Перед бурей

То же самое Поволжье предуказывалось партии социалистов-революционеров и тем обстоятельством, что с Поволжья началось и в Поволжьи с давних пор пользовалась наибольшим успехом партийная работа в крестьянстве; в Поволжьи одна губерния за другой давала при выборах в Учредительное Собрание полную победу эсеровским спискам, часто отдавая партии 80 и более % голосов; наконец, в Поволжьи прежде всего началась в крестьянской среде психологическая реакция против занесенного в деревню выходцами с фронта увлечения большевизмом, что привело к первым противобольшевистским восстаниям.
      Наконец, в борьбе Учредительного Собрания с Совнаркомом надо было быть готовым и к победе в этой борьбе, как бы ни казались слабы шансы на победу. В этом случае Учредительному Собранию и поставленному им правительству пришлось бы иметь дело с сокрушительным натиском немцев в направлении Петрограда, а, быть может, даже и Москвы.
      Как быть?
      Этот вопрос решался так. Ясно, что судьбы мировой войны отныне могут быть решены только на западном фронте. Значение восточного фронта при этом только одно: содействовать успеху западного фронта, притягивая на себя возможно большую часть сил центральных империй. В этом отношении Россия обладает огромными возможностями: поглощения военных сил противника своими неизмеримыми пространствами. Надо вооружиться железной моральной броней и не бояться отступления как угодно далеко, - так далеко, как это требуется для восстановления равновесия сил на фронте. Уходя вперед, германцы должны будут увеличивать размеры своей оккупационной армии, которая неминуемо подвергнется разложению и революционной заразе. При ограниченности их людских ресурсов, рано или поздно им придется ощутить, что чем больше их успехи, тем больше будут и их последующие неудачи.
      Поэтому пусть базой восстановления восточного фронта {371} станет Урал и Поволжье; пусть там возродится будущая боеспособная армия революции; пусть старая армия распылится и от нее останутся только лучшие части, наскоро переформированные на добровольческих началах: пусть их задачею, а также задачей партизанов в тылу, будет только замедлять движение вперед завоевателя и наносить ему возможно больше ущерба, совершенно не задаваясь задачей ввязаться в генеральный бой с целью остановить его. Рано или поздно, после ударов на западном фронте, волны неприятельского нашествия повернут назад и покатятся с той же быстротой, с какой шел их прилив. Надо лишь вооружиться терпением и мужеством: они будут вознаграждены сторицею.
      В направлении этих руководящих идей шла и разработка организационно-военных вопросов специалистами. Впоследствии законченный результат этих работ вылился в известном докладе полк. Махина о восстановлении восточного противо-германского фронта, представленном им Самарскому "Комучу" (Комитету членов Учредительного Собрания).
      Среди кадетов по этому вопросу господствовала величайшая разноголосица. Особенно характерно то, что вопрос об интервенции для кадетов стоял прежде всего в плоскости вопроса о допустимости или недопустимости интервенции в войне гражданской, в борьбе с большевиками.
      Перед партией с.-р. этот вопрос во всем объеме встал на 8-ом Совете партии. Считая и вероятным и желательным восстановление восточного фронта, партия понимала, что без военно-технической и материальной помощи союзников не обойтись... И так же хорошо понимала, что чем слабее и дезорганизованное страна, тем труднее задача: ибо чем необходимее чужеземная помощь, тем шире должны быть размеры этой помощи, но тем больше соблазна для союзников не только помогать, но и опекать, под тем предлогом, что помощь окажет свое действие лишь при установлении нормального внутреннего порядка, без которого оно будет парализовано...
      Вот почему решения 8-го Совета нашей партии резко подчеркивали, что тот вид помощи, который более всего чреват опасностью вмешательства - появление на русской территории иностранных вооруженных сил - приемлем лишь {372} при следующих условиях:
      1. с согласия уже установившегося и предварительно признанного союзниками народно-революционного правительства,
      2. после предварительного торжественного заявления, что появление на русской территории иностранных войск не может послужить поводом к явным или замаскированным земельным захватам за счет России и
      3. лишь на условиях, аналогичных тем, на которых в свое время русские войска действовали на западном и салоникском фронтах (подчинение общему командованию и абсолютное невмешательство в политическую жизнь страны).
      Отсюда, прежде всего, вытекало, что иностранные войска не должны принимать участия в собственно-гражданской войне. Восстание, освобождение от большевистского режима должно произойти силами самого русского народа - и только его. Непосредственно драться с большевиками иностранные войска могут лишь с того момента, когда фактически будет возобновлен русско-германский фронт и большевистские воинские части на этом фронте будут боевыми союзниками германских войск. Отсюда следовало, далее, что с момента прекращения мировой войны или выхода из нее Германии никакого места для военно-технической "интервенции", даже для простого присутствия иностранных вооруженных сил на русской территории быть не может.
      Без внешних союзников должен быть свергнут большевистский режим и установлена новая власть. Лишь к борьбе с союзными германо-большевистскими силами допустимо на определенных условиях привлечение вооруженных сил Антанты. С момента выхода Германии из войны участию этих сил должен быть положен конец. Такова была позиция партии.
      Когда голосовалась резолюция в этом смысле, один из членов Совета (Каллистов) предложил дополнить ее заявлением, что в рядах партии нет течения, которое бы в деле освобождения России от большевистского гнета рассчитывало на какие-либо иные силы, кроме сил самого русского народа. Предложение было принято единогласно.
      Чехословаки ни во что не желали вмешиваться и хотели лишь, чтобы их оставили в покое и выпустили из пределов России, после октябрьского переворота из приемной матери {373} превратившейся для них в злую мачеху. Их задержали, их силой хотели разоружить, им грозили, на них напали. И лишь после этого они подняли оружие и побратались с теми, кто пришел к ним на помощь.
      К этому времени произошли два крупных события. Вспыхнуло восстание фронтовиков в Саратове, отдавшее на время в их руки город, и большевистская власть была изгнана уральскими казаками. Средневолжские губернии, в которых влияние ПСР было особенно сильно, глухо волновались; в чисто заводском ижевско-воткинском районе дело также шло к свержению рабочими большевистской власти. В этих условиях в июне 1918 г. Поволжский Областной Комитет ПСР заключил с уральским казачьим войском союз для ликвидации большевистской диктатуры и провозглашения власти Учредительного Собрания в Поволжьи и Приуральи. Центральный Комитет, принимая во внимание, что искони вольнолюбивое Уральское казачество, исторически оппозиционное, сохранившее традиции пугачевского движения, не представляет опасности в смысле монархической реставрации, - этот союзный договор утвердил.
      В то же время, получив известие о предъявлении графом Мирбахом Совнаркому требования о разоружении и репатриации в Австро-Венгрию личного состава чехословацких легионов и предвидя их отчаянное сопротивление, Ц. К. вошел с ними в сношения, предупредил о надвигающейся на них грозе и предложил им сконцентрироваться по возможности в районе Пенза-Челябинск, где они могут рассчитывать на поддержку зреющего сильного народного противобольшевистского движения. Национал-революционная, социалистически окрашенная психология легионерской массы, казалось, гарантировала их прочный союз со сторонниками Учредительного Собрания.
      Для возглавления движения началась переброска в эти районы партийных сил. Туда же (в Самару) предполагался заранее переезд и председателя Учредительного Собрания.
      Но в последний момент, введенный в заблуждение ошибочной информацией с мест, Ц. К. изменил мой маршрут, и я оказался в Саратове, который предполагалось вскоре занять наступающей Народной армией восставшей территории. И {374} всё развитие военных действий, и организация власти на освобожденной территории пошли непредвиденными путями. Мне пришлось сделать несколько рискованных попыток перебраться из оставшегося в стороне от военных действий Саратова через фронт. Когда это мне, наконец, удалось, вопрос об организации власти на территории от Волги до Тихого океана оказался уже разрешенным на т. н. Уфимском Совещании (сентябрь 1918 г.) путем сложного компромисса, создавшего для демократии вообще и для нашей партии в особенности необыкновенно трудное и запутанное положение.
      К этому времени на территории Учредительного Собрания был уже налицо кворум Центрального Комитета партии (установленный после его выборов на 4-ом съезде в 8 человек). На лицо находились Чернов, Ракитников, Зензинов, Федорович, Чайкин, Гендельман, Веденяпин, Раков, Буревой, Н. Н. Иванов, Герценштейн.
      Собравшийся сначала в Самаре, а затем закончивший свои прения, после эвакуации Самары, уже в Уфе, Центральный Комитет должен был прежде всего произвести оценку результатов Уфимского Государственного Совещания. В этом вопросе с самого начала выдвинулись две противоположные точки зрения. Одну из них представлял М. Я. Гендельман, главный руководитель социалистов-революционеров в работах согласительной комиссии Уфимского Совещания. Другую точку зрения защищал я.
      На взгляд М. Гендельмана, окончательный итог Уфимского Совещания следует оценивать, как победу, одержанную, вопреки необычайно трудным обстоятельствам, партиею социалистов-революционеров. Кроме нее и мусульманского блока, все остальные группировки Уфимского Совещания ничего знать не хотели об Учредительном Собрании, избранном в конце 1917 года, считая его состав односторонне-партийным и указывая, что из него вышли большевики и левые эсеры, чем оно сделалось неполным; признать большевиков и левых эсеров членами Учредительного Собрания невозможно, ибо они занесли руку на него; не признать же их - значит упразднить Учредительное Собрание в его прежнем виде.
      Представителям партии - продолжал Гендельман - удалось отстоять Учредительное Собрание в его современном составе. {375} Принятое на Совещании решение, что, в случае наличности половины плюс один членов Учредительного Собрания за вычетом большевиков и левых эсеров, оно может быть открыто 1-го января 1919 года, - а, в случае недобора членов, при кворуме в одну треть того же состава, 1-го февраля, - есть не только принципиальный, а и весьма важный практический успех.
      Не менее важным практическим успехом является и то, что и до этого, начиная с нынешнего своего состава, Съезд Членов Учредительного Собрания признан учреждением государственным, и в его компетенции принимать все меры, необходимые для подготовки будущей работы Учредительного Собрания и для обеспечения прибытия наибольшего количества его членов; как учреждению государственному, ему обеспечено де юре содействие всех органов власти на освобожденной территории.
      Что касается личного состава избранной Уфимским Совещанием Директории, то, какого бы мнения о нем ни держаться в других отношениях, - в смысле лояльного соблюдения этих постановлений об Учредительном Собрании на данный состав Директории положиться можно, и партия в ней представлена двумя членами.
      Большего не только добиться, но даже и добиваться было нельзя. По совести приходится при этом признать, что нынешнее Учредительное Собрание избиралось при совершенно особенных и, конечно, ненормальных условиях; а, главное, со времени выборов произошло столько событий, пережито страною так много, что новый опрос избирателей напрашивается сам собой; вот почему эсеры на Уфимском Совещании согласились с тем, что нынешнее Учредительное Собрание должно ограничиться лишь самыми необходимыми функциями - выслушать отчет Директории, санкционировать программу мер для освобождения остальной России и установить порядок выборов нового состава депутатов.
      Этим вполне обеспечен нормальный переход к полному народовластию: созыв постоянно действующего представительного учреждения остается в надежных руках, в руках избранников всеобщего голосования. Эсерам на совещании - добавлял Гендельман - удалось разбить все доводы врагов нынешнего Учредительного Собрания. Не признать прав современного Учредительного Собрания - значит косвенно санкционировать роспуск его большевиками. Против этих аргументов наши противники, утверждал Гендельман, {376} были бессильны и вынуждены были капитулировать. Вот почему итог Уфимского Совещания надо признать победою партии, хотя за эту победу и пришлось заплатить некоторыми уступками в других вопросах.
      В противоположность этой оптимистической оценке итогов Уфимского совещания я доказывал, что оно было тяжелым поражением демократии в лице Партии Социалистов-Революционеров и что им создано положение не только полное опасностей, но и прямо ведущее партию и демократию к неминуемому падению.
      Принцип Учредительного Собрания не спасен, а сдан без борьбы. После Уфимского совещания не может быть и речи о том "полновластном Учредительном Собрании", которое партия всегда защищала. Только само Учредительное Собрание, имеющее выбранный им президиум, может назначить время и место своего собрания и, собравшись, выработать свой регламент, установить кворум и т. д.
      Теперь это за него решило Уфимское Совещание, состоявшее из "делегатов", то выбранных, то назначенных от самых пестрых группировок, порою чрезвычайно сомнительных. Даже о какой-нибудь относительной демократичности этого совещания не может быть и речи. И вот, оно поставлено де-факто выше Учредительного Собрания, за ним признано право предрешить, когда Учредительному Собранию быть и когда не быть, каков его законный состав, каков его кворум и т. д.
      Этим создан прецедент. В любой момент другое, подобное Уфимскому, случайно и произвольно подобранное собрание сможет перерешить всё это, и правовая основа для принципиального протеста против этого нами заранее потеряна. Еще хуже то, что Уфимскому Совещанию дано было предопределить компетенцию Учредительного Собрания, круг вопросов, за пределы которого оно идти не может. Полновластного Учредительного Собрания нет более. Признание съезда членов Учредительного Собрания "государственным установлением" есть клочок бумаги. Вопреки мнению, будто состав Директории обеспечивает признание и поддержку его съезда, мы видим, что выработанный съездом устав, на основе которого он работает, до сих пор Директорией не распубликован и тем самым съезд повис в воздухе, не имея официального значения. Состав Директории {377} ничего не гарантирует, а существо ее власти антидемократично. Это власть безответственная. На много месяцев она никому не обязана давать отчета. Это пятиглавый диктатор. Кому же вручена диктаторская власть?
      Не трудно было установить, кто победил на Уфимском Совещании: это так называемый Союз Возрождения. Из пяти членов Директории четыре: Астров, ген. Болдырев, Чайковский и Авксентьев являются членами этого союза; пятый, Вологодский, еще правее его (Не участвовавшие на Уфимском Совещании Астров, Вологодский и Чайковский избраны были заочно. Временно, до вступления их в должность, на Совещании были избраны для замещения Астрова - В. А. Виноградов, Вологодского - В. В. Сапожников и Чайковского - В. М. Зензинов. Фактический состав избранного на Уфимском Совещании правительства был: Авксентьев, ген. Болдырев, Виноградов, Сапожников и Зензинов.).
      Никого не представляющее персональное объединение спевшихся деятелей разных партий победило самую большую, самую массовую партию современной России. Директория будет простой ширмой, за которой будут прятаться до поры до времени ликвидаторы демократии - военщина, атаманщина, карьеристы и испуганные, откинутые большевистским переворотом в лагерь крайней реакции, мелкие политиканы. Пока безвластный съезд членов Учредительного Собрания будет подготовлять съезд законного, но полувластного его кворума, фактическая власть и реальная сила будут захвачены, при попустительстве пестрой и бесхарактерной кренящей вправо Директории, самыми настоящими врагами демократии. При таких условиях никогда Учредительное Собрание созвано не будет, а если, вопреки всему, попытается собраться, то будет разогнано не хуже, чем при большевиках.
      Прения развернулись. Гендельман продолжал доказывать, что признание всеми в принципе необходимости собрать Учредительное Собрание теперешнего состава имеет большое моральное значение и должно быть зачислено в политический актив Уфимского Совещания: он признал вместе с тем, что практически положение, конечно, остается чрезвычайно опасным, но это результат сложившегося после эвакуации {378} цитадели Учредительного Собрания, Самары, неблагоприятного соотношения сил; большего в данных условиях нельзя было достигнуть: без единого правительства освобожденных территорий существовать далее было невозможно; врагов демократии, действовавших пораженчески, надо было обезоружить, а это можно было сделать, только пойдя на уступки.
      У эсеровской фракции Уфимского Совещания иного выхода не было. Она должна была действовать так, как действовала. Директория была единственным спасением против еще большей опасности: военной диктатуры, образ которой уже маячил в тумане грядущего. Русские якобинцы, большевики, нанесли демократии решительный, почти смертельный удар; неудивительно, что спасать остается лишь ее остатки.
      Вместе с тем была сделана попытка доказать, что условия гражданской войны, разделившие членов Учредительного Собрания внутренними фронтами, в сущности, почти не дают возможности собрать Учредительное Собрание действительно в полном виде, а осколку Учредительного Собрания трудно отстоять и добиться для себя полноты власти целого учреждения.
      Наша группа отвечала на этот последний аргумент тем, что практически было бы достаточно созвать членов Учредительного Собрания освобожденных территорий, ибо фактически представительное учреждение будет управлять людьми и ресурсами не всей России, а лишь этой освобожденной территории.
      И "Временное Правительство" лучше было бы назвать "правительством освобожденной территории": имя "Всероссийского" не увеличивает его престижа. Основная идея восстания и была - изгонять повсюду захватчиков власти, большевистских диктаторов, и образовать новую местную власть вокруг всенародных избранников. Местные комитеты членов Учредительного Собрания, объединенные между собой, избравшие центральную власть, ответственную перед своими избирателями, составляющими вместе Учредительное Собрание освобожденной местности, такова государственная форма, которая может обеспечить подлинную и неразрывную связь с массами.
      Если встать на такую точку зрения, то даже спор об Учредительном Собрании теперешнего или нового состава теряет свою остроту. Если завтра же будут назначены новые {379} выборы в местное Учредительное Собрание Приамурья и Сибири, и Директория согласится признать себя перед ними ответственной, то мы защищать права старых депутатов не будем. Мы их защищаем не потому, что боимся выпустить из рук раз завоеванные мандаты; а потому, что непризнание прежнего Учредительного Собрания неизменно соединяется с утверждением, что сейчас новых выборов из-за гражданской войны производить ни в коем случае нельзя и сводится на деле, практически, просто к желанию управлять страной самодержавно и без Учредительного Собрания и вообще без всякого народного представительства; иными словами, против левой, красной диктатуры, воздвигнуть такую же деспотическую, но только правую, белую диктатуру.
      В их борьбе между собой Партия Социалистов-революционеров не может стать ни на ту, ни на другую сторону; если она сумеет сыграть историческую роль, то лишь выступив, как третья сила и поведя решительную борьбу за демократию на два фронта. Без решимости на это партия может только бесславно капитулировать перед одной из диктатур и свести себя на нет: диктатура ее использует и выбросит за борт, как выжатый лимон.
      Не лишая Директорию полноты партийной поддержки, Центральный Комитет счел нужным в то же самое время стремиться к выпрямлению линии ее поведения. Обещая Директории поддержку, партия не отказалась от своего права критики.
      Для судеб Директории в значительной степени решающим являлся уже самый выбор места резиденции: по ту или по ею сторону Уральского хребта? Европейская сторона была ближе к фронту; она вовлекла бы правительство в самое непосредственное соприкосновение с трудами и заботами Народной армии. Здесь было четыре центра: Самара, самый авангардный и самый радикальный по традициям; Екатеринбург, по настроению скорее кадетско-буржуазный; Уфа, неопределенный; и Челябинск, город без окраски, резиденция чехословацкого Национального Совета.
      Левые с самого начала требовали избрать в качестве резиденции Самару, что предполагало определенную политику: защиту этого пункта во что бы то ни стало, сбор всех военных сил тыла для наступательной стратегии из этого опорного пункта в сторону Саратовской, Тамбовской, Пензенской губ. с перспективой направления {380} удара по линии Рязань-Москва; это означало - пополнение военных кадров за счет крестьянства средне-волжских губерний, где как раз в это время продразверстка, реквизиции, набор в Красную армию и учреждение "комбедов" подымало широкую волну местных восстаний.
      Ни на такую энергичную политику в тылу, ни на героическую попытку наступления на фронте Директория - увы! - не была способна. Форсированная попытка героического наступления на фронте означала бы ставку не на регулярные военные силы, собранные и обученные глубоко в "тылу" военных действий, а на то, что организованные ударные воинские части, прорываясь на территорию противника, должны играть роль снежного кома, неудержимо растущего за счет подымающегося населения находившихся под большевистским гнетом районов.
      Эта война с большевиками была бы войной-восстанием, она требовала боевых лозунгов, популярных в народной массе; одним из главных технических средств такой войны была бы пропаганда, взрыв противника изнутри; это означало широчайшую защиту принципов демократии, их противопоставление принципам диктатуры, защиту рабочего от крепостной большевистской милитаризации труда, защиту крестьянства от поборов, от продразверстки, защиту земельной реформы от ее превращения в большевистскую чиновничью "национализацию" с единственным собственником-государством и с крестьянством в качестве не то арендатора, не то приказчика государства на "казенной" земле.
      Этот, по мнению нашей группы, единственный путь к победе над большевиками претил элементам, блок которых одержал победу над эсерами на Уфимском Совещании.
      Собиравшийся вокруг них старый генералитет царского времени и позднейшего Корниловского окружения ни к какой "войне-восстанию" способен не был. Он представлял себе гражданскую войну по аналогии с войною внешнею: правильно организованный тыл, коммуникации, сплошной фронт. Что гражданская война на три четверти решается постановкой политической пропаганды и в своих собственных рядах (поднятие энтузиазма и веры в свое социально-политическое знамя) и в рядах противника (подрыв веры в справедливость дела, за которое борется армия противника, популяризация {381} в населении освободительной миссии наступающей на его территорию военной силы), было для него китайской грамотой. Старый генералитет никак не мог отрешиться от старой, в условиях гражданской войны более чем нелепой догмы "армии вне политики", которая означала: политику делает командный состав, солдаты воспитаны в дисциплине старого типа "не рассуждать, а повиноваться".
      Война-восстание, начатое в Самаре, в фабрично-заводском Ижевско-Воткинском районе, на землях свободолюбивого староверческого уральского войска и заволжского крестьянства, была использована сибирским генералитетом в качестве завесы, за которой они, не торопясь, создавали путем рекрутских наборов новую вышколенную армию старого образца. Единственная смелая наступательная попытка полк. Махина в сторону Саратовской губ., исконного центра аграрных движений, была обессилена тем, что назначенные для его усиления воинские части были самовольно захвачены В. И. Лебедевым и Степановым для улыбавшейся им скороспело задуманной военной авантюры.
      Эти люди, правда, выгодно отличались от старого генералитета большим пониманием природы гражданской войны, законным пренебрежением к догмам правильного фронта, наступательным прорывом; но притянутые магнитом золотого запаса, эвакуированного большевиками в Казань, и подбодренные случайным перевесом в речных судах, они сочли кружной путь по изгибам Волги - через Симбирск, Казань и Нижний Новгород - тем путем, который скорее всего приведет их к Москве. Их движению суждено было захлебнуться в относительно спокойных губерниях Верхнего Поволжья, а овладение ими в Казани золотым запасом и его переброска на восток, где к нему с вожделением устремились завистливые взоры всех ненавидевших "учредиловку" элементов, поглотили всё внимание людей и создали иллюзию удара по самому чувствительному месту большевистской власти.
      Директория была для "учредиловцев" - последней попыткой спасти дело демократии уступками его врагам справа. Они надеялись, что Директория овладеет всеми ресурсами освобожденных территорий и двинет их в новом порыве под освободительными демократическими лозунгами. Их враги, {382} наоборот, видели в Директории средство ликвидировать "учредиловскую" эпоху безболезненно, без вооруженного столкновения; Директория была для них полустанком на пути к военной диктатуре.
      Мне не везло: я смог перебраться на освобожденную от большевиков территорию лишь к "шапочному разбору" и быть свидетелем лишь заключительных актов этой трагедии. Я видел представителей рабочих Ижевских и Боткинских заводов; они рассказывали мне, как собственными силами свергли большевистских комиссаров, разоружили красногвардейцев и восстановили свое собственное свободное народное самоуправление. Я слышал из их уст скорбную повесть о долгой многомесячной героической самозащите, когда, при всяком осложнении на фронте, в Ижевске и Воткинске били в набат и рабочие бросали свои станки, бежали домой за винтовками и поголовно двигались на фронт, чтобы, отразив большевиков, опять вернуться к работе.
      Я видел на Вольско-Хвалынском фронте крестьян-добровольцев Самарской и Саратовской губернии, которые начали борьбу с большевиками чуть не голыми руками; это была горсть людей, которые, под командой с.-ра полковника Махина начали борьбу с одной жалкой пушкой, с разнокалиберными винтовками, почти без патронов; но я уже застал их довольно сносно экипированными и вооруженными из захваченных большевистских обозов, не боящимся атаковать вчетверо сильнейшего неприятеля и гордыми своей военной добычей - двадцатью семью орудиями, отнятыми у большевиков и обращенными против них же.
      Я был свидетелем злосчастного финала борьбы - когда этих, дравшихся, как львы, бывших фронтовиков, восторжествовавшие реакционеры перебросили, безопасности ради, из родных мест, в которых они каждую пядь земли готовы были орошать своею кровью, - в чуждые, дикие пустыни Средней Азии, где палящий зной и бездушность Дутовского казачьего режима медленно, но верно иссушили их усталые сердца. Я видел забитых башкир Уфимских и Оренбургских степей, увидевших зарю новой жизни с воскресением власти Учредительного Собрания, немедленно даровавшей им широчайшую автономию, почувствовавших себя людьми, воскресших и безропотно готовых умирать массами, не попятившись ни на шаг, на фронте под напором гораздо более сильного и вооружением и {383} численностью противника.
      И я видел тех же башкир в конце, оставшихся без патронов, без пулеметов, вооруженных наполовину берданками, угрожаемых с фронта Красной армией, а с тыла - карательными отрядами Колчака и Дутова, которые, само собой разумеется, "инородцам" не доверяли, собирались арестовать их местное правительство, разоружить непокорных, а остальных обратить в "пушечное мясо" на службе военной диктатуры... Я видел этих башкир, вынужденных просить у большевиков мира, идти на союз с ними и принять "условия примирения", продиктованные победителями...
      Как всё это произошло? Как в какие-нибудь несколько месяцев всё так перевернулось? Как после первых блестящих успехов, когда Народная армия одерживала над большевиками победу за победой, брала город за городом произошло это разложение, и заря новой жизни сменилась сумрачным закатом?
      Люди "непартийные", интеллигентская "публика" часто недоумевали. Они часто даже и не знали и не представляли себе, чем была наша "Народная армия". Наш фронт был для них не "фронтом Учредительного Собрания", близким родным и знакомым, а каким-то чужим и непонятным "чехословацким фронтом". Что это за "чехословаки", откуда они взялись, чего хотели? Их склонны были считать какими-то преторьянцами, наемниками на службе у Антанты.
      Я помню живо этих чехословаков, многострадальных скитальцев, по происхождению большею частью пролетариев крупной индустрии северных округов Австрии, загнанных волею Габсбургов в самое пекло мировой войны.
      Они вырвались из клещей австрийского командования, они, проникнувшись революционно-национальной идеей, обратили свое оружие против угнетателей.: в качестве добровольческих частей, едва терпимых подозрительным самодержавием, они пытались вместе с русскими войсками проложить себе оружием дорогу к дорогой сердцу ждущей освобождения родине; они вместе с нами, русскими, пережили медовый месяц свободы, испытав всё подымающее действие русской революции.
      А затем... затем вдруг они очутились среди потрясенного октябрьскими событиями фронта, среди общего бегства, угрожаемые лавиной {384} немецкой оккупации; им пришлось опять оружием пробивать себе дорогу, с роковым сознанием, что угодить в руки врагов для них значит попасть не в плен, а под расстрел, в качестве государственных изменников.
      Затем - своеобразный, чисто ксенофонтовский план передвижения через обширную Сибирь и океан на противогерманский фронт с другого конца мира, - на полях сражения бельгийской Фландрии или Итальянского Тироля...
      Затем - под давлением Мирбаха, попытка Троцкого разоружить их, с угрозой, в случае сопротивления, выдачи австрийским властям; затем - восстание, братанье с рабочими и крестьянами Самары, Уфы, Екатеринбурга, новый революционный подъем, новая эра блестящих успехов. И тех же самых чехословаков, среди которых, как показал съезд их Совета Солдатских Депутатов, было более чем 75% социалистов, - я видел сбитыми с толку, усталыми, разочарованными...