Глава сорок первая

Итак, старуха Лю нарисовала в воздухе тыкву и сказала:

– Где цветы опали, появилась завязь – там созреет тыква.

Все расхохотались. А старуха Лю отпила еще вина и совсем разошлась.

– Говоря по правде, – заявила она, – руки и ноги у меня давно огрубели, непослушными стали, а сейчас я еще и выпила. Того и гляди, уроню чашку! А она фарфоровая! Была бы деревянная, тогда дело другое!

Снова все рассмеялись, а Фэнцзе с улыбкой произнесла:

– Если хотите, я велю принести деревянные кубки. Но их у нас целый набор, так что придется вам пить из всех подряд! Согласны?

«Вот те на! – подумала старуха, – Мне и в голову не могло прийти, что у них есть деревянные кубки! Ведь сказала я шутки ради! Бывала же я в гостях у наших деревенских богачей и золотые кубки и серебряные видала, но чтобы деревянные – ни разу. Это они надо мной потешаются. Хотят деревянные чашечки для детей выдать за кубки. Чтобы меня напоить! Ну и пусть, вино сладкое, словно мед, выпью побольше – ничего не случится!» И старуха сказала:

– Ладно, несите – там видно будет.

Фэнцзе приказала Фэнъэр:

– Принеси десять кубков из корня бамбука, они в передней на книжной полке стоят.

Фэнъэр уже собралась идти, но Юаньян с улыбкой обратилась к Фэнцзе:

– Те кубки, пожалуй, малы, да и недостаточно хороши. Ведь ты говорила о деревянных. Вели-ка лучше подать кубки из корня самшита, и пусть бабушка Лю из каждого выпьет.

– Прекрасная мысль! – вскричала Фэнцзе.

Принесли самшитовые кубки. Такие огромные, что старуха Лю испугалась. Самый большой был, пожалуй, с глубокий таз, а самый маленький вдвое больше того, который она держала в руке. Зато тонкая гравировка и чудесная резьба на кубках с изображением гор, рек, деревьев, людей и животных привели старуху в восторг. На каждом были надписи, выполненные скорописью, и личные печати мастеров.

– Дайте мне тот, что поменьше! – воскликнула старуха.

– Из этих кубков никто не решается пить, – сказала Фэнцзе. – Чересчур велики. Но раз уж вы, бабушка, заставили их искать, пейте из всех подряд, отказываться нечестно!

– Пощадите! – взмолилась старуха. – Не могу я так много пить!

Матушка Цзя, тетушка Сюэ и госпожа Ван вступились за Лю и сказали:

– Пошутили, и хватит! Нельзя бабушке столько нить. Вполне достаточно одного кубка.

– Амитаба! – вскричала Лю. – Который поменьше, я здесь выпью. А большой домой унесу. Попробую поучиться из него пить.

Все так и покатились со смеху.

Между тем Юаньян наполнила большой кубок и поднесла Лю, та приняла его обеими руками и стала пить.

– Не торопись, а то поперхнешься, – сказали матушка Цзя и тетушка Сюэ, после чего тетушка Сюэ велела Фэнцзе подать старухе закуску.

– Чего бы вы пожелали съесть, бабушка Лю? – спросила Фэнцзе у гостьи.

– Да разве я знаю все ваши кушанья? – всплеснула руками старуха. – Что ни дадите – все хорошо!

– Дай ей баклажаны с вяленым мясом, – предложила матушка Цзя.

Фэнцзе палочками подцепила кусочек баклажана, положила прямо в рот старухе и сказала:

– Вы каждый день едите баклажаны, а теперь попробуйте, вкусно ли их готовят у нас.

– Да разве это баклажаны? – засмеялась Лю. – Вы просто обманываете меня! Будь баклажаны такими вкусными, мы не стали бы сеять хлеб, а сажали одни баклажаны!

– Но это в самом деле баклажаны! – заговорили другие. – Вас никто не обманывает.

– Неужели? – удивилась старуха. – Можно мне еще, госпожа? А то я не распробовала.

Фэнцзе взяла еще кусочек и снова положила в рот старухе. Та долго жевала, причмокивала и наконец с улыбкой сказала:

– То ли баклажан, то ли нет – не поймешь. Расскажите, как его готовят – может, и у меня так получится?

– О, это совсем нетрудно! – со смехом воскликнула Фэнцзе. – Надо взять свежий, прямо с грядки, баклажан, снять с него кожуру, мелко накрошить и поджарить на курином сале; потом взять сушеное куриное мясо, добавить к нему грибы могу, шампиньоны, молодые ростки бамбука, соевый творог с разными пряностями и сухие фрукты; все это тоже мелко накрошить и сварить в курином бульоне. После этого сложить в фарфоровый кувшин, залить кунжутным и соевым маслом и плотно закрыть. Л когда захочется, взять сколько надо и есть с жареной курицей и тыквенными семечками.

– Бог ты мой! – воскликнула старуха, покачала головой и даже язык высунула. – Сколько же надо извести кур на это кушанье! Не мудрено, что так вкусно!

Она неторопливо допила вино и стала осторожно вертеть в руках кубок.

– Выпейте еще, по крайней мере развеселитесь как следует, – сказала Фэнцзе.

– Нет, нет! Я тогда совсем опьянею! – запротестовала гостья. – А кубок верчу в руках просто потому, что он мне очень нравится!

– Вот вы пьете вино из деревянного кубка, – сказала Юаньян, – а знаете, что это за дерево?

– Я-то знаю, – ответила старуха, – а вам откуда знать, барышня! Ведь вы живете в роскошном дворце, в расписных покоях! Это мы все время проводим среди деревьев: и спим под ними, наработавшись, и отдыхаем, когда устанем. А в голодные годы древесную кору едим; мы все время видим деревья, слышим их шум, говорим о них. Потому я и могу отличить настоящее от поддельного! – Старуха долго разглядывала кубок, потом заявила: – Богатые не держат у себя дешевых вещей, особенно деревянных, ведь дерево очень просто достать. Поэтому кубок этот, я думаю, сделан не из тополя, а из желтой сосны!

Комната, казалось, задрожала от хохота. Тут на пороге появилась служанка и обратилась к матушке Цзя со словами:

– Девочки-актрисы ждут в павильоне Благоухающего лотоса. Они спрашивают, начинать представление сейчас или немного погодя?

– А я-то совсем забыла о них! – воскликнула матушка Цзя. – Передай, пусть начинают сейчас!

– Слушаюсь! – ответила служанка и удалилась.

Вскоре донеслись звуки флейты, потом к ней присоединилась свирель. Дул слабый ветерок, воздух был чист и прозрачен, музыка радовала слух, наполняла душу неизъяснимым блаженством. Баоюй поднялся, налил себе кубок вина, залпом осушил, опять наполнил, но тут госпожа Ван тоже изъявила желание выпить. Тогда Баоюй велел служанкам принести подогретого вина, а свой кубок поднес матери прямо к губам.

Вскоре служанки принесли вино, и Баоюй вернулся на свое место. Госпожа Ван встала, приняла чайник из рук служанок. Следом за ней поднялись тетушка Сюэ и остальные. Матушка Цзя велела Ли Вань и Фэнцзе взять у госпожи Ван чайник, сказав при этом:

– Пусть тетушка сядет, а то как-то неловко.

Госпожа Ван отдала чайник Фэнцзе, а сама снова села.

– Пусть все выпьют еще по два кубка, – распорядилась матушка Цзя. – Веселиться так веселиться!

С этими словами она поднесла свой кубок тетушке Сюэ, а затем обратилась к Сянъюнь и Баочай:

– Вы тоже выпейте по кубку! И ваша сестрица Дайюй пусть выпьет, не будем ее сегодня щадить!

Матушка Цзя осушила свой кубок, вслед за нею выпили Сянъюнь, Баочай и Дайюй.

Старуха Лю изрядно захмелела и, как только заиграла музыка, принялась размахивать руками и притопывать. Баоюй подошел к Дайюй и шепнул:

– Погляди-ка на бабушку Лю!..

– Когда-то при звуках священной музыки[1] все звери пускались в пляс, а сейчас пляшет одна корова! – усмехнулась в ответ Дайюй.

Вскоре музыка смолкла, и тетушка Сюэ с улыбкой сказала:

– Хватит, пожалуй, пить. Давайте прогуляемся.

Матушка Цзя охотно согласилась, и все отправились гулять.

Разговоры со старухой Лю забавляли матушку Цзя. Она взяла ее под руку и повела к искусственным горкам, рассказывая о встречавшихся по пути деревьях, цветах, камнях. Старуха Лю внимательно слушала и все старалась запомнить.

– Вот уж не думала, что в городе не только почтенные и благородные люди живут, но и птицы, – говорила старуха. – А что птица говорить может, как та, что в клетке у вас сидит, такое мне и в голову не приходило!

– Каких птиц ты имеешь в виду? – спросили старуху.

– Зеленого попугая с красным клювом в золотой клетке, – ответила старуха. – Того, что на террасе, – я хорошо его запомнила. И еще старого черного дрозда – он ведь тоже разговаривает!

Каждое слово старухи вызывало взрыв хохота.

Появились служанки и доложили, что подано сладкое.

– Мне совсем не хочется есть, – сказала матушка Цзя. – Принесите сюда – кто захочет, поест.

Служанки принесли два столика и два короба с яствами. В одном коробе были приготовленные на пару сахарные пирожные с молотыми зернами лотоса и коричными цветами и хворост из мякоти тыквы на гусином жиру. В другом коробе – сваренные в масле, крохотные, величиной в цунь, пельмени и запеченные в тесте фрукты.

– Какая начинка в пельменях? – осведомилась матушка Цзя.

– Из крабов, – ответили ей.

– Кто же сейчас станет есть жирное? – сердито спросила матушка Цзя.

Фрукты, запеченные в тесте, матушке Цзя тоже не понравились, и она предложила отведать их тетушке Сюэ. Сама же она взяла немного хвороста, откусила Кусочек и отдала служанкам. Зато старуха Лю, приметив, что в тесте запечены самые отборные фрукты и что все они самой причудливой формы, выбрала кусочек, похожий на пион, и с улыбкой произнесла:

– Наши деревенские и из бумаги такое не вырежут! Просто жалко их есть! Можно, я с собой возьму, чтобы показать дома?

– Я дам тебе целый короб, – успокоила ее матушка Цзя, – а сейчас ешь, пока горячие!

Ничего подобного старуха Лю не то что не ела, но даже не видела. И все так вкусно, так красиво на блюде разложено! Она ела и ела, пока не опустела половина блюда. Все, что осталось, Фэнцзе велела отнести девочкам-актрисам.

Пришла кормилица с Дацзе на руках. Все стали с ней забавляться. Девочка играла с большим помело-ном, который держала в руках, но, заметив у Баньэра цитрус «рука Будды», потянулась за ним. Как ни старались служанки ее отвлечь, малышка плакала и требовала цитрус. Тогда у нее отняли помелон, отдали Баньэру, а у него попросили цитрус. Баньэру уже надоел цитрус, и он охотно отдал его в обмен на помелон, такой спелый и ароматный. Им можно было играть как мячом, даже подбивать ногой.

Между тем матушка Цзя успела выпить чаю и вместе со старухой Лю направилась к кумирне Бирюзовой решетки. У ворот их встретила Мяоюй и повела во двор, где было много цветов и деревьев.

– Да, – покачала головой матушка Цзя, – этим проповедникам совсем нечего делать, вот они и следят за порядком! Недаром здесь так красиво!

Мяоюй пригласила матушку Цзя в восточный зал для жертвоприношений, но та отказалась.

– Мы только что ели скоромное, – проговорила она, – поэтому грешно входить в храм самого Будды. Посидим лучше здесь, выпьем чаю.

Баоюй между тем не сводил глаз с Мяоюй. Он видел, как монахиня собственноручно поднесла матушке Цзя черный лакированный поднос в форме цветка бегонии, на подносе золотом был нарисован дракон в облаках, дарующий долголетие, и стояла закрытая белой крышечкой чайная чашечка из фарфора Чэнхуа[2], разрисованная цветами.

– Я не пью чай из Люаня [3], – предупредила матушка Цзя.

– Знаю, – ответила Мяоюй. – Это совсем другой, он называется «Брови почтенного старца».

– А воду для него где брали? – поинтересовалась матушка Цзя.

– Вода дождевая. Я храню ее с прошлого года, – ответила Мяоюй.

Матушка Цзя отпила немного и передала чашку старухе Лю.

– Ну-ка отведай!

Старуха единым духом выпила чай и с улыбкой сказала:

– Чай хороший, но слабоват – покрепче надо заваривать!

Остальные тоже пили чай из таких же чашек.

Мяоюй между тем поднялась, незаметно дернула за рукав Баочай и Дайюй, и те вышли следом за нею. Баоюй украдкой пошел за девушками. Мяоюй провела сестер к себе в комнату, усадила Баочай на тахту, а Дайюй на круглую тростниковую подушечку, на которой обычно сидела сама, вскипятила чай.

– Решили выпить своего чаю! – воскликнул Баоюй, входя в комнату.

– А ты почуял, что здесь собираются пить? – засмеялись девушки. – Но для тебя вряд ли что-нибудь найдется.

Мяоюй хотела подать еще одну чашку, но в этот момент на пороге появилась монахиня с чашкой в руках. Мяоюй знаком остановила ее. Баоюй сразу понял, в чем дело. Из этой чашки пила старуха Лю, и Мяоюй считала ее оскверненной. Мяоюй принесла еще две чашки. На одной, той, что с ушком, было написано уставным почерком: «Бокал тыква-горлянка», а затем «Драгоценность Ван Кая»[4] и уже совсем мелкими иероглифами: «В четвертом месяце пятого года Юаньфэн[5] сию чашку обнаружил в императорской библиотеке Су Ши из Мэйшаня».

Наполнив чашку чаем, Мяоюй подала ее Баочай.

На второй чашке, похожей на буддийскую натру, только немного поменьше, было написано стилем «чжуань»[6]: «Чаша взаимопонимания». Мяоюй налила в нее чай для Дайюй, а ковшик из зеленой яшмы, из которого обычно пила сама, поднесла Баоюю.

– Говорят, мирские законы равны для всех, – с улыбкой произнес Баоюй. – Почему тогда им дали старинные чашки, а мне – грубую посудину?

– Ты называешь это грубой посудиной? – удивилась Мяоюй. – А я вот уверена, что в вашем доме такой не найдется!

– Пословица гласит: «Попадешь в чужую страну—соблюдай ее обычаи», – снова улыбнулся Баоюй. – Раз уж я здесь, придется, пожалуй, и драгоценную посуду считать простой, будь она даже из золота, жемчуга или яшмы!

– Вот и хорошо! – обрадовалась Мяоюй.

Она сняла с полки чашу с изображением дракона, свернувшегося девятью кольцами, десятью изгибами и ста двадцатью коленцами, и с улыбкой проговорила:

– У меня осталась свободной только эта чашка. Выпьешь, если я налью?

– Конечно! – радостно вскричал Баоюй.

– Ты выпьешь, я знаю, только нечего зря изводить такой прекрасный чай! – сказала Мяоюй. – Слышал пословицу? «Знающий приличия пьет одну чашку, утоляющий жажду глупец – две, осел, не знающий меры, – три». Кто же ты, если собираешься выпить целое море?

Мяоюй налила столько, сколько вмещала обычная чашка, и подала Баоюю. Баоюй отпил глоток, ощутил тонкий, ни с чем не сравнимый аромат и вкус чая и не смог сдержать возглас восхищения.

– Скажи сестрам спасибо, – промолвила Мяоюй. – Тебя одного я не стала бы угощать этим чаем.

– Знаю, – улыбнулся Баоюй. – Выходит, вас благодарить не за что.

– Совершенно верно, – кивнула Мяоюй.

– Этот чай тоже заварен на прошлогодней дождевой воде? – спросила Дайюй.

– Ты девушка знатная, благовоспитанная, а не можешь разобрать, на какой воде заварен чай?! – с укоризной произнесла Мяоюй, покачав головой. – Это вода из снега, который я собрала с цветов сливы пять лет назад в кумирне Паньсянь, когда жила в Сюаньму. Я набрала ее в кувшин, кувшин закопала в землю и до нынешнего лета не открывала, берегла воду. Сейчас я только второй раз заварила на ней чай. А дождевая вода уже через год не будет такой чистой и свежей! Как же ее пить?

Баочай знала, что Мяоюй нелюдима и не любит, когда гости засиживаются. Поэтому, допив чай, она сделала знак Дайюй, и девушки вышли.

Баоюй между тем сказал Мяоюй:

– Я сразу понял, что ту чашку вы считаете оскверненной, но с какой стати такая драгоценная вещь должна без пользы стоять? Уж лучше отдать ее бедной женщине, которая пила из нее чай. Пусть продаст – глядишь, хватит на несколько дней, чтобы прокормиться. Согласны?

– Что ж, ладно, – немного подумав, кивнула головой Мяоюй. – К счастью, сама я из той чашки никогда не пила, а если бы пила, предпочла бы ее разбить, чем кому-то отдать. Но я не против, можешь подарить эту чашку старухе, только забери ее побыстрее!

– Вот и прекрасно! – обрадовался Баоюй. – Я сам отдам чашку старухе! Ведь даже разговор с ней может вас осквернить.

Мяоюй приказала монашкам отдать Баоюю чашку. Принимая ее, Баоюй улыбнулся:

– Я велю слугам после нашего ухода натаскать из реки несколько ведер воды и вымыть здесь пол.

– Неплохо, – усмехнулась Мяоюй. – Только предупреди их, когда принесут воду, чтобы поставили ее за воротами и не входили в кумирню.

– Ну, это само собой разумеется, – пообещал Баоюй, пряча чашку в рукав.

Он отдал чашку девочке-служанке матушки Цзя и наказал:

– Завтра, когда бабушка Лю соберется в дорогу, отдашь ей эту чашку.

Пока он разговаривал со служанкой, подошла матушка Цзя. Она устала и решила возвратиться домой. Мяоюй ее не удерживала и проводила до ворот.

Оставив госпожу Ван, Инчунь и сестер, а также тетушку Сюэ пить вино, матушка Цзя отправилась отдыхать в деревушку Благоухающего риса. Фэнцзе приказала подать небольшое бамбуковое кресло, усадила в него матушку Цзя. Служанки подняли кресло и понесли в деревушку Благоухающего риса, где жила Ли Вань. Следом шли Фэнцзе, Ли Вань и целая толпа служанок. Но о том, как отдыхала матушка Цзя, мы рассказывать не будем.

Тем временем тетушка Сюэ распрощалась и ушла домой. Госпожа Ван отпустила девочек-актрис, отослала служанкам остатки яств, а сама прилегла на тахту, велела девочке-служанке опустить занавески на окнах и растереть ей ноги.

– Если старая госпожа что-нибудь прикажет, немедля скажи мне, – наказала она и, едва опустившись на подушку, уснула.

Служанки тем временем расставили подносы с кушаньями и сели передохнуть: кто на камне, кто на траве, кто под деревом, кто у ручья. Они оживленно беседовали между собой, когда пришла Юаньян и объявила, что собирается погулять со старухой Лю. Все отправились следом за ними, чтобы развлечься и посмеяться.

Когда дошли до павильона Свидания с родными, старуха Лю с возгласом «какой большой храм» упала на колени и под общий смех принялась отбивать поклоны.

– Чего смеетесь? – с недоумением спросила Лю. – Я все иероглифы знаю, которые написаны на доске перед входом! У нас в деревне храмов много, и на каждом такая же доска. На ней написано название храма.

– А это что за храм, знаешь? – спросили старуху.

– Это Драгоценные палаты Яшмового владыки, верно? – ответила старуха, указывая пальцем на надпись.

Все захлопали от восторга в ладоши, продолжая потешаться над старухой. Вдруг Лю дернула за руку служанку, попросила бумаги и стала торопливо поднимать юбку.

– Здесь нельзя! – закричали ей и велели служанке отвести старуху в отхожее место. Служанка отвела старуху в северо-восточный угол сада, а сама улизнула.

Надо сказать, что старуха и так была непривычна к вину, а тут еще хватила лишнего, объелась всякими жирными кушаньями и выпила несколько чашек чаю. Не мудрено поэтому, что ее пронесло. Она долго сидела в отхожем месте на холодном ветру, а когда наконец поднялась, перед глазами все поплыло, голова закружилась, и она не знала, куда идти. Огляделась – всюду деревья, скалы, искусственные горки, башни, террасы, домики, дорожки и тропинки, а куда они ведут – неизвестно. Старуха пошла наугад по вымощенной камнем дорожке, которая привела ее к какому-то дому. Она никак не могла найти дверь и лишь после долгих поисков вдруг увидела длинную бамбуковую изгородь.

«Здесь, как и у нас, есть решетки, по которым вьется горох…» – подумала старуха.

Она побрела вдоль изгороди, очутилась перед аркой, пошла дальше и увидела пруд. Его берега были одеты каменными плитами шириною в семь-восемь чи. Над чистой голубовато-зеленой водой белел небольшой каменный мостик. Старуха перешла его и продолжала путь по вымощенной камнем аллее. В конце аллеи были ворота, старуха вошла в них и вдруг заметила, что навстречу ей направляется улыбающаяся девочка.

Старуха радостно бросилась к ней и сказала:

– Барышни меня потеряли, и я заблудилась. Не знаю, как выйти отсюда…

Девочка ничего не ответила. Старуха к ней подскочила и хотела дернуть за рукав, но налетела на стену и расшибла лоб. Придя в себя, старуха повнимательней присмотрелась – перед ней была картина.

«Что это? – растерялась Лю. – Ведь совсем как живая» .

Она снова посмотрела и даже пощупала, и в самом деле картина. Старуха поохала, покачала головой, повернула обратно и только сейчас заметила вход, занавешенный шелковой шторой бледно-зеленого цвета с узорами. Откинув штору, старуха вошла в дом и огляделась. На стенах с тонкой резьбой – музыкальные инструменты, оружие, на полу, выложенном бирюзовыми изразцами, с узором из цветов – вазы, курильницы, фонари, обтянутые шелком. Глазам больно от блеска золота, жемчугов и изобилия красок.

Старуха хотела выйти, но не могла найти дверь. Слева – полка с книгами, справа – ширма. Долго искала Лю, прежде чем увидела дверь за ширмой. Подошла к ней, но тут заметила шедшую ей навстречу старуху. Уж не ее ли это мать, с удивлением подумала Лю и сказала:

– И ты здесь? Наверное, забеспокоилась, что меня дома нет, и заявилась! Кто тебя привел?

В волосах старухи были цветы, Лю покачала головой и с улыбкой произнесла:

– Сразу видно, что не бывала ты на людях! Увидела цветы и понатыкала в волосы!

Старуха тоже улыбнулась, но ничего не ответила. Лю принялась стыдить мать, тыча ей пальцем в лицо. Мать тоже подняла руку, словно бы защищаясь. Так и стояли друг против друга две рассерженные старухи. Наконец Лю коснулась лица матери и в испуге отскочила – лицо было холодным как лед. Тут Лю осенило:

«Уж не зеркало ли это? Мне не раз приходилось слышать, что в богатых домах их много. А в зеркале – я сама».

Она опять потрогала свое изображение, внимательно пригляделась… Так и есть! Самое настоящее зеркало, вделанное в стену!

– Но как же отсюда выйти? – смеясь, задала себе вопрос Лю.

Она стала шарить руками по стенам и вдруг услышала какой-то щелчок. У Лю глаза полезли на лоб от страха. Но это оказалось всего-навсего устройство, с помощью которого зеркало уходило в стену, где была дверь. Сама того не подозревая, Лю на что-то нажала, и устройство сработало.

Испуг мгновенно сменился радостью. Дверь вела в комнату, где за атласным пологом стояла кровать. Захмелевшая и усталая, Лю обо всем забыла и плюхнулась прямо поверх одеяла.

«Немного отдохну», – сказала она сама себе, но тело перестало слушаться, глаза слипались, Лю повернулась на бок и крепко уснула.

Между тем Баньэр, потеряв бабушку, принялся плакать. Остальные смеялись, шутили:

– Уж не провалилась ли она в отхожее место! Надо пойти посмотреть!

Двум служанкам велено было отыскать Лю. Через некоторое время те возвратились и доложили, что бабушки Лю нигде нет.

Это вызвало беспокойство, а Сижэнь подумала:

«Она выпила лишнего и могла заблудиться. Если она пошла в сторону нашего внутреннего двора и через проход в решетке, увитой розами, попала в дом, девочки-служанки ее должны были видеть. Если же она свернула на юго-запад, то наверняка сбилась с пути. Пойду-ка погляжу».

И Сижэнь пошла во двор Наслаждения пурпуром. Там не было ни одной служанки: воспользовавшись тем, что хозяева отлучились, они разбрелись кто куда.

Сижэнь вошла в дом, обогнула ширму и вдруг услышала громкий храп. Она бросилась во внутреннюю комнату, и на нее пахнуло винным духом. Оглядевшись, Сижэнь увидела старуху Лю, которая, разметавшись, лежала на кровати Баоюя.

Девушка переполошилась и стала тормошить старуху.

Та наконец очнулась, вытаращила глаза и быстро поднялась.

– Барышня! – воскликнула она. – Вы уж меня простите!.. Я ничего не испачкала!..

Она провела несколько раз рукой по одеялу, словно стряхивая с него пыль. Но Сижэнь замахала на нее руками – она боялась, как бы Баоюй не расстроился, узнав о случившемся. Сижэнь подбежала к курильнице, положила в нее три пучка благовонных палочек, зажгла и закрыла курильницу крышкой. Хорошо еще, что старуху не стошнило. И Сижэнь уже спокойнее промолвила:

– Не волнуйтесь, я сама все сделаю. Пойдемте!

Она увела старуху в комнату для служанок, усадила и стала поучать:

– Скажете старой госпоже, что захмелели, сели на камень у подножия горки и задремали.

– Так и скажу, – пообещала старуха.

Сижэнь напоила Лю чаем, хмель понемногу стал проходить, и старуха спросила:

– В чьей спальне я была? Как там красиво! Словно в раю!

– В чьей спальне? – улыбнулась Сижэнь. – Господина Баоюя!

Старуха прямо-таки онемела от страха. Сижэнь отвела ее к остальным и сказала:

– Я ее нашла на лужайке.

Никто ни о чем не спрашивал, на том все и кончилось.

Как только проснулась матушка Цзя, отдыхавшая в деревушке Благоухающего риса, подали ужин. Но матушка Цзя есть не стала, ей нездоровилось. Она села в небольшой, наподобие кресла, паланкин и отправилась домой. Девушки ее проводили и вернулись в сад.

Если вам интересно узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.

Глава сорок вторая

Итак, матушка Цзя вернулась к себе, ушла и госпожа Ван, а сестры сели ужинать.

Старуха Лю с внуком подошла к Фэнцзе и сказала:

– Завтра утром я должна возвратиться домой. За эти три дня я столько всего повидала и услыхала, столько кушаний разных отведала, сколько за всю мою жизнь мне не пришлось. Теперь я знаю, что и сама госпожа, и все барышни, и их служанки жалеют бедных, заботятся о старых! Подарите мне немного благовоний, и каждый день я буду их возжигать и молиться Будде, чтобы послал вам долгую жизнь! Хоть этим я вас отблагодарю за все ваши милости!

– Не очень-то радуйся, – с улыбкой прервала ее Фэнцзе. – Ведь это из-за тебя старую госпожу продуло и она болеет. И Дацзе моя простудилась, жар у нее.

– Лет госпоже немало, и она быстро устает! – вздохнула старуха Лю.

– Зато как она веселилась вчера, – заметила Фэнцзе. – А то, бывало, придет в сад, погуляет немного и уходит. Ведь это ради тебя она устроила большое гулянье – чуть не весь сад обошла. Потом ты вдруг куда-то исчезла, и, пока я ходила тебя искать, госпожа Ван дала Дацзе пирожного, та съела его прямо на ветру и простудилась.

– Видно, доченька ваша не часто гуляет в саду, – проговорила старуха. – Не то что деревенские ребятишки. Стоит им вырваться из дому, глядишь, все кладбища за деревней обегут. Может, девочку и продуло, а может, это злой дух. Увидел, какая она чистенькая да красивая, и хворь на нее наслал. Заклинание над ней надо произнести, все и пройдет.

Фэнцзе тотчас же приказала Пинъэр принести «Записки из яшмовой шкатулки»[7] и велела Цаймин читать.

Цаймин нашла нужную страницу и прочла:

«Кто заболеет в двадцать пятый день восьмого месяца, к тому болезнь приходит с юго-востока, ее вызывает либо дух удавленницы, либо дух цветов. Надо сжечь жертвенные деньги, сорок бумажек, в сорока шагах к юго-востоку от того места, где находишься, и обретешь великое счастье».

– Так и есть! – вскричала Фэнцзе. – Ведь и у нас в саду есть дух цветов! Возможно, что и старая госпожа с ним повстречалась!

Фэнцзе распорядилась принести две пачки бумажных денег, сжечь их и произнести заклинания, спасающие от наваждения.

И в самом деле, прошло совсем немного времени, Дацзе перестала метаться и спокойно уснула.

– У тебя и вправду большой жизненный опыт! – восхищенно заметила Фэнцзе, обращаясь к старухе. – Наша Дацзе постоянно болеет, и мы не могли понять, в чем причина.

– Это бывает, – сказала старуха. – В богатых и знатных семьях дети изнеженные и чуть что – болеют. Девочка ваша хоть и мала, но надо поменьше ее баловать. Так будет лучше.

– Это ты верно говоришь, – согласилась Фэнцзе. – Кстати, у девочки до сих пор нет настоящего имени! Придумай ей имя на счастье, пусть проживет столько лет, сколько ты! Деревенские хоть и терпят лишения, а живут долго. И если моей дочке даст имя бедный человек, это отвадит от нее злых духов!

Старуха задумалась, потом спросила с улыбкой:

– Позвольте узнать, в какой день ваша девочка родилась?

– В том-то и дело, что родилась она в несчастливый день, – ответила Фэнцзе, – седьмой день седьмого месяца[8].

– Вот и хорошо – зовите ее Цяоцзе, «Удачей», – ответила старуха. – Знаете пословицу: «Клин клином вышибают»? Назовите ее так, госпожа, и, ручаюсь, у девочки будет долгая жизнь. Став взрослым, человек обзаводится семьей и должен уметь всякое несчастье превращать в счастье, а все это зависит от «цяо» – удачи.

Обрадованная Фэнцзе принялась благодарить старуху:

– Дай бог, чтобы предсказание твое сбылось!

Она позвала Пинъэр и приказала:

– Завтра у нас много дел, поэтому собери сейчас для бабушки Лю вещи, которые мы хотели ей подарить. А то можем не успеть.

– Не надо ничего, госпожа, – всполошилась старуха, – я и так доставила вам немало хлопот, мне даже неловко!

– Не волнуйся, я подарю тебе самые простые вещи, – сказала Фэнцзе. – Непременно возьми их с собой. Соседи посмотрят, и им покажется, будто они сами в городе побывали.

В это время подошла Пинъэр и позвала старуху:

– Идите сюда, бабушка Лю, я покажу вам подарки.

Старуха поспешила за Пинъэр в соседнюю комнату и увидела на кане целую кучу всевозможных вещей.

Пинъэр брала их одну за другой, показывала старухе и поясняла:

– Вот кусок синего шелка, вы просили такой, а еще госпожа дарит на подкладку кусок белого шелка.