Журналистика и разведка

      Тропинка упирается в будку, и, расставшись с долларом, вступаешь на жилую территорию поселка. Первое, что видишь,- образцовый жилой маорийский дом. В нем, правда, не живут. Иногда устраивают застолье в честь самых именитых туристов. В нескольких шагах еще более импозантный дом для собраний, украшенный колоритной маорийской резьбой. Дальше - россыпь деревянных домишек без резьбы и национальных украшений. У обитателей их иные заботы. И там и тут туристы щелкают фотоаппаратами. Щелкают издалека. Приблизиться вплотную к жилью мешают надписи "Частная собственность", "Не входить!". Поглядел на фасад и хватит, за кулисы не лезь. Реальную жизнь, однако, не спрячешь за ширмой запретительных надписей.
      - Сэр, бросьте монету, я нырну за ней с моста! - Парнишка лет десяти, почти голый, дрожит от холода. Видно, давно не бросали монет в теплую воду реки. Или вина лежит на таких же малышах-конкурентах, что плавают там, внизу, у подгнивших опор моста.
      Школа жизни, где она начинается для маори? Тут, под этим мостом? Или там, в мастерской у входа в деревню, где резчик Джон Таяпа передает секреты профессии детям? Но в ученики берут не больше четверых в год. Остальные идут на бойни, в чернорабочие, на бензозаправочные станции.
      Конечно, объективная картина не может быть написана исключительно темными красками. Иначе как быть с той самой корзинкой, которую вместе с детства несут белые и маори? В столице я видел маори в одеянии епископа, попадались маори журналисты, лидеры лейбористской партии, учителя. В Роторуа мне довелось познакомиться с таким маори. Его звали Морис Валден. Он был заместителем управляющего мотеля "Тревел Лодж". Морис крутился на работе с шести утра до позднего вечера. В одиннадцать, когда туристы расходились по номерам, он устало брел в ресторан, с тем чтобы первый раз поесть не давясь. Я подсел к нему, он приветливо меня встретил. Русский человек и сегодня не так уж частый гость в Новой Зеландии - далеко и дорого. Разговорились. Ему 32 года. Окончил с отличием историческое отделение Оклендского университета. Пять лет читал лекции студентам по социологии и антропологии. Потом подался сюда.
      - Что заставило сделать такой неожиданный пируэт?
      - Больше платят. Мне нужны были деньги, а им - маори. Маори с университетским образованием на руководящей работе. Как своего рода символ той самой корзинки.
      Морис не политик, политика его не интересует. Но как социолог и историк он констатирует: "Вслед за Соединенными Штатами расовая проблема становится актуальной и в Новой Зеландии".
      Недолго довелось пробыть в Роторуа, хотя желание диктовало: ну задержись на несколько дней в этом чудесном уголке земли! Может быть, не попадешь сюда больше никогда в жизни. С желанием в противоречие вступали рассудок и утвержденная программа. Разум говорил: ты только первый год в Австралии. Успеешь, и не раз, побывать в Новой Зеландии в очередной командировке. Дел-то всего - запросить согласие редакции и пересечь Тасманово море на самолете. Программа внушала: будь пунктуален, от результатов первой поездки зависят новая виза и лояльность местных властей. Знать бы тогда, что скоро, очень скоро мне придется покинуть и Новую Зеландию, и Австралию, с тем чтобы не возвратиться туда уже никогда.
      Последний пункт утвержденной программы обязывал посетить перед возвращением в Веллингтон сельскохозяйственную ферму на северном острове страны. Опять ферма - к чему? Ведь недавно побывал на ферме в Австралии. Не перебор ли с сельским хозяйством? В Веллингтоне считали - нет. Сельское хозяйство - становой хребет экономики страны. Тот, кто не познакомился с ним, не вправе вообще судить, и тем более писать, о Новой Зеландии. Да и для нас, особенно в "демократические" времена, весьма интересен опыт этой страны. Итак, вперед - в гости к фермеру Джо, которого давно уже по команде из Веллингтона мучают иностранцы.
      Шестьдесят четыре года прожил Джо на фермах страны. Долго работал на холодном юге и теперь убежден, что субтропики севера, где ему удалось приобрести в Матамате 140 гектаров лугов, и есть та самая библейская обетованная земля.
      - Нет, ты должен увидеть всю красоту с вершины холма,- говорит он и ведет меня к трактору.
      Поворот ключа - и мы не спеша едем вверх по дороге, протоптанной овцами. Джо за рулем, а я с его десятилетним сынишкой на платформе прицепа. С вершины холма Матамата предстает изумрудом в оправе из синих далеких гор и зеленых хвойных лесов. Голубое небо в кучевых облаках, просторы лугов, ниспадающих с холмов в долину к веселым ручьям, и вкрапленные в зелень травы белые пятна овечьих отар. Мы долго молчим, покоренные величием и красотой окружающей природы.
      Джо нарушает молчание первым. Ему не терпится поделиться с приезжим из далекой страны журналистом итогом своей нелегкой фермерской жизни.
      - Я оставляю детям крепкое хозяйство: две тысячи овец и, что важнее всего, хорошо налаженное дело.
      Четко отрегулированный механизм рабочих процессов, видимо, в действительности основной фактор успехов Джо. Рядом есть фермы покрупнее, но только хозяйство Джо считается образцовым и только сюда начальство из Управления по сельскому хозяйству посылает иностранных туристов. Даже специалисту есть чему поучиться у Джо. Там, где, казалось бы, необходим целый штат, он управляется вдвоем с женой. А работы пропасть: ухаживать за овцами, чинить километры проволочных заборов, содержать в порядке технику и постройки, подсевать траву. Кроме того, заботы о доме и большой семье семеро детей!
      - Скажу по секрету,- доверительно наклоняется ко мне Джо,- без техники еще можно справиться, без любви к земле - нет. Земля платит тебе той же монетой, что и ты ей. Деньги заменили многим фермерам подлинные жизненные ценности,- продолжает мой собеседник.- Хотя я тоже считаю центы, в труде меня интересует не одна меркантильная сторона.
      Откуда такие слова у человека, окончившего лишь начальную школу? Он типичный новозеландский фермер - огромного роста, с большими руками и грубыми чертами лица: крупный нос, небритый квадратный подбородок и желтые редкие зубы в полуулыбке. Нет впечатления старческой дряблости, хотя лицо изрезано сеткой глубоких морщин. Действительно, откуда эти слова? Ответ разве что в глазах Джо. Глубоко посаженные, они оценивающе смотрят на собеседника из-под толстых стекол очков, выдавая недюжинный природный ум. Нет, этот человек и впрямь занят не одним подсчетом доходов от фермы. Он старается проникнуть в суть вещей и явлений, по-своему раскрыть смысл жизни, особенно сейчас, когда в свои шестьдесят с лишним лет начинаешь подводить ее первые итоги.
      На размышления остаются бессонные ночи. Рассвет стирает беспокойные думы заботами рабочего дня. Утром письмо от дочери из города. Уволили с работы - нет справки об окончании средней школы. Пришли счета за удобрения и напоминание об очередном взносе за купленный в рассрочку трактор. А тут еще "Нью-Зиланд геральд" сообщает: цены на товары широкого потребления подскочили за год на десять процентов. Кроме одежды, подорожали и другие необходимые фермеру вещи инструменты, бензин.
      Джо убежден, что инфляция - самый страшный враг фермера. Из-за нее "худеют" полученные кредиты, а добиться новых все труднее. Джо хитрит, постоянно изворачивается, чтобы выстоять в борьбе с ростом цен. К примеру, недавно заявил налоговым органам, что больше не хозяин своих 140 гектаров земли. Продал, мол, их семейному тресту "Сункел и сыновья", а сам занимает теперь пост президента треста с заработной платой 200 долларов в месяц.
      К чему эта комедия с трестом? Оказывается, меньше налоги на собственность и доходы. Во-вторых, все не вечны. Если Джо уйдет из жизни, сыновей освободят от налога на наследство. Умер-то не владелец земли, а всего лишь служащий, хотя и президент треста.
      За чашкой крепкого чая Джо пытается убедить меня в старой истине: не так страшен черт, как его малюют. Он патриот и не хочет, чтобы русский журналист уехал с плохими записями в блокноте.
      - Да, это точно,- говорит он,- в нашем крае более четырех тысяч фермеров на грани разорения. Но кто виноват? Не одна инфляция. Доля вины лежит и на самих фермерах: одни еще не научились бороться с экономическими трудностями, беда других - им не хватает умения приспосабливаться к колебаниям конъюнктуры.
      Джо исчезает на минуту и приносит папку с финансовым отчетом за минувший год. Квалифицированный бухгалтерский документ: дебет, кредит, сколько заработано, на что истрачено. Чистая прибыль впечатляет: четыре тысячи семьдесят пять долларов - и это после вычета расходов на содержание фермы, заработной платы президента треста и его акционеров.
      Пора прощаться. К вечеру за задним стеклом машины растаяли холмы Матаматы. Как и положено по программе, я подъезжал к городу Гамильтону. Там на следующий день предстоял разговор с директором научно-исследовательского института по вопросам сельского хозяйства доктором Скоттом.
      ...Доктор Скотт очень занят. В его кабинете то и дело звонит телефон. И он в перерывах между звонками, торопясь, обрушивает на меня поток цифр и фактов. В институте и его восьми филиалах одна тысяча сотрудников: двести ученых, триста специалистов со средним сельскохозяйственным образованием и пятьсот высококвалифицированных работников, главным образом на опытных полях и лугах. Основная задача института - оказывать научную помощь фермерам. Ежегодно здание института превращается в своеобразный научный центр, где восемь тысяч фермеров усаживаются за парты. Их знакомят с практическими методами повышения прибыльности хозяйства, учат новейшим методам увеличения настрига шерсти овец и знакомят с научной организацией фермерского труда.
      Я поинтересовался у Джона, достаточно ли для фермеров нескольких дней обучения. Он считает - достаточно. В Гамильтоне фермеры выясняют лишь те вопросы, на которые им не смогли ответить сельскохозяйственные консультанты, или, как здесь называют их, "сельские маги".
      - При министерстве сельского хозяйства страны и научно-исследовательском институте в Гамильтоне,- рассказывает доктор Скотт,- созданы специальные группы консультантов: из расчета один "сельский маг" на двести-четыреста фермерских хозяйств. Консультанты опытные специалисты. Как правило, в их число отбирают самых лучших агрономов, животноводов с университетским образованием, проработавших в сельском хозяйстве не менее десяти лет. Кстати, помощь фермерам они оказывают бесплатно.
      Невольно думалось: будет когда-нибудь что-то подобное в нашей стране? Не было, нет и в обозримом будущем вряд ли будет.
      Видимо, не зря правительство тратит большие средства на содержание целого аппарата сельскохозяйственных консультантов и на работу научно-исследовательского института. У себя в кабинете доктор Скотт вручает мне таблицу показателей эффективности работы института. Согласно ей, девять миллионов новозеландских долларов, ежегодно ассигнуемых властями, оборачиваются десятками миллионов прибыли фермерских хозяйств и быстрым ростом сельскохозяйственной продукции страны. Продуктивность сельского хозяйства Новой Зеландии в начале семидесятых вдвое превысила уровень 1950 года, на достижение которого ушло целое столетие.
      - Предел? Конечно, нет,- убеждает собеседник.- С нынешним уровнем накопления нашими учеными знаний Новая Зеландия могла бы удвоить сельскохозяйственное производство.
      Я интересуюсь, что же мешает.
      - Рынки,- говорит Джон Скотт.- Наша главная болезнь - отсутствие новых рынков. Англия променяла нас на Европу. А ведь мы продавали ей свыше половины экспорта масла, сыра, шерсти. Сейчас пытаемся освоить латиноамериканский и азиатский рынки. А стоимость перевозок! - восклицает директор института.- Мы не имеем собственного торгового флота. В результате иностранные судовладельцы произвольно повышают фрахт.
      Где выход? Скотт не знает, когда и как удастся его стране преодолеть многоступенчатый барьер на пути увеличения экспорта сельхозпродукции. Зато он уверен в том, что, если государство не примет срочных мер по оказанию помощи сельскому хозяйству, тысячи фермеров не спасти от разорения никакими научными открытиями и советами консультантов. С помощью науки можно отсрочить, но не предотвратить надвигающийся крах мелких фермерских хозяйств.
      БЫЛ ЛИ В ЛЭНГЛИ СОВЕТСКИЙ "КРОТ"?
      Снова Канберра и снова Элиот-стрит, где живут: я с семьей, корреспондент "Правды" и два резидента обеих советских разведок - КГБ и ГРУ. Все советские обитатели на месте. Нет лишь моего австралийского четвероногого друга Джулиуса. Никто уже не царапает утром в дверь корпункта, приглашая меня в лес на прогулку. Джулиус исчез за то время, что не было с ним меня. Соседи сказали, что он попал под машину и погиб под ее колесами. Это было настоящей бедой. Только те, кто имеет и любит собак, могут меня понять. Известно, что беда не приходит одна. Через несколько дней из Москвы доставили телеграмму - умер отчим моей жены, добрый, порядочный человек. Мила улетела на похороны, оставив меня с двумя маленькими детьми. Вернувшись через пару недель в Канберру, она уговорила меня слетать в Москву в отпуск. Там за год накопилось много самых разных перемен.
      Что же, Мила, кажется, права. Перемены действительно есть - и в Москве, и здесь. В Канберре новый посол Мусин. С его приездом отпала необходимость являться каждое утро в посольство, чтобы ознакомить его, как предшественника, с содержанием австралийских газет. Он прекрасно справляется с этим сам. Изменился не только рабочий, но и жизненный стиль посольства. Нет уже больше совместных походов в сауну, практикуемых прежним послом, где можно полюбоваться стройными телами жен молодых дипломатов, выбрать то, что тебе приглянулось, и за стаканом виски перебросить мост к "неуставным отношениям" с очередной пассией. У посла Мусина совсем иной склад характера - ему несвойствен комсомольский стиль жизни, коллективные попойки, сауны и увлечение женским полом. Он весь в работе: надо доказать Москве, что тебе, недавнему советнику, не зря присвоили ранг посла, доверив развивать отношения не просто со страной, а с целым континентом. К тому же и жена не в далекой Москве, а рядом, тут же в Канберре. Симпатичная, молодая и умная женщина. Ничего не скажешь, на сей раз в высотке, где разместился в советской столице МИД, наконец-то сделали правильный выбор.
      Москва встречает цепью перемен, к сожалению, печальных. Холодный дождливый ноябрь, грязь на улицах, унылые лица и мрачных цветов одежда. Какой неприглядный контраст с Австралией! Там весна, яркие краски цветов, изумрудная зелень травы. И улыбки на лицах. Они везде в забитых продуктами магазинах, на рынках с их щедрым богатством экзотических фруктов, на спортивных кортах, в бассейнах, парках.
      Но к такой перемене привыкаешь сравнительно быстро - ты родился и вырос в этой стране. Труднее свыкнуться с иным: внезапно после операции аппендицита в "кремлевке" скончался в расцвете лет твой старый друг заместитель генерального директора ТАСС Григорий Максимович Ошеверов. Умный, внимательный по отношению к людям человек, талантливый журналист, с которым опубликовано в "Известиях" немало совместных статей о Японии. Глупая смерть. Кремлевские врачи не сделали самого обычного после операции - укола, разжижающего кровь. В результате оторвавшийся тромб. Как тут было не вспомнить наш разговор с Григорием Максимовичем задолго до его ухода из жизни.
      - Боря,- как-то под настроение сказал он,- я знаю, отчего скоро умру. Это будет операция аппендицита. Меня ожидает судьба отца. Он скончался после того, как ему удалили этот проклятый отросток.
      Судьба... Можно ли предвидеть, что ожидает тебя самого или другого человека? Я тогда скептически отнесся к словам Гриши. Устал, мол, перенапрягся, подкачали нервишки. Жизнь, однако, вскоре убедила в обратном. Сиротами остались жена и двое чудесных детишек - Максим и Ляля.
      Если работаешь не в тропиках, а в Австралии, отпуск всего 24 рабочих дня. Из них минимум неделю тратишь на отчеты и рабочие разговоры в Агентстве, затем надо съездить на неделю в Казань, повидаться с отцом, побывать на могиле мамы, отдать свой сыновний долг. Никогда не забуду то холодное серое утро, когда я, усталый после бессонной ночи, входил в старинное здание казанского вокзала. Здесь все по-прежнему, кажется, мало, что изменилось за много лет. Вот скамейка, на которой мы сидели с мамой в июле 45-го, когда она, больная туберкулезом, провожала сына в Москву и думала: даст ли бог увидеться еще? Газетный киоск в конце зала. В нем по приезде из Японии в шестидесятые годы покупал "Известия" со своими статьями, чтобы лишний раз порадовать отца. Вокзальный буфет. У его стойки была выпита с друзьями не одна рюмка. И вдруг воспоминания грубо прерваны. Две грязные старые цыганки бесцеремонно хватают за рукав:
      - Не спеши, давай тебе погадаем!
      - Не хочешь? Мы знаем, ты приехал издалека, тебя ожидают плохие вести.
      Я досадливо отмахнулся. Известный цыганский прием - заинтриговать свою жертву. Да и догадаться, что приехал издалека, не так уж и трудно одет не по-казански и даже не по-московски, набитые чемоданы иностранного производства. Неприятный осадок в душе все же остался. И неприятности не заставили себя долго ждать. На работе в Москве я почувствовал, как вокруг меня возникает стена отчуждения. Люди перестали приветливо улыбаться, подсаживаться за мой столик в буфете, чтобы расспросить об Австралии за чашкой кофе-эспрессо. Странно вели себя и кадровики. На все мои вопросы об обратном билете и сроках отъезда в Канберру они отделывались маловразумительными фразами. Вскоре зарубежный опыт работы подсказал: мой домашний телефон взят на круглосуточную "прослушку". Явно что-то было не так. Но что?
      Ответ не замедлил последовать. За неделю до планируемого отъезда меня внезапно пригласили в кабинет Замятина. Генеральный директор был не один. Его общество разделял начальник управления кадров. Бросив суровый взгляд на меня, Замятин нарушил молчание:
      - Боря, тебе предстоит не возвращаться в Канберру. Останешься здесь, в Москве, в центральном аппарате. Мы не будем возражать, если ты уйдешь работать обратно в "Известия".
      - Леонид Митрофанович, кто возьмет меня в газету после внезапного досрочного отзыва из Австралии? Вряд ли следует вам объяснять правила кадровой игры.
      - Что же, ты прав...- И внезапно кадровику: - Подыщите ему что-нибудь у нас.
      - Леонид Митрофанович,- не выдержал я,- в чем моя вина, почему через год меня отзывают? Разрешите по крайней мере съездить на неделю и забрать жену и детей.
      Ответ был категоричен:
      - Ты останешься здесь, семье помогут собраться сотрудники посольства. Что касается претензий к твоей журналистской работе, то у ТАСС просто их нет.
      Итак, все становилось на своё место. Причина отзыва в другом. За скобками ее угадывался КГБ. Об этом дал понять Замятин, да и прослушка домашнего телефона свидетельствовала сама за себя. Чтобы предупредить жену о скором ее отъезде в Москву, я немедленно связался по телефону с Канберрой. Слышимость была отличная.
      - Милаша, я не приеду. Мне дали здесь хорошую работу. Собирайся и прилетай вместе с детьми.
      Жена обрадовалась такому известию. Жизнь в Австралии ей почему-то активно не нравилась. Видимо, действовал еще японский синдром, да и дома в Москве после недавней смерти отчима оставалась одинокая престарелая мать. Я попробовал сделать в Канберру еще ряд звонков. И тут же получил выговор от Замятина.
      - Боря, ты злоупотребляешь телефоном. Хватит разговаривать с Канберрой. Наживаешь новые неприятности,- строго предупредил он, столкнувшись случайно со мной в коридоре неподалеку от своего кабинета.
      Прослушка работала исправно, у КГБ в этой области был отличный опыт. Я прекратил звонки. Тем более что через пару дней ожидался прилет семьи. Вот он, самолет из Сингапура, на который пересели в этом городе жена и двое детей. В их глазах угадывается испуг.
      - Что с тобой? - спрашивает тревожно жена.- Ты так изменился! Неприятности на новой работе?
      Откуда ей было знать, что за пару недель я похудел на 13 килограммов, а былая наша беспроблемная жизнь надолго перечеркнута КГБ. Мне закрыли выезд за рубеж, даже туристом в соцстраны, запретили работать по специальности, установив мизерный оклад младшего редактора.
      Рассудок подсказывал: смирись, произошло непредвиденное - ты шел по улице и тебе на голову с крыши свалилась огромная снежная глыба. Бывает. Постарайся собраться духовно и докажи всем скептикам, что ты не верблюд. Но как доказать свою невиновность? Это трудно, особенно когда не знаешь, что послужило поводом к расправе. Где найти ответ на мучающий вопрос? Я решил, что за ответом надо обратиться к авторитетным людям в разведке, которые знают тебя по прежней работе. Одним и самым честным из них был в моем представлении генерал Георгий Петрович Покровский, который занял после Японии важный пост в центральном аппарате КГБ. Он не побоялся принять погорельца у себя дома и дать ему нужный совет.
      - Обратись с письмом к Андропову, попроси разобраться и проинформировать о причинах случившегося.
      Георгий Петрович не знал обстоятельств дела, он занимался в разведке другим регионом. Но был уверен, что и в Австралии я оставался честным перед родиной человеком, не предавал интересов страны. Намного позднее мне удалось узнать от других людей, что он не побоялся выступить в защиту австралийского погорельца - дать ему самую лестную письменную характеристику. В то время это был смелый шаг - не согласиться с мнением руководства КГБ, по инициативе которого ЦК КПСС принял решение о досрочном отзыве тассовского корреспондента.
      Я поступил так, как мне посоветовал генерал. Декабрьским утром 1972 года открыл массивную дверь приемной КГБ на Кузнецком мосту. Человек в военной форме поинтересовался, что меня привело сюда.
      - Хочу опустить письмо на имя Юрия Владимировича Андропова.
      Быстрый оценивающий взгляд и приглашение, как команда:
      - Проходите, почтовый ящик вон там.
      Впрочем, местонахождения огромного ящика из красного дерева с государственным гербом можно было и не указывать. Он и так бросался в глаза. Через пару минут все было кончено, конверт исчез в аккуратной прорези. Теперь оставалось лишь ждать. Известно - ждать и догонять мучительное занятие. Особенно мучительно оно по ночам, когда бессонница стирает все думы за исключением одной, навязчивой: правильно ли поступил, не прислушавшись к голосу рассудка? Быть может, стоило и впрямь перетерпеть, смириться, не опускать злополучное письмо? Только лишний раз привлечешь к себе внимание тех, для кого превыше всего честь мундира. А тут какой-то журналистишка рвется поставить под сомнение эту честь. Мало получил, хочет еще больше! Жалко, что сейчас не 37-й!
      Все имеет конец, и ожидание в том числе. Однажды дома раздался звонок, прервав долгую телефонную блокаду, когда в подполье уходят от погорельца даже многие бывшие близкие друзья.
      - Борис Иванович? Это говорят из Комитета государственной безопасности. Мы хотели бы встретиться с вами по поводу письма. Какой день и время устроят вас?
      Меня устраивали любой день и время. Только бы понять, что произошло. Неужели оправдают, признав ошибку? Или просто объяснят, в чем моя вина? Точно в назначенный час я стоял в одном из подъездов знакомого огромного здания на Лубянке, с которым связано море искалеченных человеческих судеб. Ждать пришлось не больше минуты. Человек с военной выправкой бывалого офицера спустился со ступеней лестницы, осведомился, кто я, и протянул вооруженной охране заготовленный на меня заранее пропуск. Наверху в довольно большом кабинете меня встретили двое - Феликс Эдмундович Дзержинский, чей внушительный портрет висел на стене, и солидный мужчина в штатском. Выйдя из-за стола, он представился: Борис Семенович Иванов.
      Это имя мне ничего не говорило, а он не горел желанием раскрыть скобки неизвестности вокруг собственной персоны. Знание пришло позже, через несколько дней. Мой собеседник оказался генералом и руководителем страшного подразделения - службы собственной безопасности в рядах советской разведки. В задачу его сотрудников входило следить за многочисленной армией советских разведчиков, с тем чтобы во время раскрыть потенциальных предателей и помешать им бежать на Запад. Контрразведчиков в разведке боялись в посольствах все, не исключая самих послов. Что касается лично Бориса Семеновича, то он пользовался у руководства КГБ заслуженным авторитетом. Когда политбюро, санкционировав в конце семидесятых ввод советских войск в Афганистан, увязло там, как в топком болоте, Андропов послал туда Бориса Семеновича в качестве "разъездного резидента".
      Хозяин кабинета в обращении со мной был сама любезность.
      - Садитесь, тезка. Как себя чувствуете? Я слышал, вы сильно болели.
      Я невольно подумал: знают все, даже о нервном срыве. Вот уж по-настоящему обложили, как охотники медведя в берлоге.
      И тут же он, не дав мне ответить, перешел к делу.
      - Руководство поручило мне встретиться с вами и объяснить ситуацию. Зря вы плохо подумали о нашем резиденте. Он не причастен к отзыву. Это целиком инициатива Центра.
      Я не выдержал:
      - Что же заставило вас поломать мне судьбу?
      - Поломать судьбу? Я бы так не сказал. Все как раз наоборот - мы спасли вас. Наш источник в штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли сообщил, что против вас в Австралии готовится провокация. Вас хотели завербовать или вынудить к бегству на Запад.
      - Почему же вы не сказали об этом сразу после моего возвращения? Я не стал бы обращаться к Юрию Владимировичу. Да и как мне быть теперь? В ТАСС меня лишили всего, что я достиг почти за четверть века работы. Жену же вообще обрекли на безработицу.
      - Да, мы тут не досмотрели. Поймите правильно, наши работники тоже люди и тоже порой делают ошибки. Вас спасли, а за дальнейшим не проследили. Я исправлю это, позвоню Замятину. Кстати, ваша жена, кажется, работала раньше в управлении по обслуживанию дипломатического корпуса МИД? Она может не беспокоиться. Если пожелает, ее возьмут на работу обратно. Дома нам не приходится опасаться провокаций. Для этого мы достаточно сильны.
      Я подумал: все, разговор исчерпан, пора прощаться, генерал сверхзанятый человек. Борис Семенович как бы угадал мои мысли.
      - Задержу вас еще несколько минут. Давайте вместе подумаем о легенде, как нам следует объяснить в журналистских кругах ваш досрочный отзыв.
      - Не имею понятия. Вам виднее, так что решайте сами.
      Я так никогда не узнал, какого рода слух распустили обо мне по Москве. Надеюсь, более безобидный, чем о бывшем после в Австралии Месяцеве. По пути домой думалось о другом: план моей вербовки - что это, тоже неуклюжая легенда или в самом деле у КГБ есть свой человек в штаб-квартире ЦРУ? Достоверный ответ остается для меня неизвестным и сегодня, спустя много лет.
      Генерал Иванов оказался человеком слова. Мою жену пригласили снова на работу в управление по обслуживанию дипломатических кадров МИД. Позвонил он, видимо, и Замятину. Через пару-тройку месяцев меня сделали заведующим объединенной редакцией информации на заграницу - одного из ключевых подразделений ТАСС. Перемены в судьбе дали сразу же положительный результат: в квартире опять начал регулярно звонить телефон. Слава Андропову, Иванову и тем сотрудникам меньших рангов, кто, слегка придушив меня, не затянул до отказа удавку на шее!
      В КОРРИДОРАХ КРЕМЛЯ И КГБ
      НЕУДАЧНАЯ ЛЮБОВЬ ОЛЕЧКИ РУСАКОВОЙ
      Австралийский след ЦРУ. Он чуть было не получил в Москве дальнейшего продолжения. Коллега из ТАСС познакомил меня с дочерью Русакова, помощника Брежнева, ставшего впоследствии секретарем ЦК КПСС. Милая молодая женщина недавно вернулась из Японии вместе с мужем. Семейная жизнь не ладилась. Она решила заполнить образовавшийся жизненный вакуум учебой в аспирантуре Института международных отношений, выбрав Австралию в качестве темы будущей кандидатской диссертации. Кто как не я, только что вернувшийся из этой страны, был в состоянии ей помочь и советами и литературой. Так я стал бывать в доме на Малой Бронной, где квартира ее родителей занимала целый этаж по соседству с членом Политбюро ЦК КПСС Сусловым. Дочь хотела учиться и стать независимой. Мама же - и ее можно понять - считала: учеба учебой, но прежде всего необходимо устроить личную жизнь. Ей хотелось поскорее заиметь внуков. Но как трудно удачно выдать замуж дочь отца, занимающего столь высокий пост в ЦК КПСС! Претендентов на брак пруд пруди, но они должны отвечать самым строгим требованиям: привлекательная внешность, перспективная работа и, конечно, идеальная анкета. После долгих поисков кандидат все-таки был отобран. Им оказался некто Огородник, подающий надежды дипломат. За его плечами числились годы зарубежной работы в Латинской Америке. Мама торжествовала. Дочери сделали официальное предложение, и она дала согласие новой пассии. И вдруг судьба сделала неожиданный зигзаг. Претендент на руку чудесной Олечки погиб. Мне ее было по-настоящему жалко. Впрочем, сочувствие скоро сменилось огромной радостью за милую Олю. Выяснилось, что к смерти кандидата имели самое прямое отношение две весьма авторитетные в мире организации: Комитет государственной безопасности СССР и Центральное разведывательное управление США. Дело в том, что Огородник оказался талантливым и перспективным агентом, завербованным американцами несколько лет назад в Колумбии, где он работал вторым секретарем нашего посольства. По свидетельствам одних, ЦРУ сыграло на его материальных трудностях. Молодому советскому дипломату срочно потребовалось вернуть в бухгалтерию посольства 800 долларов США, присвоенных им при продаже машины. Где взять такую крупную по тем временам сумму? Он обратился за помощью к знакомому колумбийцу - тот оказался агентом местной контрразведки. В итоге Огородника передали ЦРУ.
      По другим сведениям - от самого заслуженного аса советской контрразведки генерал-лейтенанта Боярова, грудь которого украшают 32 правительственные награды,- ЦРУ разыграло женскую карту. Соблазнить возможного агента поручили красавице испанке, которую специально доставили из Европы. Как бы там ни было, став американским агентом, Огородник зарекомендовал себя мастером на все руки - не только добывал нужную ЦРУ информацию, но и по заданию американской разведки проводил акции по физическому устранению неугодных лиц, в частности с помощью изготовленного в США яда скрытого действия ликвидировал советскую гражданку - свою любовницу и жену сотрудника торгпредства в Колумбии, подозревавшую его в шпионаже.