И еще одно - кремлевский буфет. В перерывах работы съезда грех в него не заглянуть и не отведать замечательных блюд, приготовленных известными кулинарами столицы. Многие делегаты толпились у книжных киосков, представлявших собой настоящий рай для любителей печатного слова. Здесь продавались все бестселлеры, которых было не найти в Москве днем с огнем. А почтовые отделения! Отсюда можно было послать телеграмму, письмо со штампом ХХV съезда в любую точку страны. Адресатам их доставляли срочно. Потом оставалось хвастаться перед друзьями: вот, мол, я вовсе не лыком шит, побывал в Москве аж на ХХV партийном съезде. А почтовые марки! Редкие - на радость коллекционерам. Делегаты ликовали, пораженные коммунистическим изобилием. Я смотрел, как они толпились в буфетах, толкались в очередях за книгами и сувенирами и думал, что не стоит их осуждать. Нет, не партийным деятелям и министрам, а большинству "рядовых" участников съезда - сотням знатных доярок, комбайнеров, ткачих, шахтеров и металлургов, чья грудь была увешена геройскими звездами и орденами, предстояло вскоре вернуться в маленькие города и села к пустым магазинам, очередям за колбасой. Ох как труден этот переход от сказочного изобилия к острым нехваткам самого необходимого, когда тебе лишь по праздникам выдают вожделенный паек! Всякий раз, возвращаясь в отпуск на родину из-за границы, я на собственном опыте сознавал, как мучительна эта смена житейских декораций. Впрочем, в семидесятые мне не приходилось жаловаться на жизнь. Как справедлива русская пословица "нет худа без добра"! В отличие от делегатов съезда и даже министров, чья месячная заработная плата составляла семьсот рублей, я получал около двух тысяч рублей в месяц - работал как автомат, спал не более четырех-пяти часов в сутки. В остальное время писал статьи для газет, очерки в престижный журнал "Новый мир", издавал книги и делал документальные фильмы. Ох, эту бы работоспособность вернуть сейчас, когда тебе за семьдесят. Высокие гонорары имели обратную сторону. Они вызывали зависть. Встречая меня в коридорах своего этажа, Замятин часто бросал реплику: "Боря, ты зарабатываешь больше меня, министра. Смотри, как бы это не помешало работе". С завидной регулярностью он просматривал ведомости уплаты партийных взносов и был полностью в курсе того, сколько "стоит" любой журналист. Но придраться было не к чему. Вверенная мне редакция работала хорошо, портреты ее корреспондентов постоянно украшали "Доску почета ТАСС". Работали на износ, срезая, как рубанком, свои лучшие годы. Здоровье многих не выдержало бурного рабочего ритма и нервотрепки: одни рано ушли из жизни, другие стали злоупотреблять алкоголем. Понять это зло нетрудно. Твоя подпись последняя перед выпуском ответственного материала для передачи на заграницу по тассовским каналам. Телетайпистка передает тебе на подпись отпечатанный официоз. Он без изменений после подписи выпускающего должен идти в Париж, Хельсинки и столицы социалистических стран на русском языке. В последний момент выпускающий, который уже просмотрел десятки других сообщений, обнаруживает опечатку. Вместо слов "член Политбюро Полянский" в тексте стоит "член Политбюро Подлянский". Одна лишняя буква "д" в фамилии члена высшей партийной олигархии. Казалось бы, пустяк, простая ошибка. Не тут-то было - при Сталине за подобный грех можно было оказаться в тюрьме, при Брежневе - лишиться работы. Домой после вечерней смены возвращаешься около часа ночи, взвинченный, не можешь уснуть. Перед тобой небогатый выбор: таблетка снотворного либо доза спиртного - коньяка или водки. За спиртным не надо обращаться к врачу, достаточно загодя запастись в магазине. Так постепенно образуется привычка, перерастающая в алкоголизм. Финал часто трагический, как с Леней Щеголевым, одним из талантливых журналистов. Закончив смену в холодный зимний вечер, он выпил привычные двести граммов, упал на улице и замерз. Нелепая, глупая смерть.
      Так ли были нужны руководству ТАСС по-настоящему талантливые журналисты? Во всяком случае, не на ответственные посты. В агентстве действовал брежневский принцип отбора руководящих кадров: неважно, сколько в мозгу извилин, главное - свой человек. Или человек, взять которого просит вышестоящий руководитель. Так в нашем агентстве появился молодой заместитель генерального директора ТАСС. Его взяли из "Комсомолки", где он занимал какой-то ничего не значащий пост. За его плечами - ни одной книги или хотя бы сколько-нибудь заметного выступления в печати. Журналистский дар ему с лихвой заменяли другие качества. В ТАСС ходили упорные слухи, что его отец - начальник милиции в курортном городе Сочи - принимал участие в обслуживании Брежнева, когда тот приезжал туда летом отдыхать. Не берусь судить, насколько оправданы эти слухи. Но могу ответственно заявить, что в агентстве не было равных ему людей по умению услужить руководству. С утра до вечера он жонглировал в своем кабинете телефонной трубкой кремлевской "вертушки", устанавливая и укрепляя связи с нужными людьми. Понятно, готовность услужить, быть "шестеркой" на побегушках высоко ценилась при всех режимах, будь то брежневский, горбачевский или ельцинский.
      Беспринципность, угодничество, отсутствие необходимой широты знаний и даже косноязычная русская речь продолжали бытовать среди российских руководителей и в "демократические" времена. Возьмем Черномырдина, занимавшего в течение шести лет кресло премьер-министра России. "Перлы" его ораторского искусства стали мишенью злых анекдотов. Люди моего поколения и те, что помоложе, отлично помнят наших "вождей-ораторов", не отрывавшихся от бумажки. А такие перлы их русского языка, как "коммуньизм", "подвижки", "начать", "понимашь". Примеры подобной безграмотности не перечесть. Еще страшнее в прежние и нынешние времена отсутствие у тех, кто стоит у руля государства, способности связно выразить свои мысли. В этом приходилось убеждаться не раз и не только на примере Виктора Черномырдина. Андрей Громыко много лет руководил советской внешней политикой. Мне представлялось, уж он-то семи пядей во лбу, ума палата! Недаром, мол, Сталин назначил его в двадцать девять лет послом в Америку. И вот первая встреча с членом политбюро и одним из творцов брежневской политики разрядки в Доме приемов на Воробьевых горах.
      В Вашингтоне сделали очередное заявление по поводу новой брежневской инициативы. В Москве его восприняли с раздражением: искажает, дескать, суть советской позиции в вопросах ядерного разоружения. Шефу МИДа поручили немедленно выступить с опровержением. Официальный текст советского ответа? Готовить его нет времени. Да и к чему? Кто как не Громыко лучше всех осведомлен о подлинном положении вещей! Мне и одному из лучших репортеров ТАСС Володе Егорову поручили передать заявление на пресс-конференции в прямой эфир на зарубежные страны. Задачу поставили ясно - опередить или по крайней мере сработать вровень с иностранными агентствами. Не к лицу ТАСС отставать с сообщениями из собственной страны!
      Мы с Володей прониклись важностью задачи и гордостью за оказанное доверие. Вооружившись двумя портативными диктофонами, сели в первых рядах небольшого зала. Выработанная нами тактика обещала непременный успех. Вначале записываю министра я, через десять минут бегу к телефону и передаю текст в ТАСС. Запись в мое отсутствие ведет партнер. Потом я снова оказываюсь в зале, а он у телефона. И вот проходят первые двадцать минут. Мы в ужасе: как все это передавать на заграницу? Перепутаны названия всех соглашений об ограничении ядерных вооружений и, главное, непонятно, что же хочет сказать министр. Утешаем себя: дальше все станет ясным. Не тут-то было! Приходится бежать к телефону и передавать то, что есть. Слава богу, имеется магнитофонная запись и, следовательно, никто не сможет обвинить потом двух корреспондентов ТАСС в профессиональной некомпетентности. Не знаю, сумели ли разобраться в словах министра зарубежные коллеги и что сочли нужным сообщить в свои агентства. Наша же неудобоваримая информация так и пошла на заграницу. Хорошо, что только на русском языке. Позже стало известно, что сам Замятин с помощниками Брежнева и Громыко сидели всю ночь, работая над официальным текстом. Его передали на следующий день. Так лопнула затея передать "с колес" заявление министра, не способного грамотно связать двух слов без заранее написанной для него "бумаги". С тех пор в верхнем эшелоне практически мало что изменилось. Исключения редки: бывшие премьеры Гайдар, Кириенко, Примаков и нынешний президент Путин.
      Какой бы интересной не была новая работа в ТАСС, прошлое звало к себе. Мысль, как вернуть "политическое доверие", снова стать "выездным" полноценным журналистом-международником, не оставляла ни днем ни ночью. Было ясно: без заступничества высоких рангом людей тут не обойтись. Кто же может поручиться за погорельца? Замятин? Не отвечает его характеру. Иван Иванович Коваленко, заместитель заведующего Международным отделом ЦК? Этот, пожалуй, да. Принципиален, верит в людей, знает меня много лет по работе и достаточно смел для того, чтобы не бояться мнения начальства. Кроме того, отлично знаком с внутренней кухней КГБ, где долго работал заместителем начальника отдела аналитической службы разведки и бесспорно пользовался там уважением и авторитетом. Иван Иванович сразу взялся за дело. Я сидел в его кабинете на Старой площади и видел, как он звонил по кремлевке высоким чинам разведки, контрразведки и 10-го управления КГБ. До сих пор не знаю, чем занимались сотрудники сего управления. Всюду Коваленко задавал один и тот же вопрос: "Будут ли у вас возражения, если мы рекомендуем Чехонина на выездную работу? Жалко терять квалифицированного япониста. Их у нас не так много". Ответы звучали уклончиво, дело не двигалось. Я до сих пор глубоко благодарен Ивану Ивановичу за его готовность оказать поддержку погоревшему журналисту. Немного имелось в то время людей, готовых бескорыстно вступиться за человека.
      "КИНОШНЫЕ" БУДНИ В ПРИЕМНОЙ БРЕЖНЕВА
      Тогда пришла мысль зайти с другого конца - обратиться за помощью к старому другу, известному писателю и члену Президиума Верховного Совета СССР Расулу Гамзатову. Его знали все, включая Брежнева и Андропова. Он отказать не сможет - дружили семьями, вместе отдыхали на Кавказе, мою библиотеку украшали его книги с теплыми авторскими надписями на титульных листах. Как-то по пути с парламентской сессии в Кремле я поделился с ним своими проблемами. Помолчав минуту-другую, он сказал: "Давай пойдем окольным путем. Приходи завтра вечером ко мне в номер, познакомлю с полезными людьми".
      "Полезным" оказался секретарь Брежнева Станислав Кузьмин. Впоследствии мы подружились и даже вместе с ним и референтом генерального секретаря Евгением Самотейкиным стали работать над сценарием фильма об Австралии. В мою квартиру на Студенческой фельдъегеря правительственной связи стали доставлять экземпляры частей сценария по мере просмотра их в брежневском секретариате. Доводилось и мне бывать там не раз. "Предбанник" кабинета генерального секретаря в здании ЦК был на удивление маленькой комнатой. В ней едва умещались письменный стол Кузьмина и совсем уже крошечный, заставленный хитрыми телефонами столик начальника личной охраны. Сидя напротив Кузьмина, я ловил себя на мысли: такой работе не позавидуешь! Около десяти утра в предбаннике обычно раздается резкий телефонный звонок. Станислав, позабыв обо всем, лихорадочно хватает трубку: "Слушаю. Есть!" И тут же начинает названивать помощникам генсека: "Наши выехали. Приближаются к Панораме. Маршрут? Пока неизвестен". Снова резкий звонок, и наконец сообщают: "Едем в Кремль". Опять чехарда звонков, и невольно угадывается вздох облегчения помощников: слава богу, кажется, пронесло! Предстоят часы ожидания команд из Кремля. Это не так уж страшно. А может быть, они не последуют вовсе. Но ты все равно привязан к своему кабинету, никуда надолго не выйти - а вдруг понадобишься генеральному! Как-то Самотейкина пригласили в киностудию на просмотр материалов фильма. Отлучиться на пару часов из ЦК для него очень сложная проблема. Пришлось переносить просмотр несколько раз.
      Я до сих пор от души благодарен Расулу Гамзатову за то, что он пригласил меня тогда в номер. Дружеские отношения с Кузьминым, а рабочие с Самотейкиным позволили заглянуть за рамки приемной генсека, в закрытый для непосвященных мир тех партийных функционеров, кто окружал и Брежнева, и его предшественников на высшем посту в стране.
      Мировая история не знает случая, когда бы режимы, политические партии и общественные движения существовали без аппарата. Но Советский Союз в этом смысле далеко переплюнул всех. Наша партийно-административная система взяла верх над другими структурами власти, командуя ими и подхлестывая их. Она держалась тогда и сегодня в "демократической" России на сословности, которая подобно раковым метастазам проникла во все слои политической и общественной жизни, необратимо уродуя ее и, приводя в конечном итоге, будь то брежневский, горбачевский или ельцинский режимы, к бесславному краю гибели. Возможности высших ее представителей - помощников, референтов, секретарей, при генсеках, членах политбюро, а ныне сотрудников администрации президента,- почти безграничны. Почему почти, а не полностью безграничны? Исключения из правил, правда нечастые, бывают всегда. Помню, как я сидел за дружеским столом дома у Кузьмина. После того как мы основательно поддали, Слава, хороший, отзывчивый, чуткий человек, счел возможным заглянуть ко мне в душу.
      - Боря, давно смотрю - у тебя неприятности. Что тебя гложет? Хочешь, помогу?
      Я рассказал ему об отзыве из Австралии - стране, о которой мы делали фильм. И, конечно, о своем желании вернуться на стезю журналиста-международника.
      - Ну что же, не вышло в ТАСС, давай попробуем другие каналы. Как ты смотришь на телевидение?
      - Это было бы замечательно!
      Слава не стал медлить, взял телефонную трубку и позвонил Мамедову первому заместителю председателя государственного комитета радио и телевидения. Был поздний вечер, и хозяина кабинета не оказалось на месте. Но его обещали сразу же разыскать и сообщить о звонке. Не успели мы пропустить следующую пару рюмок, как Мамедов был на проводе.
      - Слушай, Энвер, ты знаешь Чехонина?
      Тот, конечно, знал. И по совместной работе в пятидесятые годы над радиожурналом "Говорят советские профсоюзы" в бытность Мамедова заведующим американской редакцией радиокомитета, и по статьям в "Известиях".
      - Как ты смотришь на то, чтобы послать его по вашей линии за рубеж?
      - Хорошая мысль! А он сам согласен?
      - Да вот он у меня сейчас дома. Говорит, что поехал бы с удовольствием.
      - Пусть позвонит мне и зайдет в комитет завтра с утра, часиков в одиннадцать. Нам как раз надо менять парижского корреспондента.
      Мы со Славой выпили за Францию и Париж, а потом я не спал всю ночь, предвкушая счастливую перемену в жизни. В назначенный час секретарь ответила на звонок: "Мамедова нет на месте". Через пару дней бесплодных попыток связаться с самим Энвером по телефону стало очевидным - надежда лопнула мыльным пузырем. Зампреду, курирующему зарубежных корреспондентов, видимо, сообщили о претензиях ко мне со стороны КГБ. Слава не смог выправить ситуацию даже из кресла на Старой площади. Он понимал, что о ведомство Андропова легко сломать зубы.
      Зато, сидя в приемной генсека, он без труда решал другие сложные проблемы. В 1976 году я предложил ему принять участие в работе над фильмом об Австралии. Признаюсь, поступил так в надежде на его помощь. Пробить включение часовой документальной ленты в план киностудии на 1977 год представлялось практически невозможным. При чем тут Австралия в год 60-летия Октября? Уж если делать критический фильм о капиталистических странах, то в первую очередь о главном противнике - Соединенных Штатах! Тем более в киностудию уже поступила такая заявка от видного режиссера!
      Слава справился с трудностями. Когда в приемную Брежнева зашел председатель госкино Ермаш, мой соавтор передал ему текст сценария, попросив включить в план будущего года. Министр не стал отказывать, только спросил:
      - А какое отношение ты имеешь к этой стране?
      - Давно ей интересуюсь,- последовал ответ.
      Секретарь Брежнева мог сделать многое. Что касается возможностей помощников генсека, то они несравненно больше. Так повелось еще со времен Сталина. Именно помощники вождя после смерти Ленина стали разрабатывать стратегию культа и фанатизации масс посредством тотального внушения народу убеждения в гениальности Иосифа Виссарионовича, в его абсолютной правоте всегда и во всем. Демонстрируя свою преданность, они проявляли порой чудеса изобретательности. Так, помощник Сталина Товстуха предложил "хозяину" устроить экспертизу бюллетеней для тайного голосования делегатов тринадцатого съезда партии, в которых была вычеркнута его фамилия. Инициативу одобрили, и она сработала с помощью НКВД. Это помогло вождю составить первый список своих врагов.
      А такой известный, многолетний помощник "хозяина", как Поскребышев! Перед ним трепетали все наркомы. Правда, и ему не удалось избежать ареста. Сталинские традиции продолжили Хрущев и Брежнев. Первый двинул троих помощников в лауреаты Ленинской премии. Это звание давало почет и деньги. Леонид Ильич пошел дальше - приумножил роль и привилегии сотрудников из числа своего ближайшего окружения. Он стал выдвигать их в члены ЦК, в депутаты Верховного Совета. Говорят, что элита партийных функционеров своим возвышением была обязана не подозревавшему о том Генри Киссинджеру, помощнику президента США по вопросам национальной безопасности. Брежнев захотел сравнять своих помощников с их американскими коллегами. Новые посты расширяли орбиту влияния приближенных генсека и в аппарате ЦК, и среди членов правительства. И только. Служебный рост не давал им самого важного преимущества, имевшегося перед ними у Киссинджера. У доктора философии, профессора Гарвардского университета не было причин держаться за должность, кроме одной - сознания, что именно его голова требуется президенту для выработки американской политики.
      - Помощники практически всесильны. И все же им не позавидуешь,рассказывал Станислав Кузьмин.- Я отдежурил сутки и потом трое отдыхаю. Они же работают ежедневно и не менее четырнадцати часов. Даже дома им нет покоя. "Сам" может позвонить, дать новое задание в любое время. Часто даже отпуск они проводят там, где отдыхает "хозяин". С внешним миром они общаются крайне редко, когда приезжают родственники из провинции или смотря на него из окна машины.
      Каждое утро на стол помощника генсека ложится информация от министров, шифровки послов, донесения КГБ и военной разведки, обзоры событий по линии ТАСС, радиоперехваты - в день до трехсот страниц. У "самого" нет времени ознакомиться со всем этим - он принимает зарубежных государственных деятелей, участвует в заседаниях политбюро, ездит с визитами за границу, беседует по "кремлевке" с министрами, присутствует и произносит речи на съездах. В этих условиях долг приближенного функционера прочесть, переварить все эти документы, отфильтровать самое важное и коротко доложить генсеку. Причем не просто доложить суть, а дать рекомендации, как поступить в том или ином случае. Ответственность огромная!
      Зять Хрущева Алексей Аджубей, который часто выступал в роли ближайшего и самого доверенного советчика тестя, рассказывал мне как-то уже после погара, что одной из самых сложных задач помощника являлось написание речей. Я понимал: не преувеличивает Алексей Иванович! Мне самому не раз приходилось принимать участие в подготовке речей премьера Косыгина, которые ему предстояло произнести во время зарубежных поездок, например, в Афганистан и Пакистан. Работаешь в поте лица, не считаясь со временем, а потом из написанного тобой попадает в конечный вариант выступления, дай бог, несколько фраз. Ни морального, ни материального удовлетворения. Одно преимущество - рассказать друзьям шепотом на кухне, что, мол, допущен к "творчеству на самом верху". Это в их глазах, безусловно, поднимает престиж больше, чем твоя опубликованная статья или книга. Но меня в шестидесятые увлекала работа над собственными книгами и киносценариями, а не "близость" к "власть предержащим".
      Аджубей говорил, что у Хрущева имелось бесспорное достоинство - он сам диктовал болванку своего выступления, не заботясь о форме и стиле, но достаточно ясно по мысли. И не ставил в вину помощникам и членам бригады по подготовке речи или доклада, когда ему клали на стол переписанный почти полностью проект.
      Брежнев никогда не писал целиком свои выступления, мог несколько фраз продиктовать. Ему нравилось бывать в рабочей группе, составлявшей на загородной даче его очередной "исторический" доклад. Когда разгорался спор, он не вмешивался и выходил из комнаты. Возвращался довольный: "Ну что, договорились?" Когда доклад был готов, он просил перечитать ему несколько раз, примеряя фразу за фразой к своим речевым возможностям. Порой позволял себе замечания типа: "Что-то слишком умничаем, диссертацию пишем..."
      Но особенно тщательно следил он за написанием "его книг-воспоминаний". В группу авторов наряду с помощниками и Замятиным привлекались самые талантливые писатели и журналисты. Их надолго запирали на спецдачах, а иногда и в пансионате ТАСС. Замятин выделил для "соавторов" генсека целое крыло первого этажа. Как-то я встретился с бывшим коллегой по "Известиям" талантливым публицистом Анатолием Аграновским. Мы давно не виделись, и мой вопрос был оправдан: "Над чем работаешь - над книгой или фильмом?" Толя загадочно улыбнулся, немного помедлил, словно примерясь, можно или нет посвятить меня в "тайну", а потом сказал: "Ни над тем и ни над другим. Нет времени - включен в группу по написанию книги Леонида Ильича".- "Зачем тебе это нужно?" - не выдержал я. "Знаешь, Боря, пытался уйти от этого. Но на Старой площади прямо сказали: от такого доверия отказываться нельзя". Вскоре до меня донеслась трагическая новость - Толя скоропостижно скончался. Что сгубило его - нервотрепка, связанная с книгой генсека, или просто внезапная болезнь? Скорее всего и то и другое.
      Говоря о всесилии помощников, упомяну, что в его основе иногда находились чисто личные отношения с генсеком. Заходя по три-четыре раза за день к нему в кабинет, бывая регулярно на его даче, отдыхая с ним и общаясь с членами семьи, они постепенно становились близкими людьми, почти родственниками. И приобретали право давать генсеку не только рабочие советы. Как-то, сидя дома у Русакова, помощника Брежнева, мы разговорились с его супругой о трудностях работы на высоком посту.
      - Вы не можете даже себе представить,- заметила она,- как приходится порой рисковать мужу в обстановке постоянных интриг среди окружения Леонида Ильича. Простой пример. Не буду называть фамилий, некто упорно стал внушать генсеку, что он заслуживает большего, чем геройские звезды и маршальское звание. Его убеждали, что он внес исторический вклад в науку о "развитом социализме", о возможностях мирного сосуществования двух систем, что под силу, пожалуй, лишь классикам марксизма-ленинизма. Не пора ли, дескать, Леонид Ильич, Академии наук СССР присвоить вам звание академика? На этом хотели сделать себе карьеру. Мой муж понимал, что подобный вынужденный жест Академии наук не укрепит авторитет генсека в народе, более того - вызовет волну новых насмешек. Ему удалось отговорить Леонида Ильича от непродуманного шага. Риск заслужить немилость был велик. Генсек поначалу склонялся в пользу принятия предложения.
      И все же возможности высших партийных функционеров не были безграничными. Мой друг и коллега по "Известиям" популярный журналист Леня Шинкарев поведал о своей беседе с помощником Брежнева, носившем по какому-то странному случаю двойную фамилию: Александров-Агентов. Был конец 1979 года. К Агентову на стол легла очередная шифровка из Кабула. Советский ставленник Амин в который раз просил направить в Афганистан наши войска и предлагал варианты, как оправдать такое решение в глазах мировой общественности. Когда собралось несколько таких шифровок, помощник позвонил председателю КГБ СССР Андропову: "Юрий Владимирович, что будем отвечать Амину?" - "Какому Амину? - прозвучало в трубке.- С утра там уже Кармаль, и наши войска в Кабуле!"
      ...Наш с Кузьминым сценарий готов, принят студией. Снимать картину поручено известному кинорежиссеру, и к тому же сыну заместителя председателя госкино, Владимиру Головне. С ним предстоит выехать в Австралию и мне. Нет сомнений, вопрос о выезде должен решиться положительно. За спиной такие силы, заинтересованные в моей поездке! Процесс оформления запущен. И вдруг осечка. В отделе кадров госкино дают недвусмысленно понять: КГБ застопорило выезд. В Австралию выезжают лишь режиссер и кинооператор. Извечный российский вопрос - что делать? Соавторы из секретариата Брежнева недоуменно пожимают плечами: не понимаем, в чем кроется загвоздка, мы сделали все, что могли. И тогда приходит мысль: в КГБ на меня что-то очень серьезное. Неужели и впрямь мной вплотную заинтересовалось ЦРУ? Или кто-то донес: позволяет в кругу друзей критиковать самого генерального секретаря! Другого не может быть, опалу не снимают уже пять лет! Надоело! Надо обратиться с жалобой на КГБ к самому Брежневу. Друзья из секретариата проследят, чтобы мое письмо попало на его стол. Генсек поможет. Зря, что ли, я делал о нем фильм, публиковал очерки в "Новом мире" о стройках коммунизма! А статьи в центральной печати о происках ЦРУ?!
      Поразмыслив, решил: Брежнев - глупая затея. Теленок хочет бодаться с дубом. Андропов не только всесильный шеф органов, он личный друг самого генсека. Растопчут, сотрут в порошок. Что им стоит сказать: маскируется, у нас есть агентурные данные - он по-прежнему скрытый враг. Против этого не попрешь! Все уйдут в кусты. Остается старая проторенная дорожка - вновь через пять лет обратиться с письмом к Андропову. КГБ наказывал, ему и миловать, если шеф поднимется выше убеждения, что работники его ведомства всегда правы. Вроде он прекрасно знаком с реалиями жизни, либерален, насколько позволяет пост, и даже в некотором смысле литературный коллега.
      О "БАБАХ" С НАЧАЛЬНИКОМ КОНТРРАЗВЕДКИ
      Вновь приемная КГБ, и вновь письмо исчезает в прорези ящика с государственным гербом. Всего полторы странички, больше никто не будет читать. Потянулись дни мучительного ожидания. Через три месяца - звонок из КГБ. Как пять лет назад, вежливый голос в трубке просит зайти в удобное время. С сопровождающим офицером мы идем по коридорам главного здания. Здесь кабинеты сотрудников контрразведки и руководителей ведомства. Конечный маршрут неизвестен. Спросить о нем не решаюсь - неважно куда приведут, была бы от этого польза. Длинные коридоры с ковровой дорожкой, никаких надписей на дверях. Меня заводят в один кабинет, во второй, в третий. В каждом усаживают на несколько минут. Всюду никаких разговоров, одни любопытные взгляды людей в штатском. К чему бы это?
      Подъем на другой этаж, и мы с офицером снова в небольшом кабинете. Это, по всей видимости, приемная какого-то шефа. За столом мне дружески улыбается знакомая симпатичная женщина. Вот уж не ожидал встретить здесь жену Байбакова, сотрудника министерства внешней торговли, с которым много лет проработал в Японии. Пока мы обмениваемся стандартными в таких случаях фразами, мимо нас, кивнув головой, проходит в свой кабинет высокий статный мужчина, в черном демисезонном пальто и модной пыжиковой шапке. Кто он? Как будто бы крупный чин. Через пару минут в приемной раздается звонок и секретарь исчезает за дверью. Появившись снова, она улыбается еще теплее и гостеприимно приглашает пройти в кабинет:
      - Заходите, Борис Иванович!
      Мы остаемся вдвоем с незнакомцем.
      - Присаживайтесь,- любезно говорит он.- Давайте знакомиться, я Григоренко.
      Дальнейшее представление излишне. Все знают, что Григоренко - это генерал-полковник КГБ, заместитель Андропова, начальник Второго главного управления, то есть шеф всей советской контрразведки. У него десятки тысяч штатных и, вероятно, сотни тысяч внештатных сотрудников по всей стране. Встретиться с ним непросто даже его генералам. Он вечно занят важными делами и доступен всегда лишь Андропову и секретарям ЦК КПСС. А тут вдруг рядом с ним обычный журналист! Секретарь приносит крепкий чай, печенье, дорогие конфеты, и хозяин кабинета приступает к неспешной беседе, длившейся почти час.
      Близкие друзья, которым я доверял, допрашивали с пристрастием, о чем со мной говорил целых сорок минут генерал-полковник. Я отвечал: о "бабах", спорте, каких-то пустяках. Не верили, думали, что-то скрываю.
      - Ты спросил о причинах высылки, потребовал наказать виновных? - не унимались они.
      Как объяснить им, что подобные расспросы и требования выглядели бы смешными. КГБ никогда не раскрывает служебных секретов. Впоследствии мне удалось достоверно узнать об одной из причин столь "высокой чести", оказанной шефом Второго главка. Что бывало нечасто, мое письмо попало на стол самого Андропова, и он начертал краткую, но, видимо, очень важную резолюцию: "Разобраться с трезвой головой!"
      Перед тем как протянуть руку на прощанье, генерал сказал буквально несколько слов, ради которых он и вызвал меня на Лубянку:
      - Наши люди тоже совершают ошибки. Поздравляю, справедливость восстановлена. Мы не имеем возражений против вашей работы за рубежом.
      Через пару месяцев новый генеральный директор ТАСС Владимир Хатунцев неожиданно вызвал меня в кабинет и предложил поехать заведовать отделением агентства в Республике Индия.
      - Почему Индия, а не Япония или какая-нибудь европейская страна?
      Шеф посмотрел на меня многозначительно и произнес всего одну фразу:
      - После политического инфаркта тебе предстоит снова учиться делать первые шаги.
      Я глубоко уважал нового генерального директора. Это был серьезный, внимательный к людям человек, талантливый журналист, прошедший суровую школу жизни. Он знал истинную цену всему, не лез без необходимости наверх в начальственные кабинеты и не любил подхалимов. Говорили, что, уходя заведовать отделом в ЦК, Замятин возражал против назначения его на свою прежнюю должность. Но в Отделе пропаганды ЦК сидели умные люди. Они понимали, кто есть кто, и настояли на кандидатуре Хатунцева. Генеральный директор просидел в своем кресле недолго - обширный инфаркт. Тассовцы жалели его от всего сердца.
      ИНДИЯ
      ПОСЛЕ ПОЛИТИЧЕСКОГО ИНФАРКТА
      НА ПАЛЬМЕ ПОЛКОВНИК КГБ
      Бессонная ночь в самолете. Мысли не о встрече с Индией.