Вместе с левого борта они опустили на веревках лодку-дощанку. В это время приблизившиеся разбойники ударили стрелами: - стук впивающихся в дерево стрел, приглушенный, короткий хруст входящих в тело (одновременно - вскрики, стоны)...
      Булгары бросили весла, - которые забуравили воду за бортом, остановили ход судна-учана, - схватились за луки, выхватили, висящие на поясах односторонне острые мечи...
      - Прыгай лодка! - купец прыгнул сам, за ним - двое слуг.
      - Держи их! - закричал Фотий Бурдулаю, пронизывая своим голосом шум боя. - Я мигом...
      Звенели мечи, сабли; оглушительный ор - на правый борт лезли...
      Фотий вытянул из-под палубы Чеславу, заставил пригнуться, потащил за руку к лодке... Женщина завизжала, прикрыла глаза рукой... - купец еще раз ударил кинжалом уже почти мертвого Бурдулая, который правой рукой вцепился в борт учана, левой - сжимал горло булгарина-купца (оба стояли на лодке).
      Только на миг Фотий встретился глазами с умирающим Бурдулаем, который в последние мгновения жизни сказал взглядом: "Я выполнил свой долг до конца!.."
      Купец - лицо перекошено - хрипя и задыхаясь, резким движением выдернул кинжал из груди Бурдулая (рубаха его изрезана, в крови), полоснул по его оголенному локтю - брызнула кровь, выставились из разреза толстыми белыми струнами сухожилия - кисть разжалась: горло булгарина освободилось. Бурдулай качнулся, полетел в воду - правой рукой он бессильно процарапал черный борт учана...
      Визг-крик Чеславы, который вначале оглушил Фотия, теперь пробудил. Он спрыгнул в лодку (она чуть не перевернулась - черпнула воду), закричал по-дикому и по самую рукоять всадил купцу засапожный нож...
      Протянул руки к Чеславе:
      - Прыгай!..
      Женщина без памяти упала на руки Фотию. Лодка еще больше погрузилась в воду - вот-вот пойдет ко дну. Фотий схватил сидящего на корточках, истекающего кровью купца, приподнял - тот застонал, рыгнул черной кровью - и перекинул через борт. Лодка приподнялась, замахнулся на булгар-слуг: "Гребите!" - те рванули... Чеслава расширенными от ужаса глазами смотрела, как, чуть-чуть не заливая лодку, журчала за бортом лодки вода.
      - Выгребай из лодки воду!..
      Сам Фотий схватил плавающий в лодке из лубка сделанный черпак ("Откуда взялся?!"), стал вычерпывать почернелую воду. Чеслава - ладошкой...
      Несколько стрел вжукнули в воду, заклевали по лодке. Один из гребцов застонал-захрипел: белое оперенье стрелы торчало у него в груди... Еще стрелы!.. Лодку развернуло, закружило, понесло по течению... Чеслава ойкнула - Фотий повернулся к ней - она стояла на четвереньках: в левом боку у нее торчало черно-коричневое оперенье стрелы!
      - Что с тобой?! - понимая и цепенея от ужаса, вскричал Фотий.
      Она, изумленно открыв рот, не могла ни вздохнуть, ни выдохнуть - в круглых черных глазках - слезы и муки смерти...
      Что-то остро-жгучее - тяжелое ударило его по голове - все вокруг потемнело, погасло...
       10
      ... Пошли пологие, местами заросшие терновником, вишенником и орешником увалы. В стороне от дороги - по одному, группами - росли могучие с темно-зелеными раскидистыми кронами дубы; землисто-каменные стволы их были необъятно широки, под ними острыми коричневыми пиками торчали погибшие молодые поросли дубняка (кабаны, роясь в земле, порвали их корни).
      С одного из таких дубов взмыл в воздух орел-великан. Широко раскинув гигантские крылья, подхваченный высотным сильным ветром, он кругами уходил в темно-синее небо.
      Глазам было больно смотреть - слепило солнце.
      - Стародубские земли... Вон такие орлы на Руси-то... За горой будет речка Вобоя.
      - Как, как?
      - Вабая, кажись...
      - А названия рек такие же нерусские, как и у нас во Володимерской земле - в Залесье.
      - Это исконно русское слово, только местные немного по-другому говорят, - пожилой (под сорок) воин из Третьяковской полусотни - русая борода - широка, густа - блеснул светлыми глазами: - Я хоть не дружинник, но ох и часто хаживал по Руси: вначале под Юрьевым, затем сын его, Боголюбский, таскал. (Всадники могли ехать по двое-трое в ряд - тропа постепенно перешла в дорогу.) Почище половцев позор ил Русь-то, - усмехнулся: - Теперь вот привык: не могу без рати-грабежа - приучили князья-то - не землепашец, не хозяин я уже у себя во дворе. Жена плакала, когда поехал Ростиславичей встречать: "Ох Ладо! Не в Москов едешь князей встречать, а опять ратиться идешь..." Как это женки все знают, предвидят?
      - Поди жен-то у тебя не одна?..
      "Комонные" - в коротких рубашках - до колен, в портах (из оружия - только тупоносые мечи на поясах, - все остальное: бронь, луки со стрелами, верхняя одежда - навесили на вьючных лошадей), раскачиваясь в седлах - ехали шагом - загоготали. Уставшие, изнуренные кони запрядали ушами, напряглись, пошли резвее.
      - Крещеный я, робяты, нельзя больше одной-то иметь, а жаль, - сам тоже смеялся - широкая борода тряслась.
      - Знаем мы тебя, жеребца, у тебя во дворе табунами ходят кобылицы-полонянки...
      Снова смех. Позади и впереди, не слыша разговор и не зная, над чем смеются, тоже смеялись.
      Спустились в низину, перешли речку Вабая (по брюхо лошадям), которая текла с горы на юг, и, проехав вдоль речки по правому берегу до того места, где она стала полого заворачивать на восток - к Стародубу, встали лагерем на ночлег.
      Всеволод позвал к себе воевод, сотских и Третьяка. Сидели на земле на седлах, около шатра, вокруг полотняных скатертей со снедью и вином. На четырех кострах дымились паром огромные котлы - оттуда стряпчие вытаскивали куски кабанины и, положив в деревянные мисы, разносили... всем: воинам, дружине и отдельно сидящим с князем ватаманам.
      Обжигаясь горячим душистым мясом (давно горячего не ели), говорили; чавкали, слизывали по локтям текший жир (рукава засучены), запивали вином. В затухающем свете ушедшего дня и от костров было видно, как раскраснелись лица, завеселели... Удивлялись про себя: не спешит князь, как будто чего-то ждет. Смотрели, как он аккуратно ест, прихлебывает вино. Всеволод улыбался - в последнее время тоже редкость, - говорил со всеми, по-совиному уставя глазища, а потом с каждым по отдельности - в шатре.
      Поговорив с князем, молча, не прощаясь, уходили...
      Стало уже темно. Здесь, на юге, вечерняя заря быстро тухнет, перейдя в угольно-темную ночь; на черном небе, как висячие, покачивались крупные звезды - яркие, посверкивающие синевато-красными огоньками. В глубине небо опоясывал широкий жемчужный пояс - Млечный путь. Все это, когда-то родное, знакомое, пробудило у Третьяка воспоминания: детство, трехлетняя жизнь полонянина в Степи...
      - А мы с тобой поговорим здесь, все ушли...
      Третьяк не заметил, как князь подсел напротив, завертел головой: действительно, они были одни около догоравшего костра. Слышались где-то неторопливые прохаживающиеся шаги сторожей, да стреноженные кони у речки вдруг испуганно всхрапывали и топотали...
      - С того, первого - при встрече - разговора я приметил тебя. Не зря в свою личную охрану хотел взять Андрей... Нравишься ты и мне: ликом и телом пригож, честен (в народе любят князя строгого, чтобы порядок на земле был, а боярина - честного), истинно веруешь в Бога?.. Кажись грамотен?..
      - Да я так - плохо, - смутился десятник, - только церковные читаю...
      - У нас на Руси тепрешние бояре и этого не делают и не умеют, - Всеволод фыркнул носом. - Только чрева свои отращивают - у кого больше - тот и важнее, - как будто и не православные: никогда не постятся, видать - чисто азиаты-купцы!.. - глотнул вина, велел и ему выпить: - Со временем из тебя - из таких как ты - хочу делать бояр...
      Третьяк поперхнулся, кашлянул. Даже в темноте чувствовал мощный покоряющий взгляд Всеволода.
      - Беру тебя в личную охранную сотню... Сиди, сиди не вставай!.. Подбери из своих: кто может и кто подойдет... - а остальных - в дружину... Завтра утром чтобы были! Как только приедет из Стародуба боярин Семион, мы поедем... Знаю, коней заменим, сбрую, одежду, бронь, оружие получите новое... Иди!..
      Рядом с князем возникли две тени - сторожа...
       11
      Страшко торопил. Проскакали, часто меняя коней, всю ночь. Еще какое-то время ехали по утренней росе и с первыми лучами восходящего солнца отошли в сторону от большой тропы, заехали в сырой черный лес, опутали коням ноги и пустили их пастись на поляну. Сами тут же разложили одежды и легли отдыхать. Спали крепко - устали. Даже сторож, прислонившись к березе, дремал...
      Десятник Страшко почувствовал, как кто-то начал его душить, чем-тo вонючим затыкали рот. Он никак не мог понять: во сне или же это наяву... Ему почему-то казалось, что сторож Матвейка навалился на него. "Бес в него вселился, коровий сын?!" - и он с силой пнул, отбросил от себя и... проснулся. На него теперь уже набросилась двое, один поднял меч - другой крикнул: "Не до смерти бей! Он у их голова, его живого надо..."
       * * *
      Боярин Семион с трудом слез с коня, детские помогли дойти до шатра князя Всеволода. Боярин с помощью княжьего слуги разделся, сел, на мгновение прикрыл глаза - кочкастые брови нависли над веками, - пересилил усталость.
      - Может, принести что-нибудь поесть тебе? - князь сидел в постели - черные глаза его горели от нетерпения.
      Старик отрицательно замотал головой, потом разлепил толстые губы средь пегой бороды и усов:
      - Пить только... Хлебного квасу.
      Всеволод суетился - так это не шло ему, - подал братину. Боярин выпил полбратины, повел белесыми выцветшими глазами. Князь понял его: велел слуге выйти из шатра. Семион Ювиналиевич, неторопясь, передыхивая слова, начал говорить:
      - Готов помочь Володимер Святославич, но только отца своего хочет испросить...
      - Конечно!
      - Просил он, чтоб ты подождал - вместе с тобой в Чернигов поедет, а полк твой советует к Стародубу поставить: в случае чего за градом можно укрыться... Туда же он табуны сгонит, скотину сгрудит... Да я буду - останусь: сделаю как надо - что войско-то туда-сюда гонять - самим-то налегке быстрее...
       * * *
      ...Часто переходили вскачь, но Третьяк не устал: ногами, телом он чувствовал, как свежий рослый конь дает ему силу. (Есть лошади, которые, наоборот, забирают силу у всадника - такие годятся только для извоза.) Он временами клад свои ладони Гнедку на горячую, потом пахнущую холку, и успокаивался: вся тревога куда-то исчезала...
      К вечеру, подъезжая к Чернигову, он уже решил: "Как только возьмем Володимер, поеду к Радуне, окрещу ее и женюсь... Перед Божьей Матерью помолюсь, попрошу прощания за содеянный грех (должна простить - по любви содеяно, по согласию!) и церковную виру заплачу" 6- ему стало совсем хорошо - снова увидел мир, любовался берегами Десны, природой, дышалось свободно, на сердце растаяла тяжесть...
      Когда Страшко отъезжал, шепнул ему: "Никому не говори, - еду в Володимер к Михалку... Скоро и вы на помощь приедете".
      ...Вот они и приехали к князю Святославу Всеволодичу, чтобы, взяв черниговскую дружину, набрав воев, двинуть на Залесскую Русь. Вон как молодые князья-то торопятся: не дали нигде Всеволод с Влодимером полную ночь ночевать.
      Но, въезжая в ворота Детинца со своей сторожевой десяткой вслед за Всеволодом, Третьяк вдруг вновь заволновался: "Она же божья невеста!.. Отдадут ли ее?.. А может за другого уже вышла замуж!? - Вон сколько времени не вертаюсь к ней..."
       * * *
      Святослав Всеволодович, как всегда, в чистой белотканной русской рубашке с красным вышитым воротом и подолом, сидел с князьями за дубовым - до желтизны скобленым - столом с небогатым угощеньем. Если бы не осанка и надменно-хитроватое лицо с темно-синими всегда настороженно всматривающимися глазами, то можно было подумать, что не князь перед тобой, а муж из простолюдинов, уже набравший года и силу.
      Всеволод горячился. На золототканной одежде - под желто-красными огоньками свечей поблескивали вышитые двухглавые орлы - у него не было простой: привык с собою возить немногое, что у него имелось - царственные византийские, сшитые царьградскими мастерами. На смуглом, маслянистым от пота лице глаза метали черные молнии - не было с ним боярина Семиона - некому было его сдерживать. Он бешено смотрел на Святослава: по вине этого черниговского князя - подстраивающегося, подыгрывающего под народ - он остался теперь без всего... В прошлом году почти в это же время Всеволод сидел в Киеве - правда, по воле Андрея, - а сейчас просит помощи у по-мужицки медленно, острожно, нерешительно думающего князя, который никак не может решение принять - боится себе навредить, - а ведь, что надумает, то у него из башки ничем не выбьешь - упрям. Все остальные: брат Святослава Ярослав, сын его Владимир, двое молодых племянников сидели молча... Вдруг Святослав побледнел, ноздри вздрогнули гневно и впервые за вечер повысил голос:
      - Что ты все кричишь, Всеволод, - схватил горсть своей пегой бороды, - погоди, послушай... Да я ни в чем тебе не отказываю!.. Но только нужно обдумать... Помогу тебе... Дай договорить!..
      Всеволод замолк, подобрался, поставил локоть на стол, уперся в ладонь, опущенной молодой смоляной бородкой, подбородком и, уставясь огромными глазищами на черниговского князя, смотрел, не мигая.
      - По Правде Михалко должен получить Володимерский стол после Андрея, но война на Руси опять!.. Ярослав Изяславич и смоленские Ростиславичи, кроме Романа, сдоговорились с Олегом, моим двоюродным братом, на меня идти: Олег никак обиду не может забыть на меня, - когда я в Киеве сидел, не дал ему Чернигов... Игорь может с ним пойти...
      - Знаю!.. Вот потому-то и хочу упредить...
      - Как ты их упредишь?! - Они с двух сторон идут. Остер возьмешь, а Олег с северской дружиной - на Чернигов...
      - Если мы будем ждать их, то нам - конец!.. А так можем мы не победить, так хоть не дадим им выиграть рать. Дай мне сына своего! Мы с ним возьмем Остер - это моя вотчина, там я смогу набрать дружину и воев - всю землю, всех: от холопов до мужей подниму!.. Ты, Володимер, почему молчишь? Мы же с тобой говорили об этом!..
      Владимир стряхнул с себя сонное оцепенение, в темно-синих глазах растаяла муть, взгляд прояснился... ("Похож на отца своего - Святослава... - такой же тугодум!" - со злостью подумал Всеволод, глядя на Владимира). После короткого молчания заговорил, блуждая глазами по столу:
      - Я же тебе, Всеволод, сразу сказал, что с отцом надо говорить... Я-то согласен...
      Взметнулась над столом темно-красная князья накидка, - задвигались на ней, вышитые золотом, клювами орлы, зашевелили крыльями, заскребли когтями, - и громовой голос Всеволода загремел под сводами низенькой горницы:
      - Иду один!.. Мне лучше голову сложить, чем жить в оскорблении и унижении. Я - сын своего отца - Великого князя Киевского Юрия Володимеровича, внук Мономаха, пращур мой - Ярослав Мудрый... По матери - внук византийских царей, племянник ныне правящего императора; по бабушке (по отцу) - во мне кровь Великого Гаральда!.. - опустил голову, глаза потухли - и тихо, скорбно - сердечно (все напряженно смотрели на него) сказал:
      - Но я - русский князь и мне богом дана земля Русская и народ... Не для себя хочу жить!..
      Широко шагнул к дверям, нагнулся, вышел - только шелест его одежды в ушах, запах чуть заметный, легкий, но достаточный - розового масла, да трепетанье огоньков свечей в глазах и слова, сказанные Всеволодом - в сердцах...
      Первым шевельнулся Святослав Всеволодович, кашлянул в кулак, сам налил в братину вина, отпил глоток - пустил по кругу.
      - Давайте еще по одной... и - спать!.. Не так уж велик полк соберет, если даже всю остерскую землю подымет. Дак ведь отвоевать эту землю-то надо, удержать! - так просто Ярослав не отдаст: киевскую дружину, Ростиславичей бросит... - рать великая!..
      - Отец, все равно война!..
 
       12
      Радуня сидела на полусухом, упавшем вершиной в воду, дереве. Напротив, на луговой стороне Нерли, над дымчатым туманом висело солнце - еще красноватое - утреннее... Воздух свеж, тих, - и только комариный писк: уже редкие, вились вокруг вкусно пахнущего девичьего тела, - да запах реки... Девушка опустила босые ноги в теплую парную воду, - улыбнулась впервые за последние недели: приятно щекотали ступни. Широко открыв глаза, она посмотрела вокруг, вздохнула, прижав к себе лубочный сундучок со своими вещами, и, опустив голову, глядя на полусонный ток светло-прозрачной воды, задумалась... Вдруг чуть продолговатое красивое лицо у нее исказилось, как от боли, и из под длинных черных ресниц покатились друг за дружкой крупные светлые слезинки, около верхних губ срывались и, сверкнув на солнце, со стеклянным звуком падали в воду.
      Недалеко затрещали кусты и оттуда выглянули: длинная молодая женщина в розовом сарафане и маленький коренастый мужичок - борода с проседью. Радуня подняла голову, хлюпнула полным носом, утерлась ладонью... Всмотрелась: вспомнила этого мужика - только неделя прошла, как он просил у нее - "божьей женки"... Страшно дышал, пугал шепотом, делая свое дело, говорил, что будет, если она откажет ему, какую беду наведет на всех жителей...
      Радуня сощурилась, вгляделась в плутоватое лицо мужичка и неожиданно (и для себя!) истерично захохотала... Мужик - юрк в кусты, за ним, медленно с разинутым от удивления и суеверного страха ртом длинная баба...
      "Кобели!.. Пользуетесь тем, что я не могу в течение года - пока "божья невеста" - никому отказать". Не стало у нее сил больше терпеть. Чувствовала, как будто тело испоганено, хотя беременность считалась во время ритуала при севе жита великим благом, и зачатый всем миром будет всю жизнь в почете: от рождения до смерти - самым уважаемым в среде поселян и жителей ближайшего округа...
      Вокруг - живая природа: чистая светлая Душа Реки, разноголосые души деревьев и кустиков, шепотом говорящие души трав и, живущих в них тварей, зверюшек, птиц и мелких тварей... Все это укрыто Сверху девятью небесами. На главном - седьмом небе, - где среди неиссякаемых пресных вод небесного океана, на райских островах ("иридиях") живут души безгрешных умерших людей, оформленные в невесомые телеса; на синей небесной тверди катит отец всех живых на свете - Солнце, а внизу - Земля - мать всего живого... - в том числе и людей. До встречи с Третьяком Радуня, - когда впервые почувствовала, познала, что такое любовь, - не определяла себя в этом мире, но теперь нет: она знает, что надо делать: очистить тело свое от грязи - вытравить плод, спасти свою душу - принять православную веру!.. То, что христианство заставляет после венчания жить супругов в чистоте, верности - это великое благо. Она любит "своего" парня, и не хочет быть "божьей женкой": оскверняться, выполняя желания мужиков... А то, что он - любимый - долго к ней не едет, то значит - не может - дела. Она знала, что и Третьяк о ней думает и это знание шло изнутри и оно никогда не подводило ее.
      Она закатила кверху золотистые сияющие влажные глаза - русые волосы свисли из-под повоя.
      - О Небо и ты, Даждьбог Сварожич, не предаю я вас и никогда не брошу вас: всегда буду и вам молиться - общаться с вами, только помогите мне, дайте жить как я хочу: по любви с суженым - с семьей... Вон, звери-птицы и то попарно живут... Простите!.. Ведь Православный Бог - это общий Бог всех Богов...
       * * *
      На рыбачьей лодке-долбленке переправилась через Нерлю, пошла по тропе к Огненному озеру, где был остров с идолами-богами на горе. Путь до озера Радуня знала. Природа, близкая и понятная ей, успокаивала и давала силу. Прошла дубняк со стройными высокими дубами, вышла на луга, свернула с тропы налево... Началась низина с кустами ивняка, обвитыми ежевичником - на ходу хватила горсть свисающих темно-синих ягод и отправила в рот: сладких - чуть с кислинкой... Неожиданно выскочила на затененный кочкастый, поросший осокой, берег озера - напротив (на расстоянии полутора полета стрелы) виднелась обрывистая высокая сторона заросшего лесом острова. Всматривалась, но так и не видно отсюда - хотела рассмотреть на вершине деревянных богов во главе с Перуном. Она ни разу не была там - по рассказам знала, что давным-давно женщин и девушек приводили туда для жертвоприношения богам, но шли они туда добровольно - никто не заставлял их - с радостью: впереди их ожидала вечная жизнь в раю. Прадед как-то ей рассказывал, что боги огорожены, что с той - северной - стороны остров полого снижался к воде... Там и тут из воды поднялись большие пузыри и лопнули - Радуня вздрогнула... Затосковала: "Не туда вышла!" Отсюда она была не видна с острова и Светлозар не мог ее заметить. Кричать здесь не принято - хоть умри!.. И все: эта летняя прохлада, воздух луговой озерный, стрекозы с радужно-прозрачными спаренными крыльями, синее небо с редкими белоснежными облаками - показалось ей нерадостным, темным...
      Послышалось сплескивание воды веслом. Вот ближе и ближе: справа кто-то плыл вдоль берега на лодке. (Радуня даже привстала на цыпочках, чтобы рассмотреть, кто приближается, но камыши не давали увидеть - только небольшие волны морщили слюдяную поверхность озера...) Неожиданно в разные стороны открылись камыши и появился смоленый нос долбленки, а затем и вся лодка с улыбающимся белоголовым двоюродным прадедом. Радуня подпрыгнула от удивления и радости.
      - Дедуня!..
      - Садись, доченька, перевезу к себе, - от Светлозара исходила могучая исцеляющая доброта. Синеглазый, с светло-коричневым загаром лицо - моложавое, без морщин, - как бы светилось. - Никогда еще "просто так" женщина не бывала на Святом острове - ты первая... К богам, конечно, не пущу - поживешь внизу, а потом посмотрим...
      Она сидела в лодке и чувствовала, как борта лодки глубоко ушли в воду, как при каждом взмахе весла, она раскачивалась и просмоленное дерево слегка прогибалось под давлением воды - было страшновато и весело. "Ах, как глубоко!.. Жутко! - сквозь прозрачный верхний слой воды виднелась бездонная чернота... которая притягивала и завораживала. - Дна не видать!.."
      - Радунюшка, не смотри туда!..
      Когда начали подплывать к острову, снова за лодкой появилась - вначале еле заметная - дорожка из пузырьков... Казалось, что вода закипала за ними, появился какой-то странный неприятный запах.
      - Дедуня, что это такое?..
      - А ты знаешь, почему озеро называется Огненное?
      - Не знаю.
      - Расскажу тебе... Хочешь увидеть Богов на Святой горе?
      - Хочу!..
      - Покажу, - но как будто свет погас на его лице, потухли глаза, - кому вот только... в какие руки перейдут они после меня?!.. - пересилил себя: вновь заулыбался: - Не скоро это еще будет: я полон сил и Дух мой молод и крепок!..
 
       13
      Страшко, связанного, как куль, положили поперек на вьючную лошадь; подпругой закрепили, чтобы не сполз со спины коня и погнали... Всяко ему приходилось, но такого он никогда еще не испытывал: руки, ноги, перетянутые веревками, онемели; голова его (первое время он пытался - пока не обессилел - приподнимать, чтобы лицом не тыкаться в потные грязные бока) отяжелевшая, дергалась, болталась - носом, губами, лицом билась о костистые ребра... готова была разлететься.. Сыромятный ремень разрезал спину... От тряски он не мог дышать, думать, сердце едва билось... постепенно он перестал чувствовать боль и на туловище... Мир куда-то исчезал, истаивал... Чернота и немота поглотили его...
      ...Очнулся и в первое время не мог понять даже себя: кто он есть, где он, что с ним случилось... Через какое-то время осознал себя: свою Душу, тело, которое было будто бы изломано... Вот стал слышать: говор, плеск воды, почувствовал, как на него полили свежую воду. Он открыл глаза и увидел мужиков-воев: один черный, ощерил зубы:
      - Смотри, мыргает.
      Второй, старше, рыжеватый, уставился на Страшко.
      - Ожил?.. Молодец, а то нам за тебя ужо было бы... Иди-ко скажи сотскому - он велел, - приказал молодому, черному.
      Страшко помогли подняться (он лежал на берегу речки), посадили на траву под тень.
      Сотский, седобородый сухой злой, не спрашивал, а лаял:
      - Где Всеволод?.. Куда повернул?.. Кто ты таков?..
      Устало, едва обдумывая, Страшко отвечал. Сотскому не нравилось (если бы не слабость пленного, то, наверное, побил...)
      - Обратно повернул, говоришь? А откуда он узнал, что Михалко в Володимере осажденный сидит?..
      - Узнал вот откуда-то, испугался и вернулся на Русь.
      Сотский подобрел: "Не врешь?"
      - Зачем мне врать: я сам от него убег - к себе в Суздаль возвращаюсь. (Говорил, а сам с тоской думал, как бы до Владимира-на-Клязьме добраться и передать Михалку от Всеволода послание. Из разговора понял, что он в руках Рязанцев, скорее всего у Глебовских соглядатаев.) Я десятником у Всеволода был...
      - У Всеволода, говоришь, десятником?.. Так ты все знаешь!.. Ты мне все скажешь, а нет... живьем!.. Вон, - рукой показал на верхушки двух рядом стоящих деревьев, - туда за ноги привяжу и разорву!..
      - Тогда ничего не узнаешь, - Страшко приподнял голову, лицо напряглось: - Перехожу служить в Суздаль и мне есть что сказать ростовско-суздальским князьям и боярам. Вели отправить меня к ним! - тебе я больше ничего не скажу... (Про себя подумал: "Лишь бы поближе к Володимеру быть, а там все равно убегу!")
      Смотрели бешено друг на друга. Сотский не выдержал: засопел, отвел свои блестящие от гнева глаза от синих холодных глаз Страшко. Понял: "Не обломать - ничего не скажет!"
       * * *
      ...Страшко сразу же привели к шатру боярина Бориса Жидиславича. Он главный воевода осаждающих Владимир войск и это было по всему видно... Долго ждали, когда позовут...
      Вышел сам, кажись, с ним был князь Глеб Рязанский, с которым воевода о чем-то спорил. Вот остановился боярин-воевода и все стали. Большой, грузный смотрел сверху вниз белесыми холодными глазами - ("Выше князя себя ставит - погляд, как у шатуна-медведя!" - что-то похолодело внутри у Страшко - почувствовал вдруг, что не перехитрить ему главного воеводу) - спросил басом:
      - Десятником был у Всеволодки?
      - Был...
      - Почему же ты бросил его в такое трудное для него время!?.. Раньше ведь ты у нас крутился?..
      Пот выступил на лице, спина взмокла под рубахой у Страшко: надо было что-то особенное сделать, такое сказать!.. Он весь собрался, дерзко взглянул на Жидиславича.
      - Боярин, Всеволод с помочью сюда идет!..
      В глазах у Бориса мелькнуло удивление, вспыхнули гневом, он повернулся к Глебу. Тот смутился - будто и не князь. До Страшко долетел приглушенный голос боярина.
      - Говорил же: "Не снимай заслон!" - Подозвал старшего из сторожей: - Накорми, да соли не пожалей и отведи его... (не было слышно куда - только в конце разобрал слова: "Раз продал хозяина - другой раз и нас предаст - нет ему веры, не надобен...")
      Когда отвели пленного, обеспокоенные Борис и Глеб, обратно вернулись в шатер, вызвали всех воевод, позвали к себе Ярополка.
      Через какое-то время лагерь, осаждающий Владимир, ожил, зашевелился, пришел в движение: половина войск ушла, чтобы перегородить путь Всеволоду на дальних подступах к городу, и этим лишила возможности одновременного удара (Всеволода и осажденного Михалка) по лагерю, другая часть отошла от стен, стала копать - где можно - ров со стороны города, насыпать вал, на нем "чинить" острожно-земляные стены, чтобы лишить Владимирцев делать внезапные вылазки...
      Михалка решили взять измором.
 
       14
      ...Обогнули остров и пристали на северной стороне. Радуня удивленно смотрела: весь пологий склон под городком Богов был обстроен домами-полуземлянками...
      - Что, неведомо было?.. Целый посад большого города можно здесь, в подоле, заселить.
      - Дедуня, а кто тут живет?..
      - Люди, доченька, русские люди, которые еще не предали веру своих отцов и дедов!.. Они приходят и живут в праздники, устраиваемые в честь богов... Да и так, в такие дни постоянно кто-то живет: помогают мне - правда с каждым годом таких все меньше и меньше становится...
      Зашли в одну из полуземлянок. Внутри как в курной избе - только световых окошек нет - свет и воздух попадали через входную дверь и волоковое окошечко над нею. Темно, прохладно. Постепенно глаза привыкли. Прадед сходил принес с погреба мяса копченого, хлеба, мед восковой печатный, соль. Подал пустой кувшин:
      - Рядом ямка-родник, набери водицы.
      Долгим изучающим взглядом смотрел Светлозар, как ест правнучка мясо: жадно, хватает большими кусками; хлеб - густо солонит; сотовый мед глотает вместе с воском, запивает ключевой водой.
      - Которая неделя уже?..
      - Месяц... более чуть - сразу не учуяла, - Радуня перестала жевать, зло сверкнула глазами: - Мне противно... Я живу, счастлива только тогда, когда с одним мужиком... с любимым, а так, как будто я и не человек, а животное...
      - Значит ты пришла, чтобы я тебе помог?..
      - Да!
      Старик сильно огорчился, заволновался (такого первый раз видела) и заговорил горестно и страстно:
      - Радунюшка, надо до конца... до конца быть верным - тем более перед богами, народом! Люди так и так отошли, но пусть хоть двурушничают: Христу крестятся и поклоняются своим богам. Если и ты еще... то они уже совсем отойдут от веры нашей...
      Ведь что теперь делается: никто не знает своих богов - так, назовут имя, да кое-что... В праздники несут требы и не могут к Богу обратиться: слов не знают!..
      Всё славяне забыли... даже письменность: задолго до рождения Христа имели письменность!.. Что не удивляешься? Или не веришь?.. У подножья Перуна в земле закопана медная пластина, где явно видна запись... На остатках-прахах древних истуканов есть, кое-где - можно даже понять... Некому разобраться: огнем и мечом многожды проходили крестоносители по нашим землям... Богов, храмы пожгли, жрецов - отцов-вероносителей поистребили - культуру нашу - а это душа народа - изничтожили!.. У них, христиан, заповедь христова: "Не убий!.." А они что делают?!.. Может, сама вера и верна у них, но вот люди, которые несут божьий крест, не доросли до христиан, не стали ими! Куда же ихний Бог смотрит, если допускает такое?!.. Что Он не видит, как поганые люди, одевшись в церковные одеяния, губят все хорошое, человечное и через свою корысть, бессовестность заставляют людей усомневаться в христианском Боге - вот почему люди, приняв крещение, на всякий случай продолжают в тайниках поклоняться своим старым богам, - Светлозар приподнял руки, затряс ими, и громогласно зарокотал басом: - Это же смерть народу, когда его лишают Веры!