Жи-Ши
ModernLib.Net / Четверухин Сергей / Жи-Ши - Чтение
(стр. 5)
Автор:
|
Четверухин Сергей |
Жанр:
|
|
-
Читать книгу полностью
(737 Кб)
- Скачать в формате fb2
(347 Кб)
- Скачать в формате doc
(335 Кб)
- Скачать в формате txt
(324 Кб)
- Скачать в формате html
(347 Кб)
- Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25
|
|
Вот я крашеная в «платину» у входа в «Шлагбаум», с открытым животом и наглым взглядом. Здесь мне шестнадцать. Мы живем в Твери. Я и мой дядя, которого я в глаза называю дядя Тони, а за глаза зову «Tony Pony», потому что школа с углубленным изучением английского сделала из меня законченную мисс Тэтчер, так мы обзывали англоманок.
Но по паспорту мой дядя – Антон Афонович. Ему недавно стукнуло сорок лет, мы не отмечали. У него брови – как два мохнатых енота. Поэтому иногда незнакомым людям кажется, что взгляд у дяди тяжелый и хмурый, как колючая елка в зимнем лесу. Он почему-то помешан на елках… Хотя на самом деле его брови – два подвижных енота-акробата, дядя иногда дает их представления, и в такие минуты любой поймет, что Тони-Пони – сказочно добрый, а больше всех на свете любит меня. И я его очень люблю. Он у меня – единственный. Правда, еще есть Фил, который называет меня «Народная артистка» и таскается из клуба в клуб, следом за моей артистичной персоной. Фил мне не «мальчик-друг», а просто хороший друг, если ты понимаешь. Почти брат, мы ведь росли вместе. Фил – большой, добрый и немного несчастный. Большой и добрый он от природы, а несчастным его, кажется, делаю я. Фил влюблен в меня с первого класса. А я… А я уже сообщила, что я – редкостная сука? Нет? Хм… Это правда. Ну, как я могу броситься на шею парню, с которым мы ходили на соседние горшки в детском саду? Двухметровый неуклюжик, Фил на все вокруг посматривает настороженно-наивно из-под своей косой черной челки. На самом деле он не наивен, просто – плохое зрение, а очки Фил не выносит. Еще он занимается дзюдо, читает все время какого-то Мисиму и достает меня длинными россказнями о самурайском духе. По их, по-самурайски, рассказывает Фил, жить надо так, будто ты уже умер. Я примерно так и отреагировала, когда он в первый раз сделал мне предложение: – Ты сдурел, Фил?! С чего это вдруг, на пятнадцатом году знакомства?.. А-а-а-а… ты же у нас самурай? Так живи так, будто уже женился на мне и вскоре развелся! Жестоко, конечно, получилось, но Фил – молодец! Выдержал! Только долго вздыхал, стучал кулаком себя по коленке и за челку прятался. А после – началось! Фил стал регулярно проявлять стойкость самурайского духа. Целеустремленность, по-нашему. А по-моему – упрямство. Объяснения стали еженедельной нормой. Фил объясняется очень смешно, в каждый заход, пытаясь подобрать новые слова, иногда вообще противоположные тем, которые он говорил на прошлой неделе. Ну, например, через неделю после очередного отказа приходит с букетом белых хризантем, которые я, к слову, терпеть не могу, мнется с ноги на ногу и начинает: «Лерка… я в прошлый раз говорил, что люблю тебя… Знаешь, я немного не то имел в виду, что ты подумала… Я говорил, что хочу жениться на тебе, жить с тобой… Да, я – дурак… я понял, что покушался на самое дорогое, что у тебя есть, на твою свободу… Прости, Лерка! Я не это имел в виду… Ты – свободная белая женщина… конечно-конечно… – тут Фил начинает частить и запинаться, – ты можешь делать что хочешь, ходить с кем хочешь, можешь поехать в Москву или… там… в Лондон… заниматься дайвингом… ездить автостопом… ловить мурен в Китайском море… просто я имел в виду… я подумал… знаешь, – в этом месте Фил становится похож на старый советский флаг в кладовке у Тони-Пони, такой же красный и обвислый, – я просто люблю тебя и хочу жить с тобой… короче, выходи за меня замуж…» Каждый раз, в такие моменты, мне приходится думать о детях-скелетах в Африке, о пылающем в инквизиторском костре Джордано Бруно, о жертвах очередного землетрясения, короче, о чем-то трагическом, только чтобы не расколоться, не прыснуть звонко в кулачок, а затем глумливо не заржать в лицо лучшему другу, оскорбив Фила в самом дорогом. Все-таки хоть я и сука, но Фил мне как брат и я должна беречь его чувства. – Дружище Фил! – приподнято-торжественно начинаю я свой очередной отлуп, – правильно ли я поняла, что ты предлагаешь мне совместное проживание и совместное хозяйство? Фил утвердительно кивает головой. – Но при этом у меня будет «самое дорогое» – моя свобода? То есть я смогу гулять где хочу и с кем хочу? – Фил снова кивает. – Так ты толкаешь меня к легитимному блядству под сенью семейного очага? В этом месте Фил резко мотает головой из стороны в сторону, так сильно, что я начинаю пугаться за его шею. – А как еще понимать это твое «ты – свободная белая женщина»? А? Эх ты! А еще друг называешься! Фил с грустью смотрит на меня взглядом побитого бассет-хаунда и уходит восвояси, каждый раз забывая оставить букет и смешно волоча его за собой по паркету. После Фила я беру веник и сметаю лепестки белых хризантем по всей квартире. Романтика? За неделю он собирается с мыслями, и шоу повторяется заново: Фил отказывается от своих предыдущих заявлений и опять повторяет их, только другими словами. Даже не знаю, кто из нас больше «народный артист»? Правда, один раз у нас с ним чуть было не случилось. Через три месяца после того последнего плавания моих родителей. Когда их лодку перевернуло течением посреди Волги, и мама не смогла выплыть, а папа без нее, видимо, не захотел. Я тогда не забилась в истерике, не порвала на себе волосы, даже не заплакала. Все эмоции – это яркие проявления жизни, а я будто тоже перестала жить. Перестала видеть, слышать, чувствовать, желать. Месяца полтора просидела дома. Будто в коме. А потом жизнь начала возвращаться в меня. День за днем, капля за каплей. Каждое утро, проснувшись, я чувствовала, как во мне просыпается что-то… Что-то новое-забытое-старое, чего вчера еще не было. А в «прошлой жизни» было. Как будто все во мне, и тело и душа, по кусочкам отходило от наркоза. И новые ощущения не баловали разнообразием. Точнее, они даже не были ощущениями. Ощущение было одно. Пустота. Я и представить до этого не могла, насколько родители заполняли мою жизнь. В главном и в мелочах. Начиная с наших семейных завтраков, смешливых, суетливых, когда все заспанные, спотыкаются, все куда-то опаздывают, но обязательно торопятся высказать друг другу какую-то ерунду, которая в начале нового дня представляется невероятно важной. «Что снилось? – Не забудь ключи? – Заедь в поликлинику? – Передай Петру Ивановичу! – Забери дневник у завуча. – Мусор! – Кто вынесет мусор?!» Заканчивая ежедневной кропотливой психотерапией, закладывающей самооценку. Когда отец через слово вставляет: «Да, моя красавица… Да, моя хорошая…» Или переспрашивает, будто не расслышав мою очередную напыщенную глупость: «Что, моя умница?» А мать, помогая расчесывать волосы или поправляя неумело нанесенную косметику, усугубляет, забираясь глубоко в подсознание: «Кто у нас самая прекрасная принцесса на свете? Лера у нас самая прекрасная! Все парни на свете будут мечтать о ней и сходить с ума!» Все это разом исчезло куда-то, обвалилось. А потом стало возникать заново. По чуть-чуть, по капельке, маленькими крошками, людьми… И первым стал Фил. Он постоянно шептал мне: «Какая ты красивая, Лерка! Какая ты…» Я поняла тогда, что мне необходимо, просто жизненно важно каждый день смотреться в такое вот влюбленное в меня зеркало. И я для себя решила. Пусть это случится. Стояло знойное лето, наполненное бездельем, пухом тополей и мошкарой. Мы окончили школу, но ни я, ни Фил никуда не поступили, да и планов таких не было. Фил устроился охранять по ночам склад компьютеров, а я добилась наконец, чтобы в «Зебре» мне доверили отыграть афтепати. Это – отдельная тема! Самая важная манечка для меня в тот год! Я и поступать-то никуда не готовилась, отчасти… конечно, из-за родителей… А во многом из-за своей безумной блажи сделать диджейскую карьеру! Ну, модно же! Как без этого? Вертушки я обхаживаю с четырнадцати лет, так уж вышло, половина городских диджеев – закадычные приятели – дунуть там, посплетничать, за энергетиком для них сгонять по малолетству. Кто-то подогнал пластинку, кто-то – другую, кто-то научил сводить, кто-то информации подбросил… Типа рассказал, чем там Пит Тонг отличается от Тиесто… В таком стиле. Короче, болталась я пару лет в этой тусовке… И пройти мимо диджейства уже никак не могла. Целый год клевала мозги арт-директорам клубов, чтобы пустили поиграть. Хоть за бесплатно. Хоть немного… ну, часик! Ну?! Взяла измором! Доверили сыграть афтепати, два часа. Знобило меня накануне дебюта, от волнения – колотун такой, как при температуре. Раз по пятнадцать все пластинки перебрала, расписала себе, какой трек с каким миксовать буду, и все равно тряслась целый день. В пять утра встала в «Зебре» за вертаки, наушники надела, а руки ходуном ходят. Ну, ничего, отыграла кое-как, похлопали мне шесть человек, которые еще на ногах держались к тому времени. Конечно, девчонок-диджеек в Твери нет, то есть до меня – не было. Верный Фил, естественно, предложил отметить, да я и сама без ста капель в то утро точно не успокоилась бы, такое событие! Отправились ко мне, Тони-Пони слился на пару дней по делам в Москву. Фил в честь праздника вымутил батл золотой текилы, типа проставился. В то утро мы с ним и легли. Совсем не пьяные, рюмки по три махнули для релакса, всего-то… Восемь утра на дворе, люди на работу выдвигаются, двери хлопают, голоса заспанные, вороны каркают, автомобили гудят, бензином потянуло, просыпается город… А мы спокойные лежим, без страстей и психодрам… Я спрашиваю: – Ты хочешь меня, Фил? Фил только головой кивает, как-то сразу – не до разговоров ему. – Так давай, самурай, действуй! И не вздумай решить, будто ты уже умер! Фил меня неловко сграбастал и давай облизывать, как мороженное… Смешно так, трогательно… А я понимаю, что хоть все это и буднично, и ничего у меня внутри от Филовых объятий не замирает, и земля из-под ног не уходит, и никуда я не лечу и никуда не проваливаюсь, но никто, кроме него, не будет так смотреть на меня, так произносить вслух мое имя, так отражать все мои уголки и вмятины, что нельзя будет не залюбоваться отражением. На всякий случай попросила его быть осторожнее, а Фил напрягся вдруг и сразу обмяк. – Ты в первый раз, что ли, Лерка? – Сам ведь знаешь, что никого не было. – Ле-е-ер? – жалобно пропел Фил. – А? – Ты не обидишься? – Чего вдруг? – Я не хочу, чтоб у тебя первый раз вот так… – Как? – Как-то непразднично… – А у тебя самого первый раз празднично было? С фейерверками, с цыганами и Снегурочкой? – У меня… первый раз… было круто! – Да ладно тебе, Фил! Ты все еще выглядишь как девственник. Ну-ка, расскажи про твой первый раз? И кто она? Я же в этом городе всех знаю. – А у меня не в Твери было. Я в Москву ездил, помнишь, прошлой осенью? Фил говорит серьезно, вдумчиво, будто отвечает на экзамене. А это стопудовый знак, что Фил льет сироп. – Прошлой осенью ездил в Москву… И в Нете познакомился с телкой, там много таких на сайтах знакомств зависают… Послал ей свою фоту, она назвала место и время, значит, реальное свидание, все понятно и без ухаживаний. Подкатила на голубом «Пежо», приподнятая такая телка, лет на пять меня старше, ну и предложила прямо в машине… Сказала, между прочим, что я – очень милый! – А ты? – А что я? Не мужик, что ли? Ты не даешь, дрочить уже – без интереса как-то… – Что, присунул прямо в тачке? – Ну, типа того… – Фил заметно смущается. – Жесть! Это ты мне здесь регулярно, раз в неделю, о любви вешаешь, на сожительство подбиваешь, а сам ездишь и московских телок трахаешь прямо в их московских тачках? Герой… Геморрой-любовник! – Да нет, Лерка… Ты неправильно все поняла… Я не это имел в виду… – начинается классический номер Фила. – Да что уж тут можно не так понять? Было – значит было! Поздняк задом сдавать! – Ну… как бы… не совсем было… – Не совсем было – это значит, совсем не было? – Да нет… Ну все-таки… – На Фила жалко смотреть. А жалость, как известно, губит нас, женщин. – Давай конкретно, Фил! Был у тебя первый раз? – Ну, Лерка… Вообще-то… мой первый раз… сейчас… – Фил вовсе поник, а я в тот момент первый раз испытала к нему, можно сказать, нежность… настоящую, женскую! Обхватила его голову обеими руками и принялась целовать медленно – в глаза, в губы, в волосы… Только чувства эти были материнские, сердце не обманешь. Потом мы тихо уснули с Филом, обнявшись, как две медузы на волнах, без всякого жесткого немецкого порно. И ничего нового у нас в то утро не случилось. Как, впрочем, и во все последующие.
Мой фотоальбом – толстый квадратный бук в обложке, будто бы выкроенной из велюровой рубашки в крупную клетку. Мне иногда приятно фантазировать, что это была рубаха Курта Кобейна. Обычный альбом, из тех, что продаются в ларьках на вокзалах и в аэропортах. Вся моя история – история вокзалов и аэропортов. Еще – отелей и концертных площадок. А еще – ресторанов и клубов. Вот смотри, я такая серьезная за вертушками… Типа работаю…
В городе Тверь – семь клубов. Но только попадая в три из них, ты почти не рискуешь. Увидев тебя в одном из этих заведений, никто не скажет, что ты опустилась и потеряла нюх, никто не зашепчет за спиной, что ты – дашь любому за бокал пива, никто не схватит тебя за руку и не потащит в тачку, никто не заподозрит тебя в отсутствии вкуса. Все мои тверские подруги, одноклассницы-дюймовочки, чинно протанцовывают уик-энды в заданном треугольнике. А я посещаю все семь тверских клубов. Представляешь, какая у меня репутация в родном городе?! Посещаю – не то слово. Я в них работаю. Как белка в колесе. То есть кручусь между всеми сразу. За две клубные ночи успеваю обработать все семь, стопудняк! Вот, к примеру, пятница… Алкогольное цунами захлестывает город. Клерки сбрасывают офисную садо-мазо униформу и наперегонки бегут релаксировать. Планктон колышется! Для меня пятница начинается с разогрева. К десяти подгребаю в «Вулкан», откручиваю пару часов бравурный диско-хауз, чтобы прогрессивное тверское студенчество получило водораздел между учебной неделей и грядущей вакханалией… Уже в час делаю подтанцовку заезжей столичной попсе в «Культуре». К трем перебираюсь в «Гагарин», где меня поджидают барабанщик Колян и вечно орущий, нервный клавишник Макс. – Ты хоть раз можешь приехать пораньше?! Так Макс обычно здоровается со мной каждый раз, когда я врываюсь в гримерку за пять минут до выхода, а за полгода совместной работы ворваться раньше у меня не получилось ни разу. Его левое ухо наливается рубиновым соком – повышенное внутричерепное давление, и мы выходим играть наш недо-джаз, пере-лаунж, в котором мне отведена скромная роль вокалистки, – центра всеобщего внимания, – примадонны в миниюбке. Обычно нас встречают очень тепло, просто в Твери совсем мало групп с живым звуком и нет никого, кроме нас, кто мог бы без лажи отбарабанить энергичный зонг Нины Симон, а затем мечтательно-иронично преподнести что-нибудь вроде «You’ll never get over me», поглумившись над ней громоздкими джазовыми гармониями. Однако спустя час-полтора публику начинают утомлять мои кошачьи пиццикато, мы сворачиваемся, и я еще успеваю подиджеить афтепати в «Зебре». Вот. Ударница? Дружище Фил говорит: – Тебе бы в Москву… Найти продюсера, раскрутиться… Правда, говорят, все продюсеры – упыри, а большинство – просто пидорасы. Тут Фил обычно отворачивается, но я и по голосу понимаю, что ему страшно, если я действительно сорвусь в Москву и найду себе продюсера. И оставлю его одного в Твери. Но не пожелать мне этого, как друг, он не имеет права.
Фотоальбом – зеркало в прошлое. У меня оно не такое большое, как, например, у дяди Тони. Но расстояния между мной и этими фотографиями уже достаточно для того, чтобы, глядя на хихикающую девчушку, которая подпрыгивает на одной ноге, позируя фотографу, спросить себя: о чем ты тогда мечтала? О славе? О деньгах? О любви? О творчестве? Сбылись ли твои мечты? А если бы тебе тот же фотограф, что ловил и останавливал вот это мгновение, сказал, что все твои мечты, все сны простой тверской девчонки, которая поет, танцует и диджеит, сбудутся? Совсем скоро сбудутся…
А вот снимочек… Здесь мне уже девятнадцать, и верный Фил, опредив меня, сам отвалил учиться в Москву.
То был паршивый дождливый день, когда он рассказал мне о своем отъезде. Фил нарочно вытащил меня на улицу, чтобы я думала, что это капли дождя стекают у него по лицу. Я ведь говорила, моя история – это история потерь, расставаний, разлук, которые клюют нас как хищные птицы с ярким оперением. Факин!.. Конечно, все в Твери думали, что мы с Филом – пара, и уважительно соблюдали дистанцию. Стоило ему уехать, как меня начали считать свободной. В клубах стали подкатывать разные личности, которые раньше только приветливо здоровались и общались по делу. Арт-директор «Дизеля» предложил чем-то закинуться у него дома. Арни, молодой грузин, которому его папа купил долю в «Шлагбауме», раза три настойчиво приглашал покататься за город в его новом «BMW». Ну… и прочие мелочи. Я отказывалась, по-возможности, вежливо. Странно, чем вежливей я отказывалась, тем настойчивее становились предложения. И вдруг в один непримечательный день все опять стало как прежде. Будто Фил и не уезжал никуда. Никаких попыток и подкатов. Любезные приветствия и короткие разговоры по делу. Не больше! Я, конечно, заподозрила Тони-Пони. – Дядя Тони, между нами, ты не вмешивался в мою личную жизнь? – О чем ты, Белочка? – его глаза с хитрым прищуром лучатся. Дядя не отстает от меня в любви к прозвищам. Белкой он обозвал меня за мои зубы. Они действительно выдающиеся. Огромные белые и безупречно ровные. Национальное достояние! Мы с Филом как-то измерили мои передние резцы линейкой. Получилось 2,5 сантиметра. А у Фила всего 1,2. Мне кажется, что такие большие зубы просто обязаны выглядеть уродски. Но в моем рту как-то все гармонично устроилось, и зубы выглядят просто сногсшибательно. Как подарок свыше, как отметина судьбы, как тотем, который, чем бесы не шутят, возможно, станет имиджем? В детстве я немного их стеснялась и привыкла улыбаться одними губами, растягивая, но не раскрывая. Потом пришлось переучиваться. Зато когда я привыкла широко открывать рот в улыбке, она стала неотразимой. Так все говорят. Серьезно! А дядя чаще всех. Вообще-то дядя Тони – мамин двоюродный брат. Значит, мой двоюродный дядя. После гибели родителей он оказался самым близким человеком и вообще единственным родственником в Твери. Если Фил когда-нибудь вырастет, он чем-то будет напоминать Тони-Пони. Хотя Фил огромный, а дядя совсем невысокого роста, мы как-то мерялись в парке культуры, у меня тогда был рост 172, а у дяди всего 163. Зато я с детства офигеваю от его больших рук! Это не руки, просто – огромные прихваты, как ковши экскаваторов. Он меня маленькую целиком укладывал в одну ладонь, а потом подбрасывал высоко в воздух. А потом ловил. И странно, такие большие, такие сильные руки на ощупь всегда были мягкими и гладкими, как две шелковые подушки. Раньше мне казалось, что если бы он вытянул одну руку ладонью вверх, я могла бы полностью поместиться на ней, а второй рукой он бы укрыл меня как одеялом… и я бы недурно выспалась… Вот только не надо сразу выискивать фрейдистские оговорочки и всякие там образы с латентным там всяким! Знаем, читали! Ерунда все это, а вот глаза у дяди Тони – светятся. Глубокие, умные и добрые глаза. А еще он может подпрыгнуть вверх метра на два. Сразу с места, без разбега. Это его коронный фокус. А еще от него всегда пахнет хвоей.
Мы редко видимся. Дядя все время пропадает в Москве. Работа, командировки. Он инженер в каком-то секретном НИИ, который работает еще со времен Советского Союза. Занимается охранными системами. Сигнализации, сейфы, системы компьютерной безопасности. Дядя называет себя «замочных дел мастером». Час назад примчался с вокзала, взволнованный чем-то, даже не стал душ принимать, сразу попросил ужин. А у меня рыба готова. Тони-Пони ест и нахваливает: – М-м-м-м… Очень вкусно у тебя форель получилась, молодец! Что добавляла? Сыр, базилик, эстрагон… Угадал? – Это не форель, Тони. Это минтай, просто ничего другого не было… – Минта-а-ай?! – он хохочет до слез, – тогда мой комплимент отменяется. Просто констатируем факт: ты – волшебница! – дядя отечески шлепает меня по попе. – Спасибо. Будь осторожен, здесь уже не площадка для поощрений, а эрогенная зона. По домам ходил? – это я про детские дома спросила, Тони уже полгода ищет себе сына, наследника. – Зашел в один, – осторожно отвечает дядя. – Удачно? – Да как тебе сказать… – Рассказывай. Мне же интересно, – я усаживаюсь напротив, подперев кулаком щеку, а что? Вечер, ужин, неспешная семейная беседа… – Ну… Встретила меня воспитательница Ангелина Борисовна, добрая, толстая и, по-моему, несчастная тетка. Водила по комнатам, все показывала, знакомила с детьми… А я заглядывал в глаза всем детям, которые проходили мимо нас. Тоскливые, просящие, надеющиеся, печальные, отчаявшиеся… Карие, зеленые, серые, голубые… Круглые, раскосые, припухшие, узкие, прикрытые… Я смотрел им в глаза. Мои инстинкты молчали, а добрейшая Ангелина Борисовна продолжала рассказывать о своих питомцах. Кому-то это может показаться смешным, но, знаешь, она безотчетно делала это так, будто рекламирует товары народного потребления по ТВ. А может, это мне так виделось… – Типа? – Типа. Леня у нас гений по математике. Пятизначные числа в уме умножает, делит. Спокойный мальчик, тихий.
(Леонид – бесшумная вычислительная машина. Незаменима в домашних условиях. Питается от солнечных батарей.) – Витька! Чемпион наш! По настольному теннису. Даже трудовика обыгрывает. А так-то играть у нас больше и не во что. Не в карты же.
(Виктор – победитель! Если в игре Виктор – итог предрешен! Ставьте на Виктора и вы – в выигрыше!) А ведь это и правда ее семья, подумалось мне об Ангелине Борисовне. Выходит, что она готова поделиться со мной членами своего семейства. Интересно, у нее здесь есть любимцы? По кому из них, расставшись, она будет больше всего скучать? Как по родному сыну? А он все кудахчет: – Санька, это ты опять компот Мишке в кровать вылил?! Смотри, он тебе в следующий раз в твою кровать написает! Ты почему, кстати, второе за обедом не съел сегодня? Не вырастешь, шалопай! Ну, есть, конечно, среди них сорванцы, а так-то ласковые все, добрые ребята. Все ж оттого, в какие руки попадут, такие и вырастут. От воспитания все.
(Александр – шутки и розыгрыши в вашем доме. Скука отменяется, контрастный душ эмоций – гарантирован!) А я вглядывался им в глаза и все про них видел. Видел тех, кто в них живет и кто в них выживет. Наверное, я бы хотел не замечать, не видеть… Но у меня нет выбора, я не могу не видеть, ты же знаешь… Вот Сашенька. Выколол глаз у кошки из любопытства естествоиспытателя. Без жестокости, но и без сострадания. Просто из любопытства. Петя ненавидит воспитателей. Ему кажется, что это они отобрали у него родителей. Его детская месть проста и бесхитростна. Он ворует у них их собственных детей. Тащит фотографии в рамках, выставленные на рабочих столах между календарем и телефоном. Ухитряется залезать в кошельки и портмоне. Но никогда не берет деньги. Только фотографии детей. Что поделать? Я все вижу… А между тем Ангелина Борисовна щебечет самоотверженно: – Дети ж, они недаром – как цветы. За ними уход нужен. Как вы их поливать, как удобрять будете, так они и вырастут… А я смотрю им в глаза и вижу. Максимка пытается разрушить все автомобили, которые оказываются в поле его досягаемости. Гвоздем, камнем, цепью от сливного бачка в туалете. Игрушечные – просто ногами. Его родители погибли в автокатастрофе. В этом детском доме нет игрушек-автомобилей. Ни у кого. Леня выигрывает у своих товарищей в «Крестики-нолики» и в «Морской бой» все их скудные сбережения в виде конфет и пирожных. Ангелина Борисовна не отстает, держит меня под руку и стрекочет, стрекочет: – В других домах, вы, конечно, знаете, и умственноотсталые дети встречаются, и буйные, и неуравновешенные. А у нас, бог миловал, все спокойные, все – ангелы! Просто – рай, а не богадельня! Витька ворует у вечно поддатого трудовика детали и мастерит из них бомбу. Он еще не решил, как будет ее использовать, но обязательно использует, он знает это наверняка. Санька обычно подкидывает свои экскременты в еду. Не кому-то конкретно, а всей группе. Незаметно проносит на кухню в спичечном коробке и закидывает то в кастрюлю с супом, то в котел, где парится второе. В зависимости оттого, что сегодня им помечено, Санька устраивает себе легкую диету, отказываясь, то от первого, то – от второго. А Мишка и вправду по ночам писает в кровати соседей. Утром усатые няньки с толстыми морщинистыми руками долго ругают детей за то, что те мочатся под себя, и обязательно делают запись о досадном инциденте в журнал старшему воспитателю. Я вглядываюсь им в глаза и все вижу. Вижу, кто в них живет и как он выживает. Я не осуждаю их. Это не мое призвание, я никогда не жил в семье прокурора. Как только я смогу узнать взгляд, который мне нужен, я возьму этого парня, даже если в нем будет жить убийца. – Так значит, никого не выбрал? – Никого, – со вздохом отвечает Тони-Пони и подцепляет на вилку кусок остывшей рыбы. – Никого… – Ну, а что еще хорошего в Москве происходит? – я решительно меняю тему, от которой самой становится тоскливо… Больше всего мне хочется слушать, как он расхваливает меня, пусть даже из-за такой ерунды, как рыба. – В Москве, Белочка, все гуляют, там сплошные вечеринки. Дни рождения, свадьбы, корпоративы… – Уау! Рассказывай подробней! – Корпоративы там начальством поощряются. Их проведение обычно объясняют тем, что необходимо сплотить рабочий коллектив, укрепить командный дух, «Тим билдинг» у них это называется. Или пустить пыль в глаза партнерам, чтоб те не сомневались, с кем им вместе шагать верной дорогой в светлое капиталистическое будущее. А еще корпоратив – жертва богу по имени «пи-ар»! Ужас, до чего этот бог прожорлив и любит жертвы! Вообще, жируют они там. Денег на такой корпоратив фирма тратит, пожалуй, поболе, чем на развитие бизнеса в текущем месяце. К примеру сказать, вся система внешнего наблюдения, которую я для нынешних клиентов налаживал, стоит явно в половину тех денег, которые они на одних только артистов для своего корпоратива потратили. Позавчера гуляли! Дорогие в Москве сейчас артисты, ничего не поделаешь. – Так ты там был?! – я мгновенно реагирую, – что ж ты о главном – ни слова?! Кого ты там видел? Кто выступал? – Кого там только не было! Я всех не вспомню… да и не знаю я их… ты же в курсе, я больше по кухне… Часа два бродил там и ел, ел, ел… Вот про это могу тебе порассказать. Фрикасе из лангустов, черепаховый суп – пальчики оближешь! А черные трюфели! А камчатский краб! А ребрышки ягненка! М-м-м-м! – Он закатывает глаза, и мой кулинарный подвиг уходит в небытие. – Скажи, Белочка, тебе в твоих клубах еще не надоело? – дядя вдруг резко меняет тему. – Ты чего? Невкусно? По трюфелям заскучал? – Вкусно. А замуж не хочешь? – Ты гонишь, Тони! – я чуть не свалилась с табуретки. – Лангустов в Москве объелся? Какой замуж! Замуж – не тема! Я только жить начинаю… И вообще, брак – не для меня. – Это еще почему? – Брак, дорогой дядя, – я напускаю на себя серьезный вид, – это когда двое красивых и еще молодых людей лежат в постели, но вместо того, чтобы заниматься любовью, обсуждают покупку новой тумбочки в гостиную. И вообще, когда люди женятся, им перестают сниться сны. А я о любви хочу думать! И свободы хочу… А в клубах… я же своим любимым делом занимаюсь… Мне нравится. – Вот-вот, я про то же, – дядя вытирает рот салфеткой и берет меня за руку. – Я про «замуж» так, для проверки… ну, раз ты считаешь, что пение для тебя – главное, надо по-настоящему заняться этим. На взрослом уровне. Ведь хуже всего в жизни – отказываться от своего призвания, поверь мне… В общем, поговорил я в Москве, на этом корпоративе с одним известным продюсером… – И-и-и? – Я зажмуриваюсь. – Он готов тебя прослушать. Ничего пока не обещает, но, я считаю, возможность надо использовать. – Правда?! – язык почему-то перестает слушаться. – Да нет, решил вот приврать за ужином, чтобы не скучно было. Давай, детеныш, ложись спать, хорошенько выспись, завтра утром поедем в Москву. А посуду сегодня вымою я.
* * * Его знает вся страна! И я, конечно, тоже… Его зовут Гвидо. Ударяется на последний слог, кажется, это греческое имя. Я слышала, был такой поэт Гвидо Кавальканти… А может, он был разбойником? Или – римлянином? Или – грузином? Не знаю, как тот, а этот Гвидо нереально высокий. Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы. Если его сложить пополам и завязать узлом, он все равно будет выше меня. Может быть, он – еврей? У него огромные уши, но они не делают его уродливым. Его уши похожи на причудливые морские раковины. Это – чтобы лучше слышать. Ведь он же – продюсер. Нет, пожалуй, он не еврей. Евреи не бывают блондинами. Еще он худой и нескладный, из тех спартанцев, которых в детстве сбрасывали со скалы. Я бы сбросила его с Останкинской телебашни, только потому, что он не может дослушать до конца ни одну мою песню. То есть ни одну песню в моем исполнении. Кстати, вопрос об авторстве – первый, который он задает, после того как меня отводят в здоровенный ангар, внутри которого – минимум мебели, все в светло-серых тонах и кровавых световых подтеках. Дядя Тони остается ждать снаружи в автомобиле. В глубине ангара оборудована комфортная студия. С красным роялем, с барной стойкой, с камином, с аквариумом в полстены, с большим диваном в углу. Что я еще могу сказать о комфорте? Здесь бы жить и записываться, записываться и жить! – Надеюсь, ты не сочиняешь песни, ма шер? – он усаживает меня в кресло, а сам расхаживает вокруг в белом балахоне, похожем на японское кимоно, каким его скроили бы по заказу самураев две милых гейши – Дольче и Габбана. – Я пробую, но, к сожалению, не очень получается… пока… – Что не получается? Не сочинять? Или не «не сочинять»? – И то… и другое. – Вот и славно. Меньше времени потратим на борьбу с самовыражением. Играешь на чем-нибудь? – он перебивает мою попытку подискутировать о самовыражении. Его волосы туго стянуты обручем на макушке. Серебряным обручем с маленькой изумрудной диадемкой над левым ухом, идеальным аксессуаром стареющих девственниц.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25
|