Глава 1

УБИЙСТВО ФЕДЕРАЛЬНОГО АГЕНТА

Стояла жуткая жара. Я никогда не был в аду, но, думаю, что там ничуть не жарче, чем в Калифорнийской пустыне в июле.

Я веду машину со скоростью не ниже восьмидесяти миль в час и надеюсь вскоре увидеть огни Палм Спрингса.

Если бы не было так жарко, ночь была бы просто великолепна. Но сейчас весь воздух словно испарился, а тут еще днем, когда я заснул, была песчаная буря, и у меня в глотке застрял целый кусок этой проклятой пустыни Моджейв, или как она там называется!

Скажите, вы когда-нибудь слышали о «Кактус Лизи»? Есть одна песенка об этой даме, и я ее сейчас напеваю. И пою я не потому, что у меня отличный голос. Вообще-то говоря, у меня нет никакого голоса, но я очень люблю петь. А если бы мамаша Кошен при моем рождении наградила бы меня еще и соответствующими голосовыми связками и при этом мой профиль не напоминал бы рельефную карту береговой линии Санто-Доминго, тогда все красотки мира стояли бы в очереди, чтобы послушать, как Лемми отрывает пару модных мотивчиков, знаменуя тем самым целую эпоху в истории джазового искусства.

Так вот, вернемся к этой самой «Кактус Лизи». Кактус Лизи — героиня песенки, и я не знаю почему эта песенка все время звучит у меня в голове в такт мотору. Эту песенку я подцепил у одного ковбоя в Соноре два года назад, когда брал там некоего Иелца за убийство и захват заложника. Помните это дело?

Этот ковбой обладал в жизни тремя вещами: гитарой, прокуренной глоткой и вздорной мексиканской бабенкой, которая в конце концов сбежала от него, предварительно выдав его полиции. Так вот, парень целыми днями и ночами гудел эту песенку, и до того она мне надоела, что если бы в этот момент кто-нибудь зачитал мне смертный приговор, он прозвучал бы как веселенькая опереточная ария. Вот до чего она мне осточертела в то время! Сейчас я ее вам спою, правда, я не все слова помню, но это ничего. Вот послушайте:

Вот эту песенку я и напеваю все время. У нее такой ритм, который вполне подходит к стуку мотора. Ну, знаете, как это бывает: привяжется какая-нибудь мелодия…

Я выехал на прямую дорогу, и вдали засверкали огни Палм Спрингса. Говорят, Палм Спрингс — роскошный городок. Там вы можете получить все, что хотите, например, бриллиантовое ожерелье из роскошного ювелирного магазина, флакончик духов за 50 долларов и в любой придорожной закусочной отличный удар по голове бутылкой из-под виски. Знаете, такие заведения, наскоро перекусив в которых вы можете сберечь время, утратив при этом свою репутацию да еще и подтяжки в придачу.

Как раз сейчас я въезжаю в город. Ну и устал же я! Ведь я успел, кажется, рассказать вам о Кактус Лизи? Так вот, я думаю, что в этом городе, вероятно, много девчонок, подобных этой Кактус Лизи. Они боятся пауков и в то же время совершенно спокойно могут всадить в своего дружка стальной стилет с таким видом, будто они втыкают ложечку в шоколадное мороженое. Да, таковы женщины, но у вас у самих, вероятно, были неприятности с ними.

Что касается меня, я очень люблю женщин. Какое в них обаяние! Какое чувство ритма!

Я уже проехал почти весь городок. Немного впереди справа я увидел свет и неоновую вывеску: «Горячие сосиски». Кажется, это то самое место, что мне нужно. Я притормозил. А когда вышел из машины, то почувствовал, что тело у меня одеревенело, как у покойника.

Да и как же ему не одеревенеть: я ехал без отдыха целых десять часов!

Я подошел к дому и заглянул в окно. Отличная закусочная. Все чисто и мило, за стойкой пара девиц. Роскошные такие беби! Одна рыжая, с глазами, которые сулят сплошные неприятности мужчинам. А у другой такая фигурка, что я искренне пожалел, что здесь только проездом, а не на каникулах. Мне было видно также несколько маленьких столиков и никого из посетителей, за исключением этих двух девушек и парня, который сидел за одним из столов и ел сосиски, одновременно пожирая глазами блондинку, ту, у которой отличная фигура.

Я взглянул на часы. Половина первого ночи. Потом щегольски надвинул шляпу и вошел.

— Привет, красотка, — обратился я к рыжей. — При виде вас у меня сразу появилось желание съесть огромный бифштекс по-гамбургски и выпить чашечку кофе и побольше сливок, потому что мама мне всегда говорила, что мне нужно поправляться.

— Эй, Алиса, — крикнула рыжая с улыбкой блондинке, — посмотри, пришел вылитый Кларк Гейбл. — И она занялась приготовлением кофе.

— Он не в моем вкусе, — ответила блондинка. — Мне больше нравится Спенсер Трэси. У него есть то, что заставляет всех говорить о нем.

— Ну, ладно, не будем спорить о вкусах. Для меня вы обе хороши. И если бы одной из вас здесь не было, я ни за что бы не остановился в этой закусочной, а поехал дальше. Вы замечательная парочка, так сказать, взаимно друг друга отлично дополняете… Кстати, не забудьте горчички и, пожалуйста, без лука!

— Спешите на свидание? — поинтересовалась рыжая.

— Мне это не светит пока, — ответил я. — Просто я никогда не ем лука. Это опасно. Никогда не знаешь, что может случиться. Я знал одного парня, который всегда ел бифштекс с луком. Так вот однажды, когда он встретился со своей девчонкой через час после обеда, та побежала звонить в военное министерство и попросила выдать ей противогаз.

Рыжая принесла мой заказ.

— Вы ведь, кажется, не здешний? — спросила она, дружелюбно взглянув на меня.

— Угу, — подтвердил я. — Я еду из Мексики, из Магдалены. Ищу своего друга Сэйджерса. Джеремеи Сэйджерса. Один парень в Ариспе оставил ему в наследство немного башлей. Думаю, что Сэйджерс будет рад узнать об этом. Вы когда-нибудь видели его?

— Неплохо получить наследство, — сказала рыжая. — По-моему, мы знаем этого Сэйджерса. Я видела, как он разговаривал как-то с Анни, она тоже торгует горячими сосисками, и старуха порекомендовала ему одно из заведений. Классная забегаловка для избранных.

— А у вас есть и такие? — пошутил я. — Послушайте, да ваш городок — настоящая малина.

— А вы как думали? У нас здесь есть все. А вот теперь и вы приехали, — захихикала она.

— А кто эта Анни?

— А, так, одна престарелая красотка, — сказала блондинка. — С шести вечера начинает пить мартини и к полуночи нагружается до краев. После этого приходит сюда и нагружается сосисками. Говорит, что это ее отрезвляет, и ей перестают повсюду мерещиться красивые ковбои. — Она вдруг умолкла. — Тише, вот она и сама.

Я повернулся к двери.

В закусочную вошла дамочка довольно пикантной наружности. На ней были туго обтягивающий фигуру джемпер и спортивные брюки. На ногах сандалеты. Чувствовалось, что она уже наглоталась такого количества спиртного, которого обыкновенному парню хватило бы по крайней мере на неделю.

Она взглянула на меня.

— А это кто такой? — спросила она.

— Я?.. Я парень, который верит в добрых волшебниц, — сказал я. — Слушайте, леди, — продолжал я, пока она не нашлась, что мне ответить. — Может быть, вы сможете помочь мне? Эти девушки сказали, что вы нашли работу одному парню, которого я ищу. Речь идет о парнишке по имени Джереми Сэйджерс. У меня для него хорошая новость. Его дальний родственник оставил ему наследство.

Неуверенным движением она начала вилкой ловить на тарелке сосиски.

— Я его устроила в отель «Миранда», — сказала она, — но он оказался таким ленивым, что его оттуда выгнали. И после этого он устроился сам. Работает в одном заведения на шоссе в пустыне. Гасиенда Алтмира. А что касается меня, то мне наплевать, где он работает, хоть у самого черта!

Она вдруг начала рыдать. Поистине, эти женщины просто непредсказуемы.

— Успокойтесь, — сказал я, — и расскажите лучше, где находится эта самая Алтмира.

Она тут же вытерла слезы.

— Поезжай через весь город, а когда доедешь до бензоколонки, повернешь направо на проселочную дорогу. Когда проедешь еще миль тридцать и увидишь, что дорога кончается, поверни опять направо. Только на твоем месте я бы свой бумажник оставила здесь. А то в тех местах хватает веселых парней.

Я поблагодарил ее, расплатился с рыжеволосой и смылся.

И вот я снова жму на акселератор и еду по пустыне. Миновал несколько закусочных, пивнушек, пару-другую живописных ранчо. Потом дорога сделалась пустынной, кругом ничего, только холмы, отдельные огромные деревья и кактусы. По спидометру я проехал уже двадцать миль. Я снова запел «Кактус Лизи». Потому что уже заметил, что как только я начинаю петь эту песенку, то еду гораздо быстрее.

Я все время думал о том, как тут устроился этот Сэйджерс и нашел ли он что-нибудь интересное для себя. Молодой ведь совсем паренек.

Наконец я увидел дом. Дорога стала более прямой, но более ухабистой. Потом она резко повернула вправо, и как раз в середине этого изгиба в довольно пустынном месте показалась гасиенда Алтмира. Это обычное для этих мест здание с верандой вокруг всего дома, а перед входом декоративные кактусы. По фасаду целый сноп неоновых огней, и, когда я подъехал поближе, я услышал звуки оркестра гитаристов, наигрывавшего популярную мелодию. Надо сказать, ребята знали толк в музыке.

Я нашел место, где можно было оставить машину. Когда я говорю, что нашел место, это значит я поставил ее сбоку от дома в тени глинобитной стены так, чтобы я сразу мог нажать на педали в случае, если мне придется убираться отсюда. Мне и раньше неоднократно приходилось оставлять машину в подобных местах, и я убедился, что ни в коем случае нельзя оставлять ее перед главным входом, где какой-нибудь любопытный парень может проделать эксперимент: посмотреть, что случится с шинами, если их проколоть чем-нибудь острым.

Я вошел через главный вход. Здание построено в мексиканском стиле. Входишь сразу в коридор, в конце которого занавес. Из-за занавеса слышатся звуки гитар.

Я прошел по этому коридору и, отодвинув занавес, заглянул.

И удивился. Местечко оказалось более приличным, чем я предполагал. Огромный зал с кирпичными стенами и деревянным полом. Как раз напротив меня — бар, рядом с баром — каменные ступеньки, ведущие наверх. Потом лестница поворачивает влево, и там находится еще комната. Дальше лестница ведет на деревянный ярус, опоясывающий зал с трех сторон. На четвертой стороне, слева от меня, балкона нет. В стене — огромные, во всю высоту зала окна, загороженные железными решетками. В зале — столики, и за некоторыми из них сидят люди.

В середине между столиками — отполированное место для танцев, и на этой площадке вытанцовывал смертельное танго с дамой, которая годилась ему в матери, местный красавчик. Высокий, стройный и гибкий. На нем были надеты мексиканские брюки и шелковая рубашка, а на лице блуждала глупейшая улыбка. Он водил и крутил эту прелестную матрону, всем своим видом давая понять, что ему гораздо приятнее было бы флиртовать с гремучей змеей, чем танцевать с такой партнершей. Оркестр — четыре парня в ковбойских штанах, сидевших на маленькой эстраде с левой стороны бара, — выдавал классическую испанскую мелодию. У бара вертелись четверо или пятеро парней. На всех были ковбойские или мексиканские штаны. Вероятно, они приехали из тех живописных ранчо, мимо которых я проезжал.

Наверху, в комнате, дверь которой выходила на балкон, слышались смех и громкий разговор. Налево в углу три парня, на вид мексиканцы, за бутылкой текилы ведут какую-то серьезную беседу. Направо за столиком компания парней, аристократов на вид, в смокингах, и с ними дамы в бриллиантах. Так как у входа я не видел никаких машин, то, очевидно, где-то с другой стороны дома был гараж.

Когда я вошел, парни, сидящие в баре, взглянули на меня и продолжали любезничать с веселенькой барменшей, стоявшей за стойкой.

Я выбрал столик около танцевальной площадки и сел. Через некоторое время ко мне подошел парень до того худой, что казалось, он вот-вот рассыплется, и спросил, чего я желаю. Я заказал яичницу с ветчиной и большую дозу виски. Официант смылся, а я развлекался тем, что наблюдал за парнем, который так старательно утанцовывал свою даму.

Он так крутанул ее, что гитаристы громко засмеялись. Может быть, они приняли его за сосунка, пристроившегося к богатой вдовушке, но я-то сразу понял, что это платный танцор. Когда парень приблизился ко мне, он повернул даму таким образом, что оказался лицом ко мне. Он улыбнулся чуть заметной извиняющейся улыбкой и дважды подмигнул мне.

Музыка кончилась, и парочка направилась к столику, на котором стояла бутылка шампанского. Через минуту из комнаты, которая находилась на половине лестницы налево, вышел парень в отлично сшитом смокинге и шелковой сорочке. Он посмотрел на меня и быстро сбежал по ступенькам вниз.

— Добрый вечер, сеньор, — сказал он. — Рад приветствовать вас в Алтмире. Надеюсь, вы найдете здесь все, что вам угодно.

Я улыбнулся в ответ.

— Я тоже на это рассчитываю, — сказал я.

— Давно в наших краях? — спросил он меня. — Мне кажется, я вас раньше не видел. Вы знаете, сеньор, вам повезло, что наш ресторан еще открыт, ведь сейчас уже около трех часов. Но сегодня у нас, как вы видите, целая компания. Надеюсь, что мы с вами будем встречаться и в дальнейшем.

Официант принес виски. Я налил себе большой бокал и передал бутылку этому любезному парню в смокинге.

— Выпейте, — предложил я ему, — и расскажите мне, кто вы такой?

Он улыбнулся и махнул рукой, давая понять, что пить он не хочет.

— Меня зовут Перейра, — сказал он. — Я — менеджер в этом заведении. Это очень хорошее место, да вы и сами в этом убедитесь.

— Отлично, — сказал я. — Я собираюсь немного задержаться в этих местах, так что, конечно, вы меня еще увидите не раз.

Официант принес мою яичницу, и я принялся за еду. Гитаристы снова заиграли, а платный танцор вскочил и начал прыгать вокруг своей дамы. Дама же, в свою очередь, проявила такие усилия, чтобы попасть в ритм задорной румбы, что казалось, она вот-вот выскочит из своего платья.

Когда они в танце проплыли мимо меня, я быстро проглотил виски и сделал вид, что здорово захмелел. Когда парень опять оказался лицом ко мне, я взглянул на него и улыбнулся. Он, в свою очередь, ответил мне радушной улыбкой.

— Хелло, сестренка! — довольно громко крикнул я.

Наступила тишина, так что можно было услышать даже стук упавшей иголки. Компания направо перестала пить, а парни, сидящие у бара, повернулись в мою сторону. Танцор усадил даму на место и небрежной походкой подошел ко мне.

— Что вы сказали? — спросил он меня.

— Я только спросил, как поживаешь, сестренка, — ответил я спокойно.

Но парень действовал быстро. Он ринулся вперед, и только я хотел встать, он дал мне подножку и одновременно врезал мне в нос. Я свалился как подкошенный. Вскочив, я хотел дать ему апперкот, но он уклонился. Я решил нанести прямой удар, но он и его парировал. Тогда я схватил его за рубашку и подтянул к себе, но он сделал японские ножницы, и мы оба упали. Оркестр перестал играть. Падая, я видел, что к нам бежит Перейра. Только я собирался встать, как танцор опять повалил меня, и, когда я наконец-то встал на ноги, видик у меня был, прямо скажу, неважнецкий. Я стоял, качаясь из стороны в сторону, как будто был пьян, и даже нарочно громко икнул, чтобы все в этом окончательно убедились.

Перейра стоял, изображая широкую улыбку.

— Сеньор, — сказал он. — Мне очень жаль, что у вас тут произошло недоразумение с одним из моих служащих. Пожалуйста, прекратите драку, я приношу вам свои извинения.

Он начал стряхивать пыль с моего костюма. Танцор опять вернулся к своему столику, где его ожидала дама. Я посмотрел на него.

— Пожалуйста, больше не начинайте драку, — продолжал Перейра. — Мы не любим, когда у нас происходят всякие недоразумения.

Я плюхнулся на стул.

— Пожалуй, вы правы, — сказал я ему. — Вероятно, я слишком много выпил еще до того, как появился у вас, во всяком случае, он имел полное право смазать меня по роже. Выходит, что он совсем не такой растяпа, как мне показалось. ректора банка, чтобы тот помалкивал насчет фальшивых облигаций. До Юмы поедешь на машине, а оттуда самолетом в Вашингтон и скажи там, что я прибыл и приступил к работе. Понял?

— Понял, — сказал он. — Но мне твой план не совсем нравится, Лемми. Мне почему-то кажется, что тут у некоторых людей появились сомнения относительно того, что я раньше работал в Голливуде и что моя специальность — танцор. Они начали меня подозревать.

— Ну и что? — сказал я ему. — Подозрения никогда никому не приносили вреда. Все будет о'кей, Сэйджерс.

Мы выпили еще и через некоторое время разыграли сценку дружеского прощения. Я попросил счет, оплатил его, пожелал спокойной ночи Перейре, который стоял у входа и улыбался, как будто он находился на седьмом небе.

Я сел в машину и поехал по дороге, о которой мне говорил Сэйджерс. Жара стояла невыносимая. Я как следует нажал на газ, и вскоре показалось ранчо. Я поставил машину за деревом, вышел и немного осмотрелся. В доме темно и никаких признаков жизни. Обошел кругом. Та же картина. Постучал в заднюю дверь, но никто не откликнулся.

Я повозился немного с замком, и не прошло и двух минут, как дверь открылась. Надо сказать, что я работаю с замками не хуже любого профессионального взломщика.

Войдя в дом, я включил свой фонарик. Небольшой холл довольно прилично меблированный. Из него шел коридор в большой зал, по обеим сторонам которого были двери. В конце коридора лестница на второй этаж. Я решил, что то, что я ищу, находится в спальне. Потихоньку поднялся наверх.

Наверху оказалось целых четыре спальни. В одной, по-видимому, спала служанка, вторая использовалась как кладовка, там лежало всякое барахло. По другую сторону еще две комнаты. Ни одна из них не привлекла моего внимания, но, когда я подошел к последней комнате, дверь которой оказалась запертой, я решил, что нашел то, что искал. Внимательно осмотрев замок, убедился, что его вполне можно отпереть моим ключом. Так оно и вышло. Быстро открыв дверь, я вошел, а как только вошел в комнату, то по запаху определил, что это именно та самая комната, которая мне нужна. Пахло дорогими духами — самый мой любимый запах гвоздики.

Сначала я опустил шторы на окнах, потом включил свой фонарик и осмотрелся.

Совершенно верно, это спальня женщины. На спинке кресла перекинут халат, а в углу стоит целый ряд очаровательных башмачков: лаковые на французских каблуках, шелковые туфельки из крепсатена и крепдешина, коричневые туфли для прогулок, сапожки для верховой езды, пара розовых ночных туфель, при виде которых самому закоренелому холостяку захочется срочно жениться. Туфельки, что и говорить, роскошные. Их владелица понимает толк в обуви. А если и остальная ее одежда на том же уровне, значит, дамочка что надо.

Я осмотрелся и постарался представить себе, куда женщина, умная женщина, может спрятать свои бумаги, да так, чтобы никто не догадался, где они находятся. Одно из двух: или она носит их с собой, или спрятала в таком невинном месте, где никто их искать не будет.

В углу на маленьком столике я увидел стопку книг. Я подошел к столику и начал перебирать книги, в четвертой сверху мои пальцы что-то нащупали. Это была книга стихов в кожаном переплете. Кто-то аккуратно вырезал середину на пятидесяти страницах этой книги и вложил туда конверт с письмами. Я взглянул на адрес, написанный на верхнем конверте, и улыбнулся, потому что там было написано: Грэнворт С. Эймс. Кларибель, Нью-Йорк Сити.

Кажется, я тебя застукал, Генриетта!

Я сунул письма в карман, а книгу положил на место. Закурив, запер за собой дверь и спустился вниз. Немного подождал, чтобы убедиться, что за мной никто не следит. Но все было о'кей!

Я вышел тем же путем, каким и вошел, и запер за собой входную дверь. Сев в машину, я развернул ее, чтобы ехать в Палм Спрингс. Но по дороге решил заехать на гасиенду Алтмира, посмотреть, как там обстоят дела.

Приехал я туда минут через пятнадцать. Огни везде погашены, весь дом погружен в темноту. Кругом ни звука.

Я подошел к входной двери. Заперта! Тогда я вспомнил об окнах и подошел к ним. Правда, решетки на них были заперты, но я легко справился с замком.

Из-за облаков показалась луна и осветила бар сквозь железные решетки. Тогда я осторожно влез в помещение, запер за собой окна и потихоньку пошел через зал. Но почему именно я старался делать все тихо, я и сам не знал. Мне показалось очень странным, что заведение так быстро закрылось, особенно если вспомнить, что, когда я уезжал, здесь было много народа, все веселились и никто домой не собирался.

Я прошел мимо эстрады для оркестра, остановился около бара и увидел, что на лестнице в лучах лунного света что-то сверкнуло. Это был серебряный шнурок от ворота шелковой рубашки Сэйджерса. На шнурке болтался кусок рубашки: очевидно, кто-то с силой сдернул его с шеи моего друга.

Я погасил фонарик и прислушался. Кругом тишина. Тогда я ощупью стал пробираться к бару. По-моему, там должна быть дверь наверх. Так и есть. Я нащупал ее, отпер своим ключом и вошел в кладовку. Это была комната, примерно в 15 квадратных метров, вся заставленная ящиками с вином и виски. В углу стояли два огромных холодильника. Повсюду валялись пустые бутылки.

Я заглянул в первый холодильник. Он был забит всякими мешочками и кульками. Во втором я нашел… Сэйджерса! Его тело с несколькими дырками от пуль было завернуто в мешковину. Вероятно, он от кого-то убегал, потому что два раза ему выстрелили по ногам и в третий раз с близкого расстояния в живот. Я видел следы пороха на его рубашке. И кто-то сорвал с него серебряный шнурок, оторвав при этом кусок рубахи.

Я запер холодильник и оставил все, как было. Потом вышел из кладовки, запер дверь и выпил большой стакан виски. Сел в машину и поехал в Палм Спрингс.

Жаркая ночь!

Но только не для Сэйджерса. Ему уже больше никогда не будет жарко….

Глава 2

ДЕЛО О ФАЛЬШИВЫХ ОБЛИГАЦИЯХ

Итак, я раздобыл эти письма. Когда я был на расстоянии примерно десяти миль от Палм Спрингса, я остановился, закурил сигарету и начал размышлять. Мне кажется, сейчас не стоит поднимать шум из-за убийства Сэйджерса, потому что это может вызвать определенные затруднения в расследовании дела о фальшивомонетчиках.

Вероятно, Сэйджерса они похоронят где-нибудь… еще до рассвета.

А чисто они проделали это с ним. Он, вероятно, сказал им то, что я ему велел, — что завтра уезжает в Арипсе за получением наследства. Значит, завтра он все равно должен был отсюда исчезнуть. А кого может заинтересовать, куда именно исчез платный танцор, в конце концов какая разница — одним больше, одним меньше. Значит, кто-то догадался, что он был не просто танцор. И, пожалуй, мне надо будет перекинуться парой слов со здешним начальником полиции, рассказать ему о том, что убили Сэйджерса, и попросить его не заниматься этим делом до тех пор, пока я не закончу свой флирт с фальшивомонетчиками.

Проезжая по одной из главных улиц города, я остановился около уличного фонаря, достал из кармана письма и прочитал их. Там было три письма. Отличный почерк! Буквы ровные, красивые, между словами соответствующие интервалы. Письма, написанные таким почерком, приятно и почитать.

Первое письмо послано из отеля в Хартфорде, штат Коннектикут, и датировано 3 января. В нем говорилось:

В третьем письме, написанном через четыре дня, то есть 12 января, было всего несколько строчек. Оно было послано из Нью-Иорка, и в нем говорилось:

Я положил письма обратно в карман и закурил сигарету. Эти письма доказывают, что не всегда бывает так, как предполагают люди. До сих пор все были уверены, что в день смерти Грэнворта Эймса Генриетта Эймс была в Хартворде, а последнее, третье письмо определенно доказывает, что в этот день она назначила ему свидание в Нью-Йорке и что она собиралась идти на все.

Легко понять, почему Генриетта так старалась заполучить обратно свои письма, но надо было быть абсолютной дурой, чтобы хранить их. Почему она их не сожгла? Во всяком случае, по мере необходимости я смогу использовать эти письма как средство заставить ее говорить, потому что я начинаю думать, что Генриетта отнюдь не такая уж невинная дамочка, за которую она себя выдает.

Откровенно говоря, я уже составил о ней определенное мнение.

Я достал записную книжку и нашел адрес начальника местного полицейского управления. Этот парень по фамилии Меттс живет как раз недалеко от того места, где я сейчас остановился. Конечно, вряд ли он будет особенно доволен, когда я вытащу его из постели в такое время ночи, но мне уже неоднократно приходилось убеж— даться, что полицейские редко бывают довольны чем бы то ни было.

Я подъехал к дому, оставив машину на другой стороне улицы, подошел к двери и нажал на кнопку ночного звонка.

Минут через пять дверь открыл он сам.

— Вы Меттс? — спросил я.

Он ответил утвердительно и спросил, что мне угодно. Я показал ему свою бляху.

— Мое имя Кошен, — представился я. Он улыбнулся.

— Входите, — пригласил он. — Я слышал о вас. Мне сообщили из канцелярии, что именно вам было поручено ведение этого дела. Вы ведь по делу о фальшивых облигациях?

— Точно так, — подтвердил я.

Я вошел вслед за ним в дом. Он провел меня в довольно уютную комнату на втором этаже, где усадил в огромное кресло и налил стаканчик отличного виски. Потом сел сам в ожидании, что скажу я.

На вид парень был умный. С длинным худым лицом и огромным носом. Думаю, у нас с ним не будет никаких неприятностей.

— Ну, шеф, — сказал я ему, — я не хочу тебе надоедать, хочу как можно скорее закончить дело, из-за которого приехал, и убраться отсюда. От тебя мне нужна только очень небольшая помощь. А именно вот что: когда вскрылось это дело с фальшивыми облигациями и меня назначили для ведения этого дела, я попросил нашего начальника в Лос-Анджелесе прислать сюда своего парня. Они прислали работника по фамилии Сэйджерс. Парень устроился работать на гасиенду Алтмира в качестве платного танцора.

Сегодня я побывал в их заведении и сказал, что Сэйджерс получил наследство и что ему нужно немедленно уехать. Но кто-то обо всем догадался. Когда я сегодня ночью, немного позже, вернулся в это заведение, я обнаружил в холодильнике труп Сэйджерса. Кто-то['садил в него пять пуль. Труп Сэйджерса и сейчас все еще там. Я сообщаю тебе об этом официально, потому что убийство в этом округе подлежит твоему расследованию. Но я не хочу, чтобы ты предпринимал какие-нибудь шаги в расследовании этого убийства сейчас. Я сообщу в Вашингтон, что имя Сэйджерса следует включить в список погибших на посту, и мы так и оставим на время это дело, потому что, если вы начнете поиски убийцы, вы можете вспугнуть фальшивомонетчиков. О'кей? Он кивнул.

— Мне кажется, это весьма разумное решение, — сказал он. — Я составлю официальный рапорт о смерти Сэйджерса, но ничего не буду предпринимать до твоего разрешения.

— Отлично, шеф, — сказал я. — А теперь другое. Кто сообщил в Вашингтон о том, что облигации оказались фальшивыми? Ты? Если ты, то откуда у тебя такие сведения? Тебе рассказал менеджер банка? Как все это случилось?

Он налил себе виски.

— Сейчас я тебе все расскажу. Я действительно узнал об этом от менеджера банка. Когда эта женщина, Эймс, приехала сюда, она открыла счет в банке. Заведующий банком, мой старый приятель, рассказал, что она положила на счет 2000 долларов. Когда от двух тысяч осталось всего десять долларов, она принесла в банк на пять тысяч долларов государственных облигаций и попросила занести их на ее личный счет.

Облигации были отлично отпечатаны. Он просмотрел их и не нашел ничего подозрительного, и только через час после ее ухода было установлено, что эти облигации фальшивые.

Заведующий позвонил миссис Эймс и сказал, что ее облигации фальшивые. Она как будто была несколько удивлена этим, но, по его словам, не проявила к делу особого интереса. Она просто сказала «о'кей» и повесила трубку. На следующий день он написал ей письмо, в котором говорилось, что он будет рад, если она заглянет в банк.

Она пришла. Тогда заведующий сказал, что дело гораздо серьезнее, чем она предполагает. Он должен сообщить куда следует о фальшивых облигациях; самое лучшее, что она может сделать, — это сообщить ему, откуда у нее эти бумаги. Она сказала, что получила их от своего мужа, всего на сумму 200 000 долларов, и что он купил их для нее в Нью-Йорке на свои кровные денежки.

Когда заведующий попросил более точно указать, где он их купил, она сказала, что в банке, на что заведующий заметил, что этому трудно поверить, так как банк не может продавать фальшивые облигации. Но она за— явила, что это все, что ей известно, и встала, собираясь уходить. Тогда заведующий спросил ее, где находится ее муж, так как придется задать и ему несколько вопросов.

Она повернулась к нему и, слегка улыбнувшись, сказала, что довольно трудно задать ее мужу какие-бы то ни было вопросы, так как он покончил жизнь самоубийством в Нью-Йорке 12 января этого года. Заведующего несколько смутили эти слова, но он все же предупредил ее, чтобы она была очень осторожной, так как распространение фальшивых облигаций — преступление в федеральном масштабе, и лучше будет, если она принесет ему все остальные облигации, чтобы он убедился, не фальшивые ли они.

Через некоторое время она принесла ему и остальные бумаги на сумму 195 000 долларов в купюрах по 5, 10, 20 и 50 тысяч долларов с обычными процентными купонами на них.

Крат — заведующий банком — уже предупредил меня, и, когда она ушла, я пришел к нему, просмотрел все облигации и убедился, что все они фальшивые, но сделаны так чисто, что не сразу и разберешься.

Вот и все. В этот же день я сообщил обо воем в Вашингтон, и тебя назначили для расследования. Что ты теперь собираешься делать? Как ты думаешь, знала ли она о том, что облигации фальшивые, и действительно ли она получила их от своего мужа перед тем, как тот покончил с собой?

— Не знаю, шеф, — откровенно признался я. — Дело сложное!

— И весьма интересное, не так ли?

— Это так, — согласился я. — И какое еще интересное! Вот как я его себе представляю…

Этот парень, Грэнворт Эймс, и Генриетта были женаты в течение примерно шести лет. Он игрок. Играл на бирже. Иногда загребал кучу денег, а бывало, когда им было нечем заплатить за квартиру. Но все же они вели обеспеченный образ жизни: жили в Кларибеле в Нью-Йорке, швыряли деньгами направо и налево. Считалось, что это была счастливая супружеская пара. Их квартира выглядела как довольно уютное гнездышко. О'кей. В конце прошлого года Грэнворт Эймс провел крупную игру и в результате этой операции получил прибыль в четверть миллиона. Теперь парень стал при деньгах.

Очевидно, после долгих размышлений он пришел к заключению, что хватит ему этих взлетов и падений на бирже, нужно наконец стать благоразумным и некоторую часть прибыли придержать. 50 000 долларов он положил в банк на чековую книжку, а на остальные 200 000 купил государственные облигации. Принес в контору, положил в конверт, запечатал, вызвал по телефону своего адвоката и сказал, что этот пакет должен быть передан его жене, Генриетте Эймс. Он думал, что, если передаст деньги ей, они будут в большей сохранности. Она дама бережливая и не позволит ему слишком быстро растрясти их.

Адвокат, наверное, был удивлен такому заявлению Грэнворта, но в конце концов порадовался, что у Грэнворта проснулся здравый смысл. Поэтому он оформил все на имя Генриетты Эймс, и облигации, кстати, были самые настоящие, а не липовые.

О'кей. Грэнворт находился на вершине счастья: у него красавица жена — говорят, что Генриетта Эймс действительно роскошная беби, — на чековой книжке у него 50 000 долларов. Он никому ничего не должен, и вообще все в полном порядке.

Создается впечатление, что Грэнворт действительно образумился Он даже решил купить себе страховку. Грэнворт к этому времени уже был застрахован во «Второй Национальной Корпорации», но решил увеличить сумму страховки до ежегодного взноса в 30 000 долларов. Данные медицинского осмотра показали, что со здоровьем у него все в порядке, и ему выдали новый полис, но с одной оговоркой…

Дело в том, что два года тому назад этот парень, Грэнворт Эймс, пытался покончить жизнь самоубийством, хотел прыгнуть в Ист Ривер. У него тогда не клеились дела, и он прыгнул в реку. Попытка не удалась, так как полицейский патруль выловил его.

Учитывая это обстоятельство, страховая компания сделала небольшую оговорку: в случае, если он и в будущем попытается покончить жизнь самоубийством, страховка будет аннулирована; то есть они будут обязаны выплатить страховую сумму в любом случае, кроме самоубийства.

Понятно? Ну, все было о'кей! Он провернул на бирже еще одну сделку, в результате которой ему посчастливилось получить еще 12 000 долларов. Это произошло 12 января.

Итак, у него 60 000 долларов на чековой книжке в банке, никаких долгов, красавица жена с 200 000 долларов в государственных облигациях, и, по свидетельству врачей страховой компании, отличное здоровье. И что же происходит? А вот что: он вдруг ни с того, ни с сего кончает жизнь самоубийством! Ты можешь это понять?

Вечером 12 января он задержался в конторе со своим секретарем, парнем по фамилии Бэрдль. Жена его в это время, по слухам, находилась в Хартфорде в штате Коннектикут. Он собирался вечером пойти в гости к своим знакомым, но, как уверяет Бэрдль, Эймс был чем-то сильно взволнован.

В восемь часов он свернул свои дела и позвонил в гараж, чтобы ему подавали машину. Он выпил большой стакан виски, пожелал Бэрдлю спокойной ночи и уехал.

Бэрдль уверяет, что Эймс в тот вечер вел себя как-то странно.

У него был серо-голубой «кадиллак», машина, которую вовек не забудешь! Десять минут десятого ночной сторож на пристани Коттон Уорф увидел, как Грэнворт наскочил на деревянную сваю и грохнулся в Ист Ривер

На следующее утро машину выловили. Грэнворт здорово покалечился. Его отвезли в морг, вызвали по телефону Бэрдля для опознания трупа, и тот подтвердил, что это Грэнворт Эймс. В кармане бумажника у Эймса нашли записку, в которой он писал, что у него что-то не в порядке с головой и что он считает это лучшим выходом. Просит передать жене уверения в своей горячей любви и приносит ей за все извинения.

Вызвали жену. Она была буквально сражена новостью. Парня похоронили. Вот и все.

После приведения в порядок всех дел, Генриетта решила поехать на отдых в гасиенду Алтмира, которая является собственностью Грэнворта Эймса. Он купил ее два года тому назад, когда приезжал сюда, и сдал в аренду Перейре, который называет себя менеджером этого заведения. Генриетта поселилась здесь, а нью-йоркскую контору передала секретарю Грэнворта — Бэрдлю, потому что когда-то Грэнворт сказал, что таково его желание.

Миссис Эймс приехала сюда с 5000 долларов наличными, которые, вероятно, остались после смерти Грэнворта, и, кроме того, она привезла облигации на сумму 200 000 долларов.

Ну, а дальше ты все знаешь. В Вашингтоне стало известно о фальшивых облигациях, и меня назначили на эту работу.

Я сначала просмотрел все материалы следствия, поговорил с Бэрдлем. Он все подтвердил, в том числе и то, что Генриетта была отличной женой и что она была слишком хороша для такого типа, как Грэнворт.

Я решил, что пока буду разбираться в делах, было бы неплохо, чтобы кто-нибудь взглянул на эту дамочку. Поэтому сюда послали Сэйджерса. Ему дали приказ любым способом устроиться на работу в Алтмиру и выяснить всю ситуацию. Он мне все рассказал сегодня ночью, но, к сожалению, знал он очень немного. Вот и все. Ну, что ты на это скажешь?

Меттс почесал в затылке.

— Скажу только, что все это очень интересно, — проворчал он. — По-моему, кто-то забрал у нее настоящие облигации и подменил их фальшивыми.

— Может быть, так, — сказал я, — а может быть, и не так. Слушай, шеф, скажи мне вот что: кому, кроме тебя, заведующий банком рассказывал о том, что она пыталась ему всунуть фальшивые облигации?

— Никому. Крат сам мне говорил, что он ни с кем не делился об этом. Он отдал строгий приказ своим сотрудникам в банке — никому ни слова. Он сказал им, что это дело федеральных властей, и лучше будет, если меньше людей будут об этом знать. Ну, естественно, я тоже никому ни слова. Я знал, что сюда вот-вот должен прибыть федеральный агент, да и вообще-то я о своих делах никому ничего не рассказываю. — Он внимательно посмотрел на меня. — Слушай, не думаешь ли ты?..

— Я ничего не думаю, — перебил я его. — Вот что случилось дальше. Предписание заняться этим делом я получил десять дней тому назад. В то время я был в Пенсильвании. Я сразу приехал в Нью-Йорк и остановился в одном из отелей на 30-й улице. На другой день я получил анонимное письмо, в котором мне советовали поехать в Палм Спрингс и хорошенько обыскать дом миссис Эймс, где я могу найти несколько интересных писем. И я их нашел. Сэйджерс сказал мне, где находится это ранчо, я поехал туда — там никого не было — и сразу же нашел письма. Они были в книге с вырезанными страницами. Ну, знаешь, шеф, это старый всем известный трюк. Из этих писем следовало, что отношения между Генриеттой и Грэнвортом были отнюдь не такими хорошими, как об этом все думали. Больше того. Из писем следует, что в вечер самоубийства Грэнворта Генриетта была не в Коннектикуте, а в Нью-Йорке, и имела крупный разговор с Грэнвортом. Как тебе это нравится? Он свистнул.

— Это интересно, — сказал он, наливая мне еще бокал, — может быть, вообще не было никакого самоубийства, а это она его убила. Женщины могут проделывать такие штучки.

— И еще как могут, — согласился я. — Но зачем ей понадобилось убивать его? Может быть, она узнала, что облигации на 200 000 были фальшивые, и она рассердилась на него за это? Это было бы довольно убедительным мотивом. Но, с другой стороны, если ей было известно, что облигации фальшивые, что же она полезла с ними в банк? Неужели она такая дура? Она могла бы всучить их кому-нибудь другому, кто не так хорошо разбирается в этих делах, как банковские работники. — Я покачал головой. — Ничего не понимаю.

Он улыбнулся.

— Женщины забавные создания, — сказал он. — Иногда они делают очень странные вещи. Даже лучшие представительницы женского пола.

Я выпил.

— Что ты мне говоришь! — возразил я. — Я их тоже отлично знаю. Вообще женщинам на вое наплевать. Раз уж им засела в голову какая-нибудь идея, они способны на все!

— Да, — согласился Меттс. — Ну, а что же ты собираешься делать?

Я улыбнулся.

— Хорошо, шеф, я скажу тебе. Я, конечно, не собираюсь бегать по здешним местам, потрясать своей бляхой и громко кричать, что я федеральный агент. Нет, я буду жить в отеле «Миранда» как человек, приехавший из Магдалены. Приехал сюда, чтобы сообщить Сэйджерсу о том, что он получил в наследство деньги, и сейчас остался ненадолго, чтобы провести здесь свой небольшой отпуск.

Завтра, вечером я опять поеду на гасиенду Алтмира. Мне хочется поближе держаться к этим парням. Если они затеют карточную игру, то я присоединюсь к ним. Познакомлюсь с Генриеттой, постараюсь узнать, что представляет собой эта дамочка. Действительно ли она экстра-класс, или просто одна из представительниц женского пола, избравшая своей профессией мошенничество и обман.

Я хочу также выяснить, кто убил Сэйджерса и почему. Я хочу узнать все относительно этих фальшивых облигаций.

— Что же, — сказал он, — вероятно, ты не хочешь, чтобы я и мои ребята вмешивались в твои дела на этой гасиенде?

— Ты чертовски прав, — сказал я. — Скажи, а это место действительно такое подозрительное, как о нем говорят?

Он пожал плечами.

— Это одно из известных злачных заведений в здешних местах, — ответил он. — У нас есть много жалоб от ребят, которые потеряли там свои деньги. Ты ведь знаешь, азартные карточные игры преследуются законом, и мы время от времени делаем налеты. Но все это так — детские забавы, потому что как можно остановить людей, которые хотят играть краплеными картами, если это их единственное призвание? Месяцев девять тому назад, в пустынном месте за гасиендой нашли одного парня. Его избили до неузнаваемости, и он был уже мертв. Упорно ходили слухи, что его так обработали на гасиенде после того, как отобрали все деньги. Я ездил туда, но никаких оснований для возбуждения дела не нашел. Я ничего не мог доказать.

— О'кей, шеф, — сказал я, протянув ему руку. — Пожалуй, я теперь к тебе должен наведываться пореже. Не стоит нам показываться вместе; если ты мне понадобишься, я тебе позвоню. А я буду жить в отеле «Миранда» под именем Фрэйм, Селби Т. Фрэйм из Магдалены, Мексика.

Я вышел, сел в машину, подъехал к отелю «Миранда» и зарегистрировался там. Поднявшись наверх, выпил кофе и снова перечитал все три письма. И все-таки я ничего не мог понять.

У меня из головы не выходила одна мысль. Мне бы очень хотелось знать, кто прислал мне анонимку о том, что я могу найти эти три письма на ранчо Генриетты. И, по-моему, я догадываюсь, кто это. Единственный, кому было известно, что я остановился на 30-й улице, был Лэгдон Бэрдль, секретарь Грэнворта Эймса, и, пожалуй, я попробую в самое ближайшее время взять его на пушку.

Но если даже это он, откуда ему известно, что Генриетта вообще взяла их?

И еще одна вещь смущает меня. Всякое расследование — очень трудное дело. Смею вас уверить, что это очень не легкая работа. Может быть, кто-то сознательно хотел, чтобы я их нашел?

Я решил лечь спать, потому что, как я вам раньше уже неоднократно говорил, я большой поклонник постели. Если бы все парни и девчонки проводили больше времени в кроватях, чем рыскать по всяким злачным местам, у нас оставалось бы время на то, чтобы с аппетитом покушать слойки с кремом.

Интересно, что за дамочка эта Генриетта? Говорят, роскошная. Что ж, надеюсь, что это правда. Потому что, уж если мне придется арестовать какую-нибудь дамочку, куда лучше, если на нее будет приятно посмотреть.

А вы как думаете?

Глава 3

ГЕНРИЕТТА

На следующий день с утра я ничего не делал. После ленча направился на телеграф и послал шифрованную телеграмму в Нью-Йорк — попросил прислать мне список служащих, которые работали у Грэнворта Эймса, а также по возможности сообщить, где они сейчас находятся.

Самоубийство Эймса кажется мне очень подозрительным.

Основная разница между тем, что вы читаете в детективных романах, и тем, что происходит в жизни, заключается в том, что в действительности все бывает гораздо непонятней, чем в книгах. Ни у одного писателя ни разу не хватило пороха описать действительное происшествие, потому что в этом случае ему никто бы не поверил. А вот в детективных романах преступники всегда оставляют целую охапку всяческих улик, которые валяются под ногами, подобно кожуре от бананов и только ждут, чтобы какой-нибудь сыщик на них поскользнулся.

Что касается меня, то я всегда иду туда, куда ведут меня мой нюх и интуиция. Такова моя система. Я никогда ничему не верю, пока сам не удостоверюсь в этом.

Нью-йоркский следователь, который вел дело Грэнворта Эймса, утверждает, что тот покончил жизнь самоубийством. Ну что ж, пусть будет так. Я не собираюсь сейчас возобновлять это дело, если только, конечно, это не будет необходимо для распутывания истории с моими фальшивомонетчиками. Вы сами понимаете, я — федеральный агент и не мое дело проверять правильность действий полиции. В то же время я хочу выяснить кое-какие обстоятельства, потому что, по-моему, фальшивые облигации имеют возможное отношение к самоубийству Эймса. Ну, прежде всего должен быть какой-то человек, который заменил подлинные облигации фальшивыми. Видимо, это случилось уже после того, как они были переданы Генриетте Эймс. Это могло быть сделано без ведома Грэнворта Эймса, но также весьма возможно, что он и знал об этом, хотя что это ему давало, не могу понять.

В то же время и сама Генриетта могла после смерти Эймса достать где-нибудь фальшивые облигации, надеясь, что ей легче будет их сбыть, так как всем известно, что Эймс оставил ей облигации на сумму в 200 000 долларов. Но, даже если бы это было так, вряд ли она настолько глупа, чтобы сунуться с ними в банк. Эти облигации она могла бы обменять в любом месте, зачем же ей было лезть именно в банк, где сидят специалисты? Предположим, что она хотела сознательно подсунуть фальшивки. Тогда где настоящие? Мне все почему-то кажется, что существует связь между делом о фальшивомонетчиках и той заварушкой между Генриеттой и Грэнвортом по поводу той самой женщины, о которой она пишет в своих письмах. Интересно, почему это Эймс покончил жизнь самоубийством именно в тот день, когда он виделся с Генриеттой?

И еще одно обстоятельство. В Нью-йоркской полиции мне сказали, что на следствии Бэрдль, секретарь Эймса, и слуги, работавшие на квартире Эймса, единодушно утверждали, что миссис Эймс в день самоубийства мужа была в штате Коннектикут и приехала оттуда только на похороны по телеграфному вызову Бэрдля.

Так или иначе, мне нужно было как можно скорее взглянуть на эту самую Генриетту, и, может быть, в результате нашего с ней разговора кое-что и прояснилось бы.

Я сижу на балконе около окна в моей спальне и потягиваю виски с мятным сиропом. Мои мысли перенеслись на Сэйджерса. Интересно, почему его убили? Ведь никому не могло прийти в голову, что между мной и Сэйджерсом существует какая-то связь. Мы отлично разыграли сценку с дракой в ту ночь, и никто не мог догадаться, что мы тогда за столиком не просто дружески болтали за чаркой, а он докладывал мне о деле.

Значит, на гасиенде кто-то решил, что Сэйджерсу известно больше, чем это было на самом деле. И поэтому, когда он сказал, что собирается ехать за наследством, кто-то принял решение, что ради безопасности его следует пристрелить. И стреляли в него как-то странно.

Если судить по серебряному шнурку, который я нашел на лестнице, его убили в тот момент, когда он сходил по лестнице вниз. А стреляли ему в живот с расстояния не больше четырех футов, о чем свидетельствует прожженная пулей дырка в одежде.

Вероятно, это было так: Сэйджерс был в одной из комнат, дверь из которой выходила на внутренний балкон. Кто-то выстрелил ему в живот, и так как у Сэйджерса, вероятно, не было с собой оружия, он решил убежать, пока его окончательно не пристрелили. Он выскочил на балкон и побежал вниз по лестнице.

Тогда стрелявший парень перегнулся через перила балкона и пустил пару пуль ему по ногам. Сэйджерс упал. Тогда убийца подошел к нему ближе и всадил в него еще несколько пуль. Потом спустился по лестнице ступеньки на две ниже Сэйджерса, схватил его за серебряный шнурок и подтащил к себе, чтобы взвалить на плечо. Шнурок лопнул, и маленький кусочек его с кисточкой и с куском рубашки скатился к самому подножью лестницы, где я его и нашел. Потом убийца убрал труп Сэйджерса в один из холодильников. Все это, конечно, очень интересно, но мне это ничего не дает, кроме дикого желания добраться когда-нибудь до этого парня и сначала как следует расправиться с ним кулаками, а потом всадить в него пару пуль.

После этих размышлений, я пошел в комнату, лег в постель и занялся чтением детективного журнала, потому что это занятие лучше всего способствует моему отдыху. Когда на небе стали зажигаться вечерние звезды, я встал, надел свою лучшую шелковую сорочку, вечерние брюки и белый смокинг. В этом костюме я стал похож на японского императора. Спустившись вниз, я сытно поужинал и немного пошутил с дежурной телефонисткой, сидевшей на коммутаторе отеля.

В 11 часов вечера я на машине отправился на гасиенду Алтмира. Я решил там немного поболтаться и посмотреть, не произойдет ли что-нибудь интересное.

Отличная ночь! Подъезжая к гасиенде, я услышал звуки гитар. Сзади дома было привязано с полдюжины лошадей, а сбоку в гараже стояли две машины. Я поставил там и свою и прошел в зал через главный вход.

Перейра был на месте. Он, как и вчера, был разодет франтом, и, когда я еще проходил по коридору, за занавесом слышался шум от многих голосов. Перейра предложил мне сначала выпить стаканчик за счет ресторана. Я сказал, что охотно выпью, и, пока я сдавал на вешалку шляпу, мне принесли большой бокал. Я пожелал Перейре доброго здоровья и выпил. Он бросил на меня быстрый взгляд и сказал, что если я хочу сыграть во что-нибудь, то игра начнется после двенадцати, в одной из комнат па втором этаже, как раз напротив лестницы. Я поблагодарил его и сказал, что я люблю играть во что угодно, начиная с игры в кости.

Он засмеялся, а я прошел по коридору и, отодвинув занавес, заглянул внутрь.

В зале собралось довольно много народа. Все столики были заняты парнями, некоторые из них с дамочками. Прислонившись к стойке бара, стояло двое-трое ковбоев, не знаю уж настоящие или вырядившиеся так из пижонства. Танцплощадка была битком набита танцующими. С балкона свисали разноцветные ленты, а на стенах всеми цветами переливались испанские шали и мексиканские одеяла. Роскошное местечко! Оркестр отлично знает свое дело и наигрывает сейчас душещипательную мелодию, какое-то мексиканское танго, а стоящий на эстраде парень сладчайшим голоском напевает о том, как умирают от любви. Да, такая песня может разбить не одно женское сердце.

Женщины, сидящие за двумя или тремя столиками около самой эстрады, смотрели на него таким взглядом, как будто он ангел, сошедший с небес или что-то в этом роде. Когда один из сидевших с ними мужчин, по-видимому, бизнесмен из Лос-Анджелеса, пытался что-то сказать, они все накинулись на него и заставили замолчать, чтобы не пропустить вдруг пару-другую тактов из этой песни. Это еще раз доказывает, до чего бабенки бывают шальные, прямо до чертиков. Допустим, выходит она замуж за бизнесмена, покупает он ей всякие красивые платья и возит по злачным местам, а она стреляет глазками в разных дешевеньких типов вроде певцов джаз-оркестров ночных клубов. Иногда эти бабенки даже удирают с певцами. Певец ее, конечно, бросает, а она тогда начинает охотиться за бизнесменом, которого бы ей удалось женить на себе для того, чтобы он покупал ей красивые наряды, а она опять строила бы глазки парням из джаза.

Так вот, я уже говорил вам, что местечко это роскошное, и, когда я уже собрался войти в зал, то увидел, что в мою сторону направляется одна дама. Она вышла из комнаты, что налево. Да-а! Природа выдала этой красотке полный комплект всего, что полагается! Высокая, стройная, не женщина, а картинка! И шла она высоко задрав нос, как королева. Брюнетка. Прическа самая наимоднейшая. Роскошная беби! Но вид у нее свирепый. Губы сурово сжаты. Не знаю почему, но я сразу подумал, что это и есть Генриетта.

Я оглянулся назад в коридор. Перейра стоял все там же, болтая с девушкой у вешалки. Я кивнул ему, и он подошел.

— Кто эта беби, Перейра? — спросил я его. — Вон та, которая только что села за столик совсем одна? Я и не знал, что у вас водятся такие дамочки.

Он улыбнулся. Этот Перейра напоминал мне змею. Не нравится он мне.

— Сеньор, — сказал он, — у нас есть все. А эта леди — сеньора Генриетта Эймс.

— Да что вы говорите?! — воскликнул я, разыграв искреннее изумление. — Послушайте, Перейра, а это не та самая дама, которая была замужем… тьфу, черт, как же его имя… ах, да, Грэнворт Эймс, который покончил с собой в Нью-Йорке? Я в то время как раз был в Нью-Йорке и читал об этом в газетах.

Он кивнул и сделал такую мину, как будто выражал глубокое соболезнование. Потом он начал мне рассказывать, что Генриетта приехала на гасиенду Алтмиру в полной уверенности, что это заведение принадлежит ее мужу Грэнворту. Но он, Перейра, должен был выполнить свой долг и сказать ей, что это заведение давно заложено, а так как Грэнворт не выплатил соответствующую сумму, то теперь заведение перешло в полную его собственность.

Он развел руками.

— И знаете, сеньор, у этой несчастной леди много всяких неприятностей. Что-то у нее там неладно с деньгами. Я, сеньор, по натуре очень добрый человек. Мне жаль эту бедную женщину. И я разрешил ей остаться здесь и играть роль хозяйки до тех пор, пока не придумает что-нибудь для себя.

— Что ж, выходит, вы отличный парень, Перейра, — сказал я. — Как насчет того, чтобы познакомить меня с этой леди?

Он поспешно кивнул, но я тут же сказал, что пока не стоит, потому что как раз в этот момент к столику, за которым сидела Генриетта, подходил какой-то довольно красивый парень. И по тому, как он смотрел на Генриетту и как она, в свою очередь, посмотрела на него, я понял, что эту парочку связывают довольно теплые чувства. Я улыбнулся Перейре.

— Кажется, у нее уже есть дружок? — сказал я. — Красивый парень. Кто он?

— Его зовут Мэлони. Он довольно часто сюда заходит, играет в карты. Может быть, он и сегодня будет играть.

— Что ж, надеюсь, что я сегодня выкачаю из него немного башлей, — сказал я. — Между прочим, меня зовут Фрэйм. Селби Фрэйм. У вас здесь крупные ставки?

0-и пожал плечами.

— Это зависит исключительно от вас самих, сеньор Фрэйм.

Я сказал «о'кей» и пошел к столику, где заказал себе большой бокал виски. По-моему, сейчас не стоит пытаться заговорить с Генриеттой, пока этот парень крутится возле нее.

А время шло. Вскоре ко мне подошел Перейра и представил меня компании, сидевшей за большим столом. Ребята оказались очень приветливыми, а их дамы умели отлично танцевать. Если бы мои мысли не были заняты предстоящей работой, я бы, наверное, получил огромное удовольствие от этих танцев.

Около двух часов народ стал постепенно расходиться, и через полчаса в зале почти никого не осталось. Так, человек десять — двенадцать. Очевидно, это были те, кто собирался играть.

Моя компания тоже начала расходиться, и после того, как я распрощался с ними, ко мне подошел Перейра и сообщил, что игра скоро начнется. Он сказал, что я, вероятно, помню, где находится зал — как раз напротив лестницы на верхнем этаже. Я поблагодарил его и сказал, что знаю, где это, но сначала хочу немного пройтись. Я вышел на улицу и обошел вокруг здания в надежде что-нибудь разнюхать. У меня есть свой метод игры. Я люблю вступать в игру, когда страсти более или менее уже накалятся. Минут через 20 я вернулся. Официанты запирали окна, музыканты запаковывали свои гитары, почти все огни были погашены.

Я поднялся в комнату на втором этаже. Это довольно большой зал с огромным столом посредине. За столом идет игра в баккара, а в углу за маленьким столиком три парня и две дамы играют в покер.

Мэлони играет в баккара, а рядом стоит, наблюдая за его игрой, Генриетта. Все ребята наверху одеты в смокинги, но рожи у двух-трех парней показались мне довольно наглыми, чтобы не сказать больше. Вероятно, во время игры все время разносят выпивку, так как в комнате царит соответствующая атмосфера, как это бывает, когда люди здорово навеселе.

В дверь заглянул Перейра и потом опять куда-то ушел. Я решил немного понаблюдать за игрой.

У Мэлони дела шли неважно. Он уже здорово проигрывался, и вид у него был довольно бледный. Мне показалось, что он чем-то слегка озадачен, как будто чего-то не может понять, и я подумал, не передергивают ли здесь карты.

Минут через десять Мэлони держал банк и в конце концов продулся окончательно. Проиграл он, видимо, много. Он обернулся и с глупой улыбкой поглядел на Генриетту.

— Что-то у меня ничего не получается сегодня, — пожаловался он. — И вообще здесь мне никогда не везет.

Она улыбнулась, и, поверьте мне, ее зубки вполне соответствовали всему остальному. Да, я не говорил вам, что у нее великолепные темно-синие глаза?

— Почему бы вам не отдохнуть? — спросила она. — Может быть, вы хотите, чтобы я разок сыграла вместо вас?

С другой стороны стола сидел огромный парень. Широкоплечий, с худым лицом и копной черных волос. Я слышал, как его называли Фернандесом. Пока они разговаривали, он не спускал с Мэлони глаз.

Наконец он вмешался в их разговор:

— Кажется, счастье отвернулось от вас обоих? — спросил он. — Но, — добавил он с усмешкой, — может быть, вы считаете, что вы всегда должны выигрывать? Может быть, вы вообще не любите проигрывать? Мэлони покраснел.

— Что я больше люблю: выигрывать или проигрывать — это мое личное дело, Фернандес, — сказал он, — и ваши шутки на этот счет совершенно излишни. Я не возражаю против проигрыша, я только хочу сказать, что у меня вошло в привычку вечно проигрывать здесь, — он улыбнулся довольно саркастически. — Но, может быть, это только мое воображение?

— Да что ты мелешь? — заорал Фернандес. Он медленно встал и отодвинул стул. Потом перегнулся через стол и правой рукой выдал Мэлони отличный удар по физиономии. Звук от удара разнесся по крайней мере на целую милю.

Все стихло. От удара Мэлони повалился на пол вместе со стулом. Он поднялся и стоял, пошатываясь на нетвердых ногах. А в это время Фернандес обежал стол и ударом под подбородок опять сбил его с ног. Фернандес был похож на разъяренного тигра. Он страшно рассвирепел, вероятно, еще и от того, что успел уже понюхать кокаинчика.

Я стоял в углу, спокойно закуривая сигарету. Меня это начинало явно интересовать.

Генриетта прижалась к стене и не спускала глаз с Мэлони. Глаза ее сверкали, и, вероятно, она молила Бога, чтобы он помог Мэлони подняться на ноги и выдать Фернандесу, что полагается. В углу, за покерным столиком, одна из дам, тоже, видимо, прилично пьяная, начала истерически хихикать. Очевидно, она находила все это очень забавным.

Мэлони встал. Он весь трясся, но все-таки побрел к Фернандесу и замахнулся правой рукой. Но Фернандес успел блокировать удар, и, прежде чем Мэлони что-то сделал, Фернандес выдал ему еще один апперкот. Мэлони снова упал. И куда девалась его красота! Один глаз закрылся, а по лицу струями лилась кровь.

Игравшие в покер встали. Один из них, маленький паренек, подскочил к месту драки.

— А ну, вы, ослы, прекратите! — прикрикнул он. — Где вы, по-вашему, находитесь? В Мэдисон Сквер Гарден? И вообще, что с тобой, Фернандес? Почему ты всех всегда задираешь?

Фернандес повернул к нему свое туловище.

— Тебе что, это не нравится? — спросил он и двинул маленького паренька по лицу тыльной стороной ладони. — Если тебе это не нравится, можешь убираться отсюда!

Наступила зловещая тишина. Как пишут в книгах, атмосфера накалилась. Никто не издал ни звука. Тогда маленький паренек, которого только что смазали по роже, встал и вышел из зала. Его партнеры последовали за ним. Мэлони встал, прислонившись к стене. Вид у него ужасный. Вероятно, первый удар Фернандеса, тот, который он нанес ему за столом, сразу сшиб его с катушек.

Я подошел к нему.

— Слушай, парень, почему бы тебе не выйти куда-нибудь и не вымыть свою физиономию? Она у тебя сейчас довольно некрасивая. И на твоем месте я бы выпил стаканчик. По-моему, это именно то, что тебе сейчас требуется.

Я повернулся к Генриетте и улыбнулся.

— Послушайте, леди, — сказал я. — Заберите-ка вы его и исполните роль сестры милосердия, оказывающей первую помощь. А потом, я думаю, мы сможем с вами еще и сыграть в карты.

Пока я это говорил, в комнату влетел Перейра. Удивленный, он остановился в дверях. Наверное, Фернандес — его друг и настоящий хозяин этого заведения. Генриетта мне ничего не ответила, но мне показалось, что, если бы у нее был револьвер, она непременно разрядила бы его в Фернандеса. Она просто заграбастала Мэлони и подтолкнула к двери.

Когда они выходили, Фернандес посмотрел им вслед и рассмеялся гадким смешком.

— Забери этого сопляка и брось его где-нибудь! — крикнул он.

Генриетта повернулась. Она побледнела как смерть и до того рассвирепела, что прямо-таки не знала, что ей делать. Фернандес глядел на нее и улыбался. Потом подошел к ней, и прежде чем она успела опомниться, поцеловал прямо в губы.

— Давай топай, сестренка, — сказал он ей. — И не злись. Тебе это все равно не поможет.

Затем он повернулся к столу.

— Ну, может быть, продолжим игру? — спросил он, беря со стола карты. Четверо парней, игравших за большим столом, уселись.

— А вы не присоединитесь к нам? — обратился ко мне Фернандес.

Я кивнул головой.

— Хорошо, — ответил я. — Только подождите минутку, мне нужно кое-что сделать.

Я повернулся и вышел из комнаты. Генриетта волокла Мэлони вдоль балкона в какую-то комнату. Там она положила его на кушетку и налила в таз воды.

Я последовал за ними.

— Послушайте, сестрица, — начал я. — Кажется, ваш друг здорово заработал сегодня. Вряд ли он скоро снова обретет спортивную форму.

Она подошла к Мэлони и стала вытирать ему лицо мокрым полотенцем.

— Как бы я хотела быть мужчиной, — проговорила она. — Я бы убила этого Фернандеса!

Она вдруг повернулась ко мне. Глаза ее сверкали. Красивая бебн! Я всегда любил женщин с темпераментом.

— Джим разбил бы его вдребезги, — продолжала она, — но он две недели тому назад сломал руку и не может как следует владеть ею. Только поэтому этот подлец так расхрабрился.

Мэлони начал постепенно приходить в себя. Он попытался встать с кушетки, но не смог и опять упал на нее.

— Дайте-ка я его… — пробормотал он.

Мой мозг быстро работал. Я подумал, что сейчас подходящий момент втереться в доверие к Генриетте. Может быть, если я правильно поведу игру, она заговорит. Да, момент подходящий.

— Не беспокойся, Мэлони, — сказал я. — Это все из-за твоей руки. Он сам это отлично знает. — Я взглянул на Генриетту. — Я сам страшно разозлился, когда этот паршивый пес поцеловал вас. Какое ужасное оскорбление для вас. Проделать такую штуку в компании, где столько мужчин, это свинство.

— Все это так, — ответила она, — однако я не видела, чтобы вы предприняли что-нибудь, чтобы защитить меня.

Я улыбнулся.

— Послушайте, леди! Когда вы сделаете для своего дружка все, что полагается, приходите обратно в игорный зал. Я там немного побеседую при вас с Фернандесом.

Я быстро вернулся в зал. Они меня уже ждали. Фернандес что-то проворчал. Видно было, что ему очень не терпелось начать игру. Я сел, и мы начали играть в покер. Ставка у нас была 10 долларов. Для меня это, пожалуй, было слишком крупно, но я неплохо провел две партии и выиграл. Я взглянул на Фернандеса и улыбнулся, как бы давая понять, что я очень доволен собой. Тот что-то проворчал.

Мы продолжали игру. Прошел целый круг. Наконец Фернандес открыл банк. Открыл он его с пятьюдесятью долларами, и все вошли в игру. В банке было 250 долларов. Пока мы получали выкуп, я слышал, как в зал вошла Генриетта и подошла к моему стулу.

Фернандес поставил 100 долларов. Ребята бросили карты. Я остался. По-моему, он блефует, а у меня две пары.

Я открыл карты и оказался прав. У него тоже две пары, только старшая шестерка, а у меня десятка.

Я забрал банк.

— Тебе надо еще немного поучиться играть в эту игру, сопляк, — сказал я ему.

Тот ошалело посмотрел на меня.

— Как ты меня назвал? — побагровел он.

Я встал. Потом взялся обеими руками за край стола и отбросил его в сторону. Между нами образовалось некоторое пространство. Я прыгнул первым. И когда он поднял руку, чтобы замахнуться, я опустил голову и, поднырнув под него, изо всех сил ударил его под подбородок. Когда голова у него запрокинулась от удара, я дал ему еще слева и справа по скулам. В себя он пришел, но чувствовал себя явно неважно. Я снова сделал боковой заход и со всего размаха дал ему в нос. Когда он падал, я крикнул ему вдогонку несколько ругательств. Это его немного взбодрило. Он вскочил и бросился на меня, как бык. Я снова опустил голову и ударил его прямо в живот. Очевидно, ему было очень больно, так как он бессильно прислонился к стене. Тогда я подбежал к нему и начал колошматить его как попало. Никогда в жизни и никого не бил я с такой яростью. Раза два он пытался мне ответить, но так и не смог. Наконец я нанес ему завершающий удар, и он упал. Я взглянул на Перейру. Теперь у него был не такой уже довольный вид, как раньше.

— Слушай, Перейра, — сказал я. — Забери-ка ты поскорее этого неумелого драчуна, пока он не рассердил меня по-настоящему, потому что я такой парень, который может до смерти заколотить кого угодно, если захочет. Или, может, мне самому выбросить его отсюда?

Перейра молчал Я схватил Фернандеса за шиворот и подтащил к Генриетте.

— А ну-ка, сопляк, проси у леди извинения. Да поскорей, а то я из тебя выбью последние мозги. Ну, валяй, не задерживайся.

Для того чтобы придать ему вертикальное положение, я слегка ткнул ему в нос большим пальцем, а это не очень приятное ощущение, когда вам устраивают такое. Можете сами в этом убедиться.

Он сказал Генриетте все, что требовалось.

Я вывел его из зала, подвел к лестнице и дал ему хорошего пинка, так что он кубарем скатился на танцплощадку. Стукнулся он здорово… И когда сел, то уже, вероятно, не помнил ни своего имени, ни фамилии.

Я вернулся в игорный зал.

— Слушай, Перейра, — сказал я. — Где живет Мэлони?

Он сказал, что Мэлони живет где-то около Индио. Я приказал Перейре достать машину и отвезти его домой. Он хотел было что-то возразить, но потом раздумал. Я посоветовал ему также прихватить с собой и Фернандеса.

Повернулся к Генриетте — в ее глазах светилась улыбка. Я подмигнул ей.

— Заберите ваше пальтишко, сестренка, — сказал я ей. — Мы сейчас с вами немного покатаемся. Мне нужно с вами поговорить.

Она посмотрела на меня и рассмеялась.

— Ну и нервы у вас, мистер Фрэйм, — проворковала она.

Глава 4

КОШЕН «ПРОЩУПЫВАЕТ» ДАМУ

Сидя за баранкой машины рядом с Генриеттой и покуривая сигарету, я чувствовал себя превосходно. Думаю, что если бы нам в своей работе не приходилось встречаться с таким количеством преступлений, то это была бы просто великолепная работа.

Когда мы проехали некоторое расстояние, я спросил ее, не хочет ли она, чтобы я доставил ее домой или еще куда-нибудь. Она ответила «нет», но добавила, что если мы будем ехать все время прямо, то как раз подъедем к одному заведеньицу, которое открыто круглые сутки, и там мы сможем поболтать за чашкой кофе.

Уголком глаза я все время наблюдал за Генриеттой. И надо сказать, что я все больше и больше убеждался, что она чертовски хороша собой. Мне нравилась ее манера держаться. Любая женщина буквально сгорала бы от любопытства и нетерпения поскорее узнать, о чем именно собираются с ней поговорить, но Генриетта ни о чем меня не спрашивала. Сидит себе, смотрит своими сапфировыми глазами на дорогу, а на губах у нее блуждает легкая улыбочка. Она меня страшно заинтриговала, потому что она вроде бы ничем не интересовалась, даже своей собственной судьбой. А таких женщин немного найдется.

Скоро мы доехали до перекрестка, свернули направо, и впереди показались огни закусочной, в которой мы собирались пить кофе. Я немного сбавил скорость, так как хотел хорошенько обдумать, как именно начать разговор с Генриеттой. Очевидно, мне нужно сказать ей что-то, что заставило бы ее разоткровенничаться, но, с другой стороны, я не собираюсь полностью раскрывать ей свои карты. Мне всегда удаются сказки, которые я рассказываю без всякой подготовки, полагаясь только на свою фантазию, и я, решив положиться на фантазию и на этот раз, снова прибавил газ.

И тут вдруг заговорила она сама:

— А ловко вы отделали Фернандеса, мистер Фрэйм, — сказала она, взглянув на меня. — Слишком уж он воображает о себе, что он сильный и непобедимый. Может быть, после этой милой беседы с вами он несколько изменит свое мнение.

— Это все пустяки, — сказал я. — Но должен сказать, мне очень не понравился этот Фернандес. Грубый чурбан. Меня возмутило его поведение в отношении Мэлони, а Мэлони, по-моему, правильный парень.

— Да, он очень хороший, — согласилась она. — Он мне нравится.

Я остановил машину и ничего ей не сказал.

Мы вошли в закусочную. Это обычное заведение такого типа, с несколькими столиками. Когда мы вошли, полусонный итальянец подавал кофе двум старикам, одиноко сидящим за одним из столиков. Кроме них, в закусочной никого не было.

Мы сели, я заказал кофе и предложил ей сигарету. Она закурила и долго прищуренными глазами смотрела на клубящийся дымок.

— Боюсь, что после сегодняшнего вечера вы не будете принадлежать к числу лиц, пользующихся расположением Фернандеса, мистер Фрэйм, а уж что он сделает со мной, я и не знаю…

Я спросил ее, что именно она имеет в виду. Она засмеялась, и я увидел ее сверкающие белоснежные зубки.

— Фернандес хочет жениться на мне, — сказала она. — Он считает, что он безумно влюблен в меня, но что он будет думать завтра, после того как залечит свое лицо и все синяки у него пройдут, я не знаю.

— Так, так, — сказал я. — А я-то думал, что вы влюблены в Мэлони. Но ведь не может быть, чтобы вы серьезно решили связать свою судьбу с таким типом, как Фернандес?

Она опять улыбнулась. Эту даму определенно можно было назвать таинственной.

— Я сама не знаю, что решить, — сказала она. — Может быть, я должна буду выйти за Фернандеса. — Она взглянула на меня и засмеялась. — Ну, давайте не будем сейчас огорчаться из-за этого Фернандеса. Скажите лучше, о чем вы хотели поговорить со мной.

Итальянец принес кофе. Отличный кофе. Ароматный. Когда она поднесла чашечку ко рту, накидка спала с ее плеч, и я увидел такие плечики, которые, вероятно, были скопированы с плечиков некоей дамы по имени Венера. Вы, вероятно, о ней слышали, это та, которая в свое время натворила массу всяческих бед.

Я решил действовать так, как наметил еще в машине по дороге сюда, то есть положиться на свою фантазию.

— Послушайте, леди, — начал я. — Вот как обстоит дело. Я работаю в одной адвокатской фирме в Нью-Йорке, вернее, в филиале этой фирмы в Магдалене в Мексике. Примерно с месяц тому назад я был по делам в Нью-Йорке и встретил там своего приятеля, который работает в канцелярии окружного прокурора. Этот парень рассказал мне, что, как было установлено следствием в январе этого года, ваш муж Грэнворт Эймс покончил с собой. Но теперь они располагают какими-то новыми, очень интересными данными и собираются пересмотреть это дело.

Я сделал большую паузу и начал маленькими глоточками пить кофе. Поверх чашки я все время наблюдал за ней. Я видел, как задрожали ее пальцы, в которых она держала сигарету, а вокруг губ от волнения появились белые пятна. Кажется, ей не очень-то понравилось то, что я ей сейчас сказал.

Но она быстро взяла себя в руки, и, когда начала говорить, ее голос был по-прежнему твердым, хотя в нем появились нотки волнения.

— Это очень интересно, — сказала она. — Какие же новые данные они обнаружили? Я и не предполагала, что в отношении смерти моего мужа могут быть какие-то сомнения. Это дело уже давно закончено.

Она раздавила в пепельнице сигарету и. уже полностью овладела собой. Я поставил чашечку на блюдце, протянул ей еще одну сигарету и закурил сам.

— Видите ли, какое тут дело, — сказал я. — Заключение следователя, производившего расследование, не имеет никакого значения, если окружной прокурор сочтет, что он располагает новыми, очень важными данными. Мой приятель из канцелярии окружного прокурора сказал мне, что им стало известно, что в тот вечер, когда, как предполагалось, Грэнворт Эймс покончил жизнь самоубийством, вы были не в Коннектикуте. Они совершенно точно установили, что в тот вечер вы были в Нью-Йорке. Мало того, также совершенно точно установлено, что последним человеком, видевшим Грэнворта Эймса перед его смертью, были вы. Понимаете?

— Понимаю, — глухо проговорила она.

— Ребята из канцелярии окружного прокурора носятся со странной идеей, ну, вы сами знаете, что это за люди из конторы окружного прокурора. Им бы только прицепить кому-нибудь какое-нибудь обвинение. Да, собственно, в этом и заключается их работа. Вы понимаете, кто-то намекнул им, что Грэнворт Эймс вовсе не кончал жизнь самоубийством. Его убили.

Она стряхнула пепел с сигареты.

— Все это звучит ужасно смешно, мистер Фрэйм, — сказала она. — Ведь ночной сторож на пристани Коттон Уорф подтвердил, что он видел, как Грэнворт сам направил машину в сваи. А ведь это могло быть только самоубийством. Не так ли?

— Конечно, — согласился я, — все это, безусловно, так. Но я должен вам рассказать, что произошло потом. Мой приятель рассказал мне, что у них есть сведения о том, что вы пытались всучить здешнему банку фальшивые облигации. Ну, конечно, об этом случае было сразу доложено федеральным властям, которые, конечно, тут же отправили для расследования своего агента. Он приехал в Нью-Йорк и выколотил из ночного сторожа всю правду. То, что ночной сторож сказал, что он видел, и то, что он видел на самом деле, — две совершенно разные вещи. Агенту этот ночной сторож сказал, что он видел, как машина Грэнворта Эймса медленно подъехала к пристани и начала спускаться. Когда она уже была на половине пути, дверца машины открылась, и кто-то из нее выпрыгнул. Он, конечно, в темноте не мог видеть, кто это был, но утверждает, что женщина. Он видел потом, как эта женщина что-то сделала внутри машины и быстро захлопнула дверцу, а машина вдруг пришла в движение и, набирая скорость, налетев на деревянную сваю, перевернулась в реку.

— Понимаю, — сказала она. — А почему ночной сторож не рассказал об этом следователю во время следствия?

Я улыбнулся.

— У него для этого были причины, леди, весьма уважительные причины. Он молчал об этом маленьком инциденте потому, что некий парень Лэнгтон Бэрдль, который работал секретарем у вашего мужа, дал ему тысячу долларов, чтобы сторож забыл все подробности этого происшествия, за исключением того, что он просто видел, как машина налетела на сваю, перевернулась и рухнула в реку.

Она смотрела на меня как пораженная громом.

— По-видимому, этот парень Бэрдль питает к вам самые дружеские чувства, — продолжал я, — потому что, когда агент заходил к нему до разговора с ночным сторожем, он уверял, что вас в этот вечер в Нью-Йорке не было, что вы были в Коннектикуте. И он не только наврал агенту, он сделал еще и следующее: на другой вечер после смерти вашего мужа он полетел в Коттон Уорф и подкупил сторожа, чтобы тот держал язык за зубами.

Вот так-то. Так о чем говорят эти факты? А говорят они о том, что, вероятно, Грэнворта Эймса затолкали в машину уже мертвого. И какая-то женщина сама привезла тело Грэнворта Эймса на пристань. Понимаете?

Некоторое время она вообще не могла ничего вымолвить, только облизывала язычком пересохшие губы. Правда, это у нее получалось довольно мило, но она все же здорово перепугалась. Но довольно скоро она опять взяла себя в руки.

— Если Грэнворт был убит, они могли бы установить это при вскрытии, — сказала она.

— Либо да, либо нет, — сказал я. — Мой приятель говорил, что лицо Грэнворта при падении с машины было разбито до неузнаваемости. Когда машина стукнулась о дно реки, он со всего размаха врезался в ветровое стекло. Череп был совершенно разбит. Но… это могли сделать до того, как его впихнули в машину.

— Я абсолютно ничего не понимаю, — сказала она. — И я не понимаю, зачем Лэнгтону Бэрдлю понадобилось подкупать сторожа, чтобы тот говорил неправду. Зачем он это сделал?

— Убей меня Бог, леди, не знаю, — сказал я. — Но я уверен, что ребята из канцелярии окружного прокурора живо все разузнают, если как следует, с пристрастием, допросят кого полагается.

Я спросил у нее, не хочет ли она еще чашечку кофе, она согласилась, и я заказал. Пока мы ждали кофе, я не спускал глаз с Генриетты. Она глубоко задумалась, и это неудивительно, потому что я дал ей достаточно пищи для размышлений.

Когда принесли кофе, она поспешно схватила чашку, как будто была рада хоть чем-нибудь заняться. Выпив кофе и поставив на стол чашку, она посмотрела мне прямо в глаза.

— А интересно, почему это вы, мистер Фрэйм, взяли на себя труд сообщить мне все это? Что у вас на уме? И что я, по-вашему, должна делать?

— Дело не в том, что у меня на уме, Генриетта. Дело в том, что на уме у этих ребят из канцелярии окружного прокурора Нью-Йорка! И тут вот какое дело: мой приятель, который там работает, сказал, что вообще всем абсолютно наплевать, какой смертью умер Грэнворт Эймс — самоубийство это или не самоубийство. Никто на его смерть не обращал особого внимания до тех пор, пока не открылось дело с фальшивыми облигациями. В свое время следствие по делу о смерти Грэнворта Эймса было закончено. Все было в порядке. И вдруг на сцене появляются фальшивые облигации. Ну, а это уже дело федеральных властей. И вот ребята из Вашингтона решили во что бы то ни стало узнать, кто печатает эти фальшивые облигации. Если они это узнают, все будет в порядке, никто не будет затевать волынку с пересмотром дела о смерти Грэнворта Эймса. Человек умер, ну и царство ему небесное. Кому какое дело, как он умер. А вот фальшивые облигации — это совсем другое дело.

Когда я вчера заезжал на гасиенду Алтмира, Сэйджерс, парень, который работал там платным танцором и который должен был сегодня уехать в Ариспе, сказал мне, что вы миссис Генриетта Эймс. Тогда я решил рассказать вам все это, и вот почему.

Допустим, ну, ради чистого предположения, что вам что-то известно о фальшивомонетчиках. Предположим, вы знаете, кто этим занимается. Ну, и я бы на вашем месте непременно об этом рассказал. Расскажите, например, мне. И когда я поеду в Нью-Йорк, я без большого шума передам ваши слова моему приятелю из окружной прокуратуры, откуда их, в свою очередь, передадут в Вашингтон, чтобы удовлетворить любопытство властей. Я уверен, что на этом все дело и кончится. Никто не станет назначать новое следствие по делу о самоубийстве вашего мужа.

Вы понимаете, ребята из соответствующих органов полагают, что вам кое-что известно о фальшивомонетчиках, и, если вы ничего им не расскажете, верно, как дважды два четыре, они назначат новое следствие по делу о смерти вашего мужа. Просто для того, чтобы пришить вам какое-нибудь обвинение, арестовать вас и потом уже заставить говорить, так сказать, выжать из вас эти сведения. Вы понимаете?

— Понимаю, — сказала она. — Но я ничего не могу рассказать. Я ничего не знаю. Пакет с облигациями, который я привезла сюда, я взяла из сейфа мужа, где он хранил все документы. Из слов мистера Бэрдля я поняла, что сейф был открыт ключом, найденным в кармане при осмотре трупа. Мистер Бэрдль передал мне все документы. Вот и все, что мне известно. А что касается возобновления следствия о смерти моего мужа и их предположения о том, что я в ту ночь была в Нью-Йорке, что ж, ведь это надо еще доказать. Не так ли?

— Да, конечно. И я полагаю, что они это докажут, — сказал я ей и подумал при этом, что ее три письма к Грэнвортсу, запертые у меня в столе в отеле «Миранда», являются вполне достаточным доказательством.

— Во всяком случае, было очень мило с вашей стороны предупредить меня, — сказала она. — Вероятно, я должна вас как-то отблагодарить, мистер Фрэйм, а пока что мне пора домой.

Мы вышли из закусочной и сели в машину. Я сделал вид, что не знаю, где она живет, и попросил ее показать мне дорогу. Подвез ее к подъезду и подумал: интересно, как она будет чувствовать себя, когда обнаружит, что кто-то стибрил у нее эти три письма, которые могут принести ей миллион неприятностей.

Она пожелала мне спокойной ночи, вышла из машины и поднялась на ступеньки. Подойдя к двери, она обернулась и улыбнулась мне.

Да, нервы у нее крепкие!

Я включил мотор и поехал просто так, не думая, куда еду, и все время размышлял над тем, что она мне сказала. Вообще-то она довольно спокойно отнеслась к сказанному мной.

Я не могу понять в отношении Генриетты двух вещей. Во-первых, почему она сказала мне, что, возможно, должна будет выйти замуж за Фернандеса, и второе, я никак не могу понять, зачем она хранила эти три письма к Грэнворту Эймсу — письма, которые являются вещественным доказательством того, что она виделась с ним в ночь его смерти, — вместо того чтобы немедленно же их уничтожить.

По-моему, ей ничего не известно об убийстве Сэйджерса. Когда я назвал его фамилию и сказал, что это тот самый парень, который собирался уехать в Ариспе, я следил за ней, как кошка за мышкой, но она спокойно слушала меня, как говорится, даже глазом не моргнула.

А у такой женщины хватило бы смелости убить Эймса!

Предположим, она поехала в Нью-Йорк после того, как написала эти три письма, потому что решила устроить скандал Грэнворту из-за женщины, с которой, как полагала Генриетта, у него была любовная связь. Может быть, Грэнворт встретился с Генриеттой в каком-нибудь условленном месте, приехав туда на своей машине. Когда я, будучи в Нью-Йорке, перед тем, как приехать сюда, разговаривал с Бэрдлем, он ведь сказал мне, что Эймс ушел из конторы для того, чтобы «встретиться с какими-то людьми», и был взволнован. Может быть, он как раз ехал на свидание с Генриеттой. Ну что ж, допустим, так. Допустим, они встретились и поругались. Между прочим, вполне возможно, что она к тому времени обнаружила, что облигации, которые он ей дал, фальшивые. И что же тогда произошло? Эймс сидит в машине на месте водителя, машина находится где-нибудь в пустынном месте. Она со всего размаха бьет его по голове рукояткой револьвера или чем-нибудь еще, и парень отправляется к праотцам. Тогда ее осеняет блестящая идея. Она вспоминает, что когда-то Грэнворт уже пытался покончить жизнь самоубийством, бросался в Ист Ривер. Почему бы не сыграть на этом? Она отодвигает его с водительского места, садится за руль сама и едет к пристани Коттон Уорф, кстати, довольно пустынному месту. Ночного сторожа она не заметила. Вышла из машины, но мотор не выключила, повернула руль так, чтобы машина встала передом прямо к реке, нажала стартер и включила передачу. Машина начала двигаться, а она отскочила и захлопнула дверку.

По-моему, именно так все и было, и вы должны согласиться со мной, что у этой женщины нервы действительно крепкие. Тот факт, что она такая красавица, еще ровно ничего не значит. Мне известны многие случаи, когда на редкость красивые женщины спокойно отправляли на тот свет своих муженьков и при этом выходили сухими из воды.

Я ехал очень медленно. Наконец вдали, освещенная лунным светом, показалась гасиенда Алтмира. Интересно, отвез ли Перейра Фернандеса домой и как себя чувствует Мэлони? Кажется, он здорово влюблен в Генриетту. Я заметил это по тому, как он смотрел на нее. У него был такой глупый вид, какой всегда бывает у ребят, когда они влюблены. И, пожалуй, ему надо быть поосторожней с Генриеттой. Она вполне может обвести его вокруг пальца. Или, может быть, она крутит с ним просто так, чтобы досадить Фернандесу? Кто их поймет, этих женщин?

Я проехал мимо фасада гасиенды и объехал ее кругом. Меня разбирало любопытство, убрали ли они из холодильника труп Сэйджерса? Вероятно, они похоронили его вчера, рано утром.

Я не знаю почему, но мне захотелось еще раз пошарить в этом заведении. У меня было какое-то предчувствие, а я всегда доверяю своим предчувствиям.

Я поставил машину у пролома в стене, идущей от гаража, и заглянул в окно гасиенды. Никаких огней, ничего не слышно. Минуты через две я был уже внутри.

В танцзале темно, только лунный свет пробивается сквозь железные решетки окон. Я еще раз прислушался. Ни звука. Подошел к бару и толкнул дверь, ведущую в кладовую за баром, закрыв за собой дверь и включив фонарик, подошел к холодильнику. Заглянул в один, затем в другой — трупа Сэйджерса не было. Я так и думал.

Убийца, безусловно, поторопился убрать его.

В углу на полке стояли бутылки. Одна бутылка текилы оказалась открытой. Я сел на ящик и выпил прямо из горлышка, и хотя текила — крепкое пойло, это все же лучше, чем ничего.

Сидя на ящике с бутылкой в одной руке и фонариком в другой, я думал о том, почему мне так захотелось заглянуть именно сюда. И пока я так раздумывал, луч моего фонарика упал на кучу мусора в углу. Мне показалось, что из-за разного хлама выглядывает уголок письма. Я подошел к куче мусора и внимательно пригляделся, расшвыривая ногой этот хлам.

Мне показалось, что я вижу какую-то фотографию. Так и есть: разорванная пополам фотография. Я сложил обе половинки. Это был чей-то портрет, вырезанный из газеты, а под ним что-то написано. Но так как написано было на сгибе, буквы немного стерлись.

Я взял эту фотографию, вернулся к ящику и посветил на нее фонариком. Мне показалось, что я когда-то видел парня, изображенного на этой фотографии. И вдруг меня как громом поразило! Да ведь это же мой портрет, вырезанный из газеты! Я с трудом, но все же прочитал надпись: «Портрет агента. Редкая фотография Лемюэля Г. Кошена, федерального агента, который раскрыл дело Иелца».

И я вспомнил. Два года тому назад моя фотография была помещена в «Чикаго Таймс». Я помню, как страшно рассердился на газетчиков за то, что они поместили эту фотографию в газете — каждый паршивый жулик теперь знал меня в лицо.

Сбоку от портрета на полях газеты было что-то написано карандашом. Я присмотрелся. Там было написано: «Вот этот парень».

Теперь я начинал многое понимать. Вероятно, кто-то прислал сюда мою фотографию и приписал «вот этот парень» для того, чтобы некто, находящийся здесь, узнал меня, когда я сюда приеду. Вероятно, кто-то из Нью-Йорка предупреждал своих компаньонов о моем приезде.

Так вот почему был убит Сэйджерс! Меня эта мысль, поразила, как стрела. Как только я появился на гасиенда Алтмира, они сразу узнали меня. И они догадывались, что мы с Сэйджерсом просто разыгрывали сценку. Они поняли, что он работает на меня, и когда он, как мы условились, заявил, что уезжает завтра в Ариспе, его убили. Они считали, что ему слишком многое известно, и для большей безопасности решили его убрать. .

А если они убили Сэйджерса, значит, они могут убить и меня, когда подвернется удобный случай…

По этому поводу я выпил еще немного текилы и стал размышлять дальше. Кто мог прислать сюда мою фотографию? Не может ли быть так, что это тот самый парень, который прислал мне анонимку о том, что Генриетта хранит здесь на своем ранчо письма? Этот парень знал, что я непременно приеду сюда за письмами, и предупредил своих друзей.

Этому типу было известно о существовании писем. Он нарочно послал меня сюда за ними. И, поступая таким образом, он сознательно вкладывал в мою голову мысль о том, что Генриетта убила своего мужа Грэнворта Эймса. В это же время он присылает мою фотографию, чтобы меня здесь сразу же узнали.

Что скрывается за всем этим? Может быть, меня заманили сюда потому, что здесь меня легче убрать, легче, чем где бы то ни было?

Я поднялся с ящика. Да, это дело о фальшивых облигациях становится все более интересным.

Но меня не покидает одна мысль. Мне все больше кажется, что именно Бэрдль, секретарь Грэнворта Эймса, послал эту анонимку с целью направить меня сюда за письмами Генриетты. И вообще, может быть, он надеялся, что я начну против нее дело, которое может закончиться ее арестом по обвинению в убийстве? А если это так, то интересно, зачем он это сделал? Может быть, он хочет, чтобы восторжествовало правосудие? Хочет помочь полиции? Или у него есть какие-то особые причины втянуть в это дело Генриетту?

Я выпил еще немного текилы и положил фотографию обратно в мусорный хлам, где ее может увидеть любой из своры этих мерзавцев…

И поехал обратно в Палм Спрингс, потому что, по-моему, настало время действовать. Раз никто ничего не начинает, я сам буду направлять события.

В отеле «Миранда» меня ожидала телеграмма. Это был зашифрованный ответ на мой запрос, который я послал в нашу контору в Нью-Йорке относительно списка людей, работавших у Грэнворта Эймса.

Вот этот ответ:

«Перечисляем служащих Эймса. Лэнгтон Бэрдль, секретарь, работал в течение семи лет, сейчас ведет контору Эймса под своим именем. Энрико Паланца, дворецкий при квартире, работал в течение четырех лет, настоящее местопребывание неизвестно. Мария-Тереза Дубинэ, горничная миссис Генриетты Эймс, в настоящее время работает у миссис Влафорд, Нью-Йорк. Хуан Термигло, шофер, работал в течение трех лет, теперешнее местопребывание неизвестно. В течение ближайших двух дней высылаем фотографии Паланца, Термигло и Дубинэ»

Не очень-то о многом говорила мне эта телеграмма, и, кстати, вряд ли можно ожидать чего-то интересного от рассматривания фотографий этих слуг.

Я закурил сигарету и начал думать. По-моему, мне сейчас здесь делать нечего. Какое мне дело, за кого решит выйти замуж Генриетта: за Мэлони или Фернандеса?

С другой стороны, стоит, видимо, немного побеседовать с Бэрдлем. Я думаю, что он сможет рассказать мне пару-другую интересных вещей, и если он действительно что-то расскажет, тогда я срочно вернусь сюда и начну стремительную атаку.

Мне кажется все-таки, что Генриетта меня обманывает. Хочет провести меня. Правда, лицо у нее очень красивое, и вообще она милая бабенка, но… это еще ничего не доказывает.

Помню я одну красотку из Ноугейлс на границе Аризоны и Мексики. Сущая конфетка. Лицо, как у святой, и речь соответствующая. Была она мексиканка, но решила повысить свой культурный уровень и в порядке самообразования выучила английский язык. Для этого каждый вечер читала вслух своему мужу «Историю Гражданской войны» на английском языке. Муж был значительно старше ее, к тому же неуживчивого характера и сомнительного здоровья.

В один из вечеров красотка одной рукой держала книгу, а другой размешивала мышьяк в кофе для мужа. Старик простонал и отдал Богу душу. Какой-то недальновидный следователь решил арестовать бабенку по обвинению в убийстве, хотя она уверяла, что это «История Гражданской войны» вызвала у ее мужа рези в желудке.

Она наняла себе первоклассного адвоката, который мог ответить на любой вопрос. И он посоветовал ей: надеть черную вуаль, когда она пойдет в суд, и во время всего заседания плакать. Присяжные так и не смогли вынести единодушного решения. Был назначен повторный суд. На сей раз она наняла другого адвоката. Он ничего не понимал в законах, но зато отлично разбирался в психологии присяжных. Он посоветовал ей явиться на заседание суда в плотно облегающем ее фигуру черном кружевном платье и шелковых чулках телесного цвета. Он усадил ее на скамью в изящной позе, так сказать, показал товар во всей красе тщательно подобранным присяжным. Это были в основном старички за 70 лет. Они только взглянули на нее и единогласно, даже не выходя из зала, вынесли решение: «невиновна».

Судья — довольно древний старикашка — тоже только взглянул на нее и немедленно согласился с решением присяжных. Ее освободили, а старик судья до того расчувствовался, что устроил ее на работу в местную прачечную. И видели бы вы, с каким рвением старикашка стал следить за чистотой. Он регулярно, каждую неделю лично относил белье в стирку.

Так что никогда нельзя заранее знать, как повернется дело, если в нем замешана женщина. Тем более если она к тому же выглядит сексуальной. Чем больше в женщине сексуальности, тем больше хлопот и неприятностей может причинить она окружающим.

А у Генриетты его с избытком. Да, хороша бабенка! Когда мы с ней пили кофе, я все время смотрел на нее и думал: может быть, она такая же, как та дама в Ноугейлсе?

Ну что ж, даже в этом случае я не возражал бы против того, чтобы быть ее парнем. Я просто никогда не стал бы только пить с ней кофе. Только и всего.

Глава 5

ТАИНСТВЕННОЕ УБИЙСТВО ГРЭНВОРТА ЭЙМСА

Может быть, вы считаете меня чудаком, что я придаю такое большое значение обстоятельствам смерти Эймса? Но дело-то это не такое простое.

Конечно, мне не составляет никакого труда арестовать Генриетту по подозрению в убийстве. Я могу попросить Нью-йоркскую полицию возобновить следствие по делу о смерти Эймса, и письма Генриетты к Эймсу подтвердят мое обвинение. А что в этом толку, если она действительно ничего не знает о фальшивомонетчиках? Ну, допустим, это она убила Эймса. Вы, ребята, понимаете сами, я — федеральный агент, занимающийся расследованием дела о фальшивых облигациях. Я ведь приехал в Нью-Йорк, чтобы учить здешних парней, как им надо работать.

Кроме того, у меня в голове целый рой разных идей. В том числе есть и одна идейка относительно Лэнгтона Бэрдля, который, по-моему, считает меня простофилей.

В Нью-Йорке я остановился в своем обычном месте, принял душ, переоделся и, выпив небольшой бокальчик, сел в такси. Я отправился прямиком в контору Бэрдля.

Он ведет теперь дела Грэнворта Эймса.

Поднявшись на лифте, я вошел в его контору. В приемной очаровательная дамочка яростно настукивала на пишущей машинке. На ней туфельки с каблучками не менее четырех дюймов, и до того у нее был напыщенный вид, что по сравнению с ней Мария-Антуанетта выглядела бы обыкновенной прачкой.

В ушах у нее торчали огромные нефритовые серьги, а выражение лица было таким, как будто кто-то все время держал у нее под носом горящую пробку. И когда она встала из-за стола мне навстречу, она так виляла боками, что непременно . выиграла бы на любом конкурсе красоты, если, конечно, в это время поблизости не оказалось бы жен членов жюри.

Судя по ее физиономии, она часто посещала косметические кабинеты, а губы были накрашены помадой, по крайней мере на четыре полутона ярче, чем полагалось.

Чертовски забавная вещь, но я заметил, что только одна из шестидесяти четырех женщин употребляет правильный цвет губной помады. И как только я встречаю эту редкую женщину, обязательно что-нибудь случается: или она выходит замуж, или меня усылают на работу на другой конец света.

Я сказал секретарше, что хочу видеть Бэрдля, на что она ответила, что, хотя он здесь, принять меня не может, так как у него совещание. Тогда я ответил ей, что если я унижусь до такой степени, что мне придется ожидать приема у мистера Бэрдля, то я немедленно сделаю себе харакири консервным ножом. С этими словами я прошел приемную и открыл тяжелую резную дубовую дверь. Бэрдль сидел за столом и наливал себе из фляги виски.

Он взглянул на меня и широко улыбнулся.

— Рад вас видеть, мистер Кошен, — сказал он. — Входите, входите. Я не занят.

Я бросил свою шляпу на бронзовую статуэтку боксера, стоявшую у него на столе, и сел в удобное кресло как раз напротив него. Он угостил меня сигаретой из серебряной коробочки.

— Слушай, Бэрдль, — начал я. — Мне надо поговорить с тобой, и ты послушай меня внимательно и не вздумай увиливать, а то я на тебя сильно рассержусь.

Услышав такое вступление, Бэрдль страшно удивился. Этот Бэрдль — парень примерно 5 футов 4 дюйма роста, блондин с худым лицом, как у ласки, явно страдающий несварением желудка. Глаза у него красные, подбородок заостренный. Это один из тех парней, которые могут оказаться и хорошими, и плохими, и вообще ни тем, ни другим, просто ничем. С первого взгляда трудно определить, что это за человек.

— Слушайте, — сказал он, — у вас нет никаких оснований разговаривать со мной таким тоном, мистер Кошен. Я всегда рассказывал вам обо всем, что вы хотели узнать. Не так ли?

— Конечно, рассказывал. Но мне этого мало. Я хочу, чтобы ты рассказал мне побольше. Вот и все. А пока что сиди спокойно и слушай, что я тебе скажу.

Две недели тому назад мне поручили расследование дела о фальшивых облигациях. Я приходил к тебе, чтобы выяснить некоторые вещи. Ты мне тогда сказал, что ты и все слуги Эймса дали на следствии показания в отношении Генриетты Эймс. Вы, в частности, заявили, что в ночь самоубийства Грэнворта Эймса Генриетты Эймс в Нью-Йорке не было.

О'кей! На следующее утро я беседовал с ночным сторожем на пристани Коттон Уорф, с тем парнем, который видел, как перевернулась машина. Я допросил его как полагается, и в конце концов он мне признался, что на другой день после того, как Эймс угодил с машиной в реку, ты приходил к нему в сторожку. Он тебе сказал тогда, что видел, как из машины выскочила какая-то женщина. И он признался мне, что ты дал ему тысячу долларов, чтобы он помалкивал относительно этой детали.

О'кей! Через три дня после этого я получаю анонимное письмо, в котором мне советуют поехать в Палм Спрингс и поискать там три письма, написанные Генриеттой. Я так и сделал и нашел эти письма.

И теперь меня интересует, кто же послал мне эту анонимку. Между прочим, я пришел к заключению, что этот парень не кто иной, как ты. Это ты мне ее послал, Бэрдль, и ты сейчас расскажешь мне, зачем ты это сделал, потому что, как я понимаю, ты довольно-таки нечистоплотный тип. Сначала ты подкупил сторожа, чтобы он ничего не рассказывал о женщине. Во время следствия ты и все слуги заявили, что Генриетты Эймс в тот вечер и ночь в Нью-Йорке не было. Наконец, ты посылаешь эту анонимку, чтобы услать меня в Палм Спрингс, где я могу найти письма Генриетты, зная, что эти письма могут оказаться веревкой, на которой в конце концов ее повесят. Вот ты мне сейчас все это и объяснишь. Я внимательно слушаю тебя и хочу знать все подробности. Ты написал эту анонимку?

— Да, — ответил он серьезно. — Я написал. И скажу вам почему. Тогда, может быть, вы поймете, почему именно так я поступил.

Я хочу, чтобы вы правильно поняли всю ситуацию, — продолжал он. — Я знал, что миссис Эймс должна была в тот вечер приехать в Нью-Йорк, поскольку я видел ее письма. Я знал, что она приезжала сюда, но на следствии я ничего об этом не сказал и предупредил слуг, чтобы они также молчали об этом. И вот почему.

Грэнворт Эймс — подлая собака, никто из нас не любил его, но ее мы все уважали. Мы знали, что у него было много женщин и что он грубо обращался с миссис Эймс. Но когда он вдруг заработал круглую сумму и сказал, что собирается 200 000 долларов в государственных бумагах передать жене, я подумал, что он решил исправиться и начать новую жизнь. Я поверил ему, потому что он говорил это довольно искренне. А тут он еще увеличил и сумму страховки. Я решил, что он действительно хочет стать нормальным семьянином.

Когда вечером в день своей смерти он ушел из конторы, я знал, что у него должно быть свидание с миссис Эймс и что у них будет разговор о какой-то женщине, из-за которой миссис Эймс была страшно обозлена на него. А на следующее утро раздался звонок из полиции и мне сообщили, что труп Грэнворта Эймса в машине выловили из реки, и просили меня приехать для опознания. Я поехал туда и подтвердил, что это действительно Грэнворт Эймс.

Я знал также, что миссис Эймс уже вернулась в Коннектикут, так как Грэнворт говорил мне, что она сразу же после свидания с ним поедет туда.

И я представлял себе все это дело так. Они встретились, и она высказала ему все, что думает о нем. Она сказала ему, что он паршивый пес и что она уйдет от него и будет жить в Коннектикуте. Но я хорошо знал Грэнворта. Он легко приходил в возбуждение. Вероятно, он сильно расстроился из-за того, что ему сказала Генриетта, и с горя выпил как следует. И я подумал тогда, что в результате этой ссоры он покончил жизнь самоубийством. Хорошо его зная, я решил, что он пил в компании какой-нибудь своей знакомой и именно эту женщину и видел сторож.

Но я подумал, что, если я скажу, что он в тот вечер виделся с миссис Эймс, полиция подумает, что это была Генриетта Эймс. Мне стало ясно, что они ее вызовут, начнут допрашивать и, может быть, будут плохо обращаться с ней. Поэтому я поехал на квартиру к Эймсам, поговорил со слугами, и мы решили никому не говорить, что она в тот вечер была в городе. Тысячу долларов для ночного сторожа я взял из ящика письменного стола Грэнворта. Тогда я думал, что Эймс покончил жизнь самоубийством, и было совершенно незачем впутывать в это дело Генриетту Эймс. Он и так причинил ей довольно много неприятностей.

Все прошло прекрасно. Следствие закончилось. Все в порядке. Но вдруг через несколько месяцев приезжаете вы и заявляете, что миссис Эймс пыталась обменять в банке фальшивые облигации. Вы задали мне кучу вопросов, не дав возможности все как следует обдумать, и поэтому я рассказал вам то же, что и на допросе у следователя. После вашего ухода я тщательно все продумал. Я отлично знал, что Грэнворт Эймс передал миссис Эймс самые настоящие облигации. И я подумал, что, если она пыталась подсунуть в банке фальшивые облигации, значит, она получила их где-то в другом месте и знала, что облигации фальшивые.

И еще одна вещь. Я заглянул в ящик стола Грэнворта, где он хранил эти письма. Писем там не оказалось, и я вспомнил, что, когда она приезжала на следствие из

Коннектикута, я как-то застал ее около его письменного стола. И тогда мне в голову пришла мысль: может быть, это Генриетта Эймс убила Грэнворта. Может быть, это ее видел ночной сторож на пристани Коттон Уорф, и именно поэтому она и забрала эти письма.

Я могу, конечно, с симпатией относиться к этой женщине, но я не собираюсь покрывать убийцу. Особенно когда на сцене появились вы, а мне отлично известна ваша репутация, мистер Кошен. Я подумал: а что случится со мной, когда вы узнаете правду? И я был прав. Первое, что вы сделали, — это пошли к ночному сторожу и выведали у него, как все это произошло на самом деле.

Тогда я сел за машинку и напечатал для вас письмо без подписи, потому что тогда я подумал так: если вы поедете в Палм Спрингс и найдете эти письма, вы сможете сделать с ними все, что хотите. Если вы решите, что это Генриетта убила Грэнворта, вы можете поступить как вам угодно: арестовать ее или оставить в покое. И я подумал, что вас не должно волновать, кто именно написал эту анонимку. Я считал, что вы не придадите этому никакого значения. А если бы я подписался своим именем, то снова бы ввязался в это дело. Вот как все было. И мне очень жаль, что я причинил вам излишние хлопоты тем, что оказался таким дураком и не сказал вам всю правду сразу.

Я встал и протянул ему руку.

— Отлично, Бэрдль, — сказал я ему. — Ты очень умно поступил, рассказав мне все начистоту. Я все больше прихожу к убеждению, что Грэнворта Эймса убила Генриетта. И если это подтвердится, я с удовольствием выведу ее на чистую воду.

Мы пожали друг другу руки.

Чопорной секретарше на высоких каблуках я сказал «пока, детка» и спустился вниз. Внизу я быстро прошел в контору управляющего домом, показал ему свою бляху и кинулся к телефону.

Я назвал себя дежурному на телефонной станции и сказал, что я только что вышел из кабинета Бэрдля и у меня создалось впечатление, что он собирается заказать междугородный разговор с Палм Спрингсом. Я попросил их прослушать весь разговор и точно все записать, а также постараться узнать, что будут говорить на другом конце провода. Я сказал, что за стенограммой я пришлю кого-нибудь потом, а пока они для собственного спокойствия пусть наведут обо мне справки.

Дежурный ответил «о'кей».

Я вернулся в отель и позволил себе выкурить роскошную сигару. И прежде всего я должен вам сказать, что я и на сей раз не поверил Бэрдлю. И вот почему.

Предположим, он действительно видел, как Генриетта забирала из письменного' стола свои письма, потому что эти письма могли служить доказательством того, что она виделась с Грэнвортом в день его смерти. Но разве не логичнее было бы подумать, что она забрала их для того, чтобы уничтожить, а не увезти с собой? Откуда Бэрдлю известно, что они в Палм Спрингсе? Ему могло быть это известно только в том случае, если кто-то из Палм Спрингса сообщил ему, что письма все еще целы и находятся у нее на ранчо.

Поэтому я и подумал, что, как только я выйду из его кабинета, он немедленно позвонит в Палм Спрингс и сообщит, что я был у него и что все в порядке: я клюнул на его удочку, поверил всему, что он говорил, все о'кей, а дальше события будут развертываться согласно плану Бэрдля.

И эти рассуждения натолкнули меня еще на одну мысль: насчет моей фотографии, вырезанной из «Чикаго Таймс» и посланной кому-то на гасиенду Алтмира. Как вы думаете, не мог это проделать Бэрдль? И цель посылки этой фотографии совершенно ясна. После того как он послал мне анонимку, он знал, что я обязательно поеду в Палм Спрингс, и захотел предупредить там своих дружков. Поэтому он вырезал из старой газеты мою фотографию и написал «Вот этот парень» и послал ее в гасиенду…

И сейчас этот тип Бэрдль не подозревает, что он споткнулся, творя свои махинации, и здорово споткнулся! Парень он, конечно, неглупый, вы и сами понимаете. Он знал, что я догадываюсь о том, что анонимку послал он, и поэтому уже заранее приготовил для меня отличную историю. Но чего он не знает, так это то, что мне известно о моей фотографии, и вот именно на этой фотографии он и споткнулся.

Вы согласны со мной, что дело становится все более, и более занятным?

Так я сидел до шести часов, когда мне в голову пришла еще одна мысль: позвоню-ка я в нашу контору в Нью-Йорке. Может быть, они еще не отослали в Палм Спрингс фотографии слуг Эймса: его дворецкого, шофера и горничной.

Мне повезло: они уже отослали их, но один экземпляр фотографий у них остался. Они обещали незамедлительно выслать их мне в отель, а я попросил их также заехать по пути на телефонную станцию и узнать, нет ли для меня стенограммы телефонного разговора Бэрдля с Палм Спрингсом.

После этого я еще раз принял душ, просто так, чтобы провести время, затем надел смокинг и почувствовал себя цивилизованным человеком.

События начались в семь часов вечера. Прежде всего пришел агент из конторы ФБР в Нью-Йорке и принес стенограмму разговора Бэрдля с Палм Спрингсом. Вместе со стенограммой он передал мне второй комплект фотографий слуг Эймса. Мы выпили с посыльным по стаканчику виски, и он ушел.

Я начал читать стенограмму и получил от этого огромное удовольствие. Вот послушайте, что там было:

Ну, как вам нравится эта роскошная новелла? Я оказался абсолютно прав в отношении этого типа Бэрдля и надеюсь, что до того, как с ним покончат соответствующие органы, я еще успею рассчитаться с ним за то, что он посмел назвать Лемми Кошена ослом, развесившим уши. Удивительная вещь: почему все эти ребята, замешанные в разных грязных делишках, всегда считают полицейских ослами? Это как закон. Но время от времени им приходится убеждаться, что ослами-то в конце концов оказываются они сами. Поверьте мне, насчет Бэрдля я еще скажу свое последнее слово.

После того как я прочитал стенограмму, я распечатал конверт с фотографиями. Там оказалось три фотографии: Дубинэ — горничной, Паланцы — дворецкого и шофера Термигло, и, когда я взглянул на фотографию этого последнего, я даже подпрыгнул, потому что шофер Термигло оказался не кем иным, как Фернандесом, этим верзилой с гасиенды Алтмира, которого я тогда избил как следует и сбросил с лестницы. Ну, ребята, действительно дело становится все более и более интересным!

Итак, Фернандес, оказывается, под именем Хуана Термигло работал шофером у Эймсов, а теперь этот Фернандес — крупный банкомет на гасиенде Алтмира. Теперь я понимаю, почему моя фотография оказалась там. Ее послал Бэрдль Фернандесу, чтобы тот знал, кто я такой. И этот Фернандес сообщил Бэрдлю, где находятся письма Генриетты.

Но подождите, ребята. Давайте-ка подумаем как следует об этих письмах. Откуда Фернандесу могло быть известно, где Генриетта спрятала эти письма?

Я думаю, что это было ему известно потому, что он сам их туда и спрятал. Я ведь говорил вам, что без особого труда нашел их. Спрятанные в вырезанной книге стихов, они как бы взывали, чтобы их нашли, причем это мог сделать любой человек, обладающий хоть немного здравым смыслом.

И если я прав, — а я, безусловно, прав, — значит, Бэрдль — дважды лгун. Значит, все, что он наплел мне о том, что Генриетта нашла эти письма в ящике письменного стола Грэнворта и забрала их с собой, — сплошные выдумки.

О'кей. Что ж, кажется, мы с вами кое-что выяснили! И в связи с этим заключением у меня в голове родилось несколько весьма интересных идей.

Я схватил листок бумаги и карандаш и все записал, чтобы, так сказать, в письменном виде проанализировать свои мысли.

Вот что у меня получилось:

1. Бэрдль подговаривает слуг заявить на следствии, что в день смерти Эймса Генриетты Эймс в городе не было. Он дает ночному сторожу с пристани Коттон Уорф тысячу долларов, чтобы тот ничего не говорил относительно женщины, выскочившей из машины Грэнворта Эймса.

2. Когда в связи с предъявлением Генриеттой Эймс фальшивых облигаций возникло дело о них, Кошен, назначенный для расследования этого дела, побывал у Бэрдля, тот рассказал ему то же, что говорил и на следствии. После этого он взял из письменного стола Грэнворта три письма Генриетты к мужу и послал их Фернандесу, находящемуся на гасиенде, и велел ему спрятать эти письма на ранчо Генриетты так, чтобы их легко мог найти любой человек. Потом послал анонимное письмо Кошену, в котором советовал ему поехать в Палм Спрингс и найти там эти письма.

3. Кошен едет в Палм Спрингс, находит письма и свою фотографию. И тут он заподозрил что-то неладное. Он возвращается в Нью-Йорк. Видится с Бэрдлем. Бэрдль рассказывает ему великолепную сказку, объясняющую столь резкую перемену в его поведении. Кошен делает вид, что поверил Бэрдлю, но приказал записать его телефонный разговор с Палм Спрингсом.

Итак, что же все-таки нам известно? По крайней мере одно нам известно совершенно точно: банда Бэрдль — Фернандес всеми силами старается пришить Генриетте обвинение в убийстве. О'кей! Если это так, то, может быть, вы сможете объяснить мне следующее обстоятельство: если эти парни так стараются пришить Генриетте обвинение в убийстве своего мужа, Грэнворта Эймса, тогда почему же Бэрдль так настойчиво требует, чтобы Фернандес женился на ней?

Довольно любопытный вопрос! Как вы думаете? И именно это целиком заполняет сейчас мою голову, и я не буду я, если не узнаю ответ на него.

Но вы можете быть уверены в одном: ответ на этот вопрос окажется самым простым. Так всегда бывает, когда ответ уже найден, а до этого все кажется чертовски сложным и непонятным.

Помню, был я когда-то в Оклахоме, и мне там понравилась одна женщина, в общем, мы с ней крутили любовь. И вдруг однажды она ни с того ни с сего огрела меня молотком по голове. После того как я пришел в себя и спросил, зачем она это сделала, она заявила, что очень сильно в меня влюбилась и, если так все будет продолжаться, дело может окончиться печально. Она бросит дом, семью и убежит со мной. И после долгих размышлений она пришла к заключению: единственный выход для нее — огреть меня по башке молотком, и тогда все встанет на свои места, все будет в порядке. И она была права. Я немедленно смылся из Оклахомы.

И сейчас я собираюсь применить ту же технику: поеду в Палм Спрингс, огрею там кое-кого молотком по башке, чтобы кто-нибудь в конце концов заговорил и рассказал мне всю правду.

Итак, едем в Палм Спрингс!

Глава 6

ПОКУШЕНИЕ НА КОШЕНА

В самолете по дороге в Палм Спрингс я обдумывал, как мне дальше вести дела. Прежде всего ясно, как дважды два четыре, что нет никакого смысла выдавать себя за мистера Селби Т. Фрэйма из Магдалены, потому что все ребята, от которых я хотел скрыть, что являюсь федеральным агентом, все давным-давно знают, кто я такой. Следовательно, мне надо теперь действовать в открытую.

Что касается Генриетты, по-моему, у меня теперь достаточно данных, чтобы заставить ее заговорить. Вы сами понимаете, что, хотя мне и очень нравится эта дама, я не позволю личным чувствам вмешиваться в мои служебные дела. В конце концов внешняя красота еще ничего не значит, так как именно благодаря таким красоткам мужчины часто идут на преступления, совершают необдуманные поступки.

Я уверен, что если на какой-нибудь остров высадить женщину безобразной внешности и вместе с ней направить туда пару сотен самых отъявленных разбойников, то на острове все будет спокойно. Но если вы запустите очаровательную леди, у которой есть и то и се, в самую гущу джунглей, вы можете побиться об заклад собственной головой, что обязательно найдется какой— нибудь парень, который затеет смертельную охоту на тигров просто так, чтобы повыставляться перед ней, показать, какой он отважный человек.

Скажу больше. Как-то раз один коммивояжер в Миссури сказал мне, что если бы на свете не было женщин, не было бы и никаких преступлений. Мы откровенно побеседовали с ним на эту тему, и после того как он выпил больше чем полбутылки виски, он вдруг рассентиментальничался и заявил, что, пожалуй, лично он не остановился бы даже перед преступлением, лишь бы была хорошая бабенка.

И что же вы думаете? Так оно и вышло. Потому что года через полтора какая-то леди так огрела его по голове гаечным ключом, что в результате парню пришлось покупать билет в один конец — на местное кладбище.

А вот каким образом Генриетта связана со всеми этими парнями на гасиенде Алтмира, убейте меня, не знаю. И я непременно должен это выяснить, потому что мне кажется очень странным, что она разыгрывает из себя хозяйку гасиенды, в то время как всеми делами распоряжается Перейра. И почему она позволяет этому верзиле, который раньше работал у нее шофером, целовать себя? Может быть, у Фернандеса есть какие-то улики против Генриетты? Почему она мне тогда сказала, что, может быть, должна будет выйти за него замуж?

К отелю «Миранда» в Палм Спрингсе я подъехал уже около восьми часов вечера. Я чертовски устал, но решил, что сразу приступлю к действиям, причем действовать надо было в темпе.

После того как я принял душ и поужинал, я позвонил на гасиенду и поинтересовался, не там ли Генриетта. Какой-то парень на другом конце провода — по-моему, это был Перейра — спросил, что мне от нее нужно. Я ответил, что это мое личное дело, но, если он сейчас же не позовет ее к телефону, то я немедленно приеду туда сам и угощу его дубинкой. Этот аргумент убедил его сразу в необходимости позвать к телефону миссис Генриетту Эймс.

Через минуту в трубке послышалось нежное воркование Генриетты. Я спросил у нее, где сейчас Мэлони. Она сказала, что он здесь. Я назвал себя Сэлби Фрэймом, но объявил, что на самом деле меня зовут Лемми Кошен и я являюсь федеральным агентом. Мне нужно срочно увидеться с Мэлони, так что пусть он немедленно же приедет ко мне в отель «Миранда».

Она сказала «о'кей», и примерно в 9 часов ко мне прибыл Мэлони.

Я встретил его внизу, провел в свою комнату и угостил виски.

— Послушай-ка, Мэлони, — сказал я ему. — По-моему, ты по уши влюблен в Генриетту, и тебе будет очень больно, если у нее начнутся большие неприятности. Сейчас все идет к тому, что неприятности у нее появятся очень скоро. Наверно, Генриетта уже объяснила тебе, кто я такой и чем я здесь занимаюсь. Поэтому мне нечего вдаваться в подробности. Я хочу сказать тебе только одну вещь. Когда я в первый раз приехал сюда, меня совершенно не интересовало, как умер Грэнворт Эймс: совершил ли он самоубийство, или его укусил ядовитый паук. Мне это было безразлично. Я приезжал сюда для расследования дела о фальшивых облигациях. А вот теперь смерть Эймса стала меня интересовать очень сильно, потому что, мне кажется, эти дела связаны между собой.

В результате моей поездки в Нью-Йорк я узнал много вещей, причем таких вещей, которые не сулят Генриетте ничего хорошего. Окажется ли то, что я узнал, правдой или нет, я пока не знаю. Но я знаю одно: ей нужно быть максимально осторожной и бдительной, иначе… ну, ты сам понимаешь, обвинение в убийстве не очень-то приятная вещь. Возможно, мой долг заключается в том, чтобы сообщить в Нью-Йорк, что я предполагаю, что Грэнворта убила Генриетта, но я пока этого не собираюсь делать. И у меня есть на это свои причины. Я считаю, что это нисколько не поможет мне в расследовании дела о фальшивых облигациях, а именно это и является основной целью моего приезда сюда. Если Генриетта действительно убила Грэнворта, придет время, и она ответит за это. А может быть, она и не убивала его. В этом случае я бы посоветовал ей как можно скорее откровенно мне все рассказать, а то как бы ей не оказаться на электрическом стуле. Говорят, что женщины на нем поджариваются так же быстро, как и мужчины.

О'кей. Так вот, я хочу, чтобы ты прежде всего сделал следующее. Возвращайся на гасиенду, поговори с Генриеттой и скажи ей, что я сегодня приеду туда около полуночи. Я хочу, чтобы она дала мне официальные показания и чтобы никаких штучек. Она должна говорить мне правду. Если она захочет утаить что-нибудь от меня, я немедленно арестую ее в качестве свидетельницы по делу о фальшивых облигациях, отправлю ее к Меттсу, здешнему начальнику полиции, и одновременно сообщу ему всё, что мне известно о ней в связи со смертью Грэнворта. И если я так сделаю, то Генриетту ожидают большие неприятности. Ты меня понял?

Он кивнул в знак согласия. Вид у него был серьезный.

— Я все понял, Кошен, — сказал он. — И я, конечно, посоветую ей рассказать вам все откровенно. Это единственное, что она может сейчас сделать. Но, — продолжал он, — я могу вас уверить, что она не убивала Эймса, она не способна на такое. Почему?

— Ладно, Мэлони, — прервал я его, — ты ничего не понимаешь. Только потому, что ты втюрился в эту бабенку, ты считаешь, что она не способна убить кого-нибудь? Мне на своем веку приходилось встречать многих женщин, которые по воскресным дням дважды ходили в церковь, но это не помешало им стать убийцами. Поэтому я не хочу даже слушать твои объяснения насчет того, что Генриетта не могла быть убийцей. Она могла пойти на это, например, ради своей личной выгоды.

Он пожал плечами и закурил сигарету.

— О'кей, — продолжал я. — Теперь вот еще что ты должен сделать. Перед тем как мне уехать в Нью-Йорк, я разговаривал с ней, и она мне сказала, что, может быть, она должна будет выйти замуж за Фернандеса. Не знаешь ли ты, почему она именно должна выйти за него замуж? У меня создалось впечатление, что она влюблена в тебя. Может быть, у тебя есть какие-нибудь соображения на этот счет?

Он опять пожал плечами.

— Я сам ничего не могу понять, — сказал он. — Я знаю, что Фернандес и Перейра ведут себя на гасиенде как хозяева. Они вроде бы выступают как партнеры, и, может быть, Генриетта думает, что ей будет легче жить, если она выйдет замуж за этого Фернандеса. Я, собственно, начал встречаться с Генриеттой уже после того, как увидел, как грубо обращается с ней Фернандес, и мне стало жаль ее.

Он с минуту посидел молча, о чем-то серьезно думая. Потом продолжил:

— Поскольку вы об этом упомянули, я должен признаться. Мне тоже казалось очень странным, что Фернандес может думать, что Генриетта полюбит его, такого грубого бандита. Хотя он и говорит на отличном английском языке, он весьма плохо воспитан. Его мать из неотесанных испанских эмигрантов, а отец и того хуже.

— Тем больше оснований для того, чтобы эта дама не захотела даже слышать о таком парне, как он, — сказал я. — Послушай, Мэлони, а ты предлагал ей выйти за тебя замуж?

— Конечно, — сказал он с улыбкой, — и она сказала, что подумает. По-моему, мне никогда в жизни ни одну женщину не было так жалко, как Генриетту. Она такая изумительная женщина, не хнычет и не грустит целыми днями, как это делала бы на ее месте любая другая, попавшая в такую переделку, как она.

— О'кей, Мэлони, — сказал я, — можешь идти, но не забудь сказать ей, что я приеду часам к двенадцати и чтобы она была благоразумной и откровенной со мной.

Он пообещал сделать это.

Я поболтался в отеле до 12 часов, потом сел в машину и поехал на гасиенду.

Народу там было немного, вы ведь сами понимаете, что в такое время года не многие стремятся провести свой отпуск в этих краях. Я даже удивляюсь, почему это Перейра не закрыл свое заведение на это время и не уехал куда-нибудь, как это делает большинство хозяев подобных заведений.

Оркестр играл популярную мелодию, две-три пары шаркали ногами по танцплощадке, а несколько парней из Лос-Анджелеса в углу за столиком устроили шумную попойку. Я прошел прямо наверх в игорный зал.

Там никого не было, кроме официанта, производившего уборку. Я спросил у него, где находится контора Перейры. Он указал на одну из дверей, выходивших на балкон с другой стороны зала, над главным входом. Я прошел туда.

Вхожу и вижу: за столом сидит Перейра со стаканом виски в руке, а в углу на стуле курит Фернандес. Они окинули меня довольно враждебными взглядами.

— Ну, ребята, — весело приветствовал их я. — Вот я и вернулся. Как ваши делишки?

Перейра как-то криво ухмыльнулся.

— Все очень хорошо, мистер Фрэйм, — проговорил Перейра.

— А, брось ты это, Перейра, — упрекнул я его. — Ты же отлично знаешь, что я не Фрэйм. Меня зовут Кошен, и в кармане у меня есть хорошенькая маленькая бляха, на которую ты можешь полюбоваться, если захочешь.

В разговор вступил Фернандес:

— А на кой черт нам твоя бляха, — проворчал он. — У нас нет никаких причин пугаться федеральной бляхи. У тебя против нас ничего нет, а если ты хочешь знать наше мнение, то мы вообще не любим легавых.

— Да что ты говоришь? — возразил я. — Я знаю, что вы не любите легавых. И ты, конечно, не любишь парией, которые бьют тебе морду, как, помнишь, было на днях. Однако, — продолжал я, закуривая сигарету, — я бы советовал тебе быть повежливей, а то ведь я могу еще добавить. Понял? Где Генриетта?

Он расплылся в улыбке.

— Где-то здесь, — сказал он. — Где-нибудь на террасе с Мэлони. Пойди, поищи их. И чем скорее ты уберешься, тем лучше, потому что меня тошнит при виде тебя.

— Скажите, пожалуйста, какие нежности, — сказал я. — Но вот что, я скоро вернусь сюда, а пока ты будешь меня дожидаться, и чтобы тебе не было скучно, Фернандес, я дам тебе задание. Придумай-ка поинтересней историю, почему это ты называешь себя Фернандесом и разыгрываешь из себя важную персону, в то время как зовут тебя Хуаном Термигло и был ты всего-навсего шофером у Грэнворта Эймса. И смотри, чтобы твоя история мне понравилась, а то я рассержусь и обойдусь с тобой довольно грубо за то, что ты тогда на следствии давал ложные показания.

— Вот ты и ошибаешься, фараон, — сказал он, — Я никогда не давал никаких показаний ни одному следователю, потому что я никого не видел. Я весь вечер сидел дома и не видел никакой Генриетты. Как тебе понравятся мои показания?

— О'кей, кислая морда, — сказал я. — Но предупреждаю: я тебе все-таки пришью какое-нибудь дельце. Так что будь начеку, Фернандес, а то тебя будет еще сильнее тошнить при виде меня.

Он закурил сигарету и продолжал улыбаться. Крепкие же нервы у парня, ничего не скажешь!

Я спустился вниз, прошел через весь зал и вышел на террасу, где Генриетта разговаривала с Мэлони. На ней было голубое платье из какой-то воздушной материи, а сама она свежа, как персик. Мэлони распрощался и ушел.

Я подвинул стул и сел.

— Ну, Генриетта, — начал я, — вероятно, Мэлони рассказал вам все. Что же вы собираетесь делать?

Она взглянула на меня, и при лунном свете мне хорошо было видно, что в глазах у нее прячется усмешка, как будто что-то ей казалось забавным.

— Хорошо, мистер Кошен, — сказала она. — Я расскажу вам все, что вы хотите знать. Джим Мэлони сказал мне, что, если я скажу правду, все будет в порядке. Если же не расскажу, то у меня могут быть неприятности. Что ж, начнем?

— Ми]нутку, детка, — сказал я ей. — Выслушайте меня, прежде чем мы перейдем к делу. Я не знаю, что тут происходит, но чувствую, что творится что-то неладное. Я обязательно докопаюсь до дна. Лично я люблю работать спокойно и с людьми обращаюсь вежливо — никаких угроз, никаких грубостей. Но это, конечно, в том случае, если они со мной откровенны. Если же нет, ну, тогда уж пусть они пеняют сами на себя.

И вот что я еще хочу вам сказать, Генриетта. Вы — красивая женщина, вы мне нравитесь. У вас есть все, что полагается, да и вы, вероятно, сами это знаете. Но вы попали в неприятное положение из-за фальшивых облигаций и еще из-за кое-каких дел, и вам сейчас нуж-но рассказать мне все начистоту, ничего не утаивая.

Так вот, давайте начнем с самого начала. Скажите мне, что случилось в тот вечер, когда вы ездили в Нью-Йорк на свидание с Грэнвортом, в тот вечер, когда он погиб?

— Это очень легко сделать, мистер Кошен, — ответила она. — Все было очень просто. Только я боюсь, что не сумею это доказать. Я написала Грэнворту несколько писем с требованием встретиться со мной. До меня дошли слухи, что у него была связь с какой-то женщиной, и, хотя я и до этого подозревала, что у него есть другие женщины, на сей раз у меня впервые были доказательства его неверности. Наш брак никогда не был счастливым. Он пил, был легко возбудимым и часто вел себя довольно глупо. Но когда он заработал эти деньги и сказал, что собирается перевести на мое имя облига— ции на сумму 200 000 долларов, я подумала, что, может быть, он действительно хочет начать новую жизнь. Он сам говорил мне об этом, говорил, что теперь мы будем жить вместе. Мало того, он застраховался вновь так, чтобы, как он говорил, мог спокойно смотреть в глаза надвигающейся старости. Я помню, как он шутил по поводу того, что страховая компания настаивала на включении в полис оговорки о том, что в случае его самоубийства страховка выплачена не будет. Вы, вероятно, знаете, что два года тому назад в состоянии опьянения он пытался уже покончить жизнь самоубийством.

Я поверила в искренность его намерений. Я была у своих друзей в Харфорде. Там я получила письмо без подписи, в котором мне советовали присмотреть за Грэнвортом, который вступил в любовную связь с замужней женщиной и муж этой женщины угрожал им скандалом.

Обычно я не обращаю внимания на анонимки. Но на этот раз я позвонила Грэнворту и сказала ему про это письмо. Он даже не потрудился отрицать этот факт, и я поняла, что в письме была написана правда. Я написала ему еще три письма, где спрашивала, что он собирается делать, и даже высказала намерение приехать в Нью-Йорк, чтобы поговорить с ним серьезно. В третьем письме я прямо потребовала встречи.

— Минутку, Генриетта, — прервал я ее. — Что случилось с этими письмами? Что Грэнворт сделал с ними?

— Не знаю, — ответила она. — Когда после смерти Грэнворта мне позвонил Бэрдль и сказал мне об этом, я приехала в Нью-Йорк. Эти письма лежали в столе мужа вместе с другими бумагами. Я хотела взять их и уничтожить, но в то время я была так расстроена, что просто забыла об этом.

— О'кей! — сказал я. — Продолжайте.

— В Нью-Йорк я приехала вечером 12 января. Дома его не было. Дворецкий сказал, что Грэнворт в конторе. Тогда я позвонила ему туда. Он сказал, что получил мое третье письмо и вечером готов поговорить со мной.

Он предложил мне встретиться в кафе. Я поехала туда, и через некоторое время приехал и он. Он был очень возбужден и, по-моему, пьян. Мы с ним обо всем поговорили, и он обещал порвать с этой женщиной. Я предупредила его, что если он не прекратит эту связь, то я подам на развод. Тогда он мне сказал, что если я сделаю это, то он уедет из страны, чтобы не платить мне алименты. Он страшно рассердился, глаза его сверкали, и когда он пил кофе, он едва мог держать чашку в фуках, так дрожали его пальцы. Я сказала ему, что мне безразлично, будет ли он платить мне алименты или нет, так как у меня есть 200 000 долларов в государственных облигациях, которые он мне передал. Он до того разъярился, что я думала — он сойдет с ума. Я сказала ему, что будет лучше, если я опять уеду в Коннектикут примерно на неделю, а за это время он пусть все обдумает и напишет мне о своем решении. Но тут он твердо заявил, что, если я разведусь с ним, его жизнь будет кончена.

Из кафе я поехала прямо на вокзал, а оттуда в Хартфорд. Через два дня мне позвонил Лэнгтон Бэрдль и сказал, что Грэнворт покончил жизнь самоубийством. Я страшно ругала себя, так как думала, что, может быть, наш разговор и явился причиной его смерти и что, может быть, мне не надо было так вести себя.

Я немедленно поехала в Нью-Йорк, но следствие было уже закончено. Бэрдль сказал мне, что он условился со слугами ничего не говорить о моем приезде в Нью-Йорк в тот вечер, потому что, если об этом станет известно полиции, они могут вызвать меня на допрос, и вообще это сулит мне большие неприятности. На следствии Бэрдль сказал, что в тот вечер я была в Хартфорде. Я была ему очень благодарна за это.

Мне пришлось на некоторое время задержаться в Нью-Йорке, пока приводили в порядок дела Грэнворта. По завещанию свою контору он оставил Бэрдлю. Кроме того, там было указание, чтобы некоторые долги и закладная на гасиенду Алтмира, которую Грэнворт выстроил несколько лет тому назад, были оплачены из страховой премии.

Но страховая компания отказалась выплатить страховку, учитывая свою оговорку в отношении самоубийства. Поэтому Перейра, у которого находится закладная на гасиенду, не мог получить свои деньги. Я хотела уплатить ему долг из тех 200 000 долларов в облигациях, которые мне оставил Грэнворт, но Перейра почему-то не согласился на это.

Все остальное вам известно. Когда у меня кончились мои сбережения, я отослала в банк облигации и пыталась получить за них деньги. Но там мне сказали, что все облигации фальшивые. Я попала в очень неприятное положение. Денег у меня нет, но Перейра разрешил мне остаться на гасиенде в роли ее хозяйки.

Вот и вся моя история, мистер Кошен. Недавно Фернандес — его настоящее имя Хуан Термигло, он работал у нас шофером — предложил мне выйти за него замуж. Он здесь вроде партнера Перейры. Когда в ответ на его предложение я рассмеялась, он разозлился, заявив, что меня могут ожидать большие неприятности, если полиции станет известно, что я скрыла факт своей ссоры с мужем за час до его смерти. После того как выяснилось, что облигации фальшивые, он опять сделал мне предложение и прямо сказал, что для меня самое безопасное — выйти за него замуж. Тогда все другие слуги ничего не скажут о моей поездке в Нью-Йорк.

— О'кей, Генриетта, — успокоил я ее. — Если правда, что вы мне рассказали, то тогда отлично. А если вы все выдумали, то это значит, что придумано неплохо. А теперь скажите мне вот что. Кто эта женщина, с которой крутился Грэнворт?

— Я не знаю, — ответила она, устремив свой взгляд куда-то вдаль. — Но кто бы она ни была, она жена того человека, который написал мне анонимное письмо.

— Почему вы так думаете?

— А вот почему. Письмо было написано от руки и мужским почерком. Я заметила, что в одном месте, где были слова «эта женщина», раньше было написано что-то другое, а потом стерто. При помощи лупы мне удалось разобрать, что раньше там были слова «моя жена».

— У вас сохранилось это письмо? — спросил я.

— Боюсь, что я потеряла его. Я встал.

— О'кей, леди, — сказал я ей. — Я верю тому, что вы мне рассказали, потому что я всегда верил красивым женщинам, но… я верю им только один раз. Если все, что вы сказали мне правда, то все о'кей! Если же нет, даю вам слово, я скоро узнаю истину, и тогда вам не поздоровится. А пока оставайтесь здесь и не забивайте печальными мыслями вашу прелестную головку. Может быть, что-то и прояснится в этом деле, но пока оно для меня словно шарада, разыгранная шиворот навыворот.

Она посмотрела на меня и улыбнулась. Глаза ее сверкали, и в них был какой-то вызывающий огонек, который мне очень нравится. Да и нервы у нее крепкие.

— Вы меня в чем-то подозреваете, — промолвила она. — С самого начала, как только начался разговор, я поняла, что вы ведете к одному: хотите впутать меня в дело с фальшивыми облигациями. Может быть, потом вы обвините меня еще и в том, что это я убила Грэнворта? Ведь вы страшно волевой и твердый человек, мистер Кошен.

— Вы чертовски правы, милочка моя. А что хорошего в парне, у которого нет воли и упорства? Что же касается вас, то я считаю, что вы просто прелесть. Немного я видел женщин, подобных вам. У вас есть класс, если вы понимаете, что я имею в виду. Мне нравится, как вы держитесь, говорите. Если хотите знать, мне очень жаль, что вы влюблены в Мэлони. Я сам бы с удовольствием поухаживал за такой дамой, как вы. Но, к сожалению, у вас есть Мэлони. Мне нужно выполнять свою работу, и я ее должен выполнить, даже если это вам не понравится. А пока до свидания, до скорой встречи.

Я спустился с террасы и направился вокруг дома к своей машине. Я до того устал, что у меня даже в глазах все стало двоиться. Денек выдался тяжелый, надо поскорее возвращаться к себе в отель и прямо в постель.

Я отъехал от гасиенды примерно миль на пять и как раз, когда я проезжал место, где дорога немного сужается и на пригорке перед кустарником стоит огромное дерево, кто-то выстрелил в меня. Пуля ударила в рулевую баранку, отскочила от нее и пробила ветровое стекло.

Я решил разыграть номер. Резко нажал на тормоза, вывернул руль и направил машину прямо в кусты кактусов, как будто меня подстрелили. Потом повалился на руль и остался в этой позе, приоткрыв один глаз.

Я прождал три-четыре минуты. Наконец из кустарника освещенный лунным светом вышел человек. Я выскочил из машины и бросился к нему. Он побежал, и, надо сказать, бегать этот парень умел. Я прекратил погоню, вернулся к машине, вывел ее на дорогу и с максимальной скоростью помчался обратно на гасиенду Алтмира.

Приехав туда, я спросил, здесь ли Фернандес. Мне сказали, что на гасиенде его нет, и, возможно, сегодня он сюда не вернется. Я разыскал Перейру и потребовал у него адрес Фернандеса. Он сказал, что дом его как раз у дороги на Индио. Разузнав подробнее, где именно это место, я быстро поехал туда.

Вскоре показался и дом Фернандеса. Это был белый коттедж, стоящий примерно в 50 ярдах от шоссе, окруженный забором из белого камня. Я поставил машину у обочины дороги и направился к дому. Заглянул в окно. В комнате сидел не кто иной, как сам Фернандес, с сигаретой во рту и со стаканом виски в руке.

Я постучал в дверь. Он подошел и открыл ее.

— Что тебе надо, фараон? — грубо спросил он.

— Мне надо, чтобы ты вошел обратно в комнату и заткнулся, — ответил я. — Для меня ты просто вонючий подонок, и, если ты вздумаешь выкинуть какой-нибудь номер, учти, тебе здорово от меня достанется.

Он вошел в комнату, я за ним. Он подвинул мне стул, я сел и осмотрелся.

Симпатичное местечко. Изящная мебель, но повсюду огромное количество бутылок. Я закурил сигарету и посмотрел на Фернандеса. Он стоял у камина и в упор смотрел на меня.

Отвратительный тип! С удовольствием проехался бы по его физиономии землечерпалкой, чтобы он не воображал себя таким красавцем.

У меня была определенная идея насчет того, какую сцену я с ним сейчас разыграю. Нет на свете такого мошенника, с которым нельзя было бы договориться, потому что любой мошенник считает себя таким умником, что даже не представляет себе, как это он вдруг может проиграть в каком-нибудь деле.

— Слушай, Фернандес, — начал я. — Кажется, моя личность здесь не очень-то популярна. Кто-то хотел даже меня сегодня пристрелить по дороге с гасиенды в Палм Спрингс. Но оказался плохим стрелком. Пуля попала в рулевое колесо и пробила ветровое стекло. Только и всего. Тебе, конечно, ничего об этом неизвестно?

Он посмотрел на меня так, как будто был страшно удивлен.

— Не думаешь же ты, что я такой дурак, чтобы стрелять в тебя? — сказал он. — Какая мне польза убить тебя? Скажи?

— Не знаю, какая, но тем не менее кто-то хотел сегодня прикончить меня. Может быть, это Перейра?

— Не знаю, — сказал он. — А зачем ему убивать тебя?

— Я тоже не знаю. Но, во всяком случае, я не очень люблю когда в меня стреляют, и мне интересно узнать, на чьей ты стороне. Послушай-ка меня внимательно.

Я налил себе немного виски.

— Благодарю за угощение, — сказал я ему. — А теперь слушай. Кажется, в скором времени я здесь кое-кого арестую. Можешь угадать, кого именно. Что же ты молчишь? Правильно. Угадал. Очаровательную Генриетту. Эта дамочка вызывает у меня большие подозрения, и мне кажется, что ей известно о смерти Грэнворта Эймса гораздо больше, чем многие думают.

Так вот, дело в следующем. Существует на свете некая женщина, которая крутила любовь с Грэнвортом Эймсом, и муж этой дамочки написал Генриетте письмо, в котором сообщил, что Грэнворт пошаливает на стороне и что неплохо было бы Генриетте предпринять в этом отношении кое-какие шаги.

А теперь я слышал, что ты собираешься жениться на Генриетте. Правда это или нет, я не знаю, но одно я знаю хорошо: ты был когда-то шофером у Эймса, наверняка возил его к этой бабенке и поэтому обязательно должен знать, кто она такая.

— Мне было очень жаль Генриетту, когда после смерти мужа она осталась одна, без друзей, — начал он. — Но, возможно, теперь, после того, как выяснилось дело с фальшивыми облигациями, я изменю свое намерение. Не буду, конечно, утверждать, что она стала менее красивой, — продолжал он, — но я думаю, что вряд ли стоит жениться на женщине, которая замешана в таком серьезном деле, связанном с фальшивыми облигациями.

— Интересная получается ситуация, — сказал я. — Вы помните, Бэрдль говорил мне, что он тоже жалел Генриетту, помогал ей, но, как только обнаружилось дело с фальшивыми облигациями, он тут же от нее отступился. И вот теперь другой парень, который был настолько влюблен в нее, что даже собирался жениться, вдруг отказался от нее. Получается, словно эти парни сговорились.

— Слушай, Фернандес, — проговорил я. — Ты сам понимаешь, мне легко узнать, с кем путался Эймс. Достаточно позвонить нашим ребятам в Нью-Йорк, и они для меня все разузнают. Но я считаю, что и ты можешь помочь мне. Мы сейчас заключим с тобой сделку, хотя я не очень-то часто иду на это с такими паршивцами, как ты. Но на сей раз я собираюсь поступить именно так.

Условия мои следующие: мне нужно знать всю правду об этой женщине, любовнице Эймса. Если ты выложишь мне все эти сведения — отлично. Если же нет, я арестовываю тебя по обвинению в покушении на жизнь федерального агента, потому что, по-моему, именно ты стрелял в меня сегодня, когда я ехал в Палм Спрингс. Он вытаращил глаза.

— Эй, слушай, Кошен, — с тревогой проговорил он, — ты не можешь пришить мне такое обвинение. Я тебе представлю по крайней мере шесть свидетелей, которые подтвердят, что я весь вечер провел с ними и никуда не отлучался. Кроме того, я и без всяких сделок могу рассказать тебе все, что знаю.

— О'кей! — ответил я. — Тогда сначала послушай, что рассказала мне Генриетта.

Я выложил ему все, что она мне говорила. Фернандес внимательно выслушал меня. Когда я закончил, он сказал:

— По-моему, она хотела тебя провести. Конечно, поскольку тебе было известно, что она в тот вечер была в Нью-Йорке, ей надо было как-то объяснить свой приезд, чтобы скрыть настоящую причину. А приехала она туда для того, чтобы убить своего мужа. А про другую женщину, о которой, по ее словам, был разговор с мужем, она просто все выдумала.

Мне часто приходилось возить Эймса, — продолжал он, — в разные места, где вокруг него крутилась масса всяких бабенок, но какой-то постоянной любовницы у него не было. Знакомых женщин у него было много Если хочешь, я составлю тебе полный список, но проверять всех этих девочек будет для тебя пустой тратой времени.

— О'кей! — сказал я. — Теперь послушай меня, Фернандес. Час назад кто-то пытался меня пристрелить. Это мог быть ты, и это могла быть и Генриетта. Это мог быть Мэлони, и это мог быть и Перейра. Как говорят профессора, рассуждая теоретически, предположим, что это был ты.

Я сунул руку за пазуху и, вытащив револьвер, прицелился в Фернандеса.

— Послушай, милок, — сказал я. — У меня репутация весьма грубого человека, и я действительно намерен поступить с тобой грубо. Мне нужно получить от тебя сведения, и будь уверен, что я выбью их из тебя. А потом скажу, где надо, что сегодня ты пытался убить меня. Я проследил, куда ты поехал, хотел арестовать тебя, но при аресте ты опять пытался стрелять, и тогда мне пришлось тебя прикончить. Как тебе нравится такая перспектива?

На лице Фернандеса выступил пот.

— А если ты не хочешь, чтобы все это действительно произошло, то немедленно же назови бабенку, с которой путался этот Эймс. У него была любовница, и мне надо знать, кто она такая. Считаю до десяти. Если ты не скажешь, где она сейчас находится, я угощу тебя свинцом вот из этой игрушки. Ты понял меня?

Он молчал. Я начал считать. Когда я дошел до девяти, он поднял вверх руку. По его лбу ручьями стекал пот, и рука у него дрожала.

— О'кей! — промычал он. — Твоя взяла. Ее зовут Полетта Бенито. Она живет в Сонойте, в Мексике, у самой границы с Аризоной.

— Отлично, — насмешливо сказал я, убирая револьвер и вставая. — Что ж, Фернандес, до свидания, скоро увидимся. И пока меня здесь не будет, смотри не шали и не делай ничего такого, за что тебя стала бы бранить твоя матушка!

Глава 7

ПОЦЕЛУЙ РОСКОШНОЙ БЕБИ

По дороге на гасиенду я много думал. Мне казалось, что Фернандесу известно гораздо больше, и Полетту Бенито он назвал только потому, что испугался, как бы я не ухлопал его. Но думаю, что даже это не заставило бы его говорить, если бы он не полагал, что мне кое-что уже известно о ней.

Интересно и другое. Он всячески пытался опровергнуть рассказ Генриетты насчет существования любовницы Эймса. Совершенно очевидно, что Фернандес и Бэрдль работают вместе, а вот что именно связывает их, убей меня Бог, не могу понять.

И если хотите знать, то и Фернандес, и Бэрдль, и Генриетта, и Мэлони могут быть членами одной шайки. Мне часто приходилось сталкиваться с бандами мошенников, которые отлично разыгрывали подобные комбинации. И выходило так, что мне известно было столько же относительно этого дела, сколько было известно с самого начала. Все время в деле появлялись новые люди, которые запутывали все мои предположения.

Но одно было совершенно ясно: и Лэнгтон Бэрдль и Фернандес всячески стараются внушить мне мысль, что Грэнворта Эймса убила Генриетта. Все, что они говорили и делали, было рассчитано на то, чтобы убедить меня в этом. А, собственно, чего они хотят этим достичь?

Я думаю, что мне следует повидаться с Полеттой Бенито, потому что, по-моему, она может рассказать мне о Грэнворте Эймсе больше, чем кто-либо другой. Если она та самая женщина, за которой гонялся Эймс, бросив такую роскошную дамочку, как Генриетта, значит, в ней есть что-то такое, чего нет в других женщинах, нет и у Генриетты. По всей вероятности, у Полетты сведений о Грэнворте больше, чем у всех остальных вместе взятых.

Меня не оставляла мысль, что Бэрдлю, Фернандесу и кому-то еще, кто с ними связан, всем им очень хочется, чтобы я поскорее арестовал Генриетту. В конце к«н-цов у меня есть несколько свидетельских показаний о том, что она в тот вечер была в Нью-Йорке. Мне не раз довольно прозрачно намекали, что ей что-то известно относительно фальшивых облигаций. Во всяком случае, я сейчас могу считать ее хотя бы свидетельницей поэтому делу.

И не арестовал я ее до сих пор только потому, что они ждут не дождутся от меня этого шага. А я такой парень, который всегда делает то, чего от него меньше всего ожидают. Вот почему я передал Фернандесу все, что мне рассказывала Генриетта. Я хотел увидеть его реакцию.

Поставив машину позади гасиенды, я пошел к главному входу. Роскошная ночь, хотя жарко, как в аду. Кирпичные стены гасиенды серебрятся в лучах лунного света. В саду причудливые тени, и вообще чувствуешь себя, как в сказочной стране. В гасиенде большая часть огней была погашена. Музыканты упаковывали свои инструменты, и за столиками уже никого не было. На лестнице мелькнула какая-то пара и скрылась в игорном зале. Вероятно, Перейра уже организовал игру.

Только я о нем подумал, как он собственной персоной появился из кладовки и направился ко мне.

— Мистер Кошен, — проговорил он, — у нас сегодня игра, но не очень крупная. Я знаю, что это незаконное дело, но, надеюсь, что вы не будете возражать? А? Ведь это вас не касается?

— Конечно, не касается, — согласился я. — Я — федеральный агент, а не легавый из Палм Спрингс. Не мое дело следить за этим. Может быть, попозже я и сам поднимусь наверх, взгляну, как там идет игра.

Он поблагодарил, и вид у него при этом был такой счастливый, как будто я дал ему по крайней мере тысячу долларов. Я, кажется, уже говорил вам, что мне очень не нравится Перейра. Типичный подонок! И, хотя я с радостью в любой момент готов вздуть его как следует, время, пожалуй, для этого пока еще не пришло. Я хотел, чтобы они думали, что им все удалось и что я для них что-то вроде безмозглой курицы. Пусть они будут спокойны в этом отношении, и тогда, рано или поздно, кто-нибудь из них допустит промах, который даст мне возможность уцепиться кое за что.

Я поднялся по лестнице и вошел в игорный зал. Там было несколько человек: Мэлони, Генриетта и еще шесть или семь парней и несколько дам. Официант обносил всех вином, а за центральным столом вовсю шла игра в покер.

Я походил по комнате, выпил отличного виски и будто просто так посматривал на всех. Генриетта сидела за покерным столом. Перед Мэлони высилась огромная стопка чипов, он чем-то был страшно доволен, может быть, наконец-то выиграл. Впервые в этом доме. Перейра болтался от стола к столу и старался держаться как можно приветливей со всеми. Полная картина тихого, спокойного вечера в клубе за картами. Фернандеса не было. Вероятно, он сидел у себя дома и старательно обдумывал создавшуюся ситуацию.

А о чем, собственно, он думал? Вероятно, об этой дамочке, Полетте Бенито.

Вы сами понимаете, что рассказал он о ней только потому, что испугался, как бы я не всадил в него несколько пуль. Здорово он испугался, когда увидел у меня в руке револьвер. А припугнул я его потому, что был уверен, что в этом деле должна быть еще одна женщина, помимо Генриетты. Эта мысль все время не покидала меня и главным образом потому, что Бэрдль, который в отношении всего этого дела проявил необычайную болтливость, почему-то и словом не обмолвился о существовании этой женщины. Даже когда он расска— зывал мне о том, что Генриетта выкрала свои письма из письменного стола мужа, он ни словом не обмолвился о том, были ли у нее основания писать эти письма.

Если бы никаких оснований не было, то есть, если бы в этом деле не была замешана другая женщина, он обязательно сказал бы мне об этом. Но, повторяю, он ни словом не обмолвился о другой женщине из-за которой, собственно, Генриетта и приезжала в Нью-Йорк. И это было одной из причин, почему я думаю, что Генриетта говорила правду.

Я решил тогда взять Фернандеса на испуг, и мне это удалось. Вы ведь помните, что он разговаривал по телефону с Бэрдлем, который успокоил его, сказав, что я поверил всему тому, что он мне наговорил. Они не подозревали, что их телефонный разговор подслушивали и что он мне известен до последнего слова. Поэтому мои слова о существовании другой женщины явились для Фернандеса полной неожиданностью.

И вы, конечно, понимаете, что, когда я увижусь с Полеттой Бенито — а я обязательно с ней увижусь — она уже будет подготовлена к встрече со мной. Могу поставить бутылку самого лучшего виски против бутылки пива, что Фернандес или еще кто-нибудь немедленно известили ее о том, что кто-то проговорился мне о ней и что теперь ей следует ждать в гости милого Лемми, который непременно приедет к ней разнюхать кое-что. И в этом они правы, я действительно приеду к ней, но разнюхивать я буду не то, что они ожидают.

По-моему, ребята, занятые этим делом, допускают одну громадную ошибку. Они сконцентрировали все свое внимание только на смерти Грэнворта Эймса и пытаются внушить мне мысль, что Эймс был убит, и что его убийца замешан в дело с фальшивыми облигациями. Это наиболее легкое решение вопроса с точки зрения фальшивомонетчиков, но в отношении меня они здорово ошибаются. Я никогда не иду самым легким путем.

Своими успехами в выполнении самых трудных дел я обязан и тому, что я всегда спокойно разговариваю с людьми, не волнуясь, ничем не возмущаюсь. Я неоднократно убеждался, что самый лучший метод общения даже с преступниками — это спокойно вести с ними беседу, даже говорить им всю правду. Тогда их бдительность притупляется, и они неизбежно допускают какой-нибудь промах.

Как я уже говорил вам, главная цель заключалась в расследовании дела о фальшивых облигациях. Чья-то смерть не имела ко мне особого отношения, и я скажу вам почему. Люди умирают все время, иногда их, правда, убивают, и очень хорошо, если находят убийц. Но в конце концов какая разница для государства будет ли на свете одним парнем, как Эймс, больше или меньше? А наличие организации фальшивомонетчиков — это совсем другое дело. И я полагаю, что парень, который ухитрился напечатать фальшивые облигации на сумму 200 000 долларов, заслуживает особого внимания дяди Сэма. И даже то, что именно очаровательная Генриетта купила их у кого-то или их ей сделали на заказ, дела не меняет. Мне нужно обязательно докопаться до того, кто их печатает. Слишком уж искусная подделка. До того искусная, что даже заведующий банком не сразу раскусил, что это подделка, да и Меттс говорил мне, что он никогда в жизни не видел такой чистой работы.

Я посмотрел на Генриетту и улыбнулся ей. Она как раз выиграла и сгребла со стола около 50 долларов. А в ответ она приветливо улыбнулась мне, и я искренне любовался ею, видя, как она собирала чипы своими очаровательными пальчиками.

Она встала и передала чипы Перейре, тот оплатил их ассигнациями, которые вытащил из кармана. Она взглянула на Мэлони. Тот, в свою очередь, вопросительно посмотрел на нее. Она в ответ покачала своей прелестной головкой и бросила на меня быстрый взгляд, как будто хотела сказать ему, чтобы он не беспокоился, так как ей нужно поговорить со мной. Я сделал вид, что внимательно слежу за игрой и не заметил их обмена взглядами.

— А, мистер Лемюэль Кошен, этот козырной туз, не будет ли он столь любезен отвезти меня домой? — спросила она. — Или, может быть, он слишком занят?

Я понял. Вопросительный взгляд Мэлони означал — проводить ли ему ее домой, а она ответила, что нет, она попросит об этом меня. Вероятно, ей нужно о чем-то поговорить со мной.

Моя физиономия расплылась в широкой улыбке.

— О'кей, Генриетта! — ответил я. — Я с удовольствием отвезу вас. Куда мы поедем? На ваше ранчо?

Я пожелал всем спокойной ночи и спустился вниз. Пока я выводил машину, она стояла у входа.

Луна светила вовсю, и легкий ветерок доносил до меня запах ее духов. Это гвоздика, мой любимый аромат. Духи не очень крепкие, но нежные и приятные. Они напомнили мне о той ночи, когда я впервые пробрался в ее комнату в поисках писем. Я представил себе выстроившиеся в ряд ее башмачки и сапожки для верховой езды и вдруг осознал, что я проявляю слишком уж большой интерес к этой даме. Мне лучше не впадать в излишнюю сентиментальность, а то как бы, чего доброго, не влюбиться в нее, вместо того чтобы арестовать, если, конечно, в этом появится необходимость.

Именно это обстоятельство всегда причиняет всем без исключения агентам большое огорчение. Любой из них, безразлично какую службу он несет, федеральную или местную, выполняя свою работу, всегда сталкивается с очаровательными женщинами. Почему? Да потому, что именно такие женщины чаще всего бывают впутаны во всякие темные дела. Скажите, вы когда-нибудь слыхали, чтобы вокруг дурнушки затевалась какая-нибудь авантюра? А? Нет? Вот то-то же. А если попадается агент, который способен правильно воспринимать роскошные дамские формы, прелестный голосок и очаровательные ножки, ему нужно все время следить за собой, быть начеку, чтобы все эти прелести не помешали его работе.

Наконец она начала разговор.

— Джим Мэлони собирался сам отвезти меня домой, — сказала она, — но мне захотелось поехать с вами.

Я улыбнулся.

— Я понял, — ответил я. — Я видел, как вы обменялись взглядами, и мне показалось, что что-то произошло.

— Все-то вы видите, мистер Кошен.

— Да, леди, почти все, — согласился я. — Но бывали случаи, когда и меня заставали врасплох. Вот, например, одна дама — ее звали Лотти Фриш, жила она в Лондоне, на Бейкер-стрит — однажды чуть не прострелила меня. Я думал, что она читает письмо, которое у нее лежало в сумочке, а она, оказывается, целилась прямо в меня. Я и не подозревал, что представляет из себя эта красотка, пока она не всадила мне в руку пулю 22 калибра. И этот случай еще раз доказывает, что с женщинами нужно всегда быть начеку. Ведь так?

Генриетта скромно вздохнула.

— Да, — сказала она, — вероятно, вам много раз приходилось бывать в настоящих переделках. Вы знаете жизнь.

— Да, — согласился я, — и смертей тоже приходилось много видеть. По совести говоря, между ними небольшая разница. Только жизнь тянется медленно, а смерть иногда наступает очень быстро. Возьмите, к примеру, Грэнворта, — продолжал я, поглядывая на нее, — держу пари, что еще 12 января он и не предполагал, что на следующее утро его выловят из реки. Видите, вот как иногда бывает.

Она ничего не ответила и смотрела вперед прямо на дорогу.

Вскоре мы подъехали к ее ранчо. На террасе сидела толстая мексиканка, и, как только она увидела нас, тотчас встала и ушла в комнаты.

Генриетта вышла из машины и подошла ко мне. Глаза ее блестели, и по всему видно было, что она взволнована.

— Мне очень понравилась наша прогулка, — сказала она, — и, если у вас есть желание выпить стаканчик виски, милости прошу ко мне.

Я выскочил из машины.

— Вот это дельное предложение! — воскликнул я. — Мне сейчас как раз виски и недостает, и, кроме того, я хотел задать вам еще несколько вопросов.

Она засмеялась и направилась к террасе.

— У вас когда-нибудь кончается рабочий день? — спросила она. — Или вы только тем и заняты, что круглые сутки пытаетесь выяснить что-нибудь у кого-нибудь?

— По большей части я именно этим и занимаюсь, — согласился я. — Но вам я хочу задать только один самый простой и короткий вопрос: расскажите, каким парнем был этот Грэнворт Эймс?

Мы вошли в дом. Она закрыла за собой решетчатую дверь на террасу и провела меня в гостиную. Генриетта была очень серьезна, потому что, если вы, читатель мой, — женщина, то вам понятно, что вопрос я задал ей весьма деликатный. И когда я спросил у нее, что она думает о мужчине, которого она любила и любит, фактически я задал вопрос о ней самой, о ее мыслях и чувствах.

Она бросила на меня быстрый взгляд, сняла с себя накидку и принесла из буфета бутылку «Кентукки», стакан для виски и еще один стакан для воды. Наблюдательная женщина. Вероятно, она заметила на гасиенде, что я люблю спиртное именно такого разлива. Потом она подняла штору и в комнату ворвалась струя свежего воздуха. Все озарилось лунным светом. Она села в качалку и вновь взглянула на меня.

— Что я думаю о Грэнворте? — переспросила она. — Прежде чем ответить на ваш вопрос, нужно как следует подумать. Я даже не могу сказать, почему, собственно, я вышла за него замуж. Может быть потому, что дома мне жилось не очень-то весело и мне казалось, что любое замужество будет лучше моей настоящей жизни.

Но нечего скрывать. Грэнворт мне нравился. Я вообще-то не очень верила в любовь. Мне казалось, что это чувство обычно приходит после замужества. К сожалению, для того чтобы разочароваться в Грэнворте, много времени не потребовалось. Это тип мужчины, для которого немыслимо хранить верность кому бы то ни было в чем-либо. Он считал себя спортсменом по натуре, но предпочитал обман проигрышу. Он воображал себя идеалистом, но я не встречала человека, у которого было бы меньше идеалов, чем у него.

Две вещи вечно причиняли ему беспокойство: деньги и женщины. Он стремился иметь и то, и другое, и мне кажется, он не очень-то разбирался в средствах. Дела свои он вел очень неровно. Одну неделю он развивает лихорадочную деятельность, добивается хороших результатов, в следующую же неделю все теряет.

Он очень быстро уставал. У него полностью отсутствовала способность сосредоточиться. Если же дело требовало особой собранности и серьезности расчета, он тотчас же бросал его.

По-моему, в конторе у него все было организовано неплохо. Бэрдль — умный, способный работник. Я считаю, что те деньги, которые иногда получал Грэнворт, фактически зарабатывал Бэрдль. Грэнворт по натуре был игрок. Он стремился нажить как можно больше денег, а в результате его часто преследовали неудачи и провалы. Потом вдруг он снова что-то выигрывал.

Она встала с качалки, подошла к двери, выходящей на террасу, и с печальным видом стала смотреть на темный сад.

Он был очень нервный, легко возбудимый человек, — продолжала она, — и абсолютно не заслуживающий доверия. Я уже давно подозревала, что у него есть женщины, но думала, что все они определенного типа — хористки и им подобные. Меня это нисколько не трогало, потому что последние три года нашей совместной жизни мы были чужими друг другу. Виделись мы редко, и только в том случае, если он не был пьян.

Потом вдруг совершенно неожиданно он заработал четверть миллиона. И, по-видимому, решил взять себя в руки. Он заявил мне, что передает мне 200 000 долларов в государственных облигациях, так что я могу быть спокойной относительно нашего будущего. Уверял меня, что хочет начать новую жизнь. Все будет так, — говорил он — как в старые времена, в первые годы замужества. Он говорил это так искренне, что я почти поверила ему.

— Если вы знали, что он путается с другими женщинами, — сказал я, — то почему вы так рассердились, когда получили анонимку с сообщением, что у Грэнворта любовная связь с женой автора этой анонимки? И потом вам не кажется странным, что он написал об этом именно вам? Не логичней было бы написать самому Грэнворту, чтобы тот держался в стороне от его жены?

Она повернулась ко мне.

— Ответ на оба эти вопроса может быть один, — сказала она. — Грэнворт знал, что до тех пор, пока его партнершами в любовных интригах являются случайные женщины, меня не интересовали ни эти женщины, ни их флирт с Грэнвортом. Но я не раз предупреждала его, что, если его любовные связи вызовут публичный скандал или вообще причинят мне неприятности, я непременно разведусь с ним.

А ему почему-то очень не хотелось разводиться со мной. Поэтому он всегда старался вести свои любовные дела аккуратно, ни в коем случае не затрагивая моих интересов. И, , вероятно, автор анонимки предупреждал Грэнворта, что, если тот не прекратит встречаться с его женой, он обо всем напишет мне.

Когда я получила анонимку, я была вне себя от бешенства. Моя ярость усилилась после того, как я позвонила ему, и он не проявил никакого интереса к моим словам. Меня это очень удивило. Ведь только недавно он горячо протестовал против развода, а теперь вдруг как будто и не возражал против него. И я решила раз и навсегда покончить с этим делом: или он по— рывает с этой женщиной, или я буду добиваться развода. — Как будто что-то вспомнив, она улыбнулась.

— Видимо, я такая же, как и большинство женщин. Сначала думала, что мне удастся сделать из Грэнворта порядочного человека. Вероятно, все женщины, выходя замуж за подобных типов, мечтают перевоспитать их; Все мы, женщины, в душе — потенциальные реформаторы.

— И еще какие, — улыбнулся я ей. — Вот почему паршивым мерзавцам всегда везет. 'Если парень хороший, женщины не проявляют к нему интереса. А вот со всякими подонками они носятся и мечтают их перевоспитать.

Странные вы создания, женщины, — продолжал я. — Я знал одну даму в Иллинойсе. Она тоже хотела перевоспитать молодого человека, в которого влюбилась. Этот парень ежедневно выпивал по две бутылки виски, и она решила отучить его от пьянства еще до замужества. Она заявила, что никогда не выйдет замуж за цистерну с виски.

О'кей! Года через два я встретил эту женщину. Она проявила такой повышенный интерес к его перевоспитанию, что незаметно сама втянулась в пьянку и ежедневно напивалась до того, что валилась под стол. И парень этот был страшно недоволен сложившейся ситуацией. Потому что, как он говорил, если бы она с самого начала оставила его в покое, он давно бы уж умер от самогона, и ни у кого не было бы никаких неприятностей. А теперь ему до тошноты надоел вид его вечно пьяной супруги, и он собирается стать ярым противником спиртного.

Я закурил.

— Значит, Грэнворт вам не нравился? — продолжал я. — Собственно, к этому и сводится все дело. Скажите, Генриетта, а какие ребята вам нравятся? Вы уверены, что вы сами ни в кого не влюбились? Ведь извечная проблема треугольника может быть разрешена двумя способами, вы отлично это знаете.

Улыбка исчезла с ее лица. Она серьезно взглянула на меня, потом подошла поближе и посмотрела мне в лицо.

— Вот что я вам скажу, мистер следователь, — начала она. — Меня никогда в жизни не интересовал ни один мужчина… до настоящего времени, когда мне это, как говорится, совершенно ни к чему.

— Я вас не понимаю, леди, — улыбнулся я. — По-моему, Мэлони — отличный парень. Вероятно, он будет великолепным мужем.

Она улыбнулась.

— Я думала не о Мэлони, — сказала она. — Я имела в виду вас.

— Пожалуй, мне пора домой. — Я встал и пристально посмотрел на нее. Но она и глазом не моргнула. Просто так стояла и продолжала улыбаться.

— Вы, пожалуй, первый мужчина, который по-настоящему волнует меня, — продолжала она. — А к Мэлони у меня всегда было отношение как к хорошему, верному другу.

Она подошла ко мне ближе.

— Вы чудесный человек, — произнесла она. — Сильный. И гораздо умнее, чем многие о вас думают. Если вы хотите знать мое мнение о вас, вот оно.

Она сделала еще один шаг вперед, обвила мою шею руками и поцеловала меня. Да, целоваться она умеет. Я стоял, как сраженный острой секирой, и все думал: что это? Сон или реальность? Все это время в глубине моей башки сверлила мысль, что Генриетта просто разыгрывает со мной комедию. Она боится, что я сейчас арестую ее, и хочет одурачить меня.

Я ничего ей не сказал. Она повернулась, подошла к столу, налила еще один бокал «Кентукки» и подала его мне. Улыбка так и сияла в ее глазах, и по всему было видно, что она с трудом удерживается от смеха.

— Кажется, это вас немного испугало. Да? — спросила она. — Вероятно, я — первая женщина, которой удалось испугать великого Лемми Кошена. Что ж, вот ваше вино, выпейте и можете идти, куда вам угодно.

Я проглотил виски.

— Я ухожу, — сказал я ей. — Но прежде, чем я уйду, я хочу сказать вам кое-что. Конечно, вы роскошная беби. У вас есть все, что полагается, и за словом в карман вы не полезете. Я бы мог всерьез влюбиться в такую даму, как вы, и… забыть все на свете, в том числе и свою работу. Но если вы думаете, что эта сцена с жаркими поцелуями может помочь вам выпутаться из того положения, в которое вы попали, вы жестоко ошибаетесь. Меня и раньше многие целовали, и, надо сказать, мне это очень нравится. Вообще я очень люблю женщин, но, послушайте, леди, если я приду к заключению, что по данному делу мне придется арестовать вас, никакие по— целуй в мире не смогут удержать меня. И запомните это как следует, леди.

Она засмеялась в ответ.

— И как еще запомню, — передразнила она меня. — И именно это мне и нравится в вас. Ну что ж, Лемми. Спокойной ночи. Заходите как-нибудь, когда у вас будут готовы для меня наручники.

С этой шуткой она вышла, оставив меня посреди комнаты со стаканом в руке.

Я тоже смылся. Сел в машину и поехал в Палм Спрингс. По дороге я пытался думать о деле, но, хотите верьте мне, хотите нет, от этого поцелуя во мне до сих пор все горело.

И теперь мне уже стало окончательно ясно, что Генриетта очень умная девчонка. Правда, и обо мне она сказала, что я умный парень, но очень возможно, что этот комплект входил в программу ее игры.

Тут я как следует нажал на педаль. Я принял решение. Сейчас я поеду прямо к Меттсу и договорюсь с ним, что надо сделать. Мне надоели эти леди, которые всячески стараются обмануть меня и одурачить. Сейчас я начну действовать, и действовать буду решительно и быстро.

Ну, подумайте сами. Я до тошноты наработался здесь, имея дело со всякими людьми. Ездил в Нью-Йорк и там выслушал от Бэрдля несусветную чепуху. В результате единственные ценные сведения я получил только тогда, когда под угрозой револьвера заставил Фернандеса рассказать мне о Полетте.

Да, у ребят, замешанных в это дело, действительно крепкие нервы. Они водят меня вокруг да около, изредка рассказывая всякие пустячки. Но они же убили Сэйджерса, и они глубоко ошибаются, если считают, что это пройдет им даром.

О'кей! Если они ожидают от меня решительных мер, проявим и мы, черт возьми, решительность и твердость.

Глава 8

НЕОЖИДАННАЯ КОНЦОВКА ДОПРОСА С ПРИСТРАСТИЕМ

Откровенно признаться, не люблю я напрасно потерянные часы, как это было вчера ночью. Я бы назвал это «ночью упущенных возможностей». Я должен был или расцеловать, или арестовать эту красотку.

На душе скребут кошки. Черт возьми, может быть, мне действительно нужно было арестовать ее? Или, наоборот, остаться у нее?

Ладно, к дьяволу эти сомнения. Сквозь оконные занавески в комнату врываются яркие лучи солнца, и я почувствовал вдруг необычайный прилив сил, решил действовать с быстротой молнии. Вообще-то парень я довольно терпеливый и со спокойным характером, но наступает наконец момент, когда требуются немедленные действия. И мне кажется, этот момент сейчас наступил.

Я встал, принял душ и выпил кофе. За кофе я все мечтал, как бы я мог вчера поступить с Генриеттой и чего, к сожалению, дурак, не сделал.

Вы сами понимаете, что эта дамочка могла действовать так по одной из двух причин: или она действительно влюбилась в меня, и тогда я мог заставить ее рассказать мне все. Или она меня обманывала и только делала вид, что рассказывает мне правду. Во всяком случае, и в том и в другом варианте я упустил большие возможности.

Сидя на кровати, я вспоминал, чему нас учили в доброе старое время в федеральном училище. Помню, один старичок, читавший нам лекции по одному из предметов, часто говорил:

«Всегда делайте что-нибудь. Не думайте слишком много. Если на данном этапе у вас нет прямых указаний, сами решайте, что делать. Если не знаете, что делать, болтайтесь среди людей, создавайте такие ситуации, чтобы тот, кто старается скрыть от вас какой-нибудь факт, испытывал страх. И в этом случае он непременно проболтается».

И он был прав, этот старик. О'кей! С этого и начну. Припугну кого надо.

Прежде всего вы должны согласиться со мной, что все мошенники, связанные с этим делом, считают меня величайшим ослом, у которого мозги поросли мхом. Кроме того, все они двурушники. Возьмите к примеру хотя бы того же Бэрдля. Сначала он разыгрывал дружеский акт в отношении Генриетты, уговаривал слуг Эймсов дать показания на следствии, что Генриетты не было в Нью-Йорке в ночь смерти Грэнворта, а потом он делает все, чтобы вбить мне в голову, что Грэнворта убила Генриетта. А Фернандес помогает ему в этом. Он тоже сначала собирался жениться на Генриетте, а потом у него вдруг возникла мысль, что Генриетта связана с фальшивомонетчиками, и жениться он раздумал. Собственно, и

Бэрдль связью Генриетты с фальшивомонетчиками и убийством мужа объяснял перемену в своем поведении.

А что Генриетта?

А она вообще ничего существенного не говорила, а вместо этого разыграла великолепную сцену влюбленной в меня дамы.

Я тоже мог бы влюбиться в Генриетту — она мне очень нравится. Но я никогда не развлекаюсь с женщинами, которые подозреваются в убийстве, так как это может осложнить всю мою работу. Во всяком случае, Генриетте известен характер моей профессии, и вряд ли она может обижаться на меня, если я подозреваю ее в неискренности.

Сейчас я собираюсь провести одно интереснейшее мероприятие, которое несказанно удивит всех, замешанных в этом деле, и прежде всего саму Генриетту.

Все-таки, несмотря на все ухищрения, им не удастся сбить меня с пути. Пусть Бэрдль и Генриетта думают, что я такой парень, которого легко сбить с толку. Я сейчас докажу им, что они глубоко ошибаются.

В этом деле меня интересуют два момента. Прежде всего меня интересует ход мыслей Грэнворта Эймса перед его смертью. Ведь совершенно очевидно, что не было никаких видимых оснований для того, чтобы он покончил жизнь самоубийством. У него были деньги, отличное здоровье — он только что прошел медицинское обследование при страховой компании, — и я не верю, что он решил покончить жизнь самоубийством только потому, что Генриетта заявила ему, что она подаст заявление о разводе. Зачем ему было умирать? Парень, который путался с десятками женщин, как об этом говорил Фернандес, вряд ли будет убивать себя из-за того, что жене стали вдруг известны его шашни и она решила уйти от него. А тот факт, что он когда-то раньше пытался покончить с собой, тоже еще ничего не доказывает. В тот момент он был настолько пьян, что не соображал, что делает.

Когда он заявил, что собирается начать новую жизнь, честную, может быть, он именно так и думал. Конечно же, он говорил это искренне, иначе зачем ему было увеличивать сумму страховки? И он отлично знал, что в случае самоубийства выплаты страховки не будет.

Между прочим, я придаю очень большое значение этому факту — увеличение страховой премии.

И второе, что меня интересует, — это, конечно, Полет— та Бенито. По-моему, любому человеку должно прийти в голову, что эта дамочка каким-то образом была связана с этим делом. Но ни Бэрдль, ни Фернандес не упоминали о ней. Видимо, они хотели сосредоточить мое внимание только на Генриетте.

Совершенно очевидно, что Полетте должно быть что-то известно в отношении этого дела. И мне нужно как можно скорее увидеться с ней, что я непременно и сделаю, как только закончу кое-какие дела здесь. Я заставлю эту даму заговорить, пусть даже она находится в Мексике, за пределами юрисдикции США. Сонойто находился в Мексике, но на самой границе со штатом Аризона, и если мне понадобится для того, чтобы она заговорила, переправить ее на территорию Штатов, я это сделаю, даже без оформления соответствующих документов, хотя бы для этого мне пришлось перетащить ее через границу за волосы.

Я позвонил Меттсу, и мы с ним договорились по всем вопросам.

Хороший парень этот Меттс. Умный, готов к сотрудничеству, а, к сожалению, редкий полицейский обладает такими достоинствами.

А договорились мы с ним вот о чем. Он пошлет двух своих сотрудников на гасиенду Алтмира, чтобы забрать оттуда Генриетту. Они должны доставить ее в управление к Меттсу ровно в 11 часов. А в половине двенадцатого, когда Перейра и Фернандес будут ломать головы, стараясь догадаться, куда и зачем ее увезли, полицейские вернутся обратно на гасиенду и прихватят и этих двух героев. После этого все и начнется.

Я разоделся франтом: роскошный светло-серый костюм, под цвет костюма шляпа и серебристо-серый галстук, как будто иду куда-нибудь в гости. На самом деле же я шел в управление к Меттсу.

Меттс предоставил мне свой кабинет и сигару в придачу. Я сел в кресло и стал ждать.

Вскоре полицейские привезли Генриетту. Она была крайне удивлена всем происшедшим, что, однако, не мешало ей прекрасно выглядеть. Ох, ребята, и умеет же эта беби выбирать платья и носить их.

На ней был костюм светло-лимонного цвета, купленный в заведении, где умеют держать в руках ножницы и иголку. Шелковая коричневая блузка, шляпка лимонного цвета с коричневой лентой, туфельки коричневые с белым и нейлоновые чулки.

Она села на стул, который для нее поставили с другой стороны письменного стола, как раз напротив меня, и многозначительным взглядом уставилась на мою шляпу, которую я слегка надвинул на один глаз. Полицейские ушли, оставив нас вдвоем.

— Доброе утро, Лемми, — начала она, обращаясь ко мне как к старому другу и улыбаясь. — Что случилось? — продолжала она. — Меня что, арестовали? И я бы попросила вас не сидеть в шляпе в присутствии дамы.

— Ерунда, сестрица, — ответил я ей. — Вот что я вам скажу. Я еще не решил, как мне поступить с вами: арестовать по обвинению в убийстве, задержать как свидетельницу или просто допросить с пристрастием. Но я попрошу вас уяснить себе, что я отнюдь не обязан снимать шляпу, когда разговариваю с лицом, подозреваемым в мошенничестве, неважно, мужчина это или женщина. Вы лучше придержите при себе все эти ваши советы по поводу хорошего тона, потому что мне они уже и без того порядком надоели. Понятно?

От этих слов она настолько оторопела, как будто ее огрели по голове кочергой. Видели бы вы ее изумление. Да, собственно, это и не удивительно. Прошлой ночью она разыграла со мной любовную сценку и, вероятно, полагала, что подцепила меня на крючок, и вдруг сегодня утром я говорю ей такие грубости, от которых ее буквально бросило в дрожь. Вероятно, и вы тоже на ее месте очень удивились бы.

— Понятно, — произнесла она наконец ледяным тоном. — Ну, и что же мы теперь будем делать?

— А вот что, дорогуша, — сказал я ей. — Я решил возобновить расследование по делу о смерти вашего мужа. Я пришел к заключению, что Грэнворт Эймс был убит, и, по-моему, вам об этом известно гораздо больше, чем вы соизволили мне сказать. Я также склонен полагать, что вам гораздо больше известно и насчет дела о фальшивых облигациях. И я могу возбудить против вас дело по обвинению в том, что вы хотели подсунуть в здешний банк в Палм Спрингсе фальшивые облигации, зная, что облигации эти липовые. Ну, как вам это понравится?

— А меня это вообще не интересует, — заявила она. — Но вот ваше поведение и вообще вы сами мне сегодня не нравитесь. Вы ведете себя не по-джентльменски. Я полагаю, что после вчерашней ночи…

— Бросьте это, Генриетта, — сказал я ей. — Забудьте о ваших вчерашних штучках. Слушайте, неужели вы ду— маете, что до вас другие женщины не пытались поймать меня на ту же удочку? Это старый избитый трюк. Вы почувствовали, что я подбираюсь к вам, и подумали, что я еще чего доброго арестую вас. Поэтому вы решили применить ко мне эти телячьи нежности, может, этот дурачок клюнет, дай-ка я его разыграю. Но вы забыли, что мужчина может разыграть женщину точно так же, как и женщина мужчину.

— Понимаю, — сказала она. — Вероятно, именно с этой целью вы и избили Фернандеса. Вы хотели, чтобы я подумала, что вы порядочный человек, а не дешевый, хвастливый федеральный агент. Я теперь все поняла. Что ж, отлично.

— Вот и хорошо, сестренка, — сказал я. — Я тоже все понимаю теперь. А сейчас извольте ответить мне на несколько вопросов. А если вы откажетесь отвечать, то, боюсь, мне придется принять другие меры.

— Ах так? — вызывающе воскликнула Генриетта. — А допустим, я не захочу отвечать на ваши вопросы. Предположим, я откажусь отвечать до тех пор, пока сюда не вызовут моего адвоката.

— О'кей! — ответил я. — Если вы хотите вызвать адвоката, пожалуйста, вызывайте. Но как только он появится на сцене, мне придется дать делу официальный ход, для чего я отошлю вас в Нью-Йорк, где полиция любыми способами вытрясет из вас все нужные ей сведения, да еще и всех чертей ада в придачу. Что ж, если вы хотите вызвать адвоката, пожалуйста, вот вам телефонная трубка.

Она презрительно улыбнулась и посмотрела на меня так, как будто я был нечто мерзкое, выползающее из-под осклизлой скалы.

— Хорошо, — сказала она. — Я отвечу на ваши вопросы. Но как бы я хотела быть мужчиной! Я так набила бы вам морду, что из вас вылетела бы вся эта дешевая, наглая спесь. Понятно? И вот еще что, — продолжала она, окончательно расхрабрившись. — Я придумала для вас более подходящее имя. Ваши родители сделали огромную ошибку, назвав вас Лемми, вас следовало бы назвать Паршивцем, оно, это имя, для вас очень подходит!

— Да что вы говорите? — возразил ей я. — Подумать только! Что ж, о'кей! А теперь, если вы полностью высказались, так сказать, облегчили свою душу, позвольте мне перейти к делу, а когда мы закончим, и если вы отсюда уйдете, советую вам попробовать все ваши нежные штуч— ки на ком-нибудь другом, скажем, на Мэлони, или Перейре, или Фернандесе, или вообще на ком-нибудь, кто первый подвернется под руку. А пока что мне необходимо знать следующее, и советую говорить только правду. Я хочу знать, как вы были одеты вечером 12 января, когда в последний раз разговаривали со своим мужем. Ну, отвечайте, да поживее.

Я взял листок бумаги, карандаш и стал ожидать ответа. Она открыла сумочку и достала оттуда сигареты.

— А сигареты можете убрать обратно, — приказал я ей. — Где вы, по-вашему, находитесь? Это полицейское управление, и курить здесь запрещается. Ну, быстрее спрячьте обратно в сумку ваши сигареты.

Она так вся и вспыхнула, но убрала портсигар обратно в сумочку.

А я тем временем достал пачку «Кемелл». Она с яростью наблюдала, как я не спеша закуривал. Казалось, в этот момент она была готова убить меня.

— Ну, ну, Генриетта, давайте, давайте, — подстегнул я ее, — хватит упираться, выкладывайте все начистоту. Во что вы были одеты, когда приехали в Нью-Йорк из Коннектикута 12 января этого года? Начните сверху. Какая на вас была шляпка?

Она довольно ехидно улыбнулась. Пожалуй, ее поведение начинало меня немного раздражать.

— Возможно, я не смогу вспомнить всего, — сказала она. — Но тем не менее попробую. Я полагаю, вас интересует все, даже цвет моих штанишек?

Она выдала мне еще одну ядовитую саркастическую улыбочку.

— Сказать по правде, я не думал о вашем белье, но поскольку вы так на этом настаиваете, что ж, можете рассказать и об этом.

Она встала. — Вы… гадкая, грязная обезьяна, — начала она, задыхаясь от ярости. — Я… я…

— Садитесь, пожалуйста, и успокойтесь, сестренка, — посоветовал я ей. — Итак, я жду от вас подробного описания, включая и цвет вашего белья, и помните, это была ваша идея рассказать мне о ваших штанишках. У меня этого и в мыслях не было. И отвечайте поскорей. А если будете тянуть, я, пожалуй, позову надзирательницу и попрошу ее обыскать вас и сфотографировать голую на предмет установления родимых пятен на вашем роскошном теле. Так вот, пока я не рассердился, отвечайте.

Задыхаясь от ярости, Генриетта села.

— Итак, милочка, — сказал я нежным голосом, — начали. Как я уже говорил, начнем сверху. Какая шляпка была на вас?

Прошло по крайней мере минуты три, прежде чем Генриетта обрела дар речи. Она буквально онемела от негодования и сидела с трясущимися руками. Наконец она произнесла:

— На мне была шляпка из персидского каракуля, — сказала она дрожащим голосом, — вы, вероятно, не знаете, что это такое. Пальто также было из персидского каракуля, а под ним черный костюм и белая шелковая блузка. Чулки цвета беж, черные лакированные туфли на высоком каблуке и с серебряными пряжками, черные замшевые перчатки.

— Роскошный наряд, — сказал я. — Хотел бы взглянуть на вас в такой одежде. Воображаю, какой это был вид! Ну, так как же все-таки насчет штанишек?

Я посмотрел на нее с вполне серьезным видом. Она взглянула на меня, и наши глаза встретились. Она покраснела и опустила глаза. Потом вздернула подбородок и вызывающе сказала:

— Штанишки были телесного цвета, но вы, вероятно, не знаете, что это такое.

— Нет, почему же, отлично знаю, — ответил я. — Я знал многих дам, которые носили такие штанишки, только они не делали из этого секрета.

Я нажал на кнопку звонка; вошел полицейский. Генриетта подумала, что допрос окончен, встала, захватила свою сумочку и направилась к двери.

— Заберите миссис Эймс в соответствующий отдел и возьмите у нее отпечатки пальцев, — приказал я офицеру. — Затем сфотографируйте анфас и профиль, в шляпке и без шляпки.

Генриетта повернулась, как ужаленная, глаза ее сверкали. Она рванулась было ко мне, но полицейский вовремя схватил ее за руку и подтолкнул к двери.

Она бросила мне через плечо:

— Вы… вы подлец…

— Ну, ну, ну, Генриетта, — пригрозил я ей пальцем. — Нельзя так разговаривать с вашим милым Лемми.

Затем, обращаясь к полицейскому, распорядился:

— Когда вы все сделаете, приведите ее снова сюда. Они ушли. Я взглянул на часы. Было уже начало первого. Я позвонил, и тут же вошел другой офицер. Кажется, Меттс оставил в моем распоряжении целый батальон. Офицер спросил, что мне угодно. Я сказал, что ровно в 12.30 двое полицейских приведут сюда Перейру и Фернандеса, но пусть они подождут, пока я не позвоню, только тогда их нужно будет ввести ко мне в кабинет. Я дам два звонка.

Я просмотрел список одежды Генриетты, сделал кое-какие пометки и отнес его в комнату машинистке, чтобы отпечатать в трех экземплярах.

Пока она печатала, я подошел к окну и закурил. Вскоре из-за угла показалась полицейская машина, в которой привезли Перейру и Фернандеса. Надо сказать, эти субчики были страшно удивлены всем происходящим.

Я вернулся к себе в кабинет, сел поудобнее в кресло и положил ноги на письменный стол.

Через минуту открылась дверь, и офицер ввел Генриетту.

— Все в порядке? — спросил я его.

Он подтвердил. Они сняли отпечатки пальцев у дамы, сфотографировали ее, как я просил, и сейчас дежурный заводит на нее дело.

Я сказал: «Отлично, можете идти». Он вышел, оставив меня снова наедине с Генриеттой. Она стояла посередине комнаты и смотрела на меня.

Она смотрела на меня так, как будто я был комок грязи. Несколько раз она окинула меня презрительным взглядом, начиная с серой шляпы, надвинутой на один глаз, и до подошв моих ботинок, покоящихся на письменном столе, на ящике с сигарами. Потом ее губы скривились, как будто ее вот-вот стошнит.

В это время я дважды нажал на кнопку звонка, вделанную сбоку стола, и дверь открылась. Двое полицейских ввели Перейру и Фернандеса.

Я велел полицейским удалиться, после чего махнул рукой в сторону обоих парней.

— Садитесь, ребята. Мне нужно с вами поговорить. Я указал им на длинную скамейку, стоящую у стены Он и сели.

— Перейра, — сказал я. — Я хочу тебя спросить вот о чем, но только, смотри, отвечай честно. Если ты что-нибудь передернешь, я устрою тебе большой бенефис. — Я указал на Генриетту. — Речь идет об этой даме, — продолжал я. — У меня на данный момент недостаточно материала, чтобы предъявить ей какое бы то ни было обвинение, но уже сейчас есть все основания задержать ее как свидетельницу по делу, которое будет вести нью-йоркская полиция. К сожалению, у Меттса, возглавляющего местную полицию, сейчас в тюрьме нет для нее свободной камеры, а мне нужно на несколько дней выехать из города. Поэтому Меттс сейчас возьмет с тебя подписку о том, что ты обязуешься не спускать глаз с этой дамы до тех пор, пока она нам не понадобится снова. Понял?

— Понял, — кивнул тот.

Я повернулся к Генриетте.

— Вы слышали, что я сказал, дорогуша? — спросил я ее. — Так вот, сейчас я вас отпущу отсюда, можете возвратиться на гасиенду Алтмира и побыть там до тех пор, пока вы мне не понадобитесь. И не пытайтесь улизнуть за пределы округа Палм Спрингс, иначе я вас тут же арестую.

О'кей! А теперь можете выматываться отсюда, и, как только выйдете на улицу, можете курить сколько влезет. Пока, беби. Увидимся.

Я щелчком еще ниже надвинул шляпу, так что она совсем прикрыла один глаз, и покачал на столе йогами. Это сработало. Она так и взорвалась.

— Да, — прошипела она, как змея. — Мы еще с вами увидимся. — Она судорожно глотнула. — Если вы думаете, что вам сойдет с рук вся эта история, вы глубоко ошибаетесь. Вы просто самодовольная, наглая, грубая горилла, которая имеет столько же прав носить федеральный значок, сколько любой преступник, пробравшийся в нашу страну. Вы — отвратительный, мерзкий человек, и придет время, когда вы расплатитесь за все, что сделали со мной. А пока получите от меня вот это.

Она быстро подошла к столу и, прежде чем я успел опомниться, смазала меня по роже кулаком. Признаюсь, я страшно удивился.

Потом она немного отступила, повернулась на каблучках и вышла. Я не спускал с нее глаз. И/поверьте мне, ребята, это была потрясающая картина. Эта бабенка определенно умеет ходить.

Фернандес улыбнулся.

— Кажется, она чем-то очень недовольна, — сказал он и рассмеялся.

— Ты на ее месте тоже вряд ли был бы доволен, — ответил я и спустил ноги со стола.

В это время вошла машинистка и подала мне отпечатанный список одежды Генриетты.

— Слушай, Фернандес, — сказал я. — У меня блестящая идея. Я думаю, что мы легко можем пришить Генриетте обвинение в убийстве Эймса, и, как только ее арестуют, мы выдавим из нее все сведения относительно фальшивых облигаций. Но для того, чтобы выполнить это, нам нужно доказать, что именно Генриетта была в тот вечер в машине Эймса, когда тот нырнул в Ист Ривер. И как только мне это удастся сделать, все будет в порядке. Ведь обвинение в убийстве будет грозить ей смертным приговором, и в этом случае она пойдет на все, лишь бы спасти свою шкуру.

И вот что мы сделаем. Я здесь все утро соответствующим образом допрашивал Генриетту и, в частности, узнал, что на ней было надето в день смерти Грэнворта 12 января.

Я встал и передал Фернандесу копию списка одежды Генриетты. Он долго и внимательно изучал его.

— Ты не помнишь, была ли на ней такая одежда? — спросил я его.

— Да, пожалуй, пальто и шляпку я помню, — ответил он. — Но я ничего не помню относительно того вечера — ведь я тогда ее не видел. У меня был выходной.

— Что ж, о'кей, Фернандес! — сказал я. — Но есть два человека, которые могут клятвенно подтвердить, что она была одета именно так. Одна из них — горничная Эймсов. Вероятно, именно она укладывала чемоданчик Генриетты, когда та уезжала в Харт-Форд?

Он слегка приподнял брови.

— Черт возьми, конечно, Мэри Дубинэ — так зовут горничную — должна все рассказать. И я скажу вам, где ее найти. Она все еще в Нью-Йорке, служит личной горничной у миссис Влафорд. Конечно, она знает весь гардероб Генриетты. Между прочим, Мэри очень умная девушка. И никогда ничего не забывает.

— О'кей! — сказал я. — Второй человек — ночной сторож с пристани Коттон Уорф. Я полагаю, что, если у парня зрение оказалось достаточно хорошим, чтобы в темноте увидеть, как из машины Эймса выскочила женщина, его память окажется тоже хорошей, чтобы вспомнить, какое на ней было пальто. Я хочу отвезти этот список в Нью-Йорк, пусть полиция проверит его у горничной и сторожа. Если они подтвердят, что Генриетта была одета именно так, я немедленно вернусь сюда и арестую ее, потому что я абсолютно уверен, что именно она убила своего мужа.

И еще одна вещь, Фернандес, — продолжал я. — Должен признаться, что ошибся, обвинив тебя в том, что ты стрелял в меня в ту ночь. Может быть, это стреляла женщина, а не мужчина.

Я постарался изобразить на своем лице выражение раскаяния.

— Что ж, может быть, вы и правы в отношении Генриетты, — сказал он. — И уж, конечно, это был не я. Перейра и пара других парней могут подтвердить, что я все время был с ними в тот вечер и ночь. Да, пожалуй, вы правы, — продолжал он. — Хотя мне очень нравится Генриетта, но я не хочу иметь дело с убийцей, а совершенно очевидно, что Генриетта убила, именно она. Но мне ее все-таки очень жаль. Красивая женщина.

— И еще какая красивая! — согласился я. — Но чаще всего именно красавицы и являются поводом для всяких преступлений. Именно они оказываются хуже самого худшего из убийц. И все это потому, что им на все наплевать.

Я встал.

— О'кей, мальчики! — сказал я им. — Можете идти. Не забудь, Перейра, ты отвечаешь за Генриетту. А тебе, Фернандес, спасибо за сведения о любовнице Эймса. Я хочу сейчас же заняться этим делом.

Когда они вышли, я немного посидел за столом, спокойно все обдумал и пришел к заключению, что все идет отлично.

В кабинет вошел Меттс. На его лице расплывалась блаженная улыбка.

— Ну и разговорчик у тебя был с этой дамой, — сказал он. — Мне одно время казалось, что она убьет тебя на месте. Я все слышал из соседней комнаты. Не мог отказать себе в таком удовольствии. Ты же знаешь, у нас здесь очень редко случается что-нибудь интересное.

Он передал мне уже проявленные фотография Генриетты, отпечатки ее пальцев и личное дело. Я положил все это на стол.

— Ну, что же теперь, Лемми? — спросил он. — Я, конечно, не знаю, в чем тут дело, но что бы это ни было, надо сказать, что у тебя чертовски своеобразная техника работы. Нужна еще какая-нибудь моя помощь?

— Нужна, — сказал я. — Я дам тебе еще пару-тройку поручений. Во-первых, ты должен пустить по го— роду слух, что я уехал в Нью-Йорк и что меня следует ожидать не раньше, чем через неделю. Во-вторых, установи тайную слежку за Генриеттой, чтобы она, чего доброго, не вздумала от нас удрать, и, наконец, организуй мне самолет, мне нужно кое-куда слетать.

— Ты летишь в Нью-Йорк? — спросил он.

— Нет, в Юму, а оттуда пересеку границу Мексики. У меня там назначено свидание еще с одной дамой. Он улыбнулся.

— С хорошенькой, Лемми?

— Не знаю. Я ее ни разу в жизни не видел. Думаю, что мне пора с ней познакомиться. А теперь, будь добр, организуй мне поскорей самолет.

Он сказал «о'кей» и ушел. Я схватил телефонную трубку и вызвал нашу контору в Нью-Йорке. Кодированным текстом я передал список одежды Генриетты и попросил их проверить его у горничной Мэри Дубинэ и у ночного сторожа с пристани Коттон Уорф. Я попросил результаты сообщить мне телеграммой в Палм Спрингс.

Вошел Меттс. Из соседней комнаты по телефону он заказал мне билеты на самолет. Приятный парень этот Меттс.

Я расположился за письменным столом, просмотрел фотографии Генриетты и'прочитал ее личное дело.

— Что ж, портрет Генриетты правильный. Посмотрел на отпечатки пальцев — отлично проделанная работа и фотографии отличные.

— Хорошая работа, шеф, — похвалил я Меттса. — У тебя здесь отличный штат.

Он подошел ко мне и через мое плечо посмотрел на фотографии, отпечатки пальцев и личное дело.

— Много хлопот я причинил тебе, шеф, — сказал я ему. — Ты не рассердишься, если я сделаю это?

— Что сделаешь? — спросил он, взглянув на меня. Я молча разорвал фотографии, отпечатки пальцев и личную карточку Генриетты и бросил все это в корзинку для мусора.

Он уставился на меня вытаращенными глазами.

— Что за черт! — воскликнул он.

— Такова моя техника, шеф. Просто своеобразная техника. Ну, пока! Увидимся!

Меня звала Мексика.

Глава 9

МЕКСИКАНСКАЯ ДАМА ВСТУПАЕТ В «ИГРУ»

Сейчас семь часов вечера, и я еду по шоссе вдоль границы с Мексикой, между Мексикали и Сонойтой.

Роскошный вечер. Сияет великолепная луна. Многие почему-то не любят пейзаж пустыни, но лично мне он нравится. Вообще я люблю простор, где мужчины — настоящие мужчины, а женщины — настоящие женщины, причем и те и другие чрезвычайно гордятся этим.

Меня очень интересует эта Полетта, мне страшно хочется поскорее взглянуть на эту даму. Почему? Да потому, что я вообще люблю смотреть на женщин, а, говоря строго между нами, я буквально жажду взглянуть на женщину, из-за которой Эймс бросил Генриетту. Какова же должна быть эта женщина, если ради нее дали отставку Генриетте! Надеюсь, вы понимаете меня?

Кроме того, я все еще не совсем уяснил себе роль Генриетты в этом деле. Я ведь уже рассказывал вам, что я порвал фотографии и отпечатки пальцев Генриетты, которые были сделаны там, в Палм Спрингсе. И, может быть, вы удивлены, почему я это сделал? Но если у вас есть хоть немного сообразительности, вы должны были понять, что все, что произошло в полицейском участке Палм Спрингса, было всего-навсего только спектаклем. А если у вас хватит терпения дочитать до конца эту книгу, вы поймете, почему я разыграл этот спектакль.

Я снова запел «Кактус Лизи», потому что давно заметил, что быстрее еду, когда напеваю эту песенку. Машина пожирала мили, а сам я все думал о своих делах. Сонойта находится приблизительно в десяти милях от мексиканской границы, это примерно в 150 милях от Мексики. Интересно, какова дорога по ту сторону границы?

В восемь часов я добрался до развилки шоссе. Дорога влево вела в Аризону, направо — в Мексику. Я повер— нул направо и оказался на чертовски скверной дороге, от которой у меня растряслась печенка, как будто я скакал на диком мустанге.

Проехав миль пять, я увидел мексиканца, который сидел у дороги и задумчиво курил сигарету — собственно, это обычное занятие любого мексиканца, если он не собирается околпачивать какую-нибудь девицу или опередить на один шаг своего партнера в каком-нибудь темном деле.

Я затормозил и спросил этого парня, не знает ли он сеньору, которую зовут Полетта Бенито и которая должна жить где-то поблизости. И после того, как он более или менее пришел в себя от изумления, что американец может изъясняться на его жаргоне, он рассказал мне, как проехать к гасиенде Полетты Бенито, которая находится примерно в шести милях отсюда. В заключение нашей беседы он стрельнул у меня пару сигарет, чем еще раз доказал, что ни один мексиканец никогда в жизни ничего не сделает бесплатно.

Я поехал, и минут через десять показалась гасиенда.

Это был чистенький маленький домик, расположенный на небольшом холме, а вокруг него огромное количество кактусов и прочей тропической экзотики. Сад был окружен невысокой белой изгородью с воротами в старинном стиле. Я въехал в эти ворота, поставил машину и подошел к двери. На ней висел огромный молоток, и я изо всех сил принялся колотить им по двери.

Дверь открылась, и на пороге появилась мексиканка, выпучив на меня свои глазищи. Безобразная, как горилла, судя по ее роже, в ней было очень мало испанской крови. Вероятно, по материнской линии поколений десять тому назад в их род затесалась какая-нибудь испанка, которая не сумела отказать предводителю племени, и с тех пор ее предки ни с кем, кроме индейцев, не встречались.

Я очень вежливо поздоровался с ней и спросил, не могу ли я видеть сеньору Бенито. Она почему-то пришла в страшное возбуждение, начала махать руками и заявила, что сеньоры нет дома, так как она уехала в одно заведение под названием «Каса де Оро». В результате краткого совещания с помощью большой монетки я узнал, что «Каса де Оро» — это пивнушка, ближайшая отсюда. Она объяснила мне, как туда проехать, и сказала, что я обязательно узнаю этот дом по фонарю, висящему у входа. Я поблагодарил ее за информацию.

И действительно, я вскоре подъехал к «Каса де Оро». Это обычная для тех мест глинобитная постройка, стоящая несколько в стороне от дороги, и у ее входа действительно висит испанский фонарь. Я поставил машину сбоку от дома и вошел.

В передней — никого, но откуда-то слышатся звуки гитары. Я пошел по коридору. Дойдя до конца, я остановился как вкопанный, а глаза у меня буквально вылезли из орбит. Я увидел настоящую волшебную страну.

Это был внутренний дворик, огороженный с одной стороны кирпичной стеной. К стене приделана металлическая решетка. Вся решетка переплетена какими-то вьющимися растениями, а над головами поперек двора протянуты гирлянды маленьких разноцветных фонариков. По бокам — столики, и почти все заняты. Игравший на гитаре парень стоял в дальнем углу, и вид у него был до того возбужденный, словно он был весь во власти песни, которую он пел. В середине дворика — небольшое пространство, с выложенным камнями полом, размером около 20 квадратных футов.

Я сел за один из столиков. Почти все парни повернулись и уставились на меня. Как будто я был какой-то сбежавший из музея экспонат. Минуты через две ко мне подошел официант-мексиканец, отвесил мне церемонный поклон и не менее торжественно спросил, чем может доставить мне удовольствие.

Я ответил, что обычно самое большое удовольствие мне доставляют, конечно, дамы, но в данный момент я готов ограничиться бутылкой текилы. Потом я спросил его, не знает ли он сеньору Бенито.

Он жестом показал на танцплощадку, на которой в это время появилась какая-то пара. Дама выглядела американкой, и я сразу же догадался, что это и есть Полетта Бенито.

Ребята, до чего же она была хороша! Много я видел на своем веку красивых женщин, но эта — настоящий роскошный букет из всех известных мне красавиц. И я даже подумал, что, если бы я не был так занят этими проклятыми фальшивыми облигациями, то непременно испробовал бы на этой беби свои чары. Это не женщина! Конфетка! Красавица, как и Генриетта, только в несколько ином стиле. Между ними такая же разница, как между ананасом и сливой.

При виде ее царь Соломон немедленно выгнал бы всех своих жен и поклялся бы в вечной верности ей одной. Она до того была хороша, что та его римская возлюбленная, кажется, ее звали Юнона, по сравнению с ней — создание, страдающее скоротечной чахоткой. Я уже не говорю о Генрихе VIII. Ему достаточно было взглянуть на ее ножки, и Анна Болейн тут же получила бы хороший пинок под зад.

А как она танцует! Я видел много женщин, умеющих танцевать, но ни одна из них не умела так покачивать бедрами. Гибкая, как змея, и, когда в одном из па танго она повернулась ко мне, я увидел ослепительно белые зубки, а ее пунцовый ротик улыбался парню, танцующему с ней.

И я подумал: интересные создания эти женщины. Хотел бы я знать, почему такая прелестная дама крутилась с этим совершеннейшим ослом, Грэнвортом Эймсом.

И парень ее был тоже хорош. На нем узкие черные мексиканские штаны, шелковая рубашка, жакет-болеро, на рубашке шнурок и прочий мексиканский гарнир. Высокий, худой, с огромной копной иссиня-черных волос и маленькими усиками. И танцует этот парень отлично. Если бы он приехал в Голливуд, он непременно имел бы там успех и, может быть, женился на какой-нибудь очередной кинозвезде месяца на два.

Но в то же время парень этот, видимо, опасный. У него вид гремучей змеи с той только разницей, что он вряд ли будет долго шипеть перед тем, как ужалить.

Музыка смолкла, и парочка удалилась. Я сидел за своим столиком и, потягивая текилу, наблюдал за ними. Вы понимаете, что по эту сторону границы я чувствую себя не так уж вольготно, а так как я не хотел связываться с местной полицией, я должен был вести себя максимально осторожно.

Я смотрел на Полетту и старался придумать повод подойти к ней, но так ничего и не придумал. Ведь никогда не знаешь, как будет реагировать женщина на твой тот или иной поступок. Трудно их понять. По большей части, что бы ты ни сделал, они всегда недовольны.

Помню, был такой случай с одним весьма чопорным дворецким в одном из фешенебельных домов в Англии. Как-то раз этот дворецкий ввалился в ванную комнату, когда хозяйка дома принимала душ. Но дворецкий не растерялся, так как был сообразительным парнем. Он быстро проговорил «извините, сэр» и удалился, очень довольный, как он ловко вывернулся из весьма деликатного положения.

Но на следующий день он почувствовал себя не так хорошо, когда хозяйка приказала ему сходить к врачу и проверить зрение.

И вот я все сижу и сижу, и мне уже надоело терять здесь время.

Вдруг вижу, что Полетта посмотрела в мою сторону и как будто улыбнулась.

Вероятно, она просто приветствовала американца в Мексике, но я ухватился за этот предлог. Быстро встал, подошел к ее столику и сказал:

— Как вы поживаете, не встречались ли мы с вами раньше?

Она ответила, что не помнит, чтобы мы встречались, но, может быть, она и забыла об этом.

— Во всяком случае, леди, я всю жизнь мечтал встретиться с вами, — сказал я. — Меня зовут Кошен, Лемми Кошен, и мне хотелось бы кое о чем поговорить с вами.

— Присаживайтесь, мистер Кошен, — любезно ответила она. — Выпейте с нами. А это сеньор Луис Даредо.

Я сел. Мексиканец окинул меня взглядом, который мог означать все что угодно. Кажется, он был не очень доволен моим вторжением в их общество.

Я послал официанта за бутылкой текилы, которую оставил на своем столике. Полетта с интересом разглядывала меня, и на ее пунцовых губах играла легкая улыбка.

— А что именно вы хотели бы узнать от меня, мистер Кошен? — спросила она. — Я буду рада помочь вам.

Я взглянул на нее и увидел в ее глазах откровенную насмешку. Я достал сигарету.

— Дело вот в чем, миссис Бенито, — сказал я ей. — Я веду расследование по делу одного парня, Грэнворта Эймса, который покончил с собой в январе этого года в Нью-Йорке. И я подумал, что, может быть, вы сможете мне немного помочь. Но, пожалуй, здесь нам не очень удобно разговаривать. Может быть, я могу проводить вас домой, и там мы обо всем откровенно поговорим?

Она перестала улыбаться.

— Думаю, это будет не совсем удобно, — сказала она. — Вы знаете, мистер Кошен, здесь Мексика, а не Соединенные Штаты, и, возможно, я вообще не захочу разговаривать с вами о Грэнворте Эймсе, и вы просто попусту тратите здесь время.

Совершенно очевидно, что она решила вести себя вызывающе.

— Я понял вас, леди, — сказал я ей. — Вы хотите сказать, что здесь мне будет невозможно кого бы то ни было задержать как свидетеля по судебному делу без соответствующей бумажки из конторы в Мексикали. Что ж, пожалуй, в этом вы правы, но, будь я на вашем месте, я сделал бы то, о чем я вас прошу, не создавая лишний шум. Кстати, что бы вы хотели выпить?

Я заказал вина на всех троих. Мексиканец не спускал с меня глаз, как будто я был видением из ночного кошмара.

Полетта снова заулыбалась.

— Мне нравится прямота ваших действий, мистер Кошен, — сказала она. — Но я все-таки не вижу причины, почему я должна вести беседу относительно чьей-то смерти с человеком, которого я совсем не знаю.

— О'кей, леди, — сказал я. — В таком случае я вернусь в Штаты и получу там официальный запрос о выдаче вас как свидетеля по судебному делу. После этого приеду сюда и заберу вас. Потребуется не больше двух дней, чтобы федеральные власти оформили этот запрос через соответствующие мексиканские учреждения. А если эти учреждения немного замешкаются, может быть, я сам предприму кое-какие меры, чтобы ускорить ваш отъезд отсюда. Я — федеральный агент, и у меня в кармане имеется соответствующая бляха, которая хотя и не дает особой власти по эту сторону границы, но тем не менее может оказать некоторое воздействие на местную полицию, если я обращусь к ней и заявлю, что вы находитесь здесь, имея украденный паспорт. Даже если это и не так, я все равно наделаю вам кучу хлопот и неприятностей. Вы поняли меня?

Она собиралась что-то сказать, но тут вмешался Даредо, взяв ее за руку.

— Сеньор, — сказал он, — здесь Мексика. Мне не нравится, как вы разговариваете с сеньорой. И вообще вы мне не нравитесь. Убирайтесь отсюда, да поживей, иначе я прикажу вышвырнуть вас вон. Поняли?

— Ерунда, парень, — сказал я ему в ответ. — Между прочим, ты мне тоже не нравишься. А для того, чтобы вышвырнуть меня из этого заведения, тебе придется собрать всех своих друзей, да и то вряд ли со мной справитесь. Понял? А пока что получи от меня вот это.

Я изо всех сил ударил его по морде, так что он свалился со стула. Но он встал и обошел вокруг стола, направляясь ко мне. Я смазал его еще раз. Какие-то ребята вскочили из-за соседнего столика и подняли чисто по-мексикански невыразимый шум. Кажется, пришло время активно действовать.

Я сунул руку в карман и вытащил оттуда револьвер. Вокруг меня столпились безобразные, разъяренные рожи. Пора это дело кончать, решил я.

— Послушайте, леди, — обратился я к Полетте. — Если кто-то здесь хочет затеять что-нибудь, то вместо беседы с ним я угощу его свинцом. А вам я предлагаю следующее: вы сейчас же поедете со мной к себе на квартиру для делового разговора. Если вы этого не сделаете, то я перетащу вас через границу и брошу в первую попавшуюся каталажку в Аризоне. Так вот, выбирайте, где вы предпочитаете разговаривать со мной: у себя в гостиной или в каталажке в Аризоне. Лично мне это безразлично, я готов беседовать с вами в любом из этих двух мест.

Она встала.

— Все в порядке, Луис, — сказала она Даредо. — Не стоит волноваться. Пожалуй, я поеду с мистером Кошеном и выясню, в чем дело.

— Вот это другой разговор, — поддержал я ее. — И, между прочим, я не буду возражать, если Луис успокоится. И как только он захочет, чтобы кто-нибудь хорошим пинком сбил с него эти обтягивающие его зад брючонки, я в любое время готов предложить свои услуги. Может быть, здесь он и считается видным парнем, но для меня он — жалкий слюнтяй. Вот так-то. Ну, пошли, леди.

Я оставил на столе деньги за вино, и мы пошли к выходу из заведения. Я все еще держал в руке револьвер и, оглянувшись через плечо, посмотрел на Луиса. Он был похож на тигра, страдавшего двухсторонним флюсом. Парень определенно здорово был недоволен.

Мы сели в мою машину и поехали. Уголком глаза я заметил, что Полетта смотрит на меня. Она надушилась какими-то роскошными духами, и я с удовольствием вдыхал этот аромат. Я пытался сравнить его с ароматом духов Генриетты, но так и не смог решить, какой из них мне нравится больше.

— Ваши духи просто великолепны, Полетта, — сказал я. — Как бы они на меня не подействовали! Я всегда испытывал слабость к тонким ароматам.

Я услышал, как она захихикала в темноте. Чертовская штучка эта Полетта!

— Однако и манеры же у вас, — сказала она. — Вы врываетесь в «Каса де Оро», бьете Луиса, увозите меня, хотя я собиралась повеселиться как следует, а по дороге говорите, что вам нравятся мои духи. Вероятно, раньше, с другими женщинами вам удавались такие штучки? Но не забывайте, что здесь Мексика.

— Да что вы говорите, Полетта? Здесь Мексика? Ну и что же. Я и раньше бывал в Мексике, и меня это никогда не пугало. Да, кстати, вы когда-нибудь слышали об одном мексиканце, Кальдосе Мартинесе? Это был не то что король, а прямо туз среди бандитов.

Она кивнула.

— Так вот, — продолжал я, — этот парень вообразил о себе слишком много и в один прекрасный день решил перебраться через границу, чтобы почистить почтовый фургон в Аризоне. И это ему удалось. В первый раз он просто ограбил почту, а во второй раз, кроме этого, просто так, для развлечения, отрезал уши у водителя автобуса. В третий же раз всадил в шофера и охранника столько свинца, что можно было подумать, что это не люди, а кладовые патронного завода.

Левой рукой я достал из кармана пачку сигарет. Она раскурила две штуки: одну — для себя, другую — для меня.

— О'кей! — продолжал я. — Ну так вот, власти в США страшно рассердились на него и послали на границу одного умного паренька, чтобы он организовал в тех местах пару ложных ограблений почты. Естественно, Мартинес услышал об этом пареньке и предложил ему работать вместе. Они подружились, но в один прекрасный день этот парень подсыпал Мартинесу в текилу снотворного, привязал его к лошади и переправил через границу в небольшую уютную каталажку.

Но самое интересное то, что, когда Мартинес добрался до этой хаты, он был на грани умопомешательства, так как этот умный паренек насыпал ему полные штаны кактусовых колючек и жгучей крапивы, и всякий раз, когда лошадь подпрыгивала, Мартинес ревел, как резаный. Если вам когда-нибудь приходилось сидеть на кактусовых колючках, вы поймете его страдания. Надо сказать, что паренек этот был крепкий и выносливый, но когда к нему пришли, чтобы его повести на виселицу, он даже почувствовал некоторое облегчение, так ему было больно находиться в любом другом положении.

— Очень мило, — сказала она. — И кто же этот умник, этот федеральный агент?

— Его зовут Кошен, — скромно ответил я. — Лемми Кошен.

Дорога, по которой мы ехали, была паршивой, и мне пришлось сосредоточить на ней все свое внимание. Она помолчала, а потом вдруг положила свою руку на мое плечо.

— Вы чертовски интересный мужчина, Лемми, — сказала она. — После всех этих мексиканцев… — Она выдала соответствующий вздох… — Как хорошо, что мы с вами встретились.

Я не отрывал глаз от дороги. Кажется, эта дамочка что-то слишком быстро влюбилась в меня, даже если это свойственно ее натуре. Но я решил подыграть ей.

— Да, вы тоже такая женщина, которую я искал всю жизнь. Роскошная женщина, прекрасная ночь, — сказал я, кивнув в сторону луны, — что еще нужно такому скромному парню, как я?

Она ничего не ответила. Просто выдала еще один глубокий вздох. Немного помолчав, она сказала:

— Послушайте, Лемми, что это вы там говорили насчет Грэнворта Эймса?

— А, так, чепуха, — сказал я. — Меня, собственно, сам Эймс нисколько не интересует. Меня интересует только дело о фальшивых облигациях, в которое он был замешан. Я сейчас вам все расскажу.

Она ничего не ответила и серьезно задумалась. Вскоре мы подъехали к гасиенде. Мексиканка ожидала нас у входа и с поклоном приняла у меня шляпу. Внутри оказалось довольно уютно. Повсюду стояла великолепная мебель, и вообще чувствовалось, что Полетта умела хорошо устраиваться везде.

Мы прошли в какую-то комнату направо. Полетта указала мне на огромное кресло-качалку, стоящее на веранде, идущей вдоль всего дома. Я сел, закурил. Она пошла приготовить виски, и я слышал, как стучали по стеклу кусочки льда.

Через минуту Полетта появилась на веранде, неся в обеих руках по огромному бокалу. Один подала мне, сама же устроилась на стуле напротив меня.

— Ну, Лемми, — сказала она, — давайте выпьем.

Я протянул ей сигарету и, когда держал спичку, чтобы она прикурила, поймал ее взгляд. Тут я почувствовал, что она понимает в технике беспроволочного теле— графа гораздо больше, чем сам старик Маркони. Чертовский взгляд!

— Вот как обстоят дела, — начал я. — В январе Грэнворт Эймс покончил жизнь самоубийством. Незадолго до этого он подарил своей жене, Генриетте Эймс, государственные облигации на сумму 200 тысяч долларов.

О'кей! После его смерти жена поселилась недалеко от города Палм Спрингс и однажды попыталась обменять в банке часть облигаций на деньги. Но облигации оказались фальшивыми. Для расследования этого дела назначили меня. Я болтаюсь здесь уже столько времени, но ничего путного мне узнать пока не удалось.

Во время этой моей речи она смотрела в окно, повернувшись ко мне в профиль, и я ничего не мог прочитать на ее лице.

— И вдруг мне в голову пришла мысль, — продолжал я, не спуская с нее глаз, — что, возможно, Генриетте известно об этих фальшивых облигациях гораздо больше, чем она пытается всех в этом уверить. Но я никак не могу подобрать к ней ключ, чтобы заставить ее заговорить. И пока я прыгал вокруг да около, выясняя суть этого дела, Лэнгтон Бэрдль, бывший секретарь Грэнворта Эймса, намекнул мне, что Грэнворт вообще не кончал жизнь самоубийством, а его убили, и убила его жена — Генриетта. И, между нами говоря, милочка, мне кажется, что это было именно так.

Но предположим, что я докажу, что это она убила своего мужа, и арестую ее. Но что это мне даст? Мне все еще нужно будет выяснить, где она достала эти облигации, кто их делал и т. д. А она ничего не скажет, потому что отлично понимает — если ее осудят за убийство, то ей уже ничего не поможет, и она не спасет себя от электрического стула, даже если и расскажет о фальшивомонетчиках.

О'кей! В процессе моей работы мне удалось узнать, что вы часто встречались с Грэнвортом Эймсом, и я подумал, что, может быть, вы сможете помочь мне в моем расследовании. Если Эймс был влюблен в вас, то, вероятно, рассказывал вам о Генриетте, потому что обычно так делают все парни в подобных случаях. Может быть, мне удастся получить от вас кое-какую информацию по этому вопросу? Мне бы хотелось знать следующее. Во-первых, были ли облигации, которые дал Генриетте Эймс, подлинные или фальшивые? Во-вторых, если он дал ей подлинные облигации, что она потом с ни— ми сделала? Не засолила ли она их где-нибудь в надежном месте, а сама тем временем раздобыла где-то фальшивые и пустила их в оборот? Ей легко было это сделать, так как всем было известно, что она получила от мужа государственные облигации на большую сумму, купленные в банке.

Я вышвырнул окурок сигареты через перила веранды

— Я хочу, Полетта, чтобы вы мне все рассказали, потому что, говорят, любимой женщине обычно все бывает известно, а для Эймса вы были именно такой женщиной.

Она повернулась и пристально посмотрела на меня.

— Ерунда все это, — сказала она. — Кто-то вас неправильно информировал. Но, Лемми, кое в чем я, безусловно, могу вам помочь.

Она встала и, облокотившись о перила веранды, продолжала:

— Послушайте, мистер Кошен. Можете поверить мне, что Генриетта Эймс сама где-то достала эти фальшивые облигации, и ей было отлично известно, что они фальшивые, как и известно, кто их делал. Я сейчас объясню вам, почему я так уверенно говорю об этом. Дело в том, что Грэнворт Эймс не давал ей никаких облигаций на сумму 200 тысяч долларов. Я точно знаю, что он не давал их ей.

— Да что вы говорите? — удивился я. — Но позвольте, милочка, — нам отлично известно, что у него эти облигации были. Он купил их в государственном банке. Это нами проверено. И если он не отдал их Генриетте, — продолжал я, — то тогда где же они? Кому он их передал?

— Я знаю, кому он отдал их, Лемми, — сказала она. — Он отдал их мне. — Улыбка исчезла с ее лица, которое сделалось серьезным и напряженным.

— А теперь послушайте меня, дружище, — продолжала она. — Я вам кое-что расскажу. Тот, кто сказал вам, что я находилась в любовной связи с Грэнвортом Эймсом, — просто мерзкий лгун! Я была знакома с Грэнвортом и не собираюсь утверждать, что он мне не нравился, хотя он и разорил моего мужа. Может быть, вам не говорили, что у меня есть муж? Сейчас он лечится у одного доктора. Бедняга умирает от туберкулеза, и говорят, что ему осталось жить не более трех месяцев.

Грэнворт Эймс был его маклером. Говорят, года два-три назад мой муж имел примерно четверть миллиона.

Но ему все было мало, хотелось иметь больше, поэтому он при посредничестве Эймса начал играть на бирже. И что же получилось? Практически он потерял почти все деньги, но ему стало известно об этом только недавно, перед Рождеством. А разорил его Эймс. Он играл на деньги моего мужа и спустил все до нитки.

Как раз примерно в это время Руди показался специалисту. Врач сказал, что единственный шанс продлить ему жизнь хотя бы еще на один год — это переехать в более теплый климат.

Ну, вы сами понимаете, что, когда я узнала, что Грэнворт Эймс до нитки обобрал моего мужа, я решила поехать в Нью-Йорк и устроить Грэнворту скандал.

Я приехала в Нью-Йорк и встретилась с ним 10 января, за два дня до того, как он покончил жизнь самоубийством. Я прямо ему заявила, что слышала, что он заработал на бирже кучу денег, и что, если он не выложит мне эти денежки наличными, я немедленно поеду к прокурору и тот упрячет его за те мошеннические махинации, которые он проделывал в течение последних двух лет с деньгами моего мужа.

Грэнворту достаточно было только взглянуть на меня, чтобы понять, что я говорила совершенно серьезно. Он попросил меня прийти к нему на следующий день и сказал, что отдаст мне все деньги. Утром 11 января я пришла к нему в контору, и он передал мне облигации на сумму 200 тысяч долларов. Он просил меня никому не говорить об этом, так как первоначально он предназначал их своей жене. Я дала ему расписку в получении этих облигаций. И именно на эти деньги мы с Руди приехали сюда и сейчас живем на них.

На следующий день Грэнворт Эймс покончил с собой, вероятно, после дикого скандала с женой. Видимо, ей стало известно, что он забрал из банка ее облигации, и, естественно, она здорово на него рассердилась. Я думаю, — добавила она нежным голоском, — что я бы тоже сильно рассердилась, если бы у меня отобрали 200 тысяч. А может, она и убила его. Кто знает.

Я даже присвистнул.

— Так, так, так, — сказал я. — Значит, дело обстоит таким образом? Ну что ж, кажется, все ясно. Генриетта, узнав о том, что ее облигации утекли, срочно достала где-то фальшивые на ту же сумму. — Я закурил. — Слушайте, Полетта, а может кто-нибудь подтвердить эту историю? Я имею в виду то, что Грэнворт Эймс выкачал из вашего мужа все денежки?

— Конечно, — быстро ответила она. — Бэрдль может это подтвердить. Ему все известно об этом. Он знал все, что делает Эймс, но ведь он всего-навсего был его секретарем и не мог вмешиваться в его дела.

— О'кей! — сказал я. — Я все понял. Оказывается, Генриетта Эймс довольно хитрая бестия. По-моему, теперь уже не может быть никаких сомнений в том, что это она убила Грэнворта. Ну что ж, отлично. Кажется, теперь можно двигать дело дальше. Между прочим, Полетта, — продолжал я, — вы, кажется, сказали, что ваш муж, Руди, живет сейчас у доктора в местечке Зони. А где находится этот Зони?

— Примерно в сорока милях отсюда, — сказала она. — И если вы собираетесь к нему поехать, будьте с ним поосторожнее. Доктор Мадралес говорит, что бедняге осталось жить самое большое 8 — 9 недель, и мне бы не хотелось, чтобы его излишне волновали.

Я встал и положил руку на ее плечо.

— Не беспокойтесь, Полетта, — сказал я. — Я буду с ним максимально осторожен, я не собираюсь задавать ему много вопросов. Просто хочу получить подтверждение, что Эймс растратил все его деньги.

Она стояла совсем близко от меня. На глазах у нее показались слезы. Мне стало немного жаль ее, потому что, если она и путается теперь с этим Даредо, то что ж из этого? Что ей остается делать? Надо же ей как-то отвлечься от печальной мысли о том, что ее муж медленно, но верно отдает концы.

Она вздохнула.

— Жизнь может оказаться очень жестокой, — сказала она. — Послушайте, Лемми, выпейте еще стаканчик, а я на минуту выйду. Мне надо позвонить Даредо. Видите ли, я хочу купить этот дом, а Даредо взялся оформить Для меня эту покупку. Мне не хочется портить с ним отношения.

— О'кей! — сказал я.

Она вышла, а я налил себе большой бокал и подошел к перилам веранды. Итак, мало-помалу все становится понятным. Генриетта узнала, что подлинные облигации исчезли. Поэтому она достает где-то фальшивые и выезжает в Палм Спрингс в надежде, что здесь ей легче будет их сплавить.

Вернулась Полетта. Она подошла ко мне, положила руку мне на плечи и посмотрела в глаза.

— Вы знаете, Лемми, — сказала она, — у женщин иногда бывают тяжелые часы. Думаю, что для меня сейчас наступило такое время. Достаточно девушке допустить одну-единственную ошибку, а потом она расплачивается за нее всю жизнь. Моя ошибка — замужество. Руди всегда был слабым. Мне кажется, я вышла за него только из жалости. Вот если бы я вышла замуж за такого мужчину, как вы, все могло бы быть иначе.

Она подошла ко мне еще ближе.

— Когда вы закончите ваши дела, Лемми, — сказала она, — и если вы когда-нибудь почувствуете себя усталым и вам захочется отдохнуть где-нибудь в уютном гнездышке, вы всегда найдете меня дома, а я всегда буду рада видеть вас у себя.

— Что ж, прекрасно, Полетта, — ответил я, — так и сделаем. А пока мне надо закончить свою работу, поэтому я сейчас поеду в Зони обменяться парой слов с Руди и обещаю вам обходиться с ним максимально вежливо.

— Спасибо, Лемми, — проговорила она и посмотрела на меня глазами, полными слез. — Поезжайте, и когда увидите Руди, передайте ему от меня мою горячую любовь. И, пожалуйста, ничего не говорите ему о том, что видели меня сегодня с Луисом Даредо. Мне не хотелось бы, чтобы Руди знал, что я встречаюсь с мексиканскими парнями.

Она объяснила мне, как проехать в Зони, и еще долго стояла у входа своей гасиенды, провожая меня теплым взглядом.

А я тем временем все думал о том, почему она не могла немного подождать и позвонить Даредо уже после того, как я от нее уеду?

Как видите, я человек, легко поддающийся подозрениям. Что-то уж слишком быстро эта Полетта влюбилась в меня. Конечно, она отличная штучка, но, если она принимает меня за дурачка, она жестоко ошибается. Я отнюдь не такой уж слюнтяй.

Интересное явление: обычно, когда какая-нибудь женщина думает, что я в нее влюбился, я как раз далек от мысли о какой бы то ни было любви.

Глава

10МЕКСИКАНСКАЯ «ИГРА» СТАНОВИТСЯ ОПАСНОЙ

Я продвигался очень медленно по двум причинам. Во-первых, луна куда-то скрылась, и я плохо видел дорогу, по которой никогда не ездил раньше. Во-вторых, я снова перебираю в памяти все, что мне наговорила Полетта, и все больше прихожу к заключению, что это сплошная чепуха.

А может быть, это правда? Ведь ни одна женщина, обладающая таким умом, как Полетта, не скажет, что она взяла у Грэнворта Эймса 200 тысяч долларов, если только она не преследует при этом какую-то определенную цель.

И мне жаль ее мужа, Руди Бенито. Я уже довольно хорошо представляю его себе. Я думаю, что он всегда в семье играл вторую скрипку, так как знал, что у него туберкулез, который рано или поздно его прикончит. Воображаю, что было с этим парнем, когда он вдруг обнаружил, что Грэнворт все время его обманывал. Причем он отлично знал, что свою встречу с могильщиками он мог несколько отсрочить, если бы ему удалось выцарапать у Эймса хотя бы часть украденных у него денег.

Я только не могу понять одного, какого черта делала Полетта все то время, когда Эймс выкачивал денежки из ее Руди? Не могла же она не видеть этого?

И тут я подумал: а что, если Полетта знала об этом? Предположим, она была влюблена в Эймса и знала, что он обкрадывает ее Руди, и не предпринимала никаких шагов? И вдруг она узнает, что Руди вот-вот умрет, если только его не перевезут в теплые края. Тогда у нее просыпается нечто вроде угрызений совести. Она чувствует, что должна что-то сделать для своего Руди. Как раз в это время Грэнворт Эймс крупно выиграл на бирже, и Полетта, узнав об этом, решила пойти к нему и всяческими угрозами заставить его отдать ей эти 200 тысяч долларов, что она и сделала.

Разве не может женщина поступить именно так? Сначала она позволяла этому негодяю Эймсу обворовывать ее мужа, потому что Эймс ей нравился, но, когда она узнала, что ее муж скоро умрет, она буквально начала сходить с ума и решила перед его смертью исправить то, что она натворила. И как следствие всего этого — у Генриетты появился повод для убийства Грэнворта.

И вдруг я вспомнил. А как же насчет письма, которое получила Генриетта? Помните, она рассказывала, что получила анонимное письмо, в котором какой-то парень сообщал ей, что Грэнворт путается с его женой? Помните, она еще сказала мне, что этот парень замазал слова «моя жена»? Вы теперь вспомнили и, надеюсь, понимаете, что к чему? Ведь получается, что это Руди Бенито написал это письмо!

И вот как мне представляется все это дело. Бенито узнает каким-то образом, что Эймс путается с его женой. Он пишет Генриетте письмо, однако не подписывается под ним.

О'кей! Тут Полетта узнает, что ее муж смертельно болен, ее мучают угрызения совести, раскаяние, она проклинает себя за свое поведение. Она идет к Грэнворту и требует от него деньги.

Грэнворт, которому Полетта нравится больше, чем Генриетта, отдает ей деньги в облигациях, и, возможно, надеется, что после того, как сентиментальные чувства у Полетты поутихнут, он сможет забрать их назад.

О'кей! А в это время Генриетта приезжает в Нью-Йорк и говорит Грэнворту, что ей стало известно о том, что у него есть другая женщина, и, если он не порвет с ней, она подаст на развод. На это Грэнворт заявляет, что он лучше уедет из страны, чем согласится платить ей алименты. Но Генриетта, в свою очередь, говорит ему, что никакие алименты ее не интересуют, так как у нее есть 200 тысяч долларов в государственных облигациях. Тогда Грэнворт в бешенстве кричит, что у нее нет ни доллара, так как все облигации он передал другой женщине.

И тогда заварилась каша. Думаю, что эта новость чуть не прикончила Генриетту. Весьма возможно, что он сказал ей об этом, когда они сидели в машине. Тогда Генриетта в припадке злости схватила какой-то предмет и треснула им Грэнворта по башке. А когда увидела, что убила его, решила отвезти его к пристани и разыграть там сцену самоубийства.

Вот как мне представилось все это дело.

Хотя я и до сих пор ехал по очень плохой дороге, та, на которой я оказался, стала еще хуже. Она напоминала узенькую ленточку, извивающуюся между холмами. Темнота жуткая. Я почти ничего не видел, медленно продвигаясь вперед и сосредоточив все свое внимание на дороге.

Вдруг я на что-то наткнулся. Выскочив из машины, я увидел, что это два больших камня, положенные посередине дороги. Как раз в ту секунду кто-то внезапно выскочил из придорожных кустов и трахнул меня по голове чем-то тяжелым, отчего у меня в глазах замелькало больше звезд, чем перед глазами кинопродюсера на парадном обеде в Голливуде. Я, как малый ребенок, тихо повалился на дорогу.

Когда я пришел в себя, я увидел, что лежу, как куль. Ребята, которые притащили меня сюда, к сожалению, оказались довольно грубыми парнями и со мной отнюдь не церемонились. Я был весь в пыли, а костюм — в пятнах запекшейся крови, которая шла из раны на моей голове.

Ноги мои были связаны, а руки накрест привязаны к груди веревкой, способной удерживать на причале военное судно любого тоннажа.

По-моему, я лежу в подвале какого-то маленького домика. На одной из полок в стене горит свеча. Я взглянул на свои часы. Почти половина двенадцатого. Значит, я целый час пролежал без сознания.

Чувствую я себя отвратительно. Голова гудит. Очевидно, парень, съездивший меня по башке, вложил в этот удар всю свою силу. Да, дела мои неважнецкие. Кому это пришло в голову запереть меня в подвале? Пока я точно не знаю, но кое-какие догадки на этот счет у меня появились. Надо что-то предпринимать.

Мне с трудом удалось прислониться к стене. Я устроился поудобнее и начал громко насвистывать «Кактус Лизи». Это сработало, так как минут через десять на лестнице послышались чьи-то шаги, потом в углу отворилась дверь и на пороге появилась мексиканка. В руке у нее был фонарь. Солидная дама. Весит по крайней мере 300 фунтов. Пожалуй, это самая крупная леди, которую мне приходилось встречать на своем веку.

Она прошлепала ко мне, потом подняла свою очаровательную ножку, похожую на ножку концертного рояля, и изо всей силы наподдала ею мне по лицу, как будто я был обыкновенный футбольный мяч. И, надо сказать, эта шалунья съездила меня по носу ботинком, который-был бы впору любому нью-йоркскому полицейскому. От этого удара у меня из глаз посыпались сотни искр, и я снова потерял сознание.

Но очень скоро я пришел в себя, так как она вылила на меня целый ушат грязной воды. По лицу у меня текла кровь от ее удара, а эта ведьма стояла надо мной и буквально захлебывалась от хохота.

И тут она начала. Она поливала меня самой отборной мексиканской бранью. Она рассказала обо мне все подробности: и кто я такой, и что со мной, как она надеется, случится, и кто такие были мой отец и мать, и каким самым невероятным образом я появился на свет Божий и т. д. и т. п. В запальчивости эта ведьма кое о чем проговорилась.

Она сказала, что она очень рада, что я снова приехал в эти края, что как только я переступил порог «Каса де Оро», какой-то парень сразу же признал во мне шпика, арестовавшего когда-то Кальдоса Мартинеса, помните, того самого, которому я насыпал в штаны кактусовых колючек. Она заявила, что Кальдос ее сын и что со мной собираются сделать такое, по сравнению с чем купание в котле с кипящим самогоном показалось бы мне сладкой мечтой. Она сказала, чтобы я подождал минут пять, пока не придет второй ее сын, который сейчас сидит и обдумывает, что бы со мной сделать.

Мне страшно надоела болтовня этой грязной старой вороны, и я ответил ей примерно в том же тоне и на том же мексиканском жаргоне. Как раз в это время свеча в фонаре погасла. Она выругалась и швырнула фонарь в мою сторону, и, черт бы ее побрал, она попала опять в мою многострадальную голову.

Мне что-то стало надоедать такое обращение со мной. Я подумал, кому в конце концов принадлежит моя физиономия, почему ее все время трогают всякие посторонние люди? Наверно, в результате этого я стал похож на старую образину. И, кажется, я ужасно не нравлюсь этой старухе. Воображаю, как обойдется со мной ее сыночек!

Наконец она смылась, обозвав меня последними словами.

Я немного подождал, огляделся по сторонам и начал действовать. Пол в этой норе был земляной, за исключением того угла, где лежал я. Здесь пол был цементный, весь в трещинах. Если у меня хватит времени, может быть, мне удастся отделаться от веревки, подумал я.

Я подтолкнул брошенный старухой фонарь и изо всех сил прижал его к стене ногами. Стекло разбилось и выпало.

Я подкатился на животе к самому большому осколку. Не забывайте, что я лежал на руках, связанных крест-накрест на груди, и мне было очень больно. Наконец я добрался до этого большого осколка и начал языком подталкивать его к одной из щелей в цементном полу. Надо сказать, что вкус этого цементного пола отнюдь не напоминал мне вкус малинового сиропа. Всякий раз, когда мне удавалось протолкнуть осколок на один дюйм, я должен был снова ползти к нему и т. д… Минут через двадцать мне удалось втолкнуть стекло в трещину пола.

Этим осколком стекла я перепилил веревки на ногах. Это, конечно, было чертовски трудно, но все же веревка была в конце концов перепилена. Я с огромным трудом поднялся на ноги.

Теперь надо было освободить руки. Но ничего не получалось. Я мог только шевелить тремя пальцами правой руки. Больше ничем. Надо было что-то придумать.

Я встал за дверью, чтобы быть готовым к встрече с любым, кто откроет дверь. Прислонился к стене, надеясь, что меня наконец осенит какая-нибудь мысль, потому что я знал, что нет на свете более жестоких людей, чем эти кровожадные бандиты.

Примерно через полчаса послышались чьи-то шаги. На сей раз это были мужские.

Я приготовился. Надо огорошить его внезапностью нападения. Вероятно, старуха сказала ему, что я без сил и сознания валяюсь на полу.

Когда дверь открылась, я немного отступил назад и изо всех сил ткнул парня ногой в живот, и, можете поверить мне на слово, удар ни в коем случае нельзя было назвать слабым.

Парень со стоном хлопнулся на пол, к моему величайшему удовольствию.

Надо было действовать быстро. Я тихо закрыл дверь и принялся за парня. Сначала я ногой оттолкнул его от двери. Парень продолжал издавать какие-то странные звуки. Видно, здорово было больно бедняге. Что ж, изредка таким не вредно получать удары, больше будут размышлять о своих поступках.

Когда мне удалось перевернуть его лицом вниз, я увидел, что нож у него находится в обычном месте: за поясом сзади. Я встал на колени и свободными пальцами правой руки вытащил его, после чего перевернул парня на спину.

Потом подошел к двери, воткнул в нее нож, как следует придавил его грудью и перерезал веревку, связывающую руки.

Парень все еще не приходил в себя. Он забился в угол, и на ближайшие несколько часов я мог не опасаться этого молодчика.

Я подошел к парню и обыскал его, потому что мне непременно нужно было вернуть свой револьвер, который они у меня отобрали. Но револьвера у него не было.

Тогда я осторожно открыл дверь и начал потихоньку подниматься по лестнице. Наверху была еще одна дверь, которая вела в довольно грязную кухню. В кухне никого не было, и я страшно обрадовался, когда увидел на столе свой револьвер. Правда, плечевой кобуры нигде не было видно, но это уже было не так важно. Главное, что револьвер опять со мной. Я положил его в правый карман своего пиджака, чему был несказанно рад.

Прислушался. Ничего не было слышно. Я подумал, что, вероятно, в деле участвовал только один парень, тот самый, который сейчас лежит внизу, и именно он ударил меня на дороге и затащил сюда. А старуха, вероятно, побежала сообщить кому следует, что я лежу распластанный в подвале. Нужно мне поскорее отсюда удирать, решил я.

И вообще, пора заканчивать мои дела в Мексике, иначе здешние ребята превратят в фарш любимого сынка миссис Кошен, а меня такая перспектива не прельщала.

Я прошел на задний двор, и там стояла моя машина. Чертовски обрадовавшись, я сел в нее и снова выехал на дорогу, ведущую в Зони.

Чувствовал я себя отвратительно. Страшно болел нос в том месте, куда попала сапогом эта мексиканская ведьма. И вообще мне сейчас был необходим солидный стакан виски.

В Зони я приехал около трех часов — обычная деревушка. Я остановил машину и постарался хоть немного почиститься, не выходя из машины. Потом осмотрелся вокруг. Слева от меня — белое здание, и впереди несколько красивых деревьев. Это двухэтажный дом, построенный в виде латинской буквы «L». По-моему, это и есть домик доктора, в котором доживает свои дни Руди Бенито.

Я подъехал к дому, остановил машину у подъезда и постучал в дверь. Открыл ее мексиканец, паренек в белом пиджаке, и вид у него был такой, что он хоть изредка, но все же умывался. Кстати, это большая редкость среди мексиканцев. Увидев меня, парень страшно удивился, и он имел к этому все основания. Воображаю, какой у меня был вид.

Я сказал ему, что хочу видеть сеньора Мадралеса и что дело очень спешное. Такое срочное и важное, что я даже решился приехать сюда среди ночи. Он предложил мне войти в дом. Я вошел и оказался в большом холле, из которого направо и налево шло несколько дверей. А находившаяся прямо против входной двери большая каменная лестница вела на второй этаж. Паренек в белом пиджаке предложил мне посидеть и ушел.

Вскоре он вернулся в сопровождении человека, который сказал, что он и есть доктор Мадралес. Он поинтересовался, что мне угодно. По-испански он говорил отлично. Это был худой высокий мужчина с маленькой бородкой клинышком и в очках. На вид довольно умный. Во время разговора со мной он все время потирал свои пальцы, тонкие и длинные, как у хорошего музыканта.

Я объяснил ему, что мне угодно. Сказал, что я следователь из страховой компании, которому поручено расследование дела о самоубийстве Грэнворта Эймса. Я сказал ему также, что я уже разговаривал с миссис Бенито и что она посоветовала мне обратиться с несколькими вопросами к ее мужу Руди. Я спросил, как он считает, могу ли я это сделать? И выразил надежду, что Руди не так уж плох и что его можно разбудить среди ночи, так как у меня нет времени ждать до утра.

Он пожал плечами.

— Дело не в том, можно ли его разбудить или нет, сеньор, — сказал он. — Как вам известно, если вам об этом сообщила миссис Бенито, ее муж сильно болен. Боюсь, что он недолго останется с нами. — Он снова пожал плечами. — Я думаю, это вопрос одного месяца, не больше. Он очень слаб, поэтому я попрошу вас разговаривать с ним очень осторожно. Если вы подождете немного, я поднимусь наверх и подготовлю его к приему гостя. Возможно, придется сделать ему укол.

Он ушел.

Пока я ждал, я все время думал. Я думал о том парне, который огрел меня по башке, когда я ехал сюда, и, как ни странно, оказалось, что меня в «Каса де Оро» кто— то опознал как человека, в свое время арестовавшего Кальдоса Мартинеса. И мне в голову пришли мысли, о которых я скажу позже.

Наконец я увидел спускающегося с лестницы Мадралеса, который пригласил меня подняться с ним наверх.

Там, пройдя по коридору, мы вошли в находившуюся слева комнату. Фактически одна стена этой комнаты была стеклянной: сплошные окна во всю стену, и все окна были открыты. В углу комнаты стояла ширма, и по другую ее сторону на низенькой кровати, стоящей у самой стены, лежал человек. Он был неподвижен, как камень, и смотрел в потолок. У него было худое лицо со странным, каким-то неестественным выражением.

В комнате почти не было мебели. Около кровати стоял низенький стол с полированной крышкой. На столике было несколько бутылочек, видимо, с лекарствами, и лампа. Мадралес подошел к кровати.

— Бенито, — начал Мадралес. — Это мистер Кошен. Он хочет задать вам несколько вопросов. Пожалуйста, постарайтесь особенно не волноваться.

Человек на постели ничего не ответил. Мадралес принес с другого конца комнаты стул и поставил его для меня около кровати.

— Сеньор Кошен, — сказал он. — Я сейчас выйду. Надеюсь, что вы будете осторожно вести разговор с моим пациентом.

По-прежнему потирая свои руки, он удалился.

Я подошел к кровати и сел. Больной перевел взгляд в мою сторону, и его губы растянулись в слабом подобии улыбки.

Мне стало очень жаль этого парня. Видно, дела его действительно были плохи. Стараясь придать своему голосу дружественную интонацию, я начал:

— Послушайте, Руди, вы не волнуйтесь. Жаль, что мне пришлось приехать сюда и побеспокоить вас, но ничего не поделаешь. Я просто хотел, чтобы вы подтвердили то, что мне сегодня рассказала ваша очаровательная жена Полетта. Кстати, о Полетте, она шлет вам свою горячую любовь и, вероятно, заглянет к вам утром.

Ну так вот, — продолжал я. — Речь идет о Грэнворте Эймсе. Ваша жена рассказала мне, что этот самый ваш маклер в течение нескольких лет путем целого ряда мошеннических комбинаций окончательно разорил вас. Но наконец вы узнали об этом. Ваша жена поехала к Эйм— су и потребовала от него определенную сумму наличными, она пригрозила ему, что обратится в полицию.

Она сказала мне, что Эймс дал ей государственные облигации на сумму 200 тысяч долларов и именно на эти деньги вы и приехали сюда. Это все именно так, Руди?

Он ответил очень спокойным голосом, доносившимся откуда-то издалека.

— Конечно, — медленно проговорил он. — Все так и было, и я очень рад, что Эймс покончил с собой. Если бы я не был так болен, я бы сам собственноручно пристрелил этого мерзавца!

— О'кей, Руди, — сказал я. — Значит, все было так. Теперь я хочу задать вам еще один вопрос и заранее прошу извинения, если для вас он будет неприятен. Генриетта Эймс, жена Грэнворта, заявила, что она получила от кого-то письмо без подписи. В этом письме говорилось, что Грэнворт крутит любовь с чужой женой. Послушайте, Руди, это вы послали ей это письмо? По-моему, именно вы должны быть его автором. А? Так как же, Руди, это были вы?

Наступила продолжительная пауза. Потом он снова перевел взгляд в мою сторону.

— Верно. Это так, — наконец сказал он. — Это письмо Генриетте послал я. Я должен был что-то предпринять.

Я кивнул головой.

— Послушайте, — продолжал я. — Надеюсь, что в самое ближайшее время мы полностью закончим это дело. Я не хочу заставлять вас слишком много говорить. Лучше я изложу вам сейчас свои мысли, а вы только скажите, правильно ли я все понимаю.

По-моему, дело обстоит так. Может быть, ваша жена была немного влюблена в Эймса. Это могло быть потому, что вы сильно больны и не уделяли ей того внимания, на которое обычно рассчитывают женщины. В общем, она влюбилась в Эймса. О'кей! И Эймс решил, что счастье само привалило ему в руки. Он начал направо и налево разбрасывать ваши деньги, и, может быть, вы об этом ничего не знали потому, что ваши дела вела Полетта и Эймсу было легко скрывать свои проделки. Она не видела, как Эймс разорял ее мужа, потому что не хотела этого видеть. Понимаете?

Наконец все открылось. В конце прошлого года Полетта узнала, что вы тяжело больны и что необходимы деньги, чтобы переехать сюда и немного подлечиться.

Может быть, ей стало известно, что вы тоже узнали обо всем, может быть, вы даже признались ей в том, что послали Генриетте анонимное письмо.

Она поняла, как подло она поступила с вами, и решила хоть немного поправить положение. Она приняла решение поехать к Эймсу и выцарапать у него эти деньги, даже если бы это было ее последним деянием на земле. Правильно я говорю?

Он снова обратил взгляд в мою сторону.

— Все абсолютно правильно, Кошен, — сказал он. — У нас произошла крупная ссора, и я высказал ей все, что я о ней думаю. Я сказал, что мне очень тяжело, находясь в таком состоянии, сознавать, что она состоит в любовной связи с человеком, который обокрал меня. Это на нее сильно подействовало. По-моему, она искренне раскаялась, и, знаете, — на его губах снова появилось подобие улыбки, — мне ведь немного осталось жить, и я не хочу в последние дни причинять кому бы то ни было огорчения. Полетта сказала, что все исправит и, получив с Эймса деньги, порвет с ним.

Он закашлялся, я подал ему стакан воды из графина, стоявшего на столе возле постели. Он улыбкой поблагодарил меня.

— Я умираю, Кошен, — продолжал он. — Я знаю, вы должны выполнить свой долг, но я хочу попросить вас сделать для меня одну вещь. — Голос его стал еще более слабым. — Пожалуйста, ради меня, сохраните в тайне тот факт, что у Полетта была связь с Грэнвортом Эймсом. Сделайте это для меня. Я не хочу, чтобы всем было известно, что Полетта отдала предпочтение этому грязному мошеннику Эймсу.

Он опять улыбнулся. Вид у этого парня был действительно жалкий.

— О'кей, Руди! — сказал я. — Договорились. Я так и сделаю. Это никому не повредит. Ну что ж, я пошел. До свидания. Желаю вам счастья.

Я повернулся и пошел к двери. Но когда я был на половине пути к ней, я увидел кое-что, одну вещицу, которая высовывалась из-за ширмы в другом конце комнаты. Этой вещицей была корзина для бумаг. И когда я увидел, что в ней находилось, меня как молнией пронзила мысль, такая сногсшибательная, что я едва мог сдержать себя. Подойдя к двери, я повернулся еще раз взглянуть на Руди. Его глаза по-прежнему были устремлены в потолок, и по своему виду он был уже наполовину покойник.

— До свидания, Руди, — повторил я. — Не беспокойтесь относительно Полетта. Я сделаю все, как мы договорились. О'кей!

Внизу меня встретил Мадралес.

— Слушайте, доктор, — сказал я. — Все было очень хорошо, но я хочу попросить вас об одном одолжении. Я получил от Бенито всю информацию, которая была мне нужна. Теперь дело уже полностью закончено, мне только нужно иметь письменное показание, потому что Бенито — это тот самый парень, который явился жертвой мошенничества Эймса. У вас найдутся пишущая машинка и лист бумаги, на котором я мог бы все это изложить? Если Бенито подпишет эту бумагу, я больше не буду его беспокоить.

— Конечно, у меня все это есть, мистер Кошен, — сказал Мадралес. — Пройдемте сюда. — Он ввел меня в свой кабинет. В углу на столике стояла пишущая машинка. Я сел и подробно отстукал все, что мне сообщил Бенито.

Потом мы с Мадралесом вместе поднялись наверх. Конечно, с моей стороны было весьма жестоко заставлять этого парня подписывать мой протокол. Доктору пришлось поддерживать его руку, так как она у него дрожала, и он не мог как следует держать ручку. Но тем не менее он с грехом пополам подписался. Я спрятал его показания в карман и, сказав обоим парням «до свидания», смылся.

Усевшись за руль, я взглянул на часы. Было двенадцать минут пятого.

Поистине дьявольское подозрение закралось в мою голову. Это кажется невероятным, но все же я решил все проверить. Даже если я окажусь неправ, проверить все же следует.

Отъехав от дома Мадралеса на довольно значительное расстояние, я остановил машину и решил еще раз все продумать. Да, подозрение забавное, но я проверю его не менее забавным способом.

Пожалуй, следует еще раз заглянуть в домик к Полетте, и я полагаю, что об этом моем визите ставить ее заранее в известность не стоит. Просто небольшое ночное вторжение в дом, имеющее целью позаимствовать у Полетты кое-что, что может оказать моему расследованию большую пользу.

Я достал из кармана свой револьвер и положил его рядом с собой на сиденье. Если кто-нибудь захочет сегодня ночью побеседовать со мной, как тот парень, на дороге, то он получит от меня пулю именно в то место, в которое ему меньше всего хотелось бы ее получить.

Снова показалась луна. Роскошная ночь! По дороге в Сонойту я все время думал о женщинах и о том, как они поступают, когда попадают в переплет.

Я не помню, высказывал ли я вам такую мысль, что женщины в таких случаях додумываются до таких вещей, которые ни одному парню никогда не пришли бы в голову.

Вот так-то.

Глава 11

ДАМА ПОЛУЧАЕТ ОБВИНЕНИЕ В УБИЙСТВЕ

Но прямо к гасиенде Полетта я не подъехал. Когда до нее оставалось примерно с четверть мили, я направил машину за кусты и сделал небольшой круг. Машину я вел очень медленно, чтобы было поменьше шума. Я поставил машину примерно в 200 — 300 ярдах позади дома, за кустами кактусов, и стал пробираться, держась все время под их прикрытием. Я обошел весь дом, но никого и ничего не заметил. Стояла полная тишина, не было слышно ни звука.

И тогда у меня мелькнула мысль. Держась все время за кустарником и вовсю раскрыв глаза, я пошел вдоль дороги, ведущей от дома к перекрестку на шоссе. Минут через пять я услышал тихое ржание лошади. Я пошел на этот звук и — увидел вороного коня, привязанного к дереву примерно в пятидесяти ярдах от шоссе.

Это был великолепный конь. На нем мексиканское деревянное с кожей седло с серебряной отделкой. С правой стороны седла прибита серебряная дощечка, на ней инициалы «Л. Д.».

Да, предчувствие меня не обмануло. Где-то здесь поблизости меня ожидает Луис Даредо.-

Внизу, ярдах в ста, виднелись заросли кустарника и кактусов. Вероятно, именно там я его и найду. Я начал потихоньку прокрадываться к тому месту и вскоре убедился, что я был прав.

Луис выбрал отличное место. Дорога здесь была очень узкая и вся изрыта глубокими колеями от проезжавших повозок. Он стоял, спрятавшись за большим кустом, курил и держал наготове ружье.

Я подкрался сзади и со всего размаха дал ему в правое ухо. Парень кувыркнулся. Тогда я наставил на него свой револьвер и отобрал у него ружье.

Он сел на землю с дурацкой улыбкой, не спуская с моего револьвера глаз. Вероятно, он ждал, что я сейчас всажу в него пулю.

Я сел напротив него на большой камень.

— Знаешь, Луис, — сказал я, — оказывается, ты довольно глуп, и это меня крайне удивляет, потому что мексиканцы всегда бывают на один шаг впереди от таких дам, как Полетта Бенито. А еще меня удивляет, почему ты не приказал тому парню, который треснул меня по башке, когда я направлялся в Зони, чтобы он тут же на месте убил меня. Этим ты избавил бы себя и своих дружков от многих неприятностей. Когда старая ведьма заявила мне, что кто-то в «Каса де Оро» опознал меня как арестовавшего Кальдоса Мартинеса и что она — его мамаша, я понял, что она все врет. Совершенно случайно, как раз недавно, я узнал, что мать Мартинеса умерла несколько лет тому назад. Я сразу понял, что за всем этим стоишь ты, и теперь тебе предстоит несколько довольно неприятных минут.

Он встал и закурил сигарету.

— Сеньор Кошен, — сказал он. — — Поверьте мне, кто-то ввел вас в заблуждение. Понимаете? Я ничего не знаю о людях, которые что-то сделали с вами. Я здесь жду одного американца, который у меня работает. Я абсолютно не понимаю, о чем вы говорите.

— Да что ты мелешь? — прикрикнул я. — Так ничего и не понимаешь? Ну так вот, сейчас ты все поймешь. Я полагаю, что ты путаешься с Полеттой Бенито. Я также полагаю, что Грэнворт Эймс был не единственным парнем, который обманывал Руди Бенито. Вторым являешься ты. И полагаю также, что вы ждете не дождетесь, когда Руди умрет, и тогда ты подхватишь его очаровательную Полетту. Правильно я говорю, милок?

Я решил проверить Луиса. Встал с камня, спрятал револьвер в карман и сделал вид, что собираюсь закурить. И он клюнул. Хотел было дать мне хороший пинок в живот, но я ожидал этого и сделал быстрый финт в сторону, схватив его за ногу. Он упал.

Я решил проучить парня, отделав, как Бог черепаху, помня, как эта старая мексиканская образина пнула меня ногой в лицо и бросила в меня фонарем. Я также хорошо представлял себе, что сделал бы со мной тот парень, который спустился ко мне в подвал.

И вот, держа все это в мыслях, я на все сто отделал Луиса. Закрыл ему оба глаза, выбил несколько зубов, свернул набок нос и вообще избил его так, как давно уже никого не бил.

После этого я забросил его в кактусы. Парень до того окосел, что даже не почувствовал, как в него впились колючки. Он просто полностью потерял интерес к жизни. Я взглянул на него. Думаю, что на ближайший отрезок времени он не представлял для меня никакой опасности. Поэтому я подошел к его лошади и отвязал уздечку, подпругу и кожаные стремена. Затем вернулся и занялся Луисом. Я так крепко связал его, что ему потребовалось бы не менее двух лет, чтобы собственными силами вырваться из этого плена.

Потом я забрал у него нож и ружье и зарыл их неподалеку в яме. Кроме того, я снял с него штаны и тоже закопал их. Сделал я все это на тот случай, что если ему вдруг и удастся как-нибудь развязать мои путы, он все равно не сможет пойти без штанов, его моральный кодекс не позволит ему совершить прогулку в таком виде. После этого я пошел к гасиенде. Я обошел дом сзади и влез в окно. Это было очень легко сделать. Вероятно, Полетта и ее мексиканка спят наверху, но я все же старался производить как можно меньше шума. Уже начало светать, так что я спокойно обходился без фонаря. Из кухни, где я очутился, забравшись в окно, я прошел в коридор. В него выходило несколько дверей. Я открыл одну — там была спальня, которой давно не пользовались. Другая дверь вела в какую-то кладовку.

Наконец я попал в комнату, в которой мы разговаривали с Полеттой перед тем, как мне уехать в Зони. Я осмотрелся. Поискал что-нибудь вроде сейфа или вообще места, где могут храниться деловые бумаги.

И вскоре я нашел. За картиной в стене был сейф, и запирался он при помощи особого ключа с комбинацией. Но меня нисколько не интересовала эта комбинация, так как шкафчик был вделан в стену, которая была деревянной. Я вернулся на кухню, нашел консервный нож и огромный косарь и занялся самым настоящим подкопом вокруг петель дверцы. Примерно через четверть часа сейф был открыт.

Там лежало три коробочки с драгоценностями и большое количество каких-то бумаг. До коробочек я даже не дотронулся, а достал все бумаги и вышел с ними на веранду, чтобы просмотреть их. И нашел там то, что искал. Это был документ о передаче акций железнодорожной компании от Руди Бенито к Грэнворту Эймсу, оформленный при участии Полеты как свидетельницы.

Я еще раз внимательно прочитал этот документ и сунул его себе в карман. Потом собрал все остальные бумаги и положил их обратно в сейф. Потом аккуратно закрыл дверцу и снова повесил картину на место.

Я откровенно был доволен результатами сегодняшней ночи. И, кажется, я вообще скоро разделаюсь с этим трудным делом.

Выглянул в окно. Все освещалось тем полусветом, какой бывает в предутренние часы.

На столе лежала коробка сигарет. Я взял одну и закурил, потом подошел к буфету и налил себе виски. Когда я выпил примерно полстакана, в комнате неожиданно вспыхнул яркий свет. Я повернулся и увидел стоящую в дверях Полетту.

На ней был голубой шелковый халатик, а пепельно-светлые волосы были забраны в узел шелковой лентой. Она стояла и улыбалась, а в руке держала кольт тридцать восьмого калибра.

Я допил виски.

— Так-так, Полетта, — сказал я. — Рад тебя видеть снова.

Она вошла в комнату, не спуская с меня дула револьвера.

— Значит, ты вернулся, мистер Кошен, — сказала она спокойно, все еще улыбаясь. — А почему ты не постучал в дверь, если тебе уж так нужно было войти в этот дом?

Я затянулся сигаретой и выпустил облако дыма в ее сторону.

— А я сейчас скажу тебе, почему, прелестное создание, — сказал я. — Я вернулся, потому что подумал, что могу здесь кое-что найти. То, что меня очень интересует. Но ты мне помешала, Полетта. И еще мне хочется знать одну вещь: почему ты не спрячешь свою пушку в карман?

Она засмеялась.

— Может быть, тебе и хочется знать это, Лемми, — сказала она. — Думаю, что тебе еще больше хочется, чтобы я убрала револьвер. Но, знаешь, мне кажется, что тебе сегодня ночью один раз здорово повезло, а вот теперь, просто так, для разнообразия, тебе уже так не повезет.

— Да что ты говоришь? — со смехом сказал я. — Слушай, Полетта, брось дурака валять. Беда с вами, женщинами, вечно вы переоцениваете свои карты. А если сравнить тебя с игроком в покер, то ты из тех женщин, которая, имея на руках две пары, держится так, как будто у нее одни козыри.. Но сегодня ночью ты допустила большую ошибку, Полетта. Тебе не надо было звонить Даредо. Как только какой-то парень стукнул меня по башке, я сразу понял, что ты позвонила Даредо именно по этому поводу. А зачем? Есть только одна причина: ты опасалась моего свидания с Руди. Поэтому ты и попросила Даредо, чтобы он помешал этому.

К тому времени, когда я все-таки добрался до Зони и поговорил с Руди, ребята Луиса сообщили ему, что я от них удрал. И зная, какой дорогой я буду возвращаться, он спрятался за кустарником и ждал меня с ружьем в руках.

Но ничего из этого у него не вышло. Я проучил твоего Луиса и избил его так здорово, что он и сейчас корчится там в кустах от боли.

Она продолжала улыбаться.

— Но все это не имеет никакого значения, Лемми, — сказала она. — Игру-то все-таки выиграла я!

— Да что ты говоришь? А что хорошего в твоем выигрыше? Что это тебе даст? Слушай, Полетта, почему бы тебе не образумиться? Что ты собираешься делать с этим револьвером? Выстрелить в меня? Зачем? Не будь ребенком.

Она громко рассмеялась и взглянула на меня своими красивыми глазами. Надо сказать, у Полетты дьявольски крепкие нервы.

— Ну не дурачок ли ты, Лемми? — сказала она. — Думаешь, ты будешь первым шпиком в Мексике, пропавшим без вести и попавшим в списки без вести пропавших? Я убью тебя, Лемми, не потому, что мне очень хочется этого. Надо признаться, что как мужчина ты не лишен некоторой привлекательности. Но, с моей точки зрения, ты стал слишком уж назойливым. Ты продолжаешь, несмотря ни на что, вести расследование дела о фальшивомонетчиках, повинуясь, так сказать, велению своего длинного носа. В конце концов ты этим своим расследованием можешь создать некоторое неудобство для меня. Я поэтому выбираю наименьшее из зол.

Я опустился на стул. Она стояла посредине комнаты под люстрой. Я смотрел на револьвер в ее руке. Рука не дрожит. Да, эта дамочка способна убить даже не моргнув глазом.

Мне стало как-то нехорошо. Только было я начал понимать кое-что в этом деле, и вдруг какая-то бабенка, да еще такая симпатичная, собирается меня пристрелить. Да-а, никогда в жизни не думал, что мне придется умереть от руки женщины.

— Знаешь, Полетта, — сказал я. — Я думаю, что ты собираешься совершить большую глупость. Зачем тебе убивать меня? Чем я могу повредить тебе? Ведь я занимаюсь делом, не имеющим к тебе никакого отношения.

Она опять улыбнулась.

— Ну, Лемми, твой час пробил! Сейчас я убью тебя и постараюсь сделать так, чтобы тебе было не очень больно. Как ты хочешь получить свое, стоя или сидя?

— Одну минутку, Полетта, — сказал я. — Прежде чем ты выстрелишь, я хочу тебя кое о чем спросить.

— Хорошо, Лемми. Слушаю тебя. Говори, что ты хочешь, только поторапливайся.

Мозг мой лихорадочно работал. Вы, вероятно, помните, что прошлым вечером Полетта положила мне руки на плечи, а когда она их отняла, ее руки скользнули по моему телу. При этом она нащупала мой револьвер в левой плечевой кобуре. О'кей! Может, она думает, что он все еще там? Ей ведь неизвестно, что, когда я отобрал его обратно у мексиканца, я положил его в правый карман пиджака,

Я встал, свободно опустив руки.

— Так, так, Полетта, — сказал я. — Если уж мне суждено быть убитым, пожалуй, лучше принять от тебя пулю стоя. Конечно, может быть, ты и без особого энтузиазма выполнишь мои желания, но тем не менее у меня есть к тебе две просьбы. Первая: я думаю, ты разрешишь мне перед тем, как отправиться к праотцам, выпить еще один стаканчик твоего замечательного виски. И вторая: я хочу попросить тебя отослать мою федеральную бляху одной женщине в Оклахому. Я дам тебе ее адрес. Сразу можешь не посылать. Сделаешь это примерно через годик, когда все поуляжется. Но, во всяком случае, мне бы очень хотелось, чтобы она получила ее на память обо мне.

Она громко рассмеялась.

— Смотри-ка, железный, несгибаемый храбрец, а расчувствовался из-за какой-то женщины!

Я пожал плечами.

— Да уж ничего не поделаешь, — сказал я. — Так уж получилось, не смейся над моей просьбой.

Я повернулся, подошел к буфету, налил себе стакан виски и выпил. Потом поставил стакан обратно на стойку и повернулся к ней.

— О'кей, Полетта, — продолжал я. — Вот моя бляха. Я положу ее на стол.

Я опустил руку в правый карман и, не вынимая револьвера, выстрелил прямо в электрическую лампочку. Я моментально бросился на колени. Одновременно раздались три выстрела из револьвера Полетты. Я сделал резкий рывок вперед, как бегун на короткие дистанции перед финишной лентой, и изо всей силы ударил ее головой прямо в живот. Она грохнулась затылком на пол.

Я подошел к ней и особым приемом заставил ее разжать пальцы и выпустить из рук револьвер.

— О'кей, беби! — сказал я.

— Будь ты проклят, Лемми, — простонала она. — Какая же я дура! Дала тебе возможность улизнуть из-под дула моего револьвера!

— Да еще какая! — согласился я. — Слушай, Полетта, а почему ты не выстрелила в меня, когда я пил виски? Не понимаю. Ведь был исключительно удобный случай. Да, собственно, я еще ни разу в жизни не встречал женщину, которая умела бы по-настоящему обращаться с огнестрельным оружием.

Она молчала, только тяжело дышала. Я бросил ее револьвер через перила веранды и, все еще держа ее за руку, подошел к выключателю и зажег стенное бра. Я взглянул на нее. Она, несмотря на боль, все еще улыбалась, только теперь характер ее улыбки несколько изменился.

— Ну, леди, теперь поехали куда следует, — сказал я ей. — Ты, конечно, разыграла свои карты как только могла, но… ничего у тебя не получилось. А знаешь, я все больше удивляюсь, почему ты не убила меня, когда я пил, стоя у буфета. Подумай только, я бы сейчас лежал тихо и спокойно, остывающим трупом. А потом ты по— звала бы своего дружка Луиса, и вы закопали бы меня где-нибудь, и никто никогда не узнал бы, куда девался страшный серый волк Лемми, который пытался съесть маленькую очаровательную овечку Полетту. Да-а, плохи твои дела, беби, здорово ты промахнулась.

— Может быть, — сказала она. — Но я хотела бы знать, какое обвинение ты можешь предъявить мне? Ты говоришь, что ты федеральный агент, но я не видела никаких доказательств этому. Я не видела твоей федеральной бляхи. Я застала тебя ночью в своем собственном доме. Совершенно естественно, что я хотела выстрелить в тебя. Здесь ведь не Штаты, а Мексика.

— Что ж, может быть, тебе и удалось бы вывернуться с таким объяснением. Только ведь я не собираюсь предъявить тебе обвинение в том, что ты намеревалась убить меня. Я принял решение арестовать тебя по обвинению в убийстве, но в другом.

Она рухнула на стул и начала рыдать. Халатик се распахнулся, и моему взору предстали во всей красе ее очаровательные ножки. А ножки, что и говорить, роскошные. Приятно на них посмотреть. Я молчу, просто жду, что она еще выкинет.

Наконец, она перестала плакать и взглянула на меня. До чего же она хороша, бестия! Сквозь две огромные слезинки, повисшие на ресницах, она пыталась улыбнуться мне. Можете мне поверить, талантливая актриса эта Полетта. Заведи я свой драматический театр, я непременно взял бы ее, и только на главные роли.

— Дай мне выпить, Лемми, — сказала она.

Я налил ей покрепче, именно это ей сейчас требовалось. А дальше ей потребуются напитки еще покрепче, если учесть, что я с ней собираюсь сделать. Я подал ей виски и смотрел, как она пила.

— Я знаю, что была беспросветной дурой, Лемми, — сказала она, скромно опустив глаза. — Но постарайся понять меня. Я ведь уже говорила тебе, что я чувствовала в отношении Руди. Я была перед ним виновата, мне хотелось хоть напоследок загладить свою вину. Вот почему мне не хотелось, чтобы ты туда поехал. Я знала, что ты заведешь разговор, который может взволновать Руди, напомнить ему о вещах, о которых не следует ему напоминать: о моей связи, с Грэнвортом Эймсом. Я не хотела его огорчать лишний раз перед смертью и поэтому позвонила Даредо. Я попросила его организовать дело так, чтобы ты не попал к Руди. Но я предупредила его, чтобы с тобой ничего не делали, просто задержали, и все…

По очаровательным ее щечкам побежали ручейки слез.

— Даю слово, я не хотела, чтобы с тобой что-нибудь приключилось, — продолжала она. — Конечно, ты мне не веришь, Лемми, но, хотя я знаю тебя всего несколько часов, я почувствовала, что ты именно тот мужчина, который может что-то значить в моей жизни. — Она окинула меня затуманенным взглядом. — Разве ты не видишь, Лемми… Разве ты не видишь… Я люблю тебя.

Я смотрел на эту женщину, широко открыв рот. Да, действительно, когда Всевышний отпускал ей нервы, там, в небесной канцелярии, что-то перепутали и вместо нервов дали ей буксирный канат. Подумайте только, эта женщина всего несколько минут тому назад чуть не застрелила меня из своей 38-калибровой пушки, а теперь заявляет, что она меня любит.

И самое забавное, что в этой бабенке что-то есть, что заставляет вас верить ей, хотя вам отлично известно, что она первоклассная врунья, предательница, сестра самого сатаны, которая не задумываясь сорвет золотую коронку с зубов любого спящего мужчины.

— Послушай, дорогуша, — ответил я ей. — Что касается меня, то мне очень жаль, что ты обнаружила свою любовь ко мне только после того, как проиграла в этой игре с револьвером. И, конечно, я вполне понимаю, почему ты не хотела, чтобы я поехал в Зони и задал Руди несколько лишних вопросов, а он узнал бы о том, что ты путаешься с Грэнвортом Эймсом. Ты ведь была у него на содержании и покрывала все мошеннические проделки, разорившие Руди, а теперь путаешься с Луисом.

Ты думаешь, что я не понимаю, почему ты вдруг начала играть роль любящей жены? Потому что после смерти Руди ты хотела забрать все оставшиеся деньги. Ты боялась, что он разозлится на тебя за связь с Грэнвортом и Луисом и оставит наследство кому-нибудь другому. Воображаю, как бы ты рассвирепела, если бы Руди оставил деньги не тебе, а кому-нибудь другому. А? Нет, это действительно было бы здорово, если бы после того, как ты заставила Грэнворта Эймса вернуть украденные им у Руди деньги, Руди после своей смерти завещал все деньги в. пользу какого-нибудь вивария для гремучих змей, страдающих чесоткой. Пожалуй, это даже для тебя было бы уж слишком? А?

Поэтому ты решила разыграть перед Руди роль раскаявшейся женушки, единственным желанием которой было получить прощение у своего больного мужа. Чтобы этот дурачок простил тебя и можно было бы начать все сначала. Ты еще при живом муже закрутила любовь с этим паршивцем Луисом Даредо.

Я внимательно наблюдал, как она будет реагировать на всю эту чепуху, которую я ей болтаю. Слезы все еще продолжали капать из ее очаровательных глаз.

— О'кей, Полетта! — продолжал я. — А сейчас пойдем наверх. Там ты оденешься поприличнее, и мы с тобой кое-куда поедем, и не вздумай выкинуть какой-нибудь номер, потому что мне страшно не хотелось бы применять к тебе жесткие меры, подобные тем, какие по твоей милости пришлось испытать мне.

Она вздернула подбородок.

— А предположим, я откажусь поехать с тобой? Я — американская гражданка, у меня есть соответствующие права. Кроме того, у меня нет уверенности, что у тебя есть ордер на мой арест. Куда ты меня повезешь? Я хочу вызвать своего адвоката.

— Беби, — сказал я. — Ты начинаешь меня раздражать. Никакого ордера у меня, конечно, нет, но у меня есть сильные руки. И если ты будешь продолжать болтать чепуху, я разложу тебя у себя на коленях и высеку тысячу искр из той части твоего шасси, на которой ты в детстве каталась с горки. Поняла? А что касается адвоката, то по мне пусть хоть шестьсот адвокатов работают на тебя сверхурочно, обвязав мокрыми полотенцами свои котелки. Даже такая свора не выручит тебя из того переплета, в который ты попала. И поэтому, как говорила твоя мама, будь хорошей девочкой, а то я тебя как следует отшлепаю.

Я отвел ее наверх и подождал, пока она одевалась, поискал мексиканку, но она куда-то скрылась.

Полетта молчала и смотрела на меня волком. Ну, и Бог с ней. Когда она оделась, мы вышли из дома и сели в мою машину. Я застегнул на ней пару полицейских браслетов и привязал ее к заднему сиденью так, что она не могла двигаться.

Завел мотор, и мы поехали.

Пожалуй, надо будет ехать побыстрей, а то как бы дружки Луиса не нашли его. Тогда он сможет попытать— ся что-нибудь со мной сделать. Я бы, конечно, мог прихватить с собой и Луиса Даредо, но, вы сами понимаете, он — мексиканец, а я не хочу осложнять ситуацию. Обойдемся без него.

Я ехал с максимальной скоростью и вскоре добрался до места, где в кактусах без штанов лежал Луис. Я взглянул на Полетту. Она тоже увидела Луиса и, несмотря на то, что сама сидела в наручниках, рассмеялась. Парень действительно представлял собой потрясающее зрелище.

Дорога стала лучше, и мы вскоре выехали на шоссе, ведущее к Юме.

Взошло солнце. Я почувствовал себя более спокойным и снова запел песенку «Кактус Лизи», потому что, как я вам уже говорил, эта песенка мне очень нравится.

По-моему, до Юмы оставалось миль пятьдесят. Надо было как можно скорее добраться туда. Нужно срочно проверить там кое-что, потому что если та колоссальная идея, которая пришла мне в голову, имеет под собой основание, то моя работа закончится гораздо скорее, чем можно предполагать.

Я закурил и снова взглянул на Полетту. Она сидела, привалившись к спинке сиденья, а закованные в наручники руки покоились на коленях.

— Дай мне тоже сигарету, Лемми, — попросила она. Я прикурил еще одну сигарету и, откинувшись назад, сунул ей сигарету в губы.

— А знаешь, Лемми, — произнесла она через некоторое время, — тебе не кажется, что ты здорово рискуешь? Ведь ты арестовал меня как свидетельницу. А мне что-то неизвестен закон, по которому федеральный агент может надеть наручники американке, находящейся на мексиканской территории, только потому, что эта женщина, по мнению этого неквалифицированного агента, может дать важные свидетельские показания. Я точно знаю, что у тебя нет против меня обличающих улик. Я только свидетельница и все. Ты не можешь предъявить мне обвинение в том, что я пыталась тебя убить, потому что я имею право стрелять в любого мужчину, тайком пробравшегося в дом ночью. Да, Лемми, думаю, что я сумею устроить тебе кучу неприятностей.

Я взглянул на нее через плечо.

— Слушай, Полетта, сиди-ка ты там спокойно и брось болтать всякую чепуху. Я забрал тебя не как свидетельницу или что-то в этом роде. Поэтому прекрати разговоры о том, что ты со мной сделаешь. Ты жестоко ошибаешься, и мне будет очень жаль тебя, когда тебе придется разочароваться в этом.

— Хорошо, — ответила она. — Но если я не являюсь свидетельницей и если ты можешь забыть о том, что я стреляла в тебя, тогда позволь, милостивый государь, поинтересоваться, куда и зачем ты меня везешь?

— О'кей, ягодка моя! Сейчас я тебе скажу. Везу я тебя в Палм Спрингс, потому что так нужно. А когда мы туда приедем, я предъявлю тебе обвинение в убийстве. Я обвиняю тебя в убийстве Грэнворта Эймса в ночь на 12 января, — сказал я ей. — Ну, как тебе это нравится?

Глава 12

АРЕСТ ОДНОЙ ИЗ ДАМ

Когда я подъехал к дому Меттса в Палм Спрингсе, было уже одиннадцать часов вечера.

Полетта как будто немного успокоилась. Очевидно, у нее созрел план, как оставить меня в дураках.

Часа на полтора я сделал остановку в Юме. Позвонил оттуда Меттсу и рассказал ему кое-что о своих приключениях в Мексике. Так что он не будет особенно удивлен, когда я к нему заявлюсь. Кроме того, по телефону я урегулировал кое-какие дела с мексиканскими властями и с нашей конторой в Нью-Йорке. Потом я там немного отдохнул, дав Полетте тем самым возможность привести в порядок свой наряд и сделать прическу. Я не хотел оказаться в Палм Спрингсе засветло, чтобы кто-нибудь увидел Полетту. Я собирался пока держать ее в секрете.

В конце концов мы прибыли, и я передал ее Меттсу.

— Это Полетта Бенито, — заявил я ему. — Я обвиняю ее в преднамеренном убийстве Грэнворта Эймса. Я буду признателен тебе, если ты оставишь ее у себя в ожидании соответствующих документов из Нью-Йорка. Я думаю, что пребывание в одиночке в течение двух-трех дней принесет этой даме пользу. Она немного успокоится, настроится на более мирный лад и, может быть, заговорит.

— Что ж, о'кей! — согласился Меттс.

Он позвонил в полицию, чтобы прислали сержанта увести Полетту, и предупредил, что до получения других инструкций ее следует держать в полной изоляции.

Я взглянул на Полетту. Красивая все же она женщина! Как я вам уже сказал, она сделала в Юме прическу, на ней был изящный костюм. Что и говорить, красавица!

Она с достоинством обратилась ко мне.

— Очень хорошо, — сказала она. — Можешь поступать как считаешь нужным, Лемми, . Но, уверяю тебя, я устрою колоссальный скандал в Федеральном бюро. Кроме того, я настаиваю на вызове моего адвоката. Есть возражения? Или вы, мистер Кошен, собираетесь срочно переделать Конституцию Соединенных Штатов, так как в нынешнем виде она вас, очевидно, не устраивает?

— Нет, почему же, Полетта, я нисколько не возражаю против адвоката. Мистер Меттс пришлет вам завтра же утром самого лучшего в Палм Спрингсе. А что дальше? Конечно, вы будете красноречиво уверять, что это не вы убили Грэнворта Эймса. Что ж, валяйте, побеседуйте с законником. Только предупреждаю, никакого взятия на поруки, никаких сношений с внешним миром до тех пор, пока я не дам соответствующих указаний.

Она с независимым видом улыбнулась мне, показав свои очаровательные зубки.

Вошел полицейский, чтобы забрать ее, и остановился у двери.

— Оревуар, Лемми, — выкрикнула она. — Какой же ты, оказывается, паршивый легавый. Надеюсь, ты не думаешь, что я действительно влюбилась в тебя? А? — Она с издевкой смотрела на меня.

— Я? А я вообще никогда не думаю о женщинах, — огрызнулся я. — Пусть они сами думают обо мне. Что ж, до свидания, Полетта. Смотри, не делай ничего такого, о чем потом будешь сожалеть.

Полицейский увел ее.

Я рассказал Меттсу о ходе дела ровно столько, сколько считал нужным, а также поставил его в известность, как я собираюсь вести это дело дальше. Хороший парень Меттс, толковый, он сразу понял, что предлагаемый мною план — единственный способ добиться успеха. Поэтому он охотно согласился сделать все, о чем я его попросил.

В конце нашего разговора он передал мне телеграмму, полученную из Нью-Йорка.

Да, вот это здорово! Я ведь, кажется, говорил вам, что перед отъездом в Мексику я послал в нашу контору в Нью-Йорке телефонограмму. В ней я передал описание одежды, которая была на Генриетте Эймс вечером 12 января, когда она приезжала в Нью-Йорк на свидание с мужем. Я попросил также нашу контору проверить у горничной Мэри Дубинэ, действительно ли эта одежда была на Генриетте в тот вечер, и еще у ночного сторожа — так ли была одета женщина, которую он видел на пристани. И вот ответ.

Вот какой ответ я получил. Теперь мне совершенно ясна роль Генриетты в этом деле, и воображаю, как удивится эта прелестная дама, когда я в самом ближайшем будущем скажу ей кое-что, от чего у нее буквально голова пойдет кругом.

Уже двенадцать часов ночи. Мы с Меттсом обо всем договорились и выработали подробный план, что нам делать в будущем. Меттс спросил меня, действительно ли я серьезно говорил об адвокате для Полетты? Я ответил, что не возражаю, если ее делом займутся хоть двадцать пять адвокатов, потому что я уверен, что когда это дело будет завершено, ей уже ни один из них не понадобится.

Мы с ним выпили, я немного отдохнул и выехал на гасиенду Алтмира.

Великолепная ночь. По дороге я думал, как много событий произошло с тех пор, когда я ехал по этой дороге в первый раз. Жизнь — забавная штука, с какой бы стороны на нее ни взглянуть.

Вскоре я подъехал к закусочной, помните, в которой я уже раз побывал, она назвается «Горячие сосиски». Я зашел туда и заказал чашечку кофе. Обе красотки в белых куртках все еще продолжали обслуживать посетителей, а в углу сидела та самая толстая Анни, такая же пьяная, как и в первую нашу встречу. Она сидела за столом, тыкала вилкой в горячие сосиски и по ее лицу по-прежнему катились слезы.

Рыжая девушка взглянула на меня, и глаза ее засияли.

— А, мистер Кошен! — воскликнула она. — Как мы обрадовались, когда узнали, что вы сыщик. Мы хорошо помним, как вы приходили к нам в первый раз и нагородили тогда кучу всякой чепухи насчет того, что вы приехали из Мексики. Ой, какая, наверно, интересная работа у сыщиков!

Я выпил поданный кофе.

— Да, неплохая, милочка моя, и в то же время не такая уж она хорошая. Но, смотри, не шали, а то как бы я и до тебя не добрался.

Я бросил на нее довольно вызывающий взгляд.

— Да? — улыбаясь, сказала она. — Думаете, я буду возражать? Не так уж плохо быть арестованной таким симпатичным парнем, как вы.

— Возможно, радость моя, — согласился я. — Но если речь идет о тебе, то я предпочел бы употребить это в несколько ином духе. Ну, пока, красавица.

Я поехал дальше и по дороге все время думал о Генриетте. Незавидное у нее положение. Постоянно находиться на гасиенде под присмотром Перейры. Я вспомнил, как она на меня рассердилась тогда в полицейском участке, когда я попросил перечислить ее одежду и не разрешил ей курить. Каким нахалом я тогда ей показался. А вот после сегодняшней ночи Генриетта возненавидит меня окончательно. Ну, что ж, и раньше бывали случаи, когда женщины меня ненавидели…

Вскоре показалась гасиенда. Неоновый свет вывески чуть мерцал, у входа стояло всего несколько машин. Вероятно, у них сегодня был выходной день. Я поставил машину, вошел через главный вход и прямо в гардеробной наткнулся на Перейру, который любезничал с привратницей. Увидев меня, он приветливо обратился ко мне.

— Добрый вечер, сеньор Кошен, — приветствовал он. — Очень рад видеть вас вновь у нас. Здесь все спокойно, и если вы хотите видеть сеньору Эймс, то она наверху в игорном зале.

— Вот и отлично, — ответил я ему. — Ты оказался надежным парнем, Перейра, и думаю, что ты мне вскоре понадобишься еще для одного дела.

— Сеньор Кошен, все ваши друзья наверху, — продолжал он. — И Фернандес, и Мэлони, словом, все. И прошу вас, не платите за выпивку. Все, что вы здесь выпьете или скушаете, пойдет за счет фирмы.

Я пошел в танцевальный зал. Там почти никого не было. У оркестрантов был такой вид, какой бывает у всех музыкантов, когда их никто не слушает. Я прошел через зал и стал подниматься по лестнице на деревянный балкон.

Когда я поднялся на несколько ступенек, я вспомнил, что именно здесь я поднял серебряный шнурок от рубашки Сэйджерса. Я немного постоял молча, мысленно обещая Сэйджерсу достойно отомстить за него.

Потом я поднялся на второй этаж и вошел в игорный зал. Там было человек двенадцать. Фернандес, Мэлони и еще четыре парня сидели за главным столом и играли в покер. Остальные, включая и Генриетту, стояли вокруг стола и наблюдали за игрой.

Когда я вошел, Генриетта взглянула на меня. Я улыбнулся ей, но лицо ее как будто окаменело. Она демонстративно отвернулась.

— Так-так, Генриетта, — сказал я ей. — Вы что же, даже не хотите сказать «добрый вечер» своему старому другу Лемми?

— Я уже высказала вам все, что я о вас думаю, — ответила она с оскорбленным видом, — и буду вам очень благодарна, если вы воздержитесь от разговоров со мной. Я терпеть не могу вульгарных полицейских.

— Что ж, по мне и это «о'кей», беби, — сказал я. — Только, возможно, прежде чем я еще закончу это дело, вы возненавидите полицейских еще больше. На вашем месте, Генриетта, — продолжал я, — не стал бы так дерзить, а то ведь я могу и рассердиться.

Наступила тишина. Игра в покер прекратилась. Все уставились на меня и Генриетту. Мэлони вскочил со стула.

— Послушайте, Кошен, — выкрикнул он. — Я, конечно, понимаю, вы должны делать свою работу, но даже если вы являетесь федеральным агентом, это не значит, что вы можете грубить миссис Эймс.

— Да что ты говоришь, милок? — осадил я его. — Что ж, о'кей! Как вам будет угодно. Фернандес, — сказал я, — я хочу попросить тебя кое о чем. Спустись-ка, пожалуйста, вниз, там ты увидишь двух полицейских. Пригласи их сюда.

— О'кей! — с готовностью согласился Фернандес.

Он вышел из комнаты. Мэлони последовал за мной и с серьезным выражением лица обратился ко мне.

— Что случилось, Кошен? — спросил он. — Вы собираетесь здесь произвести арест?

— А ты как думал, Мэлони? — ответил я. — Это и есть моя работа: производить аресты. А зачем же, по-твоему, я здесь столько времени болтался, как не для того, чтобы, когда придет время, арестовать кого следует.

Он ничего не сказал, но вид у него был по-прежнему очень серьезным. Я достал сигарету и пока ее раскуривал, отворилась дверь, и вошли Фернандес, Перейра, а позади них двое полицейских, которые, как мы условились с Меттсом, дожидались внизу.

Атмосфера в комнате накалилась до предела. Все ожидали чего-то сверхъестественного. На лице Фернандеса играла злая усмешка. Он снова сел за стол и продолжал тасовать карты. Я повернулся к Генриетте.

— Миссис Генриетта Эймс, — обратился я к ней. — Я являюсь федеральным агентом и предъявляю вам обвинение в преднамеренном убийстве вашего мужа, Грэнворта Эймса, вечером 12 января сего года на пристани Коттон Уорф в Нью-Йорк Сити. Я также арестовываю вас по обвинению в попытке пустить в обращение фальшивые государственные облигации на сумму двести тысяч долларов. Я передаю вас начальнику полиции Палм Спрингса, который будет держать вас в тюрьме в ожидании соответствующего запроса из полицейского управления штата Нью-Йорк. — Я повернулся к полицейским. — О'кей, мальчики, можете забирать ее.

Генриетта не проронила ни слова, только побледнела, как смерть, и я видел, как дрожат ее губы. Мэлони выступил вперед и взял ее за руку. Потом повернулся ко мне.

— Слушайте, Кошен, это грубо, — сказал он. — Это неправильно. Я думал…

— Не надо, милок. Ты не мог ни о чем думать, так как тебе просто нечем думать. Но если ты уж такой герой, валяй, отправляйся с Генриеттой в Палм Спрингс.

— Благодарю вас, — сказал он поспешно. — Я с удовольствием это сделаю.

Он вышел вместе с Генриеттой в сопровождении полицейских.

Я обратился к Перейре,

— Мне нужно поговорить с тобой и с Фернандесом. Поэтому лучше закрой свое заведение, пускай все твои гости поскорей разойдутся.

Перейра, Фернандес и все остальные покинули, зал. Минуты через три-четыре снизу донесся шум отъезжающих автомобилей, гости уехали. Я подошел к буфету и налил себе бокал виски. Минут через десять вошел Перейра и сказал, что все уехали и что нам лучше пройти в его кабинет, там будет удобней разговаривать. Я последовал за ним в кабинет. Там уже сидел Фернандес с сигарой во рту. На столе перед ним стоял стакан с виски.

— Что ж, мистер Кошен, — сказал он. — Все вышло так, как я и предполагал. Я знал, что это сделала она.

Перейра подал мне сигарету и дал прикурить.

— По-моему, все сработано нами четко, — с гордостью заявил я. — С самого начала было совершенно ясно, что именно Генриетта была той женщиной, которая выскочила из машины Грэнворта и включила передачу, чтобы машина грохнулась в реку. Но до сегодняшнего вечера у меня не было доказательств этому. А сейчас я получил из Нью-Йорка телеграмму, в которой говорится, что горничная Мэри Дубинэ и ночной сторож с Коттон Уорф опознали ее одежду. Для меня этого вполне достаточно, и я считаю, что дело закончено.

— Вы полагаете, что она занималась и печатанием фальшивых облигаций? — спросил Фернандес.

— Нет, — ответил я. — Она не могла сама их печатать, это делал кто-то другой. Кто именно, мне пока неизвестно. Но когда я поговорю с ней в тюрьме завтра утром, у нее, вероятно, появится желание быть со мной несколько более откровенной, чем до сих пор.

Фернандес встал и налил себе еще один бокал виски. Наблюдая за ним, я видел, что парень до смерти доволен собой.

— А мне определенно жаль эту даму, — сокрушенно вздохнул он. — Она попала в ужасно неприятное положение, и, надо думать, ей будет очень трудно выкрутиться из него. Для этого надо иметь очень светлую голову.

— Вот это справедливые слова, — поддержал я его. — Но женщин вообще всегда трудно понять и разгадать. Да, между прочим, Фернандес, — продолжал я, — что это у тебя была за гениальная идея назвать себя Фернандесом и приехать сюда сразу после смерти Грэнворта Эймса?

Он взглянул на меня несколько растерянно.

— Надо же мне было что-нибудь делать, — ответил он. — Я и раньше встречался с Перейрой, когда примерно год тому назад привозил сюда Эймса. А Фернандесом я стал называть себя потому, что это имя звучит более красиво, чём Термигло.

Он довольно вызывающе посмотрел на меня.

— Вас еще что-нибудь интересует? — спросил он.

— Нет, — ответил я ему. — А в тот вечер, перед смертью Эймса, ты был выходной? Да?

— Совершенно верно, — подтвердил он. — У меня был выходной день. Ну и что из этого?

— Да так, ничего, — сказал я. — Просто я решил поинтересоваться, где ты был в это время. Вероятно, ты где-нибудь провел тот вечер, и, может быть, кто-нибудь тебя видел? Где?

Он засмеялся.

— Конечно, — сказал он. — Если вам это обязательно нужно знать, я могу сказать. С горничной Мэри ходил в кино. Я не знал, что вы потребуете от меня алиби.

— Речь здесь не идет об алиби, Фернандес, — успокоил я его. — Просто мне интересно знать, кто и где был в тот вечер.

Он бросил на Перейру быстрый взгляд. Я подошел к маленькому столику и налил себе еще бокал виски. И только я успел пригубить его, как раздался телефонный звонок. Фернандес взял трубку и кивнул мне.

— Это вас, — сказал он. — Меттс, начальник полиции Палм Спрингса, просит позвать вас.

— Эй, слушай, Лемми! — прогремел в трубку Меттс. — Здесь грозят свадьбой, и я не знаю, как мне поступить. Полагаю, что о'кей!

— О чем ты говоришь, Меттс? — удивился я. — Кто на ком собирается жениться и почему? Какое это имеет отношение ко мне? Я думал, что у тебя там совершилось преступление или еще что-нибудь. Кто там у тебя рехнулся и решил окрутиться?

— Генриетта с Мэлони. Когда их привезли сюда, Мэлони заявил, что ты арестовал Генриетту по обвинению в убийстве Грэнворта Эймса и за распространение фальшивых облигаций и что ты подлец. Он сказал мне также, что Генриетта в ужасном положении. У нее совсем нет денег, а тут еще ты оклеветал ее, обвинив в таких тяжких преступлениях, и он решил, что самое лучшее, что он может сделать, так это жениться на ней. Он утверждает, что уже говорил с ней по этому поводу и что он должен обязательно это сделать, чтобы хоть кто-нибудь мог о ней позаботиться, нанять адвоката и вообще поддержать ее. Генриетта настолько потрясена всем случившимся, что готова согласиться на все. Ну что я мог ему сказать? Оба они жители здешних мест и имеют право пожениться. Поэтому я позвонил в мэрию, и их сотрудник явится сюда примерно через полчаса, чтобы соединить их брачными узами. Но потом мне пришло в голову, что об этом надо поставить в известность тебя. Вот поэтому я и решил позвонить тебе, чтобы ты был в курсе дела.

— Спасибо тебе, Меттс, — сказал я. — Я сейчас же еду к тебе и думаю, что немедленно же отменю эту свадьбу. Слушай, какого же черта затеял там Мэлони эту аферу? Он что, хочет превратить твое полицейское управление во дворец бракосочетаний?

Но ты ничего им не говори до тех пор, пока я не приеду. Просто задержи эту свадебную церемонию и все. Ну, смотри, чтобы никакой свадьбы ни в коем случае не состоялось. Ты понял меня?

Он сказал, что понял, и повесил трубку.

— Фернандес, — сказал я. — Я вот все думал, почему это ты сначала так стремился жениться на Генриетте, потом вдруг совершенно неожиданно дал задний ход? Наверно, это произошло потому, что ты решил, что она замешана в деле с фальшивомонетчиками?

— Именно поэтому, — с некоторой поспешностью подтвердил Фернандес. — А когда вы приехали сюда, я понял, что она имеет непосредственное отношение и к смерти Эймса. Вот я и раздумал жениться на ней.

— Понятно, понятно, — сказал я. — Что ж, мне, пожалуй, пора ехать. Но вот что я еще должен сказать вам, ребята. Вероятно, я попрошу вас обоих совершить со мной прогулку в Нью-Йорк. Я хочу выставить вас свидетелями по делу Генриетты. Во всяком случае, окружной прокурор захочет выслушать вас.

Перейра начал было что-то лепетать насчет того, что он не может оставить без присмотра свое заведение, но Фернандес остановил его возражения.

— Если, по вашему мнению, мы должны ехать, мы, конечно, поедем, — сказал он. — Откровенно говоря, неплохо за казенный счет провести несколько дней в Нью-Йорке.

— • О'кей! — поставил я точку. — Значит, будьте готовы завтра выехать со мной в Нью-Йорк. Если у вас есть какие-нибудь дела, займитесь ими сейчас же, потому что поедем мы рано утром. Ну, пока, ребята, завтра увидимся.

Я сел в машину и примерно полмили ехал на полной скорости. Потом поехал помедленнее, потому что высматривал полицейского, который согласно уговору с Меттсом должен был прибыть сюда в мое распоряжение. Минуты через две я увидел его. Он сидел за деревом недалеко от дороги.

— Поезжай как можно скорее на гасиенду Алтмира, но так, чтобы тебя никто не видел, — приказал я ему. — Внимательно наблюдай за гасиендой. Там сейчас только Перейра и Фернандес. Если они куда-нибудь поедут, следуй за ними, но я думаю, что они никуда не двинутся. Я вернусь примерно через час.

Я поехал дальше. Я мчался так, как будто мне в штаны насыпали горячего свинца. Спешил я потому, что мне необходимо было во что бы то ни стало приостановить эту свадебную комедию.

Но, как следует обдумав всю ситуацию, я решил, что в конце концов какое мне дело до того, что Генриетта выходит замуж за Мэлони? Мне-то ведь это совершенно безразлично. Правда, потом у этой дамы могут возникнуть кое-какие удобства в связи с этой свадьбой, но… Какое мне дело?

Моя старушка мама часто говорила, что есть только одна вещь хуже одной женщины — это две женщины. Я считаю, что царь Соломон был просто чокнутый. Подумать только, возиться с четырьмя сотнями баб и при этом стараться угодить всей этой команде. Конечно, в древности мужчины были совсем другие. Настоящие мужчины! И если вы читали какую-нибудь историческую литературу, вы должны были заметить, что от столетия к столетию темперамент мужчин все больше и больше остывал. Возьмите хотя бы этого английского парня, Генриха Восьмого. Мы считаем, что он настоящий мужчина, потому что у него было шесть жен. Но по сравнению с царем Соломоном он просто сосунок. В самом деле, что такое шесть жен по сравнению с четырьмя сотнями?

Приехав в полицейское управление, я сразу прошел к Меттсу. Он сидел за столом и, ожидая меня, курил трубку, которую он, вероятно, набил слегка подопревшим луком, потому что вонь в кабинете была страшная.

— Что за чепуха с этой свадьбой Генриетты и Мэлони? — спросил я его.

Меттс рассмеялся.

— Ее привезли сюда вместе с Мэлони. Она, конечно, рвет и мечет по поводу того, что ее арестовали по обвинению в убийстве Грэнворта Эймса. Денег у нее нет, и она даже не может нанять адвоката. Вот Мэлони и решил, что если он женится на ней, он сможет оказать ей помощь. Он посоветовался со мной и я сказал, что не против. Поэтому я позвонил в мэрию, и они уже прислали своего служащего. Пусть их поженят.

— Этого не нужно делать, — потребовал я. — Слушай, Меттс, арест Генриетты — это сплошная липа. Она никогда никого не убивала, но мне просто нужно было для пользы дела произвести этот арест. Ну-ка, отведи меня к жениху и невесте.

Он встал, отложив в сторону свою трубку, чему я был несказанно рад, и отвел меня в соседнюю комнату.

Кто-то успел поставить на стол цветы. Около стола стоял служащий из мэрии, готовый начать церемонию. Рядом — двое полицейских в качестве свидетелей и Генриетта с Мэлони.

— Одну минутку, — вмешался я. — Боюсь, что мне придется прервать эту брачную церемонию, так как мне все это не нравится, не нравится даже сама идея этого.

Я обратился к представителю мэрии и сказал ему, что мне очень жаль, что его побеспокоили, вытащив из постели в такой час, но никакой свадьбы не будет. Он тут же удалился, а с ним и оба полицейских.

И тогда выступила Генриетта. Она спросила меня, кто я такой, чтобы приостанавливать чью бы то ни было свадьбу? У них есть разрешение Меттса, и они обязательно поженятся. По ее словам, я ее все время преследую, предъявляю ей ложные обвинения, и, если Мэлони настоящий мужчина, который может защитить ее от всяких посягательств, то она будет очень рада, если он примет соответствующие меры.

Да, ребята. Здорово разошлась Генриетта. Глаза блестят. Чудо, как хороша!

— Мне кажется, я в жизни никого так не ненавидела и не презирала, как вас, — крикнула она. — Я уже говорила вам, что считаю вас подлецом. И сейчас повторяю. Вы подлец!

Наконец она замолчала, потому что буквально задыхалась от ярости.

Тут выступил Мэлони.

— Послушайте, Кошен, будьте благоразумны. Вы не имеете права прерывать свадебную церемонию. Кто-то же должен позаботиться о Генриетте. Она и так в ужасном положении, а так как вы еще всячески ухудшаете его, преследуете ее… И позвольте мне вам сказать…

Я закрыл ему рот ладонью.

— А теперь заткнитесь вы оба и слушайте меня внимательно, — сказал я им обоим. — Ты тоже можешь послушать, Меттс. Генриетта, постарайтесь понять все, что я скажу, и запомните это хорошенько, потому что это Очень важно.

До какой степени вы меня ненавидите, это сейчас не имеет никакого значения. Я выполняю свою работу и делаю это по-своему. Может быть, Генриетта, когда все будет кончено, вы посмеетесь над собой, а пока что выслушайте меня и хорошенько запомните следующее. Ваш сегодняшний арест на гасиенде Алтмира был обыкновенной уловкой. Я сделал это нарочно, для того, чтобы расшевелить осиное гнездо. И если мой план удался, все будет в порядке. Я сделал все, чтобы Перейра и Фернандес поверили в этот спекталь, и предупредил их, что завтра я возьму их с собой в Нью-Йорк.

О'кей! Сейчас я возвращаюсь на гасиенду, но, прежде чем уеду, я хочу кое-что сказать вам, Генриетта, и вы хорошенько это запомните. Сегодня ночью, после того, как я вернусь, вы встретитесь с миссис Полеттой Бенито, женщиной, находившейся в любовной связи с вашим мужем. Между прочим, у этой женщины находятся подлинные облигации на двести тысяч долларов.

Теперь слушайте дальше. Я собираюсь предъявить обвинение в убийстве Грэнворта Эймса этой самой Полетте Бенито. И попытаюсь доказать это. Грэнворт Эймс мог быть убит одной из двух женщин, потому что только эти две женщины виделись с ним вечером 12 января. Одной из них были вы, другая — Полетта.

Я хочу вычеркнуть Генриетту Эймс из списка подозреваемых и сделаю это. Я собираюсь заявить, будто мы проверили и установили в Нью-Йорке, что Генриетта не могла убить Грэнворта Эймса потому, что уехала из Нью-Йорка на поезде, отошедшем от вокзала за пять минут до того, как ночной сторож на пристани Коттон Уорф увидел машину Эймса. И собираюсь заявить, что контролер билетов и проводник поезда опознали по фотографии Генриетту и подтверждают, что она выехала из Нью-Йорка именно этим поездом.

Все поняли, Генриетта? Вы вернулись в Хартфорд поездом, который отправился с нью-йоркского вокзала в 8.40. Поняли? Смотрите, не забудьте.

Она с любопытством взглянула на меня. Бедняжка страшно устала, и казалось, что она вот-вот расплачется.

— Хорошо, Лемми, — сказала она. — Я ничего толком не понимаю, но все запомню и постараюсь ничего не забыть.

— О'кей! — подвел я итог. — А теперь я сматываюсь… — Я повернулся к Меттсу и сказал ему: — Генриетта уже больше не находится под арестом, но я не хочу, чтобы она отсюда выходила. Пусть оба подождут меня здесь.

Когда я подошел к двери, я снова взглянул на Генриетту. Она улыбалась, глядя мне вслед.

— Когда я вернусь, милочка моя, я расскажу вам, почему я не дал вам выйти замуж.

Глава 13

КАНДИДАТЫ НА ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ СТУЛ УБИТЫ ПРИ АРЕСТЕ

Пожалуй, я был чрезвычайно рад, что Генриетта не вышла замуж за Мэлони.

По дороге на гасиенду Алтмира я вдруг начал ни с того ни с сего философствовать . по поводу женщин. Я уже говорил вам, что ценю в женщинах многие качества, но среди них есть такие, которые не могут не вызывать беспокойство.

Женщина так и норовит что-нибудь натворить, набедокурить. Они как пиротехнические ракеты. Возьмите самую обыкновенную честную семейную женщину и примешайте к ней хотя бы небольшую дозу любви, и женщина сразу ошалевает. А когда женщина ошалевает, она непременно вовлекает в дикую авантюру какого-нибудь парня, просто так, для компании. Меня никогда не беспокоят поступки женщины, меня беспокоит то, на какие поступки она толкает мужчин.

Некоторые считают, что разница между мужчиной и женщиной столь незначительная, что о ней не стоит и говорить. Не верьте этим людям, они заблуждаются. Разница очень и очень большая. Мужчина в своих поступках руководствуется разумом, а женщина инстинктом, и в девяти случаях из десяти женский инстинкт зависит от того, в каком настроении она встала сегодня с постели.

По-моему, Генриетта согласилась выйти замуж за Мэлони только потому, что у нее были большие неприятности. Друзей никаких, а тут еще я как черт привязался к ней с разными обвинениями. Вот она и решила выйти замуж за Мэлони. Он хороший парень, возьмет на себя все заботы и будет играть роль амортизатора между ней и всем остальным презренным миром.

Ерунда, не так-то уж хорошо ей было бы с Мэлони. А почему? Помните, я рассказывал вам, что, когда я шуровал в спальне Генриетты, я увидел там целый полк башмачков, выстроившихся в ряд? Вот эти самые башмачки совершенно определенно свидетельствуют о том, что Генриетта — дама высшего класса, экстра! А Мэлони?

Хотя он и хороший парень, но все же он с Генриеттой не одного поля ягода. Он и близко-то к ней не стоял. А потом он думает, что действительно влюблен в Генриетту, а на самом деле он ее не любит. Если бы он по-настоящему любил ее, он не позволил бы мне так издеваться над ней. Он должен был бы предпринять какие-нибудь шаги.

Как же я буду рад, когда все это закончится. Вы сами понимаете, что за исключением пары часов сна в Юме я фактически держусь на ногах три дня и три ночи, а вы знаете, как я люблю поспать.

Когда я был примерно в полумиле от гасиенды, я свернул с дороги, поставил машину за кустами и пошел к дому. По дороге я наткнулся на мотоцикл, а в нескольких ярдах от него сидел полицейский.

Он сказал мне, что из гасиенды никто не выходил, кроме Фернандеса, который вывел из гаража машину и поставил ее перед главным входом. Он видел также, как Перейра и Фернандес погрузили в машину какие-то вещи. Да, кажется, мой план вполне удался.

Я не видел необходимости держать здесь этого полицейского и поэтому приказал ему, чтобы он уматывался обратно в Палм Спрингс. Когда он уехал, я подкрался к двери с задней стороны гасиенды. Насколько я помню, это была та дверь, которая вела в кладовку, где в холодильнике я нашел труп Сэйджерса. Дверь была заперта, но, повозившись пару минут, я открыл ее.

Я прошел по коридору и попал в кладовку, а оттуда потихоньку поднялся по лестнице к двери, ведущей в бар. Она была закрыта. Я чуть-чуть приоткрыл ее и заглянул в щелочку.

Прямо передо мной была танцплощадка гасиенды. Огни были погашены. Отсюда мне хорошо была видна дверь, ведущая в кабинет Перейры на противоположной стороне. Дверь была приоткрыта, и в щель пробивалась полоска света. Мне хорошо были слышны голоса Перейры и Фернандеса, которые о чем-то оживленно разговаривали.

Я закурил сигарету и, пряча ее за дверью, чтобы они не увидели огонек, подождал минут десять. Я все время слышал их голоса. Потом Фернандес чему-то громко рассмеялся, после чего дверь открылась, и он показался на пороге. Фернандес курил сигарету и, как обычно, был, видимо, чертовски доволен собой.

Потом он опять вернулся в кабинет Перейры и через минуту вышел оттуда с чемоданом в руке. Он прошел вдоль балкона к тому месту, где балкон кончается и начинается главная лестница. Я думал, что он направляется в последнюю комнату. Оказывается, нет, он прошел мимо. Наконец он дошел до огромной картины, висевшей на стене.

С минуту он постоял около этой картины, ожидая, когда из кабинета выйдет Перейра. Потом оба взялись за картину, сняли ее с крючков на стене, на которых она висела, и поставили ее на пол. Оказалось, что за картиной в стене находилась потайная дверь.

Перейра вернулся в свой кабинет и запер его. Фернандес скрылся за потайной дверью. Я вышел в бар, осторожно прошел через танцплощадку и стал подниматься по лестнице, держа наготове свой револьвер.

Я действовал быстро и тихо, и Перейра впервые обнаружил мое присутствие только тогда, когда я уже стоял на пороге его кабинета, наставив на него револьвер. С этого места мне хорошо была видна дверь, за которой скрылся Фернандес, и в случае его появления я сразу заметил бы его.

Перейра страшно удивился моему появлению. Рот его широко раскрылся, а на лбу выступили капли пота.

— Ну, Перейра, — сказал я ему. — Кажется, плохи твои дела. Думаю, что тебе и твоему дружку предстоит расплатиться за все. А теперь послушай моего совета и делай все, что я тебе скажу, иначе тебе будет еще хуже. У тебя ключ от этой двери?

Он мотнул головой и достал ключ из своего кармана. Я взял его.

— О'кей! — сказал я. — Сейчас я тебя запру здесь, и ты сиди спокойно, пока я за тобой не приду, иначе я здорово рассержусь. Ну, пока, дорогой, скоро увидимся.

Я вышел из кабинета и запер за собой дверь. Я правильно сделал, что запер его там, так будет безопаснее. И он, безусловно, не будет пытаться что-то предпринять. Не такой он парень. Он и так до чертиков перепугался.

Я начал потихоньку подкрадываться к двери, за которой исчез Фернандес, все время держа наготове свой револьвер. Я пролез в эту дверь и очутился в маленькой комнатке. На полу стоял фонарь, и при свете его я увидел в углу налево винтовую лестницу, ведущую куда-то вниз.

Я спустился по этой лестнице и очутился в длинном каменном коридоре. Я решил, что этот коридор идет под землей из главной комнаты гасиенды прямо к задней стене гаража. Вероятно, раньше это был обыкновенный подвал для хранения продуктов и прочего хлама. Во всяком случае, это было удобное место для тайника.

Я пошел по коридору, в конце которого оказалась деревянная дверь. Снизу из-под нее пробивалась узкая полоска света. Я толкнул дверь. Это был каменный подвал. С потолка светят две лампочки. В противоположном углу Фернандес укладывает в чемодан какие-то бумаги. С левой стороны стоят два огромных печатных пресса, а с другой стороны, на полке, целое нагромождение всяких коробочек, бутылочек, кисточек, трафаретов и разных принадлежностей.

Что ж, и здесь я оказался прав.

— Ну, Фернандес, руки вверх! — крикнул я. Он резко повернулся ко мне. Я показал ему свой револьвер.

— Спокойней, старина, — продолжал я. — Излишнее волнение тебе нисколько не поможет. И ты сейчас поймешь, насколько легче была бы у вас с Перейрой жизнь, если бы вы более метко прицелились в меня в ту ночь, когда я возвращался в Палм Спрингс. Я все время знал, что это был ты, но на время мне захотелось создать у тебя впечатление, что я подозреваю в этом Генриетту. И, по-моему, я в этом преуспел.

А теперь подойди к той стенке, — приказал я. — Советую тебе не шевелиться. Малейшее твое движение, и я выдам тебе такую же порцию свинца, какую ты выдал Сэйджерсу, подлец ты этакий.

Он поднял руки вверх и пошел к стене, на которую я ему указал, искоса поглядывая на меня.

— Слушай, какого черта ты тут все это затеял, Кошен? — пробурчал он. — Тебе этот номер так не пройдет. Ты не можешь…

— А заткнись ты и делай то, что тебе приказывают. Иначе я пристрелю тебя на месте. Мне бы не очень хотелось делать это, потому что не стоит лишать электрического стула такого отличного клиента. И в тот час, когда тебя будут поджаривать на нем, я на радостях выпью огромный стакан виски. Повернись лицом к стене, держи руки над головой и стой спокойно, иначе я превращу твою спину в решето.

Он сделал все так, как я ему приказал.

Я заглянул в чемодан, который он укладывал. Вы, ребята, никогда не видели в жизни столько денег. Там были акции, тысячедолларовые ассигнации, сертификаты, государственные облигации и вообще все, чего хочешь. Я взял несколько штук, подошел к свету и внимательно рассмотрел их.

Отличная работа!

— Значит, дела обстоят так, Фернандес, как я и думал, — сказал я ему. — Надо сказать, что вы с Перейрой самые настоящие ослы. Я нарочно сказал вам сегодня ночью, что собираюсь завтра забрать вас с собой в Нью-Йорк в качестве свидетелей. Поэтому я был уверен, что вы обязательно будете прятать всю эту канцелярию, чтобы в ваше отсутствие никто ничего не мог найти. Я рассчитал, что если через определенное время вернусь, то поймаю вас на месте преступления. Что ж, как видишь, так и получилось.

Вероятно, ты сейчас будешь говорить, что здесь не было никакого печатания фальшивых бумаг, а если было, тебе об этом ничего не известно. Никто тебе не поверит. А между прочим, вы остроумно придумали с этими фальшивками. Вам очень легко было сбывать их вашим клиентам, которые напивались до такой степени, что не могли отличить настоящие ассигнации от фальшивых. Неплохая идея. Но теперь всему пришел конец. Ну, давай, пошли.

Я повел Фернандеса наверх и протолкнул его сквозь дверцу на балкон. Затем отпер дверь в кабинет Перейры и завел его туда. После этого я снова запер дверь за собой, а ключ положил себе в карман.

Перейра сидел за столом в той же позе. Бедняга, видимо, насмерть был перепуган. Я обыскал Фернандеса, забрал у него револьвер и велел ему сесть рядом с Перейрой. В ответ он облил меня потоком отборной брани.

— Я должен был бы раньше сообразить, — сказал он. — Я должен был догадаться, что все, что ты наговорил нам насчет нашей поездки в Нью-Йорк в качестве свидетелей, все это сплошная липа.

— Ты чертовски прав, Фернандес, — посочувствовал я ему. — Котелок у тебя действительно на сей раз не сварил. Как же легко вы попались на мою удочку, ребята. Сегодня ночью я отлично разыграл сцену ареста Генриетты по обвинению в убийстве Грэнворта Эймса и в распространении фальшивых облигаций. И вы попались, ребятки. Вам ужасно понравилась эта идея: оклеветать бедную женщину, свалить на нее все ваши преступления. Каким же простаком вы меня считали!

Вы считали, что вам удастся вывернуться? Нет, братишки, шалишь, не удалось! Вы совершили роковую ошибку, и теперь поплатитесь за это.

Перейра обхватил голову руками. Парень он явно конченый. А Фернандес засунул руки в карманы и с нахальной улыбкой откинулся со стулом назад.

— Вы — самые низкие подлецы, которых мне когда-либо приходилось встречать, — продолжал я. — Но я хочу вас кое в чем просветить. Я еще не встречал на свете ни одного мошенника, который не считал бы себя слишком умным. И именно поэтому они всегда попадаются. То же самое произошло и с вами. А ваши подельники Лэнгтон Бэрдль, Мэри Дубинэ, горничная Генриетты, и ночной сторож Джеймс Фаргал такие же ослы, как и вы сами. Собственно, они-то и выдали вас. Может быть, вы хотите знать, каким образом? Пожалуйста, сейчас я вам все расскажу.

Вы помните, как я вызывал вас в полицейское управление Палм Спрингс в тот вечер, когда допрашивал Генриетту относительно того, в какой одежде она была вечером 12 января? Ты, очевидно, помнишь, Фернандес, что я показал тебе описание одежды и сказал, что я собираюсь послать его в Нью-Йорк. Если Мария Дубинэ и Джон Фаргал опознают эту одежду, то это явится для меня доказательством того, что женщина, сидевшая в машине Грэнворта Эймса, была Генриетта. Ты помнишь это?

Ну так вот, я тогда не сказал вам, ребята, одной небольшой детали. Я не сказал вам, что изменил кое-что в этом списке, так сказать, внес в него некоторые поправки. Это была уже не та одежда, о которой говорила мне Генриетта. В тот вечер на ней было пальто из черного персидского каракуля и такая же шапочка, а в списке, который я показал тебе и послал в Нью-Йорк, было написано, что на ней была коричневая кожаная шляпка и шубка из ондатры.

И эти сопляки — Мэри Дубинэ и ночной сторож — попали в мою ловушку. Оба подтвердили, что именно так была одета Генриетта вечером 12 января, когда был убит Грэнворт Эймс. И этого для меня было вполне достаточно. Этим они все сказали. Значит, в тот вечер в машине была не Генриетта, а другая женщина, а именно ваша очаровательная подружка Полетта Бенито! И мне стало ясно, что все вы — одна шайка. Именно ты сообщил своим нью-йоркским дружкам, что им следует говорить насчет одежды Генриетты. Ну, как вам это нравится?

Они ничего не ответили.

Перейра застонал и начал рыдать. Он почему-то буквально обливался потом. Кажется, он вполне созрел и можно было приниматься за него. Я подошел к столу, налил большой стакан виски и подал его Перейре.

— Ну-ка, выпей это, старина, — сказал я. — Пока у тебя еще есть возможность выпить. Думаю, что перед тем, как поджарить тебя на электрическом стуле, тебе вряд ли поднесут стаканчик.

Он умоляюще взглянул на меня.

— Сеньор, меня не за что поджаривать. Я ничего не сделал. Я никого не убивал.

— Слушай, парень, — сказал я ему. — По-моему, ты достаточно умен, чтобы понять, в какое неприятное положение ты попал. И если ты действительно неглуп, то можешь максимально облегчить свою судьбу. Сейчас меня не интересуют фальшивые облигации. Я знаю, что они были напечатаны здесь, и вообще мне о них все известно. В настоящий момент меня интересует другое.

Кто-то из вас двоих убил Джереми Сэйджерса, и, по-моему, я знаю, кто это сделал. Я догадался. Ну, так вот. Парня, который убил его, конечно, поджарят, а второй может оказаться более удачливым и может отделаться

сроком от пяти до двадцати лет лишь за соучастие в печатании фальшивых бумаг.

Я сделал паузу, закурил сигарету и дал возможность этим парням переварить мои слова. Потом продолжал:

— Так вот, ребята, вы должны решить, кто из вас будет за что отвечать. Если один из вас донесет на другого, это будет о'кей! В противном случае я вас обоих арестую по обвинению в убийстве Сэйджерса, и, если суду не понравятся ваши морды, он может решить, что посадить на электрический стул нужно обоих. Но предупреждаю. Один из вас может избегнуть этой участи. Поэтому вот вам мой совет. Подумайте хорошенько, вспомните, кто именно из вас убил Сэйджерса, и, между прочим, имейте в виду, что суд вполне может за одно это убийство решить поджарить сразу две задницы.

Фернандес продолжал раскачиваться на задних ножках стула. Поглядев на меня, он презрительно фыркнул.

Но Перейра чувствовал себя не так хорошо. Он еще больше вспотел, руки у него тряслись. Думаю, что через минуту другую он расколется. И я оказался прав. Не прошло и минуты, как он заговорил.

— Я никогда никого не убивал, сеньор, — начал он. — Я никогда в жизни никого не убивал, никогда в жизни. У меня в руках никогда не было оружия. Я говорю истинную правду. Я не убивал Сэйджерса.

— Значит, ты не убивал его? — спросил я. — Что ж, отлично, Перейра. А теперь послушай меня. Сейчас говорить буду я, а от тебя требуется только одно, произносить слово «да», если я буду говорить правильно, а после этого в полицейском управлении Палм Спрингса ты подпишешь свои показания.

Я бросил окурок, подошел к маленькому столику и налил себе стакан виски. Я был очень доволен тем, как идет дело. Пожалуй, если и дальше так пойдет, то я через пару часов все закончу. Я снова сел и закурил сигарету.

— Вот какое дело, Перейра, — начал я. — Когда меня назначили расследовать дело о фальшивых облигациях, то я побывал у Лэнгтона Бэрдля в Нью-Йорке, и, вероятно, он немедленно же сообщил вам, что федеральные власти занялись этим делом. Но он известил вас не только об этом. Он где-то нашел мою фотографию в газете и вырезал ее. Эту фотографию я нашел в мусорном ящике в кладовой за баром, где в холодильнике был спрятан труп Сэйджерса. Сбоку на фотографии было напи— сано: «Вот этот парень». Бэрдль послал ее сюда Фернандесу, чтобы, как только я сюда приеду, вы бы знали, кто я такой.

О'кей! Я приехал сюда в полной уверенности, что меня здесь никто не знает. Затем мы разыграли здесь с Сэйджерсом сцену, чтобы дать ему возможность сообщить мне все сведения, которые ему удалось здесь собрать. А вы все знали. Вы знали и кто я такой, и что Сэйджерс работает на меня.

В тот вечер вы рано закрыли свой ресторан, Сэйджерс подошел к Перейре и сказал то, что я ему велел, будто какой-то парень в Мексике оставил ему наследство, поэтому он должен уволиться и поехать за ним в Ариспе. Он попрощался с вами, вышел из комнаты, прошел по балкону и стал спускаться по лестнице. И тут Фернандес решил, что Сэйджерс может слишком много знать и поэтому его надо убрать. Сначала он выстрелил ему в ногу. Сэйджерс упал на ступеньке, и Фернандес сделал еще два выстрела, но и этими выстрелами он не прикончил Сэйджерса. Тогда он подошел к нему ближе и выстрелил в упор. Только после этого Сэйджерс умер. Тогда Фернандес нагнулся и потянул его за серебряный шнурок. Тесемка оборвалась. Потом я нашел ее на одной из ступенек лестницы. Тем временем Фернандес взвалил Сэйджерса на плечи, оттащил его к холодильнику и спрятал его в нем.

Я сделал паузу и посмотрел на Перейру. Тот заливался горючими слезами.

— Ну, парень, правильно ли я говорю?

Он не мог выговорить ни слова, только утвердительно кивнул головой. Фернандес зло посмотрел на него.

— Ты, олух, лучше помолчи. Ты сам не понимаешь, что здесь происходит. Этот проклятый легавый заставит тебя сказать то, что ему нужно.

— Послушай, Фернандес, — обратился я к нему. — Мне бы не хотелось поступать с тобой слишком жестоко. Но вспомни, мы с тобой уже сталкивались один раз, и я тебе пообещал, что, если ты еще раз встанешь на моем пути, тебе не поздоровится. Так что лучше заткни свою глотку и помолчи, как убитый.

О'кей! Перейра, — продолжал я, обращаясь к нему, — значит, Фернандес убил Сейджерса. Значит, так. А теперь скажи мне ты, Фернандес, поскольку жаждешь поговорить, скажи-ка мне, где ты закопал его труп?

— Ерунда, — сказал Фернандес, — я не собираюсь ничего говорить тебе, не дождешься от меня ни слова. И вообще я не понимаю, о чем тут речь. Я не буду тебе отвечать до тех пор, пока не вызову своего адвоката.

Я рассмеялся.

— Вы, ребята, меня прямо-таки с ума сведете с вашими адвокатами, — сквозь смех сказал я.

Наконец Перейра обрел дар речи.

— Я скажу вам правду, сеньор. Все, что вы говорили, — правильно. Это Фернандес убил Сэйджерса. Он считал, что Сэйджерс слишком много знает. Он похоронил его за гаражом. Я сам видел.

Я взглянул на Фернандеса. С циничной улыбкой он по-прежнему раскачивался на ножках стула взад и вперед. И вдруг, как бы для того, чтобы удержаться и не упасть, он схватился рукой за стол. Но он преследовал отнюдь не такую невинную цель. Откинувшись назад, он схватился за ящик письменного стола. Ящик открылся. Фернандес быстро выхватил оттуда пистолет-автомат и всадил из него четыре пули в Перейру. Перейра застонал и повалился на стол. И в тот же момент я привел в действие свой револьвер и загнал Фернандесу прямо в грудь две пули.

Он упал со стула и хотел что-то сказать. Но изо рта у него потекла красная струйка.

— Ерунда, фараон, — прохрипел он. — Тебе не удастся поджарить меня. Ты… — Он умер.

Перейра тоже не шевелился. Наверно, тоже готов. Да, так и есть. Я увидел остекленевшие глаза.

Я стоял и смотрел на них. Вот два осла, которые считали себя всемогущими. Они думали, что им все дозволено. Фернандес, у которого за душой не было ничего, кроме револьвера и крепких мускулов, и жалкий Перейра, плетущийся за ним, как хвост. И всегда таких парней ожидает такой конец. Они кончают жизнь, как эти двое, или на электрическом стуле.

Мне стало тошно смотреть на них.

Я перешагнул через Фернандеса, подошел к телефону и позвонил Меттсу.

— Эй, Меттс, — сказал я ему. — Я говорю из филиала морга, потому что никак больше нельзя назвать заведение, где я нахожусь. Здесь два трупа, и, пожалуй, тебе следует забрать их отсюда до утра.

Я рассказал ему все, что произошло. Он не проявил особого удивления и только заметил, что, пожалуй, своим выстрелом в Перейру Фернандес избавил меня от многих утомительных хлопот.

Я спросил его, как у него там дела. Он ответил, что все превосходно. Генриетта сидит, болтает с Мэлони и никак не может понять, что я задумал. Мэлони проявляет героические усилия в борьбе со сном, раскладывая пасьянс.

— Отлично, — сказал я. — Теперь у меня к тебе просьба. Пришли-ка сюда полицейских, пусть они выкопают труп Сэйджерса, а я скажу тебе, где он находится. И пусть похоронят его с почестями.

— О'кей, Лемми! — сказал он. — Ну и темпы же у тебя. Слушай, а долго нам еще тут тебя дожидаться? Пора бы уже и на покой. Между прочим, у тебя бывает когда-нибудь такое состояние, когда ты хочешь спать?

— О'кей, шеф! Все в порядке, — успокоил я его. — Игра заканчивается. Мне остается только съездить на квартиру к Генриетте и пошарить там немного. Как только я найду то, что мне нужно, сейчас же еду к вам. Думаю, это займет не более сорока минут. Кстати, Меттс, а как поживает моя милая подружка Полетта?

— Неважно, — ответил он. — У нее такое же настроение, как у кошки, страдающей зубной болью. Я навещал ее полчаса тому назад. Замучила надзирательницу всякими просьбами. Требует адвоката. Я завтра с утра первым делом займусь этим. Но сейчас, кажется, она успокоилась и лежит.

— Отлично. Слушай, Меттс, и я надеюсь, что это моя последняя просьба к тебе. Примерно через полчаса забери Полетту из тюрьмы и привези ее к себе в гостиную. Если она будет брыкаться, надень браслетки. Но только смотри, чтобы она до моего приезда не встретилась ни с Генриеттой, ни с Мэлони. Как только я вернусь, я быстренько проверну все это дело.

— О'кей, дружище! — сказал он. — Все будет сделано. До скорого свидания, Лемми.

Я повесил трубку, выпил стаканчик виски и закурил сигарету. Что-то она не показалась мне особенно вкусной.

Потом я привел все в относительный порядок. Усадил Фернандеса обратно на стул. Перейру тоже устроил поудобнее. Бросил на них последний прощальный взгляд и ушел.

Ночь по-прежнему была великолепной. Я чувствовал себя отлично. Но здорово устал. И все-таки я поехал к дому Генриетты.

Там я изо всех сил начал барабанить в дверь. Никто не откликнулся. Значит, служанка куда-то ушла. А может быть, она боится сидеть одна в темноте.

Я осторожно открыл дверь и сразу же поднялся в спальню. Опять этот чудесный запах гвоздики. Люблю я этот запах. Справа от меня все те же выстроившиеся в ряд башмачки. Тут и там на них сверкали серебряные пряжки и другие украшения. И опять через спинку стула перекинут ее халат.

Мне почему-то очень нравится быть в этой комнате. Я считаю, что по обстановке в комнате всегда можно судить о хозяине. Но, кажется, я становлюсь сентиментальным.

Надо приниматься за работу. Я обыскал всю квартиру и, когда уже совсем потерял надежду, вдруг нашел то, что искал. В углу платяного шкафа я обнаружил целую папку с письмами. Перерыв всю кучу, я нашел письмо от Грэнворта Эймса.

Я поднес его к свету и внимательно прочитал, положил его в карман, сел в кресло, на спинке которого висел ее халат, и кое-что обдумал.

Потом вышел, запер за собой дверь, сел в машину и поехал в Палм Спрингс.

Как говорится, дело в шляпе. Письмо Эймса явилось завершающим штрихом.

Жаль только, что не придется увидеть, как поджаривали бы Фернандеса. Такого парня надо было обязательно усадить на электрический стул. Ну что ж, надеюсь, что в нью-йоркской тюрьме найдутся еще кандидаты, которым предстоит совершить эту небольшую завершающую жизнь прогулку из камеры смертников. Тогда я вполне могу устроить себе колоссальную выпивку по поводу их бесславной кончины.

Я опять запел песенку «Кактус Лизи».

Глава 14

ВО ВЛАСТИ РАССВИРЕПЕВШИХ ДАМ

Я разглядываю их.

Мы сидим в гостиной у Меттса. Сейчас без двадцати четыре. В углу в огромном кресле сидит сам хозяин с таким видом, будто наше свидание его абсолютно не интересует. Справа на диване — Генриетта и Мэлони, а в дру— гом конце комнаты на стуле — Полетта, и сидит она с такой улыбочкой, как будто все мы, кроме нее, рехнулись.

Все тихо. Царит уютная атмосфера. Меттс погасил люстру, и в комнате горит только бра, как раз над головой Полетты. Кстати, она как всегда роскошно выглядит.

Я уже неоднократно говорил, какие все-таки интересные создания эти женщины. Возьмите хотя бы Полетту. Красавица, с отличной фигуркой, точеной высокой грудью, делающей ее еще пикантнее. Жить бы ей, да жить, как все женщины… Так нет, она обязательно должна ввязаться в какую-нибудь историю.

Я часто задумывался, с чего это женщины вдруг возьмут да и свихнутся? Какая-то особая муха, что ли, их кусает? Ведь нет ни одного самого грязного преступления, причиной которого не являлась бы женщина. И тот француз, который говорил: «Странные эти женщины», был абсолютно прав. Ведь, действительно, сколько я на своем веку распутал преступлений! И насчет всех их участниц это изречение оказалось справедливым. Но, возможно, именно это и придает интерес нашей жизни.

Я оглядел по очереди всех присутствующих и улыбнулся.

— Ну, — сказал я, — вот вам и, как говорится, конец романа. Боюсь, что эту финальную сценку я организовал несколько необычным методом, и, опять же, Полетта все еще без адвоката. Но не беспокойся, Полетта, я тебе не буду задавать никаких вопросов и не буду требовать письменных показаний. Что ты будешь делать, а что не будешь — это все целиком будет зависеть от тебя самой.

Я взглянул на Генриетту.

— Золотце мое, вам досталось больше всех. Я понимаю, что я очень грубо и жестоко поступил с вами, но это был единственный способ добиться результатов в расследовании этого запутанного дела. Когда я в полиции Палм Спрингса допрашивал вас относительно вашей одежды, я просто разыгрывал сцену. И сцена эта была предназначена для Фернандеса и Перейры. Мне нужно было поехать по кое-каким делам в Мексику; я хотел усыпить их бдительность, заставить их поверить, что дело закончено, что именно вы и есть та женщина, которую я собираюсь арестовать за убийство Грэнворта Эймса.

Теми же мотивами я руководствовался и тогда, когда арестовал вас по обвинению в этом убийстве. Я хотел, чтобы они убедились, что в отношении вашей виновности у меня нет никаких сомнений и что им придется ехать со мной в Нью-Йорк только в качестве свидетелей. Сделал я это потому, что знал, что в этом случае они перед отъездом постараются ликвидировать свою типографию. Я знал, что печатный станок должен находиться где-то там, на гасиенде, но мне нужно было, чтобы они показали мне, где именно, и чтобы я обязательно застал их на месте преступления. Поэтому я приношу глубочайшие извинения, леди, но я думаю, что, когда я закончу свой рассказ, вы все поймете сами и простите меня. Генриетта мило улыбнулась мне.

— Все в порядке, Лемми, — сказала она. — В свою очередь, я прошу вас извинить меня за грубость. Я должна была давно догадаться, что вы слишком умны, чтобы подозревать меня в убийстве.

— Итак, я сейчас расскажу вам очень длинную историю, и прошу вас слушать меня внимательно. Особенно это относится к тебе, Полетта, потому что ты очень скоро поймешь, что между тобой и остальными присутствующими здесь существует большая разница.

Я уже говорил, что с точки зрения закона эта наша встреча является несколько необычной, но я созвал ее ради тебя, Полетта. Когда ты все здесь выслушаешь, ты сможешь, вернувшись в камеру, все спокойно обдумать. Особенно подумай над тем, что ты завтра утром будешь говорить своему адвокату.

Итак, Фернандес и Перейра мертвы. Перейра начал давать показания против Фернандеса, и Фернандес пристрелил его. Так вот.

Оба они были связаны с Грэнвортом Эймсом в деле печатания фальшивых денег, облигаций и других денежных документов. Грэнворт Эймс был их боссом в этом деле.

Он великолепно устроился, выдавая себя за игрока на бирже, где он изредка действительно поигрывал. Когда на бирже дела шли хорошо, все было о'кей. Если он проигрывал, то он пополнял свою кассу фальшивыми деньгами, которые печатались на гасиенде. Гасиенда Алтмира, которую он построил и заложил Перейре, была их главной штаб-квартирой и типографией.

Фальшивые деньги, которые делал Перейра, очень легко было сплавлять в игорном зале. Подвыпившие игроки редко внимательно рассматривают деньги, которые они выиграли или получили как сдачу. В большинстве случаев на гасиенде Алтмира играли приезжие люди. А когда к ним приходили жители Палм Спрингса, они воздерживались давать им фальшивые деньги. Но однажды один парень заметил, что деньги не те.

Меттс, помнишь, ты мне рассказывал, что какой-то парень был найден убитым? Его нашли в пустынном месте, недалеко от гасиенды Алтмира. Ты еще говорил, что у вас есть сведения, что этот парень играл на гасиенде. Так вот, вероятно, ему всучили фальшивые деньги, а он поднял шум и поэтому был убит.

Первое время они занимались только печатанием фальшивых денег, а потом перешли и к печатанию акций, сертификатов, облигаций и прочих документов, которые можно было превратить в звонкую монету. И я скажу вам, почему.

У них была прекрасная организация. Во главе ее стоял Эймс. Его сподручные — это Лэнгтон Бэрдль, секретарь, Энрико Паланца, дворецкий, Фернандес, шофер, и горничная Мэри Дубинэ. Перейра выполнял роль менеджера на гасиенде и печатал деньги. Я думаю, что они занимались этим делом очень долгое время.

Я сейчас расскажу вам, почему они начали печатать фальшивые акции, сертификаты и облигации, и почему они отпечатали на 200 тысяч долларов государственных облигаций, которые передали Генриетте. Это очень интересная история. Причиной появления на свет этих фальшивых облигаций является вот эта дама, присутствующая на нашей встрече.

Я посмотрел на Полетту и улыбнулся ей. В ответ она нарочито громко рассмеялась. Кажется, она все еще не признавала факты, о которых я говорил, и не собиралась капитулировать.

— Прежде всего я должен извиниться перед тобой, Полетта, — сказал я ей. — И извиниться я должен за то, что арестовал тебя по обвинению в убийстве Грэнворта Эймса. Ты его не убивала. Но мне легче всего было арестовать тебя именно по обвинению в этом убийстве. Ты же арестована за соучастие в печатании и распространении фальшивых денег. Но подожди особенно радоваться. Вот когда я закончу свой рассказ, тогда ты можешь смеяться сколько тебе угодно.

Так вот, примерно год тому назад Грэнворт Эймс встретился с Полеттой и влюбился в нее. Она, в свою очередь, полюбила его тоже. Я думаю, что Грэнворт Эймс был довольно глуповатый парень, неравнодушный до женского пола, и ему особенно нравились женщины с сильным характером. Грэнворт и Полетта начали крутить любовь, и, естественно, Полетта все узнала относительно фальшивых денег. Это дело ей очень понравилось.

И вот тут ей пришла в голову блестящая мысль. Вам известно, что у нее есть муж, который очень сильно болен. У него туберкулез, и он должен был скоро умереть. В Нью-Йорке он редко появлялся на людях, и поэтому не мог ничего знать о любовной связи между его женой и Грэнвортом Эймсом.

Но Полетте нужны были деньги. Ей не хотелось ждать, пока Руди умрет, и она хотела еще при его жизни наложить лапу на его денежки. Ей пришла в голову блестящая идея. Она уговорила мужа вложить все деньги, при посредничестве Грэнворта Эймса, в различные акции, причем все эти акции должны были быть отпечатаны на гасиенде Алтмира. Другими словами, Грэнворт Эймс забрал у Руди Бенито все денежки, а взамен всучил ему кучу фальшивых акций.

Руди об этом не догадывался, ведь его дела вела любимая жена Полетта. Понятно? Она получила от Эймса акции и сертификаты, а Руди был слишком болен, чтобы разглядывать их в лупу, и вообще он доверял своей жене.

Это еще раз доказывает вам, до чего коварными бывают иногда женщины. Я уверен, что большинство жен были бы рады помочь больному умирающему мужу. Но Полетта не такая. Эта леди даст сто очков вперед любому бандиту!

За несколько месяцев она полностью очистила Руди от его денег. У бедняги ничего не осталось, кроме пачки фальшивых акций.

О'кей! Все шло как по маслу, как вдруг однажды, вероятно, в этот день Полетта уезжала, Руди обратился к специалисту. Врач сказал ему, что со здоровьем у него очень плохо, и что если он хочет продлить жизнь, ему нужно переменить климат, поехать жить куда-нибудь в Аризону или Мексику. Руди решил так и сделать и перед отъездом хотел проверить свои финансовые дела. Вероятно, он достал из сейфа несколько акций и, возможно, пошел к местному маклеру узнать, какова стоимость этих бумаг и можно ли их реализовать. Можете себе представить, что было с Руди, когда он узнал, что все акции фальшивые.

Естественно, он потребовал у Полетты объяснений, что все это значит.

Она, конечно, не могла признаться, что с самого начала участвовала в этом обмане. Она изобразила дело так, что Грэнворт Эймс обманывал их обоих, но, мол, Руди может не беспокоиться, так как Грэнворт только что выиграл на бирже крупный куш, — и это действительно было так, — и что она заставит его отдать им эти деньги. В противном случае они обратятся в полицию и обвинят Грэнворта в мошенничестве.

Но можете себе представить, как она при этом была зла на Руди? Она его смертельно возненавидела. Она ненавидела его и раньше за то, что он был больной и умирающий, а теперь еще добавилось, что он открыл их обман. И все-таки, хотя и изредка, она чувствовала, что подло поступает с Руди. Руди вечно был ей живым укором. А когда ему стали известны ее подлые проделки, Полетта возненавидела его еще больше.

Как только она добралась до телефона, она сообщила Грэнворту, что Руди стало известно об их мошенничестве и что ему нужно заткнуть рот, уплатив хотя бы часть денег.

Грэнворт сказал «о'кей». Но, можете мне поверить, он был не особенно доволен таким поворотом. Он только что заработал 200 тысяч долларов и собирался бросить изготовление фальшивок, и вообще ему стала уже надоедать Полетта. Он даже пошел на то, что отдал эти 200 тысяч долларов Генриетте и увеличил размер страховки. Ему очень не хотелось расставаться с денежками, но он все же сказал Полетте, что он заплатит, потому что сейчас основное — заставить молчать Руди Бенито.

Руди начал подозревать неладное. Он сделал кое-какие запросы и узнал, что Полетта путалась с Эймсом. Бедняга не знал, что делать. Он знал, что Грэнворт Эймс — мошенник, но он начал подозревать в этом же и свою жену. И решил написать анонимное письмо жене Эймса, Генриетте, сообщить ей, что ее муж путается с другой женщиной. Имени этой женщины он не назвал. Он хотел, чтобы в это дело вмешалась Генриетта.

Теперь мы приближаемся к самой сути дела. Генриетта пишет мужу письмо из Хартфорда, в котором обвиняет его в любовной связи с другой женщиной, и Грэнворт попадает в очень щекотливое положение. Ему надо забрать у Генриетты обратно государственные обли— гации, обменять их на деньги и таким образом успокоить Руди. Причем сделать это ему надо было без ведома Генриетты, на чье имя эти облигации были записаны. И что же он делает? Он заставляет Перейру напечатать фальшивые облигации и кладет их в сейф вместо настоящих, которые должны были быть использованы, чтобы заткнуть рот Руди. Полетта заверила его, что Руди долго не протянет, и он решил, что после смерти Руди он сможет забрать эти деньги обратно.

Он сказал ей об этом, и ей эта идея понравилась, но они не учли одну вещь. Они забыли, что Руди Бенито подозревал не только Грэнворта, но и свою очаровательную Полетту.

Теперь я расскажу вам, какие события произошли 12 января, в день, который завершился падением Грэнворта Эймса вместе с машиной в Ист Ривер.

12 января Полетта заявила Руди, что она едет в Нью-Йорк, чтобы заставить этого негодяя Грэнворта заплатить ей 200 тысяч долларов, которые он в свое время обманным путем выманил у Руди. Руди молча выслушал Полетту. Но он уже полностью раскусил свою женушку и решил сам поехать в Нью-Йорк. Полетте об этом он ничего не сказал.

Что касается Грэнворта, то 12 января он чувствовал себя неважно. Он должен был в этот день передать Полетте облигации на 200 тысяч долларов, да к тому же он получил третье письмо от Генриетты, в котором она сообщала, что приедет в этот день в Нью-Йорк для объяснений с ним по поводу той женщины, с которой у него была любовная связь.

Я обвел взглядом всех присутствующих. Меттс держал в руках трубку и смотрел на меня как загипнотизированный. Генриетта широко раскрытыми глазами смотрела куда-то в одну точку. Бедняжке, вероятно, было очень неприятно выслушивать все это о Грэнворте. У другой стены Полетта откинулась на спинку стула и не спускала с меня глаз. Она сидела совершенно неподвижно, как окаменелая.

— Итак, мы подошли к полудню 12 января. Полетта прибыла в Нью-Йорк, чтобы получить у Грэнворта Эймса 200 тысяч долларов в государственных облигациях, а вслед за ней в Нью-Йорк тайно приезжает Руди Бенито, до краев переполненный ненавистью к своей жене, которая продала его своему любовнику.

У Руди был свой план. Вероятно, приехав в Нью-Йорк, он снял квартиру в каком-нибудь небольшом отеле с тем, чтобы отдохнуть и подготовиться к колоссальному скандалу, который он устроит у Грэнворта. Давайте там его и оставим на время.

Вернемся к Полетте. Она отправилась в контору Грэнворта. Может быть, там был Лэнгтон Бэрдль, а может быть, там его и не было, но, во всяком случае, Полетта там обо всем откровенно поговорила с самим хозяином.

Грэнворт отдал Полетте облигации на 200 тысяч долларов и поделился с ней, что он хочет обдурить Генриетту, подсунув ей облигации, отпечатанные Перейрой. Вероятно, они до колик в животе нахохотались по этому поводу.

После того как они вдоволь посмеялись, Грэнворт сообщил Полетте, что его жена, Генриетта, находится сейчас в Нью-Йорке. Он получил от нее письмо, в котором она назначает ему на вечер свидание и обещает ему устроить хороший скандальчик по поводу небезызвестной нам женщины. Полетту эта новость очень заинтриговала. Она спросила Грэнворта, что, по его мнению, собирается делать Генриетта. Он сказал, что, вероятней всего, она потребует развода, если он скажет, что отказывается порвать с Полеттой. На сей раз она, видимо, будет твердо настаивать на этом, поскольку считает, что у нее есть 'небольшой капиталец в 200 тысяч долларов. Ведь Генриетте не известно, что ее облигации заменены липовыми.

И тут Грэнворт и Полетта, по всей вероятности, здорово похохотали снова.

Полетта при этом сказала, что ей будет очень интересно узнать, чем закончится их беседа с Генриеттой. Она с удовольствием подождет в конторе, чтобы Грэнворт рассказал ей все об этом свидании.

Грэнворт обещал, что сразу же после свидания с Генриеттой он вернется в свою контору, так что пусть Полетта ожидает его там примерно в половине девятого вечера. Он ей все расскажет, и они опять весело посмеются.

Полетта вернулась в свой отель, возможно, сделала себе массаж лица, подправила косметику и заправилась виски. Она была необычайно довольна собой, как и ходом всего этого дела.

А в это время бедняга Руди сидел в своем отеле, стараясь набраться сил для предстоящего разговора с Грэнвортом Эймсом. Но он так плохо себя чувствовал, что вынужден был ждать, когда ему станет хоть немного лучше, чтобы добраться до конторы Грэнворта. И если вы когда-нибудь видели человека в последней стадии чахотки, вы поймете, что я хочу сказать.

А Грэнворт после ухода Полетты сидел у себя в конторе и ждал телефонного звонка Генриетты.

Наконец этот звонок раздался. Она спросила у Грэнворта, где бы они могли встретиться. Он назвал ей какое-то кафе, и, когда пришло время, Грэнворт приехал туда на своей машине. Между ними состоялся довольно крупный разговор.

Грэнворт хлебнул для храбрости виски и заявил Генриетте, что ему на все наплевать. Пусть она делает, что хочет. Она ему твердо заявила, что, если он не бросит эту женщину, она подаст на развод. Он ответил ей «о'кей», но тут же поставил условие, что алименты он платить не собирается. Лучше он вообще уедет из страны. Генриетта ответила на это, что ей наплевать на его алименты, потому что у нее есть свой небольшой капитал в виде государственных облигаций на сумму 200 тысяч долларов. На это он расхохотался, заранее предвкушая веселье, когда он расскажет об этом Полетте.

Во время моего рассказа к нам постучали в дверь, я замолчал. Меттс встал со своего кресла и впустил полицейского. Поговорив с ним, он подошел ко мне, держа в руке две телеграммы. Я прочитал их. Одна была из нашей конторы в Нью-Йорке, вторая — от капитана мексиканской полиции округа Зони.

Я положил обе телеграммы на стол перед собой и продолжил свой рассказ.

— Генриетте больше нечего было сказать. Она видела, что Грэнворт пьян. Вышла из кафе и поехала на вокзал, чтобы с первым поездом уехать в Хартфорд. Это нами точно установлено, так как два работника железнодорожной службы, проводник и контролер, посмотрев фотографию Генриетты, подтвердили, что именно она уехала из Нью-Йорка поездом в 8.40.

О'кей! Теперь о Грэнворте.

Грэнворт вернулся в свою контору примерно в 8.30 вечера. Он предвкушал веселый разговор с Полеттой и, может быть, даже планировал съездить с ней куда-нибудь провести время.

В конторе его ожидали двое. Это были Лэнгтон Бэрдль и Полетта. Грэнворт был настолько пьян, что, войдя в контору, забыл запереть за собой входную дверь. Если бы он эту входную дверь запер, мне бы не пришлось сегодня рассказывать вам эту историю.

Во всяком случае, дверь осталась открытой. Грэнворт громко хохотал, рассказывая Полетте и Бэрдлю о своем свидании с Генриеттой. Особенно его забавляло то, что она была уверена, что у нее есть 200 тысяч долларов, хотя на самом деле, кроме пачки фальшивок, у нее не было ничего.

Все начали дружно хохотать, наслаждаясь этой остроумной, с их точки зрения, ситуацией. И вдруг в самый разгар веселья открывается дверь и входит Руди Бенито. Я думаю, что еще за дверью он прослушал весь рассказ Грэнворта.

И тут Руди начал. Он высказал все, что он о них думал: о вероломстве Грэнворта и об исчадии ада — Полетте, которая обманула и ограбила своего умирающего мужа и еще смеется над этим. Потом он заявил им: «Тот факт, что Грэнворт согласен вернуть мне деньги, ничего не значит. Я все равно собираюсь обратиться в полицию и непременно добьюсь того, чтобы вас обоих, Грэнворта и Полетту, заперли за решетку».

Так что же потом произошло? Я вам сейчас скажу, что… Полетта страшно разозлилась, что ее поймали с поличным. На письменном столе Грэнворта, как раз с той стороны, где сидела Полетта, стояла огромная фигура боксера, она и сейчас там стоит. Так вот, Полетта встает, хватает эту статуэтку и изо всей силы бьет ею Руди по голове. Руди убит на месте. И вот в этой комнате сейчас среди нас сидит преступница, которая его убила.

И тут Полетта сорвалась с места. Она подбежала ко мне со сверкающими глазами, задыхаясь от волнения.

— Я не убивала! — кричала она. — Я не убивала! Все, что угодно, но только не убийство. Это не я. Это Грэнворт убил его. Он убил Руди! Поверьте мне, это Грэнворт убил Руди. Он ударил его статуэткой! — Обессиленная, она упала на пол.

Я взглянул на нее.

— Что ж, благодарю за подсказку, Полетта, — сказал я. — Спасибо за информацию. Здорово ты проговорилась. Это последнее, что мне надо было узнать. Все звенья цепи теперь сомкнулись.

Глава 15

ВСЕ ЗВЕНЬЯ ЦЕПИ ПРЕСТУПЛЕНИЙ СОМКНУЛИСЬ

Я обошел вокруг стола и остановился около Полетта. Кажется, что она нам сейчас выдаст двойную порцию истерики.

Я поднял ее, распростертую на полу, и понес к стулу. Пока я ее нес, она бешено сопротивлялась и пыталась вырваться. Лежа в моих объятиях, она не сводила с меня глаз, полных глубокой ненависти, которую она испытывала ко мне. Я думаю, что эта дама с радостью согласилась бы отдать десять лет своей жизни за то, чтобы ее взгляд обрел силу, способную прожечь меня насквозь. Жуткий взгляд, от которого мне даже стало нехорошо.

Я бросил ее на стул.

— Успокойся и веди себя прилично, Клеопатра, — сказал я ей, — потому что крики и истерика помогут тебе не больше, чем компресс из красного перца от флюса, раздувшегося на щеке.

Итак, очаровательная леди, твое дело капут. Конечно! Ты сейчас как полудохлая рыба в водосточной трубе. Ты сейчас никчемный человек, как затерявшееся письмо или скомканная старая газета. А прикончил тебя тот самый федеральный легавый, которого ты ни в грош не ставила. Ах Бог ты мой, мне просто тошно смотреть на тебя. И даже если бы ты была во сто крат красивее, ты бы все равно не вызвала у меня симпатии!

Она покраснела, как рак. Но, во всяком случае, моя издевательская речь излечила ее от истерики. Она наконец взяла себя в руки.

— Ты сволочь и подлец, — прошипела она. — Как жаль, что я не убила тебя, когда у меня была такая возможность. Но ты, гад, запомни, что тебя все равно накроют. Есть люди, которые выдадут тебе все, что тебе полагается.

— Нет, ягодка моя, ты жестоко ошибаешься, — сказал я ей. — Если ты перестанешь хлопать своими совиными глазами и придумывать для меня все новые и новые кары, то сама поймешь, что такой человек еще не родился. А кроме того, я нисколько не боюсь твоих дружков, и если для тебя они кумиры, то для меня они просто зловонная падаль. И еще одно. Если бы всем твоим мошенникам и убийцам, которые грозились прикончить меня, удалось исполнить свои угрозы, я бы давно уже превратился в частое сито для крупчатки.

А теперь сиди спокойно и слушай, что будет сказано дальше.

Я повернулся к Генриетте. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, пытаясь понять, что происходит. Никогда в жизни я не видел более удивленных глаз, чем сейчас у Генриетты.

— Ну, Лемми, — воскликнула она, — вы говорите, что это Грэнворт убил Руди Бенито. Что же тогда произошло? Я ничего не понимаю. Что ж, значит, Грэнворт сам в конце концов все-таки покончил с собой?

— Не спешите, радость моя, — сказал я ей. — Вы еще не слышали и половины моего рассказа, а когда я его закончу, вы поймете, какой подлец был ваш муж и сколько бед может причинить такая тварь, как Полетта.

О'кей! Давайте вернемся к нашему рассказу. Итак, бедняга Руди Бенито лежал на полу мертвый. Вокруг него стояли Грэнворт, Лэнгтон Бэрдль и Полетта. Они переглядывались между собой, стараясь придумать, что же им теперь делать. И тут Полетту осенила блестящая идея. Она вспомнила, что Грэнворт когда-то, два года тому назад, пытался покончить жизнь самоубийством. О'кей! В Нью-Йорке немногие знали Руди в лицо, а так как он собирался уехать в Мексику, никто не обратил бы внимания на его внезапное исчезновение. И она предложила переодеть Руди в одежду Грэнворта, впихнуть труп в машину, а потом устроить так, чтобы машина свалилась где-нибудь в реку. Все подумают, что Грэнворт покончил с собой, а между тем настоящий Грэнворт смоется с Полеттой в Мексику и выдаст там себя за ее мужа.

Единственное затруднение вызвало опознание трупа в полиции. Но им было известно, что Генриетта вернулась в Хартфорд, и, если им удастся подольше задержать ее там, то Лэнгтон Бэрдль возьмет на себя труд опознать труп и заявит, что это действительно труп Грэнворта Эймса. Все будет в порядке. Понимаете?

Грэнворту эта идея понравилась. По его словам, это было наилучшим выходом из создавшегося положения. Ему нужно только смыться из Нью-Йорка в какое-нибудь место, где его никто не знает. Там он сможет жить абсолютно спокойно. К тому же это позволит ему отделаться от Генриетты. И поскольку он по своей натуре был законченный подлец, он готов был сделать все, что ему скажет Полетта. Поэтому он быстро поменялся одеждой с Бенито, поскольку они были примерно одного роста. Потом они изуродовали лицо Руди Бенито до полной неузнаваемости. Затем Грэнворт пишет записку, что он кончает жизнь самоубийством, кладет ее в свой бумажник и прячет этот бумажник в карман Бенито.

У преступников возник вопрос: как теперь отделаться от трупа? Тут Полетте приходит в голову еще одна идея. Она предложила отвезти труп Бенито в машине Грэнворта на пристань Коттон Уорф, а так как многим было известно, что Генриетта должна была встретиться с Грэнвортом, все решат, что в машине с ним была именно Генриетта.

Грэнворт и Бэрдль берут труп, спускаются с ним в грузовом лифте и прячут его в машине, где уже за рулем сидит Полетта. Они едут к пристани Коттон Уорф. Там она выходит из машины, включает передачу, захлопывает дверцу и отбегает в сторону. Машина грохается прямо в реку.

Все это видел ночной сторож. Полетта возвращается к Грэнворту и Бэрдлю. Бэрдль успокаивает ее и заявляет, что он берет ночного сторожа на себя.

О'кей! Полетта и Грэнворт смываются из Нью-Йорка. У них на руках 200 тысяч долларов. Они расплатились с Бэрдлем и оставили денег для Фернандеса, горничной и дворецкого.

Наконец в Мексике они вздохнули свободно. Но Полетта все-таки боялась, как бы кто-нибудь не узнал Грэнворта. И тогда ей в голову опять приходит блестящая идея. Она разыскала доктора Мадралеса и за довольно крупный куш уговорила его сделать Грэнворту пластическую операцию, чтобы его никогда никто не мог узнать.

Но вернемся к Бэрдлю. На другой день, рано утром, Бэрдль направился к пристани Коттон Уорф, чтобы увидеться с ночным сторожем. Он дал ему 1000 долларов и велел помалкивать о том, что тот видел накануне выпрыгнувшую из машины женщину. Сторож сказал «о'кей».

Полиция нашла автомобиль и начала расспросы. Бэрдль поспешил в морг и подтвердил, что это действительно труп Грэнворта Эймса. В кармане пиджака утопленника была записка, написанная рукой Грэнворта, в которой он сообщает о своем самоубийстве. Следователь, естественно, приходит к заключению, что это действительно акт самоубийства. Разве это не естественный вывод?

Ведь два года тому назад Грэнворт уже пытался покончить с собой.

Я уселся на край стола и поглядел на присутствующих. Полетта была в явном смятении. Генриетта нервно сжимала и разжимала пальцы. Меттс до того разволновался, что пытался зажечь трубку давно потухшей спичкой.

Я продолжал:

— Хорошо! Все шло по плану. Через некоторое время Бэрдль позвонил Генриетте в Хартфорд и сообщил ей, что ее муж покончил жизнь самоубийством. Он нарочно медлил с этим сообщением, чтобы тело успели похоронить.

Затем он велит Фернандесу, дворецкому и горничной никому не говорить, что Генриетта была в тот вечер в Нью-Йорке. И не потому, что он хотел уберечь Генриетту от неприятностей, а потому, что он не хочет, чтобы стало известно, что в машине была вообще какая-то женщина. В данном случае он заботился о Полетте.

Кажется, все шло как по маслу, но Бэрдль все еще не был удовлетворен. Хотя он получил во владение контору Эймса и мог теперь сам зарабатывать деньги, жадность не покидала его. Разбирая в столе бумаги Эймса, он наткнулся на страховой полис Грэнворта Эймса на 200 тысяч долларов, по которому страховка могла быть выплачена только в случае естественной смерти Грэнворта, но никак не в случае самоубийства. Кроме того, он нашел три письма Генриетты к Грэнворту, в которых она обвиняла его в связи с другой женщиной, в третьем письме она требовала свидания и обещала устроить ему скандал.

И тут у Бэрдля возникла идея. Самая подлая идея, которая когда-либо рождалась в голове человека. Он решил, что если будет доказано, что Грэнворт Эймс был убит своей женой, то есть Генриеттой, то тогда страховая компания должна будет выплатить эту страховку. Деньги будут вложены в недвижимую собственность Эймса, а это — гасиенда Алтмира, заложенная Перейре. Значит, страховые выплаты получит тот же Перейра.

Ну, как, понимаете теперь? Неплохая идея?!

И Бэрдль принимается за дело. Он посылает Фернандеса на гасиенду Алтмира, чтобы рассказать Перейре о новом плане. После этого он уговаривает Генриетту поехать туда, чтобы она могла там отдохнуть от пережитого. Генриетта с радостью соглашается, ей хотелось рас— сеяться после того, как она узнала о трагической смерти мужа. Очень может быть, что она обвинила во всем себя, думая, что поступок Грэнворта мог быть следствием их последнего разговора. Она постоянно думала о том, что, если бы она не была так груба с ним, может быть, этого и не произошло бы.

О'кей! Бэрдль выжидает. Он знает, что наличных денег у Генриетты немного. Он знает также, что, как только она их истратит, она возьмется за государственные облигации, которые они ей напечатали. Но как только она попытается обменять где-нибудь эти фальшивки, в дело сразу же вступят федеральные власти, и назначенный для расследования агент неизбежно заинтересуется обстоятельствами смерти Грэнворта Эймса.

Тогда три письма Генриетты к мужу, найденные в письменном столе, он пересылает Фернандесу и велит их положить в доме Генриетты в такое место, где бы федеральный агент мог легко их обнаружить.

Все так именно и произошло. Меня назначают для расследования этого дела. Я еду в Нью-Йорк и посещаю контору Бэрдля.

И пока я находился в Нью-Йорке, он присылает мне анонимное письмо, в котором сообщает, что если я посещу домик Генриетты, то там я могу найти кое-какие письма, которые откроют мне глаза на очень многое.

Получив анонимку, я действительно сразу выехал в Палм Спрингс и на ранчо Генриетты нашел все три ее письма. У меня сложилось впечатление, что Грэнворт отнюдь не покончил жизнь самоубийством, а что убила его Генриетта.

Бэрдль знал, что я еще буду потом говорить с ним по этому поводу, и он заранее сочинил историю, после которой дела Генриетты еще более ухудшились. Он сказал мне, что договорился со слугами, чтобы они утверждали, что в Нью-Йорке ее в тот вечер не было. Это нужно было якобы для того, чтобы ее имя не упоминалось в деле.

Но, как все преступники, этот тип допустил ошибку. А именно на это я и рассчитывал. Я стал проверять, что из себя представляет Фернандес, и оказалось, что он — бывший шофер Эймса. Это насторожило меня. Самая, конечно, большая ошибка, которую они допустили, — это убийство Сэйджерса. А самая большая глупость — что они хотели пришить все это дело Генриетте. Они все с таким упорством старались доказать, что все сделала именно она — хотя сначала якобы и пытались выгородить ее, — что мне все это дело показалось очень подозрительным.

Еще одна крупная ошибка — Фернандес рассказал мне о Полетте, потому что к этому времени Грэнворт Эймс уже изменил свое лицо и даже близко знавшие его люди не могли бы его узнать. И Фернандес решил, что совершенно спокойно может рассказать мне о Полетте, поскольку вряд ли я надумаю ехать куда-то в Мексику и разыскивать ее.

Фернандес вообще был совершеннейшим ослом. Сначала он всяческими угрозами принуждал Генриетту выйти за него замуж. Потом, когда приехал я, он вдруг объявил, что не хочет жениться на ней, поскольку подозревает, что она была замешана в печатании фальшивых бумаг.

И я разгадал этого парня. Я понял, что Фернандес, Перейра и Лэнгтон Бэрдль ведут общую игру. Поэтому я решил поехать в Мексику, чтобы увидеться с Полеттой. Но прежде чем уехать, я отвез Генриетту в полицию и грубо ее там допрашивал, чтобы создать впечатление у Фернандеса и Перейры, что я подозреваю в убийстве Грэнворта Эймса Генриетту и уезжаю в Нью-Йорк для того, чтобы официально оформить обвинение против нее.

В Нью-Йорк я, конечно, не поехал, а отправился в Мексику. Как только я туда приехал, я разыскал Полетту и поговорил с ней. Она, кстати, тоже совершила ряд ошибок. Она попросила по телефону Луиса Даредо, который увивался за ней, чтобы тот пристрелил меня по пути в Зони, куда я поеду, чтобы увидеть ее умирающего от чахотки мужа. Полетта решила, что будет спокойнее, если она уберет меня с их дороги.

У них ничего не вышло, мне удалось удрать, но тогда я все еще не докопался до всей правды. Потом мне все стало ясно. И я узнал все, как есть, потому что преступники после ряда удач становятся в конечном итоге беспечными и обязательно совершают крупные ошибки.

Когда я приехал к доктору Мадралесу в Зони и поднялся с ним наверх, то увидел там умирающего парня. Я даже пожалел его, беднягу. Тогда я еще ничего не подозревал. Он, естественно, рассказал мне историю, которая вполне совпадала с тем, что говорила мне Полетта. Вероятно, она предупредила его по телефону. Но, когда я находился в комнате больного, я увидел нечто, что показалось мне очень странным и навело на некоторые мысли. За ширмой я увидел корзинку для бумаг, па дне ко— торой стояла огромная пепельница, полная окурков. Окурки рассыпались по дну корзинки. Их было там штук шестьдесят.

И я понял, что кто-то поспешно убрал эту пепельницу со столика больного перед тем, как разрешить мне войти. Сделано это было потому, что у меня сразу могли возникнуть подозрения, если я увижу, что парень, умирающий от туберкулеза, выкуривает в день по крайней мере шестьдесят сигарет.

И тут я все понял. Я понял, почему Полетта не хотела, чтобы я ехал в Зони. Спустившись вниз, я попросил Мадралеса помочь мне получить от Бенито письменные показания. Я отпечатал их, дал подписать «больному». Когда я вернулся к себе, я сравнил подпись «больного» с подписью Руди, которую он поставил на документе примерно год тому назад. Почерк был явно другой. И это объяснило мне все, что я хотел знать.

Сегодня, прежде чем приехать сюда, я побывал в доме Генриетты и нашел там письмо Грэнворта Эймса и тоже сравнил почерк. Подпись под показаниями «Руди Бенито» и подпись в письме Грэнворта идентичны, сделаны одним человеком. Парень, которого я увидел в Зони, так называемый больной, умирающий от туберкулеза, который, вероятно, ржал от удовольствия, что ему так ловко удалось провести федерального агента — меня, был вовсе не Руди Бенито. Это был Грэнворт Эймс!

Я взглянул на Полетту. Она откинулась на спинку стула и безжизненно смотрела в потолок. Казалось, что сейчас с ней случится обморок.

Я взял одну из телеграмм, переданных мне Меттсом.

— Если тебе это поможет, Полетта, когда ты будешь разговаривать завтра с адвокатом, — сказал я ей, — можешь послушать, о чем говорится в этой телеграмме. Она из Нью-Йорка. Согласно инструкции, которую я дал сегодня утром из Юмы, когда ты делала там себе прическу, Лэнгтон Бэрдль и Мэри Дубинэ арестованы. Бэрдля как следует допросили, и он все рассказал. Он столько наговорил про тебя, что теперь тебя, безусловно, упекут за решетку на довольно солидный срок.

Полетта, наконец, взяла себя в руки. Она выпрямилась, даже слегка улыбнулась мне.

— Что ж, признаю, ты выиграл, — сказала она. — Я действительно была дурой. Я думала, что ты просто обычный мелкий шпик. Откуда мне было знать, что у тебя такая умная голова?

Я посмотрел на Генриетту. Кажется, она чего-то испугалась. Губы ее дрожали.

— Лемми, — с трудом выговорила она, — значит, Грэнворт не умер? Значит, он жив?.. В Мексике?.. Я…

— Одну минуточку, дорогая моя, — остановил я ее. — Боюсь, что вас ожидает еще один удар.

Я взял со стола другую телеграмму. Она была послана из Мексики начальником полиции округа Зони. Я прочитал ее вслух:

Генриетта заплакала. Она так горько плакала и вздыхала, как будто вот-вот сердце ее разорвется.

— Успокойтесь, леди, — мягко сказал я ей. — Я думаю, что так будет лучше для всех. Ну-ка, Мэлони, отвези Генриетту поскорей домой, пусть она отдохнет от всего.

Генриетта встала. И когда она взглянула на меня, в ее глазах появился нежный и ласковый огонек. Если бы я был парнем, склонным к сентиментальности, я был бы страшно польщен этим.

— Вы просто замечательный человек, Лемми, — сказала она, и они ушли с Мэлони.

Я подошел к столу Меттса и достал из ящика пару браслетов. Потом подошел к Полетте и застегнул их на ней. Это ей очень не понравилось.

— А ты пока привыкай к ним, Полетта, — сказал я ей. — И если тебе удастся отделаться только двадцатью годами, то это будет для тебя величайшей удачей. Это в том случае, если я не присовокуплю к обвинению еще и попытку убить меня.

Она в бешенстве вскочила.

— Как я жалею, что не убила тебя тогда, — крикнула она. — Я бы избавила себя тем самым от многих неприятностей. Да, такова жизнь…

Она вдруг отступила назад и изо всей силы замахнулась на меня закованными в наручники запястьями.

Я быстро отпрянул в сторону, и она промахнулась. Пожалуй, если бы ей удалось ударить меня, мое лицо стало бы похоже больше на мыс Гибралтар, чем на человеческую физиономию.

Я схватил ее и собирался было отшлепать ее по тому месту, которое самой природой предназначено для этого, но потом раздумал.

— Нет, — решил я. — Я не стану шлепать тебя. Это все равно что погладить тарантула, — продолжал я, — я вас арестовываю по обвинению в соучастии в убийстве вашего мужа Руди Бенито. Я арестовываю вас также за соучастие в печатании и распространении фальшивых денег, акций, сертификатов и облигаций. Я передаю вас местным властям впредь до получения запроса от федерального суда.

А лично от себя я добавлю, что чертовски рад, что я не муж Полетты Бенито. Быть ее мужем — это все равно что спать в одной постели с гремучей змеей.

Она смотрела на меня сверкающими глазами.

— А я бы хотела, чтобы ты был моим мужем, хотя бы на недельку. Я бы угостила тебя крысиным ядом.

— Великолепно. А если бы я был твоим мужем, то я бы с радостью выпил этот яд. Лучше яд, чем жизнь с тобой. Заберите ее, ребята, — приказал я вошедшим полицейским, — и заприте покрепче, пусть она побесится в камере.

Ее увели.

Меттс принес бутылочку виски, и мы с удовольствием выпили по стаканчику. Я был бы счастлив завалиться сейчас в постель года на два — четыре и, не ворочаясь, проспать на одном боку.

Меттс сказал, что он направил двух полицейских с гробом на гасиенду Алтмира, чтобы похоронить Сэйджерса как полагается. Вероятно, ребята дожидаются меня там, чтобы я указал место, где Фернандес закопал его тело. Поэтому я спустился вниз, сел в машину и поехал на гасиенду.

Уже начало светать. В этот ранний час пустынный пейзаж представлял собой очаровательное зрелище.

Я с удовольствием пожил бы в этих краях просто так, не занимаясь никакими делами, чтобы мне не нужно было мотаться взад-вперед и вылавливать убийц, фальшивомонетчиков и разных других мошенников, подвергаясь угрозе погибнуть от пули, посланной в меня хотя бы такой красоткой, как очаровательная Полетта.

Я остановил машину у главного входа в гасиенду, а потом пошел и показал ребятам, где зарыт труп Сэйджерса. Они начали копать.

И вдруг я что-то вспомнил. Я закурил сигарету, сел в машину и направился к домику Генриетты. Когда я подъехал, из дома вышел Мэлони.

— Эй, слушай, ну не чудак ли я? — крикнул я ему. — Из-за всех этих неприятностей я забыл сообщить Генриетте одну очень приятную новость. А ты куда собираешься?

— Я уезжаю насовсем. Понимаете, дела у Генриетты пришли в норму, все у нее будет хорошо, и я ей больше не нужен. Вы знаете, ведь я раньше пытался ей сделать предложение. Но теперь я вижу, что к поспешному положительному ответу ее подтолкнули обстоятельства, в которых она очутилась. Но она никогда меня не любила, а сейчас и прямо заявила мне, что у нее ко мне чувства, как к брату… Ну, вы знаете, как они это говорят…

Он печально улыбнулся.

— А ведь у меня есть девушка во Флориде, — продолжал он. — Думаю поехать к ней. Передавать ей от вас привет?

— Обязательно, дружище, — сказал я ему на прощание.

Я постоял, пока его машина не скрылась в облаке пыли. Потом пошел к двери и постучал.

Дверь открыла Генриетта. Она переоделась. На ней была белая блузка из крепдешина и белые туфельки. Нет, определенно эта дамочка — красавица.

— Слушайте, Генриетта, — сказал я ей. — У меня для вас колоссальная новость, и я был таким дураком, что до сих пор не сообщил вам о ней.

Ведь Грэнворт, кажется, был застрахован на 200 тысяч долларов? И страховка должна быть выплачена в любом случае, кроме самоубийства. А ведь никакого самоубийства не было. Его застрелил мексиканский полицейский при попытке оказать сопротивление при аресте.

Так что все по закону. Компания обязана выплатить вам страховку. Это значит, что вы получите кучу денег и можете не волноваться насчет того, как вам жить дальше. Я разговаривал уже с Меттсом, и если вам срочно требуются деньги, то он может устроить так, чтобы банк дал вам ссуду под будущую страховку. Я пошлю в Нью-Йорк телеграмму, чтобы все ваши деньги перевели в здешний банк. Хотите?

Она взглянула на меня долгим задумчивым взглядом.

— Это было бы просто замечательно, Лемми, — сказала она. — Но, может быть, вы зайдете ко мне? Я бы хотела вам кое-что сказать. Кроме того, у меня готов завтрак.

Я взглянул на нее.

— Слушайте, леди, — сказал я ей. — Может быть, вам ничего обо мне не известно? Дело в том, что я очень нахальный парень. Я из тех парней, которых небезопасно впускать в дом к таким прелестным леди, да еще если на завтрак у нее будут вафли. Надо сказать, что после того, как я поем вафель, меня здорово разбирает, и в этом случае дамам меня следует остерегаться.

Она прислонилась к дверному косяку.

— Я собиралась угостить вас на завтрак жареной курицей, — со смехом сказала она мне. — Но после ваших слов я передумала. У меня есть лучшая идея.

— Например?

— Например, испечь для вас вафли, — сказала она. Я снова взглянул на нее и вспомнил свою старушку маму. Когда я был ребенком, матушка Кошен часто говорила, что больше всего на свете я люблю поесть.

Но на этот раз матушка Кошен глубоко ошиблась.