Лемми Кошен - Дамам на все наплевать

— Очень мило, — сказала она. — И кто же этот умник, этот федеральный агент?

— Его зовут Кошен, — скромно ответил я. — Лемми Кошен.

Дорога, по которой мы ехали, была паршивой, и мне пришлось сосредоточить на ней все свое внимание. Она помолчала, а потом вдруг положила свою руку на мое плечо.

— Вы чертовски интересный мужчина, Лемми, — сказала она. — После всех этих мексиканцев… — Она выдала соответствующий вздох… — Как хорошо, что мы с вами встретились.

Я не отрывал глаз от дороги. Кажется, эта дамочка что-то слишком быстро влюбилась в меня, даже если это свойственно ее натуре. Но я решил подыграть ей.

— Да, вы тоже такая женщина, которую я искал всю жизнь. Роскошная женщина, прекрасная ночь, — сказал я, кивнув в сторону луны, — что еще нужно такому скромному парню, как я?

Она ничего не ответила. Просто выдала еще один глубокий вздох. Немного помолчав, она сказала:

— Послушайте, Лемми, что это вы там говорили насчет Грэнворта Эймса?

— А, так, чепуха, — сказал я. — Меня, собственно, сам Эймс нисколько не интересует. Меня интересует только дело о фальшивых облигациях, в которое он был замешан. Я сейчас вам все расскажу.

Она ничего не ответила и серьезно задумалась. Вскоре мы подъехали к гасиенде. Мексиканка ожидала нас у входа и с поклоном приняла у меня шляпу. Внутри оказалось довольно уютно. Повсюду стояла великолепная мебель, и вообще чувствовалось, что Полетта умела хорошо устраиваться везде.

Мы прошли в какую-то комнату направо. Полетта указала мне на огромное кресло-качалку, стоящее на веранде, идущей вдоль всего дома. Я сел, закурил. Она пошла приготовить виски, и я слышал, как стучали по стеклу кусочки льда.

Через минуту Полетта появилась на веранде, неся в обеих руках по огромному бокалу. Один подала мне, сама же устроилась на стуле напротив меня.

— Ну, Лемми, — сказала она, — давайте выпьем.

Я протянул ей сигарету и, когда держал спичку, чтобы она прикурила, поймал ее взгляд. Тут я почувствовал, что она понимает в технике беспроволочного теле— графа гораздо больше, чем сам старик Маркони. Чертовский взгляд!

— Вот как обстоят дела, — начал я. — В январе Грэнворт Эймс покончил жизнь самоубийством. Незадолго до этого он подарил своей жене, Генриетте Эймс, государственные облигации на сумму 200 тысяч долларов.

О'кей! После его смерти жена поселилась недалеко от города Палм Спрингс и однажды попыталась обменять в банке часть облигаций на деньги. Но облигации оказались фальшивыми. Для расследования этого дела назначили меня. Я болтаюсь здесь уже столько времени, но ничего путного мне узнать пока не удалось.

Во время этой моей речи она смотрела в окно, повернувшись ко мне в профиль, и я ничего не мог прочитать на ее лице.

— И вдруг мне в голову пришла мысль, — продолжал я, не спуская с нее глаз, — что, возможно, Генриетте известно об этих фальшивых облигациях гораздо больше, чем она пытается всех в этом уверить. Но я никак не могу подобрать к ней ключ, чтобы заставить ее заговорить. И пока я прыгал вокруг да около, выясняя суть этого дела, Лэнгтон Бэрдль, бывший секретарь Грэнворта Эймса, намекнул мне, что Грэнворт вообще не кончал жизнь самоубийством, а его убили, и убила его жена — Генриетта. И, между нами говоря, милочка, мне кажется, что это было именно так.

Но предположим, что я докажу, что это она убила своего мужа, и арестую ее. Но что это мне даст? Мне все еще нужно будет выяснить, где она достала эти облигации, кто их делал и т. д. А она ничего не скажет, потому что отлично понимает — если ее осудят за убийство, то ей уже ничего не поможет, и она не спасет себя от электрического стула, даже если и расскажет о фальшивомонетчиках.

О'кей! В процессе моей работы мне удалось узнать, что вы часто встречались с Грэнвортом Эймсом, и я подумал, что, может быть, вы сможете помочь мне в моем расследовании. Если Эймс был влюблен в вас, то, вероятно, рассказывал вам о Генриетте, потому что обычно так делают все парни в подобных случаях. Может быть, мне удастся получить от вас кое-какую информацию по этому вопросу? Мне бы хотелось знать следующее. Во-первых, были ли облигации, которые дал Генриетте Эймс, подлинные или фальшивые? Во-вторых, если он дал ей подлинные облигации, что она потом с ни— ми сделала? Не засолила ли она их где-нибудь в надежном месте, а сама тем временем раздобыла где-то фальшивые и пустила их в оборот? Ей легко было это сделать, так как всем было известно, что она получила от мужа государственные облигации на большую сумму, купленные в банке.

Я вышвырнул окурок сигареты через перила веранды

— Я хочу, Полетта, чтобы вы мне все рассказали, потому что, говорят, любимой женщине обычно все бывает известно, а для Эймса вы были именно такой женщиной.

Она повернулась и пристально посмотрела на меня.

— Ерунда все это, — сказала она. — Кто-то вас неправильно информировал. Но, Лемми, кое в чем я, безусловно, могу вам помочь.

Она встала и, облокотившись о перила веранды, продолжала:

— Послушайте, мистер Кошен. Можете поверить мне, что Генриетта Эймс сама где-то достала эти фальшивые облигации, и ей было отлично известно, что они фальшивые, как и известно, кто их делал. Я сейчас объясню вам, почему я так уверенно говорю об этом. Дело в том, что Грэнворт Эймс не давал ей никаких облигаций на сумму 200 тысяч долларов. Я точно знаю, что он не давал их ей.

— Да что вы говорите? — удивился я. — Но позвольте, милочка, — нам отлично известно, что у него эти облигации были. Он купил их в государственном банке. Это нами проверено. И если он не отдал их Генриетте, — продолжал я, — то тогда где же они? Кому он их передал?

— Я знаю, кому он отдал их, Лемми, — сказала она. — Он отдал их мне. — Улыбка исчезла с ее лица, которое сделалось серьезным и напряженным.

— А теперь послушайте меня, дружище, — продолжала она. — Я вам кое-что расскажу. Тот, кто сказал вам, что я находилась в любовной связи с Грэнвортом Эймсом, — просто мерзкий лгун! Я была знакома с Грэнвортом и не собираюсь утверждать, что он мне не нравился, хотя он и разорил моего мужа. Может быть, вам не говорили, что у меня есть муж? Сейчас он лечится у одного доктора. Бедняга умирает от туберкулеза, и говорят, что ему осталось жить не более трех месяцев.

Грэнворт Эймс был его маклером. Говорят, года два-три назад мой муж имел примерно четверть миллиона.

Но ему все было мало, хотелось иметь больше, поэтому он при посредничестве Эймса начал играть на бирже. И что же получилось? Практически он потерял почти все деньги, но ему стало известно об этом только недавно, перед Рождеством. А разорил его Эймс. Он играл на деньги моего мужа и спустил все до нитки.

Как раз примерно в это время Руди показался специалисту. Врач сказал, что единственный шанс продлить ему жизнь хотя бы еще на один год — это переехать в более теплый климат.

Ну, вы сами понимаете, что, когда я узнала, что Грэнворт Эймс до нитки обобрал моего мужа, я решила поехать в Нью-Йорк и устроить Грэнворту скандал.

Я приехала в Нью-Йорк и встретилась с ним 10 января, за два дня до того, как он покончил жизнь самоубийством. Я прямо ему заявила, что слышала, что он заработал на бирже кучу денег, и что, если он не выложит мне эти денежки наличными, я немедленно поеду к прокурору и тот упрячет его за те мошеннические махинации, которые он проделывал в течение последних двух лет с деньгами моего мужа.

Грэнворту достаточно было только взглянуть на меня, чтобы понять, что я говорила совершенно серьезно. Он попросил меня прийти к нему на следующий день и сказал, что отдаст мне все деньги. Утром 11 января я пришла к нему в контору, и он передал мне облигации на сумму 200 тысяч долларов. Он просил меня никому не говорить об этом, так как первоначально он предназначал их своей жене. Я дала ему расписку в получении этих облигаций. И именно на эти деньги мы с Руди приехали сюда и сейчас живем на них.

На следующий день Грэнворт Эймс покончил с собой, вероятно, после дикого скандала с женой. Видимо, ей стало известно, что он забрал из банка ее облигации, и, естественно, она здорово на него рассердилась. Я думаю, — добавила она нежным голоском, — что я бы тоже сильно рассердилась, если бы у меня отобрали 200 тысяч. А может, она и убила его. Кто знает.

Я даже присвистнул.

— Так, так, так, — сказал я. — Значит, дело обстоит таким образом? Ну что ж, кажется, все ясно. Генриетта, узнав о том, что ее облигации утекли, срочно достала где-то фальшивые на ту же сумму. — Я закурил. — Слушайте, Полетта, а может кто-нибудь подтвердить эту историю? Я имею в виду то, что Грэнворт Эймс выкачал из вашего мужа все денежки?

— Конечно, — быстро ответила она. — Бэрдль может это подтвердить. Ему все известно об этом. Он знал все, что делает Эймс, но ведь он всего-навсего был его секретарем и не мог вмешиваться в его дела.

— О'кей! — сказал я. — Я все понял. Оказывается, Генриетта Эймс довольно хитрая бестия. По-моему, теперь уже не может быть никаких сомнений в том, что это она убила Грэнворта. Ну что ж, отлично. Кажется, теперь можно двигать дело дальше. Между прочим, Полетта, — продолжал я, — вы, кажется, сказали, что ваш муж, Руди, живет сейчас у доктора в местечке Зони. А где находится этот Зони?

— Примерно в сорока милях отсюда, — сказала она. — И если вы собираетесь к нему поехать, будьте с ним поосторожнее. Доктор Мадралес говорит, что бедняге осталось жить самое большое 8 — 9 недель, и мне бы не хотелось, чтобы его излишне волновали.

Я встал и положил руку на ее плечо.

— Не беспокойтесь, Полетта, — сказал я. — Я буду с ним максимально осторожен, я не собираюсь задавать ему много вопросов. Просто хочу получить подтверждение, что Эймс растратил все его деньги.

Она стояла совсем близко от меня. На глазах у нее показались слезы. Мне стало немного жаль ее, потому что, если она и путается теперь с этим Даредо, то что ж из этого? Что ей остается делать? Надо же ей как-то отвлечься от печальной мысли о том, что ее муж медленно, но верно отдает концы.

Она вздохнула.

— Жизнь может оказаться очень жестокой, — сказала она. — Послушайте, Лемми, выпейте еще стаканчик, а я на минуту выйду. Мне надо позвонить Даредо. Видите ли, я хочу купить этот дом, а Даредо взялся оформить Для меня эту покупку. Мне не хочется портить с ним отношения.

— О'кей! — сказал я.

Она вышла, а я налил себе большой бокал и подошел к перилам веранды. Итак, мало-помалу все становится понятным. Генриетта узнала, что подлинные облигации исчезли. Поэтому она достает где-то фальшивые и выезжает в Палм Спрингс в надежде, что здесь ей легче будет их сплавить.

Вернулась Полетта. Она подошла ко мне, положила руку мне на плечи и посмотрела в глаза.

— Вы знаете, Лемми, — сказала она, — у женщин иногда бывают тяжелые часы. Думаю, что для меня сейчас наступило такое время. Достаточно девушке допустить одну-единственную ошибку, а потом она расплачивается за нее всю жизнь. Моя ошибка — замужество. Руди всегда был слабым. Мне кажется, я вышла за него только из жалости. Вот если бы я вышла замуж за такого мужчину, как вы, все могло бы быть иначе.

Она подошла ко мне еще ближе.

— Когда вы закончите ваши дела, Лемми, — сказала она, — и если вы когда-нибудь почувствуете себя усталым и вам захочется отдохнуть где-нибудь в уютном гнездышке, вы всегда найдете меня дома, а я всегда буду рада видеть вас у себя.

— Что ж, прекрасно, Полетта, — ответил я, — так и сделаем. А пока мне надо закончить свою работу, поэтому я сейчас поеду в Зони обменяться парой слов с Руди и обещаю вам обходиться с ним максимально вежливо.

— Спасибо, Лемми, — проговорила она и посмотрела на меня глазами, полными слез. — Поезжайте, и когда увидите Руди, передайте ему от меня мою горячую любовь. И, пожалуйста, ничего не говорите ему о том, что видели меня сегодня с Луисом Даредо. Мне не хотелось бы, чтобы Руди знал, что я встречаюсь с мексиканскими парнями.

Она объяснила мне, как проехать в Зони, и еще долго стояла у входа своей гасиенды, провожая меня теплым взглядом.

А я тем временем все думал о том, почему она не могла немного подождать и позвонить Даредо уже после того, как я от нее уеду?

Как видите, я человек, легко поддающийся подозрениям. Что-то уж слишком быстро эта Полетта влюбилась в меня. Конечно, она отличная штучка, но, если она принимает меня за дурачка, она жестоко ошибается. Я отнюдь не такой уж слюнтяй.

Интересное явление: обычно, когда какая-нибудь женщина думает, что я в нее влюбился, я как раз далек от мысли о какой бы то ни было любви.

Глава

10МЕКСИКАНСКАЯ «ИГРА» СТАНОВИТСЯ ОПАСНОЙ

Я продвигался очень медленно по двум причинам. Во-первых, луна куда-то скрылась, и я плохо видел дорогу, по которой никогда не ездил раньше. Во-вторых, я снова перебираю в памяти все, что мне наговорила Полетта, и все больше прихожу к заключению, что это сплошная чепуха.

А может быть, это правда? Ведь ни одна женщина, обладающая таким умом, как Полетта, не скажет, что она взяла у Грэнворта Эймса 200 тысяч долларов, если только она не преследует при этом какую-то определенную цель.

И мне жаль ее мужа, Руди Бенито. Я уже довольно хорошо представляю его себе. Я думаю, что он всегда в семье играл вторую скрипку, так как знал, что у него туберкулез, который рано или поздно его прикончит. Воображаю, что было с этим парнем, когда он вдруг обнаружил, что Грэнворт все время его обманывал. Причем он отлично знал, что свою встречу с могильщиками он мог несколько отсрочить, если бы ему удалось выцарапать у Эймса хотя бы часть украденных у него денег.

Я только не могу понять одного, какого черта делала Полетта все то время, когда Эймс выкачивал денежки из ее Руди? Не могла же она не видеть этого?

И тут я подумал: а что, если Полетта знала об этом? Предположим, она была влюблена в Эймса и знала, что он обкрадывает ее Руди, и не предпринимала никаких шагов? И вдруг она узнает, что Руди вот-вот умрет, если только его не перевезут в теплые края. Тогда у нее просыпается нечто вроде угрызений совести. Она чувствует, что должна что-то сделать для своего Руди. Как раз в это время Грэнворт Эймс крупно выиграл на бирже, и Полетта, узнав об этом, решила пойти к нему и всяческими угрозами заставить его отдать ей эти 200 тысяч долларов, что она и сделала.

Разве не может женщина поступить именно так? Сначала она позволяла этому негодяю Эймсу обворовывать ее мужа, потому что Эймс ей нравился, но, когда она узнала, что ее муж скоро умрет, она буквально начала сходить с ума и решила перед его смертью исправить то, что она натворила. И как следствие всего этого — у Генриетты появился повод для убийства Грэнворта.

И вдруг я вспомнил. А как же насчет письма, которое получила Генриетта? Помните, она рассказывала, что получила анонимное письмо, в котором какой-то парень сообщал ей, что Грэнворт путается с его женой? Помните, она еще сказала мне, что этот парень замазал слова «моя жена»? Вы теперь вспомнили и, надеюсь, понимаете, что к чему? Ведь получается, что это Руди Бенито написал это письмо!

И вот как мне представляется все это дело. Бенито узнает каким-то образом, что Эймс путается с его женой. Он пишет Генриетте письмо, однако не подписывается под ним.

О'кей! Тут Полетта узнает, что ее муж смертельно болен, ее мучают угрызения совести, раскаяние, она проклинает себя за свое поведение. Она идет к Грэнворту и требует от него деньги.

Грэнворт, которому Полетта нравится больше, чем Генриетта, отдает ей деньги в облигациях, и, возможно, надеется, что после того, как сентиментальные чувства у Полетты поутихнут, он сможет забрать их назад.

О'кей! А в это время Генриетта приезжает в Нью-Йорк и говорит Грэнворту, что ей стало известно о том, что у него есть другая женщина, и, если он не порвет с ней, она подаст на развод. На это Грэнворт заявляет, что он лучше уедет из страны, чем согласится платить ей алименты. Но Генриетта, в свою очередь, говорит ему, что никакие алименты ее не интересуют, так как у нее есть 200 тысяч долларов в государственных облигациях. Тогда Грэнворт в бешенстве кричит, что у нее нет ни доллара, так как все облигации он передал другой женщине.

И тогда заварилась каша. Думаю, что эта новость чуть не прикончила Генриетту. Весьма возможно, что он сказал ей об этом, когда они сидели в машине. Тогда Генриетта в припадке злости схватила какой-то предмет и треснула им Грэнворта по башке. А когда увидела, что убила его, решила отвезти его к пристани и разыграть там сцену самоубийства.

Вот как мне представилось все это дело.

Хотя я и до сих пор ехал по очень плохой дороге, та, на которой я оказался, стала еще хуже. Она напоминала узенькую ленточку, извивающуюся между холмами. Темнота жуткая. Я почти ничего не видел, медленно продвигаясь вперед и сосредоточив все свое внимание на дороге.

Вдруг я на что-то наткнулся. Выскочив из машины, я увидел, что это два больших камня, положенные посередине дороги. Как раз в ту секунду кто-то внезапно выскочил из придорожных кустов и трахнул меня по голове чем-то тяжелым, отчего у меня в глазах замелькало больше звезд, чем перед глазами кинопродюсера на парадном обеде в Голливуде. Я, как малый ребенок, тихо повалился на дорогу.

Когда я пришел в себя, я увидел, что лежу, как куль. Ребята, которые притащили меня сюда, к сожалению, оказались довольно грубыми парнями и со мной отнюдь не церемонились. Я был весь в пыли, а костюм — в пятнах запекшейся крови, которая шла из раны на моей голове.

Ноги мои были связаны, а руки накрест привязаны к груди веревкой, способной удерживать на причале военное судно любого тоннажа.

По-моему, я лежу в подвале какого-то маленького домика. На одной из полок в стене горит свеча. Я взглянул на свои часы. Почти половина двенадцатого. Значит, я целый час пролежал без сознания.

Чувствую я себя отвратительно. Голова гудит. Очевидно, парень, съездивший меня по башке, вложил в этот удар всю свою силу. Да, дела мои неважнецкие. Кому это пришло в голову запереть меня в подвале? Пока я точно не знаю, но кое-какие догадки на этот счет у меня появились. Надо что-то предпринимать.

Мне с трудом удалось прислониться к стене. Я устроился поудобнее и начал громко насвистывать «Кактус Лизи». Это сработало, так как минут через десять на лестнице послышались чьи-то шаги, потом в углу отворилась дверь и на пороге появилась мексиканка. В руке у нее был фонарь. Солидная дама. Весит по крайней мере 300 фунтов. Пожалуй, это самая крупная леди, которую мне приходилось встречать на своем веку.

Она прошлепала ко мне, потом подняла свою очаровательную ножку, похожую на ножку концертного рояля, и изо всей силы наподдала ею мне по лицу, как будто я был обыкновенный футбольный мяч. И, надо сказать, эта шалунья съездила меня по носу ботинком, который-был бы впору любому нью-йоркскому полицейскому. От этого удара у меня из глаз посыпались сотни искр, и я снова потерял сознание.

Но очень скоро я пришел в себя, так как она вылила на меня целый ушат грязной воды. По лицу у меня текла кровь от ее удара, а эта ведьма стояла надо мной и буквально захлебывалась от хохота.

И тут она начала. Она поливала меня самой отборной мексиканской бранью. Она рассказала обо мне все подробности: и кто я такой, и что со мной, как она надеется, случится, и кто такие были мой отец и мать, и каким самым невероятным образом я появился на свет Божий и т. д. и т. п. В запальчивости эта ведьма кое о чем проговорилась.

Она сказала, что она очень рада, что я снова приехал в эти края, что как только я переступил порог «Каса де Оро», какой-то парень сразу же признал во мне шпика, арестовавшего когда-то Кальдоса Мартинеса, помните, того самого, которому я насыпал в штаны кактусовых колючек. Она заявила, что Кальдос ее сын и что со мной собираются сделать такое, по сравнению с чем купание в котле с кипящим самогоном показалось бы мне сладкой мечтой. Она сказала, чтобы я подождал минут пять, пока не придет второй ее сын, который сейчас сидит и обдумывает, что бы со мной сделать.

Мне страшно надоела болтовня этой грязной старой вороны, и я ответил ей примерно в том же тоне и на том же мексиканском жаргоне. Как раз в это время свеча в фонаре погасла. Она выругалась и швырнула фонарь в мою сторону, и, черт бы ее побрал, она попала опять в мою многострадальную голову.

Мне что-то стало надоедать такое обращение со мной. Я подумал, кому в конце концов принадлежит моя физиономия, почему ее все время трогают всякие посторонние люди? Наверно, в результате этого я стал похож на старую образину. И, кажется, я ужасно не нравлюсь этой старухе. Воображаю, как обойдется со мной ее сыночек!

Наконец она смылась, обозвав меня последними словами.

Я немного подождал, огляделся по сторонам и начал действовать. Пол в этой норе был земляной, за исключением того угла, где лежал я. Здесь пол был цементный, весь в трещинах. Если у меня хватит времени, может быть, мне удастся отделаться от веревки, подумал я.

Я подтолкнул брошенный старухой фонарь и изо всех сил прижал его к стене ногами. Стекло разбилось и выпало.

Я подкатился на животе к самому большому осколку. Не забывайте, что я лежал на руках, связанных крест-накрест на груди, и мне было очень больно. Наконец я добрался до этого большого осколка и начал языком подталкивать его к одной из щелей в цементном полу. Надо сказать, что вкус этого цементного пола отнюдь не напоминал мне вкус малинового сиропа. Всякий раз, когда мне удавалось протолкнуть осколок на один дюйм, я должен был снова ползти к нему и т. д… Минут через двадцать мне удалось втолкнуть стекло в трещину пола.

Этим осколком стекла я перепилил веревки на ногах. Это, конечно, было чертовски трудно, но все же веревка была в конце концов перепилена. Я с огромным трудом поднялся на ноги.

Теперь надо было освободить руки. Но ничего не получалось. Я мог только шевелить тремя пальцами правой руки. Больше ничем. Надо было что-то придумать.

Я встал за дверью, чтобы быть готовым к встрече с любым, кто откроет дверь. Прислонился к стене, надеясь, что меня наконец осенит какая-нибудь мысль, потому что я знал, что нет на свете более жестоких людей, чем эти кровожадные бандиты.

Примерно через полчаса послышались чьи-то шаги. На сей раз это были мужские.

Я приготовился. Надо огорошить его внезапностью нападения. Вероятно, старуха сказала ему, что я без сил и сознания валяюсь на полу.

Когда дверь открылась, я немного отступил назад и изо всех сил ткнул парня ногой в живот, и, можете поверить мне на слово, удар ни в коем случае нельзя было назвать слабым.

Парень со стоном хлопнулся на пол, к моему величайшему удовольствию.

Надо было действовать быстро. Я тихо закрыл дверь и принялся за парня. Сначала я ногой оттолкнул его от двери. Парень продолжал издавать какие-то странные звуки. Видно, здорово было больно бедняге. Что ж, изредка таким не вредно получать удары, больше будут размышлять о своих поступках.

Когда мне удалось перевернуть его лицом вниз, я увидел, что нож у него находится в обычном месте: за поясом сзади. Я встал на колени и свободными пальцами правой руки вытащил его, после чего перевернул парня на спину.

Потом подошел к двери, воткнул в нее нож, как следует придавил его грудью и перерезал веревку, связывающую руки.

Парень все еще не приходил в себя. Он забился в угол, и на ближайшие несколько часов я мог не опасаться этого молодчика.

Я подошел к парню и обыскал его, потому что мне непременно нужно было вернуть свой револьвер, который они у меня отобрали. Но револьвера у него не было.

Тогда я осторожно открыл дверь и начал потихоньку подниматься по лестнице. Наверху была еще одна дверь, которая вела в довольно грязную кухню. В кухне никого не было, и я страшно обрадовался, когда увидел на столе свой револьвер. Правда, плечевой кобуры нигде не было видно, но это уже было не так важно. Главное, что револьвер опять со мной. Я положил его в правый карман своего пиджака, чему был несказанно рад.

Прислушался. Ничего не было слышно. Я подумал, что, вероятно, в деле участвовал только один парень, тот самый, который сейчас лежит внизу, и именно он ударил меня на дороге и затащил сюда. А старуха, вероятно, побежала сообщить кому следует, что я лежу распластанный в подвале. Нужно мне поскорее отсюда удирать, решил я.

И вообще, пора заканчивать мои дела в Мексике, иначе здешние ребята превратят в фарш любимого сынка миссис Кошен, а меня такая перспектива не прельщала.

Я прошел на задний двор, и там стояла моя машина. Чертовски обрадовавшись, я сел в нее и снова выехал на дорогу, ведущую в Зони.

Чувствовал я себя отвратительно. Страшно болел нос в том месте, куда попала сапогом эта мексиканская ведьма. И вообще мне сейчас был необходим солидный стакан виски.

В Зони я приехал около трех часов — обычная деревушка. Я остановил машину и постарался хоть немного почиститься, не выходя из машины. Потом осмотрелся вокруг. Слева от меня — белое здание, и впереди несколько красивых деревьев. Это двухэтажный дом, построенный в виде латинской буквы «L». По-моему, это и есть домик доктора, в котором доживает свои дни Руди Бенито.

Я подъехал к дому, остановил машину у подъезда и постучал в дверь. Открыл ее мексиканец, паренек в белом пиджаке, и вид у него был такой, что он хоть изредка, но все же умывался. Кстати, это большая редкость среди мексиканцев. Увидев меня, парень страшно удивился, и он имел к этому все основания. Воображаю, какой у меня был вид.

Я сказал ему, что хочу видеть сеньора Мадралеса и что дело очень спешное. Такое срочное и важное, что я даже решился приехать сюда среди ночи. Он предложил мне войти в дом. Я вошел и оказался в большом холле, из которого направо и налево шло несколько дверей. А находившаяся прямо против входной двери большая каменная лестница вела на второй этаж. Паренек в белом пиджаке предложил мне посидеть и ушел.

Вскоре он вернулся в сопровождении человека, который сказал, что он и есть доктор Мадралес. Он поинтересовался, что мне угодно. По-испански он говорил отлично. Это был худой высокий мужчина с маленькой бородкой клинышком и в очках. На вид довольно умный. Во время разговора со мной он все время потирал свои пальцы, тонкие и длинные, как у хорошего музыканта.

Я объяснил ему, что мне угодно. Сказал, что я следователь из страховой компании, которому поручено расследование дела о самоубийстве Грэнворта Эймса. Я сказал ему также, что я уже разговаривал с миссис Бенито и что она посоветовала мне обратиться с несколькими вопросами к ее мужу Руди. Я спросил, как он считает, могу ли я это сделать? И выразил надежду, что Руди не так уж плох и что его можно разбудить среди ночи, так как у меня нет времени ждать до утра.

Он пожал плечами.

— Дело не в том, можно ли его разбудить или нет, сеньор, — сказал он. — Как вам известно, если вам об этом сообщила миссис Бенито, ее муж сильно болен. Боюсь, что он недолго останется с нами. — Он снова пожал плечами. — Я думаю, это вопрос одного месяца, не больше. Он очень слаб, поэтому я попрошу вас разговаривать с ним очень осторожно. Если вы подождете немного, я поднимусь наверх и подготовлю его к приему гостя. Возможно, придется сделать ему укол.

Он ушел.

Пока я ждал, я все время думал. Я думал о том парне, который огрел меня по башке, когда я ехал сюда, и, как ни странно, оказалось, что меня в «Каса де Оро» кто— то опознал как человека, в свое время арестовавшего Кальдоса Мартинеса. И мне в голову пришли мысли, о которых я скажу позже.

Наконец я увидел спускающегося с лестницы Мадралеса, который пригласил меня подняться с ним наверх.

Там, пройдя по коридору, мы вошли в находившуюся слева комнату. Фактически одна стена этой комнаты была стеклянной: сплошные окна во всю стену, и все окна были открыты. В углу комнаты стояла ширма, и по другую ее сторону на низенькой кровати, стоящей у самой стены, лежал человек. Он был неподвижен, как камень, и смотрел в потолок. У него было худое лицо со странным, каким-то неестественным выражением.

В комнате почти не было мебели. Около кровати стоял низенький стол с полированной крышкой. На столике было несколько бутылочек, видимо, с лекарствами, и лампа. Мадралес подошел к кровати.

— Бенито, — начал Мадралес. — Это мистер Кошен. Он хочет задать вам несколько вопросов. Пожалуйста, постарайтесь особенно не волноваться.

Человек на постели ничего не ответил. Мадралес принес с другого конца комнаты стул и поставил его для меня около кровати.

— Сеньор Кошен, — сказал он. — Я сейчас выйду. Надеюсь, что вы будете осторожно вести разговор с моим пациентом.

По-прежнему потирая свои руки, он удалился.

Я подошел к кровати и сел. Больной перевел взгляд в мою сторону, и его губы растянулись в слабом подобии улыбки.

Мне стало очень жаль этого парня. Видно, дела его действительно были плохи. Стараясь придать своему голосу дружественную интонацию, я начал:

— Послушайте, Руди, вы не волнуйтесь. Жаль, что мне пришлось приехать сюда и побеспокоить вас, но ничего не поделаешь. Я просто хотел, чтобы вы подтвердили то, что мне сегодня рассказала ваша очаровательная жена Полетта. Кстати, о Полетте, она шлет вам свою горячую любовь и, вероятно, заглянет к вам утром.

Ну так вот, — продолжал я. — Речь идет о Грэнворте Эймсе. Ваша жена рассказала мне, что этот самый ваш маклер в течение нескольких лет путем целого ряда мошеннических комбинаций окончательно разорил вас. Но наконец вы узнали об этом. Ваша жена поехала к Эйм— су и потребовала от него определенную сумму наличными, она пригрозила ему, что обратится в полицию.

Она сказала мне, что Эймс дал ей государственные облигации на сумму 200 тысяч долларов и именно на эти деньги вы и приехали сюда. Это все именно так, Руди?

Он ответил очень спокойным голосом, доносившимся откуда-то издалека.

— Конечно, — медленно проговорил он. — Все так и было, и я очень рад, что Эймс покончил с собой. Если бы я не был так болен, я бы сам собственноручно пристрелил этого мерзавца!

— О'кей, Руди, — сказал я. — Значит, все было так. Теперь я хочу задать вам еще один вопрос и заранее прошу извинения, если для вас он будет неприятен. Генриетта Эймс, жена Грэнворта, заявила, что она получила от кого-то письмо без подписи. В этом письме говорилось, что Грэнворт крутит любовь с чужой женой. Послушайте, Руди, это вы послали ей это письмо? По-моему, именно вы должны быть его автором. А? Так как же, Руди, это были вы?