Тайны Англии

И сторонников старого культа стали преследовать, именуя колдунами и ведьмами. Вступление в 1603 году на престол Якова I, старавшегося возродить веру в божественность монарха, уже не встретило былой поддержки, а более энергичные попытки Карла I даже привели к его низложению и казни. Стюарты не получили твердой опоры даже в Шотландии, откуда они были родом, так как там долгое отсутствие королей, занимавших одновременно английский престол и пребывавших в Лондоне, также подорвало позиции старой религии.

По ритуалу искупительную жертву следовало приносить один раз в семь лет. Поскольку же было неудобно так часто менять монархов, возник довольно рано институт «заместителей». Обычно жертву приносили, когда возраст короля или время его правления были кратны числу 7 (иногда — 9). Жертвы редко требовались до того, как монарху исполнится 35 лет. Наибольшее число таких жертв приходится на год, когда король достигал 42-, 49— или 56-летнего возраста. Ритуальные казни, когда монарху исполнялось 63 года, являлись редким исключением по той простой причине, что только четыре английских короля перешагнули этот возраст (Генрих I, Эдуард I, Эдуард III и Елизавета I). Казнь приурочивали к «магическим», «священным» месяцам в языческом культе — февралю, маю, августу, ноябрю (чаще — к февралю и августу). Во время казней толпа громко стенала, части разрубленного палачом трупа выставляли на обозрение в различных районах страны. Не менее характерно, что многие осужденные покорно шли на казнь как на заклание, вместе с тем до конца отрицая возведенные на них обвинения — по поверью, невиновность жертвы была необходима, чтобы искупить грехи всего королевства.

В судебные процессы против «заместителей» иногда вовлекали и других лиц, чтобы получить — точнее, вырвать у них — нужные признания против главного обвиняемого. Эти лица могли быть отправлены на плаху или избежать смерти, если их помилование не мешало казни «заместителя». Так, придворных, обвиняемых в преступной связи со второй женой Генриха VIII, Анной Болейн, казнили, поскольку признание их виновными было необходимо для вынесения обвинительного приговора королеве.

Как же, рассуждает М. Мэррей, следует отличать «заместителей» от других осужденных на казнь жертв политических процессов? «Заместителей» нетрудно обнаружить по явной ложности выдвигавшихся против них обвинений, по тому, что они никак не могли быть врагами царствовавшего монарха. Их приговаривали к смерти формально за тягчайшие преступления, их владения конфисковывались в пользу короны, но проходило несколько лет или даже месяцев, и эти владения возвращались наследникам осужденных. Труднее определить критерии выбора, а также кем производился выбор искупительной жертвы. В одних случаях его осуществлял сам король, в других — придворные, тайно наделенные такими полномочиями. Так, например, было в Шотландии, когда в 1566 году вооруженные лорды ворвались ночью в королевский замок и убили секретаря Марии Стюарт — итальянца Давида Риччио.

Иногда жертва заранее знала уготованную ей участь. Иначе как объяснить известные пророческие слова Жанны д' Арк, что она вряд ли проживет больше года? Анна Болейн, кажется, тоже сознательно шла навстречу своей судьбе и поднялась на эшафот, как сообщали современники, «в радостном настроении». Однако в других случаях от жертв скрывали, что их ожидает. Некоторые «заместители» признавались в приписываемых им преступлениях. Даже все процедуры варварской «квалифицированной» казни, вроде вырывания палачом у еще живой жертвы внутренностей, не ставили целью причинить дополнительные мучения, а имели символическое значение. Только позднее такую казнь стали применять к обычным преступникам.

М. Мэррей приводит многочисленные примеры из английской истории, призванные доказать правильность ее теории. Она упоминает, что король Иоанн Безземельный скончался в 49 лет, а Генрих V — в августе и 35 лет от роду. Исследовательница пытается найти ритуальные жертвы среди множества казненных во время династических войн Алой и Белой розы. М. Мэррей стремится также объяснить и знаменитое убийство принцев — сыновей Эдуарда IV. Если в этом злодеянии был повинен не их дядя Ричард III, а его соперник Генрих VII Тюдор, то оно могло произойти только после победы Генриха в битве при Босворте, в 1485 году, когда новому королю было 28 лет.

Искупительными жертвами являлись, по мнению М. Мэррей, и жены Генриха VIII, казненные им якобы за неверность. Генрих женился на Анне Болейн, когда ему было уже за сорок. Если была бы хоть доля правды в выдвинутых впоследствии обвинениях против Анны, то это не могло пройти мимо властей еще до того, как король сочетался с нею браком. Между тем сведения, порочащие честь королевы, — это признают большинство историков, — стали распространяться только после ее ареста. Генрих VIII считал, что раз у его первой жены, Екатерины Арагонской, рождались мертвые дети (кроме дочери Марии — будущей королевы Англии), это было явным знамением необходимости искупительной жертвы. Екатерина не пожелала выполнить эту роль. А поскольку она была родственницей императора Карла V, нельзя было прибегать к насильственным мерам. Пришлось поэтому искать другую «заместительницу». Характерно, однако, что и после развода с королем Екатерина постоянно опасалась отравления.

Выбор не случайно пал на Анну Болейн. Она родилась в Восточной Англии, где были особенно сильны остатки старой веры. Она была из рода Говардов, про который французский посол Фенелон заметил: «Они подвержены тому, чтобы их обезглавливали, и не могут избежать этого, ибо происходят из племени, предрасположенного к такой участи». Это замечание французского посла М. Мэррей выдает за свидетельство того, что Говарды были «жертвенным родом», из которого избирались «заместители». Действительно, после Анны многие Говарды сложили голову на эшафоте.

Роковым для Анны Болейн был 1533 год, когда Генриху VIII исполнилось 42 года — число, кратное магической цифре 7. Однако год прошел благополучно, так как у королевы родилась дочь — будущая Елизавета I. Когда же в феврале 1536 г.

Анна родила мертвого ребенка, это могло укрепить Генриха в убеждении, что настало время для принесения искупительной жертвы. В апреле группа членов тайного совета стала собирать доказательства «вины» королевы. Любопытно, что об этом не был поставлен в известность архиепископ Кранмер — высший сановник англиканской церкви, хотя он также состоял членом тайного совета. Вероятно, эта предосторожность была принята потому, что Кранмер отрицательно относился к сохранившимся остаткам язычества.

В обвинительном акте указывалось, что Анна Болейн будто бы замышляла покушение на жизнь Генриха VIII, но главное было доказать нарушение ею супружеской верности, устоев нравственности. По поручению короля Кранмер посетил осужденную и имел с нею беседу наедине, содержание которой оставалось в тайне. Однако на следующий день архиепископ Кранмер председательствовал на церковном суде, который объявил недействительным брак Генриха и Анны. Как объяснил Кранмер, королева сообщила ему факты, убедившие его, что этот брак не мог быть подлинным супружеским союзом. Историки давно гадали, что скрывается за этими словами архиепископа. Некоторые считали, что Анна призналась, будто была уже замужем до вступления в брак с королем. Но возможно и другое предположение — королева заявила о своей приверженности старой религии и тем самым в глазах Кранмера становилась «ведьмой», недостойной не только быть супругой монарха, но и вообще оставаться в живых. Королеву казнили 19 мая, на двадцать восьмом году правления Генриха VIII.

По мнению М. Мэррей, об участи, ожидавшей Анну, было известно не только ей самой, но и Екатерине Арагонской, главному министру Уолси и канцлеру Томасу Мору, которые за несколько лет предсказали казнь второй супруги короля.

Как известно, после смерти Анны Генрих женился на Джен Сеймур, которая умерла при родах. Ее сменила Анна Клевская, а ту — близкая родственница Анны Болейн — тоже из «жертвенного» рода — Екатерина Говард. И ее обвинили в неверности, только при подготовке процесса были учтены ошибки, допущенные при составлении обвинительного акта против Анны Болейн, устранены явные противоречия. Суд над Екатериной и казнь состоялись, когда королю было 49 лет — опять число, кратное 7. В целом же судьба Екатерины Говард была копией той, которая за несколько лет до этого была уготована Анне Болейн. М. Мэррей приводит перечень совершенно совпадающих событий из жизни этих двух жертв Генриха VIII: обе королевы принадлежали к «жертвенному» роду; были фрейлинами «предшествующей» супруги короля; вступили в брак после развода короля; не было никаких сведений об их прежней «распутной» жизни до тех пор, пока не потребовалась искупительная жертва; в обоих случаях следствие начинал тайный совет; король получал конфиденциальную информацию о своей жене; король тайно покидал дворец Хемптон-корт, после чего королеву арестовывали по обвинению в супружеской неверности; судили сообщников, причем один из них «признавался»; специально осуждали ближайших родственников обвиняемой (брата Анны Болейн; леди Рочфорд при суде над Екатериной Говард); королеву судил парламент; королева отвергала основное обвинение; казнили сообщников; казнь самой королевы приурочивалась к жертвенному месяцу; осужденная спокойно шла на смерть, объявляя о своей невиновности и уверенная, что попадет на небо; придворные дамы сопровождали королеву до эшафота и после казни уносили тело и отрубленную голову; при известии о том, что казнь состоялась, король выражал бурную радость; молва утверждала, что обвинение было сфабриковано.

Наряду с семеркой магическое значение, по мнению М. Мэррей, придавалось числу 13 (Господь и его двенадцать апостолов; кстати, остается непонятным, почему этому христианскому представлению должны были следовать приверженцы языческого культа). Во многих важных политических акциях, полагает она, действовали группы в 13 человек или кратные этому числу. Участники того или иного заговора, кавалеры ордена Подвязки, члены тайного совета, судившие Анну Болейн, составляли либо группу в 13 человек, либо число, кратное этой цифре. Точно так же обстояло дело и с участниками ведовского шабаша.

Аналогичное объяснение М. Мэррей пытается дать и многим другим политическим процессам второй половины XVI и первой половины XVII в. и даже суду над Карлом I, который во время Английской революции был обезглавлен по приговору парламента как «тиран, изменник, убийца и враг государства». Правда, в этом последнем случае М. Мэррей высказывает сомнения, но только потому, что Карл был казнен 48 лет от роду — цифра, не кратная 7. Вместе с тем Кромвелю, фактическому главе государства, тогда исполнилось 49 лет, и, возможно, уже король выступал теперь в роли «заместителя». Лаже смерть Карла II в 1685 году от апоплексии, как считает М. Мэррей, была формой искупительной жертвы.

Карл заболел 2 февраля, в жертвенный день, но агония продолжалась до 6 февраля. На смертном одре король произнес известную фразу, извиняясь за то, что использовал слишком много времени для умирания. Карл умер на 35-м году правления (снова число, кратное семи) — роялисты считали, что он царствовал с момента казни Карла I, с 30 января 1649 года, и т. д.

В арифметических подсчетах М. Мэррей немало ошибок. Но главная слабость ее аргументации, конечно, не в этих погрешностях. Ее доводы повисают в воздухе по той простой причине, что нет буквально ни одного прямого свидетельства источников о сохранении языческого культа или тем более обычая приносить человеческие жертвы богу плодородия. Косвенные же намеки, которые пытается обнаружить М. Мэррей, легко объяснимы и без ее теории. Вырванные пытками признания «ведьм» не являются доказательством. Что же касается признания божественности королевской власти и ее носителя, наделения монарха сверхъестественными способностями исцелять болезни путем прикосновения руки и т. п., то такие суеверия вполне органически вписывались в средневековое христианство, несмотря на их частично языческое происхождение. Для каждой казни, о которой упоминает М. Мэррей, были свои причины; то или иное поведение обвиняемых на суде и на плахе определялось мотивами, отличными от приверженности «дианическому культу».

Пытка и самооговоры были главными орудиями фабрикации «доказательства» существования ведовского культа. Имеется сколько угодно свидетельств того, что единообразие показаний, дававшихся подсудимыми, было предопределено строгим единообразием задававшихся вопросов и пониманием жертвами, каких ответов ожидают от них судьи и палачи.

Проверка источников, которые использовала М. Мэррей, показала, что она при цитировании отбирала лишь «правдоподобные» детали шабаша, заботливо опуская сопровождавшие их «признания» обвиняемых в том, что они рожали от дьявола жаб и змей и т. п. (Как бы взамен этих умолчаний М. Мэррей радует читателя утверждениями, что даже детские хороводы и прошедший победно по всем странам вальс берут начало от танцев на шабаше…)

Итак, нигде не было найдено убедительных материальных свидетельств практики ведовского культа. В этом смысле лучшим доказательством несостоятельности основного утверждения М. Мэррей является отчет члена верховного совета испанской инквизиции Алонсо Саласара де Фриаса. Инквизитор был направлен из Мадрида в Лонгроно после состоявшегося там большого аутодафе для расследования обстоятельств дела. Саласар представил отчет на 5000 (пяти тысячах!) страниц о допросах 1802 покаявшихся и прошенных «ведьм» и «колдунов»; 81 ведьма отрицала свою вину, остальные, по мнению инквизитора, сделали бы то же, если бы верили его обещаниям и не опасались, что их объявят вновь впавшими в ересь.

Еще за три века до появления книги Мэррей, как бы отвергая содержавшиеся в ней доводы, Саласар отрицал возможность того, что ведьмы, двигаясь пешком по земле, собирались на шабаш. Секретари Саласара дежурили на месте, где якобы производились ночные сборища, и не обнаружили там ни людей, ни злых духов. Инквизитор пришел к выводу, что многие признания, особенно детей, — результат душевной болезни. Саласар подробно описывает, как вымогались фальшивые признания, и на основании проведенного им повторного следствия доказывает их ложность. А ведь член Супремы был именно тем лицом, которое имело возможность получать сведения из первых рук. Доклад этого инквизитора, какими бы политическими мотивами он ни вызывался, уже сам по себе вполне опровергает гипотезу, защищаемую Мэррей. Несмотря на внешние признаки научности, эта теория — такой же свод вымыслов, как и протоколы ведовских процессов, являвшиеся главным источником для книг М. Мэррей о «ведовском культе в Западной Европе».

Всего каких-нибудь 10 лет назад теорию Мэррей еще поддерживали многие влиятельные ученые. В последние годы полемика вокруг этой теории не прекращалась, в нее включились историки, антропологи, психологи, философы. X. Тревор-Ропер характеризовал взгляды М. Мэррей просто как чепуху. Ему возражал А. Макфарлейн, полагающий, что М. Мэррей была права, настаивая на необходимости «рассматривать обвинения как нечто большее, чем проникнутое нетерпимостью суеверие». Проявилась также тенденция возродить концепцию Мэррей, но освобожденную от преувеличений. «Хотя этот тезис содержит зерно истины, он был сформулирован совершенно некритически, — писал К. Гинцбург. — Кроме того, реконструкция характерных черт предполагаемого культа плодородия была основана на материалах очень поздних процессов, на которых уже были полностью восприняты представления инквизиторов (шабаш, вступление в брак с дьяволом и т. п.). И все же, несмотря на серьезные недостатки, этот „тезис“ Мэррей, при его выдвижении отвергнутый антропологами и фольклористами, в конце концов завоевал преобладание… тезис английской исследовательницы, очищенный от его наиболее далеко идущих утверждений, когда в оргиях шабаша видят деформацию древнего культа плодородия». Утверждалось, что в отличие от Мэррей следует различать в признаниях ведьм то, что имело источником воззрения инквизиторов, а что действительно восходило к народным верованиям. Впрочем, точную границу провести здесь непросто, и отдельные исследователи подчеркивали, что, несомненно, некоторые народные поверья напоминали шабаши, которые расписывали теологи и инквизиторы.

Известный английский марксистский историк Э. Хобсбаум отметил (1983 год): «Здесь мы имеем дело не с подпольной религией, враждебной христианству, которую рисовала Маргарет Мэррей, а с ритуальной практикой, давно установившей симбиоз с господствующей религией». К. Гинцбург отмечал (1982 год), что источники не позволяют судить, происходили ли на деле ночные сборища поклонников изученного им аграрного культа. «На основе доступных документов вопрос о существовании или несуществовании организованной ведовской секты с пятнадцатого по семнадцатый век в Европе, видимо, решить невозможно».

ПРЕКРАСНАЯ АСТРЕЯ

В 1696 году вышла книга, автором которой значилась «особа прекрасного пола». Возможно, так предпочел назваться некий Чарльз Джилдон — второразрядный литератор, склонный к мистификации (незадолго до этого он опубликовал «Афинскую газету» — ученые записки никогда не существовавшего научного общества). Он был хоть и не «подругой», как значилось на обложке, но все же добрым знакомым жен-шины, о которой повествовала эта книга, озаглавленная «История жизни и воспоминания миссис Бен». А она была действительно незаурядной личностью. Ее произведения оставили заметный след в истории английской литературы. Знаменитый поэт Драйден восторженно отзывался об Астрее (псевдоним Афры Бен):

Ей, описавшей страсть с небесной добротой,

Поистине пристало быть святой.

Правда, преемник Драйдена на английском Олимпе Александр Поуп высказывался более критически:

Астрея так привыкла блуд изображать,

Что рада всех на сцене уложить в кровать.

Однако это писалось уже тогда, когда модное в годы Реставрации демонстративное пренебрежение моралью отошло в прошлое.

…Афра Бен родилась в бурном 1640 году. Совсем юной девушкой она вместе с семьей прожила несколько лет в Суринаме (позже получившем название Нидерландской Гвианы). Вернувшись в первые годы реставрации Стюартов на родину, рано овдовевшая, молодая красавица обратила на себя внимание Карла II. В последующем враги Афры Бен с большим или меньшим основанием именовали ее великосветской куртизанкой, хотя, скорее, здесь речь ища о следовании тем свободным нравам, которые преобладали и которыми даже бравировали не только в придворных, но и связанных с ними литературных и артистических кругах английской столицы. Однако эта легкомысленная и ветреная покорительница сердец была в Англии первым профессиональным писателем-женшиной, автором не только блестящих драм и комедий, с успехом шедших на сцене, но и романа «Оруноко» — печальной повести о взятом в плен и обращенном в рабство африканском вожде. Некоторые исследователи считают «несравненную Афру Бен», в произведениях которой возникает образ «естественного человека», не тронутого пороками цивилизации, предшественницей Руссо. Другие видят в Афре Бен далекую провозвестницу антирабовладельческой литературы XIX века — Г. Бичер-Стоу и ее бессмертной «Хижины дяди Тома».

Но вернемся к «Истории жизни и воспоминаниям миссис Бен». В ней «подруга» героини, «особа женского пола», подробно описывает деятельность Афры Бен в качестве разведчицы, посланной английским правительством в Голландию. Дело происходило летом и осенью 1666 года. В «Истории» рассказывается, как, прибыв на континент, Афра Бен установила знакомство с одним из ее прежних голландских поклонников, который именуется далее Ван дер Альбертом Утрехтским с оговоркой, что это не его настоящее имя. С помощью своего влиятельного обожателя разведчица добыла планы голландского правительства, которое намеревалось послать в устье Темзы войско, чтобы сжечь английский флот. Ее высокопоставленный друг в Англии не поверил пересланным ему сообщениям и не принял необходимых мер предосторожности, пока голландцы действительно не совершили нападения, о котором заранее предупреждала Афра Бен.

Между тем разведчица в дополнение к тридцатилетнему Ван дер Альберту завела ещё одного любовника — Ван Бройна, вдвое старшего по возрасту. В последующем Ван Бройн был побежден своим молодым соперником. Однако и последнего вскоре ожидала отставка. Пытаясь вновь овладеть расположением своей неверной возлюбленной, он попадал в смешные положения, подобно герою комедии. Подкупив старуху-компаньонку и переодевшись в ее одежду, он улегся взамен нее в постель, чтобы разоблачить неверность Афры. Однако вместо этого он сам стал объектом бурной сцены ревности со стороны какого-то купеческого сынка, который вообразил себя влюбленным в компаньонку, не разглядев, что та годилась ему в бабушки. Афра Бен, приехавшая с бала вместе с группой друзей, могла от души посмеяться над незадачливым Ван дер Альбертом.

Эта смешная сцена была впоследствии использована писательницей в ее знаменитой комедии «Пират». Возникает, однако, вопрос: не происходили ли события в обратном порядке — не попал ли этот эпизод из комедии Афры Бен в ее биографию, написанную «особой женского пола»? Это весьма вероятно. А чтобы представить действительную картину деятельности Афры Бен в Голландии, надо обратиться от рассказа, включенного в «Историю», к материалам, хранящимся в английском государственном архиве Паблик Рикорд Офис.

В документах, относящихся к поездке Афры Бен, нет ни слова ни о Ван дер Альберте и Ван Бройне, ни о голландских планах сжечь английский флот. Последнее, впрочем, легко понять: эти планы были разработаны в мае и осуществлены в июне 1667 года, а Афра Бен вернулась в Лондон еще в январе. Задача, поставленная перед Афрой Бен, была не такой, какой она рисуется в «Истории». Ей поручили установить контакт с полковником Уильямом Скоттом — офицером кромвелевской армии, который после реставрации бежал за границу и командовал военным отрядом солдат-эмигрантов, поступивших на голландскую службу. Что не менее важно, полковник Скотт был сыном одного из руководителей разведки в годы революции — Томаса Скотта. В обмен на обещание помилования, разрешения вернуться в Англию и денежного вознаграждения полковник Скотт выражал готовность шпионить за эмигрантами и своими голландскими нанимателями.

Прибыв в июле в Антверпен, Афра уже 16 августа послала первое донесение в Лондон, подписанное именем «Астрея», которое впоследствии, как мы уже знаем, стало ее литературным псевдонимом. Астрея сообщила, что связалась с Селадоном (Скоттом) и убедила его сотрудничать с нею. Одновременно она уведомляла о своем намерении отправиться в Голландию и об одном голландском шпионе в Англии, обещавшем снабжать Гаагу сведениями о передвижении английских кораблей.

В последующих депешах Афры Бен содержится информация об отзыве голландских войск из Германии и о политических волнениях в Амстердаме. Однако жизнь в Антверпене стоила недешево, а посылка гонцов к Скотту в Амстердам — еще дороже. У Афры Бен вскоре вышли все деньги, она была вынуждена заложить свои бриллианты, а ее отчаянные письма в Лондон, адресованные, в частности, королевскому придворному и известному драматургу Киллигрю, оставались без ответа. Афра Бен жаловалась также на интриги некоего Корни (или Кэрни) — то ли контрразведчика, посланного наблюдать за нею, то ли просто соперничавшего с ней агента. В результате Селадон, по словам Бен, опасался, что о его переговорах с представителями английского правительства узнают эмигранты и голландские власти. Одно за другим шли донесения в Лондон с жалобой на отсутствие денег. Это обстоятельство, сообщала Бен, мешает продолжать столь удачно начатое дело, а Корни путает все ее карты. Скотт был тем временем арестован за долги, и такая же участь угрожала и самой Астрее. От этой опасности ей удалось избавиться, получив без всякой помощи со стороны правительства заем в 150 фунтов стерлингов у некоего Эдварда Батлера из Лондона.

Однако Афра Бен спаслась от долговой тюрьмы в Антверпене только для того, чтобы попасть в нее в Лондоне. Как несостоятельную должницу Астрею арестовали по требованию Батлера. Неизвестно, каким образом ей удалось раздобыть денег и освободиться из заключения — может быть, в конце концов Киллигрю побудил Карла II выплатить долги Бен, в которые она влезла для выполнения его поручения. Афра Бен много позднее собиралась использовать свои воспоминания об амстердамской миссии как материалы для романа и сделала несколько предварительных набросков. Конечно, сцены из романа имели очень отдаленное сходство с реальными приключениями, которые пришлось пережить Астрее. А после смерти писательницы они были некритически включены в «Историю жизни и воспоминания миссис Бен» как страницы ее подлинной биографии.

ИСКУССТВО ДОНОСА

В последние годы правления Карла II резко обострилась внутриполитическая обстановка, и тут в несколько неожиданной роли на авансцену снова выдвинулись иезуиты.

С развитием политической борьбы в Англии прогрессировало и искусство доноса. До середины XVII века доносчики работали в основном на монарха и его правительство, которые уже сами решали, что из поступившей к ним информации доводить до общего сведения. В годы реставрации Стюартов доносчики в числе первых учли новую обстановку и попытались использовать преимущества парламентаризма. Они решили снабдить оппозицию нужными ей фактами и аргументами в споре с правительством. Неизменным при этом оставалось только то, что доносы оказывались связанными с тайной войной.

13 августа 1678 года к королю на прогулке приблизились надоедливый англиканский священник Израэль Тондж и некий Титус Отс, иезуит, порвавший с «Обществом Иисуса». Они сообщили, что им известно о католическом заговоре с целью убийства короля. Карл, не раз слышавший подобные россказни и отлично понимавший, что у ордена не могло быть подобного нелепого плана — католики могли только проиграть от умерщвления тайно благосклонного к ним короля, отмахнулся от доноса и направил Тонджа и Отса к одному из министров. Там достойная пара повторила свои показания. Вкратце они сводились к утверждению, что французский король, иезуитский орден и ирландские католические епископы создали заговор с целью убить Карла и его брата, герцога Йоркского, вызвать восстание католиков в Ирландии и истребить там всех протестантов. Уже будто бы наняты ирландские убийцы для осуществления покушения в королевском замке в Виндзоре, найдены в Ланкашире злодеи, согласившиеся поджечь столицу, подготовлены три тысячи головорезов, готовых предать мечу спящих лондонцев. Заговорщики, понятное дело, собирались использовать яд, прибегнуть к которому поручалось врачу королевы Уэйкмену и секретарю герцогини Йоркской Эдварду Коулмену. И королева, и герцогиня Йоркская были католичками, однако католиком был и брат короля, якобы являвшийся одной из намеченных жертв! Надо отдать должное Карлу — он быстро определил, что Тондж, Отс и их подручные — отъявленные лжецы. Король уличил Отса в том, что тот не представляет себе внешности, а следовательно, в глаза не видел во Франции и Англии знатных заговорщиков, с которыми, по его словам, был знаком. Вместе с тем у Отса все же была такая информация об этих лицах, какую трудно получить, не имея определенных связей, и которая придавала видимость достоверности его доноса. Поэтому Карл решил, что не следует отвергать показания Отса. Они, как перчатка к руке, подходили к образу мыслей протестантов, для которых боязнь и разоблачение католических козней стали столь же символом веры, сколь и привычным оружием политической борьбы.

Вымышленные сведения Отса оказались похожими на некоторые действительные факты, о которых тому ничего не было известно. Так, в частности, Коулмен несомненно совмещал должность секретаря герцогини Йоркской с обязанностями французского шпиона. Несколько последовательно сменявших друг друга послов Людовика XIV не только получали от Коулмена информацию о прениях в парламенте (тогда и даже много позднее отчетов о них не публиковалось), но и распределяли через него взятки среди членов обеих палат. Одно время Коулмен возбудил подозрение и должен был временно покинуть Лондон. Об этом, возможно, Отс что-то пронюхал и поэтому счел его особо удобной мишенью для своих нападок. Но Отс явно не мог знать о связях Коул-мена с иезуитами, а тот действительно поддерживал переписку с «Обществом Иисуса» и с духовником Людовика XIV относительно осуществления все того же «великого проекта» — химерических планов реставрации католицизма в Англии.

После доноса Коулмен имел вполне достаточно времени, чтобы сжечь опасные бумаги. Однако он обладал очень опасным для разведчика пороком — непомерным тщеславием, побудившим сохранить доказательства той роли, которую он играл в европейской политике. Короче говоря, Коулмен уничтожил много писем — но не все; оставшиеся были спрятаны не очень искусно и обнаружены, когда он был арестован по приказу тайного совета, принужденного к этому шагу растущим возбуждением в стране. В найденных письмах не было ничего относительно планов убийства короля, но много говорилось о переговорах с иезуитами и изменении государственной религии, а этого было вполне достаточно для осуждения. По всей видимости, Коулмен надеялся на помилование, даже находясь на эшафоте, но Карл побоялся, что прощение сообщника иезуитов может только подлить масла в огонь. Коулмен не дал никаких показаний против герцога Йоркского, но обнаруженные письма сильно компрометировали брата короля, являвшегося наследником престола (Карл II не имел законных детей).

Переписка Коулмена свидетельствовала о существовании заговора, о котором Отс не имел ни малейшего представления и который, естественно, не имел никакой связи с заговором, измышленным этим авантюристом. Более того, письма Коулмена относились ко времени, предшествовавшему тому, когда, по утверждению Отса, был организован заговор. Однако широкая публика увидела в письмах Коулмена безусловное подтверждение утверждений Отса. Другим таким подтверждением было сочтено убийство сэра Эдмунда Берри Годфри, которое сразу же инкриминировали католическим заговорщикам. Годфри был известным лондонским судьей. 12 декабря 1678 года он не вернулся домой; через пять дней, 17 декабря, тело Годфри, пронзенное его собственным мечом, было найдено в трех милях от центра столицы. Убийцы не взяли ни денег, ни ценностей, что было сочтено доказательством политического характера преступления.