Ее торс прорисовался сквозь туман. Полные груди плавали на поверхности Созидалища, будто невиданные белые рыбы. Молока в них хватило бы на пятерых.
      От Кормилицы мягким ветерком потянулся импульс желания помочь. Животворное тепло усилило его до жажды, потом до полновесной страсти.
      Страх тут же исчез, сменился сначала спокойствием, потом слиянием.
      Нава глубоко вздохнула, коснулась ладонями напряженного живота и принялась тужиться. Сразу же новая волна схваток, неведомой еще силы, обрушилась на ее тело. И Нава не выдержала — закричала.
      В самый первый раз сравнить озеро с зеркалом Наве бы и в голову не пришло. Она словно бы спала, но все видела и замечала. Ведь в лесу нельзя иначе. Мама держала ее за руку, Наве оставалось только ноги переставлять. Она знала, что Молчун идет следом, и ей было совершенно не страшно. В случае чего он поколотит палкой толстую, которую Нава обозвала старухой, да и мама поможет, потому что это мама, хоть она сегодня и злая от жары, а то, что Наве показалось, будто мама с толстой заодно, так это просто показалось, мало ли что может показаться, когда не то спишь, не то не спишь, жаль только, что никак не повернуть голову и еще раз не сказать Молчуну, чтобы он не уходил, ведь он ее муж и должен защищать ее — хоть от воров, хоть от мертвяков, хоть от толстой толстухи…
      Раздавались какие-то голоса, и, кажется, один из них принадлежал Молчуну, а другой — толстой, но Нава ни слова не понимала. Потом сон словно бы отпустил ее, и она сумела обернуться и сказать, чтобы муж не уходил. Рядом с Молчуном стоял новенький мертвяк, но тут, похоже, его бояться не стоило.
      Маме и толстухе Навины слова не понравились, ее попросту поволокли в тростники, и это уже не понравилось Наве. Однако она чувствовала, что сопротивляться бесполезно, и лишь попросила, чтобы Молчун без нее не уходил. Пусть он ей не муж, раз этим не нравится, но она-то все равно его жена, выходила его, и он должен ее дождаться, даже Кулак бы дождался, а уж про Колченога и говорить нечего…
      Тростники обступили со всех сторон. Молчуна с мертвяком стало не видно. А потом откуда-то появилась толстая.
      — Снимай свою рухлядь, — сказала она, — и марш в воду.
      Нава поняла, что женщина назвала рухлядью ее, Навину, одежду. И это ей тоже не понравилось.
      — Сама ты рухлядь, толстая ты старуха, что ты цепляешься, как фиолетовая колючка, я с тобой и разговаривать не собираюсь, я с мамой разговариваю, а тебя бродилом полить…
      Толстая вдруг расхохоталась:
      — Боевая у тебя девчонка, милая моя. Славная получится подруга…
      Похоже, это были первые слова толстой, которые обрадовали маму, потому что она тоже улыбнулась. Однако Наве толстая попрежнему не нравилась…
      — Сама ты славная подруга, у тебя, наверное, ни дома не было, ни мужа, потому ты такая толстая и злая, и я слушать тебя не буду, я маму буду слушать, хоть ей Молчун и не понравился, но это от жары…
      — Снимай одежду, — сказала мама.
      Ее Нава послушалась.
      Одежду мама бросила на землю. Нава хотела подобрать, потому что одежду просто так на землю не бросают, ее надо разрезать и посадить, только тогда вырастет новая…
      — Оставь! — Мама взяла Наву за руку. — Идем!
      Они вошли в озеро, сделали несколько шагов, пока вода не дошла Наве до пояса.
      — Ложись! Во славу демиургу!
      Нава легла. И поняла: вокруг не вода. Потому что вода не бывает такой мягкой и ласковой; и от нее становится хорошо, но не так, как сейчас, будто мамина рука стала вдруг большой-большой и касалась не только руки, а всего тела, и даже лица, которое в воде не купалось… А потом к Наве пришел сон.
      Проснулась она другой.
      Мир вокруг сделался совсем не страшным. Лес вокруг был теперь — не родной дом, где можно было выращивать горшки, кормить Молчуна и болтать о разных разностях, бесконечно, бессмысленно, увлеченно, будто двигаясь по замкнутому кругу. И не обиталище многочисленных врагов, от которых следовало прятаться, — опасного мха, о котором Колченог говорил, что это и не мох вовсе; бородатых воров, вооруженных громадными суковатыми дубинами; ломконогих неуклюжих рукоедов; мертвяков, окрашенных в желтый, синий и прочие цвета радуги, какой тут никто никогда не видел, но о которой Нава отныне почему-то знала. Лес теперь был не лес, а слуга, послушный, непривередливый и опытный, готовый выполнить любые указания новой хозяйки…
      Нава приняла вертикальное положение, коснулась пальцами дна.
      — Добро пожаловать! — сказала мама. Она уже не держала дочь за руку.
      Вышли на берег бок о бок, как равные.
      — Добро пожаловать! — сказала толстая, держа в руках желтое мешковатое одеяние. Впрочем, теперь она для Навы толстой не была, просто в чреве женщины зрела новая жизнь. — Меня зовут Аля… Поздравляю тебя, милая! — Это беременная сказала уже Навяной маме. — Во славу демиургу, для зачатой от козлика она сверстана весьма недурно.
      Снова в Созидалище Нава оказалась через три года. В других-то озерах она купалась ежедневно, но в атом санитарно-гигиенических ванн не принимают.
      За прошедшее время случилось многое. Каждодневная работа с Воспитательницами сменилась первыми попытками управлять. Из лилового тумана выходили полчища Навиных творений — лесных ос, рукоедов, гиппоцетов, волосатиков. Сперва они получались неказистыми и неработоспособными, их приходилось возвращать назад, обращать в исходную протоплазму и переконструировать. Воспитательница терпеливо ждала, советовала, подправляла. Постепенно дело пошло на лад.
      В конце концов Нава прошла Испытание и включилась в общую работу.
      Время шло. Она приняла участие в десятках операций, проводимых Славными подругами в рамках проекта по перестройке Мира. Слуховая Сеть сообщала лесовикам о новых Одержаниях, Заболачиваниях, Больших Разрыхлениях Почвы, Спокойствиях и Слияниях. Иногда Слухачи принимали эту информацию от Славной подруги, которую по-прежнему звали Навой. Девушка не пожелала откликаться на новое имя, данное ей Воспитательницами, и в конце концов с этим упрямством смирились. В конце концов, имя — это только имя, а характер в управлении, сами понимаете, не последний фактор…
      Мама уже полтора года как отправилась в Южные земли, и Нава находилась теперь под руководством М-Али. Квалификация девушки достигла такого уровня, что Наву стали привлекать к операциям, проводимым в районе Белых скал. Сюда допускали далеко не всех, поскольку поля, генерируемые механическими творениями патернальной цивилизации, создавали большие сложности нормальным манипуляциям.
      Здесь Нава познакомилась с Ритой. Та сделалась неофиткой еще несколько лет назад. Ей не слишком удавалась работа с привычными Наве созданиями, зато беспрекословно подчинялись патернальные механизмы. Порой у нее бывали странные речи.
      — Чем отличается дерево от женщины? — спросила она как-то у Навы.
      — Многим, — сказала Нава, — У дерева нет мозга…
      — Дерево сначала пилят, а потом валят, — оборвала ее Рита. — А женщину сначала валят, потом пилят. — Она усмехнулась. — Это их юмор. — Она всегда называла обитателей Белых скал местоимениями — они, их, им…
      Нава ничего не поняла. И спросила, чтобы молчанием не выдать свою тупость:
      — А чем отличается дерево от Славной подруги?
      Усмешка сползла с Ритиного лица, как туман с Холма.
      — Ничем! — сказала Рита. И ушла.
      Она была странной, но именно от нее поступала информация о «биостанции», одном из лесных форпостов, организованных людьми Белых скал. Именно из-за нее Нава в первый раз вспомнила о Молчуне — она неоднократно слышала от бывшего мужа слово «биостанция», хоть и не понимала тогда его значения.
      Чуть позже девушка познакомилась и с Б-Алей. Б-Аля сумела проникнуть в самое сердце Белых скал, оседлав тело одной из местных женщин. Время от времени резидентша появлялась в лесу. Впервые Нава увидела ее в сопровождении М-Али и была потрясена внешним сходством женщин. Позже ей объяснили, что внешнего сходства никакого нет, просто это одна и та же Аля, живущая в разных условиях. А когда Нава заявила, что не понимает, как такое может быть, признались, что и сами не понимают. Есть М-Аля и есть Б-Аля — так решил демиург, создавший мир, к нему и обращайся с вопросами…
      Информации, которую приносила в лес Б-Аля, цены не было. Резидентша делила постель с Директорами Управления (так люди Белых скал называли свое сообщество). Неудивительно, что все решения Директоров сразу становились известны Славным подругам, и те встречали козликов во всеоружии, обращая любые Искоренения, Изучения либо Инженерные проникновения в Разрыхление, Спокойствие и Слияние.
      Слушать Б-Алю было интересно. В ее устах деятельность Управления была покрыта мистической тайной, которая к концу рассказа оборачивалась непроходимой тупостью и абсолютной бесполезностью, чего только и можно было ожидать от Белых скал с их распутством и привнесением порядка…
      От Б-Али же Нава узнала, что значит — делить постель с Директором. Оказывается, проделывать это можно было, как правило, с козликом (хотя и не обязательно); все прочие деления Б-Але не нравились, хотя в «недрах Управления» и существовали…
      Тогда Нава вновь вспомнила Молчуна. Правда, в деревне деление постели называлось по-другому.
      …Ты почему не рожаешь? — спросил тогда старик. Сколько с Молчуном живешь, а не рожаешь. Все рожают, а ты нет. Так поступать нельзя…
      Б-Аля тоже не рожала. Вместо нее детей вынашивала М-Аля. Как это происходило и почему — тоже никто не знал. Спроси у демиурга, милая!
      За три года М-Аля родила трех дочерей — козлики у Славных подруг не зачинались — и ходила с четвертой.
      Потом Нава вдруг поняла, что детей вынашивают и другие подруги, те, кто никак не мог попасть на Белые скалы.
      — Они что? — спросила Нава М-Алю. — В деревни ходят? Или к ворам?
      — Ты хочешь ребенка, милая? — спросила подруга.
      — Да.
      Созидалище было еще более теплым, чем в первый раз. Теплым и упругим. Таким был Молчун, когда Нава спала у него под боком в деревне, а старик сидел за столом и ждал, пока они проснутся и накормят гостя…
      На этот раз Нава даже не скидывала привычного желтого одеяния, улеглась на поверхности и закрыла глаза.
      Вначале ничего не происходило. Потом погруженные в Созидалище ушные раковины стали вдруг различать невнятный шорох. Будто кто-то нашептывал Наве что-то ласковое и необходимое. Как теплый дождь после Разрыхления…
      Вновь вспомнилась деревня. Там Наве никогда ничего не нашептывали — что возьмешь с Молчуна, который ее за дочку считал, а не за жену!.. Но теперь ей было ясно, что жизнь ее была лишена главного.
      От мысли этой — и от теплоты снаружи — родилась теплота внутри, внизу живота, там, где сходятся бедра и куда открывается лоно.
      Было странно, однако восхитительно. И всецело-восторженно. Это был не тот восторг, когда из ее рук впервые вышел полноценный рукоед, — это было нечто, сравнимое с тогдашним чувством по сути, но несравненное по глубине. Все равно что матерый прыгун рядом с грибом-мизинчиком…
      А потом Нава почувствовала, как внешняя теплота проникла внутрь лона, соединилась с теплотой внутренней. Нельзя сказать, чтобы это было приятно. Во всяком случае, по рассказам Б-Али, с козликами получалось до наслаждения, до бурного содрогания, до растворения друг в друге… Здесь же если и было растворение, то сродни поливанию зеленого ползуна бродилом.
      Потом все кончилось.
      А через месяц дочь впервые шевельнулась у Навы под сердцем.
      Когда раздался первый крик, Нава наконец расслабилась и затихла. Измученная плоть отдыхала. Но оказалось, что душе не до отдыха.
      Оказалось, невозможность прижать ребенка к собственной груди доставляет не меньше страдания, чем сам процесс рождения.
      — Дай мне ее! — прошептала она.
      — Нет! — сказала Кормилица твердо. — Ты свою задачу выполнила. Теперь моя очередь, во славу демиургу!
      Ротик обмытого ребенка уже терзал ее левый сосок.
      Кормилица была права — дочь отныне матери не принадлежала. И лет через пятнадцать, встретившись, они даже не узнают друг друга. Каждый должен заниматься своим делом: одни рожать, другие выкармливать, третьи воспитывать. Так устроен мир, и все претензии, пожалуйста, к демиургу.
      Наву закачали легкие волны — Кормилица уносила ребенка.
      — Подожди! — прошептала Нава. — Дай мне посмотреть на нее…
      — Нет, милая! — сказала Кормилица. — Дольше прощаться, больше плакать.
      Она скрылась в тумане, и покачивающие родильницу волны постепенно угасли. Потом на свет явился послед, и ласковая теплота проникла в ее лоно, залечивая травмированную плоть. Ведь через неделю Наве предстояло снова погрузиться в Созидалище, а еще через девять месяцев сегодняшний процесс должен был повториться. Для освоения мира требуется много подруг…
      Потом Навино тело всплыло, улеглось на поверхности, и это означало, что теперь можно выйти из озера.
      На берегу ее встретила М-Аля.
      — Поздравляю с первенцем, милая! Во славу демиургу!
      В ее голосе не было радости и восхищения.
      Нава не ответила. Она думала о том, что в деревне бы травмированную родами плоть залечивало время. Но зато можно было бы кормить ребенка собственной грудью. А Молчун, уже впущенный повитухой в дом и успевший взглянуть на сморщенное личико ребенка, суетился бы вокруг Навы, радуясь и восхищаясь.
      Через три дня Нава ушла от Славных подруг.
      Оранжевый серв нес ее на руках, оставляя за собой белесые полосы остывающего пара.
      Вокруг шла обычная лесная жизнь. С гудением проносились мимо рои ос и пчел. Перебирая шестью лапами, проскочил голубой паук. В передних он нес личинку изварочника. Где-то ревел гиппоцет, отпугивал от творильницы кого-то из лесовиков. Через некоторое время путь пересекли ее питомцы. Цепочка белесых созданий, перебирая ложноножками, колонной направлялась к ближайшему озеру. Люди с Белых скал почему-то называют питомцев щенками. Как некоторых из своих детей…
      А затем лес вокруг начал трансформироваться.
      Со всех сторон серва обступили неактивные прыгуны. Обычные звуки затихали, сменялись негромким шелестом, но это шелестели не деревья. Потом шелест тоже увял, взамен донеслось однотонное гудение. Впереди справа возникло вдруг облако лилового тумана. Из него выросли бурые лианы толщиной с человеческую руку, переплелись, протянулись поперек дороги. Это было похоже на забор, созданный людьми с Белых Скал в том месте, где дорога, сбегающая от Управления, достигала леса…
      Одну такую лиану серв разорвал бы легко, но их было пять.
      Пришлось повернуть серва налево и заставить его перейти на скольжение.
      Однако лианы были быстрее. Они умчались вперед, достигли высоченного крапоида, обвились вокруг ствола и поменяли направление роста под прямым углом.
      Тогда Нава остановила серва, спустилась на траву и поднырнула под нижнюю лиану.
      Тут же сзади послышался скрип. Прыгуны начали корчиться, собираясь перескочить вперед.
      Нава заставила их утихнуть.
      Тогда среди деревьев замелькали голубые, лиловые, алые фигуры. Скользящие сервы приблизились к Наве, взяли ее в кольцо. Она переключилась на управление, превратила в исходную протоплазму одного серва, второго, третьего… Но разноцветных фигур становилось все больше. В плотных облаках пара скрылись деревья и лианы, исчез родной оранжевый серв. С таким количеством противников не справилась бы и М-Аля.
      И Нава сдалась, позволила ближайшему серву взять себя на руки.
      Ее встретила не только прямая руководительница. Здесь же оказалась мама. И Рита с биостанции. И даже Б-Аля — наверное, на Белых скалах тоже была ночь, и очередной Директор спал.
      — Что случилось, милая? — спросила М-Аля. — У тебя нет никаких заданий в районе Паучьего бассейна. Как ты там оказалась?
      — Онм часто оказываются не там, где надо, — сказала Рита, ни к кому не обращаясь.
      Не будь здесь мамы, Нава бы соврала. А так — просто промолчала.
      — Оставьте нас с нею наедине, — попросила мама, когда стало ясно, что ответа не дождешься.
      Обе Али и Рита удалились в сторону Созидалища, скрылись в тростниках.
      — Ты пыталась сбежать?
      — Да, — сказала Нава.
      — Почему?
      — Хочу видеть Молчуна. Мой муж — Молчун. Ты сама говорила, когда он привел меня сюда, что потом я приду к нему.
      — Я сказала: «Если захочешь…»
      — Ну так я захотела!
      — К этому козлику?! — Было видно, что мама растерялась. — Он же не защищен. Он скоро сгниет. Или растворится.
      — Я защищу его.
      Мама растерялась еще больше.
      — Так нельзя. Это помешает очередному Одержанию. «Так поступать нельзя», — вспомнила вдруг Нава. Эти слова произнес старик накануне дня, когда мы с Молчуном ушли из деревни. «Так поступать нельзя. А что такое „нельзя“, ты знаешь? Это значит: нежелательно, не одобряется, значит, поступать так нельзя».
      Она словно бы увидела перед собой старика. Как он шумно, с хлюпаньем, нюхает содержимое горшка… Настоящий козлик, грязный и вонючий. Но Молчун не такой. Он тоже иногда бывал грязным и вонючим, вот только у него все было можно… Впрочем, нет, не все! Но не важно! Просто он был Молчун, а не старик, не мама и не М-Аля! Эти чужие, а он был свой. Хоть и чужой…
      — Ваши Одержания и ваши «нельзя» я видела в пасти у рукоеда!
      У мамы отвалилась челюсть.
      — Это не слишком вежливо по отношению к тем, кто тебя обучил.
      — Я не напрашивалась! — Нава подошла к матери и дотронулась до ее руки.
      Рука была холодной, как вода в Ключевом пруду.
      — Мама, я хочу к Молчуну. Отпустите меня!
      Тут же из тростников появились Али и Рита.
      — Он же ненавидит всех нас, твой Молчун! — сказала М-Аля. — Он думает о женщинах как о толстых сонных равнодушных дурах…
      — Неправда, он не мог так говорить.
      — Он и не говорил. Он так думал.
      — Подожди! — прервала двойняшку Б-Аля и повернулась к Наве. — Чем ты не довольна, милая? — В голосе резидентши послышались резкие нотки. — Славные подруги служат прогрессу. Старый мир разложился, исчерпал себя. На смену идет новый, избавленный от недостатков. Мы все стажерки на службе у будущего.
      — Главный их недостаток — хотеть от будущего того, на что бы никогда не решились сами, — сказала Рита, ни к кому не обращаясь.
      Нава вздохнула. Они ничего не понимали. Они ничего не хотели понять. Им доставляло удовольствие спать с кем попало — хоть с Директором, хоть с Созидалищем. И мама была не лучше, она давно уже все забыла. А ведь наверняка любила отца…
      — Это не мое будущее! — сказала Нава. — Я не желаю быть стажеркой у такого будущего! Если любить, кого желаешь, и рожать от любимого — недостатки, я предпочитаю жить вдали от прогресса, в мире с недостатками.
      — Не удастся, милая! — отрезала М-Аля. — Демиург не позволяет такого! От нас просто ничего не зависит.
      — Где он? — Нава повернулась к маме.
      — Кто?
      — Демиург. Где его найти?
      Мама онемела.
      — Демиург везде, — сказала М-Аля. — В тебе, во мне, в каждом дереве
      — Когда они хотят невозможного, — негромко сказала Рита, — они молятся своему богу.
      — Демиург везде, — повторила М-Аля. — Он знает обо всем. И если бы что-то было неправильно, он бы давно все усовершенствовал!
      На этом разговор и завершился.
      Нава сделала еще две попытки сбежать. Обе закончились ничем. Лианы, прыгуны, сервы… Бесед с нею больше не вели.
      Тогда она решила утопиться. Бросилась в Паучий бассейн и попробовала захлебнуться. Не тут-то было — вода (вернее, то, что прикидывалось водой) всячески избегала ее рта.
      На следующий день Нава вырастила тонкую и прочную лиану с очень гладкой скользкой кожицей, привязала один конец к толстому суку гигантского лапуна, сделала петлю на другом конце… Лапун не был прыгуном, это было неподвижное дерево, но монументальный сук согнулся под тяжестью ее тела с легкостью травинки, распластался по траве. Даже надеть петлю на шею не успела!
      Творильница была последней надеждой. Это был безотказный организм, превращавший в протоплазму что ни попадя. Рита рассказывала, как на ее глазах одна из творильниц сожрала металлический «мотоцикл». А человеческое тело — не металл…
      Нава специально выбрала момент, когда у творильницы заканчиваются роды. В этот момент организм наиболее активен, и надо только угодить в центр бушующей, истекающей соком плоти.
      И она угодила.
      Но за мгновение до этого творильница, странно хлюпнув, покрылась мягкой упругой травой, какую Славные подруги выращивали ночью для постелей, и трава приняла тело женщины в ласковые объятия.
      Все было тщетно — лес не желал Навиной смерти. Вернее, ее не желал демиург. И потому умереть было невозможно.
      Желая невозможного, они молятся своему богу, вспомнила вдруг Нава. Молиться она не умела, просто крикнула в кроны деревьев:
      — Послушай, почему ты так жесток? Ведь ты все понимаешь и все можешь. Так помоги мне!
      Ответом ей был привычный голос леса — шелест листьев, жужжание насекомых, прерывистый шорох, с каким удалялся к Паучьему бассейну выводок только что родившихся питомцев… В мире ничего не изменилось. Демиург ее не слышал или не-хотел отвечать.
      Пришло разочарование, потом печаль. И наконец — тоска.
      — Послушай!..
      Нет ответа.
      — Помоги!
      Молчание.
      — Ты не должен так поступать со мной! Заставь их отпустить меня!
      Лишь шорох леса…
      — Помогите! — закричала Нава. — Хоть кто-нибудь! Хоть кто-ниб…
      И осеклась — на нее смотрели.
      Взгляд словно прожигал ее.
      Нава оглянулась.
      За спиной, рядом с заросшей творильницей, висел в воздухе козлик средних лет. Поза его казалась странной — он как будто бы сидел на чем-то невидимом. У него было крупное тело, седеющая борода и залысины на лбу. Он казался похожим на вора, потерявшего свою дубину, но Нава сразу поняла: это демиург. Ни один лесовик и даже человек с Белых скал не мог возникнуть здесь вот так, из ничего. Даже для управляющих Славных подруг требовался лиловый туман.
      Как ни странно, Нава не испугалась. Чего пугаться? Что он ей может сделать? Убьет?.. Подумаешь! Так жить — все равно незачем!
      Демиург молча смотрел на нее. Потом поднял руки и пошевелил согнутыми пальцами — будто проскакал ими по невидимой поверхности.
      Рядом с ним возникла беременная женщина в странной одежде, подчеркивающей округлость ее живота. Подобную одежду — правда, более узкую — носила Б-Аля (она называла ее «платьем»). Платье было голубого цвета, а женщина ничем не напоминала резидентшу. И вообще не была Славной подругой, это Нава поняла сразу.
      — Хау ду ю ду? — произнесла женщина. Замолкла, оглянулась в сторону демиурга.
      Тот вновь пошевелил согнутыми пальцами.
      — Здравствуй! — Незнакомка сделала шаг к Наве. — Не бойся! Меня зовут Гута.
      — Здравствуй! — сказала Нава. — Я не боюсь… Ты — жена демиурга?
      Гута улыбнулась:
      — Нет. Я — его голос. Иначе ты ничего не услышишь. — Она замерла на секунду и продолжила совсем другим голосом: — Я услышал тебя, Нава. Чего ты хочешь?
      — Я хочу к Молчуну! И не хочу жить с мамой и другими Славными подругами.
      — Почему?
      — Потому что они похожи на своих собственных сервов. — Нава вдруг вспомнила слово из той, деревенской жизни. — Похожи на мертвяков… Если ты поняла… понял, что я имею в виду.
      — Я понял, — сказала Гута.
      — А это правда, что демиург, создавший наш мир, запрещает мне жить, как хочется?
      — Сомневаюсь… — Гута положила руки на круглый живот. — Я знаю вашего демиурга. Он добр к своим героям. Но, к сожалению, всякий демиург властен над своим миром лишь в процессе его создания. Потом мир начинает жить сам по себе. А обитатели его с удовольствием перекладывают свою вину на создателя. Это проще!
      — Так измените мир вы.
      — Я не могу менять созданное не мной.
      — Не можете, потому что не способны?
      Демиург явно хотел возмутиться. Но не возмутился.
      — Не могу, потому что не могу, — проговорил он после долгого молчания. — Да простит меня твой демиург!
      — А вы возьмите ее в мир, созданный вами, — сказала вдруг Гута.
      Нава стояла на берегу озера, ничем не похожего на Созидалище. В песчаный берег плескались волны. Они были из воды. В таком озере было невозможно непорочное зачатие.
      Справа берег был покрыт растениями, похожими на тростник, но с коричневыми шишками на верхушках. Слева росли высокие деревья, листья у них были похожи на зеленые иголки. На противоположном берегу смотрелись в воду разноцветные, взмывающие в небо здания. Над ними вились похожие на стрекоз машины, а еще выше висело ослепляющее солнце. От него в глазах рождались темные пятна.
      — Здравствуй, Нава! — донесся сзади голос.
      Нава стремительно обернулась, но никого не увидела: мешали темные пятна. Они прыгали и гонялись друг за другом.
      — Как ты выросла! — На плечи Наве легли тяжелые руки.
      Это была тяжесть, ради которой стоило бросить ласковую теплоту Созидалища.
      А потом темные пятна перестали гоняться друг за другом, и Нава увидела лицо Молчуна. Глаза его радовались и восхищались.
      — Здравствуй, Кандид! — Нава закрыла глаза. И, тая от нежности, всем телом прижалась к мужу.
      Счастье длилось несколько секунд. Потом Нава почувствовала, как муж отодвинулся от нее. Удивленно открыла глаза. И отшатнулась: рядом с нею стоял не Кандид.
      — Прости! — Демиург снял руки с ее плеч. — Я не должен был так поступать. Прости!
      — В чем дело? — Нава сделала шаг назад. — Где Гута? И Молчун?
      Хорош демиург, подумала она. Все они такие: лишь бы к чужой жене прислониться!..
      — Гута нам тут не нужна, — сказал демиург. — Здесь ты меня услышишь и без Гуты… Я вовсе не хотел к тебе прислоняться. Я хотел помочь…
      — Где Молчун? — В голосе Навы зазвенели льдинки.
      — Его нет. — Демиург развел руками. — Он не желает покидать свой мир. И я над ним не властен. Я могу помочь только тому, кто хочет… — он замялся, — сбежать. А он не хочет…
      — Не верю… — Нава запнулась и некоторое время смотрела бородачу в глаза. Пока не убедилась, что тот не лжет. — Что же мне делать?
      — Не знаю, — сказал демиург.
      Нава отвернулась, посмотрела на город за озером. За Созидалищем?..
      Город был прекрасен. И вьющиеся над зданиями машины были красивы. Здесь, наверное, тоже был мир прогресса. Но и этот прогресс был для Навы чужим. Потому что не было Молчуна.
      — Я могу отправить тебя назад, — сказал демиург. Нава обернулась:
      — К Молчуну?
      — Увы, нет. В твой мир. А уж к Молчуну… — Бородач не договорил.
      Повисло тягостное молчание.
      — Что это за машины? — спросила Нава, чтобы нарушить его. — Там, над городом…
      — Джамперы.
      — У людей с Белых скал такие же?
      — Нет. У них пилящие комбайны искоренения.
      Нава не поняла, но переспрашивать не стала.
      — Что ты решила? — осторожно спросил демиург.
      — А ведь вы способны, — сказала вместо ответа Нава. — Эта ваша Гута сродни мне…
      — Славные подруги догадливы. — Демиург грустно улыбнулся. — Я не могу… Что ты решила?
      Раздумья были сродни неподвижному прыгуну. Или беззубому гиппоцету.
      Нава с сожалением посмотрела на город:
      — Я согласна.
      И тут же здания поплыли, размазались. Исчезли джамперы, погасло голубое небо, расплылось мутным пятном солнце. Кругом возникла серая пустота.
      — Счастья тебе! — послышался откуда-то грустный голос демиурга. — И не отяготиться им!
      Нава промолчала: этот тип был ей уже ненавистен. Не оправдавший надежд. Муж, объевшийся груш… Ошибка. Как неподвижный прыгун. Или беззубый гиппоцет.
      — Все равно я добьюсь своего! — крикнула Нава в пустоту.
      Ответа не было.
      А потом пустота стала рассеиваться. Словно туман над Созидалищем. И когда рассеялась окончательно, рядом с Навой, источая полосы белесого пара, стоял и ждал приказаний голубой се… мертвяк.
      — Все равно я добьюсь своего, — повторила Нава. — Да простят меня демиурги!
      И превратила мертвяка в исходную протоплазму.

Елена Первушина
ЧЕРНАЯ МЕССА АРКАНАРА