Я дошла до галлюцинаций. Видя мое тяжелое состояние, администрация тюрьмы в лице Миронова перевела меня в общую камеру. Вот оттуда-то я 1 й раз и написала на имя наркома Ежова заявление о неправильном ведении моего следствия. Вечером мною было написано заявление, а на следующее утро меня вызвал следователь Зиновьев и предложил мне заново написать протокол об окончании следствия и частично исправить основной протокол. Я настаивала на том, чтобы написать все заново, мне было отказано. У меня уже нет никакой уверенности в том, что старый протокол об окончании следствия оставлен в деле, а новый не приложен к делу. Меня заставили протокол подписать старым числом, не знаю, зачем это было нужно. Мне следователь Зиновьев сказал: «Вам будет так лучше». Мне были под конец предъявлены два пункта 58–6 и 58–10 и Зиновьевым было заявлено: «Что с вас эти обвинения снимаются и вы безусловно ничего не знали, и вы будете освобождены». Мне были зачитаны гнусные показания моей сокамерницы, пытающейся меня представить врагом… Не удастся ни Дударевой, ни следователю Иванову И.А. сделать из меня врага. Я не знаю, что за корыстные цели были у Дударевой, давая на меня такие показания, она, вероятно, хотела себя представить следствию очень бдительным человеком и что она сумела разоблачить врага, в расчете, вероятно, на то, что ее за это освободят. Мною было повторно написано заявление на имя наркома Берия, в котором я просила меня выслушать и дать мне возможность рассказать о неправильном ведении следствия…»^[506]

В заключение своей жалобы З.М. Федько просит Прокурора СССР пересмотреть дело и освободить ее из-под стражи. Но не тут-то было! Будучи осуждена Особым Совещанием к 5 годам ИТЛ за «антисоветскую агитацию», она была направлена в Тайшетский лагерь, где ей удалось устроиться на работу по своей специальности врача. В 1940 году ее сослали еще дальше на Восток – в район Комсомольска-на-Амуре, в Ново-Тамбовский лагерь, где она также работала врачом на одном из лагерных пунктов.

Отбыв срок заключения в 1943 году и освободившись из-под стражи, однако не получив желанной свободы передвижения, З.М. Федько работает в качестве вольнонаемного врача и начальника отделения в больнице Нижне-Амурского ИТЛ, откуда ей осенью 1950 года разрешают отпуск с выездом в Москву. Будучи уже тяжело больной, с расстроенной психикой, она не смогла перенести всех волнений, связанных с 12 летней разлукой и встречей с родными и близкими, с сыном Владимиром, которому в том году исполнилось 25 лет. Она сразу занемогла и вскоре скончалась (16 октября 1950 года) в одной из московских больниц. Реабилитирована З.М. Федько в июле 1956 года. Двумя месяцами раньше был полностью реабилитирован и ее муж – Иван Федорович Федько.

В указанной выше жалобе З.М. Федько неоднократно недобрым словом упоминает имя А.Л. Дударевой – жены командарма 1-го ранга И.П. Белова, которая, войдя в доверие к Зинаиде Михайловне, в многочасовых беседах в камере выпытала у нее множество подробностей ее жизни, взаимоотношений с мужем и другими людьми. Эти сведения почему-то вскоре становились достоянием следствия. Эта женщина стала причиной нескольких попыток к самоубийству со стороны З.М. Федько. Жена Белова клеветала на нее, сознательно искажая смысл ее слов и поступков. По всем признакам поведения А.Л. Дударевой в камере вполне резонно напрашивается вывод о том, что она выполняла вполне определенные функции в интересах следствия, получив соответствующие указания на сей счет. Однозначной уверенности в такой версии у автора нет, но ряд косвенных обстоятельств позволяет все больше склоняться к подобному выводу.

Помните характеристику Дударевой, данную ей З.М. Федько: «…Она мне прямо, открыто заявляла, что ей выгодно меня представить врагом… Она постаралась и моих знакомых представить антисоветскими людьми и самые обычные разговоры их представила антисоветскими… Я не знаю, что за корыстные цели были у Дударевой, давая на меня такие показания… в расчете, вероятно, на то, что ее за это освободят…»

Как ни удивительно, но это факт: предположение, показавшееся Зинаиде Михайловне таким нереальным, на самом деле стало явью – в 1939 году А.Л. Дударева вышла из тюрьмы на свободу. Какие к тому были юридические основания, нам неизвестно, но, видимо, это произошло не без вмешательства влиятельных лиц из руководства НКВД. Хотя ее брат, генерал-майор М.Л. Дударенко (почему Дударенко, а не Дударев? – Н.Ч.) в 1955 году утверждал, что сестра была освобождена из-под стражи за отсутствием состава преступления. Однако известно и другое: ни одну из жен военачальников в звании Маршала Советского Союза, командарма 1-го и 2-го ранга, армейского комиссара 1-го и 2-го ранга (а это свыше 30 человек), арестованных в 1937–1938 годах, не выпустили из тюрьмы за отсутствием состава преступления. Никого, кроме А.Л. Дударевой. Хотя они имели к тому нисколько не меньше оснований, чем она, ибо были совершенно ни в чем не виновны, равно как их мужья. Однако такой «чести» удостоилась только А.Л. Дударева и никто другой. Более того, некоторые из жен названной категории высшего комначсостава были подведены под расстрел (Н.Е. Тухачевская, Г.А. Егорова, Г.П. Покровская (первая жена В.К. Блюхера), Г.А. Кольчугина (вторая жена В.К. Блюхера), Б.С. Авербух-Гамарник, Н.В. Уборевич, А.И. Корк). Разве в их действиях был состав преступления?

И еще одна достаточно красноречивая деталь не в пользу А.Л. Дударевой. Как правило, первыми возбуждали ходатайство о пересмотре дел на осужденных военачальников их жены, зачастую только что вернувшиеся из заключения или ссылки, а также их дети, многие годы носившие на себе позорное клеймо члена семьи врага народа. К тому же у жен осужденных к тому времени на повестку дня вставал вопрос о предоставлении им пенсии ввиду смерти кормильца, что придавало им дополнительную активность при реабилитации мужа. Несколько иначе получилось в отношении реабилитации И.П. Белова. В деле надзорного производства, хранящемся в архиве ГВП, ходатайства о его посмертной реабилитации написаны только дочерью и сыном осужденного, хотя А.Л. Дударева в то время (1955–1956 гг.) в добром здравии проживала в г. Одессе. Этот факт на фоне других аналогичных дел сразу же бросается в глаза.

О том, как несчастных женщин – жен арестованных и осужденных военачальников, следователи НКВД принуждали отрекаться от своих мужей, хитро сплетая вокруг них опасную паутину, видно на примере супруги командарма Якира – Сарры Лазаревны. Причем сотрудники НКВД всячески стремились к тому, чтобы каждый факт такого «отречения» непременно попал в печать и стал известным тысячам и миллионам граждан СССР.

Обратимся к документам надзорного производства по деду С.Л. Якир. Среди них имеется заявление ее в Генеральную прокуратуру СССР, в котором излагаются все злоключения после внезапного ареста мужа в конце мая 1937 года. «…Я убеждена, что враги народа чудовищно оклеветали Якира. За день до его приговора (10-го июня) меня вызвали в НКВД Украины, заставили под диктовку написать «хорошее», как они сказали, письмо Якиру о том, что у нас дома все в порядке, что мы с сыном уверены в его невиновности, что этот арест просто недоразумение и что мы ждем его со дня на день. А на следующий день 11-го июня был объявлен приговор в печати. Меня опять вызвали в НКВД и под угрозой того, что если я не напишу отречение, арестуют моего 14 летнего сына и я его никогда не увижу. Я была так убита, что мысль о том, что лишусь и единственного сына, заставила меня написать это отречение. А после этого мне объявили, что обязуюсь с сыном в 24 часа покинуть Киев и уехать в высылку в Астрахань. С тех пор начались наши мытарства – аресты, лагеря, которые длились почти 18 лет…»^[507]

О всех этих подробностях С.Л. Якир поведала в начале мая 1955 года, вскоре после своего освобождения. А лагерей в ее жизни было предостаточно, как и у сына Петра, потерять которого она так боялась в 1937 году.

Факт вынужденного отречения от мужа С.Л. Якир, по вполне понятным причинам, старалась максимально сохранить в тайне от своих родных и близких, в первую очередь от сына. Безусловно, он по своим меркам юношеского максимализма не простил бы матери такого поступка. В его изложении данная история представлена в несколько ином свете, нежели в приведенном выше заявлении матери.

«В Астрахани взамен паспорта матери выдали удостоверение административно-ссыльной. В городе уже находились семьи М.Н. Тухачевского, И.П. Уборевича, Я.Б. Гамарника и других.

Через некоторое время в одной из газет я прочитал очень короткое письмо моей матери о том, будто она отказывается от отца. Это была явная ложь: все эти дни и недели я не отходил от матери ни на шаг и знал, что она никакого письма никуда не писала. Значит, кто-то где-то сфабриковал «письмо» и напечатал его, чтобы еще раз «обосновать» чудовищный приговор.

Сначала мы с дедом (отцом матери) пытались скрыть от нее газету с «письмом». Но назавтра к нам прибежала жена Уборевича, Нина Владимировна, и протянула матери газету. Мать немедленно отправилась в Астраханское управление НКВД и заявила протест. Ей предложили, «если она хочет», написать опровержение. Но мы с дедом уговорили ее «не биться головой о стену» – опровержение все равно останется гласом вопиющего в пустыне»^[508].

В административной ссылке в Астрахани С.Л. Якир пробыла всего три месяца. В сентябре 1937 года она была арестована Астраханским отделом НКВД и обвинена в проведении антисоветской агитации и недоносительстве о вредительской работе своего мужа. Подобной слабости, какую допустила она в Киеве, Сарра Лазаревна в Астрахани уже не могла себе позволить и виновной себя она в этот раз, конечно же, не признала. А что касается обвинения в антисоветской агитации, так это власти не могли ей простить высказываний в защиту расстрелянного мужа, возмущения повседневным произволом органов НКВД. Здесь каждое слово бралось на заметку и вот уже «недовольство Советской властью» было налицо. Особое Совещание при НКВД СССР в конце октября проштамповало свой приговор – восемь лет исправительно-трудовых лагерей. Ненасытный Молох требовал все новых и новых жертв!

Находясь в Сиблаге, С.Л. Якир, разумеется, не агитировала его обитателей за Советскую власть. Ее резкие высказывания о существующих порядках в местах заключения и стране стали (не без помощи местных стукачей) достоянием администрации лагеря и прежде всего его «кума». Последствия не замедлили сказаться: 28 сентября 1939 года на станций Яя постоянной сессией Новосибирского областного суда при Сиблаге С.Л. Якир была осуждена к трем годам лишения свободы. В приговоре говорилось – «за скрытие фактов контрреволюционной деятельности мужа». Вот такой «довесок» к прежнему восьмилетнему сроку ей дали фактически по тем же статьям, что и в 1937 году.

Из Сиблага С.Л. Якир была освобождена по отбытии срока наказания в июле 1947 года. Местом ее проживания был определен г. Александров Владимирской области. Всего лишь год радовалась она свободе. В 1948 году МГБ СССР, этот достойный преемник зловещего НКВД, начала новую волну репрессий, которая просто не могла не захватить бывших политических заключенных, к числу которых принадлежали С.Л. Якир и ее сын. Известно, что на этот счет в местные органы МГБ поступило особое указание, притом довольно жесткое.

В августе 1948 года С.Л. Якир подвергается новому аресту. На сей раз она обвиняется в том, что по отбытии срока наказания, прибыв в г. Александров на местожительство, повела среди своего окружения антисоветскую агитацию. Следствие длилось почти полгода. В январе 1949 года С.Л. Якир постановлением ОСО при МГБ СССР осуждена вторично на 8 лет ИТЛ, которые отбывала до марта 1955 года.

В Киеве летом 1937 года С.Л. Якир подписалась под отречением от мужа, мучительно страшась за судьбу своего сына Петра. И не зря она боялась за него. И напрасно, выходит, отрекалась она от мужа – это нисколько не помогло ее сыну, как и ей самой. Из воспоминаний П.И. Якира: «…Через месяц моя мать и другие жены осужденных, неизвестно за что были арестованы (в Астрахани. – Н.Ч.). Меня определили в детприемник. А два дня спустя за мной приехали ночью сотрудники НКВД и повезли на допрос, прежде тщательно обыскав…»^[509]

Петр Якир был судим дважды: первый раз в мае 1938 года, когда ему не исполнилось и 15 лет. Тогда Особым Совещанием он был осужден к пяти годам заключения за то, что якобы являлся участником контрреволюционной анархической группы и занимался при этом антисоветской агитацией. Второй раз Петр был осужден в феврале 1945 года тем же органом к 8 годам лишения свободы – «за проведение антисоветской агитации и разглашение сведений, не подлежащих оглашению». Последнее приводит в недоумение: кто это в обстановке сплошной шпиономании, да еще в условиях войны, мог доверить вчерашнему зеку, сыну врага народа какие-то более или менее важные секреты. Чего только не писала в протоколах рука следователя Министерства госбезопасности!

Не всякий мужчина выдерживал те испытания, что выпадали на долю узника ГУЛАГа. А что уж говорить тогда о психике ребенка, каковым по существу к моменту ареста родителей являлся Петя Якир. И не удивительно, что у него осталась глубокая обида на всех, кто разрушил так хорошо начавшуюся жизнь – на Сталина, партию, Советскую власть и органы НКВД. Что в конечном счете и привело его к третьей судимости, о которой ниже упомянем. Вот что писал Петр Якир в начале 60 х годов: «…Как-то Сталин сказал, что сын не отвечает за отца. И обманул. Во всяком случае, меня и моих друзей. Много лет я, мальчишка, потом юноша, затем взрослый человек, «отвечал» за отца, к тому же ни в чем не виновного. Каких только обвинений не предъявляли мне – одно нелепее другого!..»^[510]

Итак, судили Петра Якира и в третий раз. но это происходило уже в 60 х годах. Обвинялся он и на сей раз в антисоветской агитации…

Известно несколько случаев, когда Ежов, а затем и Берия знакомили высокопоставленных лиц в наркомате обороны с обвинениями в их адрес со стороны уже арестованных командиров РККА. Так поступил, например, Ежов в отношении маршалов Буденного и Егорова, командармов Шапошникова и Федько. Цель подобных поступков предельно ясна – взять их покрепче «на крючок», сделать их послушными и «ручными», внушить трепет перед органами НКВД и при малейшей возможности всячески шантажировать, оказывать давление, заставлять постоянно оправдываться, особенно если за решеткой у них оказался кто-либо из родных или близких.

Семен Буденный и Александр Егоров прочно сидели на крючке у Ежова – их жены были арестованы. И проходили они не по какой-то там бытовой статье, а по самой страшной – пункту «а» 58 й статьи (измена Родине, шпионаж в пользу иностранного государства).

Писательница Лариса Васильева в книге «Кремлевские жены» (изд-во «Вагриус», 1992) приводит некоторые документы, касающиеся этих двух женщин – Ольги Стефановны Михайловой-Буденной и Галины Антоновны Егоровой (урожденной Цешковской). Обратимся и мы к названным материалам, в первую очередь к заявлению С.М. Буденного в Главную военную прокуратуру (июль 1955 года) с просьбой о реабилитации его бывшей жены.

«В первые месяцы 1937 года (точной даты не помню) И.В. Сталин в разговоре со мной сказал, что, как ему известно из информации Ежова, моя жена Буденная-Михайлова Ольга Стефановна неприлично ведет себя и тем самым компрометирует меня и что нам, подчеркнул он, это ни с какой стороны не выгодно, мы этого никому не позволим.

Если информация Ежова является правильной, то, говорил И.В. Сталин, ее затянули или могут затянуть в свои сети иностранцы. Товарищ Сталин порекомендовал мне обстоятельно поговорить по этому поводу с Ежовым.

Вскоре я имел встречу с Ежовым, который в беседе сообщил мне, что жена, вместе с Бубновой и Егоровой, ходит в иностранные посольства – итальянское, японское, польское, причем на даче японского посольства они пробыли до 3 х часов ночи…

О том, что жена со своими подругами была в итальянском посольстве, точнее у жены посла, в компании женщин и спела для них, она говорила мне сама до моего разговора с Ежовым, признав, что не предполагала подобных последствий.

На мой вопрос к Ежову, что же конкретного, с точки зрения политической компрометации, имеется на ней, он ответил – больше пока ничего, мы будем продолжать наблюдение за ней…

В июле 1937 года по просьбе Ежова я еще раз заехал к нему. В этот раз он сказал, что у жены, когда она была в итальянском посольстве, была с собой программа скачек и бегов на ипподроме. На это я ответил, ну и что же из этого, ведь такие программы свободно продаются и никакой ценности из себя не представляют.

Я думаю, сказал тогда Ежов, что ее надо арестовать и при допросах выяснить характер ее связей с иностранными посольствами, через нее выяснить все о Егоровой и Бубновой, а если окажется, что она не виновата, можно потом освободить.

Я заявил Ежову, что оснований к аресту жены не вижу, так как доказательств о ее политических преступлениях мне не приведено.

…Впоследствии, после ареста ряда директоров конных заводов – Александрова, Чумакова, Тарасенко, Давыдовича и других, а также ареста жены, я пришел к выводу, что все это Ежов делал с той целью, чтобы путем интриг и провокаций добиться получения показаний против меня… и расправиться со мной…»^[511]

В приведенном заявлении маршала Буденного содержится ответ на ряд вопросов, возникающих у читателя при чтении данной главы. Наличие тяжкой и душной атмосферы подозрительности в высших эшелонах властных структур, абсурдность, нелепость и явная надуманность предъявляемых обвинений, наличие агентурной слежки даже за представителями высшего слоя общества, большая осведомленность И.В. Сталина в вопросах «компромата» на свое ближайшее окружение, его нежелание прекратить такие постыдные для цивилизованного мира явления, постоянный поиск все новых и новых жертв для ненасытного Молоха – это только часть выводов, напрашивающихся после изучения данного документа, выводов, лежащих на самой поверхности. А если копнуть поглубже, поскрести более основательно?

Действительно, процитированный документ, как свидетель той эпохи, способствует приоткрытию завесы времени и пониманию в определенной мере механизма действий адской машины уничтожения лучших представителей советского народа в 30 е годы.

Михайлову-Буденную О.С. арестовали в августе 1937 года. Следователи вынудили ее написать заявление на имя Ежова, в котором она усиленно оговаривает своего мужа. Что стоят, например, такие места ее показаний: «За двенадцать дет совместной жизни с Буденным у меня накопилось много фактов, свидетельствующих о том, что он вел какую-то нехорошую работу против руководителей нашей страны, и в первую очередь против Сталина и Ворошилова, и об этих фактах я и хочу сообщить в этом заявлении».

Или: «Семен Михайлович всегда держался особняком от Тухачевского, Якира, Уборевича и Корка, однако в конце 1936 или в начале 1937 года Семен Михайлович был на даче у Тухачевского, сказал, что они заключили между собой деловой договор, будут во всем помогать друг другу и не будут ссориться, одним словом, дружба до гробовой доски. Семен Михайлович и Егоров зачастили на дачу к Тухачевскому, что резко бросалось в глаза».

Любой читатель, знакомый с событиями в стране и армии в описываемый период, сразу увидит в этих фрагментах показаний жены Буденного усилия следствия во что бы то ни стало найти подходящий материал для обвинения и ареста еще одного Маршала Советского Союза. Ведь совсем недавно широкую огласку в стране и за рубежом получил процесс над Тухачевским и его подельниками. Пресса вовсю трубила о наличии в Красной Армии разветвленного заговора. Но тот процесс закончился. Для поддержания же волны народного гнева на должном уровне нужна была свежая кровь врагов, нужны были новые жертвоприношения.

Казалось бы, капкан должен был сработать безотказно и надежно. Что еще надо для ареста Буденного? Его жена дает нужные следствию показания, ближайшие сподвижники и сослуживцы называют маршала участником антисоветского заговора. Одним словом – приходи и забирай конника № 1 Красной Армии в подвал на Лубянку.

Но пронесло! И не потому, как гласит расхожая народная байка, что он не дал себя арестовать, выставив в окно дачи пулемет и отогнав чекистов, пришедших его арестовывать, очередями из него. Такое могли придумать в безделье только полуграмотные лагерные придурки да околокремлевские завистники. И не потому, что Сталин, якобы считая Буденного недалеким человеком, приказал не трогать инспектора кавалерии РККА ввиду его «неопасности». Это тоже из области лагерных побасенок про начальников-недоумков и умных воров и жуликов.

Просто до маршала Буденного не дошел черед. В той страшной и кровавой игре его номер всегда почему-то выпадал в выигрыш. Как и его старого соратника К.Е. Ворошилова. Только один пример. Неудачное для Красной Армии начало войны с фашистской Германией означало для органов НКВД очередную кампанию по поиску нового отряда «врагов народа», по вине которых якобы все это и произошло. Для Берии и его команды оказалось мало командования Западного фронта, почти в полном составе осужденного к высшей мере наказания. Берия потребовал от Управления особых отделов подготовить ему справки на всех видных руководителей наркомата обороны – от заместителей наркома до командующих войсками фронтов и военных округов. Одна из таких справок, посвященная С.М. Буденному, в то время главнокомандующему Юго-Западным направлением, в июле 1941 года легла ему на стол. В справке были собраны все показания, где так или иначе Буденный проходил как участник антисоветского военного заговора. Большинство таких свидетельств относилось к 1937–1938 годам. С содержанием некоторых из них Буденный в свое время был ознакомлен Ежовым, о других же он совершенно не знал.

Надо отдать должное составителям справки – они не рискнули сделать какой-либо итоговый вывод, предоставив это право наркому внутренних дел или даже самому Сталину. Последний, зная истинную цену обвинений, содержавшихся в справке, видимо, и дал команду не трогать Буденного в этот тяжелый для Родины час. Таким образом, и на сей раз счастье не изменило донскому казаку^[512].

А вот маршалу Егорову Александру Ильичу повезло гораздо меньше, хотя жену его арестовали значительно позже супруги Семена Михайловича – в январе 1938 года. Мы уже приводили содержание двух писем А.И. Егорова наркому Ворошилову, по времени их написания относящихся к концу февраля – началу марта 1938 года. В обеих письмах упоминается имя арестованной незадолго до этого жены маршала. Из писем можно определить и реакцию мужа на материалы следствия по ее делу – она резко отрицательная по отношению к жене. Маршал однозначно соглашается с версией НКВД о ее шпионской деятельности и этим самым выносит ей беспощадный приговор, вычеркивая Галину Антоновну из своей жизни. Хотя следствие по ее делу только началось и оно будет продолжаться до августа 1938 года, то есть до суда еще полгода, а Егоров уже подписывает жене смертный приговор, признав предательство супруги неоспоримым фактом.

Если в случае с женой Буденного мы видим, как муж, хотя и довольно пассивно, но все же пытается защитить ее перед всесильным наркомом Ежовым и желает сам разобраться в ее поступках и проступках, то в отношении Г.А. Егоровой такого не наблюдается. Из ее собственноручных показаний от 27 января 1938 года: «И вдруг… арест Ольги Стефановны. Таким убитым, как у нас на даче, я Семена Михайловича никогда не видела. У него слезы катились градом по щекам… Новый год (1938 й год. – Н.Ч.) мы встречали вместе у нас на даче. После ужина Буденный подсел ко мне и спросил, знаю ли я об аресте Ольги Стефановны. Я ответила утвердительно… Буденный меня предупредил, чтобы я была готова ко всяким неожиданностям…»^[513]

Егоров в своих письмах к Ворошилову несколько раз настойчиво утверждает, что с его стороны недовольства руководством партии, страны и армии никогда не было, что никаких планов и попыток сместить наркома ему и в голову не приходило. Действительно ли это так? Было ли недовольство в армии вообще и в высшем эшелоне ее командования в частности? Все ли были довольны стилем руководства наркома Ворошилова? В какой мере и форме оно проявлялось? Обратимся к такому источнику, хотя и весьма ненадежному, как показания арестованной жены маршала Егорова, данные ею 27 января (через две недели после ареста).

А ненадежен этот источник потому, что писала Г.А. Егорова свои показания, несомненно, по подсказке следователя. И тем не менее, доля правды в них имеется, особенно там, где речь идет о характеристике лиц в окружении ее мужа, их взаимоотношениях между собой. Поэтому мы и обращаемся именно к этой части показаний Галины Антоновны, тем более, что они во многом совпадают с другими документами на эту же тему. Ценность слов Г.А. Егоровой и в том, что это наблюдения человека, варившегося в придворном котле в течение 20 лет, взгляд женщины, острой в суждениях и оценках, знающей «кухню» среды высшего комначсостава Красной Армии не понаслышке. К тому же в ее показаниях имеются такие детали, которые, при всем своем желании, следователь подсказать просто не мог.

«…Разновременно я рассказывала Лукасевичу (послу Польши в СССР. – Н.Ч.) о существовавших группировках в рядах армии, враждебных настроениях среди отдельных лиц, рассказывала о недовольствах, проявляемых Тухачевским, Уборевичем, Якиром по отношению к Ворошилову, об их стремлении стать на место Ворошилова, на то, как каждый из них считал, он имеет основание: больше опыта, больше знаний. Рассказывала Лукасевичу, что существует вторая группировка Егорова – Буденного, которая стоит в оппозиции к Тухачевскому…»

Далее Г.А. Егорова дает характеристику М.Н. Тухачевскому: «Тухачевский – аристократ голубой крови, всегда весел, всегда в кругу дам, он объединял военную группу, шел, не сгибаясь, прямо к цели. не скрывая своей неприязни к руководству. Вся эта публика непризнанных талантов тянулась кверху, не разбирая путей и средств, все было пущено в ход – и лесть, и двуличие, и ничем не прикрытое подхалимство, но их честолюбивые замашки кем-то были распознаны, их не пускали, сдерживали, отбрасывали назад, они негодовали, и вот эта-то озлобленность просачивалась здесь в салонах, в кругу своих. Все это было видно невооруженным глазом…»

Что тут сказать? Хотя в целом Г.А. Егорова и оговаривает мужа, но здесь явно видится желание как-то выгородить, обезопасить его, свалив все беды, неурядицы, недовольства на арестованного и осужденного к тому времени М.Н. Тухачевского. Напомним, что писались эти показания еще до ареста маршала Егорова. Видно, как жена осторожно, но целеустремленно уводит Александра Ильича от дружбы с опальным Тухачевским, соединяя мужа в связку с Буденным. Так оно фактически и было на самом деле. Дополнительным стимулом к тому являлась дружба между Г.А. Егоровой и О.С. Михайловой-Буденной, а этого не могло иметь места, если бы их мужья питали антипатию друг к другу и занимали противоположные позиции в придворных группировках.

Характер показаний в отношении мужа у Галины Антоновны резко изменится после его ареста и дачи им обличительного материала против жены, с которым следователь не преминет ее ознакомить. В апреле 1938 года Г.А. Егорова становится другой: она уже не выгораживает мужа, а дает ему характеристику, еще более убийственную, нежели Тухачевскому и его окружению: «…Двуличие, двойственная жизнь, которую вели Егоров и лица, наиболее близкие к нему. Внешне они показывали себя как командиры Красной Армии, защитники революции, на деле же они были махровые белогвардейцы. Они шли с Красной Армией до поры до времени, но душа их была по ту сторону окопов, в стане врагов.

…Я спрашивала Александра Ильича, почему он при всей его показной близости к Сталину и пребывании в коммунистической партии ведет себя, как антисоветский человек. Егоров сказал тогда, что он и его друзья остаются офицерами, значит, людьми, которые с Советской властью примириться не могут… Егоров поощрял мои постоянные выезды на банкеты, где присутствовали иностранные послы, он знал о моих дружеских отношениях с Лукасевичем, которому я рассказывала на его вопросы об антисоветских взглядах Егорова, что эти взгляды разделяются также Бубновым и Буденным…»^[514]

Читателю, видимо, ясно, что многое из вышеприведенных показаний у Г.А. Егоровой было вырвано путем угроз, шантажа и обмана. Вполне возможно, что таких слов она вообще не произносила и написаны они фактически рукой следователя. А подписи арестованных в протоколах?.. На примере З.М. Федько и С.Л. Якир известно, как они появлялись, эти подписи…

Будучи арестован, маршал Егоров дал уличающие жену показания. Именно они фигурировали в качестве основного аргумента на заседании Военной коллегии 28 августа 1938 года, приговорившей Г.А. Егорову к расстрелу. Сама же она на суде виновной себя не признала, заявив, что от своих показаний, данных на предварительном следствии, решительно отказывается. А наличие в деле этих показаний объяснила тем, что она, ошеломленная своим арестом и арестом мужа, совсем потеряла голову и на допросах стала клеветать на себя и на других. На вопрос, почему ее муж дал уличающие ее показания, она ответить не смогла, заявив только, что Егоров говорит неправду. Вообще, это редчайший случай, когда муж оговаривал свою жену. Помимо Егорова, в этом отношении можно назвать разве что комкора Н.В. Куйбышева, предшественника маршала на посту командующего войсками Закавказского военного округа.

Галина Антоновна Егорова в 1956 году была полностью реабилитирована по всем пунктам предъявленного ей обвинения. Правда, посмертно.

Однако вернемся к вступительной речи Ворошилова на Всеармейском совещании жен комначсостава РККА. Какие прекрасные слова прозвучали из его уст, сколько тепла и заботы было заложено в них. Многие участники совещания искренне верили этим словам, считая себя на самом деле крепко защищенными со стороны партии, правительства и лично наркома обороны, Но вот наступил 37 й год и слова Ворошилова оказались легковесными и пустыми, никак не подкрепленными конкретными делами.