Беверли-Хиллз

      Однако как обойтись без удивительного дара Паулы во всем, что касается меры и вкуса, ее проницательности и здравомыслия. Стоп-стоп-стоп! Рассуждения Тауэра натолкнулись на какое-то препятствие. Он стал мысленно прокручивать фильм назад.
      Любовный акт стоя? С шофером? Даже не заперев дверь? От своей протеже Тауэр такого не ожидал.
      – Паула завладела моей душой и вываляла ее в грязи, – безжизненно произнес Роберт.
      – Нечего говорить о том, что Паула уже больше не работает на меня, и я уверен, что никто другой уже не возьмет ее. Думаю, что она скоро исчезнет. Ей тут нечего делать. Беверли-Хиллз быстренько выдавит ее…
      Уинтроп, предсказав дальнейшую судьбу Паулы, заглянул в лицо Роберта. Он ждал от него решения – мужественного и обоснованного, – но услышал совсем нелепое заявление:
      – Я никак не могу избавиться от мысли, что она хромоножка…
 
      Грэхем был абсолютно неподвижен, лицо и голову скрывали бинты, через отверстия в белой оболочке по прозрачным пластиковым трубкам текла неприятного вида желтоватая жидкость. Уинтроп осторожно, превозмогая отвращение, коснулся руки своего когда-то верного «оруженосца».
      – Ты меня слышишь, Грэхем? Вряд ли, конечно, с этой чертовой повязкой на башке. – В вопросе Тауэра содержался и готовый ответ. Он очень надеялся, что Грэхем не заговорит.
      – Боюсь, что вы зря тратите время, – сказал кто-то тихо у Тауэра прямо над ухом.
      Уинти, вздрогнув, оглянулся. Первое, что он увидел, это кровавое пятно на зеленом халате хирурга, а потом протянутую ему руку лилейной белизны, припорошенную тальком, с которой медсестра только что стянула резиновую перчатку. Врач хотел за руку поздороваться с Тауэром.
      Почему-то вид хирурга, похожего на мясника, поверг Тауэра в оцепенение.
      – Вам плохо? – осведомился врач.
      – Нет-нет. Извините. Меня пугает все это… Кровь и прочее. Бывая на скотобойне и на корриде, я обычно теряю сознание, – пробормотал Тауэр, стараясь обратить все в шутку.
      – Да? – совсем не удивился хирург. – Тогда вам лучше присесть.
      Уинтроп тотчас же воспользовался этим предложением и уселся на неудобный стул возле кровати Грэхема.
      – Как он? – нашел в себе силы спросить Тауэр.
      – Травма черепа весьма серьезная. Поврежден мозг.
      – Он выживет?
      – Возможно. Но останется неподвижным и лишится дара речи.
      – Я охотно оплачу его пребывание в клинике, – великодушно объявил Уинтроп.
      «Интересно знать, во сколько обойдется мне содержание этой уродливой мумии?» – мгновение спустя подумал он, стыдясь своего цинизма.
      – Могу ли я занести ваше заявление в его медицинскую карту больного? Вы берете на себя все расходы?
      – Да, конечно. – Совесть не позволила бы Уинти дать другой ответ.
      – Прекрасно. На этом мы, пожалуй, распрощаемся… на время. Сейчас нам уже бесполезно что-либо делать, а надо только надеяться…
      – Кроме господа бога, я надеюсь и на вас, – польстил врачу Уинтроп, но думал он не о боге и не о чудесах медицины, а о том, как бы где-нибудь поскорее тяпнуть рюмку.
      Но немедленно удалиться из палаты ему не удалось.
      – Привет, Уинти! – Паула неслышно подошла и положила ему на плечо миниатюрную, но крепкую руку.
      – Какого дьявола ты здесь делаешь?
      – Пришла узнать, как дела у Грэхема.
      – Дела плохи. В лучшем случае он превратится в овощ, и во всем виновата ты, Паула.
      Наверное, кровь отхлынула от ее лица после этих жестоких слов, но заметить это было невозможно – лицо ее и так было белее мела.
      – Здесь нет моей вины, Уинти. Надеюсь, что я заставлю тебя этому поверить.
      Уинтроп не мог не восхититься самообладанием своей бывшей подопечной.
      – Вряд ли тебе есть на что надеяться, Паула. Ты сама отрубила все концы. Как долго ты водила за нос Роберта?
      – А ты поверил тому, что сказал Роберт! Он не захотел слушать меня. Ты тоже не хочешь. – Она уже была близка к отчаянию. Выдержки ей хватило ненадолго.
      Уинтроп хотел бы ей поверить. Он сомневался в ее нелепой измене, но сомнения были слишком тяжелы для его головы, страдающей от похмелья. Гораздо легче было избавиться от них, твердо встав на сторону старого друга, а не подобранной с улицы девчонки.
      – Ты здорово прокатила нас всех, детка, – и меня, и Роберта, и заодно и Грэхема. Ему-то, бедняге, достались все шишки.
      Тауэр никогда не мнил себя проповедником. Читать мораль не было его стихией. Но все-таки он рассчитывал на иную реакцию Паулы, чем ту, что от нее услышал:
      – Пошел ты на… тупая задница!
 
      Паула сняла себе номер «Бель-Эйр» и трое суток никуда из него не выходила. Обстановка в комнате вполне соответствовала ее состоянию – повсюду чашки из-под кофе с засохшим осадком, неубранная постель и взгромоздившиеся друг на друга подносы с нетронутым завтраком.
      Она не знала, как теперь ей жить и что делать. Прежний ее великодушный друг Уинти стал ее врагом, а Грэхем не выходил из комы. Некому было выслушать ее оправдания, и она уже подумывала о темных силах, которые все-таки победили ее и закрыли ей путь к счастью.
      После расплаты по счету у нее останется лишь мощный «Мустанг» 1996 года выпуска, купленный ею когда-то на щедрый аванс Уинти просто для забавы. Машина унесет ее как волшебный ковер настолько далеко, насколько хватит денег на бензин. Но внезапно в ней зародился возник протест. Бежать – означает признать свое поражение. А она еще не была готова к мысли, что Беверли-Хиллз победил ее и выкинул на свалку.
      Паула вскочила и громко объявила в пространство:
      – Плевать мне на вас, мистер Роберт Хартфорд и мистер Уинтроп Тауэр!
      Она завершила эту тираду реальным плевком в грязный поднос и просеменила на цыпочках по пыльному и засыпанному пеплом ковру в ванную комнату.
      Слава богу, голубой кафель был девственно чист, ванну она не осквернила, а зеркала отражали то, что им и следовало отражать. Паула убедила себя, что попала в рай, и полчаса провела в раю. Выйдя оттуда ангелом, завернувшимся в белоснежный махровый халат с эмблемой «Бель-Эйр», она уселась за бюро, взяла лист великолепной бумаги с такой же эмблемой и роскошную ручку.
      Как полководец или писатель, замысливший создать эпопею, она составляла на бумаге диспозицию и расклад сил. Иногда, отрываясь от работы, Паула набирала нужные ей номера на телефонном диске.
      К девяти часам вечера ее будущее прояснилось.
      Она сделала тридцать телефонных звонков и выяснила, что Уинти и Роберт опередили ее.
      Но Паула не могла позволить себе предаваться унынию и пессимизму. У нее оставалась лишь одна карта, и она кинула ее на зеленое сукно.
      Достав из недр сумочки визитку, она по буквам прочитала замысловатый и претенциозный готический шрифт. Карточка была получена ею еще на прошлой неделе.
      «Мисс Антония Кориарчи. Домашний прием. Черный галстук обязателен».
 
      Паула лихо крутанула руль своего «Мустанга», вписываясь в резкий поворот дороги, огибающей «Сансет-отель». Затем серая, как змеиная шкура, асфальтовая лента увлекла ее в глубь каньона, где располагалась истинная сокровищница Беверли-Хиллз. Дома выглядели еще грандиознее ночью, подсвеченные разноцветными фонарями, когда гигантские пальмы и секвойи скромно отступили во тьму. Господом созданные творения решили не препятствовать разгулу людского тщеславия.
      Приглашение на прием в дом Кориарчи по случаю их новоселья – заветная, роскошная грамота – хранилось у нее. Вряд ли Уинти допустил такую низость, что аннулировал это приглашение. Если кому-то дается последний шанс – пусть приговоренному к смерти, – то вот он, самый последний.
      В то время как машина, вкручиваясь в извивы крутой дороги, пробивалась наверх, все большие порции адреналина впрыскивались в кровь Паулы. Она готова была пойти на все, лишь бы остаться здесь.
      Особняк Кориарчи сиял, как судно, охваченное пожаром. Паула остановила «Мустанг» точно перед возвышающимся на ступенях парадного крыльца рослым лакеем. Блондин, открывший ей дверцу, выглядел так, что его хотелось скушать тут же на месте.
      – Машина блеск, – сказал блондин. – А владелица еще лучше, – добавил он после паузы.
      – Спасибо, – ответила она улыбкой, но не сунутой в руку пятеркой.
      Паула вошла в холл дворца Кориарчи, который был ее созданием. Это она предложила разместить здесь позолоченный стол, за которым теперь восседала роскошная девица и проверяла приглашения, сверяясь со списком.
      К столу тянулась солидная очередь гостей, и никому в голову не приходило протестовать против этого унизительного контроля.
      Когда подошла ее очередь, Паула положила свое приглашение на стол.
      – Паула Хоуп, – назвалась она.
      Девица-секретарь уставилась на список. Потом она подняла глаза на Паулу. Вновь пробежалась взглядом по строчкам.
      – Вас в списке нет.
      – Но вот мое приглашение.
      Очередь позади Паулы хранила мертвое молчание.
      – Боюсь, я не могу пропускать тех, кого нет в списке. Независимо от того, есть ли у них приглашение или нет.
      – Но это же просто смешно, – сказала Паула. – Я работала на Уинтропа Тауэра. Я декорировала этот дом.
      – Не я устанавливаю правила. Я их лишь только соблюдаю, – заявила девица, очень довольная тем, что хоть в чем-то может проявить свою власть.
      – Не могли бы вы отойти в сторону и не мешать остальным? – громко произнес кто-то из очереди.
      – В чем проблема? – спросил Антуан Кориарчи. Он возник словно бы ниоткуда и теперь нависал над плечом своей секретарши.
      – Мисс Хоуп имеет приглашение, но она не занесена в список. А миссис Кориарчи велела придерживаться списка… – Девица торопилась оправдаться перед хозяином, неуверенная, что не допустила какую-то оплошность.
      – Пожалуйста, растолкуйте ей, что я должна быть в списке, – резко обратилась к нему Паула, не потрудившись даже поздороваться.
      Какую-то секунду Антуан Кориарчи молча сохранял на лице застывшую приторную улыбочку. Он, разумеется, знал, что произошло. Сегодняшний прием для него много значил. В случае успеха он мог бы считать себя по голливудским стандартом перешедшим из команды «зет» в команду «а». Где-то кто-то обронил, что Паула Хоуп, дизайнер, оформляющая дворец Кориарчи, теперь стала персона нон грата. Отсюда следовало, что ее надо было вычеркнуть из списка. Что и было сделано. Но сейчас Кориарчи вспомнил, что личностью, положившей начало гонениям на Паулу, был как раз бывший ее наниматель. Тот самый Тауэр, который так унизительно отзывался о кинопродукции, выпускаемой Кориарчи, и произносил в его адрес столь нелестные отзывы.
      – Мисс Хоуп всегда желанный гость в моем доме, – сказал он и поклонился, расплывшись в сладкой масленой улыбке, и таким образом совершил некий акт возмездия.
      – Благодарю вас, – кивнула Паула и погрузилась тотчас в волны всеобщего веселья, которое на веселье, впрочем, не очень-то было похоже, а для нее скорее было полем битвы.
      Паула взяла с подноса бокал шампанского и направилась к бассейну, где наблюдалось наибольшее оживление. Она увидела молоденькую актрису, с которой ее когда-то познакомил Роберт.
      – Привет, Марта.
      Девушка взглянула на нее с ужасом. Такое выражение лица было у нее в одном фильме, когда вампир подбирался к ее нежной шейке.
      – Боже мой, Паула! – Она испуганно огляделась по сторонам. – Как ты сюда попала?
      – Что значит «как попала»? Меня пригласили так же, как и тебя.
      – Ну… я просто подумала… ты жутко храбрая… – В устах Марты слово «храбрая» прозвучало как «глупая», после чего девушка скрылась под защиту толпы.
      Паула едва не задохнулась, но быстро пришла в себя. Она уже знала, что ее ждет здесь. Но бродить среди оживленной публики подобно привидению было для нее унизительно. Она огляделась, выбирая компанию, к которой могла бы пристать.
      Ее взгляд остановился на Мэрилин Грабовски, журналистке, поставлявшей самые «горячие» новости из Голливуда в журнал «Плейбой».
      – Привет, дорогая, – произнесла Мэрилин, заметив приближающуюся Паулу.
      Та ответила ей благодарной улыбкой. Слава богу, нашелся кто-то, не побоявшийся завести с Паулой разговор.
      – Привет, Мэрилин. Ну как, ты нашла уже себе подходящий дом в Малибу?
      – Пока нет, но, очевидно, когда найду, тебе все равно не позволят заняться его дизайном. Но все утрясется, дорогая, рано или поздно. У тебя есть талант, а у этих напыщенных индюков только непомерно раздутое эго.
      Получив моральную поддержку, Паула двинулась дальше. Она подошла к отдалившейся от прочих группе, разглядев там менеджера из «Юнайтед Артистс», в оформление его дома она тоже вложила когда-то свой труд.
      – Привет, мистер Штиглиц. Как поживает ваш терьер? По-прежнему жует занавески?
      Мужчина, беседующий с Штиглицем и стоящий к Пауле спиной, заслышав ее голос, вздрогнул и обернулся. Его лицо попало в луч света от прожектора, спрятанного у подножия королевской пальмы. Освещенное снизу, оно показалось Пауле таким зловещим, словно это был не Роберт Хартфорд, а Борис Карлофф в фильме ужасов.
      Она попятилась.
      – Паула! – его окрик прозвучал словно взрыв.
      Удивление от неожиданной встречи сменилось в нем приступом слепой ярости.
      – Как ты осмелилась…
      Сколько самых противоречивых чувств может испытывать человек одновременно? Паула любила его. Все еще любила.
      Его слава, его репутация, его целеустремленность и умение собраться в нужные моменты, способность получать и самому доставлять удовольствие женщине, его неистощимая изобретательность в занятиях любовью, – разве не был он достоин за это любви?
      И за все это же она ненавидела его.
      – Я не знала, что это твой прием. Иначе я бы не пришла.
      – Тебе… нечего делать среди порядочных людей. Ты слышишь меня? Слышишь?
      Роберта слышали все, и все разговоры вокруг бассейна мгновенно затихли. Зрелище разгорающейся ссоры обещало стать захватывающим.
      – А где они, порядочные люди? – не повышая тона, задала вопрос Паула.
      Она заглянула в две горящие огнем точки, которые были его глазами. Раньше они светились так, потому что пылали любовным пламенем. Теперь они излучали ненависть и желание ранить ее как можно больнее.
      – Ты… ты маленькая потаскушка! – выкрикнул Роберт.
      – Никогда не считала себя таковой, но тебе виднее, раз ты достаточно пообщался с ними. Именно поэтому ты собрался взять меня в жены?
      – Что ты, черт побери, хочешь этим сказать? – Роберт говорил по-прежнему громко, но перешел на другой тон.
      – Я лишь говорю то, что всем известно, Роберт. Любая женщина от шестнадцати лет до шестидесяти для тебя потаскушка, и ты берешь от женщины лишь то, что может дать потаскушка, а потом выгоняешь ее, как потаскушку.
      Возбуждение публики вокруг бассейна нарастало. Подобный спектакль с участием великого актера и достойной его партнерши не увидишь за деньги.
      Роберт получил от нее удар, как говорится, ниже пояса, но быстро выправился, словно парусник при бортовой качке. Ее внешнее спокойствие и отсутствие страха перед ним бесило его. Он должен был ее наказать.
      – Ты… ты… – он зашипел, – ты была единственной потаскушкой-калекой в моем наборе.
      Роберта перешел грань дозволенного. Здесь было принято говорить о физических недостатках иносказательно, не называя вещи своими именами. Сказать «калека» – значит поставить несмываемое позорное клеймо на этого человека.
      На глазах у Паулы выступили слезы. Она сжала кулачки.
      – Только покалеченный разум может быть таким жестоким…
      Сказав это, она повернулась и ушла. Перед ней все расступались. Она попыталась ускорить шаг, и в тишине ее каблучки застучали как кастаньеты.
      Все смотрели ей вслед, и все видели, как она прихрамывает. Теперь они поняли, что имел в виду Роберт Хартфорд, и признали его правоту. В Голливуде, где они имеют дело только с абсолютным физическим совершенством, ей не место.

Глава 18

      Вечернее небо еще хранило память о палящем дневном солнце. Легкое дуновение бриза, все еще никак не ставшего ветром, подняло в воздух стаю безмятежных ласточек. Уже зажглись фары машин и уличные фонари, затмевая последние отблески заката. Неумолчный шум уличного движения и музыка из бесчисленных приемников проносящихся мимо автомобилей, рокочущие звуки этих современных коней этого никогда не смолкающего Запада долетали до Паулы смягченными толстыми витринными стеклами.
      Она сидела, скрестив ноги, в кресле королевы, в том самом месте, где все началось, и гадала, когда же наступит полный конец всему этому. Ей не следовало бы находиться здесь. Это была безумная идея, но в безумном городе все противоестественное и есть настоящая реальность.
      В любом случае она сегодня расстанется с Лос-Анджелесом, и ей хотелось, чтобы прощание состоялось в той же точке, где произошла встреча с ним.
      У нее остались ключи, а сменить замки они не позаботились. Итак, дождавшись, когда выставочное помещение опустеет, Паула проникла внутрь, отключила сигнализацию и вдоволь побродила среди вещей, когда-то открывших ей доступ в сказочный, радостный мир. Из отеля «Бель-Эйр» она выписалась еще в час ленча, весь остаток дня каталась по Беверли-Хиллз без определенной цели, а с наступлением сумерек решилась посетить «Тауэр-Дизайн» и сказать «прощай», конечно, не Тауэру, а тем магическим вещам, в которые они оба были влюблены.
      Лишиться любви Роберта, лишиться дружбы Уинтропа было неизмеримо тяжело. Она растеряла все, что приобрела, и одинокой, какой и была до приезда в Лос-Анджелес, такой и отправится в ночное путешествие.
      Паула услышала, как ключ поворачивается в замке. Паника охватила ее. Если б это оказался взломщик, она просто бы спугнула его, включив сигнализацию, но это наверняка был сам Уинти Тауэр, явившийся сюда из-за какой-то странной своей причуды.
      Она соскочила с кресла, вышла ему навстречу, обмирая от страха, и все же, довольная тем, что судьба подарила ей возможность увидеться с ним в последний раз.
      – Уинти? – спросила она робко, желая удостовериться, что именно он.
      – Боже мой, кто это? Паула? – Он надвигался на нее достаточно агрессивно. – Что ты здесь делаешь?
      – Не беспокойся, Уинти. Я ничего у тебя не украла. Я пришла, чтобы сказать «прощай» всему этому… – Она жестом показала на комнату.
      – Прощай, Паула, – сказал Тауэр.
      – Только «прощай»? Даже без «желаю удачи»? Значит, это все, что я заслужила?
      – Черт тебя побрал, Паула! Ты хоть сознаешь, что натворила? – Уинтроп начал раздражаться.
      – Я знаю другое, Уинти. То, что ты сотворил со мною, что ты сделал для меня, то, сколько вложил в меня… Разве после такого я могла совершить в этом проклятом городе то, в чем ты меня обвиняешь? Вероятно, я могу понять Роберта, но ты… – Она была уже не в состоянии договорить.
      – Я просто забрал назад то, что дал тебе, Паула. Когда ты в первый раз уселась в это кресло, у тебя не было ничего. – Ему тоже было больно. Как и Роберт, он не мог простить ее.
      – А знаешь ли ты, почему Грэхем оказался в бунгало в ту ночь? – У нее оставался еще шанс, ничтожный шанс, чтобы оправдаться.
      – Избавь меня от слезных признаний в том, что сердцу не прикажешь и чувство оказалось сильнее вас обоих и лишило разума. Оставим эту муть для мыльных опер.
      Ядовитая ирония, которой он мастерски владел, теперь была направлена против нее, но раз он был здесь и все-таки ее слушал, то никакой иронией она не позволит заткнуть себе рот.
      – Грэхем убил человека, которого, как он думал, я бы хотела видеть мертвым.
      У Тауэра глаза полезли на лоб от такой изобретательной лжи. Но, как и всякому таланту, он не мог ей противостоять. Он только обреченно вздохнул.
      – Он съездил во Флориду, в Плэйсид, где я жила когда-то, и убил мужчину по имени Сет Бейкер. Грэхем поступил так ради меня, сказал, что любит меня и хочет, чтобы я ушла с ним. Иначе он грозил сказать полиции, что мы вместе спланировали это убийство.
      – А почему этот несчастный мистер Бейкер должен был пасть от руки Грэхема? – Сарказм его еще был нацелен на Паулу, но в мудрых глазах старика зажегся огонек интереса.
      Паула ответила не сразу. Мог ли Тауэр поверить тому, во что ей самой не очень верилось. Только законченный безумец способен вообразить, что, совершив убийство, добьется любви девушки, а Грэхем никогда не вел себя как сумасшедший, вплоть до того решающего момента. Но Уинти считал ее версию событий лживой. Значит, ему надо во всем признаться до конца.
      – Потому что он изнасиловал и убил мою подругу. И убил моих маленьких братьев! – Почти выкрикнув это, она опустилась на колени и залилась слезами.
      На нее смотрели пустыми глазницами бюсты высокомерных древних римлян. Одному такому наглецу она когда-то показала язык. Может быть, они отомстили ей за совершенное кощунство? Ей стало зябко от их холодных взглядов.
      Но две теплые руки опустились ей на плечи, а знакомый, ставший ей таким родным голос произнес тихо:
      – Дорогая, я тебе верю. Конечно, я тебе верю. Все наладится. Все будет хорошо…
 
      Уинтроп почти заслонил лицо бокалом вина «Гленливет» и украдкой наблюдал за Робертом. Поверил ли он только что рассказанной ему истории?
      Роберт сменил позу в кресле, закинул ногу за ногу, но лицо его как было, так и осталось внешне безучастным. И вопрос он задал после долгого молчания вполне отстраненный:
      – Итак, нас хотят убедить, что твой служащий Грэхем в некотором роде законченный псих?
      Сердце Уинтропа куда-то провалилось. Он питал слабую надежду на радостную реакцию, на вспышку энтузиазма, вполне возможную для любящего человека, узнавшего, что предмет его любви хранил ему верность. Но и слабая надежда тотчас угасла. Роберт был слишком тяжело ранен. И такие раны не залечиваются за один вечер.
      – Пожалуй, я мог ошибиться в Грэхеме. Да и не я один.
      Он ощущал себя в некотором роде виноватым. Насколько он действительно ошибался в нем? Разве не распознал он уже довольно давно тягу Грэхема к насилию?
      Это как раз и привлекало его в нем. Глаза безжалостного линчевателя на лице ангела. Мускулы как стальные канаты, крепкие челюсти и добродушный говорок, комичный акцент кокни. Какие возбуждающие контрасты. Забавно было иметь такого шофера, который был еще и личным телохранителем вместо наемного профессионала, советчиком в делах, разбирающимся в дизайне, а иногда и интимным партнером.
      – Я предполагаю, что ты уже подумываешь об отключении его от дыхательного аппарата? – Жестокость высказываний Роберта, а главное, его злобный тон были совершенно неожиданными.
      Разговор явно пошел не по тому руслу, как планировал Уинти. Роберт ожесточился еще больше, а это не к добру.
      – Я совершенно об этом не думал. Даже в мыслях не было, – возразил Уинтроп.
      – А следовало бы подумать. Ему лучше было бы умереть… так или иначе.
      – Так или иначе?.. – переспросил Уинти, как бы требуя уточнения. – Что ты подразумеваешь под этим?
      Роберт резко оборвал его, переключившись на другую тему:
      – Почему ты веришь ей, Уинти?
      Таким тоном учитель спрашивает самого глупого ученика в классе.
      Уинтроп почувствовал, что Роберт уже начинает его раздражать. Он пытается навязывать ему свою волю, дает советы, как поступить с Грэхемом, он чуть ли не обвиняет его в излишней доверчивости, ставя под сомнение умственные способности друга.
      – Если б ты слышал, как она рассказывала свою историю, ты бы тоже поверил. Наверняка! Ты же любил ее. Ты хотел на ней жениться. Ты не мог так ошибаться. А сейчас ты можешь ошибиться, если не поверишь.
      Роберт склонил голову к плечу и посмотрел на Уинти искоса, со снисходительной иронией.
      – Ты сказал, что я не мог ошибиться? Оказывается, мог, и еще как! Я поверил Пауле. Я влюбился в нее. Я действительно любил ее. – Он развел руками, как бы досадуя на себя, что был столь глуп. – Но все эти чувства… были они и есть ли сейчас… не в них суть дела. – Роберт сделал решительный жест, словно отметая все это копание в чувствах, как абсолютно неважное. – Проблема гораздо серьезнее. Пожалуйста, представь, Уинти, какой урон наносит подобная история имиджу человека… такого, как я. Повсеместные толки… Люди на студии как губка впитывают их. Публика тоже. А чем больше говорят, тем больше преувеличивают, хотя истина сама настолько омерзительна, что в преувеличениях вроде бы не нуждается. Согласись, Уинти, ведь так? Одно это событие пустит под откос всю мою карьеру.
      Он выделил это слово, бросая его прямо в лицо друга, как самый неоспоримый довод. Но Уинтроп не купился на подобный актерский трюк. Он догадывался, что вполне обоснованное беспокойство Роберта за свой имидж и карьеру есть лишь прикрытие для его смертельно раненной гордости.
      – Но если в этом нет ее вины, ты обязан простить ее, Роберт. Ведь она поступила так ради тебя. Что бы ты делал в ее положении? Она просто хотела избавиться от Грэхема и тут же позвонить тебе в Нью-Йорк. Только ты мог как-то оградить ее. – Уинтроп старался рассуждать логично, но явное его желание выручить Паулу выглядело в глазах Роберта наивным.
      – Все это ложь, Уинти. Она сочинила очередную историю и надеется нас одурачить. Ей так хочется, чтобы ее приняли обратно, что сама готова уверовать в свои выдумки. Видишь, она уже почти убедила тебя. – Внезапно на лице Роберта появилось выражение глубокой усталости. – Впрочем, ты вправе иметь свое мнение. От этого ничего не меняется. Я не желаю видеть ее в моем отеле. По-моему, я выражаюсь ясно, Уинти?
      Он нахмурился, напрягая челюсти, словно готовясь к схватке. Уинтроп в точности повторил его мимику.
      – Не указывай мне, Роберт, что я должен делать.
      – Я владею этим отелем, не забывай, Уинти. И если ты возьмешь Паулу обратно в свою команду, я, возможно, откажусь от сотрудничества с «Тауэр-Дизайн».
      Никто еще не разговаривал с Тауэром в подобном тоне. Никто! Ради Паулы он сдерживал себя, но боялся, что терпения его хватит ненадолго.
      – Я понимаю тебя, Роберт. Ты был свидетелем заключительного эпизода всей драмы, и это помутило твой разум.
      – Кончай эти разговоры о психологии! Если у кого и свихнулись мозги, так это у тебя, Уинти. Убирайся и ты из моего отеля. И немедленно!
      Восклицая это, Роберт оставался в кресле – только крепко вцепился в подлокотники, подобно королю, оглашающему свой приговор.
      – Ты самовлюбленный урод, Роберт Хартфорд, и тебе пора заняться онанизмом!
      Роберт побледнел.
      – Пошел вон! Твоей ноги не будет в «Сансет-отеле», пока я жив! Тебе конец, мой старый друг. Ты уже древняя история Беверли-Хиллз!
      Уинтроп был способен взорваться точно так же, как Роберт.
      – Если я древняя история, то ты уж, любовь моя Роберт, вообще ископаемый динозавр. Люди придут в музей и будут глядеть на твои останки. А твой «Сансет-отель» без Ливингстона превратится в твой могильный памятник. Прощай, мой драгоценный, и попробуй без нас удержаться на плаву!
      Уинтроп выскочил из кресла, как надутый горячим воздухом шар, и, словно унесенный порывом ветра, быстро полетел к выходу. Он был зол на Роберта, но так же был зол и на себя. Они оба поддались ее очарованию – облику ангела, возникшего на пожарище, уничтожившем ее прошлое. Совсем необязательно, что из огня выходят ангелы.
      В полночь он тайком препроводил Паулу в свой номер, напоил крепким чаем, остановил истерику и уложил в постель. Он сделал все, что мог, даже отправился к Роберту, чтобы изложить ему ее версию событий. Он был полон надежд на голливудский счастливый конец, но просчитался… Теперь Уинтроп выполнял роль гонца, принесшего плохие новости… очень плохие, за которые восточные владыки отрубали голову.
      Двери лифта раздвинулись. Тауэр вошел в кабину и дрожащим пальцем нажал на кнопку. Он спешно нашарил ключ в жилетном кармане, отпер дверь и ворвался в свои апартаменты. Горничная Мария в испуге отскочила, освобождая ему путь в спальню.
      Заплаканная, полуодетая Паула ждала его, сидя на разобранной постели. Она уставилась на Уинти вопрошающим взглядом.
      – Мы покидаем этот мерзкий отель и никогда сюда не вернемся, – произнесенную фразу Уинтроп продолжил стремительным движением, схватив и поднеся к уху телефонную трубку. Она взлетела вверх, словно закрученная смерчем. – Роджер? Это Тауэр. Я съезжаю. Да, именно так. Надеюсь, ты меня понял? Король Лир отчаливает из своей столицы. Собери всю армию лакеев, чтобы они быстренько упаковали и отправили вниз мои вещи.
      Тауэр обрушил трубку обратно на аппарат и повернулся к Пауле:
      – Теперь, Паула, выше голову и вперед. Я тебе верю, а раз так, доверься и ты мне.
      – Что он сказал? – спросила Паула.
      – Твою версию он швырнул в мусорную корзину. И вдоволь поиздевался. Он вот-вот лопнет от своего эго. Яйца его точно взорвутся.
      – Я сама поговорю с ним! – Паула вскочила с кровати и выпрямилась во весь рост. – Он меня выслушает!
      – Выкинь это из головы! Он свихнулся.
      – Он меня любил. Он и сейчас меня любит.
      Раньше Уинтропу показалось бы забавным слушать подобные излияния полуголой соблазнительной девицы. Но здесь разыгрывался не фарс, а подлинная трагедия. Он был вынужден сказать ей правду:
      – Послушай, Паула. Вы оба попали в гадкую историю, и оба стали жертвами. Прошлое уже никак не вернешь. Даже если случится чудо и Роберт тебя примет обратно, то его карьере конец. А для него это важнее, чем ты. Не преследуй его, пусть идет своим путем. Не позволяй ему унижать себя, топтать ногами. Ты способна унизить его, и я тебе в этом помогу. Доверься мне. Я однажды посадил тебя в кресло королевы. Поверь, я повторю это еще раз…
      Тауэр смотрел на ее личико, по которому катились слезы. Они возбуждали его, как вид виски со льдом в полном до краев бокале. Он жаждал коснуться губами мокрой от слез щеки, испробовать хоть каплю этого редчайшего напитка, но так и не решился, а тем временем слезы высохли.
      – Что мы предпримем? – поинтересовалась она.
      Уинтроп расцвел душой, сердцем и разумом, увидев, что перед ним снова его способная ученица.
      – Сначала мы немного развлечемся. – Он взялся за телефон, набрал междугородный код и объявил: – Мистер Тауэр вызывает мистера Адама Партриджа.
      Буквально через секунду его соединили.