Был морозный декабрьский вечер. На небе мерцали первые звездочки и плавала холодная луна. В воздухе было тихо - ни одного движения, ни одного звука.
      Артур фон Зайниц шел по большой просеке «обедать». Шел он из часовни св. Франциска, где полчаса тому назад простился до следующего дня с Терезой Гольдауген. Зайдя по обыкновению в домик лесничего, он спросил письма. Блаухер дала ему два конверта: один очень большой, другой очень маленький. Маленький был из Парижа от Ильки. Зайниц не стал читать это письмо и сунул его в карман. Он знал его содержание: «Я люблю вас!» Новее и умнее этого Илька ничего не могла бы придумать. Адрес на большом был написан рукою Пельцера. Зайниц сунул бы и это письмо, если бы ему не бросилась в глаза надпись: «Ценные бумаги». Артур подумал и распечатал этот конверт. В нем нашел он завещание матери. Он начал читать это завещание. Чем более он углублялся в чтение бумаги, внизу которой когда-то подписалась дорогая, лелеявшая барона рука, тем удивленнее делалось его лицо. Мать завещала в его пользу в с е и ничего в пользу сестры… Но к чему же Пельцеры прислали ему это завещание?
      «Ага! - подумал он. - Покаялись! Давно бы так…»
      Имение матери было невелико. Оно давало дохода не более десяти тысяч талеров в год. Но и такой сумме рад был Артур. И такую сумму ему приятно было вырвать из когтей скряги Пельцера, который готов из-за талера сделать какую угодно подлость.
      Артур попросил у. Блаухер бумаги и, сев за стол, написал Пельцеру письмо. Он написал, что завещание получено и что желательно было бы знать, какая судьба постигла те деньги, которые получались до сих пор с имения, завещанного ему матерью? Письмо было отдано фрау Блаухер, которая на другой день и отослала его на почтовую станцию. Через неделю был получен от Пельцера ответ. Ответ был довольно странный и загадочный: «Ничего я не знаю, - писал Пельцер. - Не знаю ни завещания, ни денег. Оставьте нас в покое…»
      - Что это значит? - спросил себя Артур, прочитав ответ. - Довольно странно! Или он раскаивается, что прислал мне завещание? Гм… Постой же, коли так!
      И Артур на другой день после получения ответа отправился в город и протестовал там завещание. Загорелся процесс.
      Артур стал часто отлучаться в город. Он ездил сначала в суд, а потом к своему адвокату. Терезе часто приходилось сидеть одной в часовне св. Франциска и томиться ожиданием и скукой. Она сидела в часовне, глядела на страшные глаза св. Франциска и прислушивалась к шуму ветра… Какое счастье начинало светиться в ее глазах, когда в шуме вне часовни можно было различить шаги барона, и как мертвенно-бледна была она, когда поздно вечером выходила из часовни, не повидавшись с ним! Он приходил в часовню только подразнить ее, посквернословить, похохотать… Тереза с нетерпением ждала весны, когда опять можно будет сходиться под открытым небом.
      Но весна принесла ей с собой несчастье…
      Было тихое, теплое, весеннее «послеобеда».
      Тереза сидела у «Бронзового оленя» и ожидала Артура. Она сидела на молодой, только что показавшейся травке и прислушивалась к шуму ручейка, который журчал невдалеке от нее… Солнце приятно грело ее красивые плечи.
      «Придет или не придет?» - думала она. Артур весь отдался тяжбе и неохотно ходил к «Бронзовому оленю». Но в это «послеобеда» он пришел. Пришел он по обыкновению слегка пьяный, нахмуренный, недовольный.
      - Вы здесь? - спросил он обрадовавшуюся при виде его Терезу. - Мое почтенье! Хорошо не иметь никакого дела! Честное слово, хорошо! Бездельники всегда гуляют и посиживают на зеленой травке…
      Сев рядом с Терезой, он принялся с остервенением плевать в сторону.
      - Вы сердитесь? - спросила графиня.
      - На подлецов Пельцеров. Вы знаете, что они со мной сделали? То завещание, которое они мне прислали, фальшиво, как женщина. Оно подложное. Я протестовал его, и меня будут судить за подлог… Пельцеры смастерили ехидную штуку! Они пожимают плечами при виде этого завещания и знать его не хотят. Они сделали подлог, а я буду под судом! Черт возьми! Взяли с меня подписку о невыезде, и скоро начнет мне надоедать судебный следователь. Каково? Ха-ха! Барон фон Зайниц подделал завещание! Нужно быть мошенником Пельцером, чтобы изобрести такую ловушку! Ну, ваше сиятельство, - а вы? Я вчера слышал, что вы разведены с графом. Между вами все уже кончено. Чего же ради вы сидите здесь? Отчего не уходите от мужа и тех мест, которые напоминают вам этого ненавистного человека?
      - Я не хочу уехать отсюда, - сказала Тереза.
      - Гм… Можно узнать, почему?
      - Вы не знаете?
      - Почем я знаю!
      Наступило минутное молчание. Оба знали, зачем она еще здесь, зачем не оставляет этих мест, но Артуру нужно было помучить…
      - Я… Вам неизвестно?.. Я люблю вас, - сказала графиня, и по ее гордому, строгому лицу разлился румянец. - Люблю вас, Артур… Не будь этой любви, я далеко была бы теперь от «Бронзового оленя».
      Графиня подняла глаза на лицо Артура. Это лицо, пьяное, насмешливое, сказало ей истину. Молчание подтвердило ту же истину. Он не любил ее.
      - Зачем же вы приходили сюда? - спросила она тихо, ломая пальцы. - Отчего вы не ушли от меня еще тогда, когда начинались эти свидания?
      - Вам скучно было, - сказал Артур. - Я еще не перестал быть дамским кавалером и делаю все, что угодно милым дамам. Ха-ха!
      - Как это неумно!
      - Очень жаль, что не могу отвечать любовью на любовь. Я люблю другую…
      Артур полез, смеясь, в боковой карман, достал оттуда карточку Ильки и поднес ее к самым глазам Терезы.
      - Вот она, моя любовь. Узнаете?
      - Это дочь того старика? Но отчего она так одета?
      - Одета очень прилично… Прелестное личико!
      - Она где теперь?
      Артур промолчал. Эффект, на который он рассчитывал, не удался. Графиня при виде карточки не побледнела и не покраснела… Она только вздохнула и - странно! - в ее глазах засветилось доброе чувство при виде хорошенького, почти детского личика.
      - Прощайте! - сказал Артур, - Adieu! Пойду читать законы. О Пельцер, Пельцер! Скажи я на суде, что завещание получил от него, надо мной захохочут!
      Артур повернулся к Терезе спиной и, жестикулируя руками, зашагал в чащу леса.
      Тереза пошла к своей лошади, которая стояла в стороне и лениво щипала молодую травку.
      - Уедем и не будем сюда более приезжать, - сказала Тереза, гладя лошадь по лбу. - Нас не любят. Не будем просить милостыни.
      И, вскочив на лошадь, Тереза помчалась к опушке леса. В ее глазах светилась решимость. Когда она въехала в калитку, ведущую к длинной аллее, о которой мы говорили в первой главе нашего рассказа, она услышала за собой шаги. Она оглянулась. За ее лошадью бежал какой-то незнакомый молодой человек с хлыстом в руке.
      - На минуту! - крикнул он ей по-французски.
      Графиня осадила лошадь и кивнула головой молодому человеку.
      «Проситель, должно быть», - подумала она.
      Репортер д'Омарен, улыбающийся и сияющий, подбежал к ней и, любуясь ее красотой, поднял хлыст.
      - Вы так же жестоки, как и прекрасны! - сказал он… - Ничто не должно оставаться безнаказанным. Вспомните музыканта-старика и его дочь!
      И графиня почувствовала на лине своем жгучую боль…
      - Пусть будет так! - сказала она и дернула за повода.
      Д'Омарен долго смотрел вслед прекрасной графине. Французу страстно захотелось поговорить с женщиной, которую он ударил и которая на удар ответила фразой: «Пусть будет так»; но, когда она скрылась с его глаз, он повернул назад и быстро зашагал к железнодорожной станции. Он исполнил данное ему поручение и ехал теперь за наградой…

      - Вас ищет какая-то дама! - сказала однажды вечером фрау Блаухер Артуру, который зашел за письмами. - Она оставила записочку!
      «Я остановилась в отеле «Большого якоря», - прочел Артур в записке. - Скорее приходите. Илька».
      Артур отправился в город и ровно в полночь увидался с Илькой. Он захохотал, когда увидел ее. Как изящно она была одета и как непохожа на ту певунью, которую он когда-то встретил в лесу, всю в слезах!
      - Есть миллион? - спросил он, смеясь.
      - Есть. Вот он!
      Артур вдруг перестал хохотать. Пред ним на столе разложили миллион, настоящий миллион.
      - Черт возьми! - сказал он, не веря своим глазам. - Ты считаешь, дитя мое, на франки? Я забыл сказать тебе, чтобы ты считала на талеры… Но ничего… И эти деньги хороши! Где ты их взяла?
      Илька села рядом с ним и рассказала ему все, что произошло с ней после того, как она с ним рассталась.
      - Ну? А что же ты сделала со стариком? - спросил Артур.
      - Я напоила его морфием и в ту же ночь бежала без оглядки.
      - Честно! - сказал Артур. - Ха-ха-ха! В другое время я высек бы тебя, но теперь будь баронессой фон Зайниц! Вот тебе моя рука! Завтра же идем к мэру!
      На другой день фон Зайниц и Илька были у мэра. Илька сделалась баронессой фон Зайниц 2-го июня в половину десятого утра.
      В два часа того же дня барон Артур фон Зайниц был лишен баронского достоинства: присяжные заседатели нашли его виновным в совершении подложного завещания… Пельцеры достигли своей цели.
      На суде Илька увидела графиню Гольдауген.
      Графиня сидела на одном из задних кресел в отдалении от зрителей и не отрывала глаз от подсудимого. С черной шляпы ее спускался темный вуаль. Она, по-видимому, хотела сохранить инкогнито. И только тогда, когда она, выслушав речь прокурора, проговорила вслух: «Как это глупо!» - Илька узнала ее по ее мелодическому голосу.
      «Какое она имеет право смотреть на моего мужа?» - подумала Илька, бледнея от ненависти и в то же время торжествуя свою победу. Она теперь верила в эту победу: у графини был отнят любимый человек.
      Подсудимый держал себя на суде очень странно. Он был слегка пьян - злые остроты так и сыпались с его языка. Игнорируя судей и присяжных, он молчал, когда следовало говорить, и говорил, когда следовало молчать. Прокурор был его университетским товарищем, но не пощадил его в своей речи. Он беззастенчиво копался в его прошедшем, которое знал как товарищ, описал парижскую жизнь, банкротство, безденежье, тягость, которую испытывал барон фон Зайниц благодаря этому безденежью, и кончил хвалебною песнью госпоже Пельцер, которая пожертвовала чувством братской любви в пользу чувства справедливости, возмездия за проступок…
      - Она поступила, как примерная гражданка! - сказал он.
      - Стыдно тебе, - сказал Артур. - Прежде, когда ты курил в университете мои сигары, ты не умел так лгать!
      Только это и было сказано серьезно и искренно, остальное же, что говорил Артур, вызывало смех и председательские звонки.
      Публика обвинительный приговор встретила аплодисментами. Она почти вся состояла из холопов Пельцера. Людям, которые симпатизировали Артуру, не нашлось места в суде. Все места были заняты приверженцами банкира еще рано утром. Артур выслушал приговор хладнокровно.
      - Я знаю дорогу к императору, - сказал он, - и когда мне вновь понадобится баронство, я побываю у него. Вена, знающая меня, посмеется над этим приговором!
      Горькое чувство, чувство стыда за людей и омерзение наполняли душу графини, когда она, оставив залу суда, садилась в коляску. При ней обвиняли в мошенничестве и осудили неповинного человека. Как легко обмануть этих простоватых толстых присяжных и как мало нужно для того, чтобы погубить человека!
      - Я возвращу ему имя! - решила она, негодуя. - Он сказал им, что знает дорогу в Вену, но он не станет хлопотать из-за такого, по его мнению, пустяка, как доброе имя… И к тому же он лентяй, тяжел на подъем… Я похлопочу за него…
      «Я подам ему милостыню, - добавила она мысленно, - и он, против желания, должен будет принять ее!»
      На другой день она была уже в городском клубе на благотворительном балу и продавала билеты. В саду под навесом, устроенным из флагов, вьющегося винограда и живых цветов, стояло несколько столиков. На столиках стояли колеса с лотерейными билетами… Восемь очень красивых и очень нарядных аристократок сидели за этими столиками и продавали билеты. Лучше всех торговала графиня Гольдауген. Она, не отдыхая, вращала колесо и сдавала сдачу. Пельцер, который был на балу, купил у нее две тысячи билетов.
      - Как поживает брат вашей супруги? - спросила Пельцера графиня, получая с него деньги.
      Пельцер вздохнул.
      - С ним, бедняжкой, случилось два несчастья, - сказал он. - Он женился и… сегодня он уже не барон…
      - Слышала… Где теперь его жена?
      - Она здесь. Вы и не видели? Смешно! Ха-ха… Она баронесса… Повенчайся они несколькими часами позже, она была бы теперь только бюргерша Зайниц…
      Графиня, вглядываясь в лица всех проходящих, начала искать глазами Ильку.
      Илька была на балу. Она с высоко поднятой головой и гордой, надменной улыбкой уже прошла раз мимо графини. Графиня была занята торговлей и не заметила ее. Она прошла в другой раз, окруженная толпой любопытных, засматривавших ей прямо в хорошенькое лицо. Графиня вскинула на нее глаза и, по-видимому, не узнала ее. Когда она проходила третий раз, глаза их встретились.
      Графиня смутилась и, к великому удовольствию Ильки, уронила на пол деньги. Несколько монет соскользнуло с ее задрожавших рук и со звоном покатилось по полу.
      Илька подошла к столу графини и, глядя ей прямо в лицо, взяла несколько билетов.
      - Я хочу пожертвовать в пользу школы одну маленькую вещь, - сказала она и, не дожидаясь ответа, сунула в руки графини золотой медальоп. Графиня взяла в руки знакомый ей медальон, раскрыла его и улыбнулась. Ее лицо было поцарапано булавкой.
      - Обратитесь с этой вещью к администрации клуба, - сказала она, подавая Ильке медальон. - Наше дело только продавать билеты…
      И, мило улыбаясь, графиня добавила:
      - Pardon, мне некогда!
      Улыбка и хладнокровие графини смутили Ильку. Она, не привыкшая к подобного рода стычкам, сконфузилась и отошла от столика. Ей стало досадно и стыдно: стоящие около столика графини заметили ее смущение, переглянулись и улыбнулись. Эти недоумевающие улыбки кольнули Ильку в самое сердце.
      - Позвольте пройти, - сказала она молодым людям, которые стопой остановились перед ней и с любопытством смотрели на нее.
      Молодые люди почему-то вдруг засмеялись. Послышался такой же смех и сзади. Илька оглянулась и увидела такую же толпу молодежи.
      - Позвольте пройти! - повторила Илька.
      Послышался вновь смех, и большая пивная пробка ударилась о розовый лоб Ильки. Другая пробка ударилась об ее правое плечо…
      - Ха-ха… Ура! Баронесса фон Зайниц, супруга разжалованного мошенника! - крикнул кто-то, и послышалось шиканье…
      Третья и четвертая пробки, обе вместе, ударили ее по лицу. Она, униженная и оскорбленная, готовая упасть в обморок, посмотрела на графиню, и ей показалось, что графиня смеется… У Ильки помутилось в глазах. Закружившуюся голову сильно потянуло вниз.
      - Артур! - крикнула она.
      Никто не откликнулся на этот зов. Разжалованный барон был далеко. Он, пьяный, лежал под кустом, недалеко от домика Блаухер, и видел во сне свой миллион…
      Графиня, которую не узнали помутившиеся глаза оскорбленной девушки, подошла к Ильке и, обхватив ее плечи, вывела ее из толпы.
      - Пустите меня! Я хочу ее убить! - крикнула Илька и лишилась чувств.
      Когда она очнулась, она увидела себя в маленькой комнате, обитой малиновым бархатом. Она лежала на диване. Возле нее сидела девушка с флаконом в руках…
      - Где мы? - спросила Илька.
      - В клубе, сударыня, - ответила девушка.
      Звуки мазурки, донесшиеся до ушей Ильки, подтвердили слова девушки. Илька подняла свою отяжелевшую голову и, немного подумав, вспомнила все происшедшее.
      - Принесите мне маленькую рюмку рейнвейна, - сказала она девушке.
      Девушка вышла. Илька быстро достала из кармана портмоне. Из портмоне Илька вынула маленький флакончик, в котором был морфий. Этим морфием она так недавно еще угостила старика Луврера! Теперь она угостит им себя за то, что так близко к сердцу принимает оскорбления, которые наносят ей люди… Морфий весь, сколько его было в флаконе, был принят. В ожидании вечного сна Илька склонилась на бархатную подушку и принялась думать… Ей не жалко было бесцветной жизни. Ей жаль было оставлять папу Цвибуша - только его одного! Артура, который любил вино больше, чем свою молодую жену, ей не жаль.
      - Как вы себя чувствуете? - услышала она мелодический голос.
      К ней наклонилась вошедшая графиня, ее злейший враг… Илька увидела пред своим лицом блестящие глаза и два розовых пятна на щеках.
      - Д'Омарен! - прошептала она, увидев на левой щеке чуть заметную красную полосу.
      - Те, которые вас обидели, будут наказаны, - сказала графиня. - Их нанял Пельцер, который ненавидит Артура… Я накажу негодяя Пельцера… Я сильна… Вы еще сердитесь на меня?
      Илька отвернула в сторону свое лицо.
      - Ты еще сердишься, Илька? Ну… прости меня… Я виновата… Я оскорбила и твоего отца и тебя… Каюсь в этом и прошу прощения.
      И Илька почувствовала на голове своей поцелуй.
      - Я тебя долго искала… Я не знала покоя ни днем ни ночью, встретившись с твоим взглядом в тот несчастный день… Твои глаза жгли меня во сне…
      Илька вдруг заплакала.
      - Я умираю, - прошептала она, засыпая под звуки нежного голоса своей кающейся соперницы.
      - Прости же меня, Илька, как я простила тебя…
      Илька протянула руку и коснулась шеи графини… Графиня нагнулась к ней и поцеловала ее в губы.
      - Я умираю, - прошептала Илька. - Я приняла… мор… На ковре…
      Графиня нагнулась и увидела на ковре флакон. Она поняла все. Через минуту в клубе был отыскан врач и приведен к Ильке. Врачу удалось только, благодаря присутствию флакона, констатировать отравление, поднять же на ноги уснувшую Ильку не удалось…
 

____________________

 
      Репортер д'Омарен прибыл из Венгрии в Париж как раз в ту ночь, когда была разыграна Илька. Не найдя в нумере, в котором жила певица, никого, кроме крепко спавшего на кресле Луврера, он побежал к Баху. Бах рассказал ему все, что произошло во время его отсутствия.
      - Она бежала! - решил репортер и на другой день поехал опять в Венгрию, где надеялся получить плату за свою службу.
      В Венгрии он узнал о смерти любимой женщины. Весть об этой смерти была жестокой платой, свалившей его на постель. Провалявшись в горячке, он поселился в гольдаугенском лесу и, собирая со всех сторон сведения, написал повесть о красавице Ильке. Проезжая в прошлом году чрез гольдаугенский лес, я познакомился с д'Омареном и читал его повесть.
      Переведенная на русский язык, она и предлагается нашим читателям.

      Посвящается Ф. Ф. Попудогло
 

I

 
      Грохольский обнял Лизу, перецеловал все ее пальчики с огрызенными розовыми ногтями и посадил ее на обитую дешевым бархатом кушетку. Лиза положила ногу на ногу, заложила руки под голову и легла.
      Грохольский сел рядом на стул и нагнулся к ней. Од весь обратился в зрение.
      Какой хорошенькой казалась она ему, освещенная лучами заходящего солнца!
      Заходящее солнце, золотое, подернутое слегка пурпуром, все целиком было видно в окно.
      Всю гостиную и, в том числе, Лизу оно осветило ярким, не режущим глаза, светом и положило на короткое время позолоту…
      Грохольский залюбовался. Лиза не бог весть какая красавица. Правда, ее маленькое кошачье личико, с карими глазами и с вздернутым носиком, свежо и даже пикантно, ее жидкие волосы черны, как сажа, и кудрявы, маленькое тело грациозно, подвижно и правильно, как тело электрического угря, но в общем… Впрочем, в сторону мой вкус. Грохольский, избалованный женщинами, любивший и разлюбивший на своем веку сотни раз, видел в ней красавицу. Он любил ее, а слепая любовь везде находит идеальную красоту.
      - Послушай, - начал он, глядя ей прямо в глаза. - Я пришел потолковать с тобой, моя прелесть. Любовь не терпит ничего неопределенного, бесформенного… Неопределенные отношения, знаешь ли… Я вчера говорил тебе, Лиза… Мы постараемся сегодня покончить поднятый вчера вопрос. Ну, давай решать сообща… Что делать?
      Лиза зевнула и, сильно морщась, потащила из-под головы правую руку.
      - Что делать? - повторила она за Грохольским чуть слышно.
      - Ну да, что делать? Решай вот, мудрая головка… Я люблю тебя, а любящий человек не подельчив. Он более чем эгоист. Я не в силах делиться с твоим мужем. Я мысленно рву его на клочки, когда думаю, что в он любит тебя. Во-вторых, ты любишь меня… Для любви необходимым условием является полная свобода… А ты разве свободна? Тебя разве не терзает мысль, что над твоей душой вечно торчит этот человек? Человек, которого ты не любишь, быть может, что очень естественно, ненавидишь… Это во-вторых… В-третьих же… Что же в-третьих? А вот что… Мы обманываем его, а это… нечестно. Прежде всего, Лиза, правда. Прочь ложь!
      - Ну, так что же делать?
      - Ты можешь догадаться… Я нахожу нужным обязательным объявить ему о нашей связи и оставить его, зажить на свободе. То и другое нужно сделать по возможности скорей… Например, хоть сегодня вечером ты… объяснишься с ним… Пора покончить… Разве тебе не надоело воровски любить?
      - Объясниться? С Ваней?
      - Ну да!
      - Это невозможно! И вчера я говорила тебе, Мишель, что это невозможно!
      - Почему же?
      - Он обидится, раскричится, наделает разных неприятностей… Разве ты не знаешь, какой он? Боже сохрани! Не нужно объясняться! Выдумал еще!
      Грохольский провел рукой по лбу и вздохнул.
      - Да, - сказал он. - Он больше чем обидится… Я ведь отнимаю у него счастье. Он любит тебя?
      - Любит. Очень.
      - Вот еще комиссия! Не знаешь, с какого конца начать. Скрывать от него - подло, объясниться с ним - значит убить его… Черт знает что! Ну, как быть?
      Грохольский задумался. Его бледное лицо нахмурилось.
      - Будем всегда так, как теперь, - сказала Лиза. - Пусть сам узнает, если хочет.
      - Но ведь это… это и грешно и… Наконец, ты моя, и никто не имеет права думать, что ты принадлежишь не мне, а другому! Ты моя! Никому не уступлю! Мне жаль его, видит бог, как жаль, Лиза! Когда я вижу его, мне больно делается! Но… но что ж делать, наконец? Ведь ты его не любишь? Чего же ради ты будешь с ним маяться? Объясниться надо! Объяснимся с ним и поедем ко мне. Ты моя жена, а не его. Пусть как знает. Как-нибудь перетерпит свое горе… Не он первый, не он и последний… Хочешь бежать? А? Говори скорей! Хочешь бежать?