быстро поехал туда.

Вскоре показался и дом Фернандеса. Это был белый коттедж, стоящий примерно в 50 ярдах от шоссе, окруженный забором из белого камня. Я поставил машину у обочины дороги и направился к дому. Заглянул в окно. В комнате сидел не кто иной, как сам Фернандес, с сигаретой во рту и со стаканом виски в руке.

Я постучал в дверь. Он подошел и открыл ее.

— Что тебе надо, фараон? — грубо спросил он.

— Мне надо, чтобы ты вошел обратно в комнату и заткнулся, — ответил я. — Для меня ты просто вонючий подонок, и, если ты вздумаешь выкинуть какой-нибудь номер, учти, тебе здорово от меня достанется.

Он вошел в комнату, я за ним. Он подвинул мне стул, я сел и осмотрелся.

Симпатичное местечко. Изящная мебель, но повсюду огромное количество бутылок. Я закурил сигарету и посмотрел на Фернандеса. Он стоял у камина и в упор смотрел на меня.

Отвратительный тип! С удовольствием проехался бы по его физиономии землечерпалкой, чтобы он не воображал себя таким красавцем.

У меня была определенная идея насчет того, какую сцену я с ним сейчас разыграю. Нет на свете такого мошенника, с которым нельзя было бы договориться, потому что любой мошенник считает себя таким умником, что даже не представляет себе, как это он вдруг может проиграть в каком-нибудь деле.

— Слушай, Фернандес, — начал я. — Кажется, моя личность здесь не очень-то популярна. Кто-то хотел даже меня сегодня пристрелить по дороге с гасиенды в Палм Спрингс. Но оказался плохим стрелком. Пуля попала в рулевое колесо и пробила ветровое стекло. Только и всего. Тебе, конечно, ничего об этом неизвестно?

Он посмотрел на меня так, как будто был страшно удивлен.

— Не думаешь же ты, что я такой дурак, чтобы стрелять в тебя? — сказал он. — Какая мне польза убить тебя? Скажи?

— Не знаю, какая, но тем не менее кто-то хотел сегодня прикончить меня. Может быть, это Перейра?

— Не знаю, — сказал он. — А зачем ему убивать тебя?

— Я тоже не знаю. Но, во всяком случае, я не очень люблю когда в меня стреляют, и мне интересно узнать, на чьей ты стороне. Послушай-ка меня внимательно.

Я налил себе немного виски.

— Благодарю за угощение, — сказал я ему. — А теперь слушай. Кажется, в скором времени я здесь кое-кого арестую. Можешь угадать, кого именно. Что же ты молчишь? Правильно. Угадал. Очаровательную Генриетту. Эта дамочка вызывает у меня большие подозрения, и мне кажется, что ей известно о смерти Грэнворта Эймса гораздо больше, чем многие думают.

Так вот, дело в следующем. Существует на свете некая женщина, которая крутила любовь с Грэнвортом Эймсом, и муж этой дамочки написал Генриетте письмо, в котором сообщил, что Грэнворт пошаливает на стороне и что неплохо было бы Генриетте предпринять в этом отношении кое-какие шаги.

А теперь я слышал, что ты собираешься жениться на Генриетте. Правда это или нет, я не знаю, но одно я знаю хорошо: ты был когда-то шофером у Эймса, наверняка возил его к этой бабенке и поэтому обязательно должен знать, кто она такая.

— Мне было очень жаль Генриетту, когда после смерти мужа она осталась одна, без друзей, — начал он. — Но, возможно, теперь, после того, как выяснилось дело с фальшивыми облигациями, я изменю свое намерение. Не буду, конечно, утверждать, что она стала менее красивой, — продолжал он, — но я думаю, что вряд ли стоит жениться на женщине, которая замешана в таком серьезном деле, связанном с фальшивыми облигациями.

— Интересная получается ситуация, — сказал я. — Вы помните, Бэрдль говорил мне, что он тоже жалел Генриетту, помогал ей, но, как только обнаружилось дело с фальшивыми облигациями, он тут же от нее отступился. И вот теперь другой парень, который был настолько влюблен в нее, что даже собирался жениться, вдруг отказался от нее. Получается, словно эти парни сговорились.

— Слушай, Фернандес, — проговорил я. — Ты сам понимаешь, мне легко узнать, с кем путался Эймс. Достаточно позвонить нашим ребятам в Нью-Йорк, и они для меня все разузнают. Но я считаю, что и ты можешь помочь мне. Мы сейчас заключим с тобой сделку, хотя я не очень-то часто иду на это с такими паршивцами, как ты. Но на сей раз я собираюсь поступить именно так.

Условия мои следующие: мне нужно знать всю правду об этой женщине, любовнице Эймса. Если ты выложишь мне все эти сведения — отлично. Если же нет, я арестовываю тебя по обвинению в покушении на жизнь федерального агента, потому что, по-моему, именно ты стрелял в меня сегодня, когда я ехал в Палм Спрингс. Он вытаращил глаза.

— Эй, слушай, Кошен, — с тревогой проговорил он, — ты не можешь пришить мне такое обвинение. Я тебе представлю по крайней мере шесть свидетелей, которые подтвердят, что я весь вечер провел с ними и никуда не отлучался. Кроме того, я и без всяких сделок могу рассказать тебе все, что знаю.

— О'кей! — ответил я. — Тогда сначала послушай, что рассказала мне Генриетта.

Я выложил ему все, что она мне говорила. Фернандес внимательно выслушал меня. Когда я закончил, он сказал:

— По-моему, она хотела тебя провести. Конечно, поскольку тебе было известно, что она в тот вечер была в Нью-Йорке, ей надо было как-то объяснить свой приезд, чтобы скрыть настоящую причину. А приехала она туда для того, чтобы убить своего мужа. А про другую женщину, о которой, по ее словам, был разговор с мужем, она просто все выдумала.

Мне часто приходилось возить Эймса, — продолжал он, — в разные места, где вокруг него крутилась масса всяких бабенок, но какой-то постоянной любовницы у него не было. Знакомых женщин у него было много Если хочешь, я составлю тебе полный список, но проверять всех этих девочек будет для тебя пустой тратой времени.

— О'кей! — сказал я. — Теперь послушай меня, Фернандес. Час назад кто-то пытался меня пристрелить. Это мог быть ты, и это могла быть и Генриетта. Это мог быть Мэлони, и это мог быть и Перейра. Как говорят профессора, рассуждая теоретически, предположим, что это был ты.

Я сунул руку за пазуху и, вытащив револьвер, прицелился в Фернандеса.

— Послушай, милок, — сказал я. — У меня репутация весьма грубого человека, и я действительно намерен поступить с тобой грубо. Мне нужно получить от тебя сведения, и будь уверен, что я выбью их из тебя. А потом скажу, где надо, что сегодня ты пытался убить меня. Я проследил, куда ты поехал, хотел арестовать тебя, но при аресте ты опять пытался стрелять, и тогда мне пришлось тебя прикончить. Как тебе нравится такая перспектива?

На лице Фернандеса выступил пот.

— А если ты не хочешь, чтобы все это действительно произошло, то немедленно же назови бабенку, с которой путался этот Эймс. У него была любовница, и мне надо знать, кто она такая. Считаю до десяти. Если ты не скажешь, где она сейчас находится, я угощу тебя свинцом вот из этой игрушки. Ты понял меня?

Он молчал. Я начал считать. Когда я дошел до девяти, он поднял вверх руку. По его лбу ручьями стекал пот, и рука у него дрожала.

— О'кей! — промычал он. — Твоя взяла. Ее зовут Полетта Бенито. Она живет в Сонойте, в Мексике, у самой границы с Аризоной.

— Отлично, — насмешливо сказал я, убирая револьвер и вставая. — Что ж, Фернандес, до свидания, скоро увидимся. И пока меня здесь не будет, смотри не шали и не делай ничего такого, за что тебя стала бы бранить твоя матушка!